Рубрика: Материалы

«Самый счастливый момент – мне 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное!»

Рассказчик: Анатолий Иванович Кузовкин.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 16 октября 2023 года.

 

Давайте начнём с самого раннего времени, которое вы помните, с каких-то ранних детских воспоминаний: что запечатлелось, что осталось в памяти? Где вы в то время жили? Где семья жила в то время?

Наверное, с такого времени скажу, о котором я не помню, но мне и родители рассказывали, и родственники. Родился я в Москве 18 августа 1939 года, так что ещё довоенного выпуска. Где я родился, там-то жили – знал по рассказам. Но однажды, уже мне лет, наверное, 17 было, у меня в Москве родственники жили, двоюродные братья, сёстры, тёти, дяди, я к ним постоянно наезжал. Однажды откуда-то возвращался я, и что-то в глаз попало. Прихожу к тёте Тоне, жила она с дядей Сашей, с мужем, на Варшавском шоссе. Она говорит: «Ты чего?» Я говорю: «Натёр, наверное». Она: «Ну-ка, посмотрю. Ух ты, нет, там что-то в глаз попало! Надо к врачу обратиться». Я говорю: «Я не знаю, где тут врачи, где больница?» Саша пришёл с работы, муж её. Жили они в большом корпусе, на четвёртом этаже, в коммуналке. Корпус рядом с фабрикой хлопчатобумажной имени Фрунзе. У них газета выходила, многотиражка «Фрунзовец», многие годы. Она говорит: «Саш, ты поужинал. Сходи с Толей в больницу, посмотри, глаз какой красный у него». И поднялись немножко по Варшавке, он говорит: «Вот это больница, а вот роддом, где ты появился на свет». Я не знал – ни отец, ни мама, не говорили об этом. Говорит: «Здесь мы тебя приняли. Уже потом нашли твои родители комнату или просто где-то угол в Расторгуева». Это по Павелецкой дороге минут 15 ехать, если сейчас на электричке. Через месяца два-три, наверное, мы уехали в Коломну, об этом-то я уже знал. В Коломне жил мой дед с бабушкой, отец – до того, как поехать в Москву работать, его старший брат Павел из Коломны в Москву перебрался. В Коломне с дедом и бабушкой жил младший брат.

В общем, мы переехали к ним в Коломну, на улицу Арбатская, дом 15. Нумерация дома осталась, но сейчас это новодел. Там стояло интересное здание, двухэтажное, на углу улицы Арбатской и Москворецкой. Буквально в субботу прошлую приезжали родственники известных наших земляков – генерал-майора Анатолия Ивановича Малофеева и писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Они на меня вышли, говорят: долго искали, в Интернете прочитали ваш материал «Венчается раб Божий» о том, как венчание прошло в церкви Воскресения (второе название её Никола-на-Посаде), нашли потом с трудом телефон мой. Позвонили: «Можно ли встретиться? Вы знали генерала Малофеева, в хороших отношениях с ним, дружеских были». Я говорю: «Лет 25, если не больше». – «Нам бы хотелось поговорить с вами. Вы бы показали места, связанные с жизнью Анатолия Ивановича Малофеева, его сестры Лидии Ивановны, которая стала женой писателя Соколова-Микитова». Вот они приехали девять дней назад, в субботу. Дождь, как сегодня, был. С ними часов пять или шесть провёл, по многим местам прошли. В том числе мы приехали и на улицу Арбатскую, у этого дома остановились. Я показываю: напротив, наискосок, стоит дом, на котором укреплены две мемориальные доски: здесь жил известный музыкальный деятель Александр Васильевич Свешников. А Елена Соколова ― праправнучка Соколова-Микитова и внучка Соколова – это ректор консерватории, он когда-то министром культуры был, приезжал в Коломну на Дни славянской письменности. Посмотрели на дом Свешникова, я говорю: «А вот тут когда-то был пристрой и семья Малофеева одно время жила. Бассеечка напротив, у дома. Когда-то рядом здание стояло, ныне уже новодел двухэтажный кирпичный, порт для своих нужд построил, потому что то здание ветхим стало. Бассеечка осталась, правда, она уже другой формы. Как раз на эту бассеечку выходило окно, где я когда-то в раннем детстве жил. Потом многие годы ходил сюда к деду с бабушкой, дядя мой жил».

Мы в этом доме прожили, наверное, года два. Практически до 1941-го, даже, наверное, пораньше отцу выделили жилплощадь на той же улице Арбатской, в доме № 1.

Кто выделил, чем занