Рубрика: Материалы

«На пригорке рядом с детским садиком летом ночью спали. Очень дружные были»

Рассказчик: Наталья Александровна Зеленкова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 2 февраля 2024 года.

 

Когда и где вы родились?

Родилась я 18 января 1939 года в Коломне, в роддоме, который находился на улице Комсомольской, теперь там наркологический центр. Потом меня принесли в дом, который находился напротив храма Михаила Архангела. Там на углу стоял дом каменный, в этом доме жили несколько семей, там жила моя бабушка, и туда меня привезли. Через полгода дали комнату в коммунальной квартире на Пионерской, она называлась раньше Конной площадью. В коммунальной квартире жили три соседки.

Сколько вам было лет, когда вы переехали?

Мне было несколько месяцев.

В каком составе переехали?

Мама с папой и я – трое. Дали комнату. Мама была так счастлива! Она свой узел (вещей-то не было много) в комнату принесла, бросила в один конец, говорит: «Я могу сюда его бросить, могу сюда бросить! Мне никто ничего не скажет!» Была просто счастлива! Там они жили до войны.

Они как бы отделились от старших, от своих родителей? С кем вы тогда жили, кроме бабушки?

Там была очень большая семья! У бабушки было 13 детей. Там уже были не все, конечно, но была очень большая семья.

 

Блины из щей

Расскажите, что помните о бабушке. Как они оказались в Коломне? Давно ли жила семья здесь?

Я не знаю. Они вообще из Рязанской области, как они оказались… С бабушкой я ведь мало общалась, я была маленькая тогда, редко виделись. Была такая хлебосольная бабушка. Всегда приходили к ним – она ставила чайник, пекла блины. Интересно, что блины она пекла из всего, что было из всего, что было, она могла туда и щи положить, остатки еды какой-то мешала – и были очень вкусные блины!

Она добавляла в тесто?

Да.

Они получались довольно сытными?

Да.

Какие ещё о бабушке воспоминания остались?

Больше я ничего не помню, потому что маленькая была. Очень рано ушла бабушка.

Мы переехали мы в квартиру. Это дом на Пионерской, старый дом, балкончик.

Кому дали эту квартиру?

Папе дали. Он работал на Текстильмаше, а дома эти были Текстильмаша, он на этом заводе работал.

Кем работал папа?

Он работал… что-то по ПВО (противовоздушная оборона), курсы потом проходил. Я не знаю, кем он работал, в составе администрации был, наверное. Потом он был на курсах ПВО перед войной, потом его забрали на фронт, и он пропал без вести.

Как папу звали?

Александр Матвеевич Расщепляев. Он даже есть в «Книге памяти» в музее. В 1941 году его забрали, а в 1942 году он погиб. Я в 1939 году родилась, а в 1940-м, в декабре, родилась сестрёнка Валя. Началась война, и мама уехала в Егорьевск, там жила её мама, бабушка моя вторая. Их отправили в эвакуацию. Там тоже была большая семья. Поехали мама с двумя детьми, бабушка. Дедушка остался там, он в техникуме был завхозом, и от техникума была эвакуация, эвакуировали детей, всех родственников. Человек пять-шесть поехали в Казахстан. Очень ехали долго, месяц ехали, тяжело очень.

Что помните об этой поездке?

Ничего. Мама рассказывала, что приехали в Казахстан.

С вами, с сестрой?

Да. Тогузак называлась станция. Поселили их в дома, в которых жили польские переселенцы репрессированные. Этих поляков увезли, и перед тем, как уехать, они разгромили все дома, дома эти были непригодные для жизни. Мама рассказывала, что комната была холодная, двери не было, двери одеялом завешивали. Было очень тяжело, они ходили в степь за сушняком, чтобы растопить печки. Там были недолго, месяц они были эвакуации, потом их вернули обратно.

Обратно куда?

В Коломну. Это был 1942 год. Она приехала домой, а комнату заняли. Но потом комнату освободили, она осталась двумя детьми. Она начала работать в детском саду.

 

«Ты похлопай в ладошки – мышка убежит»

Давайте немножко о маме расскажем. Как её звали?

Мама Ирина Антоновна Тарасова.

Она какое образование получила?

Она была по образованию учитель истории. Но она работала мало учителем, во время войны, когда она из эвакуации приехала, она стирала бельё военным. Работала за мыло, солдаты давали мыло, а она это мыло меняла на рынке на омлет, чтобы нас кормить как-то. Тяжело было очень. Она работала в детском саду. В это время сестра очень сильно болела. У неё был рахит, диатез, диспепсия, в общем, она погибала. Её забрали в Егорьевск, чтобы умирала не у мамы. Я осталась с мамой, ходила в детский садик, болела очень.

Какой детский садик?

В нашем доме был детский сад. Она там работала, и я там была. Я очень часто болела тоже, у меня был конъюнктивит. Оставляли меня одну дома, я очень боялась мышей, и мама говорила: «Ты не бойся, ты похлопай в ладошки – мышка убежит». Так я и делала.

Когда вы оставались дома одна?

Когда я болела, а мама работала, нельзя было взять больничный.

Мама работала в детском саду там же, где вы были, на Пионерской?

Да.

Какие от этих военных лет ещё воспоминания?

Я помню, что я прятала корки хлеба, кусочки хлеба под подушку, чтобы утром погрызть. Больше я ничего не помню из детства раннего. Мне кажется, что помню бомбоубежища, но мама говорила, что не я могла помнить, потому что это было давно. Я помню День Победы. Это я помню очень хорошо, потому что был очень солнечный день, я стояла на подоконнике, мы смотрели в окно, и я говорила маме: «Скоро папа приедет, папа наш вернётся!» Потому что от папы не было известий никаких, извещение пришло уже позже, в 1946 году. У мамы появился мужчина, который помогал очень с детьми, из Ленинграда он был эвакуирован на завод. Потом они поженились, у меня родился ещё братик.

Но в то время я ждала своего папу. Ждала очень долго, когда уже училась в школе, в медучилище. Когда в медучилище я ходила, военные шли из артучилища, и я всегда думала: может быть, я папу встречу. Всегда его ждала. Потому что он всегда, когда писал письма (письма сохранились), писал: «Я обязательно приеду, привезу куколку дочке Наташе», – он очень меня любил. Такие вот воспоминания…

 

«Соседка даже нас опекала»

Окна у вас выходили во двор дома или на улицу?

Во двор.

Вспомните, как вы там жили, как с соседями складывались отношения?

Соседи у нас были очень хорошие. Семья была, тоже две девочки, так что у нас в квартире было четыре ребёнка. Мы дружно очень жили. Соседка даже нас опекала, вместе со своими детьми нас возила в Москву, там у неё родственники были, в Комлево. Очень хорошо жили. Вторая соседка была женщина одинокая, она быстро съехала, и нам дали ещё одну комнату, у нас было две комнаты уже.

У нас двор был очень большой и зелёный. Мы во дворе играли всегда, детей было много во дворе, играли в прятки. Рядом три дома было – 8, 9 и был детский сад, двухэтажное или трёхэтажного здание, оно было недостроенное, мы любили там играть. Сейчас там детский садик очень хороший.

На Пионерской, «Белочка», во дворе вашего дома? Почему он был недостроенный?

Не знаю, почему он был недостроенный. Мы ходили в детский сад, который был в нашем же доме, пятый-шестой подъезд, был детский садик на втором этаже. Рядом, через дорогу, был другой детский сад, он был не достроен просто.

Во дворе мы очень дружно с ребятами играли в прятки и в лапту, и в горелке, во что только ни играли! Пригорок у нас был рядом с детским садиком зелёный – мы даже летом там спали: выходили со своими тряпками, с матрасами и там даже ночью спали. Очень дружные все были!

Зимой катались на коньках, привязывали на валенки коньки, приматывали и катались. Помню, у нас по дороге, по улице, ездил очень часто старьёвщик на лошади, на санях, и кричал: «Тряпьё принимаем!» Мы бежали, собирали бутылки, тряпки заранее и меняли на свистульки, на такой мячик на верёвочке – его трясёшь, он прыгает, «уйди-уйди» – и жмых. Жмых – это отходы от семечек, из семечек выжимали масло, и они такими тюбиками у него, одна кожура вместе с соком. Говорили: «Дяденька, дай жмычку немножко!»

Вы жили в коммунальной квартире на сколько семей?

Сначала три семьи, потом две семьи. Нас четверо и там четверо.

И у вас ещё маленький мальчик появился в этой же квартире? Вас стало пятеро?

Да.

Может описать обстановку вашей комнаты, из чего состояла, какая мебель?

В комнате, где детская была, стояла двуспальная кровать с бомбушками такими, широкая, по одной стенке, по другой стенке диванчик стоял. Стол был письменный, ну, такой не особенно письменный… Всё, больше ничего не было в этой комнате. Комната была смежная: в комнате был стенной шкаф, его разломали и сделали проход во вторую комнату. В той комнате стоял диван (кстати, диванчик, на котором мы сидим – вот такой диванчик был), буфет стоял, гардероб был и стол, больше там ничего особенного не было, кровати там не было.

В этой комнате и в вашей детской было по окну?

Да. В большой комнате был балкон, на балконе тоже мы спали летом, закрывали его половиками, огораживали, там у нас была постель, летом любили спать на балконе.

Как приём пищи был организован, где вы ели?

На общей кухне готовили, кушали за столом. Сосед очень хорошо готовил, и я училась у него готовить: «Дядя Серёжа, сколько положить соли? А это как?..»

Что же вы готовили, маленькая девочка?

Суп варила, картошку варила. Я уже когда училась, на обед приходили родители, они работали на Текстильмаше, и мама тоже, она начала работать в лаборатории (технологическая лаборатория была). По гудку всё было: гудок был на работу, гудок на обед, гудок с обеда. Гудит – я в окошко смотрю: мама идёт, они ходили на обед домой. Я скорей разгребаю всё, накормлю её, она покушает – и ложится отдыхать, полчасика отдохнёт – и опять на работу, вот так они работали. Чего могла, готовила, в основном мама, конечно, готовила.

Гудок даже был слышен в окнах вашего дома?

Конечно. Гудок был слышен с Коломзавода и наш гудок.

К какому часу мама ходила на работу?

К восьми, наверно, ходила, в пять она кончала. Обед был с часа до двух. Летом с обеда, вечером мы часто ходили на речку купаться.

Куда именно?

На Москву-реку. Купались или около моста (переходишь мост – и справа был небольшой пляжик), или на основном пляже, который налево, там был хороший песчаный пляж, туда мы ходили купаться летом. Ещё мы ходили гулять. Вечером папа с мамой ходили, нас брали, в сквер гулять (не Зайцева, его потом построили, а который большой, который ближе).

За памятником Ленину сквер?

Да. Они садились на скамеечку, а мы бегали, в кустах прятались, играли там. Любили гулять.

В это время там ещё постоянно были люди, гуляли?

Очень много гуляли, сидели на скамеечках. В этот сквер любили ходить.

Это в основном семейные люди?

Семейные.

Общались?

Да.

До которого часа, гуляли?

Как стемнеет.

Освещения в сквере не было?

Не было.

 

«Можно было попробовать – в крышечку наливали молочка»

В какую баню вы ходили?

Мы ходили в центральную баню каждую неделю.

На Уманской?

Да. Со своим тазом ходили, со своим бельём. Приходилось очередь стоять – всегда была очередь. Очередь подойдёт, заходили, там был предбанник и скамейки (не знаю, с номерами были или нет), раздевались и шли в банную, там брали тазы свободные: кто помылся, тазы оставляли, шайки такие. Такие лавки были большие – здесь люди стояли с тазами и мылись. Вода горячая, холодная была сбоку, краны стояли, и с подносом ставишь таз, открываешь краны, наливаешь воду. Были душевые, не кабины, а просто души были.

Вам нравилось ходить в баню как ребёнку?

Конечно, нравилось!

Ходили всей семьёй?

Да. Иногда соседка брала нас в душевую – там душевые кабины тоже были отдельные. Но это раза два было, в основном мы ходили в баню.

В какие дни ходили, в выходные?

Да. В субботу, выходные бани.

С какими местами в городе ещё связаны ваши воспоминания? Там, где сейчас музейная фабрика пастилы или с кремлём, может быть? Ходили вы или это достаточно далеко от вас?

В кремле, в башне Грановитой, была керосиновая лавка, но туда мало ходили, за керосином мы ходили больше туда, где сейчас «Калачная», потому что готовили на примусе и керогазе. С бидончиком ходили и приносили керосин. Однажды мама зажигала керосинку, и вспыхнул пожар дома. Мама тогда сильно обгорела… то ли она пролила, то ли как… такое было несчастье, она пострадала. Мы тогда были на Аниной даче, нас туда увозили каждое лето, и мне сказали: «Твоя мама умерла». Дети передали. Я очень переживала, а потом сказали, что ничего, нормально.

Ходили на рынок: где сейчас авторынок, там был рынок продовольственный, туда я ходила за молоком с бидончиком. Были прилавки большие, стояли женщины с бидонами большими с молоком. Можно было попробовать молоко, в крышечку наливали молочка. Я пробовала, выбирала, чтобы молоко было повкуснее. Не знаю, чего я понимала, но я выбирала!

С какого возраста?

В школе я уже училась, в шестом-седьмом классе. Ещё ходили стирать иногда на речку, плот был около моста, там стирали большие вещи. А так стирали дома на доске, кипятили в баке на кухне, закладывали туда: мыло тёрли на тёрке, потом сода – всё это кипятилось, стиралось, полоскалось, крахмалилось обязательно, синилось. Такая была процедура. Большие вещи тяжело было очень полоскать в ванной.

Ванна была?

Холодная, там полоскали пододеяльники, очень трудно было, я маленькая всё-таки была.

Была какая-то очередь на ванную?

Нет, мы вдвоём, договаривались. У нас никаких проблем не было в общении, никаких не было скандалов никогда, очень дружно жили.

Ванная, туалетная комната и кухня на сколько семей были?

На квартиру.

У остальных квартир свои были кухни и ванные?

В этой квартире было всё. Сейчас эту квартиру занимает моя сноха, жена брата. Там трёхкомнатная квартира хорошая, она сейчас там живёт с внуками. Тогда это было общее. По очереди стирали, договаривались. Убирали квартиру тоже по очереди, по неделям – общего пользования: туалет, ванную, коридор, кухню. Всё это чистилось, всё в чистоте содержалось.

 

Портфель печенья и чибрики

В какую школу вы ходили?

В школу я начала ходить в седьмую, где сейчас медучилище, на улице Пушкина. Там я училась семь классов, с 1946 года, она семилетка была, небольшая, одноэтажная или двухэтажная, не помню, но такая уютная. Маленькие классы, зал был актовый со сценой. Я помню, в этом актовом зале, когда умер Сталин, нас собрали, всё сообщили, и мы все плакали. Дети все плакали, потому что думали: «Как же будем дальше жить? Что же будет дальше?» Такое было время.

В школу ходили – мама давала с собой покушать на перекус чёрный хлеб, посыпанный сахаром, складывала так, сахар потом таял, на переменках мы кушали. На праздники нам давали печенье. Я помню, что в портфель насыпали нам печенье – полкило или килограмм! В школе давали, как подарки, может быть, к Новому году.

В какие магазины ходили здесь поблизости?

Магазина у нас было два: «Конный внизу», там сейчас как раз магазинчик есть – на углу Пионерской и Красногвардейской, в подвале; и «Конный наверху», на Октябрьской. И мы ходили в «Конный внизу». Когда туда ходили за хлебом, была очередь, нам писали номерочки чернильным карандашом на руке. И время от времени проверяли: если кого не было по этим номерам, тех вычёркивали. По этим номеркам нам давали хлеб. Не помню, сколько, буханку, наверное, потому что у нас семья. Помню, когда домой шла, эти кусочки, краешки хлеба, немножечко откусывала!

Потом, когда были постарше, годы в 1950-е, в основном ходили в «Три поросёнка» и в гастроном. «Урожайная» была, где «Часы» сейчас, на Октябрьской, хлебный магазин, по левой стороне, у Морозовых.

Про «Трёх поросят» что помните, как витрина выглядела?

Не помню.

Что внутри, что брали в этом магазине?

Не помню, что там брали. Я знаю, что ходили туда. В основном ходили мы на Конную – рядом было, там всё можно было купить.

Вы испытывали какой-то дефицит, в семье было такое: что-то только по праздникам?

Да.

Это какие годы?

Наверное, 1946, 1947 годы. Трудно было с едой, вообще с питанием. Я только помню, что у нас всегда было на обед молоко (оно было, видимо, доступно) с хлебом – в молоко крошили хлеб. Помню, что всегда папа ругался, чтобы мы ели с хлебом, первое, наверное, чтобы наедаться, посытнее. Помню, конфеты были у нас, подушечки, типа как крыжовник. Мама выдавала нам по четыре конфетки. Я две съем и две спрячу, потом наберу немного, выставляю их – угощаю всех. Особенно я не помню дефицит.

Во время войны у нас стояла посреди комнаты буржуйка железная, трубы шли дугой и выходили в форточку. Трубы соединялись, между ними висели консервные банки, чтобы капало – сажа или что-то такое. На этой печурке, помню, жарили лепёшки из чибриков. Чибрики – это прошлогодняя картошка, которая оставалась, она промёрзла, чёрная такая была, её мама собирала, молола и из неё пекла лепёшки. Они были такие невкусные, противные! Во время войны это было.

Буржуйку ставили, потому что холодно? Центрального отопления не было?

Да. Она обогревала. Чёрная такая стояла, на ножках.

Когда буржуйка была разобрана?

После войны, потому что уже была не нужна. Не знаю, когда она исчезла. Что она была, я помню.

 

«Каждому хотелось за него подержаться, хоть за штанину»

Вы ходили в школу с какими чувствами? Какие впечатления у вас остались от школаы?

Школа мне нравилась, в школе было хорошо. У нас была очень хорошая до четвёртого класса учительница – Мария Алексеевна Симакова. Она была очень хороший учитель, нас любила, хорошо к нам относились! И потом были хорошие учителя у нас. Школа хорошие впечатления оставила.

Когда я училась в школе, мы познакомились с Андреем Павловичем Радищевым. Со второго класса он к нам пришёл, мы записались в хор, и я ходила в хор до 9-10 класса, мы занимались в Доме пионеров. Андрей Павлович был необыкновенный человек! Он пришёл после войны, у него было ранение в лицо, немного перекошенный рот, он очень любил детей. Но мы его любили безумно, обожали! Гурьбой обычно ходили, каждому хотелось за него подержаться, хоть за штанину, хоть пальто, потому что за руку всех нас он не мог взять. Он учил нас не только пению, он очень много рассказывал о композиторах, о музыке. Ездили мы на смотры в Москву очень часто, он возил нас в театры, музеи. Он очень много с нами занимался! Ездили мы на поезде, поезд тогда такой ходил – вагоны были с полками, не купе, а сидения и полки. Тёмные такие чёрные вагоны. На этом поезде мы ездили в Москву – долго, три часа поезд шёл.

Выступали в городе часто, по радио: «Выступает хор Дома пионеров, руководитель Андрей Павлович Радищев». На избирательных участках выступали, когда были выборы. Репертуар был очень разнообразный: конечно, патриотические песни пели, о партии, о Родине, народные песни, много было из опер «Аскольдова могила», «Руслан и Людмила», «Евгений Онегин» (хор девушек). У нас было трёхголосое пение, так что очень хороший был хор. Андрей Павлович много занимался литературным творчеством, но я не ходила в эти кружки. Одно время желающим он предложил заниматься музыкой, я записалась на фортепиано, начала ходить, купили мне сольфеджио. Инструмента не было, он был у мамы в садике, я начала туда ходить. Но потом это дело прекратили, и я не смогла дальше заниматься, но хотелось очень. Это была 7-я школа.

В восьмом классе нас перевели в 26-ю школу, где сейчас МФЦ. Это была совсем другая школа, как гимназия. Были очень строгие порядки! Надо было обязательно, чтобы в косах коричневые бантики, белый воротничок, белые манжеты, чулки обязательно. На перемены выходили все чинно, парами. Если мы сидим, учителя проходят, то обязательно вставали. Были очень строгие правила, но школа была хорошая. Это был восьмой класс, женская школа. В девятом классе нас объединили с мальчиками и перевели в 10-ю школу. 10-я школа только отстроилась (где сейчас детская спортивная школа), стояла на пустыре, надо было идти по тропинке. Помню, зимой мороз, метели – и туда мы ходили.

До восьмого класса вы учились раздельно?

Конечно, одни девочки. Когда нас перевели в мужскую школу, мы страшно волновались, как нас мальчики примут, как будет обстановка. Но на удивление, нас приняли очень хорошо. Мальчики нас как-то очень по-доброму восприняли, и мы их тоже. Проучились там 9 и 10 классы. Школа тоже была хорошая, конфликтов никаких не было.

Про учителей старших классов что-то помните?

По литературе была очень хорошая учительница, Головкина. По химии был странный такой учитель, я химию плохо знала, учитель старый был, не очень увлёк, хотя я была старательная ученица, не отличница, но хорошистка.

К Андрею Павловичу до какого возраста ходили?

До 9 класса.

Почему не стали дальше?

Он стал меньше внимания уделять хору, больше литературе, они изучали творчество писателей, ездили в путешествия. Я уже бросила, не стала.

 

«Зелень обязательно была на майские!»

Как праздники городские проходили, участвовали ли вы в них?

Я праздники не помню, как проходили. Есть фотография – на городском фестивале, написано: «Второй городской фестиваль, 1956 год». В Коломне, мы идём по улице, какой-то фестиваль, мы участвовали, медучилище.

А 9 Мая, 1 Мая, демонстрации?

Обязательно ходили на демонстрации! На майские демонстрации – ставили веточки тополиные в апреле, чтобы они распускали листочки, и с этими веточками мы ходили. Конечно, флажки, транспаранты… но зелень обязательно была на майские! На октябрьскую демонстрацию ходили. Всегда впереди всей демонстрации шёл участник революции, морской офицер. Он уже старенький был, начинал демонстрацию. Где памятник Ленину, там были трибуны, там стояло всё наше городское руководство. Туда ходили, кричали «ура!», флажками махали. Разворачивалась демонстрация, обратно я шла уже своим ходом.

Вы посещали в составе семьи?

Нет. В составе школы, медучилища. Позже, может, в составе семьи, но всегда ходили.

После официальной части вы куда шли?

Домой, отмечали. Что-то мама готовила – салат какой-нибудь, пироги всегда пекла. Что-то выпивали они, наверное.

Собирались взрослые, у детей был свой праздник?

Да.

Чем отметилось окончание школы?

Выпускной был. Обычно никуда мы не ходили,была торжественная часть, банкета не было, ничего запоминающегося не было. И дома, мне кажется, особо не отмечали.

Ближе к окончанию школы стали задумываться, куда пойти дальше?

Да. Я хотела пойти в медицину, но поступать в институт я побоялась и поступила в медучилище, окончила его.

Это было ваше решение?

Моё.

Как мама и папа?

Они одобрили. А я мечтала.

Откуда это желание?

Не знаю. Мне не хотелось быть педагогом, мне хотелось быть именно врачом.

Был конкурс?

Был конкурс, но я хорошо сдала, попала в группу на фельдшерское отделение.

 

«От страха мы пели песни всю дорогу!»

В конце первого курса, это был 1957 год, у нас в техникуме объявили призыв комсомольцев на освоение целинных земель. Много появилось желающих, но родители отпустили только 13 человек, и меня в том числе. Мы поехали осваивать целинные земли.

Вне учёбы, летом?

Да. Это было в июне. Мы там пробыли до октября.

Что двигало вами?

Патриотическое чувство! Мы были такие, наверное, патриоты! Помочь осваивать целинные земли, в Казахстан! 13 девочек отобрали, дали талоны на питание, с продуктами же было плохо. По этим талонам нам выдали по кругу колбасы, пачку сахара, батон. Собрали мы чемодан. Велели нам взять с собой телогрейки, одежду. Собрали нас у медучилища. Директором медучилища был Пётр Артемьевич Сарафьян, он нас провожал, подарил нам всем косметические наборы: одеколон, зубной порошок и мыло. Посадили нас в грузовик открытый, повезли в Москву. Привезли на Рижский вокзал, посадили в вагоны, их называли «телятники»: сплошной вагон и нары сделаны. Неделю мы ехали, кормили нас в солдатских столовых.

Привезли нас в Казахстан ночью, мы без сопровождения были, нас там встречали, тоже посадили в грузовик и повезли. Куда нас везут? Кто нас везёт? Мужчина водитель; нам было страшно, и от страха мы пели песни всю дорогу! Привезли нас в посёлок, поселили в два вагончика деревянных на окраине посёлка. На другой день повели на работу. В первый день нас заставили чистить ток – место, куда будут ссыпать зерно в поле, оно было заросшее травой. Надо было его лопатами чистить, в первый день мы все заработали водяные мозоли – девочки все городские! Потом мы приспособились. Пока не было урожая, занимались током, обмазывали сараи глиной – лошадь месила глину, а мы потом обмазывали. Потом нас поставили убирать кукурузу; трактор кукурузу срезал, а мы в кузове грузовика её разравнивали, потом возили в силосные ямы. Когда зерно поспело, мы работали на зерне. Зерно привозили на веятельных машинах, зерно ссыпалось в такой бункер, веялось, а мы регулировали, на веялке я работала.

Потом туда приехали ещё из Ульяновска, из Горьковского университета группа, работали с нами, приехали из машиностроительного техникума мальчики, но они были по соседству, они в гости к нам приходили. Так мы работали до октября – уже заморозки начались, вода в вёдрах замерзала. Потом нас обратно везли в хороших вагонах купейных, с комфортом, быстро доехали.

Там я заработала медаль за освоение целинных и зальных земель. Работала очень хорошо.

Какая там была атмосфера?

Хорошо было.

Как воспринимали, как приключение в жизни?

Сначала как долг: мы работали, выполняли долг, очень старались, все очень хорошо работали. Дружный был коллектив у нас, всё хорошо.

Вы держались своей компании?

Да. У нас были свои объёмы работы, каждый работал на своём участке. А так, конечно, общались.

Завязывались дружбы?

Нет, никаких отношений особенных не было, романтики не было, не завязались отношения.

Некогда было, с утра до вечера?

Да. Уставали, наверное. Не было развлечений никаких у нас.

Выходные были?

Были, наверное. Никуда мы оттуда не выходили, некуда было выйти.

По дому скучали?

Конечно. Писали письма.

Домашние городские все были?

Все городские девочки были. Тяжело было.

Как был устроен быт ваш? Вы жили в теплушках?

В вагончиках мы жили. Нас кормили, едой мы не занимались.

Вы не голодали?

Нет. Условия были нормальные для жизни. Развлекались, как могли: на лошадях катались верхом…

Чтение, музыка – этому было место, время?

Не было ничего такого.

 

«Работала в Ногинске, вечером ездила в Москву учиться»

В октябре вы возвращаетесь в Коломну...

Да. Тут уже учёба идёт вовсю. Девочки нам писали конспекты, чтобы мы не отстали. Я шла на «отлично» первый курс, а второй курс я немножко съехала: много пропустили, догонять было сложно. Ничего, окончила медучилище.

Какая память о преподавателях осталась?

Была хорошая учительница по акушерству и гинекологии, очень много дала нам советов женских, жизненных, не помню, как зовут её. Так всё обычно было: работа, учёба, практика в больнице, потом практика под Луховицами – там жили, вели самостоятельные приёмы. По окончании меня направили в Ногинск, я там работала.

По распределению?

Да.

Была возможность выбрать?

Нет. В этот выпуск нас в Подмосковье выпускали. Распределение на пять лет.

Как там складывалась жизнь?

В Ногинске по профилю не было мест, временно нас направили в детские ясли. Жили на частной квартире под Ногинском, до работы шла около часа пешком, автобусы там не ходили. В яслях была смена с 6 утра, у меня была грудная группа – круглосуточно дети оставались, с трёхмесячного возраста до года двух месяцев в моей группе были дети. Работали по сменам. Потом нам дали комнату в Ногинске, она была на три человека, три девочки жили. Пять лет проработала.

Чтобы поступать в институт, надо было проработать три года. Мы с подружкой проработали и поехали поступать в институт. В этом году я не поступила, не прошла по конкурсу, подруга поступила. Поступала в Первый мед. На второй год я готовилась, занималась – поступила на вечернее: там два года на вечернем, потом переводят на дневной. Два года я работала в Ногинске, вечером ездила в Москву учиться. Потом дали общежитие в Москве, я перевелась, рассчиталась в Ногинске, жила в Москве и училась. Перевели нас на дневное отделение, я работала, пока училась.

Вы поступали на первый курс?

Да.

Несмотря на то, что у вас было среднее образование?

Да. И училась шесть лет. Работала я всё время, в медсанчасти, в поликлинике медсестрой, на шестом курсе я работала уже врачом в поликлинике.

Как же вы совмещали дневное обучение?..

Приём на дому, домашние вызовы выполняла. Как-то приспосабливались.

Как связь с семьёй держали в это время, ездили в Коломну?

Обязательно. Я привозила продукты из Москвы, здесь же было плохо с продуктами, я нагружала целую сумку в Москве и привозила.

Это какие годы?

Это с 1965 года, когда я поступила в институт.

Что вы привозили?

Колбасу, мясо. Ездила не каждый выходной, но приезжала часто.

Кто вас тут встречал?

Жила на Пионерской, здесь не очень далеко дойти. Жили мама, папа, сестра, брат – все жили тут.

Как у них здесь складывалась жизнь без вас?

Нормально было. Сестра работала уже, брату было 12 лет, младший был, учился в школе, брат от второго брака родился. Они жили нормально.

Вы за них сильно не беспокоились?

Нет.

Они вас навещали в Москве?

Нет, никогда не навещали, я жила в общежитии.

В общежитии с кем вы жили?

Комната на три человека. Одна была однокурсница моя и девочка ещё с младшего курса, с дневного отделения. На третьем-четвёртом курсе в общежитии в Измайлове жили, потом перевели нас на Пироговку в общежитие, там старшие курсы были. Тоже на три человека была комната.

В общежитии как жизнь проходила?

Занята была учёбой, работой. Были вечера танцевальные, была встреча с Окуджавой у нас в общежитии, он приезжал туда. На дискотеки ходили, они проходили в общежитии по выходным. В театры, музеи обязательно ходили, в консерваторию, на спектакли, по возможности ходили, но мало было времени: я всё время работала, пока училась. На времяпровождение свободное было мало времени. И потом, я домой ездила.

На каком отделении вы учились?

Лечебное.

Вам нужно было специализацию выбрать на последних курсах? Что вы выбрали?

Терапию. Специализацию на шестом курсе я уже проходила в Коломне, я уже была замужем, ждала ребёнка. Интернатура на шестом курсе называлась.

 

«Я любила свою работу, работала с удовольствием всегда»

С супругом где вы познакомились?

Дома, в Коломне. Подруга пригласила Новый год встречать. Он жил на квартире у них, работал на Коломзаводе. Потом он меня провожал до дома. С тех пор привязалсятак ко мне, что целый год за мной ухаживал. Я редко приезжала, он постоянно приходил к моей маме, навещал её, а меня всегда встречал с цветами. Он из села Степанщино, у него там свой дом с мамой, сад большой. Целый год он за мной ухаживал. Потом мы поженились.

Когда я кончала институт, была в интернатуре, ждала первого ребёнка. Мне уже было 30 лет, уже была старая по тем временам. Сейчас это не считается, а тогда это было «о-о-о!» Всё занята была, шла к своей цели.

До конца сохранялось желание, вы чувствовали, что это ваше предназначение?

Да. Я знала, что должна.

Тяжело было учиться в институте?

Интересно. Тяжело, конечно, потому что сложные были предметы, насыщенные занятия. Но было интересно, я с удовольствием училась.

По окончании института вы возвращаетесь в Коломну. Здесь вас определили в какую поликлинику?

В городскую, в ЦРБ, я участковым терапевтом работала.

У вас в жизни никогда не возникало сомнения по поводу выбора профессии?

Нет. Я любила свою работу, работала с удовольствием всегда.

Жили вы где?

Сначала жили у мамы на Пионерской, у мамы было две комнаты на этой квартире, потом женился брат, я сразу встала на очередь. Брат женился – ему отдали комнату, мы переселились к маме в комнату, поставили гардероб посреди комнаты, нам отгородили угол, детскую кроватку поставили рядом. Антоша был сын первый.

Не было возможности жить отдельно. Мы ждали квартиру, стояли на очереди. Вскоре нам дали квартиру. Считали, что мы жили на частной, потому что муж был прописан на частной, и мы прописались туда.

Долго ждали квартиру?

Нет, около года. Антону уже был год, мы переехали в двухкомнатную квартиру. Мы были счастливы. Находилась она около пединститута, на Карла Либкнехта – вот эти двухэтажные дома. Потом нам дали квартиру в Колычёве, трёхкомнатную, хорошую.

Как вам район у пединститута, нравился? Как-то по-другому всё там было, нежели в старой Коломне?

Мы жили отдельно, радовались, что у нас своя квартира, можем самостоятельно всё делать. На работу, правда, я ходила пешком через парк Мира, это было недалеко. Было очень хорошо, мы были довольны!

Как свободное время проводили?

Когда маленькие дети были, мы ездили к свекрови, она в Степанщине жила. У мальчика там началась астма, было сырое помещение, и мы стали реже туда ездить. Когда немножко подросли, мы часто зимой на лыжах ходили, маленькая девочка была (дочка на два годика младше) – она на саночках. Ходили в основном через Оку и туда, в те леса.

Из Коломны?

Да. На лыжах ходили, гуляли часто.

Летом ездили в санатории, лагеря, профилактории?

Раза два мы были с приятелями на Оке, в палатках жили неделю, рыбу ловили. В санаторий ездили с мальчиком, у него астма началась, раза три ездили в Анапу в санаторий. Один раз мы были в доме отдыха на Украине.

Летом старались куда-то отправиться, чтобы было разнообразие. А так – к свекрови в деревню, там сад большой, деревенский дом, яблок, фруктов было много. Ездили туда, пока можно было. На несколько дней можно было с мальчиком приехать: дом деревянный, обшитый плитами – наверное, был неподходящий климат, начинались приступы астмы. Но всё-таки иногда приезжали, навещали свекровь, что-то делали. Муж постоянно ездил, там был огород, помогал матери, мы пореже.

Заготовки какие-то делали?

Всегда делали. Овощи, фрукты, смородину.

Где хранили их?

Сарая не было, но в кладовке всё стояло хорошо, сохранялось.

Как праздники отмечали, дни рождений?

Всегда отмечали дни рождений, праздники. Готовили что-то. Я часто пекла дрожжевые пироги, плюшки, ватрушки, большой пирог обязательно сладкий. Готовили салаты, что-то вкусное, мясное. Старались праздники отмечать всегда. Часто приходили навещать нас мама с папой в гости, мы старалась приготовить к их приходу.

По выходным?

Да. Когда маленькие дети были, у меня была няня, она оставалась с детьми, потому что я работала, вышла на работу после трёх месяцев. Няня была с Антоном, потом дочка родилась, она и с ней была, помогала очень. Няня была из старого дома, соседка. Выходные все дома.

Няня до садика была?

До садика.

 

«Ходили на плот на Коломенку стирать большие вещи»

Говорят, были централизованные прачечные. Как вы справлялись со стиркой?

Несколько раз я ходила в эту прачечную, потом перестала. Я даже ходила, когда жила у мамы – баня была недалеко, ходила туда, но как-то мне не особо понравилось. Иногда ходили на плот на Коломенку стирать большие вещи. Один раз я пошла, ещё была школьницей, половики стирать, понастирала, а нести обратно не могла – они тяжёлые, мокрые, я не могла тащить обратно, я по частям на тележке отвозила, еле-еле, далеко было, не рассчитала свои силы.

Это ваша была инициатива?

Конечно. Хотела приятное сделать маме, помочь, без её согласия, ведома. Я рано начала стирать дома. Полоскали в ванне; горячей воды не было, но холодная была. Было тяжело пододеяльники полоскать, простыни, отжимать их. Но всё равно я старалась помочь маме всегда, я же была старшей, маму очень жалела всегда. Когда гудок на обед, я уже всё разогрею, они приходят, быстро покушают, и мама отдыхает.

Парк Мира вы помните, как его устраивали, засаживали в 1960-х?

Нет. Я, наверное, училась в это время.

Вы уже приехали, парк был. Вы ходили гулять туда?

Обязательно. И с детьми ходили гулять.

А в кино ходили?

Конечно. В городской кинотеатр, где сейчас «Дом Озерова». Там перед фильмом всегда артисты выступали, на маленькой сцене всегда играл оркестр перед началом сеанса. Оркестр из артучилища всегда играл на танцах в городском парке на Комсомольской, а там играл какой-то другой. Играли популярную музыку, классические вальсы были. Мы не сидели, слушали стоя.

Есть какие-то запоминающиеся фильмы, которые на вас тогда произвели впечатление?

Не помню. «17 мгновений весны», но это было уже позже.

Когда уже жили отдельно, оставалось время на какие-то концерты, музеи, театры?

Нет. Двое детей у меня подряд, некогда было. Когда дети подросли, с детьми на утренники, концерты, спектакли ходили.

На детские куда ходили?

Во Дворец культуры тепловозостроителей (в то время – ДК имени Куйбышева – ред.).

В Москву ездили?

Да. На спектакли – в театр Натальи Сац, несколько раз были там на балете с детьми. В Третьяковскую галерею ездили.

То есть всё уже было связано с детьми?

Да. В Москве была знакомая, несколько раз ездили, ночевали у неё, чтобы попасть куда-то.

С однокурсниками у вас связи сохранились?

С одной до сих пор переписываемся, по телефону посылаем СМС-ки. Одна подружка осталась. А так возраст такой уже…

По жизни сохраняли связи? В гости ездили?

Нет. Только одна подружка. Мы с ней с медучилища знакомы, вместе жили в Ногинске, она на год раньше поступила в институт. Она из Воскресенска, с Москворецкой. А так никого не осталось, старая…

У вас желания в Москве остаться не было?

Нет. Муж был здесь, и работа, и родители. Желания не было остаться в Москве. Когда училась, я работала в Москве, а так в Коломну, домой, к маме.

Коллектив на работе с течением времени сильно менялся?

Нет. Он оставался долго таким. До сих пор основной состав остался.

До какого возраста вы доработали?

Пять лет я работала участковым терапевтом, а потом я перешла работать в лабораторию. Я работала до 74 лет.

Уже тяжело под конец было?

Нет. Я работала в лаборатории с микроскопом, особой нагрузки не было.

Уже без пациентов?

Да. Лабораторная работа, анализы.

 

«Я мечтала, чтобы у меня были дети»

Оглядываясь на жизнь: какие самые светлые были моменты?

Первый момент – это поступление в институт, то, что моя мечта сбылась. Потом рождение детей. Дети для меня были всё. Я мечтала, чтобы у меня были дети, с ними я была счастлива.

И, конечно, работа – работа мне нравилась. Я мечтала быть врачом, мне очень нравилось работать, и с пациентами был хороший контакт всегда. Потом в силу сложившихся обстоятельств (со здоровьем стало плоховато), я перешла в лабораторию работать. Но там тоже был хороший коллектив, очень хорошая заведующая – Фейгина Раиса Ильинична. До сих пор девочки вспоминают, как работали раньше, сейчас совсем другая обстановка, другие условия, всё по-другому.

Внутрикорпоративные были мероприятия неформальные?

Да. Когда я работала в поликлинике, была очень хорошая заведующая, она организовывала тематические встречи, посвящённые, например, какому-то писателю. Мы собирались в Красном уголке и что-то рассказывали. Такие встречи были не часто, но были. Очень хороший был коллектив. На новогодние праздники мы не собирались коллективом, но тематические встречи были. Потом я ушла из поликлиники, там как-то по-другому всё стало, мы уже не собирались. Внутри лаборатории у нас постоянно были дни рождений, праздники отмечали небольшим коллективом. Был хороший коллектив, дружные были, друг о друге всё знали, помогали друг другу. Хорошее время было.

Как вы пережили 1990-е?

Я не помню, чтобы было особенно трудно. Я никогда легко не жила. Как-то справлялись. Особенной нужды или нехватки я не испытывала. Мы с мужем работали, наверное, нам было достаточно, не шиковали, но и не голодали, детей вырастили. Дети ходили в садик, потом в школу, всё было организовано.

Покажете фотографии, которые принесли?

1943 год. Мы на Аниной даче, нас возили каждое лето, детский садик вывозили. Это я слева, это моя сестрёнка.

В штанишках, в панамках!

Да. Это военный год. Это 1946 год, до школы. Мы приезжали в Егорьевск, там жила бабушка моя, мы на лето приезжали с сестрёнкой Валентиной.

Валентина всё-таки выжила?

Да. Как она выжила: её отправили в Егорьевск умирать, а там во дворе был песок насыпан, и её каждый день выносили летом в этот песок, засыпали песком. Там был выраженный рахит, но она выжила. Мама поехала с ней туда прощаться. А она выжила, встречает её, на ножки встала! Случайно выжила. Потом мама её забрала домой, она серьёзная такая у нас была.

Потом пионерские лагеря были. Пирамида была такая.

Где пионерские лагеря были?

Ездили в Пески. Это тоже в Песках, пионерки. Ездили каждое лето либо в Пески, либо в Берхино на одну смену. Остальное лето были дома во дворах.

Это уже медучилище.

Где медучилище находилось?

На Пушкина, где артучилище, там было деревянное здание.

Не каменная усадьба?

Усадьба, старое такое здание, может быть, двухэтажное. Артучилище было через дорогу, в этом районе.

Это студийная фотография или во дворе?

Во дворе школы. Это первый или второй курс. Это девочка из Белоруссии, приехала поступать к нам.

У вас во внешности есть что-то восточное…

Я не взяла фотографию родителей, это мама и отчим, я не взяла фотографию папы. Я на папу похожа.

Сохранились фотографии внутри квартиры, во дворе?

Нет. Вот коммунальная кухня. Это отмечаем праздник, Октябрьский что ли. Это не на Пионерской, это мы в гостях, в Коломне, где-то на улице Октябрьской Революции старый дом был, это 1964 год.

Вы в очках здесь?

Да. Это восьмой класс, 26-я школа. Это наши учителя: этот литературу преподавал, этот – географию, это математик. Преподаватели молодые.

Форма была?

Да, но это мы не в форме. В 26-й школе была очень строгая форма.

Воротнички видны...

Это не в форме, это обычная одежда. Форма была чёрный фартук, белые воротнички, манжеты белые. Это во дворе школы.

Сейчас здание оштукатурено, раньше было по-другому.

Да. Перед началом фильма всегда музыка играла, оркестр. Стояли аппараты с газированной водой перед входом, можно было взять дешёвую воду без сиропа, а можно с сиропом, и сиропы разные были. Мороженое было в вафельных стаканчиках: была форма, туда клалась вафелька, сверху мороженое, и оно выдавливалось. Было очень вкусное мороженое.

На танцы мы ходили в городской сад. В «Бобры» не ходили – было далеко. Перед началом на сцене сидел военный оркестр из училища. Начиналось всегда вальсом, и мы открывали вальс, мы с подружкой кружились. Потом начинались танцы, было очень много народу. Каждый выходной ходили на танцы, когда в школе учились, в старших классах. Перед началом танцев ходили на большую улицу Октябрьскую – на Большуху – гуляли по этой улице, парами, тройками, а потом уже шли на танцы. В Берхино ездили на катере, в поход туда ходили с ночёвкой. Там такие отвесные берега, ставили там палатку и оставались с ночёвкой; несколько раз ездили на отдых – в школьном возрасте и когда училась в институте, туда приезжала.

Спасибо большое, Наталья Александровна, за наш разговор.

«Впечатление из детства: ночью просыпаюсь, на абажуре висит простынь, папа сидит за столом и читает»

Рассказчик: Александр Александрович Дергачёв.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 июля 2023 года.

Я родился 9 июня 1949 года в городе Коломне.

Давайте начнём с самых ранних ваших воспоминаний, с рассказа о близких, о семье, о том времени, когда вы родились.

Первое воспоминание моё, когда нам было три-четыре года. Жили мы в бараке по адресу улица Льва Толстого, дом 1, это где сейчас мемориальный парк, где сейчас электроотдел городской, около Вечного огня. Где сейчас сквер Шавырина, там мы сажали картошку: всем семьям давали участки, нам давали участки, мы там сажали картошку. Сейчас там прекрасный скверик.

Первое воспоминание: стоят наши два барака. Там жили работники ДОЗ ― деревообрабатывающего завода, который образовался в 1930-е годы. Он за забором находился, нас разделяли сараи, в которых почти все держали живность. В те годы живность в городе ― это было нормально: куры, свиньи, кто кого приручил.

У нас был большой двор, очень большой двор. Посередине пустота ― здесь заливали каток зимой. К нам выходила за этой стеной котельная, горячая вода, у нас была возможность взять эту воду и залить у себя каток. В этом дворе жили все очень весело. Это барачная система. Бараки снесли в начале 1960-х, нас переселили на Полянскую, первую часть, а вторую часть переселили на Льва Толстого, дом 3. Это рядом два дома, даже наш общий дом. Часть людей переселили на Ленина, когда начали строить первые панельные дома.

Про барачную систему, не все же уже знают…

Барак был разделён на две части, вход был с двух сторон, посередине была перегородка, они были разделены на две отдельные части. Я жил в первой части, комната у нас была 6-я что ли. Там длинный коридор и, дверь в дверь, налево и направо были две двери.

Он двухэтажный был?

Бревенчатый одноэтажный. Когда его разбирали, еле разобрали ― такие брёвна, столько пролежали. Хороший был барак.

Его строили в какие годы?

Я не знаю, мы въехали в чью-то или он уже был… Я историей нашего барака не интересовался. Въехали мы в 1933 году, папе дали комнату, он работал мастером. Родился первый ребёнок, Коля. С нами ещё жила мама моей мамы, бабушка. В углу стояла печка. Я помню позже, когда уже сёстры были. У меня одна сестра родилась в 1935 году, вторая в 1941-м, а я родился в 1949 году, а брат в 1954 году. Вот мы вшестером (бабушка во время войны умерла, в 1942 году) жили в этой комнате, топили печку.

Четверо детей и папа с мамой?

Да. Бабушка уже умерла.

Комната была сколько метров?

Метров 16. В углу стояла здоровая печка, которая съедала пространство. Рядом стояла этажерка, на этажерке стоял приёмник интересный, который папа с войны привёз. На этажерке ещё стояли книги. Папа очень любил читать. Моё впечатление в детстве: я ночью просыпаюсь, у нас в центре комнаты абажур висел, на абажуре висит простынь, чтобы свет не распространялся, а падал прямо на стол, папа сидит за столом и читает. Из авторов Мате Залка, Джек Лондон, ещё что-то, такие толстые книги.

Это домашняя библиотека?

Скорее всего, он брал в фабричной библиотеке. Книги такие старые, они до меня не дошли: когда переезжали, с нами в квартиру новую они не попали. Куда они делись ― не знаю.

 

Кровати во дворе под акациями

Сценка запечатлелась в памяти.

Да. Комната, большое окно, у окна стоит мой диван, где я спал, тут кровать, где спала старшая сестра со второй сестрой, а брат младший спал с родителями. Перед мною стоял стол ещё, где мы все обедали.

Стол посередине комнаты?

Да. В углу умывальничек, помню, под ним стола ведро. Рядом с умывальничком ― вешалка за шторочкой.

Кухня и уборная?

Это всё вместе.

Кухня на сколько семей общая?

В бараках не было. Это сейчас кухня, на которую все слетаются, а там не было.

Это всё на коленке.

Была керосиночка: вдруг там что-то надо подогреть, чтобы печку не затапливать.

Уголок в комнате был для приготовления пищи?

Всё готовилось на столе. Потом, где умывальник, была под кастрюли типа тумбочка. За окном росла акация, вдоль всего барака. Когда его построили, посадили акацию, видимо. Она была от начала барака и метров 40-50, мне казалось, очень длинная. Под каждым окном была кровать. Потому что обед был в час, приходили многие работающие на фабрике, они покушают, потом выходили во двор и ложились под окно на эту кровать, там спали, отдыхали. Почти у всех были эти кровати железные, раскладные.

Они выставлялись на улицу?

Они не выставлялись, они там стояли, просто туда выносили матрасик старенький ― не на железе же спать. Помню, папа приходил, обедал, выходил во двор, обходил барак, приходил под окно, мама подушку давала, матрасик, он его расстилал, подушку клал и на этом матрасике… Мама смотрела, чтобы он не проспал работу, потому что после обеда в сон всегда тянет, я по себе знаю.

 

«Семья была боевая – десять ребят!»

Расскажите про маму и папу.

Папа родился в деревне Клементьево, это Луховицкий или Зарайский район, она где-то на границе, в семье крестьянина. У них было 13 детей: 10 ребят и три девочки. Дедушка ― папин отец ― работал на нашем Коломзаводе. Кем он там работал, не знаю: если как крестьян, то чёрная работа ― он же крестьянин, у него специальности не было, но это мои предположения. Он работал до какого-то года. Когда начали землёй наделять, он вернулся в деревню, они там стали распахивать землю около дома, у них и хозяйство было.

Дедушку я не застал, а на похороны бабушки меня взяли, это 1953 год, наверное, мне было года четыре. Мы доезжали до Луховиц на электричке, а до деревни Астапово, которая находится на шоссе, идущем в Зарайск, доезжали на поезде, на «качуре», как её называли, а там шли километров пять. Поскольку папа работал на фабрике, ему разрешили сделать гроб для матери. Он вёз этот гроб, эти доски, мама ему помогала. Сначала на электричке, потом на «качуре», в Астапово вышли, пошли в сторону Клементьева.

Доски везли из Коломны? А в деревне с этим были проблемы?

Из Коломны. Какие в деревне доски, там не было ничего в то время! Они несли, несли, устали очень, спрятали в стог. За ними шли сзади, понаблюдали, что там копаются ― эти доски украли. Из этой же деревни они были, когда принесли домой (это мне мама потом рассказывала), увидели, что очертания, боковинки ― это гроб. Пришли сами, знали, кто в деревне помер, сказали: «Извините нас, пожалуйста, возьмите». Такая история.

Из 10 братьев я видел только четверых, это с папой. Самый младший, дядя Лёша, жил с родителями, остался с ними. Папу направили в Рязань в высшую партшколу, ВПШ. Ему после этой школы дали направление в Коломну. Дядя Гриша 1920-го года, наверное, жил в Луховицах. Дядя Вася был перед папой. (У меня записано всё, не знал, что это пригодится, у меня все года рождений записаны.) Дядя Вася попал в плен, потому что его призвали сразу. Папу призвали в июле, а дядю Васю в июне, его сразу отправили на передовую, и он попал в плен. Когда из плена освободили (он в Австрии, по-моему, был), его нигде не брали на работу, тогда так было. Но он был такой хозяйственный, ходил всем печки клал, специальность у него была.

Здесь в Коломне?

Нет, он жил в деревне Плешки, север района, это уже Луховицы, он там женился, они дом купили или построили, и дядя Вася ходил по домам, строил.

Семья, конечно, была боевая ― десять ребят! Жаль, что я старших никого не знал. Дядя Володя, папин брат, жил в Щурове, но я его ни разу не видел, он к нам не приезжал. Остальные, не знаю, на фронте погибли или где-то живут. А сёстры все у него остались. Младшая сестра, тётя Настя, воевала, жила в Москве, после фронта она к нам раза два-три приезжала. То ли на фронте она здоровье подорвала… рано умерла, ей даже 50-ти не было. Тётя Поля и тётя Паня вышли замуж, одна в Жуковске жила, другая в Москве, на проспекте Мира. Я к ним ездил иногда.

Собирались время от времени?

Да. Они к нам приезжали в Коломну. Это папина родина. Дядя Лёша был мужик буйного характера. На фронте попал сразу в штрафбат: он с кем-то подрался, он был драчун, задира, в штрафбате провоевал. После фронта то ли его не брали в колхоз, то ли сам не пошёл ― он пас скот. Мой двоюродный брат, его сын, Саша ему помогал. Второй брат, который в Луховицах, дядя Гриша, какое-то учебное заведение окончил в торговле, работал в Луховицах начальник Райпотребсоюза. Как-то неудобно было просящим быть всё время ― туда-то привозили вещи такие, импортные. Но раза два моя двоюродная сестра, его дочка, приезжала, всё время что-то привозила, какую-то рубашку расписную, американскую, необыкновенную. Это уже 1960-е годы. Я к нему несколько раз ездил, у него тоже был сын. Мы все, дети папиных братьев, были 1949 года: и Саша в Клементьеве, и Толя в Луховицах ― все были 1949 года, ровесники, ездили, общались. Воспоминаний много.

 

«На огурцах построили дома себе и детям»

Какие-то истории запомнилось?

Знаете слово «бучило»? Это такая яма, куда после дождя стекается вода. Поскольку вокруг нет ни пруда, ни речки, там купались дети. Это бучило по длине и ширине как комната, зато там тёплая вода, под солнышком быстро нагревается. Она была по грудь. Но дно там было илистое или глина: когда первая группа ребята туда забиралась, вода становилась настолько мутная! Но тем не менее было весело! Это деревня Плешки. Я туда ездил не очень давно, интересно было, сохранилась ли эта деревня. Я её не узнал. Я хотел с сыном поехать на папину родину, в Клементьево, а ехать надо было мимо Плешков. Я туда поднялся на машине. Там всего одна семья жила, вернее, домов было несколько, там сидела одна женщина на крыльце, я подошёл, говорю: «Вы таких-то не знаете, Дергачёвых?» ― «Нет, не знаю». Там ещё одна женщина была напротив, я к ней подошёл. Тоже не знает. Они все там, как правило, дачники. Женщина москвичка, она приезжает раз в неделю посмотреть на дом. А эта женщина вышла замуж за иностранца, то ли таджик, то ли узбек, там они живут. Деревня совсем неузнаваемая.

Ещё что из деревенской жизни вспомните?

Я ездил на Красную Пойму, Луховицкий район. Дединово знаете? Там Пётр Первый строил корабль «Орёл». Перед Дединовым Красная Пойма ― такой уже сейчас посёлок, наверное. Совхоз был довольно приличный, где жила мамина сестра, она там вышла замуж, они жили на Красной Пойме, её муж работал трактористом. Мои воспоминания, что мы ещё спим, а слышим: трактор уже завели, в окошке смотрим ― на улице темно. Он выезжал затемно и приезжал затемно. Жили на отшибе, от основной деревни где-то в километре два домика стояли, хутор, они там жили. У неё было шестеро детей, она не работала, всё время с детьми. Ещё огород был у них такой здоровенный, они работали там.

Натуральным хозяйством жили?

Нет, муж работал в совхозе Красная Пойма трактористом, дядя Андрей. Он с утра до вечера, чтобы обеспечить свою большую семью, он с утра до вечера работал, пахал, боронил, культивировал. У них был огромный огород (мне он тогда казался огромным), где они сажали огурцы. Луховицкие огурцы ― это всё оттуда! Они начали с огурцов, на этих огурцах построили дом себе, потом построили дома всем детям. У них появилась 24-я «Волга», на Красной Пойме по тем временам, в 1960-е годы, 24-я «Волга» ― это!.. Они все выучились, Саша, старший, закончил Ленинградский политехнический, Володя закончил Московский политехнический. Саша работал главным инженером в совхозе, Володя работал инспектором по сельхозтехнике в Луховицком районе. Третий сын, Коля, начальником пожарной охраны работал (или инспектором?..), одновременно играл в футбол и хоккей за луховицкую команду, такой был уважаемый человек. Витя, четвёртый сын, работал на станции Луховицы в какой-то мастерской. Ваня работал то ли завмагом… на самой Красной Пойме. Ещё Серёжка был, хороший, доброй души человек, но как-то в жизни не повезло ему, он инспектором охотхозяйства работал. Большая семья, но все вышли в люди!

В 1960-е годы они сами продавали свои огурцы?

Конечно! У них у первых в деревне появился «Москвич». Они ездили на рынок в Москву. У меня в памяти осталось: там небольшая речушка протекала метров 40-50 от дома, и мы вечером, все дети, старшие ребята брали по два ведра, а нам давали алюминиевые бидончики трёхлитровые. И вот все носили воду на эти грядки, каждый вечер, поливали, чтобы огурцы росли. Он в выходные или среди недели ездили постоянно в Москву и продавали огурцы. На огурцах они построили дома. Москва съедала всё! Они на этот «Москвичок» нагрузят три-четыре мешка ― и в Москву. Когда огурцы шли, наверное, каждый день даже ездили. Это же сезонная вещь: потом пройдёт ― и всё.

Частенько вы туда ездили?

Каждое лето. Несмотря на то, что у тёти Ксюши было много детей, они всегда меня принимали. Она старалась маме помогать, видела, что четверо детей. А мама всё время болела, было серьёзное заболевание, ей в 1956 году дали группу, она не работала, получала по группе пенсию.

 

«10 лет без права переписки»

Мама получила образование?

У мамы образования практически не было. В деревне Екатериновке практически ничего не было. Мама родилась в крестьянской семье, была крепкая семья: два брата ― старший дядя Яша и младший дядя Ося ― и сестра тётя Ксюша, папа Павел, отчество я не узнал, и мама. У них было крепкое хозяйство, потому что все были работящие, и когда землёй наделили после революции, они обрабатывали землю, они хороший крепкий дом построили, он был самый лучший в деревне. Когда стали образовываться первые, ещё не колхозы, а первые общие хозяйства (государство выделяло средства или сами они, не знаю), дядю Яшу выбрали председателем этого кооператива. Они распахивали, собирали лужайку, отдавали государству. В 1931 или 1932 году пошла борьба с вредительством, везде искали вредителей, которые не дают развиваться нашему молодому государству. К ним в деревню приехал проверяющий. А у них была задача: из каждой поездки по вредителю. Когда он ехал в их деревню, увидел в поле брошенную борону. Оставляли не только борону, но и плуги, потому что тащить с дальнего участка, а потом тащить обратно ― это лошадь мучить, она и так за целый день намучается. Инспектор приехал в деревню, дяде Яше говорит: «Кто это бросил борону?» Дядя Яша то ли знал, то не знал, кто это бросил (всё время же люди перемещались, им говорят: закончите ― туда переходите), но сказал, что не знает. «Не знаешь ― ответишь ты!» Он приехал к себе с отчётом, доложил, приехали военные, забрали дяде Яшу и отца, деда моего, и увезли в район, в Жердевку. Больше их никто не видел, как раньше было ― 10 лет без права переписки… Это 1931-1932 годы, потому что в 1933-м мама уже была в Коломне. Их выгнали из дома. Они только ночь переночевали у соседей, взяли только самое необходимое. Им сказали: уезжайте, а то отправят в Сибирь. Они уехали почему-то в Коломну.

Про эту историю вы знаете в пересказе от кого?

От мамы.

С каким чувством она рассказывала?

Со слезами она рассказывала.

В семье это тяжело переживали?

Конечно. Бабушка и две дочери, тетя Ксюша и мама (мама у меня 1916-го года, тётя Ксюша была старше, 1912-го, не знаю точно, она была года на три-четыре старше) и дядя Ося (он был маленький, лет 10-12 ему было), они были вынуждены уехать. Приехали в Коломну, сняли эту комнату.

В бараке?

Нет, здесь.

На улице Октябрьской Революции?

Да. Не знали всех тонкостей, может, кто-то посоветовал. Бабушка ходила, мама ещё девчонка была.

Какие воспоминания связаны с этим переселением, этой комнатой?

Про комнату она ничего не говорила. Просто окна показал: «Саш, вон там мы жили, когда переехали в Коломну». Не знаю даже, сколько они жили, может, год, полгода, два. Потом, когда к Юрке Шилову приходил, говорил, что тут моя мама жила в 1930-е годы. Он тоже удивился.

Именно на втором этаже?

На первом не было жилых помещений.

Мама ничего не рассказывала?

Нет. Она была очень напугана, замкнута была. Может, бабушка сказала особо не распространяться, откуда она, они же чуть ли не емья врагов народа. Естественно, они ничего не говорили.

Про эту историю мама рассказывала, когда вы уже были взрослым человеком?

В 1960-е годы. Потом ездили в Екатериновку, меня даже мама с собой не взяла, не знаю, почему. Я хотел посмотреть на их дом. В этом доме потом сделали сельсовет, дом был самый хороший на селе. А в соседей деревне Петин (очень странное название) была её крёстная, она жила до 1970-х годов. В 1965 году я после первого курса техникума туда ездил с мамой. Она одна раз в год туда ездила, к крёстным, а я с ней съездил всего один раз. Рядом жил Николай, он был в родстве с нами, он помогал бабушке, крёстным. У бабушки был домик, чуть побольше этой комнаты, там печка стояла, она на этой печке жила, у неё, по-моему, кровати не было, она спала на этой печке. У неё были куры, она отдавала с собой почти полные чемоданы яиц: куры неслись, она сама особо не кушала, кушала, сколько могла. Мама спрашивала, давно ли яйца лежат. Бабушка говорили: «Нет-нет, два-три дня», ― куры хорошо неслись.

 

Шура Васильевич

Как познакомились мама с папой?

Не знаю.

Мама жила до замужества здесь?

В 1934 году родился уже первый сын у мамы. Есть свидетельство о браке, оно, правда, уже разорвалось, но оно у меня лежит.

Немного времени прошло между тем, как они приехали сюда, и замужеством?

Дело в том, что папу после Рязани отправили в Коломенский горкомхоз, городское коммунальное хозяйство, его распределили, он тут работал. Может, они здесь где-то встретились. Горкомхоз где-то здесь был, в центре, может, где административное здание. Мама красивая была.

У неё сложная судьба, но он не побоялся. У него понятное образование, работа стабильная…

Может, она ничего особо не рассказывала ему. Потом построили ДОЗ ― деревообрабатывающий завод, там стали комплектовать работников, его направили по партийной линии туда мастером. Он там мастером работал до 1962 года.

До пенсии?

Нет. До пенсии он не дожил. Пришёл Никита Сергеевич, пошло такое направление: уступите свои места, старые люди, молодым и с образованием. А у отца было всего семь классов, по тем временам это было много, он ещё был фронтовик… В Рязань его направили, поскольку он был из Клементьева, как молодого, он семь классов закончил, это было очень много по тем временам.

В Рязани не считалась образованием партшкола?

Его бы не взяли мастером, она хоть и партшкола, но что-то давали техническое. Я, честно говоря, не углублялся, чему там учили. У него был жизненный опыт: он родился в крестьянской семье, знал, как забить гвоздь, как вспахать поле. Он очень хорошо общался с людьми, был коммуникабельный человек, очень любил читать, много читал. Мои в детстве воспоминания, что он ночью сидит за столом, абажур, простынь висит, он сидит и читает. Так к нему уважительно относились, несмотря на то, что любил он выпить. Его звали почему-то не Александр Васильевич, а Шура Васильевич. Тогда многих Сашек называли Шурками. Меня вот называли. Двух соседей тоже почему-то Шурками называли. Папа ушёл на фронт в 1941 году, не видел, как в октябре родилась его дочка, вторая сестра моя. Они жили в бараке.

 

Военный патруль и самогон

Как прошли военные годы?

Военные годы тяжело прошли. У мамы были две девочки, а первый сын умер с 1936 году от воспаления лёгких. Мама лежала в детской больнице на Комсомольской. В 1936 году в возрасте двух лет он умер. Хоронили его около церкви Петропавловской, тогда ещё там хоронили, прямо у около первого бюста героев, которые потом сделали. Я с мамой ходил , она все праздники церковные, Рождество, Пасха… Папа на фабрике работал, сделал хороший крест. Во время войны все кресты поломали на дрова, дров не было… Мы ходили так в церковь. Я ещё помню, как в 1950-е годы служба была в церкви Петра и Павла. Потом там уже сделали спортивную школу, туда я тоже ходил. Я учился в 26-й, где сейчас МФЦ. До этого я учился в 5-й школе, где сейчас Дом торговли ― здесь стояла моя школа, которую потом снесли, очень крепкое было здание, его бомбили-бомбили… С 1 по 4 класс там, а с 5 по 8 в 26-ю переводили. В этой школе моя старшая сестра училась.

Про военные годы сохранились воспоминания?

Воспоминания сохранились. Одна история… Надо было кормить бабушку, сестёр. Многие гнали самогон. А потом ходили сюда, на станцию, когда шли эшелоны на фронт, остановились, и они меняли самогон на тушёнку ― дома надо было кормить детей, бабушку (не знаю, от чего бабушка умерла, может, от недоедания). И был такой случай. Мама пришла, бежит солдатик обменять самогон на тушёнку, сказал, что сейчас принесёт, взял самогон и ушёл. Холодно было. Она стоит. Идёт патруль: «Что тут стоите?» ― «Военный эшелон жду». Ну, рассказала. Прошли в вагон посмотреть. Они там сидят выпивают. «Кто?» ― «Вот этот взял». «Ты брал?» ― «Брал, а чего не брать?!» Не знаю, что там дальше было… В общем, маме дали тушёнку, спросили, где муж. Муж на фронте.

Патруль её не отругал?

Наоборот защитил. Папа пришёл с фронта в конце 1945 года. Его оставили после Победы, он попал в госпиталь в 1945 году, у него было сильное ранение: взорвался снаряд, он получил сильную контузию. В госпитале он пробыл до самой Победы. Когда стали отправлять людей домой, ему сказали: «Ты отдохнул, давай ещё послужи». Его направили в город… у меня есть папин военный билет, там название города, где он прослужил в комендатуре до ноября или октября. Его не увольняли ― армия, он был в Германии.

Момент, когда папа вернулся, вы помните?

Как я могу помнить, если это был 1945 год!

Сохранилось ли это воспоминание в семье?

Не знаю… У меня есть фотография: мы сидим на крыльце барака, у меня на груди медаль «За отвагу», папа мне дал, это год 1952-й, мне года два-три было, я у него на коленях сижу, рядом мама сидит, сёстры стоят.

 

Плен у моджахедов и японские шпионы

Какая была атмосфера в семье на момент, когда вы были маленьким? Спокойная была обстановка или напряжения были?

Напряжений не помню. Даже когда папа позволял себе выпивать, мама спокойно воспринимала, понимала, что работа у него с людьми, непростая. Всё хозяйство было на маме. Нас было сначала трое, потом четверо, в 1954 году у меня родился брат Коля. Он военным стал по жизни, у него орден Красной Звезды, орден Мужества, он служил во внутренней разведке. Ему орден дали, когда они были в Таджикистане: их захватили моджахеды, увезли к себе в Афган, а он ночью развязался сам, развязал своего командира, они ночью выбрались и побежали в сторону границы. Командира сильно избили, а он его как мог тащил, он здоровый, здоровее меня. Он дотащил его до своих, за это ему дали орден. Орден ещё один ему дали, когда он был на патрулировании дороги из Владимира (он во Владимире жил). Им по рации передали: «В вашу сторону едет машина с японскими резидентами. Захватить!» Это 1970-е или 1980-е, не знаю. Он со своим начальником, подполковником, друг его был, Аркадий, были на этом дежурстве, стали перехватывать. У тех иномарка, в то время у нас иномарок не было, они были на «Волге». Они стали их преследовать до дороги, до трассы хорошей оставалось не очень далеко. Один из них выпрыгнул из машины и побежал по полю. Аркадий говорит: «Догоняй!» ― Колька за ним. Аркадий на своей 24-й «Волге» перерезал им дорогу, машина с этими (двое, трое их там было) в него врезалась. Аркадий долго потом лежал в госпитале, но выкарабкался и вернулся в строй. Ему дали потом Героя Советского Союза.

 

Немцы в танках на переплавку

Давайте вернёмся в 1950-60-е. Что вы помните о городе, где гуляли ребёнком?

Когда жили в бараках ― у меня очень много фотографий бараков наших, где мы жили, наших ребят. В бараке напротив нас жили крёстные моего младшего брата, бабушка с дедушкой. Они как-то с мамой дружили. Я к ним ходил на Пасху христосоваться. Это в 1950-е, я ещё не учился, лет шесть было. Они меня брагой угощали (все ставили брагу в то время во всех комнатах). У них было два сына, Коля и Федя. Коля окончил Ленинградский политехнический институт, а Пеня окончил московский какой-то институт, то ли Бауманку… Они оба работали на КБМ у нас, на «почтовом ящике». Они оба занимались фотографией, фотографировали нас всех, ребят, всё интересное фотографировали, проявляли и дарили. У меня несколько фотографий, где стоит наша дворовая ребятня, человек 20–25, отдельно был довоенный и послевоенный возраст. Помню, наши довоенные, любили ходить на свалку. Свалка у нас около станции Коломна, там стояли две такие вышки. В этих вышках поднимали тросами огромный столб, такие металлические чушки, метров на 20–30 поднимали, а вниз ставили железо. Там я один раз видел танкетку, это такая фигня, которая возила к кому-то была приписана ― к связистам, разведчикам, ― это как маленький танк. До этого, в 1940-е годы, туда привозили всё, что с фронта возили, там станция рядышком. Они этой штукой разбивали, чтобы потом отправить в печь на переплавку. Говорят, что даже там иногда взрывалось, потому что снаряды не вытащили оттуда. Ребята говорили, что там даже и немцев видели, в танках этих. Не знаю, насколько это правда. Ракетницы были, это я видел, ребята приносили со свалки. Это вторчермет.

Вы видели, что притаскивали?

Танкетку. Пол Коломны приходили смотреть, что там есть. Один раз мы видели там ящик с револьверами. Они лежали в ящике без барабанов и были газосваркой разрезаны ― они не восстанавливались. Это я один раз видел. Ракетницы ребята приносили, но я ни разу не видел ракетницы, где они их брали, не знаю.

Сами вы туда тоже бегали?

Да. Мне лет 7–8 уже было, мне интересно было, тем более, они наговорят, что там можно найти: «Там можно ракетницу найти! Там и пистолет можно найти! А ребята видели в танках немцев мёртвых!»

Сами приспосабливали в игровое оружие?

Нет. Ракетницы были у старших ребята, которые года рождения 1930-х, было годов 15–18.

У вас мальчишеская компания была?

Смешанная, у нас и девчонки были хорошие такие, компанейские. Одного товарища звали Игорь Мыриков, он нам всё время сказки рассказывал, анекдоты. Мы его любили. Его взрослые ребята не уважали, он как-то… как девочка был, мягкий парень, таких особо не любят, любят, чтобы жёсткие были. А мы вокруг него сядем, он начинает что-то рассказывать нам. «Игорёк, ещё чего-нибудь расскажи нам!» Такой был от природы воспитатель, хороший был парень.

В сторону кремля бегали?

Я не бегал. Кремль от нас далеко был.

В соседние дворы?

Там частный сектор, по Красногвардейской и Льва Толстого. Куда там забежишь?

 

Щурята в ямах и мазут на голову

По Льва Толстого ходили купаться, к чугунному мосту, это наше излюбленное было место. Ходили на Москву-реку, как мы называли «за линьку». Переходили линию Москва―Рязань, мы называли это «за линьку». Когда Москва-река разливалась, она доходила почти до Чермета. Когда вода схлынет, там было очень много ям, в этих ямах оставалась вода, вместе с рыбками. Рыбки ― это, как правило, щурята. И вот мы там по пояс, воду намутим, намутим ― они раз! ― всплывают. Мы майку завяжем и как сачком ― опа! Они были маленькие, конечно, их есть нельзя, нам было просто интересно. Одно было глубокое, мы там ещё и купались, чтобы до речки не ходить.

По речке, помню, ходили «двухэтажки» (пассажирские двухэтажные корабли – ред.), баржи возили, песок, гравий. По Москве-реке. На каждой барже висели баллоны от машин, они до самой земли, чтобы швартоваться, чтобы не ударяться сильно, они как амортизаторы работали. Мы за эти баллоны цеплялись, подтягивались, взбирались на эту баржу и ныряли. Там нырять было интересно! Все цеплялись ― так интересно было! Которые повзрослее, они цеплялись за двухэтажки, но они ходили раза два в день. Если за двухэтажку зацепиться, то можно было нырнуть с самого верха. Но там гоняли здорово, и не только гоняли, но ещё и мазутом обливали. Служащие держали всегда ведро мазута наготове и как только увидят, что кто-то зацепился ― его на голову! Потом женщины на берегу оттирали. Если кто-то на мотоцикле приезжал, просили бензин и бензином оттирали.

Жестоко!

Жестоко. Но если парень утонет… Как-то надо как-то отваживать, другого ничего не придумали.

 

Откуда Коломенка вытекает

Был ещё интересный случай. У меня есть друг Серёжа Кузнецов. Мы однажды решили узнать, откуда Коломенка вытекает. Взяли по куску хлеба. Сюда вот вышли, к мосту, и пошли вверх по течению. Шли-шли, шли-шли… А там один берег крутой, другой пологий. С крутого берега, он глинистый, ребята раскатали, по нему съезжали на заднице в воду прямо. Нам стало интересно, мы остановились, тоже сняли маечки, покатались. Пошли дальше. Шли-шли… Смотрим, мужики рыбу ловят. У них корзинка ― не соврать, как этот стол, прямоугольная. Один заводит, другой по кустам шебуршит, если рыба там есть, то она в эту корзинку залетает. Нам интересно, мы стояли, смотрели. Потом пошли дальше. Дольше мы с ним до Андреевки. Чувствую, что времени уже прилично. Андреевка ― это дорога рязанская, около автоколонны она разветвляется и идёт на Богдановку. Если на Богдановку ехать, там километров 7–8, может, 10. По речке мы вышли к ней, но уже снизу. «Ну что? Дальше не пойдём? Уже и устали и есть хочется…» Пошли, спросили, где автобусная остановка. Нам сказали. Пришли на автобусную остановку, у нас с ним было копеек 50, а дорога стоит 15 копеек. Взяли билеты, доехали до Коломны. Здесь был ресторан на втором этаже, а на первом этаже была столовая. Мы зашли в эту столовую, подходим, а там женщины уже собирают, котлы вычищают. А у нас осталось 20 копеек. Мы: «Тёть, можете дать на 20 копеек что-нибудь поесть?» Хлеб в то время был бесплатным, на столе стояли тарелки с хлебом. Она наложила нам по тарелке картошки с подливой. Мы сели, как эту картошку навернули! Идём по Красногвардейской, обнялись с ним, идём поём. В то время фильм вышел: «Город на Каме, где ― не знаем сами! Не дойти ногами, не достать руками» («…город на Каме, матушке-реке» ― песня из фильма 1938 г. М. Донского «Детство Горького», снятого по первой части трилогии писателя ― ред.). Идём поём. Я так вспоминаю.

Целое путешествие! Сколько вам было лет?

Лет 8 или 9. Подходим к бараку, а там наши мамы уже стоят, его и моя: «Что же вы такие-сякие, куда вы пропали?!» Уже беспокоились.

Вам досталось?

Не помню. Мама меня любила. Она меня как-то выделяла из всех детей, хотя она всех детей любила. Она со мной в больнице лежала на Комсомольской. Ей говорили, что я уже был не жилец (это мне потом папа рассказывал). Она говорит, что поднесла меня к окошку ― весь чёрный, мне кололи уколы…

Что случилось?

Не знаю, что у меня было. Воспаление лёгких, что-то… Мне кололи пенициллин или что-то ещё. Они взяли меня домой, сказали, что если уж суждено умереть, то пусть он дома умрёт. Мама под расписку взяла меня домой. Вот. Выжил. Такая история.

Как чудо, наверное, в семье воспринималось?

Да, мама у меня была верующая женщина.

Даже в советское время религия была в семье?

Не скажу, что в семье, потому что папа был коммунист не то что ярый, но в бога он не верил. Мама верила, она меня в церковь с собой брала всегда, мы с ней на кладбище ходили. Я помню, год 1954–1955, служба была уже не каждый раз в нашей Петропавловской церкви, по праздникам была. В какой-то праздник мы с ней ходили, я помню, что в середине церкви был проём, провал такой большой, его обходили. Отчего он образовался, я не знаю, но батюшку службу там проводил.

Многолюдно было в храме?

Много людей было, конечно. Рядом была ещё Богоявленская церковь, она в советское время никогда не закрывалась.

Там был свой приход, наверное.

Да. Рядом с Петропавловской церковью очень много народу жило, это рабочий посёлок.

Посёлок Левшина который, 1929 года, красно-кирпичный?

Рабочий посёлок считался, который напротив, дома двухэтажные, эти дома считались рабочим посёлком. Это первые дома, которые строились по Октябрьской Революции, когда завод начал набирать рабочих, стали строить эти дома и заселять рабочими.

 

Война на кладбище

В рабочий посёлок вы ходили маленьким?

Мы с ними встречались на Петропавловском кладбище. Потому что часть моего детства прошла на кладбище. Там был сторож дядя Федя, без ноги. А наше любимое занятие было бегать по ограде кирпичной ― вот по этой ограде с кокошниками, мы через них перепрыгивали. Он ходил и это дело не разрешал. У него было ружьё, в нас он ни разу не стрелял, но ребята взрослые говорили, что он стрелял, в кого-то солью попал. Так что ребята его особо не сердили. Потом его убрали в году 1953–1954, когда нам было лет 7–8 лет, мы лазили на это кладбище играть в войну, потому что там была очень высокая трава, если встанешь между могилами, то и не видно тебя, она была выше детского роста. Туда ходили влюблённые парочки ― там природа хорошая. Я там, помню, очень много было надгробий: купец первой гильдии, купец второй гильдии… стояла такая плита, на ней стоял гранитный саркофаг, сбоку были надписи, таких было много. Очень много было литых крестов, из чугуна, наверное. Всё потом подобрали, всё убрали. Ребята с рабочего посёлка раскапывали могилы, думая, что там что-то необыкновенное есть. Я пару раз видел норы, куда они лазили, не боялись (могло засыпать только так).

Это взрослыми осуждалось, если становилось известным?

Это гонялось, конечно. Там особо взрослые не ходили, там родственников, наверное, никого особо не осталось, кого хоронили (хоронили в 19 веке). Оно использовалось до 1936 года. В 1936-м мы Колю похоронили там, и то не знаю, как разрешили. Но там уже не хоронили никого. Потом открыли наше Протопоповское кладбище (с. Протопопово на берегу Оки, затем посёлок им. Кирова, сейчас в черте города – ред.). Хотя это кладбище, говорят, открыли в 1942-м, когда стали  поступть с фронта раненые, тут умирали ― кладбище и открыли. На этом кладбище мои родители похоронены, на Протопоповском: папа в 1963 году умер, а мама в 1973 году, через десять лет. У них разница в возрасте десять лет ― и вот так вот умерли. 56 лет прожили.

Вы к тому времени, к моменту смерти папы, успели переехать из барака?

Да, мы переехали из барака в 1959 году, 5 декабря. Это был праздник, День конституции.

Как случилось? Вам дали комнату?

Квартиру двухкомнатную. Нас было шесть человек: четверо детей, папа с мамой. Папа работал старшим мастером на мебельной фабрике, фронтовик, на это тоже смотрели.

 

«Самый чудной дом в Коломне»

Куда вы переехали?

Полянская, 19а. Это сейчас самый чудной дом в Коломне, потому что полдома ― четыре этажа, а полдома ― два этаже, паровозик такой. По улице Левшина едете, заворачиваете к станции Коломна, прямо от поворота, пересекаем трамвайные пути, идём к станции, перед многоэтажкой справа, и наш дом: два ― четыре. Наш дом был построен в 1959 году. Это первый дом, который мебельная фабрика построила. Почему он такой чудной стал, дело в ом, что он был признан аварийным, потому что лопнул, посередине была сильная трещина, и в 1972 или 1973 году решили его снести, а на его месте построить большой четырёхэтажный дом. Поскольку выселять людей было некуда, они решили сначала построить одну половину ― четыре этажа, потом снести этот и построить вторую половину. Вот построили первую половину в четыре этажа, нас всех с двухэтажного выселили в эти четыре этажа. А потом подумали-подумали: что мы его сносить будем? Опять его заселили, и там до сих пор люди живут. Я хотел отказаться переезжать, потому что там площадь, куда нас переселили, была меньше. Вроде так не положено. Директор у нас был хороший мужик, Шундев Вениамин Андреевич: «Саш, не положено, я понимаю, но это ваш выбор, хотите переезжайте, хотите нет, можете остаться». Потом решили всё-таки переехать.

Как у вас новоселье прошло, как устроились на новом месте?

Хорошо. Четвёртый этаж, правда, я никогда не думал, что буду старым! Великолепно! Окна откроешь ночью, воздух свежей. А сейчас на четвёртый этаж мне тяжело забираться. Уже скоро 50 лет, в 2024 году будет, как мы в этом доме живём. Кстати, этот дом тоже лопнул пополам. У нас был такой прораб (не хочу о нём говорить, бог ему судья), он поставил стену, которая должна была быть общей между следующим построенным домом и нашим, на старый дом. Я в то время учился ещё на втором курсе на строительном факультете, поэтому я ещё не знал, что дом даёт осадку. Но онто уже мужик с опытом, столько лет работал в отделе строительства на ЗТС (завод тяжёлых станков – ред.), он же должен знать, что дом даёт осадку! Дом дал осадку, у нас прошла трещина с первого этажа по наш четвёртый, по самому слабому ― по окну. Та стена осталась на старом здании, а эта часть осела. У меня рука заходила в трещину! Потом её замазали, вроде всё обошлось. Стена капитальная, он её сделал в кирпич, это тоже делать нельзя. Как межкомнатная, она нормальная, а как уличная не может быть. Я ставил руку, когда ветер в нашу сторону, я чувствовал ветер в руку. Пришлось делать вторую стену. Я купил бруски на 50, пенопласт, гипсокартон, сделал вторую стену ― дуть не стало. А то дети то и дело болели. Оказывается, что просто температура низкая в комнате.

Что о соседях вспомните в этом доме?

У меня интересный сосед был, дядя Ваня. Вся зелень у нас о дворе ― благодаря ему. Он уже был на пенсии, я помню, и он всё время ходил с лопатой и подсаживал деревья. От него была черёмуха, она достигла четвёртого этажа. Ураган у нас был, она рухнула прямо на дом. Она достала до первого этажа, благо на первом этаже были приличные решётки, только поэтому стёкла не выбили, а ветки достали до второго этажа. До четвёртого этажа ― это метров 10 в ней было. Зато когда она цвела, аромат шёл по всему двору.

У вас территория перед домом?

Нет, сзади. А перед домом палисадничек. Люди трудолюбивые там рассадили всё, что можно. Нетрудолюбивые засадили крапивой.

Был общий двор, все ухаживали за ним по очереди?

Нет, только желающие.

Грядки уже не разводили?

Грядки у нас есть. Кто в двухэтажном доме живёт, они там посадили. Я тут шёл ― сердце радуется: и лучок у них, и кабачки растут. Молодцы! Там три женщины, молодцы, они трудятся, всё перекопали, цветочки, лучок, огурчики даже, по-моему. Если руки приложить…

Ваш дом стоял в окружении частного сектора? Весь угол до станции Коломна был весь в домиках?

Да. И со двора примыкало. Здесь, сзади нас, мебельная фабрика была. Вся территория мебельной фабрики, где сейчас дом, девятиэтажку, построили. Хорошо, хоть там сараи построили, а то в доме ни кладовочек, ничего нету, а сараи сделали ― мы ими пользуемся до сих пор. Их эта девятиэтажка хотела снести, но мы отстояли: ходили в администрацию, наши дома в план занесены, поэтому их трогать нельзя. Сарай нужен, как без сарая, тем более во дворе! Всегда есть что из дома выбросить, но не на помойку, а в сарай, до помойки рука не поднимается!

 

Тяжёлое пальто с Урала

Кстати, там сейчас пальто висит, в сарае. Я привёз, куда его, в дом его не поднимешь, оно тяжёлое. Наш родственник во время войны работал на Урале в лагерях, в то время называлось ОГПУ. То ли ему выдали это пальто. Он был шеф-поваром, у него инвалидность была. У него правая рука ― первая кость была над второй, перелом. Поэтому его на фронт не взяли. Он работал в лагерях. То ли ему выдали, то ли он выменял, поскольку был шеф-поваром. Он ходил в этом пальто, когда я ещё с женой познакомился. После Урала они почему-то переехали в деревню с женой, тётей Мотей, а это Иван Викторович Заморёнов. Пальто у него висело. Я как-то к нему приехал, а он ко мне хорошо относился: «Саш, давай я тебе пальто подарю!» Я: «Дядь Вань, жалко, пальто-то какое!» Когда он мне его дарил, я ещё в нём в институт ходил. На него всё время косились гардеробщицы ― оно очень тяжёлое! Они старались повесить его поближе, чтобы никуда не носить. Я в нём года два или три ходил, в институт ходил, пока не бросил, даже на работу в нём ездил, это были 1970-е годы. Потом стал зарабатывать, что-то поприличней себе купил, а пальто повесил ― выбросить рука не поднялась, всё-таки дяди Ванин подарок… И потом ― пальто 30-х годов! Так оно и осталось, сначала в в сарае висело, потом в гараж перенёс.

Вы в школу в то время уже в 26-ю ходили?

Да.

Окончили вы сколько классов?

Восемь, в то время восьмилетка была. Пошёл в техникум машиностроительный, потому что там стипендия была. Мы жили ― уже папы не было― на мамину пенсию, пенсия была 43 рубля. Там потом добавили за папу пенсию 37 рублей, и в итоге на 80 рублей мы жили втроём: брат младший, я и мама. А надо было ещё платить за квартиру. Обе сестры к тому времени вышли замуж, от них помощи не было, у них своя молодая семья, дети пошли.

Это было тяжёлое время?

Да. Я помню, как мне было очень нехорошо, когда мне подарили ботики в школе… Там родительские комитеты же были везде…

Это от школы?

От родительского комитета. Ботинки 7 рублей стояли. Вы представляете, что такое на 80 рублей жить втроём?! Я помню, я ходил на наш рынок коломенский, там палаточка была около ворот на Левшина, там продавали копчёные кости, я за ними ходил. Мама их варила, тушила, готовила из них. Так вот крутились. Поэтому когда я пошёл в техникум, 20 рублей стипендию я отдавал маме.

На какое отделение пошли?

Инструментальное производство. У нас девчоночное было отделение: у нас в группе было восемь ребят и 16 девчонок. Но группа была боевая! С этой группой мы ездили на Малую землю, с этой группой мы заняли первое место по художественной самодеятельности в техникуме.

 

«Воробушки» на концерте Ободзинского

После первого курса мы ездили в Ленинград, нам дали такую путёвку. Потом списались с директором винсовхоза «Малая земля», она нас пригласила на уборку винограда, и мы в 1967 году ездили на уборку винограда, только 10 девчонок и двое ребят. Мы как раз с Геной Чистяковым, это председатель фотоклуба «Лад», ездили на уборку винограда. Была такая незабываемая поездка! Сшили себе форму с эмблемой КМТ ― Коломенский машиностроительный техникум, синяя рубашка, чёрные брюки, у девчонок чёрные юбки. У меня фотография: мы стоим на станции Голутвин, ждём поезд Новороссийск ― Москва. Нас сфотографировали, всю нашу команду. Туда приехали, нас разместили прямо на территории виноградников, там рабочие домики, один домик этот нам дали, нам дали раскладушки, мы между девчонками и нами занавесочку повесили, их десять и нас двое. Нам 15 дней дали убирать виноград, а 15 дней просто жить. Мы с Генкой заработали по 7,5 рублей, а девчонки по 15 рублей каждая. Я помню, мы попали на концерт Ободзинского, там он давал концерт в это время. Дождь пошёл, от Малой земли до Новороссийска километров 10–15, мы пока приехали, дождь был, мы запоздали на концерт. Все промокшие забегаем. Он так смотрит на нас и говорит: «О!» Как-то он нас назвал типа «воробушки» ― видит, что все ребятки молодые, да ещё все в униформе. Хороший концерт был, никогда его не забуду! Я вообще люблю Ободзинского, очень лирический певец.

Сколько вы учились в техникуме?

В техникуме 3,5 года.

Вы хорошо учились?

Да. У меня только полгода стипендии не было ― я завалил какой-то экзамен. Я ещё работал.

Вы думали, чем заниматься в будущем?

Честно говоря, не представлял себе. Во время каникул ещё на мебельной фабрике работал, устраивался на месяц. Они выпускали столы обеденные, раскладные полированные столы. Их надо было собрать, посмотреть, потом разобрать. Когда я их разбирал, я их переворачивал, ножки вынимал, укладывал внутрь, а женщины упаковывали. Вот за эту работу мне платили.

Вас ещё помнили по отцу?

Да! Так там половина бараковских работало! Папу все хорошо знали, меня хорошо знали. Сейчас в нашем доме мало остались народу, поумирали уже. Сейчас напротив нас Лида живёт, за которой мы сейчас ухаживаем с женой, она одна, ей уже 80 было, надо в аптеку идти, магазин, а она уже не ходит, не спускается ― ей подняться трудно. У неё сын живёт в Москве, с Москвы не накатаешься…

Как вы встретились с супругой?

Это было интересно! Я сейчас жизнь вспоминаю ― у меня сильный ангел-хранитель, он меня столько раз вытаскивал из таких передряг!..

 

«Про Ванино нам говорили: здесь половина полицаев живёт»

Я служил в армии с товарищем, он живёт в Песках, он у меня в отделении был комсоргом, мы с ним подружились. Мы учились в школе младших авиаспециалистов, порт Ванино. Про него есть тюремная песня: «Я помню тот Ванинский порт И вид пароходов угрюмый, Как шли мы по трапу на борт В холодные мрачные трюмы». Очень известная песня! Мы отучились в этой школе шесть месяцев, и нас по всему Дальнему Востоку распределяли. У нас был выбор, а я очень плохо переношу холод. Можно было ехать на Чукотку, на Камчатку, на Курилы, на Сахалин. Я говорю: «Вовк, поехали в Находку». Она на широте Украины находится, там не может быть такой… сильно холодный климат. Он говорит: «Ну, поехали». Мы с ним получили направление в посёлок Унаши.

А про Ванино, кстати, нам говорили: «Ребята, будете в увольнении, ни с кем не заговаривайте, здесь половина полицаев живёт, которых сослали, которых не расстреляли, тех сослали на Дальний Восток и где-то расселили. Они относятся очень плохо к военным». Ну, нас бог миловал, мы там один раз сфотографировались, и больше нас туда не пускали.

Приехали мы в эти Унаши, в полк ПВО истребительный. В полку я был командиром отделения, я был ответственный за спорт. Со спортом я ездил во Владивосток на соревнования по плаванию. Потом мне дали самолёт-спарку ― это учебно-тренировочный самолёт, куда садятся лётчики после отпуска, там сзади инструктор, впереди лётчик. На него надо было учиться. Нас отправляли с Вовкой в Комсомольск-на-Амуре, потому что эти самолёты там выпускались. Мы с ним целый месяц там прожили, смотрели документацию на этом заводе. Жили при полку, там 41-й истребительный полк стоял, там наши ребята тоже служили, мы встретились с ними. В зимнее время, под Новый год туда попали, там морозы под 40, а мы в юфтевых сапогах! Как вспомню!.. Хорошо, что на Север распределение не взяли.

В Спасск-Дальний возил ребят с плохим зрением, им там очки выписывали. Так я Дальний Восток посмотрел хорошо. В Унашах виноград рос, там речушка была Сучан, мы на неё купаться ходили.

Мы хотели вспомнить про супругу.

Мы с Вовкой дружили, потом после армии он ко мне приезжал несколько раз, мы с ним на танцы ходили. Он говорит: «Когда ко мне приедешь?» Я говорю: «Вовк, что в твоей деревне делать-то?» пески и есть деревня! А у него 31 июля день рождения. Я к нему приехал на день рождения, там были девочки, с кем он переписывался в армии. В армию ему прислали фотографию, на ней стоят три девчонки, это с кем он учился в школе: «Угадай, где моя?» Я не угадал. «Вот моя, Надя Лексакова». У неё папа был директор песковской школы. И вот они пришли на день рождения, там мы и познакомились. Потом я её проводил. Она уже работала, у неё мамы не было, она рано пошла работать, после 10 класса, мама умерла рано. Так мы познакомились. Видать, приглянулся чем-то! Стал к ней приезжать в Пески, потом она меня познакомилась со своими родственниками в Звенигороде, с папой. Папа жил уже от неё отдельно, на берегу Москвы-реки, с женщиной одной.

Мне в Звенигороде устроили допрос с пристрастием: «Ты так или серьёзно?» Я говорю: «Серьёзно, я её люблю!»

Какой это был год?

Это был 1970 год. Поскольку мы жили ― брат ещё был, мама не работала, пенсию получала слабенькую, я пришёл сам ― гол сокол. Мама говорит: «Саш, ты погода со свадьбой, год отработай, накопи на свадьбу». На год мы свадьбу отложили, но встречались очень часто. Через год, в июле месяце… в этом году будет у нас 51 год, как мы живём. В прошлом году отметили золотую свадьбу.

 

«Все прибегали смотреть, как москвичи живут»

Где вы жили?

В этой квартире. Мама через год умерла, она всю жизнь болела. Я себя помню всё время бегающим в нашу больницу, ЦРБ, к ней приду, на окошко встану, она посмотрит на меня… Это когда я ещё в школе учился. Через год мама умирает, брат пошёл в армию, он окончил школу прапорщиков в Ташкенте. Его направили сначала в Суздаль, потом во Владимир, там была школа диверсантов. Школа с забором, там дом построили, квартиру дали: в дырку пролез ― и на службе.

Ваши братья, сёстры сами выбирали себе профессию, место учёбы или кто-то на кого-то влиял?

Влияния особого не было. Сестра Валя отработала какое-то время на Текстильмаше, кем, не знаю, она там недолго работала, потом она ушла в воинскую часть, в «парашютку» ― наш барак с ней забором был разделён (по Красногвардейской улице, если она дальше продолжается). Там складирование парашютов, туда приходят парашюты с фабрики, а оттуда расходятся по частям, типа распределителя. Там был свой взвод обслуживания, они как вольнонаёмные ― смотрели за порядком, чтобы укладывали парашюты, чтобы потом их удобно было брать, как кладовщицы. Она там отработала.

Вы где работали?

Где я только не работал! Мою трудовую кто брал: что это такое?! Она у меня из двух трудовых состоит. Но я везде работал честно, мне ниоткуда не выгоняли. Начинал я работать с Коломзавода.

После армии вы вернулись?..

Да. Там открыли цех М-10, я там проработал. Через год поступил в институт, в наш Политех на строительный факультет. Я почему-то хотел строить гидроэлектростанции и речные сооружения. Такая романтика была в голове. Работая на Коломзаводе, я перешёл на третий курс, подумал: что же я учусь на строителя, а работаю на машиностроительном заводе? Пошёл на фабрику в мебельную стройгруппу, там я получил специальность каменщика.

Здесь переплетается с моей жизнью. Ещё кода я работал на фабрике, мои друзья учились в Московском станко-инструментальном институте. Из этого института они ездили в стройотряд в Казахстан. Друг мой, Валера Федяшин, хороший парень, говорит: «Саш, ты уже в стройке работаешь, уже что-то умеешь?» Я говорю: «Кладке я научился». ― «Поехали в стройотряд!» А у меня как раз учебный отпуск подходил. С третьего курса было 40 суток отпуска (первый и второй курсы ― 30 суток). Я сдаю последние экзамены пораньше, подхожу к преподавателю ― у нас в этом плане хорошее отношение было ― и в 1973 году я в первый раз поехал.

Вы уже женаты были?

Да!

Жена отпускала?

Отпускала ― деньги-то нужны! Я же в отпуск ездил. И потом, это далеко не прогулка, там работали ребята здорово. Два года подряд ездил в Казахстан со станко-инструментальным институтом. Многие ребята были одни и те же, Валера ездил, который там непосредственно учился, рекомендовал нас туда.

Как добирались туда?

Самолётом до Ташкента. Многие тогда студенты самолётами летали, потому что оплачивала контора, которая приглашает на работу. Вот мы два года ездили в Казахстан. Я подумал, работая на мебельной фабрике, что надо на какую-то большую стройку переходить. К тому времени я со своим прорабом на фабрике поссорился, потому что он мне обещал место мастера (мне надо было мастера, чтобы учиться было проще), а он взял своего знакомого. Мне потом сказали, что он боялся, что я его подсижу: у него не было высшего образования, а я институт окончу, с директором в хороших отношениях. И он меня начал притеснять. Я не стал ссориться, ушёл. А тут ребята, с кем я ездил, говорят: «Поехали в Сибирь, в какой-нибудь леспромхоз, строить». Это я опережаю события… Компания, где Юра Шилов был, ещё ребята знакомые, они ездили в Пермь в леспромхоз на строительство брусовых домов. Говорят: «Саш, мы тебе даём двух ребят, найди ещё двоих, езжайте впятером ― это оптимальная бригада для строительства брусовых домов». Мы с моим другом, с кем я родился в разницей в месяц, с кем жил в бараке, Женя Цунаев, хороший был парень, он от ковида умер год назад… Мы подобрали бригаду пять человек и поехали в 1979 году. Списались с леспромхозом, директор нас пригласил строить животноводческий комплекс. Я с фабрикой рассчитался и поехал. Мы там проработали четыре месяца, с мая по август. Построили им котельную, свинарник, конюшню ― три здания построили.

Вы по чертежам строили, которые вам предоставляли?

Конечно!

Вы единственный из пяти профессиональный строитель?

Юра Шилов сначала был корреспондентом, а потом стал главным редактором «Коломенской правды». Я потом с ним попал на Ямал. У них была своя компания, а у нас своя. Из строителей там один только строитель был. Женька такой технарь, мы его на пилу сразу поставили, там много запиловки, брус надо пилить, выпиливать. Так что каждый своё место нашёл. Все люди с высшим образованием, кроме меня!

Ваша жизнь там проходила за работой?

Мы начинали в 8 и кончали в 9 вечера. На развлечения, тем более девчонок, у нас времени не было. У них там один клуб был и один магазин. Мы отоваривались у них на складе: директор подписывал выдачу консервов, мы приходили на склад, нам выдавали как москвичам приехавшим. Одна женщина, бывшая ссыльная, но очень хорошая женщина, мы её наняли готовить, прибираться. И в дождь работали, сапоги грязные… Все прибегали смотреть, как москвичи живут. То, что нам дали, называлось гостиницей, но это была просто одна комната большая и маленькая кухонька. Мы когда приехали, там был кошмар! Мы там всё убрали. Там жили молдаване, тоже строители, они тоже строили. Местные говорили, что они приходят в резиновых сапогах ― бах на одеяло сверху и лежат. И когда приехали аккуратные, вежливые ― Володя из Радужного, инженер, вообще эстет, все были люди воспитанные, себе такого не позволяли, кушали аккуратно, всё было очень аккуратно. Они никогда кровать не заправляли, а мы встанем, кровать заправим, всё разгладим ― и на работу. Поэтому к нам приходили смотреть, кто такие.

Поработали хорошо. Мы заработали за неполный месяц по 1200. По тем временам это были бешеные деньги! Машину купить было нельзя, «Жигули» уже стоили 3–5 тысяч. Но мы зато купили цветной телевизор!

В семью?

Да, мы когда уже приехали. Я жене купил кольцо золотое с янтарём большим ― память осталась от первой поездки. Потом на следующий год поехали, на следующий… четыре года подряд я ездил.

Было хорошее подспорье для семьи?

Родителей-то не было ни у неё, ни у меня. Что на работе зарабатывал, я работал наладчиком станков в то время на Коломзаводе…

Вернулись?

Да. Я на этом заводе отработал 15 лет. Мне дали столько акций, когда его акционировали, я удивился. Я уже не работал, мне прислали письмо: приходите во дворец Куйбышева, там раздавали акции.

 

«Повесили на доску почёта ― стал получать в два раза меньше

Как я опять попал на Коломзавод? Я когда приехал из Казахстана, я устроился в ПМК-533 (передвижная механизированная колонна, работала по Коломенскому району – ред.), у нас была передовая бригада, наш бригадир висел на центральной площади у «белого дома» (там фотографии висели такие большие, помните?). Я там тоже потом, в 1981 году, висел: меня бригадиром поставили (я вышел из передовой бригады), мне собрали всех тех, кого хотели по 33-й выгонять: «Саш, ты же коммунист, организуй народ!» Раньше тех, кого хотели выгонять по 33-й, на исполком, на комиссию отправляли. Когда привезли на комиссию наших с ПМК, им говорят: «Ребята, мы с Коломзавода отправляем к вам на стройку перевоспитывать, а этих-то куда? Их уже не возьмут».

Что за 33-я статья?

33-я статья ― это статья за прогулы, за нарушение трудовой дисциплины. За это полагалось увольнение, и потом с такой статьёй никуда не брали на работу. Куда хочешь, туда и иди. Родители вам скажут, что такое 33-я статья!

Таких было много?

Достаточно, если им комиссию устраивали каждый месяц в «белом доме» (народное название администрации города – ред.). Их туда привозили со всех предприятий: «Почему прогуливаете? Почему не работаете? Почему пьянствуете в рабочее время? Вы работали станочником, мы вас переводим на стройку разнорабочим. Если не будете работать…» В Москве за 101-й километр выселяли, а у нас не знаю, куда, у нас 101-й километр ― за Рязань. Такие были условия.

Я отработал пять лет на стройке в ПМК. Потом, когда бригадку собрали, повесили меня на городскую доску почёта. У меня до сих портрет в гараже стоит. Я стал получать в два раза меньше, хотя работал бригадиром, там бригадирские доплачивали. Но поскольку бригада была такая, что один упал с четвёртого этажа на груду кирпича, еле остался живым… Я думаю: с ними в тюрьму меня посадят.

Несчастный случай?

Пьяный упал, можно сказать, что несчастный случай. Мы строили в Сергиевском тепличный комбинат, мы там строили кирпичное здание котельной, и вот он с лесов этого здания… Там щебёнка падала вниз, там внизу целые кучи кирпича. Он не удержался и на эту груду кирпича упал. Отлежался, поехал домой, на работу вышел на следующий день.

Вы после этого призадумались?

Не после этого, я и так хотел: зарплату здесь домой ношу, жена спрашивает, почему стал так мало получать. А вот потому, что на доску повесили, бригадиром стал! Там у меня были два-три парня хороших, не знаю, как их потом судьба сложилась…

Мы опять списались с леспромхозом под Томском.

Как вы находили эти контакты?

У меня ребята преподавали в Воскресенском строительном техникуме. Им по ходу профессии надо было ездить в министерство лесного хозяйства, а там такие талмуды лежали, в них все леспромхозы, все адреса хозяйств были записаны. Они их выписывали.

То есть это были не заявки, а вы их обзванивали?

Да, потому что надо было, чтобы они прислали письмо, что было гарантией, что они оплатят нам дорогу ― самолёт до Томска прилично стоил.

Не находилось у них своих работников?

Там нет народу, там или лесорубы или пьяницы. Пьяницы работать не могут, а у лесорубов своя работа.

Они справки и про вас наводили, характеристики?

Нет. Дать пендель оттуда всегда можно.

Но деньги-то на вас уже потрачены…

Никаких денег: мы ехали за свой счёт, они уже там оплачивали в конце, когда мы отработаем. Если мы запьём или что-то, они могут не оплатить: нарушили договор. Там договор был, всё нормально.

Директор нас хорошо встретил, разместил рядом с девчонками, как назло. Девчонки после техникума приехали из Томска, бухгалтеры были все, они нас немножко отвлекали. Но у вас все серьёзные мужики были. Вся беда моя была в том, что каждый раз бригада была увеличена. В первый раз мы поехали впятером, потом под Пермь ― вдесятером, а уже в Сибирь мы поехали 15 человек. Тут уже трудно ребятами управлять, людей особо не знал.

Там были московские и коломенские?

Все коломенские, ребята с Радужного… Плохо управлять, когда много народу. Были ребята выпивающие, с ними тоже очень трудно: надо работать, а когда выпивают, возникает конфликт, его надо улаживать. Меня ребята уважали что ли: когда я подходил, всё это дело умолкало. Тем не менее, со мной поехали 15 человек, но пять человек через месяц уехали. Остальные со мной работали ещё месяц, через месяц ещё пять человек уехали. Мы доделывали работу уже впятером.

Они уезжали спланированно?

Первые спланированно, они работали на производстве, брали отпуск. Один из них был мой друг, который со мной всё время ездил, Женя Цунаев, он работал начальником отдела на ЗТС. Это отдел, который распределял, делал нормативы на производство, определял расход материалов в процессе производства: они же делали большие станки, у них большой расход материала. Он ездил всё время в главк на утверждение планов расхода и был такой уважаемый человек. Настолько уважаемый, что смог мне, когда я поехал с сыном в Питер (он поехал поступать в мореходку, а я его сопровождал), он гостиницу нам сделал свою ведомственную, я там ждал, пока сын Сашка сдавал экзамены. Экзамены завалил, решил обратно не ехать, устроиться на подготовительные курсы, на следующий год опять поступать, а пока будет работать на верфи, ему уже 17 лет. Жил он там целый год, передумал в мореходку поступать, из Питера его взяли в армию, я ездил провожать его из Ленинграда. Взяли из Ленинграда, а прислали под Москву, в десантный полк, который охраняет Москву, рядом с Кубинкой. «Пап, я хотел куда-то подальше, а меня опять под Москву!» Потом его зафигачили в Таджикистан, когда там волнения начались. Я сразу туда, приезжаем мы в полк, мне говорит его командир, старший лейтенант: «Сан Саныч, понимаете, мало того, что он сам захотел, так ещё ребят подговорил с собой самых лучших, на которых я надеялся! А этих раздолбаев тут оставили». Они в Таджикистан улетели, там ему в оцеплении выбили зуб, до сих пор не вставил. Оттуда его направили в Сибирь. Когда выводили из Молдавии генерала Лебедя, они готовили им казармы: тоже десантники же, сами для себя должны готовить. Оттуда он и демобилизовался в милицию нашу. Пришёл в милицию, его направили в Москву, в юридический. Два курса окончил, после третьего курса его направили, 3–4 курс доучивался, а здесь уже работал в розыске. В 1990-е годы зарплату в милиции не платят, а тут ещё женился, как на грех, ― он отсюда перевёлся опять в Москву, жена москвичка.

 

«Копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату!»

Про сам город можете что-то рассказать? Как город менялся? Вы его видели, или всё в работе?..

Я на танцы-то ходил, до женитьбы! Я не очень любил ходить, дамы отказывались танцевать со мной, наверное, страшный был. Ребята ходили, мои друзья, я с ними заодно. Я очень любил музыку слушать, у нас играл оркестр из артучилища, такой хороший оркестр. После оркестр сменили ВИА ― вокально-инструментальные ансамбли, у нас здесь уже начали играть. Я любил слушать, встану в уголок и слушаю музыку.

Дома был проигрыватель?

Проигрыватель я купил, когда уже женатым был. Купил «Урал», такой на ножках, он у меня до сих пор в гараже.

Он катушечный?

Приёмник с пластинками.

Дальше вы покупали пластинки?

Да. У меня столько пластинок!

Как вы их доставали?

Я покупал. У меня не было знакомства, к сожалению. У меня есть первые пластинки «Песняров». Когда показывали первые пластинки недавно по телевизору ― вот у меня такая: они на жёлтом фоне сидят, там ещё не все, которые потом уже присоединились. Это у меня уже четвёртый диск, расширенный состав «Песняров». Я все пластинки уже не помню. У меня ещё жена привезла из Песков старые пластинки, пластмассовые, под патефон, жалко, что у меня патефона не было. У Мишки Абакумова (народный художник России – ред.) был патефон…

Расскажите, как с художниками начали дружить.

Фотографию вам покажу… В 1989 году ко мне приходит мой друг Гена Чистяков, наш председатель фотоклуба. Говорит: «Не хочешь подработать? Моему знакомому, Абакумову Михаилу, дали дом на улице Островского. Это старый заброшенный дом, бывшее предприятие по изготовлению извести, ― вот фотография: мы стоим у его мастерской. ―  Надо из этого здания сделать ему мастерскую». Со двора на Островского мы стоим. Мы пришли, встретились с Мишей, привёл он нас к этому зданию, говорит: «Саш, первым делом надо сделать крышу, чтобы дом не разрушался». А у него по той стороне трещина пошла. Я собрал ребят из своих знакомых. Этот дом был двухэтажный, этот второй этаж ― как бы чердачный этаж. Он говорит: «Мне перекрытие между ними не нужно, его надо снести, чтобы мастерская была объёмная». Снести ― не строить, запросто, и мы это межэтажное перекрытие снесли. Он был уже тогда уважаемый. У нас был не Союз художников, а проектно-художественная мастерская, он была как бы государственная. Столько мусора было, вывозили, это ужас, когда снесли!

Здание уже не использовалось к тому моменту?

Нет. Там было в середине большое помещение, посередине стояли два больших чана, в эти чаны загружали известь, её заливали водой,и  она там гасилась, потом её по мешкам, по ёмкостям ― и развозили по стройкам, кто давал заявки. Чаны метра два были в диаметре, глубиной на метр минимум, были прямо в землю утоплены (пола там не было). Это был 1987 год, когда ему дали это здание. Наташа, дочка Мишина, мы с ней общаемся.

Это усадьба бывшая, 19 век?

Я не знаю. Судя по кладке, это старое здание, из кирпича. Мише его администрация продала за ненадобностью, он был уже заслуженный. Начали мы эту мастерскую делать: осенью 1987 года сделали крышу, в 1988 году начали делать изнутри пол, стены, окна, в 1989 году стали делать пристройку под отопление (не отапливалось здание).

Кстати, когда я копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату! Правда, ручка у неё была отдельно, сама фигня отдельно, между ними был тросик. Миша сказал, что сходит в военкомат, хоть и старая, а взорвётся ещё. Но никто не пришёл, и мы закопали её, не помню даже, где, чтобы никто не откопал. Это был уже 1989 год.

Вы два года занимались зданием?

Три года. Потом внутри антресоль сделал ему: у него большое окно, чтобы он мог писать с антресоли Богоявленскую церковь, она тут находится.

 

«Засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20»

Я в то время работал на Коломзаводе, это всё делал в свободное от работы время. Работал на машинной сборке, лудильное отделение ― это профессия первой категории: это высшая категория, когда на пенсию уходят с 50 лет. Я там отработал к тому времени семь лет. Это наступил 1990 год. Тут как всё закрутилось!.. Я с 1 апреля подаю на расчёт, потому что у нас зарплата упала, но она у всех упала. Начинается инфляция. А почему подаю на расчёт ― мне Миша сказал: «Ну, сколько ты будешь в этом дерьме копаться?» Если бы вы видели меня в то время ― у меня был такой суконный фартук, суконные рукавицы, потому что мы работали с расплавленным свинцом и расплавленным оловом, с серной кислотой. У нас были такие ванны ― кто к нам в отделение заходил, два шага сделает и сразу нос зажимает и бегом из цеха на улицу! Мы уже привыкли. Из восьми человек, кто работал в нашей бригаде, четверых схоронили в довольно молодом возрасте: выйдет на пенсию ― и на кладбище, выйдет на пенсию ― и на кладбище…

Вы это объясняете чем?

Вредностью. Свинец расплавленный! У нас была ванна, мы в неё окунали детали, которые нам приносили. Сначала их травили в кислоте, потом приносили в ванную, потом обдували их сильным напором воздуха и отправляли в производство.

Вот Миша и говорит: «Хватит в этой грязи кувыркаться, приходи к нам в союз снабженцем. У тебя образование среднее специальное». А зарплата, которую он мне обещал, не отличалась от той, какая была на завод. Я советовался с женой, как мне. Она: «Саш, конечно! Одного схоронили, другого… Что ждать-то? Я тебя не хочу терять». И я перешёл в отделение Союза художников Коломны (или ещё это была ещё художественно-производственная мастерская, не помню).

Здание была на Посадской, где сейчас музей пастилы?

Нет, это Дом пионеров, до сих пор он там.

На Посадской тоже был, перед храмом Николы-на—Посадях, где сейчас музей пастилы.

Угловое здание? Не было там Союза художников. У нас художники разбросаны по всему городу. В Доме воеводы художники наши были, мастерские, отец с сыном там были (Иван и Алексей Букакины – ред.), кто-то ещё был из художников, я там ни разу так и не был. Но их оттуда убрал Аркаша (здание было передано администрацией города краеведческому музею, который на тот момент возглавлял Аркадий Арзуманов – ред.).

В этой квартире были художники? Музей же основан в 2011 году, коммуникаций не было к тому времени. В этих холодных помещениях были художники. Это же муниципальное хозяйство.

Я не слышал, спросить я могу. Из старых Паша Зеленецкий, Сергея Тимофеевича уже не спросишь (Циркин, заслуженный художник России, умер в 2018 г. – ред.), Геннадия Павловича Сорогина тоже (заслуженный художник России, умер в 2002 г. – ред.), Червякова можно спросить. Червякову я сделал мастерскую в Москворецком переулке, тоже моя работа. Меня там чуть бревном не убило! Мы с ним выжимали балки второго этажа, домкратили. Чуть перекосишь ― они выпрыгивают, дай бог, если не на себя, а в сторону! С Толей (Червяковым – ред.) мы керамику начинали делать. Но попали на 1990-е годы. Тут был магазинчик на углу комиссионный (сначала там был военторг), мы туда керамику сдавали, но не покупали керамику. А мне надо было семью кормить. Толя очень талантливый человек.

Что именно сдавали?

Сервизы кофейные, чайные. Он ещё вазочки делал.

Про мастерскую. Я, значит, перешёл в Союз снабженцем работать. Моя работа заключалась в чём: я должен был раз в неделю присутствовать на совете и раз в месяц съездить в Подольск на художественный комбинат, привезти им материалы ― багет, рамки, подрамники, холсты, краски. Вот вся моя работа. Мы относились к областному Союзу художников, поэтому именно в Подольск я ездил. Поскольку началась зверская инфляция, засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20 рублей. Я это помню, это ужас был! Миша как мог меня поддерживал: «Саша, давай ты у меня в мастерской поставишь станочек». Станок № 1, на нём делали распиловку и строжку (ЗТС начал выпускать его под номером один). Миша его купил. Мы его установили во второй части: здание разделено капиталкой на две части, в той части я делал туалет, ещё что-то, типа кладовочки, там же поставили станок. Я там пилил, строгал. Кому надо было сделать что-то ― подрамники, рамки, ― они мне заказывали, я там у Миши делал. Для поддержки штанов было. Миша мне сам заказывал, я ему помогал в процессе. Очень много работ он писал при мне, иногда говорил: «Сань, подойди, тебе нравится?»

Вам действительно нравилось?

Я не тонкий знаток живописи, но мне нравилось. У него если вдалеке стоит что-то, то видно, что это вдалеке. Всё в пропорциях, всё соответствовало… Потом сядем, чай попьём, у него самовар стоял. У меня есть фотография, где мы сидим за столом. У меня есть фильм, один его товарищ снимал, как мы песни поём у него в мастерской.

Про Валеру Королёва (писатель, 1945—1995 гг. – ред.). Мы познакомились с ним у Миши, потом сошлись с ним близко. Я ему рассказывал про свои поездки в Пермь, в Казахстан, на Урал, в Томск. Он говорит: «Сань, у тебя столько информации, начни писать!» Он мне три книги, которые выпустил, подарил. У него четыре книжки вышло, четвёртую мне Оля подарила, его жена.

Вы как относились к его рекомендации?

Я попробовал. С этим надо, наверное, родиться.

 

Стройка в вечной мерзлоте

Я помню, мы уезжали на Ямал, поехали в Быково, оттуда мы улетали. Комары задолбали, и билетов нет! Как же нам лететь-то? Чтобы лететь до Салехарда, до Ямала нет прямого рейса. Долетаешь до Салехарда, а там на катере в посёлок Новый порт надо было добираться. Юрий Шилов, молодец, энергичный мужик, со своим удостоверением «пресса» в окошко: «Нам надо срочно лететь в Салехард!». Там девушка сидит: «Да нет билетов…» Потом машет нам: есть два билета. Юрка полетел и ещё один друг, деловой, бригадир. Мы полетели только на следующий день, ночевали в аэропорту. Мы люди привычные — на лавочке, так на лавочке. Прилетели туда, они нас там встречают: «Ребята, не ходит ничего в Новый порт». Там теплоходики такие маленькие… Не знаем, как добираться. Мы были там в середине июня, а до 15 июля ничего туда не пойдёт. А у нас отпуск на месяц! Сказали сходить к вертолётчикам, они оттуда рыбу возят (Новый порт рыбхоз же), может, вас захватят туда. Они сетями возили: там сеть с рыбой под брюхо загружают, везут сюда, здесь выгружают, опять под брюхо цепляют и везут туда. Мы подходим: «Не можете нас захватить? Мы вам заплатим». Они говорят: «Вы откуда?» — «Мы из-под Москвы, из Коломны». — «А мы из Егорьевска!»

Вот они нас взяли, и до Нового порта долетели мы, как земляков, никакие деньги не брали. Там нам рады были. Мы прилетели, а там директора сняли, который с нами договаривался. На его место назначили главного инженера, он молодой парень, где-то нашего возраста. Говорит: «Мужики, надо им сделать пристрой к котельной». А там вечная мерзлота, мы никогда в ней не строили. Там так: делают маленькую лодочку, потом ставят иглу (игла ― двухметровая труба, на конце трубы как у чайника носик, там маленькие отверстия), к трубе подключается пар. Этот пар идёт через трубу, вставляешь в дырочку, этот пар размывает дырочку, и ты половником эту жижу оттуда вынимаешь и выбрасываешь. Дырочку надо сделать такого диаметра, чтобы туда бревно вошло, такой подтоварник (круглый лес, который применяется для строительства и т. п. без дополнительной обработки – ред.) диаметром 16–18 см. Он являлся основой для будущего фундамента, на него сажался фундамент. Мы за это дело взялись. Поскольку мы время утеряли, времени было мало. Мы делали опалубочку, метали бетон, поставили все 16–20 столбов по периметру, их на 50–60 сантиметров над землёй по шнурочку выровняли, пилой срезали, поставили с двух сторон опалубочку и заливали бетоном. Эти столбы на бетон опираются, дальше не идут, потому что там вечная мерзлота, некуда им проваливаться. Поскольку время было утеряно, мы сделали только до перемычки, под проём под окно ставили, забетонировали, время наше подошло. Надо домой. Главный инженер сказал, что нормально, доделают. Нормально там заплатили, дорогу оплатили. Мы полетели обратно. А тогда приехал замминистра рыбного хозяйства с проверкой на вертолёте. К нему подошли: «Заберёшь ребят, москвичей?» — «Заберу, конечно, земляки!» Он забрал на вертолёте до Салехарда, а там уже взяли билеты.

Случай был с нашим бригадиром. Он хотел купить жене что-нибудь из меха. В столовой с одним мужиком познакомился, тот предложил прийти в дом, купить что-то. Олег говорит: «Я пойду, посмотрю». Мы ему: «Что за люди? Мало ли…» А он крепкий парень, пошёл туда. Пришёл через какое-то время без мехов. Олег говорит: «Не знаю, как я оттуда вырвался! Захожу в дом. Сидят четыре мужика, такие вот морды, все в наколках. У них на стене висят воротники, шапки. Сидит этот мужик…» А он его видел одетым, а тут он раздетый, весь в «не забуду мать родную»! Олег с собой бутылку водки взял — за знакомство, как положено. «Водку принёс — молодец, хорошо!» — «Ну, что у вас есть?» — «На стене видишь». — «А сколько стоит шапка?» — «Стольник». — «А воротник?» — «Стольник». На что ни показал — всё стольник. Сто рублей ― в то время не такие большие деньги (это 1986–1987 год), как сейчас тысяча. Они или воровали, или… Что они охотники — это точно нет! Они что-то делали незаконное. Потом мы их встретили в Салехарде, они несли два баула, лёгкие, видно, что внутри мех.

Почему он не стал покупать?

Он говорит: «Сейчас деньги вытащишь — дадут по башке. Сказал, что в другой раз приду. Но я больше не пойду, мне жизнь дорога. И после спиртного что у них с головой будет…»

 

Золото из туалета

Давайте в Коломну вернёмся, к художникам.

Почему я с ними был в хороших отношениях был. Я помог Сорогину Геннадию Павловичу, это наш заслуженный художник, очень известный, он работал в областном Союзе художников. У него сын с дочерью тоже художники, Сорогины, Таня и… (Алексей – ред.).

Чем помогали?

У него была будочка — вход на его территорию: у него свой дом, где молокозавод. Я ему что-то там делал. В мастерскую меня завёл» «Как мастерская?» Я ему: «Хорошо, Геннадий Павлович». — «Вот тебе, Сань, за твои труды картинку в подарок». До сих пор у меня картинка его, не многие могут похвастаться, что у них картина Геннадия Павловича. Мне многие дарили картины, у меня коллекция приличная.

Где вы её храните, у себя дома?

На стене и в углу. На антресоли ещё есть.

Червякову помогали?..

Мастерскую ему сделали целиком. У Червякова я нашёл золотые часы: тоже делали пристрой под газовое оборудование. Лестницы обшивали, чтобы была закрытой. У него там, оказывается, раньше жил батюшка, у него внизу была аптечка, и там мы нашли столько пузырьков аптечных! Причём пузырьки старинные, ещё царские, литые, на них всякие надписи, орлы.

Я помню эту историю, она как-то разнеслась по посаду, про эти бутылочки. У меня даже один образец есть!

А часы нашёл, когда копали пристрой под газовое оборудование, оно проходило через туалет (туалет тоже старинный стоял у них во дворе). Я взял эту работу на себя, там со мной двое ребят работали — это амбре им почему-то не понравилось. Работал, работал, говорю: «Золото нашёл!» — и поднимаю кусок, извините, дерьма. Они сначала: ха-ха-ха. А потом так лопатой ― смотрю: золотой пятак, поднимаю, а это часы. Мой племянник там работал, ещё кто-то, я им: «Золото нашёл!» Они: «Да достал ты со своим золотом!» А потом они подошли я им показал. Часы все прогнили, мы стекло сняли, стали изнутри всё выбрасывать. Мне потом только сказали: «Что же вы сделали! У них же внутри стояли настоящие рубины!» На обороте написано: «Филадельфия, 1878 год». На оси внутри раньше ставили настоящие рубины. Если бы рубины нашли, любому часовщику могли бы продать. Ну, если мозгов нет, то куда деваться!.. Они у меня до сих пор лежат, могу показать.

Вы же их и нашли, вам же они и достались?

Да. Толя на них и не претендовал, честный мужик, это осталась память о его мастерской.

 

«Телеграмма 1896 года: и в то время были авралы!»

Ещё кому делали мастерские?

Ещё Паше Зеленецкому на Лажечникова. Там было здание — постоялый двор или что-то такое, там меняли коней, на переправе. Там здание почты, а во дворе лошадей привязывали, наверное, конюхи в этом помещении пережидали. Мы пошли это здание посмотреть. Паша говорит: «Надо крышу сделать, а внутри я сам». Я ребят собрал, мы эту крышу старую сняли, она была трухлявая, а новую крышу хорошую сделали. Когда крышу сняли, нашли скелет… кошки, прямо около самой стенки, как в музее показывают — весь чистый. Рядом пачка бумаг лежала: телеграммы. Я взял: телеграмма 1896 года, адресована на наш коломенский завод, в ней были слова: просим ускорить отгрузку парового двигателя куда-то (а откуда телеграмма — это уже истлело). Я их выбросил, теперь думаю: что ж такое, без башки-то! Ведь она интересная сама по себе! 1896 год!

Это переписка, наверное, с заводом Струве.

Конечно! «Просим ускорить» — значит, и в то время были авралы!

Получается, вы и со старыми зданиями работали.

Да. В 1990-е годы дали многим, кто хотел: Жене Ходину (коломенский художник, 1958—2014 гг. – ред.) дали на улице… если идти через Пятницкие ворота, дойти до монастыря, прямо в начале стоят частные дома, по этой улице если идти, то по левой стороне, ему дали один из этих домиков. Женя Ходин был талантливый художник, спиртное сгубило, жизнь укоротило.

Как вам сообщество художественное? Оно же отличалось от заводского.

Оно очень отличалось! Каждый из художников чувствует себя талантом или мнит талантом, поэтому между ними были не очень хорошие отношения. Сообщества не было.

Каждый сам по себе?

Конечно. Я ещё застал то время, когда их работы отбирали, чтобы возить в Москву, в художественный салон. Это был совет, на совете отбирали работы. Каждый имел право отправить три работы в салон. Это деньги, ребята на это жили. Всегда приносили не по три работы, а по несколько, чтобы отобрали самые хорошие. Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович, Миша входили в совет (Циркин, Сорогин, Абакумов – ред.), ещё кто-то.

Сами коломенские отбирали?

Да. Там уже просто принимали. Я несколько раз возил, на метро «Октябрьская» был художественный салон, мы с его директором ездили и сдавали.

Как происходил отбор?

Они сидели и говорили: это можно отправить, или давай ту, более художественно выдержанно. Это в присутствии автора. Один художник, входящий в наш Союз, жил в Воскресенске, у него был свой автобус, ПАЗик, он один раз привёз порядка 20 работ. У него была специфика, он делал натюрморты, сирень. Он хорошо писал, но 20 работ не могут взять. Конфликты были… «Почему у всех по три, а у тебя 20 взять?!» Я потом, когда работал в Виноградове, его выставку встретил в здании администрации Воскресенска. Смотрю, там в газете он стоит рядом с американским президентом, не помню, с каким именно. В Виноградове я работал с 1993 по 2000 годы.

 

«Физически-то я работал, а душой отдыхал»

В Коломне были выставочные залы, где выставлялись художники?

Нет. Первый выставочный зал ― Дом Озерова. Миша много приложил своих сил, чтобы этот зал отдали.

Михаил Абакумов хотел, чтобы в городе появился свой зал?

Конечно. Художников уже много было, и художники хорошие. Три заслуженных: Миша, Циркин Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович.

С какого года начали организовывать выставки?

Не знаю. Это надо у Галины Владимировны (Дроздова, нынешний директор Культурного центра «Дом Озерова» – ред.) спросить.

Вы ходили на выставки?

Конечно! После выставки был фуршет всегда.

Это там же происходило?

Да, девчонки накрывали, работницы зала.

Чаще стали художники встречаться?

Они и так встречались, потому что на совет должны были все приходить.

Они проходили в Доме пионеров?

Да. В зале. В этом Доме пионеров я спектакль показывал. Так судьба переплелась, что учитель рисования у меня и Миши Абакумова был один и тот же. Миша тоже в 22-й школе учился, и Никаныч — Николай Иванович Бодрягин — вёл там рисование. Миша учился на класс старше. Он окончил в 1963 году, а я в 1964 году, мы оба пошли в техникум. Мы так шли, но не пересекались. Он в 1964 году ушёл и поступил в Московское художественное училище 1905 года.

Вы к Бодрягину тоже ходили в студию?

Нет. У меня «тройка» была одна в аттестате ― по рисованию. И одна «пятёрка» была в альбоме — за новогоднюю ёлку, которую мне нарисовал мой друг Женька Цунаев.

Про Дом пионеров хотели рассказать.

Николай Иванович вёл ещё кукольный кружок. Он говорит: «Кто хочет в кукольном спектакле поучаствовать?» Я такой активный был: «Давайте я». Ещё девчонки были у нас. Мы ставили спектакль про Петрушку. Ребятки пришли с детского сада. Мы репетицию делали сначала, конечно, Николай Иванович ствил пластинку, там шёл текст, мы под этот текст разыгрывали действие. Николай Иванович привёл ребят из детского сада, полный зал был — они нам так аплодировали! Я учился в 8 классе.

Вернулись уже в другом качестве много лет спустя.

Попал в наш Союз, так у меня душа там отдыхала. Физически-то я работал: то одному помогу, то другому, — а душой отдыхал. Коллектив был хороший. Мы ездили в Манеж на выставки.

Вы помогали с монтажом, транспортом?

Если требовалось. Запомнилась мне Мишина выставка в Академии художеств. У Миши юбилей был, была очень солидная выставка. Сама Академия художеств смотрится — как будто заходишь во дворец. Нас туда на автобусе, автобус город выделил, возили. От городской администрации кто-то ездил, но не Валерий Иванович Шувалов.

Я стою в администрации, Валерий Иванович спускается, смотрит на меня, подходит: «Здравствуйте». Я ответил, а сам думаю: он меня помнит что ли? Даже как-то неудобно было. Когда ко мне подходил Денис Лебедев (на описываемый момент — глава города – ред.) ― это сын моего друга Юры Лебедева, наши дети бегали ещё в детстве, в Конев Бор ездили, как раньше на прогулки ездили. С Юрой Лебедевым мы крепко дружили. Нас было четверо друзей: Юра Лебедев, Боря Юрчак, Серёжа Быстров и я. Юрчак умер, Юрка уехал на Украину и там помер, он с женой развёлся. У Дениса тоже судьба какая…

Вы были у Шиловых здесь, в коммуналке?

Да, в комнатке их был, заходил.

Можете что-то вспомнить?

Ничего не помню. Гурий Алексеевич с родителями, мама у него хорошая, добрая. Комнатёнка и есть комнатёнка. Может, у них были две комнатёнки?.. Гурий Алексеевич был дизайнером, художником. Он работал в мастерской: если вы стоите перед входом в женский монастырь, с правой стороны угловая башенка — в этой башенке они творили, можно сказать. Башня небольшая, где там особо… Гурий Алексеевич там работал, макеты какие-то делал.

Он в качестве дизайнера на ЗТС работал…

А мастерская была здесь.

Вы ходили в его мастерскую?

Гурия? Не ходил. Мы туда подходили, но я подниматься не стал, с кем-то мы шли, он сказал, что тут Гурий работал. Его Червяков тоже знал.

Спасибо, много интересного нам поведали!

Рассказчик: Нисон Семёнович Ватник.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 октября 2023 года.

Коммуналка, коммуналка,
ах, была ты приживалка,
возле сталинок, хрущёвок так принижена, бедна.
Нас жалела коммуналка ―
то скромница, то нахалка,
то тихоня-недотрога, то гулёна дотемна.
Коммуналка, коммуналка,
ах, была ты выручалка,
много лучше чем подвалы и барака жёсткий быт.
Ностальгия, коммуналка,
нам тебя немного жалко.
Мы ― в квартирах, ты ― в легендах, но твой облик не забыт.
Подарок коммуналке. Оно написано было давно, в 2015 году.

И только сейчас случай, чтобы подарить это стихотворение Арткоммуналке!

Я поясню. Оно было сочинено к посвящению в студенты. Дело в том, что каждый год, в ноябре, проходило и проходит посвящение в студенты факультетское. И я практически каждый год на сцене посвящаю через специальную церемонию – с помощью ребра мамонта… там целое действо! Одновременно, выходя на сцену, а я завершаю эту двухчасовую, полуторачасовую программу (она очень интересная, её готовят с выдумкой студенты). Я как хранитель традиций, меня так и представляют на факультете, меня так назвали, так оно и тянется. Я выхожу, их поздравляю, и практически каждый раз я придумываю какое-то небольшое стихотворение. Тема, с которой они выступали… Это не просто концерт, это обязательно настоящий спектакль, имеющий хорошую, продуманную тему, и она адаптирована ― литературная, бытовая, политическая ― к факультету. Кульминация ― это в итоге церемония их посвящения в студенты. Это исторический факультет.

В 2015 году была тема «Советская коммуналка», к ней я придумал это. Правда, половина была придумана раньше, когда я был здесь на одном из мероприятий, будучи в составе уважаемой публики, приглашённой, кстати, Викторович (В.А. Викторович, профессор КГПИ, достоевсковед – ред.) был в том числе. Я на ходу набросал первые четыре строчки.

Арткоммуналка вдохновила?

Конечно! Я сочинил его. Я сидел, слушал и писал. Когда мы здесь после завершения сего очень интересного мероприятия занимались тем, чем занимаются на коммунальной кухне, то есть пили чай, даже там ещё блины были очень вкусные, я эти несколько строчек прочитал. Реакция была такая же, какая сейчас вами была воспроизведена. И на том это дело было забыто. Когда же пришла «Советская коммуналка» уже на сцене, я, зная, что будет коммуналка, остальное дописал. Распечатал, отдаю.

 

Мама расписалась на Рейхстаге

Начнём наш разговор с того, когда и где вы родились. Расскажите о вашей семье на момент вашего рождения.

Родился я 22 июля 1948 года в городе Кишинёве, Молдавская ССР. На момент рождения я был первым ребёнком, и родители мои в сравнении с сегодняшними нашими, так сказать, относительно рано родящими мамами и папами родили поздно. Причина — Великая Отечественная война. То есть я послевоенный ребёнок. Соответственно, маме было 33 года, когда я родился, папе было 34 года.

Взрослые родители уже, осознанные.

Более того. Причём я появился через 8 лет после заключения ими брака, потому что они расписались 29 августа 1940 года в селе Кремяное Смоленской области. Почему там? Потому что мама туда получила распределение для работы в больнице после окончания Смоленского медицинского института. И она туда поехала врачом. Её сходу сделали ― как молодую, энергичную ― заведующей этой больницей.

Специализация какая у неё была?

Видимо, лечебное дело общее. Она там проработала около года, даже меньше года. Успела сделать очень много полезного, хорошего, включая своими руками с персоналом ремонт больницы, наведение порядка, оказание помощи всех и вся с любыми диагнозами, потому что понятно, что такое сельская больница ― включая роды, вполне понятно, простейшие хирургические вмешательства. Затем она была в мае командирована в Ленинград в Военно-медицинскую академию по специальности военно-полевая хирургия.

Это было ещё до начала войны?

Да, это 1940–1941 год. Когда началась война, она была 16 июля призвана в армию. Только после демобилизации конца 1945 года она вернулась уже к мирной жизни. Она, кстати, в армию могла не идти: у неё был с детства очень неприятный, постоянно напоминающий о себе отит ― воспаление внутреннего уха, причём с гнойными выделениями и так далее. Она скрыла по понятным причинам. Когда же война закончилась, ей предложили остаться в армии, она сказала: «Я не могу, у меня такая болезнь». На неё наорали: что же вы молчали! Она себя лечила там по мере возможности. Таким образом она в армию пришла, и таким образом она из армии ушла. Между этим была служба, ранение было под Сталинградом, участие в военных действиях. На Рейхстаге расписалась, закончила под Берлином военные действия, ХППГ 767 (хирургический полевой подвижный госпиталь – ред.).

Вы знаете полностью её биографию? Уже в наше время восстанавливали?

Да.

Она мало рассказывала?

Она рассказывала очень много! Папа к этому времени окончил Новгородский учительский институт, это 1940 год. Они друг друга знали, потому что оба жили и учились в маленьком городе Рыбнице на берегу Днестра, это до революции Подольская губерния была и, соответственно, уже в советское время это была Молдавская АССР в составе Украинской ССР. Они в одном классе учились, окончили в 1935 году школу. Папа остался в школе работать как пионервожатый, он человек очень энергичный был в этом смысле и в педагогическом весьма успешный. Он поступил ― у него не было никакого образования, кроме школьного, ― в 1938 году в Новгородский учительский институт.

Почему так далеко?

Я так и не выяснил. Но, скорее всего, речь идёт о каких-то направлениях. Исходя из опыта изучения истории Коломенского учительского института и других учительских институтов, я увидел, что у них были проблемы с набором, это первое. Во-вторых, такие провинциальные, периферийные вузы привлекали к решению кадровых вопросов фактически по всему Советскому Союзу, и скорее всего, он получил туда направление. Учитель русского языка, литературы ― он получил это после окончания, в 1940 году, и поехал из Новгорода Великого, к своей невесте в Смоленскую область. Там они заключили брак, разъехались, и до 1946 года.

 

Папа строил сахарный завод в Киргизии

Это счастливая история всё-таки по тем временам.

Да! Они прожили вместе до кончины, то есть, 60 лет были вместе, с 1940 по 2000-й, такой у них стаж был. Папа вернулся после окончания Новгородского учительского института и после заключения брака в Рыбницу, обратно, по направлению, там проработал уже учителем русского языка и литературы меньше года. Началась война. Он же молодой, 25 лет ― их привлекли к охране моста через Днестр. Там шла эвакуация, потому что немецкие и румынские войска выдавливали советские с территории правобережья Днестра (советская Молдавия, Бессарабия, как ещё называли по-старому). Ну, они там контролировали этот переход.

Когда уж совсем близко воинские части подошли, немецкие, когда прошли наши, их командование ― части, которая занималась этой охраной, ― вызвало, им сказали: «Сдайте оружие и идите вглубь страны». То есть это не эвакуация. А куда идти? «Военкомат ближайший, и там сообщите о вас, мы вам документы дадим, что вы к призыву». Ну, они пошли, человек 10–15, в один военкомат в городе, там им: «Да вы что, какое там!.. Идите дальше». В общем, где шли, где ехали на подводах с беженцами, через реки переходили, через мосты, там пропускали, не пропускали. Ночевали они в стогах, никто их в дома не пускал, боялись, ко всему прочему, перебивались с едой, где могли. В общем, они шли больше двух месяцев вот таким образом, и он в конце пути (это уже было где-то недалеко от Ростова-на-Дону, через всю страну, они прошли) заболел, тяжело заболел, пневмонию получил. Как её лечили в то время, вы понимаете. Соответственно, она переросла в туберкулёз, таким образом он оказался уже по-настоящему в больнице. Затем его подлечили, сняли форму эту ― намечалась открытая форма, ― перевели в закрытую форму. И его отправили уже по-настоящему в тыл ― в Киргизию. Он там на строительстве сахарного завода в городе Беловодске. Нахождение там его спасло по здоровью: климат сухой, кумыс ― молоко известное лечебное, он долгое время работал на свежем воздухе, потому что его не рекомендовали для работы в помещении с людьми, по причине этой болезни. Причём получилось так, что, когда приехали, их опрашивали, кто что умеет. А он учитель. «Кто с лошадьми заниматься умеет?» Он говорит: «Я!» Дело в том, что у них до коллективизации была земля: когда раздача земли была, его семья взяла землю. А земля ― значит, лошади и всё прочее. Он за ними ухаживал, землю обрабатывали, пахали, сеяли, собирали. И вот он был возчиком, возил стройматериалы и всё, что нужно, для этого комбината. Потом в Орск его перевели, в рабочее снабжение.

Он всю войну проработал там, медаль честно заработал «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». В 1946 году он вернулся обратно, в Рыбницу, а там уже ничего нет: домик был занят, родители погибли, ничего нет, ноль, сёстры разъехались, в эвакуации они были. Мама туда тоже приехала ― тоже ничего, родители погибли.

Дальше они переехали в Кишинёв, потому что там была одна из сестёр маминых, которая со своим мужем вернулась из эвакуации. Они там уже как-то обжились, он работал. Он очень талантливый человек ― всё что угодно мог сделать руками, начиная от мебели и кончая сложнейшими телевизорами. Он работал в радиокомитете, занимался монтажом всей радиоаппаратуры, ему дали квартиру. Они приехали в Кишинёв, и там остались. Мама занималась врачебной деятельностью, она начала работать в консультации взрослой, в больнице, у неё была хирургия, потому что она всю войну прошла как хирург, и у неё была специализация ранения головы и шеи. Но делали всё, лечили всех. Отмечали, что она такая хваткая, умелая, решительная. Нерешительных хирургов не бывает! И характер соответствующий.

Дальше ей предложили в ординатуру, чтобы она шла по хирургии. Тут я родился ― и всё кончилось, не получилось у неё ординатуру получить. Больше того, она не возвращалась больше ни к ординатуре, ни к хирургии. И уже после рождения моего (соответственно, в то время она не работала), место это было занято уже. Она пошла на детскую отоларингологию ― ухо, горло, нос. Она в этом качестве проработала до конца. Так что у нас был свой доктор под руками, нос, горло, ухо лечил! Весь набор был её инструментов, он до сих пор у меня сохранился, полный набор инструментов, в том числе зеркало знаменитое, которое на лбу. И набор военно-полевых инструментов, который у неё был с войны, он у меня остался.

Как реликвия такая?

Да!

 

«Он будет учиться и научится!»

О каких-то ваших кишинёвских воспоминаниях, каких-то небольших историях примечательных, особенных? До какого времени вы там прожили?

Я прожил до 1966 года, до окончания школы.

Вы пошли в детский сад там?

Конечно. Одно из самых первых воспоминаний ― это то, как я в ужасе был от того, что меня привели в ясли и оставили! Я запомнил эту травму, ужасная травма. Второе воспоминание из таких, бьющих по уму и чувствам, ― это инвалиды послевоенные. Это, конечно, ужасное было зрелище. Они были везде. Их называли «самоварами», возили на таких платформах, платформы были на подшипниках. Обычно женщины или дети их везли как санки везут, на мостовой, на асфальтированных тротуарах, дорогах. Они, естественно, гремели, трещали, звенели. Они просили милостыню. В трамваях они проезжали, отталкиваясь такими колотушка. С орденами все были. И просто инвалиды на костылях, с палочками и так далее. Многие пьяные были… Ужасно!.. Я понимал, мне родители объясняли, отчего и почему.

До какого года они были в Кишинёве?

До середины 1950-х годов примерно, потом начали постепенно то ли из жизни уходить, то ли их начали пристраивать в какие-то лечебные или, как сейчас говорим, социальные учреждения. Я сейчас не скажу, но, скорее всего, так оно и было. Они начали постепенно сходить на нет, на нет, на нет…

Из ярких ещё воспоминаний ― когда собирались у моих родителей выпускники этой рыбницкой школы. Все они участники войны. Приезжали к нам, встречались, сидели, вспоминали, шутили, смеялись, пели, выпивали. Я чуть позднее, когда уже научился играть на аккордеоне, меня учили играть на аккордеоне…

Музыкальную окончили?

Нет. Дело в том, что в музыкальных школах мест не было! Очень тяжело было поступить туда, во-первых. Во-вторых, очень далеко от дома было, одна школа была на весь город. И мне наняли учителя. Я потом выяснял: это, оказывается, было повсеместно ― нанимали учителей.

Они, видимо, были доступны?

Я полагаю, да. Инициатором папа был. У папы практически абсолютный слух был. Он играл на домре, играл на мандолине.

Это всё дома были эти инструменты?

Да. Правда, редко играл, но тем не менее. Он сказал, что нужно, чтобы я научился. Меня отвели на прослушивание к учителю будущему. Тот меня прослушал. Обычно нажимают на ноту и прочее, но на ноту, то есть на клавишу, не нажимали, не пианино, а аккордеон был. Я там что-то показал, у меня очень хороший слух. Дальше я учился ― это было в пятом классе. Особенно я учиться не хотел, это обязанность была. Я исполнял так быстро-быстро. Когда же надо было отчитаться перед учителем, тут я многое забывал. Хотя несколько минут перед его приходом я что-то судорожно вспоминал, но всё равно это никоим образом проблемы не снимало. В общем, на меня жаловались. Мама сказала: «Хватит мучить». А у меня или чтение в качестве интереса, или на улице футбол, или какие-то детские игры другие. Папа сказал: «Он будет учиться и научится!»

Но понимание того, что это интересно, пришло в шестом классе, через год примерно, когда уже вслед за гаммами, арпеджио и простейшими пьесами пошли уже серьёзные вещи, там уже был и Моцарт, и Бах…

Классическая программа музыкальной школы?

Да. Единственное, не было сольфеджио ― это было вполне понятно, да и не надо. И истории музыки не было. Всё остальное практически было, по программе я шёл.

 

«Я шёл в сопровождении двух пажей»

В седьмом классе я получил общественное признание. Дело в том, что не было в школе, где я учился, учителя музыки. Занятия проводила наша классная руководительница. В чём состояли эти музыкальные занятия или просто музыка: я должен был притащить аккордеон, благо метров 400–500 от дома школа находилась, меня сажали перед классом, перед первой партой, вместе со мной «приходил» маленький пюпитр, чтобы держать ноты (в связи с тем, что парты были под углом, по этой причине он стоять не мог ровненько, его держали ― это престижно было для тех, кто держал: один держал, другой переворачивал ноты), я сидел и играл.

Вы были «звездой»?

«Звезда», не «звезда», но я играл. Пели, как положено в то время: «Катюшу», песню о Щорсе «Шёл отряд по берегу, шёл издалека, шёл под красным знаменем командир полка». Эти песни пели, заранее тексты они им начитывали, тексты записывали, я проигрывал мелодию, потом они соединяли мелодию с текстом, и в итоге хорошо получалось. Как раз на одно занятие хватало! Звёздный час не только в этом состоял. Когда я первый раз притащил этот аккордеон, он большой на 80 басов! У меня первый аккордеончик был маленький, фирмы итальянской Soberano (папа купил его на базаре), он как скрипочка пел ― тоненько-тоненько, нежно-нежно. Второй был Weltmeister (тоже на базаре, естественно, купленный), он уже был тяжёлый, с футляром. Когда я его приволок в первый раз ― всё-таки шестой-седьмой класс, не так много сил: это большой футляр, большой аккордеон, ― видя мой потрёпанный, взмыленный вид, сказала учительница, чтобы мне этот аккордеон помогали доставлять. И двое человек приходили и несли его, причём несли его, не давая мне в руки: «Руки береги, ты у нас музыкант!» И, соответственно, дальше я таким образом шёл в сопровождении двух пажей. Когда концерты школьные ― я играл, всякие шефские концерты, выходили в другие школы, плюс воинские части. Это был уже седьмой класс. Дальше я начал делать то, что мне запрещал Михаил Борисович, мой учитель музыки, ― я начал подбирать. Он мне запрещал, чтобы я себе не портил слух, вообще ничего не портил. Я честно не подбирал. К тому времени уже занятия прекратились по музыке, мы переехали в другой район города, дали новую квартиру, то была однокомнатная, а это двухкомнатная, папе на работе дали, это оказалось далеко от места, где был мой учитель. На том всё закончилось. Но я же подбирал! А если я подбирал, то это означает, что все современные, модные в то время песни я подбирал и играл.

Припомните, что?

Практически весь репертуар Островского. «А у нас во дворе есть девчонка одна» ― это полностью шло. Песня из югославского кинофильма, бешено популярная, «Не вой, камала, песни Новограда». Кстати, японская интерпретация этой песни потом была. В общем, я всё играл, в том числе репертуар Магомаева, он тогда восходящей звездой был, репертуар Лещенко тоже, только-только они начинали, кобзоновский репертуар. И на наших всех вечерах я там, естественно… Это потом продолжилось в институте, когда я учился.

До какого времени вы держали инструмент так активно?

Да и сейчас, конечно, он у меня в руках! Мой аккордеон Weltmeister, он позднее служил моему внуку ― он на нём играл 7 лет в музыкальной школе здесь, в Коломне, он, конечно, его добил хорошо. К тому же он, старенький: это ещё ведь трофейный аккордеон! Ему 60–70 лет, по меньшей мере! Уже на нём было тяжело играть, тем более что меха рассохлись, дело кончилось тем, что я начал себе искать аккордеон новый. Я знал, что такое хороший аккордеон, потому что, будучи в институте, я в лице Виктора Михайловича Андреева, нашего декана, встретил человека, который сам играл на баяне, музыку любил. Был набор инструментов на факультете полный, струнных, был баян и аккордеон.

Это означало, что была постоянно действующая музыкальная группа?

Она была раньше, до меня. Когда мы, так сказать, возобновили чуть-чуть. Аккордеон, который купили незадолго до моего поступления, это был аккордеон невероятный по своей по своему качеству. Это Royal Standart, немецкий аккордеон, концертный, 120 басов, 12 регистров правая рука, четыре регистра левая рука! Это аккордеон, с которым выступать на сцене надо было! В 1967 году мне его дали в руки в общежитии, и там он у меня был полностью востребован, потому что общежитие ― это не только место ночлега и учёбы, но и студенческих пирушек ко всему прочему. Я играл. У него голосина, у этого аккордеона, он уши забивал, глушил! В условиях маленькой комнаты его нельзя было развернуть и свернуть безнаказанно, он по ушам бил. Отсюда я узнал, что такое хороший инструмент.

Через многие годы я себе подобный инструмент купил здесь, в Коломне, с рук, хотя я смотрел, выбирал в интернете, из Москвы хотел купить, но здесь было объявление, я купил его. И вы можете представить моё счастье. В деталях это таким образом всё выглядело. Мы с зятем поехали за аккордеоном. Соответственно, я его опробовал. Аккордеон оказался очень-очень мало используемый, его для девочки купили, аккордеон ГДР, в конце 1980-х годов его собрали на заводе, и он был вывезен оттуда, видимо, во время ухода наших воинских частей как раз в начале 1990-х годов. Девочка не играла на аккордеоне, мало был использован, его продали не очень дорого. Мы его после моего опробования взяли с зятем и поехали. Я его в футляр не уложил, я его на заднем сиденье, и сам сел на заднее сиденье. На нашей даче меня ждали. Мы приехали, открывается дверь, я уже с аккордеоном, надевши его на себя, я вышел с музыкой из этой автомашины ― настолько я был рад, что он есть!

До сих пор он работает, играю на нём с удовольствием, с великим, и на сцене играю, потому что мы на сцене пели, и я пел перед студентами. Ни в коем случае не волнуюсь и так далее…

Музыка в вашей жизни спутница и поддержка.

Абсолютная поддержка! Релакс психологический абсолютный, и к тому же это просто хорошо для меня.

 

«Я был ужасно травмирован: я плохо нарисовал человека!»

В 1966 году вы оканчиваете школу?..

Одиннадцатилетку ― уже тогда перешли на неё. Я окончил с двумя аттестатами: первый об окончании, о среднем образовании, второй о присвоении квалификации чертёжник-деталировщик. Это было время, когда проводилось производственное обучение, оно было серьёзно поставлено, с девятого класса. Выбор там был, и я выбрал чертёжник-деталировщик. Выбрал намеренно ― я хотел научиться хоть чуть-чуть рисованию. Дело в том, что один из предметов, который у меня очень плохо шёл, ― это рисование, а с ним и черчение. Так получалось. К тому же родители говорили: «Ты если будешь инженером, тебе нужно уметь чертить, нужно готовить себя к будущей специальности». Я тогда историей ещё в полной мере не был поражён.

Семья ожидала, что вы пойдёте по технической специальности?

Да. Правда, папа говорил, что лучше идти во врачи, привёл пример мамы ― врачи везде нужны, в семье нужны, людям нужны, работа всегда есть, как он говорил, кусок хлеба всегда заработаешь. Так что отсюда этот момент выбора для него был решён ― врачом. Я иначе сделал. В этом смысле переход на рельсы инженерные намечался родителями. Когда я от этого отошёл, заниматься начал историей. Но ведь специальность есть, и нужно этим всё-таки овладеть. А я по рисованию «тройку» имел, для меня это вообще было чрезвычайно неприятно, потому что на мои старания я получил в шестом классе «двойку» по рисованию: я плохо нарисовал человека, не получился человек. Я был ужасно травмирован этим! Я же старался! Надо было этим овладеть, и я потихонечку овладел, овладел через «не хочу» и «не могу».

У меня в девятом классе нелады были с этим черчением, я «четыре» получил в итоге за девятый класс, эта оценка шла в аттестат, и я из-за неё не получил медаль. Это была третья «четвёрка», остальные «пятёрки». Но надо было экзамен сдать и прилично сдать. Я начал этим заниматься серьёзно. Мне времени просто не хватало, я другим занимался. Я упросил родителей, но они не сопротивлялись, они понимали, что это надо мне, ― купили доску. Я её дома закреплял, дальше ватман на кнопках, дальше карандашом, все инструменты были. Работал рейсфедером, с тушью, как положено. Почему это сделали родители? Дело в том, что я начал безобразничать. Конечно, то, что я сделал, было полнейшее безобразие. Занятия по производственному обучению, т. е. по производственному черчению, проходили не в школьном здании ― рядом небольшое старое деревянное здание было. Но дело в другом. Я там просто не успевал делать, другие быстрее справлялись, а у меня то ли навыка такого не было, то ли желания особенного не было. В общем, я начинал опаздывать с точки зрения исполнения работ. Причём теоретически я хорошо сдавал, а у нас были все предметы, которые необходимы будущему инженеру, в том числе, элементы сопромата. Поэтому все эти формулы на изгиб, скручивание и всё прочее, растяжение, я все помнил, сдавал задачи, всё решал. Но руками ― отставание. Кстати, то, что сопромат у меня был, очень пошло в пользу, потому что я когда строил домик в саду, считал его, слава богу, стоит, и строил своими руками, кстати.

С черчением надо было как-то довести до конца, и я начал заниматься там в воскресенье, ходить дополнительно. Мне втихую дали ключ, я открывал, там кульман стоял, всё есть ― я там занимался. Я уходил на воскресенье. Родители в итоге сказали: «Вот тебе доска, с этой доской занимайся дома». В итоге в 11 классе я сдал на чертёжника-деталировщика, получил «пятёрку». Там очень сложная была конструкция, проекции сложные были ― всё это я сделал, причём сделал в туши, аккуратность у меня этот предмет 100% воспитал, такую въедливость в лучшем понимании этого слова привил, точность абсолютную, потому что рука должна быть твёрдой, не дрожать, потому что ведёшь ты рейсфедером, а он с тушью, она же ляпается хорошо, не дай бог её потом снимать, счищать. Так что я получил два диплома. До сих пор оба лежат. Я горжусь, что у меня есть вторая специальность.

Такое преодоление?

Да, преодоление получилось, такое самовоспитание. История меня потом увлекла, это уже было третье моё увлечение. Первое было паровозы, железная дорога и всё прочее, это в начальной школе. Второе ― астрономия, удивляться не надо, это пятый-шестой класс, полёты в космос, спутники летали, звёзды, что называется, рядом, о полёте Гагарина я слышал.

 

«Ура, человек в космосе!»

Вы помните этот момент?

Этот момент очень точно помню. Я в шестом классе учился, весна, апрель, яркий солнечный день, вторая смена. Я сижу, делаю уроки, радио включил, чтобы скучно не было. И вдруг сообщение ТАСС ― одно, а через какое-то время второе, что сел. Я бешеный от этого, никого дома нет. Я выскочил на улицу, во двор, бегаю, ору: «Ура, человек в космосе!» Соседи: что случилось? Ребёнок не своим голосом орёт. Мне было меньше, чем 13 лет, 1961 год.

Вы осознавали важность?

Конечно!

Вы оказались единственными во дворе?

Конечно! Все люди, как люди, а я уроки делал и случайно это всё услышал. Соответственно, отсюда увлечение астрономией. Я читал очень много по астрономии, невероятно много читал. Я когда сейчас уже осмысливаю и говорю с теми, кто немного понимает в этом, ― я на уровне первого курса уже смотрел по истории космоса, всё до сих пор помню.

Откуда вы черпали источники информации, в библиотеки ходили?

Конечно. Я был записан в три библиотеки, потому что мне в одной давали с большим временным, как говорят сейчас, лагом: я книжку взял и через неделю должен был принести, если я принесу раньше, я книжки не получу в обмен, потому что мало времени прошло. Поэтому я в три записался, «съел» книгу за 2–3 дня, лежит она, во второй взял, потом в третьей ― таким образом, у меня книги были постоянно, и я был совершенно книгами обеспечен.

Это ваша система была или кто-то подсказал?

Нет, для себя.

Собственного изобретения.

Да. Соответственно, уже в трёх библиотеках я литературу эту получал. Тем более, когда увидели библиотечные работники, они мне начали давать книги за пределы моего возраста, то есть шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый классы. Отсюда и книги по астрономии я читал, очень много книг по астрономии. Правда, это дело постепенно прошло, поскольку за общей информацией начали следовать математические формулы, причём довольно сложные. Они мне начали отбивать руки, эти формулы, уже не столь интересно это всё остановилось. Тем более, что пришла учительница история очень талантливая, интересная, и я на историю переключился, и пошло.

Но ничто не бывает бесследно! Это означает, что когда в институте, уже будучи преподавателем, я должен был вести вспомогательно-исторические дисциплины. Это такой набор дисциплин, которые носят источниковедческий характер, изучаются вкупе на первом курсе, без этого невозможно быть историком, считающим себя профессионалом. Для учитель это тоже имеет значение. Дисциплин несколько: палеография ― изучение письма и чтения древних письмен; хронология ― изучение календарей; метрология ― изучение мер в историческом их развитии; нумизматика ― без комментариев, её все знают; генеалогия ― всем понятно; геральдика; топонимика как дисциплина. Это только часть. И хронология, которая была связана с историей календарей, она же опиралась на явления звёздного неба ― и вот тут-то мне все эти знания астрономические 100% пригодились! Я этим не овладевал, они мне были в голову уже забиты тогда, в нежном возрасте, я с ними очень легко расправлялся, и с задачами по хронологии легко расправлялся, вообще до сего дня это один из моих любимых предметов, хотя я не веду уже его.

Я к чему говорю: ничто не проходит так, всё это в копилочку собирается и потом рано или поздно даст выход. По крайней мере, не было ещё такого, чтобы оно не состоялось.

Соответственно, история пришла ― и всё! Я говорю студентам: я глубоко «испорченный» историей человек. Второе ― глубоко «испорченный» трудом преподавательским, учительским.

 

«Начал для себя открывать немецкий язык»

Как Коломна возникла у вас в биографии?

В 1965 году, за год до окончания, как это обычно бывает, в школу начали приходить те, кто занимался профориентацией в своих вузах. Пришли, в том числе, преподаватели Кишинёвского университета. Они все были историки и рассказывали о самом предмете, о науке. Произвели самое благоприятное впечатление, они просто меня утвердили в том, что надо. «Есть ли вопросы?» И я тоже вопрос задал по ходу дела и получил ответ. Когда завершилась эта встреча, то ведущий, профессор Кишинёвского университета, сказал: «Кто желает ещё что-то спросить, пусть подходит». У меня желание спросить не было, я просто подошёл среди других, которые подошли спрашивать. Меня он увидел, выдернул из этих задних рядов, их всего два ряда и было, и спросил: «У вас очень хороший вопрос был. Вы хотите заниматься историей?» Говорю: «Да. Хотел поступать в Кишинёвский университет на исторический факультет». Он говорит: «Вы не уходите, я вам кое-что скажу, когда всё закончится». Всё закончилось, я к нему подошёл, он говорит: «Не поступайте вы к нам». Я: «Почему?» Он говорит: «У нас два языка преподавания ― молдавский язык и русский язык. В русских группах очень большой конкурс, невероятно большой конкурс! Вы хотите быть учителем истории?» Я говорю: «Нет!» ― «А как?» ― «Я в музей, может быть, заниматься работой научной». Он говорит: «Тем более! Вы не поступите. А если поступите, то вам никакую аспирантуру никто не даст, потому что аспирантские места уходят обычно в молдавские группы. И вы просто поедете работать учителем в школе, не более того. Езжайте в Ленинград или в Москву. Есть два хороших места: Историко-архивный институт или Московский университет, исторический факультет». Всё понятно. Я начал готовиться на исторический факультет Московского университета. Историю читал сам. Родители сказали, нужно готовиться по-настоящему.

Родители поддержали вас?

Сначала нет, сомневались очень. Мама моя даже ходила к учителю математики, спрашивая, могу ли я учиться в техническом вузе? Он говорит: «Само собой, разумеется, у вас какие-то сомнения могут быть? Как уж хочет… а так вполне». В этом смысле я пошёл в историю не из-за плохих успехов в математике, хотя экзамен выпускной сдал на «пятёрки», но по математике у меня «четыре» была, потому что по совокупности с десятого класса считали, там у меня где «четыре», где «пять».

Вы всё равно были в числе крепких учеников по математике?

Это бесспорно! Ещё потом помогал внуку, дочке…

Поступать надо, готовиться надо, соответственно, будешь готовиться: по истории, само собой, и по двум предметам ― по русскому и по немецкому языкам. Я сказал, что по немецкому не надо. Мне сказали: «Всё равно найдём учителя, ты будешь готовиться». Почему не надо по немецкому? Дело в том, что я с пятого класса учил немецкий язык, мне он очень не нравился и не получалось, не знаю, в чём причина ― может, учитель был не тот, но не хочу кидать камни в учителей. Я в шестом классе получил по немецкому языку «тройку» за первое полугодие. Почему для меня было очень тяжело? Я получил за первое полугодие сразу шесть «троек», за что получил серьёзный разговор с родителями. Ну, читал и на улице бегал ― всё!

Начал мозги менять свои в конце концов. Здесь роль сыграло следующее. У маминой сестры в соседях была очень хорошая учительница немецкого языка Эстрелла Марковна. Она сама из прибалтийских евреев происходила, знавших немецкий язык, потому что там немецкий язык ― это был язык преподавания до революции, в Прибалтике был Дерптский университет, там на немецком языке было преподавание, там городские жители ― это немцы по преимуществу. Литовское, латышское население обычно сельское было. Соответственно, все там жившие русские, евреи, немцы прекрасно знали немецкий язык. Начал я заниматься с ней, я начал для себя открывать немецкий язык. Оказалось, что в немецком языке есть артикли, о которых я не имел представления! У неё книжки были детские, она со мной детские песенки разучивала. Книжки ещё тех времён, дореволюционных, на немецком языке.

Яркие, богато иллюстрированные…

Не то слово! Прекрасно сделанные книги, маленькие, небольшие брошюрки. Я их брал к себе домой, с ними дома занимался, и я в язык немецкий влюбился. Кончилось тем, что я в седьмом классе занял первое место на олимпиаде городской по немецкому языку, с грамотой, всё честь по чести. Поэтому я считал, что я немецкий хорошо знаю. Я сказал, что не буду и деньги жалко. Родители настояли, и я действительно занимался немецким языком с школьной учительнице, и она меня хорошо подготовила. Потому что там о грамматике шла речь. Немецкая грамматика, как известно, сложнее, чем английская грамматика.

С литературой ― учителя нашли, преподавателя из Кишинёвского университета, она работала там, тоже знакомая оказалось моих родственников. Я на собеседовании ей понравился, особенно впечатлило её, когда она начала проверять на общую культуру, что я читал работы Энгельса «Роль труда», читал философские работы Маркса и Энгельса, простейшие. В общем, она была крайне удивлена, в итоге я был взят, естественно, не философией, а литературой занимался.

Ну, а историей уже сам.

 

«Тему на сочинении дали убийственную!»

Приехал я с папой в Московский университет, под Москвой жила и живёт семья папиной сестры, в городе Наро-Фоминске, от Москвы 70 км ― мы у них остановились. Я получил общежитие как абитуриент и на курсы там походил.

У вас были подготовительные курсы?

В Москве двухнедельные курсы были, бесплатные, прекрасно читали их преподаватели, я благодарен им. Там был такой расклад: семь человек на место. Это считалось мало, потому что там ещё набор на специальность история искусств ― там 10 человек на место, в историко-архивном ― 15–20 человек на место. Дальше начал сдавать экзамены. Получилось 753 заявления на 100 человек набора ― 7,5 даже. Пошли экзамены. Первый экзамен ― сочинение, на предмет отсева всех и вся. Тему дали убийственную! Я такие темы никогда не писал: «Образы рабочих в романе Горького “Мать”». Это на убийство тема! Только на это она была рассчитана. Я писал сочинение очень хорошо, без хвастовства, мои сочинения зачитывали в других классах как такие творческие сочинения. Но они по другой совершенно тематике были, по другим писателям! Хотя Горький достойный, я был готов про Клима Самгина писать, но не про образы рабочих! Даже про «Мать» был готов писать, но не про образы рабочих!

Короче говоря, я получил «тройку» по сочинению. Взял, посмотрел ― там одна или две ошибки были орфографические, всё остальное ― что-то там не раскрыто. Слава богу, «тройку», потому что было получено за этот первый экзамен больше 200 «двоек»!

Ребята, наверное, всё-таки не глупые туда шли!

Да. Дальше пошли другие устные экзамены. Я по русскому языку получил «четвёрку», полагаю, несправедливо. На немецком языке вообще был большой завал, элементарно: зашли шесть человек, из них пятеро вышли с «двойками». Я вышел с «четвёркой». Причём я на все вопросы отвечал, всё ответил. Я экзамен сдаю, слева, справа сидят два учителя. Я отвечаю и разговорный, и конструкции грамматические. Она говорит: «Вы так хорошо знаете, а вот это вы знаете?» Вытаскивает мне ещё что-то. Я по своей глупости: «Знаю, сейчас отвечаю». Она: «Для вас это очень легко». Убирает этот листочек, который я уже фактически пошёл отвечать, вытаскивает другой, на котором я получил «четвёрку». Шестеро зашло, пятеро получили «двойки». Я выхожу, что называется, с опрокинутым лицом. Из нашей шестёрки там сидят: «Слушай, тебя заваливали по-чёрному!»

По истории получил «пять». Даже не до конца слушали! До сего дня помню: Февральская революция и монгольское нашествие ― в деталях всё отвечал. Баллов не хватило.

Как описать ваше состояние?

Состояние растерянности абсолютное! Главное ― воплощение несправедливости того, что произошло. Гадать, почему это было, я даже не хочу. В итоге, я где-то и благодарен, потому что и без них всё состоялось: я занимался и занимаюсь тем, что хотел и что нравится. Но осадочек остался. Есть такое выражение, очень хорошее, очень точное! Я до сего дня в разговоре об этом откровенно говорю.

Родня моя наро-фоминская говорит: «Слушай, у тебя же сдано всё-таки. Попробуй подать документы в один из подмосковных вузов, в частности, в Коломне. Может, там недобор». Поехал.

Не теряя года?

Абсолютно. Через три-четыре дня я уже был в Коломне. Это был конец августа, тогда экзамены сдавали с 1 августа. Время сдачи экзаменов было определено с 1 августа по 20 августа, зачисление до 25, это практически по всем вузам страны, кроме нескольких вузов, которые были в Москве и в Ленинграде ― это сверхпопулярные вузы: МФТИ, МИФИ ― они были с 1 июля, пораньше. Для того чтобы те, кто не прошёл там, могли с 1 августа поступать туда, куда они хотели.

Вам пришлось заново пересдавать всё?

Нет. Я приехал, мне справку дали, соответственно, показал приёмной комиссии, меня направили к Петру Михайловичу Андрееву, что он скажет. Андреев сказал: «У нас набор завершён, но у нас сейчас есть категория абитуриентов, которые не набрали баллы, но баллы в общем-то хорошие, и оценки хорошие и так далее». Показал свой аттестат, у меня там три «четвёрки» только. Эта категория ― кандидаты, которые принимались с правом посещения лекций, семинарских занятий и сдачи экзаменов, но без стипендий, без общежития, в общем, на птичьих правах. Но я в списке, меня спрашивают и так далее, и так далее.

Соответственно, после первой сессии, что с нами делать, понятно: или оставлять или выбрасывать. Если учесть, что в то время достаточно жёстко подходили к первому курсу, и отчисления на первом курсе были на раз-два-три, то это освобождались места для этих самых кандидатов. Это была практика экспериментальная, она год или два всего-навсего применялась по стране, и в Коломне в том числе, потом её отменили. Я, сдав первую сессию на все «пятёрки», был зачислен.

Сколько таких кандидатов было на вашем курсе?

Человека три-четыре.

Эти полгода вам как-то приходилось же решать бытовые вопросы, жилищные?..

Да. Папа уехал, его функция была исчерпана. Я сейчас вернусь к вступительным экзаменам, точнее, перед вступительным экзаменом. Папа как чувствовал, он говорил: «Я в тебе уверен, но с немецким языком надо ещё позаниматься». Я с этим юношеским гонором: «Да зачем? Я и так, меня же готовили!» «Нет, ― говорит, ― надо!» Он посмотрел висящие объявления, а там немецкого нет, только английский. Папа ― человек уже взрослый, опытный, он позвонил репетитору по английскому языку: «Вы не можете по немецкому репетитора порекомендовать?» Тот говорит: «Конечно». Назвал адрес, назвал имя и отчество человека. Это уже в Москве было, когда мы приехали в Москву, остановились у родственников в Наро-Фоминске. Папа туда-сюда ездил всё время, приезжал ко мне, когда я в общежитие находился, он с этим немецким ко мне и пристал. Я поехал к этому учителю, оказался очень-очень возрастной профессор, это дома на Старом Арбате ― я зашёл в академическую квартиру, с этими книгами, которые уходили под потолок, со стеллажами, сзапахом книг, который я до сего дня помню, с этим обращением ко мне на «вы» ― видимо, это та старая профессура, он так ко мне обращался. Он меня по языку чуть-чуть поэкзаменовал (я пришёл с папой в первый раз, конечно), он говорит: «Неплохо, но нужно шлифовать». И я у него занимался практически каждый день, где-то через день, до момента экзамена. Но не помогло.

Но в чём-то другом наверняка помогло!

100 %! Потому что он меня в язык не просто влюбил, он прелесть этого языка показал. Он мне говорил: «Все считают немецкий язык грубым языком, языком жёстким, языком команды, который скорее для плаца подходит, чем для общения. Тем не менее, когда начинаешь читать по-настоящему Гейне или Гёте, это совершенно другой язык! Он у фельдфебеля лающий язык, потому что он фельдфебель. Это другой язык». Он мне читал стихи Гейне и Гёте, и действительно я услышал по-настоящему. Вопрос возникает: почему я раньше не слышал? Не читалось в школе, а учительница немецкого языка больше грамматикой со мной занималась, темами разговорными, которые на экзамене бывают ― то есть, прагматическая цель решалась. Единственное, на что было похоже занятие с этим учителем, московским преподавателем, это то, что с Эстеллой Марковной я детские песенки пел и стихи читал. Так что всё здесь оказалось своеобразно.

Когда уже я в Коломну приехал, я оказался очень хорошо знающим немецкий язык. Мне потом говорили, что я единственный мог разговаривать с нашей учительницей по немецкому языку свободно: она нам что-то говорит, я отвечаю, остальные слушают. Это дали предыдущие занятия.

 

«Я получил место в коридорчике»

Какой состав вашей группы был? Это в основном ребята приезжие или местные?

Местные ― Коломна плюс округа: коломенские, озёрские, зарайские, серебрянопрудские были, московские были в том числе, егорьевские. Были одногодки мои ― после школы, были несколько человек после службы в армии. Нас всех удивил студент, который уже имел двух детей. Это был Заидов Алаверды Кулиевич. Он работал в Егорьевске, точнее, под Егорьевском, в детском доме, и у него не было высшего образования. Мы его все уважали. Он инвалид был, у него нога была повреждена, он ходил прихрамывая, в специальной обуви, очень хороший человек, товарищ очень хороший, душевный абсолютно, понимающий нас, относящийся к нам строго. Он старше нас был на 7-8 лет, если не больше, дед, что называется. Но мы с ним на «ты», он с нами на «ты». Он закончил вместе с нами прекрасно, уехал потом работать. Больше я его не встречал. Дальнейшую его судьбу пытался через интернет выяснить ― нигде он не проявлялся. Но у меня осталось очень хорошее о нём впечатление.

Да, бытовые вопросы. Приехала мама уже.

Папа уехал, нужно было маме устроить вас!

Да, она нашла квартиру ― и очень быстро, и недалеко. Она, как человек решительный, зашла в первый дом по улице Дзержинского, из этих старых домов, которые вдоль линии электропередач идут, где-то на середине. Спросила, где здесь дают квартиры студентам. И она получила сразу же адрес. То, что для меня было бы, конечно, неподъёмно, довольно быстро было решено: на улице Спартаковской, в старом деревянном доме, обычном доме я был пристроен. Кроме меня там было ещё пятеро таких жильцов. Комнаты я не получил ― они все в комнате жили. Я получил место в коридорчике. Там был топчан, туда принесли маленький столик, стульчик, этот тупиковый коридорчик отгородили занавесочкой, туда лампу настольную провели ― таким образом, я был с лампой. Понятно, вся постель у меня была. Всё, живи!

А я абсолютно спокойно к этому относился. Кроме меня там ещё два студента жили и трое рабочих с Коломенского завода. Двое были из Озёр, один коломенский, он почему-то решил не жить с родителями, трое работяг, двое этих студентов, я шестой. Отношения были очень хорошие между нами. Народ попивал, я к этому не пристрастился, хотя и не отказывался, вместе с ними за столом сидел. Кстати, с того времени я полностью этот ассортимент, от «Зубровки» с ценами в голове держу! Хотя любителем не стал, и слава богу, конечно! Кстати, когда уже стало ясно, что здесь я остаюсь, папа сказал: «Ты будешь жить среди молодёжи, а молодёжь пьёт. Тебе тоже придётся». Хотя у нас дома ― Молдавия, вы же понимаете! ― и вина стояли, коньяк стоял, папа чуть-чуть в рот брал. В подвале обычно стояла пара десятилитровых бутылей вина. Но это не привело к пьянству абсолютно никакому! На праздники ― пожалуйста. Мама чаще, но здесь была причина: она когда операции делала, в больнице работала, у неё операции были детские ― она после того, как операция сделана, домой возвращалась и выпивала или немножко водки, если водки не было, то вина (коньяк нет). Ложилась спать больным ухом вверх, чтобы не слышно было. Если честно, операции у неё были практически каждую неделю, операционный день у неё был, она таким образом «злоупотребляла», снимала стресс таким образом. Она сама посмеивались над этим и говорила: «Я на фронте не спилась, здесь что ли спиться?!» Она на фронте отдавала свои фронтовые 100 грамм мужчинам.

Вас папа-то остерегал таким образом?

Да, он сказал: «Тебе тоже придётся пить. Пей. Но главное, чтобы ты носил, а не тебя носили!» Так оно действительно и было.

Это было ваше погружение в среду?

Да, в другую совершенно среду, потому что среда, в которой я был в Кишинёве, это среда другая, такого рода среду я просто не знал. Я как-то в неё погрузился, адаптировался, не считал, что я столичная штучка и всё прочее, ни в коей мере. Я себя совершенно спокойно вёл, и с этими ребятами у меня были прекрасные отношения. Тем более, что я рассказывать любил. «Чему тебя там учат, расскажи». У меня был опыт таких рассказов со времён ещё ученичества, когда я в школе был школьным политинформатором. В своё время было то, что сейчас начали у нас вводить ― раз в неделю разговор о важном, о главном. Это придумки сегодняшнего дня, неплохие, кстати, здесь нужно похвалить. А в своё время в каждом классе был политинформатор, на уроках истории обычно или классный час, по-разному (раз в неделю был классный час) выступал и рассказывал, что происходит в стране, в мире. Я ни в коем случае не хотел повторять то, что говорили по телевизору или писали в газетах. Родители мои выписывали всякие журналы и газеты. Я не обременял их, я покупал каждую неделю два издания. Одно ― «За рубежом», такая была газета. В нашем понимании сегодня ― дайджест тех публикаций, которые были в мире о текущих событиях, еженедельник. Там преимущественно были публикации из газет стран социализма, но в том числе и капитализма, и нейтральных стран. Это была совершенно другая трактовка, многие события, которые у нас проскакивали мимо, или рассматривались крайне ограниченно, там более полно звучали. Второе издание ― журнал «Новое время», он выходил в Москве на нескольких языках: на английском, на немецком языке, на итальянском, на французском и на русском. Его готовило Агентство печати «Новости». Там были аналитические прекрасные статьи по международной политике, по событиям в мире и так далее. Это означало, что я то выдавал, что ни в телевизионном экране, ни на радио не присутствовало, ни тем более в газетах. И неплохо у меня получалось. Когда у нас были семинары учителей или директоров, то меня выпихивали ― политинформацию образцовую показать учителям, как такое бывает. Это не ради хвастовства ― я просто говорю, откуда это желание говорить и умение говорить взялось. И я этим ребятам рассказывал, им интересно было и мне тоже приятно. Больше там по древней истории было, но всё равно интересно! Так что такое погружение.

Полгода вы там прожили в таких условиях?

Год я прожил.

Даже после того, как вы сдали зимнюю сессию, вам сразу не дали общежитие?

Нет, уже всё было распределено. Но я получил аккордеон! Я его принёс на квартиру, и мы там песни пели, даже выплясывали соответственно. В связи с тем, что это же аккордеон, он же орёт, его слышно было далеко за пределами комнаты, где мы устраивали эти песни иногда и пляски (песни шли под стакан, в первую очередь), хозяйка говорит: «Что ты здесь только играешь? Соседи мне говорят: “Что он играет в доме? Пусть выйдет на улицу!”» Это же улица Спартаковская, тип деревенской улицы, с обеих сторон обычные деревянные дома с палисадниками. Она сказала: «Выходи и поиграй!» Нельзя не уважить!

Было место, где это можно сделать, скамеечка?

Да. Перед палисадником, перед заборчиком дом, там скамеечка, чтобы бабушкам выйти посидеть. Я выходил туда, садился, публика возле меня располагалась, я играл публике на аккордеоне, народ ещё подтанцовывал. Я делал это с удовольствием! Народ пел, я тоже вместе с ними подпевал.

Собиралась улица?

Не улица, конечно, но ближайшие дома собирались, и те, кто постарше, потом те, кто помоложе. Любой должен был быть репертуар представлен: и песни, и танго, и русского, вполне понятно, ― что хотите!

 

«Аккордеон меня и подкармливал иногда»

Это 1966—1967?

Да. Потом я получил общежитие, уже жил в общежитии, там нас было пять человек в комнате, шестой спал «на вертолёте» ― это раскладушка.

Как определяли, кто на раскладушке будет спать?

Он последний пришёл! Нужно приходить вовремя!

Это его уже постоянно место было?

Совершенно верно. Когда зашли: там моё место будет, возле окна ― там возле окна я и находился, в отдалении от двери. Это первое общежитие, потому что в перевозе из старого здания в новое здание мы участвовали ― мы книги перевозили, часть мебели из старого здания, стулья и прочее, с Зайцева. Общежитие раньше сдали. Но ведь каждый раз заново заселялись. Оттуда ушли четверокурсники, пришли новые. Я там жил с аккордеоном.

В этом смысле аккордеон меня и подкармливал иногда: я на свадьбах студенческих играл, но не за деньги, а за еду. Правда, там потом звучало: «Гармонисту стакан!» Я не отказывался, пригублю чуть-чуть, так смочу губы ― и дальше играю. Неплохо было в смысле еды, тем более что ещё с собой давали. То же самое было, когда меня однокурсник попросил поехать к нему в Конобеево на свадьбу. Я сам нёс аккордеон, я уже был взрослый, физически крепкий, я качал себя. Там то же самое: денег никаких я не взял, зато наелся, ещё с собой дали.

Вопрос в том, чтобы наесться, всё-таки был? Стипендии особо не хватало?

Стипендия была 28 рублей. Конечно, мало было. Родители мне присылали в месяц по 30 рублей, плюс посылки были. Естественно, я не жрал эту посылку сам под кроватью, ели все. Присылали то, что предполагало условно долгое хранение: сало с прожилками, хорошее сало, сухая колбаса, орехи были, они питательные, и время от времени мама какой-нибудь туда пирог закладывала или конфеты забрасывала.

Как это всё способно было храниться долго?

Колбаса хранится долго. Неделю мы это ели. Каждый приносил своё: то картошку привозил, то сало привозил, то самогон привозил… Я его не любил, запах у него свекольный, ужасный, а я «испорчен» был хорошим вином. Это не гонор мой. Кстати, все знали, не приставал никто в этом смысле, всё спокойно было.

Так что в смысле бытовом общежитие было. В общежитии как все жил. Благо, оно находилось рядом с институтом ― добежал, даже не надевали пальто зимой, свитерок…

 

«Коломенские ворота ― их руками прямо трогал!»

За пределы кампуса институтского выходили? Когда состоялась ваша первая встреча со Старой Коломной?

Это я пошёл сам смотреть город. Вообще Старый город ― это место, где находился пединститут, поэтому туда приехал ― и уже в Старом городе. Я пошёл смотреть кремль. Не считая московского, я нигде не видел кремлей так близко, что можно было куда угодно зайти, залезть и всё прочее. Тем более, что можно было спокойно подниматься на колокольню в то время. Поразительно!

На вас это произвело впечатление?

Не то слово! Огромное сооружение! Но с другой стороны, на меня произвела впечатление степень заброшенности. Успенский собор был закрыт, я глазел внутри, неухоженно было, где-то побито, грязь и пыль. Разбитый кремль меня просто угнетал. К тому же ещё не началось расселение из монастыря Ново-Голутвина, там полно всякого люда было. Я ходил, смотрел. На меня так: «Что ты здесь ходишь?» Понятно, общежитие же было, там люди жили. Отсюда парадокс величественности сооружения и степени его сохранности. Какая-то горечь была. Всё-таки памятник истории, мы учили, там написано: охраняется государством. Только что танками не разрушили, а всё остальное вполне естественно…

Плюс в Старом городе особняки мне очень понравились, коломенские ворота ― их руками прямо трогал! Потому что они особое какое-то сооружение, ворот специально где-то я не видел, а ту всё это… Меня удивила компактность города и сочетание, как мы сейчас говорим, и я теперь уже знаю, застройки регулярные, но квадратные застройки, с элементами хаоса в старой части города и того, что в самом кремле было. Виды очень красивые открывались с Блюдечка, на Москву-реку, очень красиво, особенно вечером. Как-то я попал туда вечером, просто был летний вечер, туда пошёл, прогулялся ― картина уникальнейшая! Я таким же образом погрузился в древнюю историю, когда был в 1990 году в Николаеве на конференции большой всесоюзной по краеведению историческому, и нас повезли на территорию античного города. Тоже вечер был поздний, потому что туда поздно автобус добрался, там несколько других точек было. Уже плохо видно, но уходящее солнце, стоящие эти колонны античные, настоящие, с канелюрами (с желобками), честь по чести, тишина и собак нет, никто не лает. Я сразу вспомнил Блюдечко, этот взгляд на Москву-реку с этими поворотами, излучинами ― тоже тишина, тоже народу нет, тоже я один… Такое погружение в историю действует. С этой стороны город показался.

С другой стороны, когда я ехал первый раз, я название не знал станции. Мне сказали ехать до Голутвина, а я понял «до Голубкина». Когда спросил в кассе, там сказали: «Голубкина нет, есть Голутвин. Скорее всего, просто ошиблись». Потом увидел настоящее название. Трамвай есть ― я удивился.

Что вы ожидали?

Ничего, потому что я не видел таких городов. Я был в небольших городах в Молдавии, но они другие.

Вы знали, что вы в маленький город едете?

Конечно. Оживлённый город, раз. Во-вторых, трамвай ― удивление было абсолютное. Такое сочетание внутри старого города и старого и нового для меня было удивительно. Что я имею в виду: эта средневековая часть, условно связанная с кремлём, прилегающий посад, там, чуть в отдалении, бывшая гостиница Фролова ― бывший горком партии, напротив, памятника Ленину, площадь такая красивая, обрамление красивое ― клумбы красивые, сквер такой идёт, двухзальный кинотеатр рядом прекрасный… Сочетается и то, и другое!

Скорее благожелательное впечатление у вас было от города?

Да. Хотя контраст был с городом, где я родился и жил, огромнейший с точки зрения ухоженности города, с точки зрения тротуаров, дорог ― разбиты были, отремонтированности домов городских… Большое было количество улиц, вообще не имеющих никакого, условно говоря, твёрдого покрытия, булыжника даже. Особенно в районе Зелёной, где я жил, на Спартаковской, там деревенская улица с просёлочной дорогой и не более того. Я был просто поражён, как такое может быть.

 

Революция в торговле

Ещё такой контраст магазинов, интерьеров, внутреннего устройства магазина, которые были для меня весьма понятны ― это XIX век. И одновременно лавки, которые были на первом этаже домов бывших купеческих, которые были маленькие, тёмные и так далее, и так далее. Я сейчас поясню, чтобы было понятно. Если вы знаете, был такой Морозовский магазин хлебный на Октябрьской Революции, на углу, здесь недалеко от нас. Там кафельный пол, там красивые витрины старые, деревянные со стеклом, там большие окна, всё залито светом. Всё это были магазины образца второй половины XIX века. Это сейчас я это знаю, потому что я изучал историю предпринимательства, изучал архитектуру, теперь я могу говорить. Такие магазины и сегодня нас радуют на отрезке улиц Октябрьской Революции, между площадью, условно говоря, аптекой (кстати, аптека тоже из такого рода) и улицей Грунта. Там прямо от угла идёт небольшой магазинчик, там книжный магазин был, с большими окнами, огромными витринами. И книжный магазин такой же, по Октябрьской Революции. Это другие совершенно интерьеры! Напротив ещё магазин был канцелярских товаров, в таком полуподвале находится ― тоже.

Сейчас, конечно, не сохранились, эти интерьеры.

Нет, конечно. Тогда и окна эти сохранялись, дающие свет. Ведь смысл этой революции своеобразной в торговле, когда пошёл отказ от торговли лавочной в пользу торговли магазинной. Переход состоялся в крупных городах ― Москва, губернские центры (я говорю о второй половине XIX века), потом по системе трансляций он добрался до уездных городов. Как раз тогда эти уездные города обзавелись такими новыми магазинами, совершенно иной конфигурации, с возможным там выставлением всяких рекламных элементов. Эти самые «Три поросёнка» ― откуда они? Оттуда шли. Нынешний магазин, может быть, это бывший магазин ювелирных изделий, напротив, за углом, ― он же такой же, из этих магазинов!

Я такие магазины видел в крупных городах, и в Одессе в том числе. И в том же самом городе, чуть-чуть подальше отойти, там дальше находятся магазины, которые располагались в старых купеческих лавках. Они небольшие были, я понимаю, что они свою функцию исполняли в то время. В этом отношении построенный магазин, бывший Ханзель, нам хорошо известный, это был из тех же магазинов нового типа, его строили с панорамными окнами, с тяжёлыми дверьми. Всё это оттуда шло.

В Ханзель заходили? Как там всё было устроено?

Конечно. Но мне надо отделить впечатления более поздние от более ранних.

Если более раннее, прямо к моменту вашего появления в городе.

Это был универсальный магазин. Это означает, что там было всё. Если я не ошибаюсь, то с правой стороны от входа была одежда (там же два зала больших было), а с левой стороны было всё то, что связано было с промышленными товарами, в нашем понимании. Из всего, что там было, я запомнил очень хорошо музыкальный отдел!

Это был единственный музыкальный?

Да, насколько я помню. Там трубы лежали, это я точно помню, духовые там лежали, там были аккордеоны. Несколько раз было следующим образом: семья покупала аккордеон, и продавец говорил: «Видите, как? ― меха разводили, нажимали, его подводили. ― Как тебе эти ремни подтянуть… нажми». Он нажимал ― звук есть как будто. Я ещё в студентах был, подходил: «Давайте, попробую как он работает». ― «Умеешь?» ― «Умею». Дальше я его надевал, все ноты туда, все обратно правой руки, потом все басы левой пробегал. «Ну, сыграй что-нибудь хотя бы!» Я чуть-чуть поиграю ― «Берите, хороший аккордеон». Сразу скажу: все аккордеоны были наши, советские. У них звук был, конечно, другой, чем у Royal Standart или Weltmeister, но я об этом ничего не говорил, потому что они с точки зрения своего состояния рабочего были, конечно, в идеальном состоянии. В этом смысле всё хорошо.

Струнные там были, гитары, мандолины. Домры не помню, балалаек не запомнил. Домр, скорее всего, нет, потому что она как-то здесь не очень работает.

Что касается одежды, она была с правой стороны, но я там ничего не покупал по причине отсутствия денег.

Хотя книги я покупал. Книги покупал я в Голутвине ― один магазин «Книжный мир» на Окском, второй магазин в центре города, здесь, у нас за углом. Потом уже, когда позднее открыли магазин на улице Зелёной, которая упирается в Добролюбова, в этой точке, это уже было много позднее. В своё время покупал именно в этих двух местах.

Вас устраивал состав книг в книжных магазинах?

Конечно. Тем более там много книг было продаваемых за очень маленькую цену. Их не брали, они были никому не нужны. Например, Манфред «История Французской революции» за 10 копеек. Книги были, например, Августа Бебеля. Я эти книги брал, покупал. Они у меня реально были, читал книги.

Это относили в общежитие, в комнатку?

Не комнат, я их под кровать или на шкаф забрасывал, и они там себе спокойно жили.

Ваши однокурсники у вас просили книги?

Так они тоже покупали! К сожалению, отсутствие денег не дало возможность купить то, что было предложено кафедрой по подписке в 1960-е годы. Это Ключевский, Соловьёв и Карамзин, это были первые издания 1960-х. Но их купил наш уважаемый институт, библиотека, и они в этом смысле были: пользуйся, пожалуйста. Себе такие книги я просто не покупал. Зато я в Москве ходил в букинистические магазины постоянно, когда туда приезжал, на Арбат особенно любил ходить в букинистический книжный и в антиквариат ― туда я ходил просто поглазеть, откровенно говорю, на красивое. Это в студенческие годы.

 

«Музей до обеда, потом свободный человек»

Как часто в Москву ездили?

Во-первых, я ездил к родственникам в Наро-Фоминск через Москву. И ездил примерно раз в две-три недели. Я выезжал обычно днём в субботу, если там какая-то не очень важная пара, то я её пропускал. На первую я ходил, потом на электричку и в Москву.

Тогда уже электрички ходили?

1.45 рублей стоил билет, не меняясь долгие годы.

Вы покупали билет?

Как студент, за половину, 73 копейки.

Не жалели, не бегали?

Редко. Несколько раз я пробегал со своими вместе, не один же я ездил. Потом я раз поскользнулся и после этого перестал.

Туда я уезжал в субботу, там весь день, до Наро-Фоминска 1:10-1:20 ехать. Там меня кормили.

На следующие две недели!

Это точно! Уезжал в 4-5 часов оттуда обычно, чтобы приехать. Моя тётя, меня очень любившая, после того, как я поел уже (завтракал, потом обедал) и где-то часа в 4-5 собирался уезжать, она мне ещё давала на дорогу полную глубокую тарелку гречневой каше. Я, как мог, отбивался. «Ты что, гречневой каши тебе до утра хватит!» Плюс давали ещё с собой несколько бутербродов, чтобы я вечером в рот взял. Так что такие туда-сюда проезды были. К тому же я выезжал так просто в Москву один.

У вас свой маршрут был какой-то?

Да. Плюс мы выезжали с нашей преподавательницей любимой, Натальей Александровной Рощиной, в музее. Но музей до обеда, потом свободный человек. Поэтому можно было или в театр пойти или в магазин пойти. Одна из покупок у меня до сих пор лежит, и я очень рад. Покупка была сделана совершенно случайно, перед магазином букинистическим на Арбате. Я когда к этому магазину подошёл, меня остановил старичок, спросил: «Газетами не интересуетесь?» ― «Какими газетами?» «А старыми». Дальше открывается этот самый «сундучок» ― у него портфель был старый кожаный, он его раскрыл и вытащил. Я смотрю ― это газета за май 1941 года. Он говорит: «Интересно?» ― «Интересно». Он вынимает ещё газету ― за 9 мая 1945 года. Ещё две газеты ― смерть Сталина и похороны Сталина. Я, когда всё это увидел, спросил: «Сколько?» Он говорит: «Рубль». Я ему рубль отдал сразу, потому что такого рода раритет!.. У меня до сих пор из этих газет три сохранились. 1941 год я отдал в надёжные руки собирателю газет, который делал выставку у нас в институте, потом и в Парфентьевской школе, где я работал. Он выставку делал газет, которые коллекционировал. Я не жалею, что отдал газету за май 1941 года ― она пошла в дело.

 

«Сердобольные поварихи нам подливали чуть-чуть побольше»

Что касается денег, их с трудом хватало, но в общем-то можно было в эти деньги уложиться. Но когда я получил после первой сессии 35 рублей, это уже много ― плюс 7 рублей. Если учесть, что стоило общежитие рубль…

За общежитие тоже из стипендии вы платили?

Конечно! Всего рубль платил из этого. Получалось на каждый день по рублю, плюс ещё родители присылали, это уже было, так сказать, неплохо. Это повышенная стипендия ― 35 рублей. В технических вузах 35 рублей была стипендия обычная, а повышенная ― ещё 20%. Педвузы меньше оплачивались, если это слово к стипендии применительно. Нам хватало. Нам обед стоил копейки.

Где обедали?

Можно было обедать в двух местах. Первое место ― это в нашем институте. Туда набегала толпища! Ты стоишь возле этих запахов невероятных, эта очередь медленно идёт ― это, конечно, пытка, испытание то ещё. В итоге мы нашей комнатой нашли местечко, где можно было прекрасно поесть, и больше того, даже могли подлить добавки. Идёт речь о том, что на улице, за улицей Калинина следующей (по направлению от нашего института к улице Осипенко) была домовая кухня. Эта домовая кухня было изобретение того времени, по городу они были раскиданы. Там готовили не очень много, не для контингента студенческого, чтобы сотни кормились: там кормились, но не так. Туда служащие ходили, туда приходили с судочками. Там они готовили сами на месте. Там обед стоил в пределах 35 копеек. Он в себя вмещал: первое ― хорошие щи, обычно, борщ, суп; второе ― это была картошка, макароны, там ещё другое мясо было, но мы брали иное ― без всяких костей, без жил ― это коровье вымя, субпродукт (какая разница, это же мясо!) ― с картошкой, самое дешёвое; запивали компотом или чаем. Приходили студенты ― сердобольные поварихи нас уже хорошо знали, они нам подливали чуть-чуть побольше первого, и мы за эти самые 35 или 40 копеек, даже бывало и меньше, благополучно наемшись (после занятий мы срывались, после третьей пары, летели сразу же голодные в эту домовую кухню), дальше в общежитие ― и там спали! Полное пузо ― как не спать! Но недолго! Потому что дальше был подъём ― и в библиотеку. Библиотека раньше до 9 часов работала. Мы там сидели, или у нашей заведующей кабинетом Валентины Матвеевны Макаровой, где были книги, журналы. На факультете мы занимались до окончания её рабочего времени, а потом она нам ключи оставляла ― старые времена!.. До 8 мы там точно сидели, потому что уже к тому времени в общежитии нас ожидал ужин. Ужин ― обычно привезённая картошка, её варили (ребята привозили картошку из дому, её эту картошку чистили на кухне).

У вас дежурство было такое?

Нет, кто хотел, тот привозил. У кого время было, тот и готовил. Ужин в себя включал обычно картошку или макароны, но с ними возиться… проще было картошку сварить. Дальше банка шла с мясными консервами, с ними эту картошку перемешали, съели. Второй вариант ― вообще без условно второго: покупалась банка щей или борща, с водой разводили и ели ещё раз на ночь благополучно. Покупали стеклянную банку в магазине, всю её съедали, как раз на пятерых вполне хватало. Кухня была, там газ был, всё это делали.

Молочное минимально ели ― хранить же… По этой причине, принесли ― утром съели. Я не запомнил холодильник, наверное, были, но как-то я лично практически не пользовался. С утречка если брать, то чай, бутерброд с колбасой. Колбасу покупали так: днём купили, вечером она была частично съедена, утром её оприходовали, конец. И одно из любимых видов ― это было сгущённое молоко на хлеб. Моя жена потом смеялась надо мной, что я приходил в институт, у меня на свитере пятнышки от сгущёнки! Поэтому никаких проблем с едой, в общем-то, практически не было, нам вполне хватало. Привозили из дому ещё. Ребята ездили раз в неделю домой, к себе в Луховицы, в Зарайск, в Озёры, они привозили оттуда домашнюю еду, её доедали. Посылки были. Поэтому ни о ком голодании речи не было, но кушать хотелось! Если вкусное, то почему не оприходовать?!

 

«Помощь людям была стопроцентной»

Завершим бытовую студенческую тему: бани, постирочные ― эти вопросы как решались?

Всё по тем временам было предусмотрено. Постель нам меняли в общежитии кастелянши. Когда я жил в квартире, то я свою постель собирал и относил в приёмный пункт стирки белья. Получал обратно глаженое и чистое.

Эти пункты ― Дома быта?

В районе улицы Калинина и подальше, по направлению к Осипенко, кажется, улица Красина. Там был такой приёмный пункт. Я туда относил, живя на частной квартире. Потом, будучи в студентах, тоже туда относил для постирки. Постельное бельё. Получал обратно глаженое, чистое. Номерок только пришит. Полотенца туда же шли, майки шли. Остальное сам стирал. Рубашки туда отправлял. Где-то раз в неделю примерно это всё происходило. Когда уже я в общежитии жил, там выдавали постельное бельё и полотенце. Но рубашки всё равно иди стирай. К тому же я хотел иметь своё полотенце, его тоже относил и майку свою туда тоже относил.

Эти пункты так и назывались?

Да, пункты приёма белья.

Кто этим пользовался? Горожане?

Тоже пользовались. Я получал обратно перевязанный или в бумагу завёрнутый пакет с бельём, с номерами своими. Там всегда были заполнены стеллажи. Один из таких пунктов находился в домах по улице Кирова, где сейчас находится библиотека Королёва, там было внутри. Улица ― парадная часть, там, со двора, в полуподвальчике… Я туда носил, даже когда семья у меня была.

Машинками они стирали?

Насколько я понял, за нашей большой баней на площади нынешней Шевлягинской был большой комбинат банно-прачечный, там были большие стиральные машины, там всё это стиралось.

То есть это сеть такая была?

Да. Приёмные пункты ― только пункты, а всё уходило туда, на этот комбинат. Аналогично с химчисткой. В этом смысле помощь таким, как я, и не только я ― многие люди этим пользовались, была стопроцентной! Никаких проблем я не испытывал. Это недорого было, я в студентах это делал.

Что касается бани, туда, где коломзаводская, было далеко, я ходил в баню ЗТС. Даже когда в общежитии уже можно было мыться в душе, я всё равно в баню ЗТС ходил, потому что привычней была баня с детства.

Никакой трагедии здесь не было и быть не могло. В этом смысле для меня самообслуживание ― совершенно нормальная, естественная вещь, и она не вызывала у меня никакой стрессовой реакции, что я что-то не умею. Я всё умел. К самообслуживанию до сего дня полностью готов! И в этом смысле проживание в общежитии, да и жизнь в Кишинёве, меня ко всему приучила. Потому что мама работала очень много, у неё полторы ставки было. И когда она не успевала приготовить, она мне давала денег: иди в студенческую столовую. Недалеко находился городок студенческий Кишинёвского университета, я туда шёл благополучно, там ел всё подряд, рыбу не любил, рыбный суп не брал, всё остальное ел. Если учесть, что в то время, это начало 1960-х годов, на столах был хлеб общей доступности…

Ещё хрущёвская инициатива…

Да-да-да! И белый, и чёрный хлеб. Можно было сколько хочешь этого хлеба есть. Правда, не поощрялось с собой уносить, и никто не уносил. Кусочек кто-то возьмёт, спрячет, но чтобы буханки таскать ― этого не было.

Эта общественная еда для меня была совершенно естественной вещью. Кушать где-то ― это не трагедия. Единственное, что мне мама говорила: «Ты должен обязательно есть каждый день первое. Чтобы не заработать язву желудка. Поэтому обязательно ешь, не голодай!» Но я не голодал.

 

«Я был внесён в институт и поднят на третий этаж!»

Про неформальную студенческую жизнь. Складывается ощущение, что у вас аудитория, библиотека, ну, и на каких-то праздниках студенческих… А в город были вылазки на какие-то танцы?..

Я не любитель был танцев, ещё со времён своего школьного детства, потому что один раз был там ― такое количество пьяных… Там постоянно возникали драки.

В Кишинёве?

Да. Плюс я стеснялся одновременно. Внутренне такое было, юноша совсем. Там пригласить… Со своими одноклассниками ― это понятно, но куда-то ходить… ты не знаешь, тебя не знают. Тем более это всё сопровождалось неприятной атмосферой назревающих драк. Один раз я в Коломне, пошёл ― здесь то же самое. Не то чтоб что драки были, нет, конечно, но тоже такая немножко напряжённая, для меня, по крайней мере, атмосфера. Жена моя ходила на танцы, но не особенно любила тоже. Так что на общественные танцы ― нет. А у себя в общежитии собирались студенты, отмечали те или иные праздники, в комнате, собирались, песни пели и всё прочее. Я уже об этом говорил, танцевать не танцевали. В моде была гитара, вполне понятно, отсюда песня Высоцкого, репертуар до сих пор в голове сидит. Естественно, что в этой ситуации как-то аккордеон не очень котировался, больше гитара работала, аккордеон немножко для другого был. Но всё это было в дело.

Вы гитару не хотели освоить?

Я пытался, как-то не получалось, я начал пальцы сбивать. Если пальцы сбить, то как играть на аккордеоне? На том дело закончилось. Хотя очень хотелось, и я некоторые мелодии до сих пор могу на одной струне подобрать, но не более того. Остающиеся от струн следы…

Устраивали групповые праздники ― 8 Марта, 23 Февраля ― на этаже у себя. Украшали аудиторию картинками всякими, покупали элементарные пирожные, какие-то пирожки для интереса. Там аккордеон был уже востребован, потому что под него танцевали. Были, конечно, и проигрыватели.

Один раз был случай, когда я вспомнил своё школьное детство с доставкой аккордеона. К 8 Марта мы готовились, я поскользнулся и ногу подвернул, простейший элементарный вывих ― не пойдёшь, но всё было запланировано. Дальше было самое весёлое: аккордеон несли впереди меня. Я, сидя на руках у двоих однокурсников, которые руки вот так сложили, обняв их за плечи, был внесён в институт и поднят на третий этаж! Правда, последний пролёт я уже шёл сам, прихрамывая, потому что до второго донести тяжеловато, дальше я сам уже поднимался, на третий этаж. Поиграл ― и таким же образом вернули меня. Как вещь положили на место! Это реально было!

Что ценно, что с лучшей стороны характеризует наших преподавателей, в частности, Наталью Александровну Рощину: она нашу группу пригласила к себе на дачу в Пески, и мы к ней поехали. Это было на 9 Мая. Поехали утром рано к ней. Я с аккордеоном, вполне понятно, на электричке до Песков, дальше через лесок, через посёлок, через лесок, дальше дачный посёлок наших преподавателей. Она нам там устроила соответствующий стол с минимальным питьём, хоть там водки не было, так, чуть-чуть, и мы сами понимали, что это такое. Мы там пели, танцевали, потом в лес ушли, в лесу ещё костёр сделали. Куда без знаменитой сгущёнки, которая стала коричневой по причине её вываривания в кастрюле на огне, она стала шоколадным маслом! Мы на костре это делали.

День провели прекрасно. Обратно решили на электричку не ходить, на автобусе решили поехать. Наталью Александровну мы как могли благодарили, сели в автобус. Я для того, чтобы не таскать футляр аккордеона, я взял его за спину, чтобы спину не оттягивать, он большой, за спиной рюкзак любой носит, чтобы спину не оттягивать. Сели мы все в автобус в Коломну. Народ едет с 9 Мая, увидели меня с аккордеоном: «И что ты сидишь так впустую? Играть умеешь ― давай!» До Коломны пели военные песни. Всем автобусом! Это был 1967 год.

 

«Колонна была костюмированная ― матросы с кобурами, солдаты…»

Уже тогда активно праздновали 9 Мая?

Его активно праздновали с 1965 года. Каждый год праздновали мои родители с одноклассниками, все приходили с орденами. 9 мая 1965 года была демонстрация на центральной площади, по центральной улице в Кишинёве. Я сам ходил с этой демонстрацией. К этому рассказывали о своих родителях и выступали в школе. Я мамины ордена вытащил: у неё Красная Звезда, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За оборону Кавказа» и ещё медали… Всё это я притащил, показывал фотографии военные.

Родители как относились к этому празднику?

Особым образом, конечно, всегда так было, и до сего дня мы так к нему относимся. Здесь без каких-то изъятий. Оскорбительны были попытки нововведений в начале 1990-х годов, когда убрали с Красной площади военный парад, переместили в другое место, вообще эти демонстрации запретили фактически по Красной площади… Спасибо ветеранам.

Демонстрации в Коломне чем-то запомнились? В то время вы выходили?

Да! Флаг таскал! Факультетский флаг мне доверили нести! Это были большие демонстрации, которые начинались так: место сбора ― наш институт, когда я был студентом, уже получали готовые и несли впереди эмблему института, факультетский флаг, потом портреты членов политбюро, всякие плакаты, лозунги на растяжке, транспаранты. Настроение весёлое, хорошее.

Как к этому относились?

Очень хорошо! Пообщаться, походить, погулять! Тем более что Виктор Михайлович Андреев, декан наш, всегда болел за факультет. Он невероятный в этом смысле патриот факультета, декан наш. Всегда с деканом физмата находился в такой соревновательной части, всегда два факультета соревновались ― самые большие, самые старые в конце концов. И он всегда стремился из общей колонны нашего института выделить истфак. Это шло, по крайней мере, с того как я помнил, с самых первых демонстраций 7 Ноября и потом 1 Мая, это 1966-1967 год. Приём, который он использовал, был до безобразие прост. Когда вся колонна институтская вступала на площадь ― сначала это была та площадь, где памятник Ленину, потом это была площадь уже перед «белым домом», сегодняшняя площадь Советская, ― Виктор Михайлович, который шёл вслед за нашей эмблемой (он шёл, шли преподаватели, потом студенты), давал команду идущим впереди с эмблемой: короче шаг. Это означало, что мы должны были немножко отстать от идущего впереди факультета. Так формировался своеобразный прогал, пустота. И получалось, что все факультеты шли кучей, а эти вступали почти отдельно. Это не сепаратизм, это его желание показать факультет! Как следствие, мы получали с трибуны: «Привет преподавателям исторического факультета!» Мы орали соответствующими голосами «ура» и махали, чем можно было махать ― руками, цветами и так далее ― и шли дальше. И это было всегда!

В какой момент этот прогал начался?

Мы подходили на площадь все вместе. Когда уже ближе к трибуне, этот момент наступал ― там всего нужно 10 секунд, ведь скорость движения человеческих ног довольно велика, ― и сразу формируется расстояние 5-10 метров, чтобы мы были заметны, выделены и так далее. Так было всегда. Когда уже я, уже будучи преподавателем, сам отвечал за эту колонну, за демонстрацию, мы из этого особое представление делали. Виктор Михайлович себе не изменил, он, когда мы вступали на площадь колонной, колонна была костюмированная ― шли матросы с кобурами, шли солдаты…

Прямо из числа студентов?

Конечно, одеты в шинели! Я из воинской части привёз шинели, от моряков нынешних привёз флотскую форму соответствующую. И девочки с красными платочками шли, плюс отдельно транспаранты, на шестах, сделанных из проволоки, были цветы искусственные. Нечто невероятное было! Особенно когда мы ещё потащили «Аврору» ― это вообще было за пределами разумного! Семиметровый макет! Мы его готовили несколько дней. Он сделан из дерева и картона. Это была моя инициатива. Это уже был 1977 год, я уже был преподавателем. Чтобы такое всё придумать, я консультировался у дизайнеров, которые украшали на Коломзаводе и на ЗТС свои колонны, и они мне эту идею подсказали. Виктор Михайлович мне идею согласовал, всё было устроено. У Андреева было очень всё просто, он меня вызвал, я только начал работать: «Ты отвечаешь за демонстрацию, за нашу колонну. И она должна быть лучше, чем физмат!»

Вот это часть наших торжеств, которые были. Когда всё это завершалось, я благополучно на электричку ― и к своим родственникам в Наро-Фоминск.

 

«Культурная часть была материально обеспечена»

Ездили в театры. Будучи на экскурсиях в Москве, мы с преподавателями ездили в музей имени Пушкина, где древности и всё прочее, в Третьяковку, в Музей революции на Тверской, бывший английский клуб там располагался исторически. Ездили в Исторический музей, в музей Советской Армии ездили. Каждый раз выезд обычно предполагал для меня, что потом будет продолжение ― театр. Я тогда уже ухаживал за своей нынешней супругой, и мы с ней вечером в театр шли.

Отделялись от своих и шли вдвоём?

Да. Билеты покупали самые дешёвые, покупали в этот же день. Это не были сверхмодные спектакли, но хороший текущий репертуар. Для нас это было прелесть. Кстати, в этой связи просмотрели Островского, ещё «Маскарад» в Малом театре. Возвращались поздно на электричке. Я её до дома провожал, потом сам шёл в общежитие. В общежитии я предупреждал, что я поздно приду. Холодно было зимой, это ужас, конечно! Пешком шёл. Она жила в районе пушки, там дома 1925 года (пушка, которая стреляет, у Музея боевой славы). Я провожал её и дальше сам, мороз не мороз…

Вы шли от Голутвина?

От Коломны (станция железной дороги – ред.), там выходили, рядом потому что, поздно ночью, полвторого даже. Но это неизбежная плата за… Мы там в кафе ходили, в Москве, «Лира» и «Арфа», это два кафе за Кузнецком мостом. Я к тому времени, уже это был третий курс, был богатым человеком, поскольку я летом уже поработал в стройотряде, раз. Во-вторых, я подрабатывал, и у меня была подработка очень хорошая: я работал музыкальным руководителем в школе № 3, где я практику проходил, меня попросили там остаться, хору аккомпанировать. Я получал свои полставки 30 рублей, плюс стипендия повышенная 35, плюс родители ― 30 рублей. Это у меня получалось под 100 рублей! Я мог в кафе водить, книги мог покупать, театры мог оплачивать. Ухаживать, разумеется! Цветы не дарил. Но это всё можно было делать, я себя с деньгами, конечно, свободно чувствовал. 90 рублей получать по тем временам… Минимум зарплаты был 60.

Культурная часть была материально обеспечена. Скучно не было. Как следствие, учёба плюс то, что связано было со свободным времяпрепровождением, плюс поездки в Москву, плюс библиотеки ― это всё делало жизнь насыщенной. Читал я очень много в то время, выходило за пределы.

Институтской библиотекой в основном пользовались?

Да, в основном институтской библиотекой.

Библиотекой Лажечникова?

На первом курсе ею очень много пользовался. Я там очень много времени проводил, благо она была в нынешнем кафе, которое там сейчас располагается, шахматный клуб был позднее. Там же было деревянное здание, бывшее глухих, ещё называли его, оно сгорело, к несчастью. Оно тогда было прекрасное! Ещё нынешний магазин на улице Лажечникова, с правой стороны, где сувениры, ― там была часть библиотеки, большой читальный зал. Я там занимался, очень много, у них литература была хорошая, особенно по истории КПСС, по истории СССР. По этой причине очень интересно было там именно заниматься. И не только мне.

Свободного времени практически мало было. Учёба была просто для меня счастьем.

 

«Нас преподаватели мыслить учили, это бесценное»

Вы хорошо себя чувствовали в качестве студента? Как вы сейчас оцениваете уровень вашего образования?

Скажу слова Алексея Борисовича Мазурова, который произнёс это, отвечая на такой же вопрос, он давал интервью. Он сказал так: образование, которое он получил здесь (он про себя говорил, в бытность, когда я уже был преподавателем, но я его совершенно спокойно транслирую назад, такая реконструкция), на историческом факультете, было для него вполне достаточно, чтобы себя чувствовать уверенно и в Московском университете, и в аспирантуре, и в Институте истории Академии наук. Оно было достойным образованием!

Конечно, в силу того, что это была всё-таки не университетская, а педагогическая программа, там курсы были сокращены. Это неизбежно, это не какой-то камень в огород преподавателя. Но они очень много компенсировали из того, что говорили за пределами учебников, исходя из того, что учили нас думать, мыслить, читать, и мы сами ковырялись, нас подталкивали к этой творческой мыслительной работе. Главное было не отрапортовать, что называется, а при работе с источниками поразмышлять. Это делали все, на всех предметах, я имею в виду, и на предметах нашего специального цикла: история древнего мира, средневековья, позднее история СССР, история КПСС, кстати, один из самых любимых предметов был. Но и по предметам иного: идёт философия ― с текстами работать философскими…

Философия ― это первый курс?

Нет, это второй. На первом курсе у нас была история КПСС из общественных предметов. На втором курсе была философия, на третьем ― политэкономия, на четвёртом ― теория научного коммунизма.

Нас мыслить стимулировали, и мы сами выросли в хрущёвскую эпоху, когда нас наши преподаватели тоже в школе мыслить учили, и мы пришли с этим запалом думать. Это бесценное, что я вынес с тех времён.

Кстати, по истории партии у нас был Василий Максимович Шилохвостов, сильнейший преподаватель. Мы всё, что угодно, могли нести ― любую, с позиции того времени, ересь, в том числе обсуждали темы, которые сегодня кажутся совершенно естественными, но по тем временам это было на полном серьёзе. Культ личности ― это только советский признак? Или это вообще характерно для коммунистического движения, революционного движения? Вот в Китае тоже культ личности ― Мау Цзэдуна, в Албании ― Энвера Ходжа, там очень похоже, Чаушеску в Румынии… Как это всё осмысливать? Или темы обсуждаемые: были ли закономерными Февральская и Октябрьская революции? Как соотношение революции, революционности и революционаризма ― оттеночки рассматривались. Почему НЭП закончили? Это уже 1967 год. Как нам с Хрущёвым быть и с культом личности Сталина? Что это такое? Что это за явление? Мы думали, говорили, спорили взахлёб! И неслучайно, когда мы закончили первый курс, на втором курсе мы сфотографировались все вместе с Василием Максимовичем Шилохвостовым, который нам давал возможность говорить, как с одним из любимых преподавателей. Поэтому когда я слышу про историю КПСС, которые наши деятели культуры не любили, понятно, почему не любили ― у них другая совершенно стезя была. История вообще и история партии, ко всему прочему, эти съезды заучивать!.. Им это претило, они неслучайно это всё с минусом абсолютным говорят. Мы иначе совершенно всё это воспринимали. Поэтому всё то, что потом пошло в перестройку, мы уже практически большинство знали.

Наверное, всё-таки были какие-то границы дозволенного?

Мы антисоветчину прямую не говорили. И не потому, что мы чего-то боялись, а потому что мы это не считали столь важным. Часть мы не знали просто, т. е. репрессии нам были известны очень хорошо, а вот что после войны было, это было менее известно. Известна борьба с космополитизмом, дело врачей ― об этом знали, но как-то на это внимания особо не обращали. Вопрос по XX съезду, выносу Сталина ― об этом речь шла в рамках истории партии, но плюсы советского времени, советской власти, реальные изменения, которые были в быте народа, в судьбе каждой семьи, практически, даже если были репрессированные, настолько были впечатляющими, что мы на критику власти как таковой не то что не осмеливались, даже не переходили, не имели такого позыва на это перейти. Хотя довольно критически относились к Хрущёву в этой связи, прекрасно понимали, что глупость с кукурузой. Она на юге прекрасно растёт! Я любитель был этой самой варёной кукурузы, «папушойка» по-молдавски. Но расти в нашей зоне, кроме как кормовой, нельзя, на севере вообще она не нужна. В этом отношении, когда мы говорим о наших воззрениях, они были как раз в той части. Был ещё за пределы выходящий кружок политической карты мира. Его Митрофан Егорович Сучков вёл. Там все проблемы мировой политики обсуждались, все абсолютно, и благоприятные и неблагоприятные, и ввод войск в Чехословакию тоже обсуждался, и отношения с Югославией, которые были, и отношения с Китаем, которые были. Всё-всё-всё это говорилось. Но на выраженную борьбу с властью и всё прочее ― мы к этому и не подходили в своём сознании, именно на этой дистанции: что было и что стало.

 

«Мы должны ноги целовать советской власти»

Тем более, что в моей семье примерно то же самое было. И хотя к Сталину отношение было в моей семье разное, я сейчас такую деталь просто введу. Когда Сталин умер, я очень хорошо это помню, я ходил в детский садик, март месяц, и мне на левую руку на мою кофточку, в которой я ходил (до сих пор запомнил, синяя кофточка), ― чёрную повязку, красная окантовка. Я с ней ходил несколько дней, не понимая! Ходил до похорон, остальные дети тоже ходили с таким траурным элементом. Папа мой сказал, когда умер Сталин, два слова, после которых мама с ним не разговаривала. Это потом мне они рассказали. Два слова были такие: «Поздно умер». Мама вступила в партию в 1945 году на фронте. И она с ним была не согласна. Они потом помирились. Пришёл 1956 год, XX съезд, все партийные организации получили письмо соответствующее, которое зачитывали в партийных организациях. Мама приходит, что называется, с белым лицом, рассказывает: так и так. На что папа сказал торжествующе: «Я же тебе говорил!»

Она приняла это как данность?

Она переживала, конечно. Говорила, что войну выиграли с его именем, и всё. Это если в той части, которая связана с этой персоной. Бабушка со стороны мужа моей тёти говорила, что мы должны ноги целовать все советской власти. Вот так, на контрасте. Потому что выходцы из этих маленьких городов. Из их семьи мама моя стала единственной, которая получила высшее образование. Брат её был трактористом, потом рабочим, слесарем, моложе её на несколько лет. Сестра окончила финансовый техникум, и она всю жизнь проработала бухгалтером. Она единственная имела высшее образование.

Папа мой тоже имел высшее образование единственный в их семье, потому что одна сестра вообще никакого не имела образования. Она была хорошим работником, она хорошо полола, прекрасно полола. Другая удачно вышла замуж, и она за мужем была. И отсюда отношение к советской власти.

Они были благодарны системе?

Абсолютно! Разница в быте, в отношении к людям. Про репрессии все знали. Дело в том, что мама моя была из семьи лишенцев. За что? Дело в том, что в городе Рыбница народ жил мелкой торговлей, ремеслом и так далее. Но там же были месторождения, залежи известняка, шла добыча известняка, на другой стороне Днестра. Часть людей работала на этих работах. Дедушка был в том числе, со стороны мамы, на этих работах, именем его меня назвали, он до войны умер. В 1918-1919 годах, когда шла Гражданская война, всякие бродили, зелёные, белые, красные, коричневые… Была такая борьба за власть, и всякие банды ходили, был организован отряд самообороны в городе Рыбница. Он был вооружён, мой дедушка был командиром этого отряда. Коль он командир отряда, где-то он раздобыл кожанку. Все ходили с винтовками, он ходил в кожанке и ещё с маузером. По крайней мере, так говорили, что он с ним ходил. Город патрулями такими закрывали. Он шёл по берегу Днестра вместе со своим отрядом, а на той стороне уже была Румыния, которая оккупировала Бессарабию в январе 1918 года. Оттуда пограничник, который не очень любил живущих на советском берегу, выстрелил. В кого он стрелял? Конечно, в командира. Командир был ранен. Я понял, что какое-то не тяжёлое ранение было, лёгкое. Но рана была, по тем временам это шум. Там уже к тому времени была пограничная служба, заявили протест. Всё честь по чести, как положено в таких случаях. Никто не обнаружил румына, кто стрелял, может, это и не солдат румынский. Дедушка сразу стал героем, пострадавшим. Он получил медаль красного партизана с соответствующим статусом в самом городе.

Кончилась Гражданская война. Начался НЭП. Дедушке моему нужно было кормить семью, в которой были четыре девочки и один мальчик и ещё жена, больная диабетом. Нужно их кормить. Он уже раненый был, и он решил у себя открыть ― это же НЭП наступил! ― лавку. Смысл этой лавки был следующий: крестьяне из окрестных сёл привозили ему кукурузу в початках, вся семья садилась, эти початки обдирала, получали кукурузу уже россыпью, зерно. Это зерно он в своей лавке продавал. Или он это зерно вёз на мельницу, там его превращали в муку, кукурузная мука тоже продавалась. Вот такой был «большой» бизнес. И то, и другое пользовалось спросом, потому что из кукурузы делали мамалыгу ― ту самую кашу знаменитую молдавскую, которая заменяла чаще всего хлеб. Кстати, не очень сытная, но вкусная.

Он этим кормил до тех пор, пока НЭП не кончился. Дело было всё это выгодное, потому что початки шли в печку, и таким образом они ещё получали дрова! НЭП кончался, нужно было платить налоги. Семья большая, прибыль в такой «большой» коммерции невелика, и он стал должником. Это уже плохо, но главное было другое: если он стал нэпманом, у него забрали медаль красного партизана, книжку, потому что он стал теперь маленький, но буржуй. А если он нэпман, то дальше последовали все наказания: он был лишён избирательных прав и вся семья его тоже была лишена избирательных прав. Отсюда название «лишенец». Их, детей лишенцев и самих лишенцев, в армию не брали, чтобы не давать в руки оружие. Налоги платить надо ― пришли из финотдела фининспекторы его, что называется, раскулачить. Ничего не нашли. Забрали две вещи: крупорушку, где они зерно мололи, когда небольшие были объёмы, и забрали его выходной костюм, в котором он ходил молился. Всё. Больше брать было нечего!

Дочь лишенца ― по этой причине она, которая хорошо училась, не была принята в Одесский университет (она на химический факультет хотела поступить). И дальше она оказалась поэтому в Смоленске. Но она всё равно была из семьи лишенцев, поэтому стипендию не получала. Родители посылали, что могли ― деньги, посылки посылали. Плюс время от времени подкармливали её смоленские девочки, с кем она вместе училась. Так что она в этом смысле пострадавшая. Но никакой ненависти к власти она не испытывала.

У папы такого не было, он был из совершенно другой семьи, тружеников. Потому что его папа взял землю, они землю эту обрабатывали, выращивали всё, что положено, сдавали государству, себе оставляли. У них была лошадь, папа сам занимался вспашкой. В то время он ребёнком был, потом подрос. Потом пошла коллективизация, они в колхоз вступили и отказались от всего, на том дело закончилось. Они землю имели, потом они вступили сельскохозяйственную артель «Красная звезда», потом эта артель влилась в колхоз, и они отдали свою землю колхозу, отдали всё, что у них было, колхозу ― весь инвентарь, лошадь туда ушла.

Понятно же, что это под давлением!

Никакой ненависти к власти ни они, ни родители тоже не испытывали! Они благодарны были: дети учились, потом получали образование. Папа учился в институте, мама то же самое. Потом оба говорили: «Если бы родители видели, как мы живём (это уже 1950―1960 годы), ― мы же буржуи настоящие!» Вот их отношение было. И отношение было в массе такое. Хотя отчасти пострадавшими себя… Было, за что обижаться на эту власть вполне, но были и те, кто не хотел не хотел обижаться. Хотя из той же самой школы, где учились родители, был арестован, репрессирован директор школы за просто так, что называется. Папа мой избежал с трудом такого рода репрессалий. Это 1937 год. Дело в том, что один из учеников, играя, бросаясь, кинул тряпку и попал в портрет Сталина. Тягали папу в НКВД: что это такое?! никто не подговорил? это не специально? как вообще воспитываете?! Он был старший пионервожатый в своей школе. В этом смысле не то что притеснение, это, с точки зрения пострадавших по-настоящему, ерунда, комариный укус. Но отношение в принципе такое.

 

«Исторической памяти в нашем понимании тогда не существовало!»

Об истории семьи, про бабушку и про дедушку вы узнали, уже будучи взрослым?

Я уже занимался этим, когда был уже совсем-совсем взрослым. Больше того, когда появились возможности интернета, и там я эту линию всю восстановил.

До этого вы не знали таких подробностей?

В самом общем виде.

Не принято было это обсуждать?

Не было повода. Родня приезжала из разных мест, как таковая она присутствовала, и к ней уважение абсолютное. Но туда, в дебри, далеко-далеко просто никто не забирался. Учтите, это такое было мировосприятие в целом у всего населения. У нас очень часто путают систему мировосприятия, исторической памяти, идущую от людей образованных, дворянства, образованного купечества, даже мещанства образованного и тех, кто к ним не принадлежал. Мы невольно транслируем на ту эпоху наше сегодняшнее представление. А людей, живших тогда, в крестьянской среде или среди бедных мещан, то, что было 100 лет назад, 50 лет назад, мало интересовало, никак не интересовало. Жили и жили, были такие и были. Фамильные драгоценности не оставались и не могли остаться, это исключалось напрочь. Известно было минимально.

Я вытащил по линии папы примерно до начала XIX века, но только имена, чем они занимались, мне абсолютно непонятно. Хотя принципе я себе представляю ― есть подсказка, в том числе фамилия, которую я нашёл. Идёт речь о том, что система ценностей того времени была абсолютно иной в сравнении с нами. Это было массовое явление, ещё раз напомню, оно касалось не только семейной истории, но касалось и большой истории, в том числе. Я приведу пример, который вас удивит. Я наткнулся, будучи преподавателем, читая документы Белинского (он из Пензенской губернии), его дневники, и в том числе, как он проезжал через город Коломну. Это нормальный путь, и сейчас автобусы через Коломну идут на Пензу, Тамбов (раньше, по крайней мере, ходили). Так вот, проезжая через наш город, он оставил следующую запись: в городе имеется крепость, скорее всего, её разрушил Наполеон. И как?! Это образованный человек! Более того, коломенская дума обратилась с предложением о разборе крепости нашей, кремля. Мазуров это описал, и я это сам читал.

Исторической памяти в нашем понимании тогда не существовало! Она только формировалась, и в этом ничего удивительного нет. Говорить о каком-то тупом народе и так далее ― это оскорбительно, потому что не берётся в расчёт миропонимания людей, живших 150―200 лет тому назад. Так что здесь я делаю такую трансляцию от семейного до общего. Ценностна была башня Свиблова, которую уничтожили? Конечно. Уничтожили благополучно, под крики «ура» её обрушили. Почему? Да всё потому.

 

«Практика меня примирила с учительством»

О практике.

Практика, которая была, изменила вообще всё в моей жизни. Я говорю всё, поскольку она меня примирила с учительством и развернула в пользу школы и преподавания в целом. Потому что до этого я учителем быть не хотел. Когда я участвовал в конкурсе «Золотые имена Высшей школы» в номинации «За преданность профессии, нужно было эссе написать. Я написал, что учителем быть не хотел, из принципиальных соображений. Я потом те соображения скажу. И изменили эти соображения фактически обстоятельства, связанные с практиками ― в пионерском лагере и в школе. Без неё говорить о моей преподавательской деятельности в Коломне, о влияния Коломны на меня не получится.

Дело в том, что меня пригласили в 2022 году на пятидесятилетие выпуска Парфентьевской школы, где я работал с 1971 года. 51 год. 50 лет было в 2021 году ― это был год ковида, поэтому не собирались. Это были первые мои выпускники, начал я работать в 1970 году. Через 50 лет меня пригласили для встречи. Там я о себе очень много узнал. Я к их юбилею и к моему, к моей встрече (мы встретились на их площадке, в доме одного из выпускников, там ещё одна была учительница), я им написал. Название ― «Выпускникам Парфентьевский средней школы 1971 года к пятидесятилетию окончания». Там упоминается одна фамилия, это фамилия завуча, очень жёсткой женщины.

Ах, какое было время!
Я в нём молод, а вы юны,
и годов не давит бремя,
и в душе аккордом струны.
Сеет школа знаний поле,
я ж с уроками в полночи,
ну а племя молодое
рвётся знати, превозмочи.
Центр встреч в библиотеке,
книжек чтение в почёте,
и бурлят дискуссий реки
на собраньях, на зачёте.
Память держит то, что ярко:
галстук, хор, уборка в классе.
На экзамене так жарко,
был разбор на классном часе.
В год по два, по три похода,
плюс концерты к разным датам.
Голос Мухиной у входа:
«Что же ты такой патлатый?!»
Волейбол, три дня на свёкле,
диафильмовы картинки…
В школу шли, совсем промокли.
Танцевали под пластинки.
Как наполнено вы жили!
Жили, не существовали.
Бытием же в сельской школе
вовсе не комплексовали.
Воздадим годам минувшим
благодарность и признанье.
Ведь для нас всё было лучшим.
Это внукам в назиданье.
Вы жизнелюбы. В чём секрет?
Источник ― радость школьных лет!
Переориентир полностью состоялся.

Прекрасно! Спасибо, Нисон Семёнович, и доброго здоровья вам, спасибо за ваше время.

Спасибо. Мне очень было приятно с вами это всё вспоминать!

«Хрущёвка проходная мне снится каждую ночь, милей её нет»

Рассказчик: Павел Юрьевич Уваров.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2023 года.

 

Я родился в Коломне 4 июля 1970 года.

Давайте начнём с ваших родителей, с самых ранних воспоминаний.

Мой отец родился, как и я, в Коломне. Дед его был родом из Воронежа и приехал в Коломну служить в армии. Здесь он познакомился с моей бабушкой, матерью моего отца, они поженились, у них родился мой отец, который здесь родился и вырос. Дед был при Коломзаводе КГБ-шником, он остался здесь после армии служить, во время начала войны его вместе с заводом и семьёй эвакуировали в Ленинабад. Там он в 1942 году отказался от брони, у него бронь была, и ушёл на фронт, сразу в Сталинград. Через две недели пришла похоронка ― его сразу убили. Времени было доехать до линии фронта ― и похоронка вернулась обратно.

После войны, не сразу, бабушка с сыном ― моим отцом ― вернулись в Коломну, купили часть дома в Митяеве, на Ямках, там он вырос, в армию ушёл. Продолжал жить в городе до самой смерти, умер он в 2020 году.

Назовите имя отца.

Его фамилия была Паршиков Юрий Иванович, 1934 года рождения. Мама родилась в Белгороде, потом её семья переехала в Курск, когда ей было 9 лет, во второй класс она пошла. Там она окончила школу, вот её школьные фотографии: это в седьмом классе, а это уже выпускница, она стоит в выпускном платье. После школы она хотела поступать в медицинский институт в Курске, не поступила и, как тогда было положено честным комсомольцам, пришла в горком комсомола и попросила комсомольскую путёвку на стройки коммунизма. Её направили на обувную фабрику, вот её фотография с фабрики. Там она работала честно два года, после этого уехала в Москву поступать и учиться на инженера-строителя, поступила в Московский инженерно-строительный институт. Его она кончила. В 1957 году она школу окончила, в 1959-м поступила в институт или в 1957-м, в 1961-м она его окончила. По распределению её отправили сюда, в Коломну. Здесь она познакомилась с моим отцом, и здесь они поженились. Всю жизнь она здесь проработала в ТПМ-7 (территориальная проектная мастерская № 7 Мосгражданпроекта – ред.), которая изначально называлась по-другому, построила тут полгорода. Она была инженером вертикальной планировки. Вся новая часть города, начиная от старой заставы, от улицы Пионерской в сторону Колычёва, и Щурово, и Радужный ― все новые районы города она знает, во всём она принимала участие. Это на она третьем курсе, на четвёртом (здесь и далее рассматривают фотографии – ред.), в общежитии на первом курсе, вот она на практике ставит знаменитую ракету на ВДНХ. Она была на строительной практике в институте ― эта ракета тогда строилась (ракета в таком положении ― очень редкий кадр). Это 1965 год. Ей дали комнату в общежитии, здесь они сидят. Здесь они поженились с отцом. Здесь родились дети: сначала Инна моя сестра, потом я маленький тут сижу с гармошкой. Отец был фрезеровщиком 8-го разряда, работал на всех заводах, которые есть в городе: Коломзавод, ЗТС, ВНИКТИ, КБМ, канатная фабрика. Это сидит бабушка Надя ― мама моей мамы из Курска, её фамилия была Уварова.

 

«Родина моя снится мне постоянно…»

Где вы родились? В каком роддоме?

Был один роддом, его сейчас нет, он выходил фасадом на улицу Гагарина. Там я родился, моя сестра там же родилась.

До этого был на Комсомольской роддом?

Самый старый роддом ― это трамвайная остановка «Сад дворца», где улица Калинина упирается в улицу Октябрьской Революции, вот там стоит самый старый роддом. И сейчас стоит это модерновое здание на перекрёстке трамвайных путей. Где был второй, не помню.

Вспомните ваши первые воспоминания, где вы жили в то время?

В этом общежитии, где фотографии показывал, там моя сестра родилась. Это улица Кирова, дом 12А, он стоит перпендикулярно улице Кирова, напротив трамвайного управления. Тогда это было общежитие, у них была комната с балконом, трёхкомнатная квартира. До моего рождения они получали двухкомнатную квартиру, сейчас это улица Макеева, дом 6. Всё мой детства ― это была улица Дзержинского, дом 104, квартира 30. Там воспоминания моего раннего детства, там я учился до второго класса в 8-й школе. Рядом детский сад «Ладушки», Кирова дом 24 или 26.

На Макеева дом 6 и Дзержинского дом 104 стоял во дворе деревянный магазин, который сгорел в моём детстве. На его месте была мусорка, остался только тарный склад, где принимали пустую посуду с деревянными ящиками, из которых мы каждую неделю разводили костры, и каждую неделю приезжала пожарная машина тушить! Я помню отчётливо своё детство с двухлетнего возраста. Меня надо привести в детский сад, в группу, я скажу, где стоял шкаф, какая погода была на улице, какой мальчишка рядом стоял, это был Саша Рябов, какой самосвальчик мы разглядывали, что было надето на мне и что было надето на нём. Я всё помню!

Вы ходили в ясельную группу?

Ясли были на улице Кирова ― перекрёсток улиц Ленина и Шилова, там на первом этаже были ясли, я туда ходил.

Кто вас водил?

По-разному. Чаще мама, потому что папа уходил на работу рано, к 8 утра, ему на Коломзавод надо было в трамвай протиснуться, а маме было проще. Было разделение: мама водила меня, а папа мою сестру, потому что были два разных детских сада, надо было разорваться. Забирала чаще мама. Папа тоже забирал. Он работал до четырёх, а она до пяти, или наоборот. Кто-то одного ребёнка забирал, а кто-то другого.

Вам нравилось в садик ходить?

В садик никому не нравится ходить. Красоты садика понимают, когда начинают ходить в школу. Я как детям своим говорил, когда они не хотели ходить в садик: будешь вспоминать садик как сладкий сон, когда пойдёшь в первый класс. Так и получилось: через два месяца он осознал всю тяжесть своей неправоты. Сразу стал понимать, что тихий час ― это хорошо, а не плохо, а в школе надо уроки делать, хоть пораньше идёшь домой. Моя сестра любила школу.

Как лето раннее проводили? Садик работал летом?

У нас садик был практически шестидневным. В субботу ходили в детский сад, но был короткий день, до двух-трёх часов дня. Родители часто работали по субботам в 1970-е годы. Даже когда я работать начал в 1980-е, «чёрные» субботы, рабочие, каждый месяц были. Когда садика не было, мама нас часто брала на работу в субботу, поэтому ТПМ-7 ― я вырос среди этих макетов, которые по стенам видят. Когда я болел, мама брала на работу. Отец всё время по заводам, туда детей не возьмёшь, а мама брала. Помню, между кульманов ходил, рейсшины двигал. Может, поэтому это отразилось на выборе моей профессии в дальнейшем. Воспоминания в детстве, картинки меня преследуют. Родина моя снится мне постоянно…

Потом нам дали трёхкомнатную квартиру на Калинина, 10, меня перевели во 2-ю школу. А моя сестра старшая пошла в 9-ю школу, для меня в 9-й школе места не нашлось.

 

«Я подумал, что судьба моя предрешена: буду пожизненным двоечником»

Вы сами ходили в школу?

Сам, с первого класса. Я помню, страшно зол был на родителей за то, что они меня законопатили в пионерский лагерь между детским садом и первым классом. Меня в семилетнем возрасте отправили в детский лагерь имени Павлика Морозова, от Текстильмаша он был. Он был Берхино, за Осетром, когда Осётр переехать, от него руины сейчас остались, одни фундаменты стоят и каменная столовая, остов от неё остался. Маленький был, четыре отряда всего.

Почему злоба? Что-то пошло не так?

Я хотел быть дома, а меня куда-то от родителей оторвали!

Это был первый опыт лагерной жизни?

Да. И он не удался. Я же был маленький, стеснялся попроситься в туалет, например, в тихий час, до утра мог терпеть. Хотя нам вожатые, помню, просто ведро ставили, чтобы туда дети ходили. Туалеты же были как клозеты, на улице, ничего же не было… А потом уже каждое лето одну-две смены я был в лагере.

Это тоже было мучительно?

Да. Я вообще домосед. Моя сестра и лагеря и школу любила, была передовая очень, всё время лезла во всё.

Если оставались дома, то чем занимались?

Ничем! Отдыхал. Пластинки слушали. Телевизор был чёрно-белый.

У вас был проигрыватель?

Да, «Кантата-203», был с самого детства.

Что из пластинок помните?

«Бременские музыканты» были, он же мюзикл, мультик такой, его показывали очень редко, а слушать его можно было. Где-то сохранились у меня пластинки…

Что читали?

Ну что мы там читали! «Мойдодыр» да «Чиполлино» мы читали. Читать я не любил. Я был троечником в школе. У меня первая оценка была «двойка», я даже помню, за что: я слово «трава» перенёс ― поставил чёрточку, перенёс букву «а» на следующую строчку, за это мне «двойку» влепили. В первом классе. Я подумал, что судьба моя предрешена, я буду пожизненным двоечником, но оказался неправ ― был троечником!

Сестра училась с «четвёрки» на «пятёрку», чуть-чуть до отличницы не дотягивала.

Как родители относились к вашей успеваемости?

Заставляли делать уроки, которые я делал из-под палки, мне было лениво и неинтересно. На самом деле, от преподавателя очень многое зависит, потому что когда я впоследствии поступил учиться в техникум в Москву…

В какой?

После школы я уехал покорять в Москву ― в институт, по маминым стопам, в инженерно-строительный я не поступил в первый год, я поступил во второй на вечернее отделение. Учиться я там не смог, полгода проучился и просто завалил сессию. Очень тяжело было учиться в вечернюю сессию в масштабах Москвы: рабочий день с 8 до 5, а учёба начинается в 6. Если у меня объект в подмосковных Ватутинках, я должен был успеть на Ярославское шоссе. Я физически не успевал доехать туда. Большие очень расстояния. Сидеть носом клевать, жить в общежитии, где никто не покормит, общежитие рабочее, а не студенческое, там поспать могут не дать. Было очень тяжело, я ушёл оттуда. Потом я поступил в техникум, без экзаменов меня взяли, у меня был красный диплом профессионально-технического училища, я там даром времени не терял, когда в институт не поступил. Тогда было положение такое: в институт брали без экзаменов тех, кто окончил школу с золотой медалью, либо тех, кто окончил ПТУ с красным дипломом. Я сделал ход конём, взял красный диплом.

Вы прошли всю программу, экстерном сдали?

Нет, какой экстерн?! Тогда было дневное отделение. Вот техникум я экстерном сдавал, мне надо было проучиться три года. Я с первого семестра второго курса перевёлся на второй семестр сразу четвёртого. Я всё посдавал, мне надоело сидеть фигнёй страдать. Учительница по сопромату была просто очень хорошей женщиной, она объяснила хорошо, смогла заинтересовать предметом. Но, правда, она заинтересовала только меня изо всей группы, все остальные почему-то обращались ко мне, чтобы я им щёлкал как орехи эпюры моментов, рассчитывал фермы, я мог это за положенное время сделать не одно задание, а 6-7 сразу всем окружающим. В школе то же самое: Лидия Ивановна, моя первая учительница в 8-й школе, она была почему-то лучший учитель города, она была с деревенским образованием, всё время была в зелёной юбке и белых валенках, зимой. Она очень грозная, суровая была. На весь класс стучала громко пальцем, когда шалил кто-нибудь. Я сидел на первой парте ― и весь грохот был на меня, я боялся дышать просто!

В школу вы пошли в 1977 году?

Да. В 1977 году. Вот 8 школа, сейчас она иначе выглядит, её застроили. Подписано: 8 школа, 1977 год, учитель Лидия Ивановна Мухина.

Воспоминания у вас жутковатые из вашей школьной жизни?

Школа дала мне меньше любви, чем родители, наверное. Поэтому это контрастировало. Хотя моя сестра любила школу, она обожала и ждала, когда 1 сентября наступит. Но она странный человек ― она, например, любила, когда ей зубы сверлили, мне это было непонятно. Сейчас ей непонятно, когда мои дети не хотят идти в школу.

Сколько у вас с сестрой разница?

Три года. Когда она пошла в четвёртый класс, я пошёл в первый класс.

 

«Как показали фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать»

Дворовая компания у вас была одна?

Разные. На Дзержинского, 104 они нас считали малышнёй. Она играла в хоккей, футбол, делала самострелы, рогатки, она была всегда в первых рядах. Все новости двора я узнавал от её. Сейчас в моде самострелы ― мы начинали делать самострелы, стрелять пульками, камнями. Потом рогатки пошли. Когда показали по телевизору фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать ― из палки и верёвки, из чего попало делали, развлечься же нечем было. Когда были постарше, жили на Калинина, ходили на Вторчермет, мы пилили железки ножовкой по металлу, этот магний (до сих пор не могу понять, как мы магний отличали от немагния), опилки смешиваешь один к двум с марганцовкой, получалась страшная взрывуха. Бабахало! Если привязать в подъезде этот пакетик к звонку, зажечь, позвонить и уйти, то будет весело. Наверное. Потому что мы убегали. Что только не делали! Поджигали почтовые ящики, лазили на стройки, катались на крышах, залезали на башенные краны… Куда мы только не лазили! В отличие от сегодняшних детей, они только в интернете сидят, никуда больше не залезают. Никуда не заставишь, на велосипедах кататься не умеют, плавать только Ивана научил, сейчас бы Анфиса заплыла… на велосипеде он так и не хочет кататься…

До Коломенки, Москвы-реки купаться доходили?

Мы доходили. На велосипедах доезжали. Все водоёмы измеряли. Я плавать-то не умел, я учился плавать сам, когда мне было лет 18.

В Мезенке был дачный участок, там я сам научился плавать. Отец меня не научил. Училась сестра в пионерском лагере «Юный ленинец», который сейчас в руинах. Все лагеря сейчас в руинах, прямо жалко, весь правый берег Оки, все базы отдыха, там только «Чайка» действует и пионерлагерь «Сокол» или турбаза «Сокол» закрылась сейчас тоже на ремонт. Всё это погибло, было жалко. Турбаза «Белый лес», которую проектировала моя мама, вот её проект неосуществлённый, не весь, не так осуществлённый, как в проекте. Это макет. Название турбазе мама придумала: ехали, думали, как назвать, а вокруг белые берёзы, она предложила «Белый лес» ― красиво.

Что припомните в целом про Коломну, про город из своих ранних воспоминаний, чуть позже? Как менялся город?

Менялся, конечно, на моих глазах менялся. Строились девятиэтажки, в одной из которых нам дали потом трёхкомнатную квартиру. Было двое детей, две комнаты было тесновато. Хрущёвка проходная наискосок, которая мне снится каждую ночь и милей которой, мне кажется, нет. Оргалитовая дверь давала защиту от всего мира, от всех невзгод, защищала просто железно, на третьем этаже. Далее на Калинина, 10 на восьмом уже этаже, дом коломзаводской был. Те дома строил трест ― Мособлстрой-3, а там были коломзаводские рабочие, служащие (на Калинина, 10).

Там была своя атмосфера, компания?

Кто выходил во двор гулять. Моя одноклассница была: я жил в пятом подъезде, а она жила в третьем. Я об этом узнал буквально три года назад, что она со мной в одном доме жила! Она просто была домашней, никуда не выходила, сидела дома всё время, такая тихая, скромная девочка. Сейчас уже у неё муж моряк, курит, ругается скверно.

Вы почувствовали, что в многоэтажке другая жизнь пошла?

Я же родился в пятиэтажке, я в частном доме не жил. Бабушка, мать моего отца, Варвара Николаевна, она жила в частном доме, на Ямках. Мы к ней приходили. Я обожал топить печку, сидеть смотреть на огонь. На Ямках ― это поворот через тоннель в сторону Митяевского моста, здесь ПТУ-6, а здесь район называется улица Ямки (чуть проехали дальше ― там Митяево), потому что там раньше была Ямская слобода, жили ямщики. Там бабушка после эвакуации приехала, купила одну треть дома. Дом маленький, в три окошка ― вот одно окошко было их, с печкой. Печку я эту помню, с тех пор я обожаю печку топить. Этой зимой даже у себя построил своими руками печь, о чём мечтал всю жизнь, ― красивая получилась, изразцы 19 века нашёл, применил. Этой зимой буду топить, сейчас она сохнет. Она для красоты, там отопление есть, конечно.

Тогда вам тоже доверяли печь топить?

Подкидывать поленья. Была открыта дверца, и я мог подкидывать поленья, мог смотреть на огонь бесконечно. Специфика жизни в своём доме: свой двор, можно побегать… дворик был маленький, полторы сотки всего. Но всё равно это лучше, чем многоэтажный жилой дом ― девятиэтажка, 36 квартир, в каждой по три-четыре человека, все в одну дверь входят, у кого-то собаки, у нас пианино было, за что нас весь подъезд ненавидел, что мы бренчали…

Кто играл на пианино?

Инна. Я не стал учиться, в музыкальную школу походил и перестал. Я просто очень стеснительным был. Я и сейчас, в принципе, такой социофобный интроверт, я не люблю быть в центре внимания, выступать, если мены засунуть на трибуну, я там ничего не промямлю, хотя будет что сказать. Я не любил это. А она очень любила быть в центре внимания, в хоровой студии занималась: она на сцене поёт, на неё все смотрят. Она честно отучилась семь лет в музыкальной школе, возможно, это дало ей какой-то толчок в будущем, в актёрском образовании. Она получила актёрское образование. Она тоже училась в МИСИ, бросила на четвёртом курсе, пошла в театральный институт.

Как к этому семья отнеслась?

Отрицательно, конечно! Она была на четвёртом курсе, а я заканчивал школу. Я тоже учиться не хотел, меня из школы выпихнули ― наконец-то это кончилось, каторга, я просто ждал, как срок тянул, когда это школа кончится! А тут опять надо идти в институт ― меня пихают, а я не хочу, не могу! Я вообще не знаю, чего хочу. Мне посидеть бы дома, я бы лучше на завод пошёл работать, чем туда. Но родители пихали, и правильно делали, мама меня выпихивала в Москву. Вся жизнь такая была: в Москве всё образование, у нас образование можно было получить на уровне педагогического. Был ещё политехнический институт, но это было не моё. Я строить любил. Я рос когда, под окнами на Калинина, 10 строился 12-этажный дом, он на глазах у меня рос всё детство, мне нравилось смотреть, наблюдать, как это строилось. Строить я люблю, и сейчас это делаю.

Потом моя сестра одумалась. Театральный она окончила, два года преподавала в ГИТИСе. У неё на курсе училась дочка Пугачёвой Орбакайте, сын Семёна Фарады, Деревянко актёр ― это всё это бывшие студенты. К тем порам я уже окончил академию, в должности архитектора бегал зарабатывал, она увидела, что в нулевых годах строители стали зарабатывать, она вспомнила, что у неё есть незаконченный институт МИСИ, пришла туда, окончила заочно за полтора года, получила диплом, у неё два диплома. Проработала в Минатоме где-то, и грянул кризис банковский, строительный бизнес стал опять не в фаворе. Сейчас она работает в театре. Но инженером она проработала во МХАТе много лет, инженером по отделу реконструкции. Сейчас работает в театре имени Пушкина начальником отдела снабжения. Она и строитель, и, получается, театрал. Но не актёрской деятельностью занимается. Тем не менее, она снималась в некоторых фильмах, в «Следе» сериале, но она театральный актёр, театральные актёры от киношных немного отличаются.

 

«В школьном пиджаке уехал покорять Москву»

После института ваша работа была связана с Москвой или с Коломной?

Я как закончил школу ― в школьном пиджаке уехал покорять Москву. Прямо после выпускного бала, не выспавшись, на котором все танцевали, плясали, а я просто спал на стульях, не знаю, зачем. Надо было домой идти спать! Наутро я не выспавшись уехал в Москву. В школьном пиджаке, фиолетовый четвертак с Лениным в кармане. Пошёл в институт, общежитие. По общежитиям я таскался года два ― в ПТУ-шном, учебном, и в рабочем. Потом трёхкмонатную квартиру на Калинина, 10 мама разменяла на однокомнатную квартиру в Коломне и комнату в коммуналке в Москве, в Лефортове. Я перестал жить в общежитии, стал жить в этой комнате. Там я поступил в техникум (понял всё-таки, что надо учиться, а не дурака валять), который я окончил экстерном. После него я сращу пошёл поступать в МАРХИ, хотя я не рисовал. Я в детстве умел рисовать, любил, но для меня в художественной школе места не нашлось. А в МАРХИ я взял карандаш в руки и стал учиться рисовать по академическому рисунку.

Поступили на общих основаниях, по конкурсу?

Я поступил на подготовительное отделение, на дневное ― год там учат и платят стипендию как студентам. Выпускные экзамены на подготовительном отделении засчитываются в качестве вступительных. Я их всё равно завалил ― не нарисовал, не помню, что, что-то не начертил. Я тогда поступил в Академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. В ней я проучился шесть лет, её окончил. Это наши студенческие пьянки, вот я со студентами на третьем курсе (здесь и дальше ― на фото – ред.).

Как вы там себя ощущали?

Я был в стадии превращения из обезьяны в человека. Вот наши скульпторы, мы у них в мастерской всё время зависали.

Расскажите об атмосфере.

Хорошая атмосфера. Она и сейчас, наверное, хорошая. С 2020 года я оттуда ушёл, после пандемии. Я уже не преподаю, потому что умер наш ректор Илья Сергеевич, умерла декан, завкафедрой, другие люди пришли, грянула пандемия. Обмерная практика, которую я вёл в Коломне, стала невыездной, а я уже совсем переселился жить в Коломну. И если честно, дело неблагодарное ― преподавание.

Вы остались преподавать после окончания?

Они меня после диплома попросили остаться преподавать.

Что вы преподавали?

Профилирующий предмет ― архитектурное проектирование. Это я с работами на пятом курсе. Вот мой диплом: церковь Троицы в Новых Черёмушках ― её там построили, кстати. Вот Глазунов, я защищаюсь, он на меня смотрит. Он всех ругал всё время, он был такой человек: всё плохо было ему. Система оценки была просмотровая по профилирующим предметам ― архитектурное проектирование, рисунок и живопись. Остальные предметы выставляют путём зачёта (зачёт или оценки). А это просмотр: вывешиваются работы, приходит комиссия и смотрит. Сначала преподавательский просмотр, потом ректорский. Приезжает Глазунов ― и всех разносит: кому поставили «пять» ― тому «три», кому «четыре» ― тому «кол», кому «два» ― тому «пять» могут поставить… Непредсказуемо. Он всех ругал, все тряслись. Обещал приехать к 10 часам утра ― придёт в 10 вечерам, все ходят голодные, ждут, когда приедет. С людьми не считался особо. У нас единственное заведение оставалось, которое работало вручную. В МАРХИ давно чертили на компьютере, а нас заставляли чертить вручную. И я заставлял. Люди должны уметь, потому что на компьютере любой дурак может начертить: три месяца курс ― и он любую программу освоит, если есть голова на плечах. А вот вручную поди научись! Нас заставляли.

Мою основную картину с диплома оставили в метфонде. В каком-то году устроили конкурс среди всех вузов ― архитектурных факультетов, меня даже не спрашивали ― мою работу взяли из метфонда и на этот конкурс отправили. Методический фонд есть в любом учебном заведении, оттуда отбирают. Например, я возил сына в Питер, в Академию художеств зашёл, там музей, там висят студенческие работы Маковского, всех наших мэтров живописи, которые теперь в Третьяковке висят, их студенческие работы. Это и 19 век, и 18-й ― она же в 1747 году была основана, её Екатерина основала. И вот оказывается, я выиграл, моя работа заняла первое место, мне позвонили, сказали: заберите приз. Она была лучшей среди всех вузов, имеющих архитектурный факультет. Там были МАРХИ, Строгановка, Суриковский институт и наш.

Во время защиты вы такую отличную оценку не смогли получить, при Глазунове?

Мне «пять» поставили. Но он всех ругал: «Почему зелёные фасады?! Что за непонятная архитектура?! Это что за ерунда такая?! Всем “пять”, всем “пять” однозначно!» Приходит человек, чертит фасад, отмоет бледненько, чтобы воздушно всё было, он придёт: «Что же у вас всё бледненько? Может, болеете? нет? Хорошо себя чувствуете?» На следующий семестр человек отмоет, ярко, как конфету сделает. Он придёт: «Хорошо. А почему такой красный свет? Вы не губной помадой случайно красили?» То есть невозможно угодить на него.  Непонятно. Все старались, лезли как могли. Но он всё время такой вопрос задаст!..

Я возил студентов на выездные практики, наш вуз единственным был, который возил на выездные практики ― в 1990-х годах, когда страна почти в руинах, образование никому не нужно… МАРХИ, Строгановка половину зданий своих посдавали в аренду, студенты скидывались натурщику, чтобы он сидел и не уходил, чтобы можно было рисовать… А у нас были натурщики, мы ездили на выездные практики, нам выдавали даже спецодежду, нам кирзовые сапоги выдавали, нам выдавали краски, ватман, бумагу, этюдники. Но с нас требовали! Он возил нас бесплатно в Питер на месяц, оплачивали нам гостиницу, кормили нас два раза в неделю, выдавали суточные, и ещё он нас возил за свой счёт в Псков, чтобы мы посмотрели Псков, Псково-Печерский монастырь. Всех студентов! Потом я в 2000 году окончил академию, меня попросили остаться преподавать, и меня тут же направили на эту практику, я уже повёз студентов на следующий год в Питер и из него в Псков. Возили весь курс, наверное, человек 80 ― первый курс факультета архитектуры с тремя кафедрами ― реставрация, архитектура и охрана культурного наследия. Факультет живописи с тремя мастерскими ― портретная, пейзажная и историческая живопись. Факультет скульптуры и факультет искусствоведения. Вот всех возили на каждом курсе. У нас было на архитектуре человек 30, на живописи человек 40, скульпторов 10, искусствоведов 10. Всей толпой возил. Но он требовал! Он собирал всех в академии художеств и начинал экзамены устраивать: кто где был, кто что видел. Вызывает любого: «Что можешь рассказать про Павловск?» ― «Строил архитектор такой-то, стоит памятник…» ― «А кто скульптор?» Не знает. Вызовет искусствоведа: «С чего начинал Петербург?» ― «Приехал архитектор Доменико Трезини, Пётр призвал…» ― «А откуда приехал?» Кто же его знает! Парень знал: из Лугано. Искусствоведов он не любил, он от них пострадал, Илья Сергеевич, поэтому на экзамене любил гонять страшно, в основном девчонки там были. Он считал, что девочки идут в Академию художеств ради удачного брака, нечего им тут делать. На живописи вообще девочек не было, за пять лет одна только была. В основном на реставрации девочки были, на архитектуре девочек было побольше почему-то. Когда я начал возить студентов, у меня один курс были вообще одни девочки, 20 девчонок и ни одного парня. Архитектор, я считаю, профессия мужская, потому что надо разговаривать с прорабами, найти подход к рабочим, чтобы они тебя уважали, тебя слушали. Девочки архитекторами реже и работают, они больше уходят в дизайн, выходят замуж, разбредаются кто куда. Следишь, как их жизнь складывается: меньше половины работают в архитектуре.

 

«Это был чистый альтруизм»

Расскажите, как студентов в Коломну возили.

В художественном вузе любом три семестра. Первые два ― теория, там есть практический курс: рисунок, живопись и архитектурное проектирование, третий семестр ― практика: либо это пленэр, живописцы всё время рисуют, либо у нас была выездная ознакомительная практика, мы должны были ездить, смотреть памятники архитектуры. В первые годы основания нашей академии Илья Сергеевич возил в Италию людей! Тогда и студентов было мало: на первом курсе два человека, на втором один, на третьем четыре, на каждом факультете. Он основал её в 1987 году, про неё никто ничего не знал. Я о ней узнал случайно от своей однокурсницы, с которой мы вместе учились в МАРХИ. Мы с ней встретились на улице. «Где учишься?» ― «А вот тут». ― «А как про неё узнала?» ― «Шла по улице, табличку увидела, заглянула». Тогда же интернета не было, никто ничего не знал. Когда я поступал в 1994 году, нас поступало 12 человек на архитектуру, а брали 10. Кто нарисовал на «кол» по десятибалльной системе, того отмели. Я нарисовал на «два» ― меня взяли! То есть учился рисовать я фактически в академии. Подготовки практически не было, поэтому я и в МАРХИ не поступил.

Вы довольны образованием в академии?

Да. Это серьёзный пласт моей жизни. Я там шесть лет учился и потом ещё 20 лет преподавал. 26 лет ― это серьёзный жизненный пласт. Я после академии работал: я преподавал два дня в неделю, не считал нужным уходить,чисто из альтруистических побуждений. Меня попросили остаться, я мог бы отказаться, потому что меня не одного просили, с каждого года выпускников просили. Они работали год и уходили, потому что зарплата была минимальной. Стипендия в 2000 году, когда я уходил из академии, была у нас 700 рублей, а зарплату мне стали платить 1040 рублей! Это едва хватало на проездной ― до места работы доехать. То есть это был чистый альтруизм. Платить стали только в 2012 году: уже вместо 12 тысяч заплатили 20 тысяч. Ставка голая 2 000. Все, кто преподаёт, у них сейчас зарплаты там тысяч 40. Не так уж много.

За счёт этого текучесть была?

Старые преподаватели работали, пенсионеры потому что, всё равно дома делать нечего. Для меня это было напряжно. Нулевые годы, Рублёвка цвела, всюду деньги рекой были, можно зарабатывать, а я два дня в неделю ходил вместо того, чтобы работать. Я вёл одновременно четыре объекта, три из них в Вологодской области были. Один аж в Хабаровском крае был. В Подмосковье, в Москве ни одного не было. Надо было прямым подрядом, не просто приходить и следить, чтобы делали, я набирал рабочих, завозил материал, смотрел, довезут ли. На фоне этого руки чесались зарабатывать деньги. Но я заработал. Я за год работы купил квартиру в Москве. Не преподавал бы ― купил бы две, кто знает. Поэтому надо понимать, что с моей стороны это было хорошее такое пожертвование. Шесть лет прошли: шесть лет я учился, шесть лет я учил ― могу уходить с чистой совестью; но я остался и преподавал вплоть до 2020 года. С 2016 года я остался только на обмерную практику, которую проводил в Коломне, чем, считаю, сделал для города большое дело: мы померили эти обмеры, часть я привёз, могу показать.

Расскажите с точки зрения концепции практики.

Студенты-архитекторы должны уметь мерить. Обмеры везде нужны, даже если новое здание строится: надо вставить окна ― бери рулетку и иди обмеряй, потому что как они там построили, бог его знает, могут с проектом не совпадать, т. е. нельзя, глядя в проект, заказать окна, они не подойдут, надо обмерить. Про памятники архитектуры, которые с какого-то века косые, кривые, перекошенные стоят, вообще речи нет, они строили без уровней, в лучшем случае ― ватерпас, и ещё 300 лет это простояло, всё покосилось, провалилось, бывает здание в руинированном состоянии… Там в альбомах есть церковь, которую восстановили в Вологодской области: после пожара простояла 20 лет, была в руинированном состоянии, мы её воссоздали, за четыре года подняли из руин буквально. Мы эти обмеры обмерили ― это надо уметь сделать быстро, профессионально, точно, потому что на основании этих обмеров потом составляется дефектная ведомость: то, что утрачено, выявляется и то, что должно быть, делается проект реставрации, разница между вторым и первым ― дефектная ведомость составляется, смета работ.

На практике вы занимались только обмерами?

Да. Я должен был студентов научить мерить. Сначала практика была три месяца, потом три недели, потом две ― мало средств выделялось. Я за две недели должен был людей научить обмерять. Причём это единственная работа в коллективе, с которой студенты сталкивались. Любое задание дают ― каждый делает своё: на первом курсе какой-то парковой павильон, на втором делают жилой дом-коттедж, на третьем театр, общественное задние, на четвёртом храм. Каждый делает своё ― фасады, планы, всё придумывают. В коллективе они работали именно на обмерной практике, когда один мерит, другой кричит размер, вместе сидят вычерчивают кроки… Им в перспективе надо уметь работать в коллективе: когда три человека, а один заболел, они не могут сказать: извините, мы не сделали, потому что он заболел. Такого не бывает ― надо брать и делать вместо него. Это им в голову надо было вбить: все в одной лодке, если кто-то весло бросил, двое гребут вместо него, иначе всех вынесет в океан.

Удавалось эту мысль донести?

Нет. Им это удавалось с трудом большим. Они плакали, на просмотрах им выставляли «двойки». Был просмотр на обмерной практике. Даже если есть обмеры, то я настаивал, чтобы поставить «тройку» или «двойку», потому что я их не видел некоторых вообще: один день побудет и уедет. Причём обидно: мы им всё оплачиваем ― гостиницу, суточные, а ему это не надо! Я понимаю Илью Сергеевича Глазунова, который возил нас в Псков ― он по списку проверял, кого нет, и шутил: всех в газовую камеру, кого нет. Он 1,5 тысячи долларов отдал ― тогда же доллары были, в 90-е, ― чтобы людей вывезти, чтобы они посмотрели памятники архитектуры! А они не приходят! Спит, ему лень! Здесь то же самое: мы их размещаем, с ними возимся, я вместо своих дел за три копейки хожу, им что-то вещаю, а они просто не идут. Дети же, они ленивые, это первый курс, 18-19 лет. Кто постарше, те понимают. Остальные, такие девочки, сидят сейчас в телефонах, им это ничего не надо.

На практику возили первый курс?

Между первым и вторым курсом. Мы спешили вывезти, пока деньги есть. Люди поступили, деньги есть ― быстрее вывезти, потому что в любой момент это могло прекратиться. Финансирование ― это было исключительно усердие Ильи Сергеевича, он просто шёл к президенту, к Путину или Медведеву, и выбивал, объяснял, что это нужно, что это будущее нашей страны, нужно деньги давать на это. Ему давали. Что не давали, он давал из личных, он был не бедный человек, за свой счёт оплачивал. Книги часто покупал в библиотеку. И того же требовал от других, от нас, преподавателей: вы должны быть такими людьми, это понятно, что времена такие, времена сякие, 1990-е годы, есть нечего, продукты по талонам, ходить не в чем, бумаги нет элементарно. Он закупал гипсы из Америки, холсты привозил за свой счёт. Того же требовал от всех остальных.

Академия в моей жизни ― это серьёзный пласт. Её выпускники у нас работают. Моя супруга ―тоже выпускница академии. И тут в Коломне моя бывшая выпускница работает, прекрасно себя чувствует архитектором. Устраиваются в жизни, когда хотят. Но не всем удаётся, конечно. У всех жизнь по-разному складывается. Но общая направленность такая.

 

«Здесь не порезвились коммунисты»

Расскажите об объёмах этих обмеров.

Приезжает 20 человек, мы их размещали. Сначала город шёл навстречу, бесплатно селил в общежитии Текстильмаша на Яна Грунта, дом 3. Потом они перестали это делать. Года три они нас селили, потом мы стали сами платить, арендовать хостелы: 10 человек здесь, 10 там. Я между ними бегал. Я их выставлял на объекты по два человека на каждый объект. Если объект крупный, например, Шанинская богадельня в Запрудах, которую того гляди снесут, она памятником не была, поэтому её хотели снесли, но благодаря тому, что собственник сел в тюрьму, её не снесли. Туда я ставил четыре человека. А так в среднем по два человека на объект. За восемь приблизительно лет обмерной практики мы где-то 80 объектов обмерили, мы не повторились ни разу, и есть ещё улицы, на которые мы ни разу не заходили, потому что город наш уникален. Я сам был удивлён: когда окончил академию, начал заниматься изыскательской работой, я пришёл в музей архитектуры Щусева, в фототеку, и стал искать объекты Коломны. Там у них сейчас, наверное, всё оцифровано, а тогда было в бумажном виде ― на карточках. Стоят стеллажи с ящиками, их выдвигаешь, на каждом стеллаже написано название города. Я ищу в стеллаже, Коломну не нахожу, меня это удивляет. Я спрашиваю: «А где Коломна?» Мне говорят: «Вот Коломна». Я поворачиваюсь ― стоит целый стеллаж «Коломна», в нём уже ящики по улицам. Понимаете, насколько у нас в городе много гражданской архитектуры? Это результат того, что здесь не порезвились коммунисты, как резвились в других городах! В других городах не считались, просто всё сносили.

Снимки откуда?

Это делали архитекторы. Люди интеллигентные, которые понимали, зачем это надо, все титаны реставрации, начиная с Барановского, Давида… много кого было …мой учитель Медович, его церковь очень любит, потому что он много сделал для церкви, восстановил фактически Троице-Сергиеву лавру. Отпевали его на Бауманке в соборе, он был кафедральный, до Храма Христа Спасителя, отпевал его лично патриарх. Он был моим учителем по реставрации, он меня учил реставрации. У нас в городе был Орловский, архитектор, он просто ходил и всё фотографировал. Я тоже свою лепту внёс ― я пошёл мерить эти памятники, насколько возможно. Много обмеров они тоже делали. Это всё хранится в архивах. Некоторые объекты нельзя было померить. Например, Тихвинская церковь в Вологодской области: мне на обмеры дали один день. Дали машину с шофёром, бывший военный оказался, хороший парень, мы с ним вдвоём по пояс в мартовских сугробах за один день обмерили всю церковь. Он сначала подошёл, кротко так спросил: «Может, помочь чем?» Я говорю: «Давай, бери палку, беги туда». В конце дня он стоял уже в изнеможении, я загонял его. Я за неделю вычертил, составил дефектную ведомость. Заказчик сказал: «Да, буду восстанавливать церковь». Частное лицо. Восстановил, на этом не остановился, в соседнем селе восстановил алтарь, я там тоже строил купол, из кирпича заставил его выложить на известковом растворе. Есть приёмы реставрации: если надо восстановить купол, они ставят опалубку и просто в бетоне его отливают. Я заставил выложить в кирпиче на известковом растворе! Нашёл систему перевязки ― в Лавре, в библиотеке, нашёл специальные книги 19 века, в которых есть система перевязки сводов. Научил рабочих, которые ничего не умеют, а работали белорусы: один ― учитель физкультуры, другой ― токарь с завода… Они ни разу этого не делали, и обучить их, заставить выложить ― это тоже дорогого стоит. Дом причта построили из архангельского леса, в общем, жизнь там идёт, всё хорошо.

С коломенскими объектами удавалось так?

Здесь был Орловский, он никого сюда не пускал. Сейчас он умер уже. Как сейчас идёт реставрация, я не знаю, как-то идёт. Финансирования мало на это, государственная реставрация почти не идёт, восстанавливается многое благодаря частным музеям нашим новым ― музею пастилы, музею «Калачная», Арткоммуналка. Радует, что люди понимают, почему это нужно, что это культурное наследие есть, несмотря на то, что вроде обычные столы, стулья, рамы, которые на помойку выкидывают,― тем не менее, это культурный пласт нашей страны, нашего города, который я бесконечно люблю. Когда я пожил в Москве, вернулся в родной город, потому что начал строить дом для себя (где его строить, как не здесь!), и сам сейчас живу в Старом городе, наслаждаюсь пейзажами его.

 

«Зачем лезть в Старый город!»

Профессионально как-то связаны?

Частная практика, если заказывают, если это кому-то надо. Сейчас кризис глубокий, строят мало, сильная конкуренция: в интернете эти проекты есть, их просто можно взять, не платя архитектору, отдать рабочим. Люди же многие не понимают, что можно красиво, а можно подешевле, как попало, и будет стоять коробка. Да и пусть себе строят, ради бога, пусть строят в Подлипках, но зачем лезть в Старый город! Перекрёсток улицы Пушкина и Посадской ― снёс историческое здание, половину дома отпилил. Предыдущий собственник сделал крышу мансардную, изуродовал, вторую половину спасало то, что жили просто алкаши, а когда их убрали, человек ничего умнее не придумал ― отпилил полдома, вывез на мусор, стоит пустой участок. Зачем он это сделал? Что он вместо этого хочет построить? Был хороший крепкий сруб, можно было просто привести в порядок. Но у людей понимания нет совершенно никакого.

А вот эти обмеры где хранятся?

В академии, в фонде. Периодически его выкидывают, через пять-десять лет обновляют постоянно.

Вам не жалко этих трудов?

Жалко. Поэтому все эти обмеры я множил. Нам большое содействие оказывала Ольга Милославская, она делала нам протекцию в администрации, убеждала администрацию, что нужно студентов разместить, что большое дело делаем. Мы заплатить не могли, делали обмеры. Мы за это ей давали возможность эти работы откопировать. В копировальном центре множили, оригиналы я сдавал в академию, а копии отдавал Милославской, часть оставлял себе. У неё с каждого года. Они остались Администрации это не нужно, они про это забыли, им вообще непонятно, зачем это нужно, перестали нас селить. Они нам оказывали содействие ― в лучшем случае давали лестницу. Потом и это перестали делать, лестницу нам давала Милославская, я свою купил. Мы с ней вдвоём продолжали это делать на автопилоте. В общем, у неё обмеры сохранились, что мы обмерили. Почти то же самое есть у меня. Оцифровать ― там очень мелко всё, очень тонкие линии студенты делали, очень много размеров ― на экране монитора это невозможно увидеть, это надо воочию увидеть. Некоторые здания сгорели, их нет, а мы их померили, у меня есть обмеры, если кто-то захочет восстановить ― пожалуйста. Низ каменный, верх деревянный, например, он был не памятник, но были хорошие двери. Две двери я, кстати, со студентами спас, они у меня хранятся, двери в гостиную (это улица Пионерская, дом 1, он нежилой сейчас, и тогда-то там один человек жил, бомжи отирались, они всё и сожгли).

Польза от этого есть, я считаю. Например, благодаря обмеру Барановского, был такой архитектор-реставратор, он сделал обмеры в 1920-е годы, когда была революция, эти церкви жгли, на дрова пилили, с бесовщиной боролись. Он просто один ездил и обмерял, он Русский Север весь обмерил, благодаря чему есть возможность восстанавливать. Церковь до сих пор помнит. Сгорела церковь в Кондопоге в 2010 году, мирового значения памятник подожгли какие-то сатанисты. В музее в Коломенском, в Москве, под открытым небом стоит башня Кирилло-Белозерского монастыря деревянная. Мало кто знает, что он лично за свой счёт её оттуда вывез один, лично сам грузил на подводы и здесь собирал, он это музеефицировал. Благодаря ему восстановлена Казанская церковь на Красной площади, в которой был общественный туалет, потом её взорвали. Иверская часовня… он просто всё обмерил, хотя хотели снести. Сухаревой башни нет, а обмеры есть, он обмерил, если понадобится воссоздать, её можно воссоздать.

Это дело нужное. Хотя времена прошли, когда всё сносили. В Успенском соборе был овощной склад, то же самое было в собор Брусенского монастыря, в Коломне была одна действующая церковь ― Рождества Богородицы у станции Коломна. Всё остальное было в запустении, но слава богу, не взрывали. Разбирали колокольни: Николы-на-Посаде церковь, там колокольни нет, её разобрали просто на кирпич. Или церковь не трогали, а выпиливали связи металлические, когда металла не хватало на войну, подрезали эти связи, а то, что колокольня могла рухнуть, это никого не касалось. В Ярославле много взрывали, даже не на кирпич, а просто на щебень, зачем ― мне не понятно. Просто стоит колокольня ― давай взорвём, комсомольцы-атеисты это делали. Храм Христа Спасителя несколько раз пытались взорвать, никак не могли. Чудов монастырь снесли. Тогда тенденция была при Сталине: они понимали, что это памятник, и вот есть 17-й век ― давай от 17 века один-два памятника оставим, а остальные снесём. Будет, на что посмотреть, как выглядел наш 17 век, с вас достаточно, а остальное снесём. Сейчас никто не будет по Старому городу рубить ― как Калининский проспект в Москве прорубили, всё посносили. Хорошо, что церковь не задели, в которой Суворов венчался, только это остановило.

Поэтому я дело сделал, насколько мог, нужное. Обмеры сделать было невозможно особенно ― людям же платить надо. А силами студентов я это сделал. Что сделано, то сделано, пригодится ― хорошо. Нет ― буду жить с чистой совестью, что всё, что смог, я сделал со своей стороны для своего любимого города.

Надо это сохранить. Найти способ это опубличить, чтобы это было в общем доступе ― это цифра.

У меня всё хранится. Тут надо осторожно к этому подходить, потому что во многом это собственность академии. То, что я себе оставлял, они на это закрывали глаза и не знали особо.

Если они это хранят ограниченное время… склад же тоже не бесконечный…

Да, метфонд лопнет просто, ещё тогда говорили, что надо что-то отсеивать. Причём отдавать авторам не приветствуется, это особенность академии. Один студент пришёл забрать работу свою ― вызывали милицию, как будто пришёл воровать. Студент сделал, как он привык: всё равно же валяется в коридорах ― дай заберу. Его поймали.

 

«Туристам эти тротуары не нужны!»

Какими ещё воспоминаниями вы можете поделиться?

Хотелось бы про город сказать, пользуясь случаем. Очень обидно было, когда делалось… Я понимаю, что администрация приводила город в порядок, хотела сделать лучше для поддержания туристической отрасли в городе: мостили тротуары, сделали улицы, пять лет назад. Но делалось всё таким варварским способом! Часть проектов делалось в ПК «Проект», у них ни одного вертикальщика в штате не было: они подняли уровень тротуаров и дорог выше, чем уровень зданий окружающих. Так быть не должно! Здание при этом начинает погибать. То, к чему мы приводим туристов, чем мы гордимся в нашем городе, начинает исчезать благодаря тротуарам, по которым ведут туристов. На самом деле туристам эти тротуары не нужны, потому что этих тротуаров мощёных они в Москве насмотрелись. Они сюда едут посмотреть провинциальную жизнь провинциального города. Траву косить перед собой косой дедовской начинаешь когда ― просто визжат: «Дайте попробовать! Дайте покосить» Если они увидят козу, они кидаются сразу. Если бы они шли по обычной улице с обочинами, травкой засеенными, с лопухами растущими, это бы их привлекало больше, чем тротуары с красивыми фонарями, лавочки на каждом шагу, когда должны были завалинки. Я сам такой же! Мы ездили, провинциальные города смотрели: Мышкин, Гороховец великолепный… Дух провинции, по которому душа истосковалась у человека, живущего в каменных джунглях, зажатого индустрией. Люди хотят именно это увидеть. Сделали тротуары, может быть, и стало красивее, взгляд к ним уже привык. Зелень повырубали, или она стала погибать… Самое обидное, что стали погибать памятники, потому что дорога высокая, дождевая вода, которая должна из дворов вытекать на эти улицы по всем законам, наоборот с дорог втекает в эти дворы, в бутовые фундаменты, которые подмокают, здания начинают трещать, рушатся. До администрации города почему-то это никак не доходило. Они это сделали лишь бы, видимо, освоить деньги, выделенные из федерального, регионального бюджета, сделать эти тротуары. На самом деле это уничтожает город, его архитектурно-историческую среду, потому что, извините, при царе Горохе этих мощёных силикатными камнями тротуаров не было! Была булыга в лучшем случае или дощатые помосты на случай слякоти или распутицы. В остальное время жили куры вместе с людьми. Наш кремль коломенский уникален тем, что он единственный из российских и европейских кремлей сохранил свою изначальную функцию ― жилую: у нас в кремле до сих пор живут. Нигде не живут ― ни в Москве, ни в Зарайске, ни в Нижнем Новгороде! А у нас живут, простые люди, как жили тогда, в обычных домах. Даже верблюд живёт в монастыре, ослы там кричат, козы, курят ходят. Я сплю ― меня будят петухи, собаки лают, хорьки всю ночь спать не дают, лиса бегает, ёжики. Где ещё такое можно видеть?! В Московском кремле даже президент не живёт, все уже посбегали, хотя вплоть до 1930-х годов там жили люди, были многоэтажные жилые дома. Поэтому это надо сохранять, этим надо гордиться просто и знать, как правильно это использовать.

Радует, что музеи открываются с уклоном на историзм, а не музей ЛЕГО! В Калуге будет приемлем музей космонавтки, а у нас ― лавки: калачная, пастила… в историзм уклон имеющие музеи. Плохо, что они частные, почему государство этим не занимается, не понимаю, почему оно не видит культурное наследие собственной страны и не поддерживает. В лучшем случае администрация занимается тем, что просто не мешает тому, кто хочет это сделать. Хотя иногда бывает. Вот когда мы были студентами, восстановили усадьбу в Захарове, в которой родился Пушкин, жил там. Это уже после нас, но мы были там студентами, копали, участвовали в раскопках. Я был ещё на Валааме, будучи студентом, там восстанавливали церковь.

 

«Кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру…»

Это они сидят во дворе у себя. Это она школьница, выпускной. Из-за того, что сами шили это платье, на её маму возбудили уголовное дело, потому что нашли лоскуты в сарае ― значит, кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру, что они шьют и продают. Надо было доказывать, что шили не на продажу, а просто соседке, потому что она выпускница.

После школы она поработала на обувной фабрике, потом поступила в МИСИ. Это на обувной фабрике. Это она студентка третьего курса, 1958 или 1959 год. Потом она приехал в Коломну, ей даже комнату в общежитии, на Кирова, 12А, кажется. Здесь она вышла замуж за моего отца, вот они на свадьбе. Это ракета, которую она, делала, будучи студенткой, на практике. Это они тоже студенты в общежитии, на Электрозаводской было общежитие. Это появились дети, мы ― сначала сестра, потом я. Это вот отец, это мама с нами тоже.

Это в вашей квартире?

Это сейчас Макеева, дом 6, там я уже родился в двухкомнатной квартире.  Сестра Инна родилась в этой общаге. Потом им дали квартиру, в 1969 году, в 1970-м я родился, в этой квартире мы жили двумя детьми. Это мы с бабушкой Надей ― маминой мамой. Это я в детском саду. Отец, сестра и я.

Что это за дворик?

Это была лавочка, за спиной ул. Октябрьской Революции, Дома торговли тогда не было, а это забор старого кладбища, где сейчас Мемориальный парк. Там была стела, её снесли, с лавкой.

Это ограда?

Кирпичная ограда, на углу часовня стоит, справа пойдёшь ― будет пушка, гаубица. Это вид на Соборной площади.

Это какой год?

Это я ходил, будучи пионером, в кружок, снимал (нас гоняли в город). Это я в первый сад пошёл. Это уже 1982 год.

Ещё не приводили в порядок?

Нет. Это 1982 год, Олимпиада только прошла, ещё такая тихая уютная провинция, монастырь ещё монастырю не отдали, там были жилые квартиры. У нас же 101-й километр, сюда высылали неблагонадёжных личностей из Москвы, их селили в эти монастыри, потому что там не было туалета, ванны ― с них и так хватит. У меня одна одноклассница была, она родилась в этом монастыре, потом им дали квартиру, она со мной в одну школу ходила. Это я в первом классе, это уже в третьем классе во 2-й школе. Это первый класс с учительницей в 8-й школе.

Это моя мама в ТПМ-7 со своими сотрудницами. Вот она руководитель бригады в ТПМ-7. Это вся наша семья, это я во втором классе, Инна в пятом.

Это вы в студию ходили?

Да. Чаще всего мы ходили на улицу Ленина, там фотостудия «Юпитер», рядом был магазин. Раз в год, раз в два года ходили ― наряжались и ходили фотографировались. Эти фотографии ― это наш отец звал своего знакомого фотографа, он у нас дома снимал, очень хорошие по композиции снимки. Кто там снимал, я не знаю, но мужик был молодец. Он очень хорошо сажал в кадр, подбирал моменты. Фотография же была плёночная. Это сейчас на цифру нащёлкать 15 раз, а потом лучший кадр выбрал. А тогда же надо было поймать, чтобы все смотрели в кадр, чтобы ребёнок не заплакал: я страшно боялся, когда видел камеру, начинал реветь ― надо было момент подловить. Тут меня поймали, а к маме я пересел ― уже начинаю хныкать. Тут я отвлёкся на солдатика, поднял глаз, он меня успел поймать, молодец был дядька, хорошо своё дело делал.

Это я уже школу закончил. Инна учится в МИСИ, причёска ― «взрыв на макаронной фабрике»! А я только окончил школу, это где-то 1988-1989 год. Это мы с отцом сходили, где-то 1988 год, он меня взял на фотостудию «Юпитер». А буквально через год, в 1990-м, она перестала существовать.

Это мама проектирует, это она в 1970-х в ТПМ-7, кульманы стоят. Это мы в пионерском лагере с моей сестрой, какие-то подписи она там делает. Описывает только себя: Паршикова Инесса, слева от вас, 12 лет, рост метр 55, цвет глаз серый, тёмный. Всё! Кто стоит рядом, её не интересовало, что это брат, младший, любимый, в каком отряде ― себя любимую описала и всё.

Это я в пятом классе, пионер, 1980-1981 год, прошла Олимпиада, умер Высоцкий.

Это наш вид из окна на площадь, где автобусы разворачивались, тут ещё нет никакой застройки, домиков 1990-х годов, вид на эту башню.

 

«Я два года жил в монастыре на Валааме»

Это уже в Москве. Это интересный снимок: когда я уже оканчивал академию, 1999 год, мы в Можайске на обретении мощей преподобного Ферапонта, там был он погребён под спудом, и в конце 1990-х эти мощи церковь решила обрести. Мы туда поехали, наша преподавательница повезла двоих лучших студентов ― меня и моего приятеля Олега Климова. Местное духовенство, владыка, местный журналист, глава района с мордой вот такой, наша преподавательница… А вот эта маленькая личность ― самая ключевая фигура во всей затее, это главный археолог Московского кремля, благодаря ей мы нашли эти мощи. Местный мэр пригнал экскаватор, узнав, что там идут раскопки, обретают мощи, и начал ковшом искать мощи. Она единственная закричала: «Стойте!» ― она увидела длинную чёрную полосочку. Я вообще не понял, что это, она по своему опыту узнала, что это остатки древнего гробовища, хоронили в колоду в гробах, мы нашли эти мощи, они сейчас находятся в можайском монастыре. Это было археологическое обретение мощей. Через неделю было официальное обретение мощей, приехал патриарх, накрыли там поляну и сделали сцены необходимые. Местное духовенство, монахи приехали, это игумен отец Борис этого можайского монастыря. Это исторический кадр. Он даже написал икону, мы там даже присутствовали на этой иконе ― «Обретение мощей преподобного Ферапонта». Это святой 16 века, глубоко чтимый, Можайский женский монастырь, там фрески Дионисия сохранились. Наши преподаватели помогали сделать так, чтобы вода не стояла в соборе, открывали фундамент, вода ушла (фрески Дионисия, а вода по колено стояла ― конечно, надо что-то делать!).

Это в академии, я заканчиваю диплом. Это на пятом курсе я черчу работы. Всё вручную, они тоже в конкурсах принимали участие, я завоёвывал первые места. Это мы на первом курсе с гитарами. Это на четвёртом курсе, уже взгляд осознанный появился: сразу понятно, что интеллект у человека нарастает по сравнению с этой фотографией, где я обалдуй, взгляд пустой, неосмысленный совершенно!

Это мы на третьем курсе. Это восстановленный благодаря нашей обмерной практике археологической дом: этот дом сгорел, мы его восстанавливали. Потом наша преподавательница, она была реставраторам, она восстановила эту усадьбу, какая она была при Пушкине.

Илья Сергеевич на моём дипломе. Я защищаю диплом. Это, будучи на третьем на курсе, я поехал на Валаам. Я два года жил в монастыре на Валааме, мы там восстанавливали скит Александра Свирского, церковь восстановили. До сих пор там стоит корпус, который по моему студенческому проекту восстановлен ― трапезная братского корпуса (братский корпус не смогли восстановить, а трапезную восстановили). А церковь сгорела потом, она пережила финнов, пережила коммунистов, а в монастыре она сгорела, какие-то алкаши сожгли.

Это я уже со своими студентами, уже я преподаватель. Это я в Коломне в 1998 году, наслаждаюсь видами, ещё будучи студентом. Это я тогда же вместе с отцом стою, на Ямках он жил. Это уже после академии, мы связь поддерживали, всё время ездили и смотрели памятники архитектуры по областям. Начинаются каникулы новогодние, с 1 по 10 января мы так просто не сидим, мы собираемся и едем в Ярославль, Ферапонтово… мороз ― не мороз… был мороз 47 ― мы ехали и смотрели памятники архитектуры.

Это мы в Звенигороде. Архитектор должен видеть вокруг себя среду и постоянно в ней крутиться. Он должен постоянно ей питаться, иначе просто ты перестанешь поддерживать свой профессиональный уровень.

Это тоже Валаам. Остров Валаам, вокруг него архипелаг, некоторые скиты расположены на этих островах, куда даже паломников не пускали, это был закрытый скит, мы там находились только в целях реставрации церкви. Надо было воссоздать его. Был замкнутый круг людей, дьякон один, он каждое лето проводил ― там и принял постриг, там остался. Это игумен, дети какие-то вместе с нами приехали, я там стою в рабочей спецовке, восстанавливаю. Это всё восстановительные работы.

Это после академии, молодые, но ещё не женатые: за окном уже ночь, мы сидим чертим, нас за уши не оттащишь! Это я уже будучи преподавателем на ректорском совете, где-то тут Глазунов, где-то наш декан, мы сидим в академии нашей, в хорошем интерьере, обсуждаем, как будем жить дальше, как учебный план составлять. Это мы по памятникам архитектуры в Тверской области, надгробие 16 века. Это я уже с сыном нахожусь в нашей академии, среди скульптур в фойе академии ходим. Это ему два года, смотрит на скульптуры. Это всё наши студенты делали. Это Аполлон. Это дипломные проекты наших скульпторов. Это диплом архитектурный двумя курсами младше меня учился парень, у нас в академии висит в метфонде. Я с Ваней на фоне его проектов, это мы с Ваней в Коломне ходим, целая же эпопея, когда родились дети, это следующий целый пласт жизни пошёл. Это я в церкви Симеона Столпника за Яузой, мы там проект реставрации колокольни делали, это я ещё студентом тогда был. Это бабушка Валентина Михайловна, приходила к вам сюда, Иван, Анфиса, Анфисе три года, Ивану семь лет. Это мы с Иваном ездили на ёлку, сын работал в театре МХАТ, мы на ёлку ездили туда. Это актёры с детьми, это Трухин, по-моему, который в «Улицах разбитых фонарей» играет. Это мы с Иваном, ему два годика. Такая жизнь.

 

«Для меня это вся жизнь»

Про вашу семью сейчас что-то добавите, про Ваню и Анфису?

Это отдельная песня. Ивану 13 лет наступило. Для меня это просто ужас! Он ходит, с меня требует: «Ты должен меня обеспечивать. Ты почему не проводишь интернет?» Интернет мобильный гикнулся, нужен безлимит, ему нужен постоянно. Я говорю: «Тебе же нужно, мне не нужно особенно, давай дом помогай строить!» Пытаюсь его к труду приучить. Он говорит: «Мне это неинтересно». Я говорю: «А мне неинтересно интернет проводить». ― «Ты мой родитель, ты обязан обеспечить всем необходимым. Интернет, телефон ― это необходимое». Какое это необходимое?! Унитаз ― это необходимое! А интернет этот… Такие споры постоянно у нас с ним ― переходный возраст. Суворов, говрят, за 10 дней Альпы перешёл, когда он перейдёт, не знаю. Анфиса подрастает, ей 9 лет, то же самое будет. У Ивана возраст этот закончится, а у Анфисы начнётся.

Мои альбомы. Тогда же не было цифровых фотоаппаратов, мы снимали на плёнку. Церковь в псковском стиле ― я на четвёртом курсе делал, всё вручную, тоже первое место на каком-то конкурсе заняла. Интерьер внутри с иконостасом…

Это часовня, которую я делал вне программы. Мне академической программы было мало. Нам давали задание на три месяца, я эту церковь делал за месяц, а остальные два месяца я не знал, что мне делать, проектировал часовни, потом пытался продать, никто их не покупал.

Дипломный проект ― вот такая красота. Мои студенты смотрели и спрашивали: «Как вы это делали?». Это всё вручную сделано, не на компьютере. Иконостас, к нему делал ещё дом причта, размещал функции: приходская школа, трапезная, книжный магазин, свечной ящик, даже пихал сюда подземные гаражи, будку сторожа. Прихожане приедут ― они же должны машины поставить куда-то. Картину рисовал зимой.

Оригинальные рисунки сохранились?

Да. Это у меня есть. С этим я, кстати, судился, потому что председатель приходского совета эту работу взял у меня, 400 долларов несчастному студенту не заплатил, опубликовал в газете, издал рекламный буклет и собрал большие деньги. Мне стало обидно, я подал на них в суд по авторскому праву. Все юристы и адвокаты удивляются, спрашивают, судились или нет. Я отвечаю, что судился. Спрашивают, с чем связано, ― отвечаю: с авторским правом. «Без адвоката?» ― «Да». ― «Это же очень тяжело!» Я говорю: «Мне это не стоило труда: авторская подпись есть на работе». Я на уши всех поставил: управу района Калужского Москвы, газету эту несчастную, присудили 1000 рублей газете, которая опубликовал эту картинку. Я просто не пошёл брать исполнительный лист, потому что считал, что газета не виновата: он принёс мою картинку и попросил напечатать…

Эту церковь построили в Хабаровском крае, я делал эскизный проект, они её сделали. Немного в другом виде, но она стоит в Хабаровском крае, был заказчик такой, лесопромышленник, он добывал лес, он просил сделать проект. Вот её освещали. Из лиственницы она построена, лемех сделан, деревянная крыша. Хотели золотые крыши сделать, я сказал, что не надо, давайте деревянные, как положено. Вот её основу кладут. На болотине её поставили ― там сплошь одни болота.

Это то, что я строил в Вологодской области: алтарь пристроил к церкви 19 века снесённой. Когда строили, нашли скелеты людей. Часто находишь скелеты людей, расстрелянных, в черепе дырки, ставили к стенке и расстреливали. Всё на извести, кирпич, белый камень, опалубку ставили, на неё выкладывали свод. Так это в конечном счёте получалась церковь с таким иконостасом. Всё это никому не доверишь. Ворота кладут, арки… Подряды сам брал ― не было так, чтобы продать проект и кто-то другой делает. Вот она с руин поднимается, церковь, постепенно. Была в таком состоянии. И то это мы уже крышу делали. Дырка была, такие были руины. Она в этом виде простояла 20-30 лет. Была школа, школа сгорела. Мы её воссоздали и восстановили. Для меня это вся жизнь. Может, лучшие годы моей жизни ― нулевые годы, когда было финансирование, были добрые люди: ведь это же восстанавливало церковь просто частное лицо, просто давал деньги. Зачем, непонятно. Было обидно видеть, когда местные, которые живут в деревне, не понимали, зачем это. Раньше были коммунисты, строили клубы. Сейчас пришли попы, строят церкви. Зачем это им надо?.. Пришёл КамАЗ с цементом, их зовёшь разгрузить, они просят деньги. Я говорю: вы живёте в квартире, я, чужой посторонний человек, звоню вам в дверь, и говорю: я вам плитку кафельную купил, от вас требуется помочь разгрузить ей. А вы мне скажете: а сколько ты мне заплатишь за то, что я затащу плитку в свою квартиру и бесплатно получу? То есть они не понимали, что для них бесплатно кто-то строит, свою лепту, хотя бы в виде разгрузки, они не могли внести. Когда такой же КамАЗ приходил в клуб и председатель колхоза просил их разгрузить, они разгружали. Им не заплатили деньги, но они всё лето будут бесплатно танцевать. Я говорю: вам строят церковь, вы будете ходить бесплатно всю жизнь! Нет, они не понимают… Это мы ставим крест на эту церковь. Со школы всех детей с уроков сняли привели ― знаковое событие.

А это я был штатным архитектором в Первой градской больнице, там церковь Царевича Димитрия, там был тогда настоятель Аркадий Шатов, сейчас он отец Пантелеимон, епископ Наро-Фоминский. В его церкви был миссионерский отряд, они ездили по деревням крестить людей. Меня просили сделать походную палатку, храм походный. Я её соорудил. Синженерил сам, придумал, изготовили: боковые стенки поднимаются, больше людей влезает, здесь алтарь с крестом. Собирался он за два часа. Если четверых людей толковых дать, то собирался он за час, разбирался за полчаса. Он мог в навес превратиться ― в случае непогоды закрыться. До сих пор он там и есть, до сих пор куда-то с ним ездят. Служба там идёт. Походная палатка так ставилась. Это с местными мужиками мы ставим. Сколько прихожан вмещалось. Цель была ― приехать, всю деревню окрестить, один раз в реке даже крестили ― макали, как в иордань. Раз было человек по 400. Столько людей туда влезало. С детьми работали. Приезжал недели на две-три священник, миссионерский отряд, с которым мне приходилось ездить. Оплатил всё спонсор, он же купил автобус, сделали багажник ― храм лежал наверху в сложенном виде. Садились в этот ПАЗик и ехали. Ехали километра за 2-3 тысячи, в северные районы, Архангельскую область, где церкви не было вообще никогда. По пути останавливались, застревали, нас КамАЗом вытаскивали. Я построил палатку, и мне приходилось с ней ездить, потому что её никто собрать не мог кроме меня.

Тут стоит одноэтажный дом частный на два хозяина. Я взял только совсем малую долю. У меня папок много.

Это формат А1?

Это да. Ноль. Они чертят их на планшетах, потом срезают, уши убираются.

Где они висели у вас?

На просмотр вешаем. Ставим оценки, потом снимаем. 2014 год. Писал, кто выполнил, для чего. Козлова Марина, Вахрушева Анна, преподаватель Уваров, ул. Савельича, дом 24. Это он же, но с дворовой части. Такой же буквой Г стоит.

Это Луковкиных усадьба. Тоже в жутком состоянии, оттуда сверху съехал художник, мастерская была. Это я носил оригиналы, сфотографировал, оригиналы в академии остался. Так они отмеряют методом триангуляции, потому треугольник ― жёсткая фигура, три размера дадут вам точку. Прямоугольник запросто может превратится в ромб, а треугольник никогда. Этим методам моя задача была их обучить, что им в жизни пригодилось, в работе. Деревянное здание на Октябрьской Революции, 56 стоит, красивое с наличниками. Так это приблизительно выглядело. Заставляли адрес писать, кто что, курс. Кроки все подписываются, передаются в архив. Если что-то в чертеже непонятно, они потом ищут размер в кроке, ищут того, кто чертил, могут разыскать и спросить, что ты наваял 15 лет назад, объясни нам. Вот они наличники мерят: если что-то сгорит, то можно взять и восстановить, было бы желание. Пока у всех желание только рушить.

Переулок Москворецкий, 4. Это 18 век, дом, где стенка сейчас отходит?

Да. Который в аварийном состоянии. Пока он не рухнул, я одним из первых загнал туда людей и померил: вдруг кто будет ломать.

Это объект культурного наследия.

Да. Надо восстанавливать, а не ждать, пока сам рухнет. Они ждут, пока рухнет, ничего не делают. Они входили вовнутрь, там окна позаколочены, в темноте мерили, фонарями светили. Это он же. Ул. Савельича, дом 40. Он же, другой фасад. Ул. Левшина, 16.

Как вы определяли, какое здание надо померить?

Профессиональным чутьём. Я вижу: памятник, отличаю 17, 18 век…

Вы шли от самых ранних образцов, которые сейчас под угрозой исчезновения?

В первую очередь мерили то, что в руинированном состоянии, что могут уничтожить, например. По-разному… Люди там живут, возьмёт, окно растешет, ему плевать, что это 18 век, ему света мало ― и всё.

Спасибо за ваш рассказ.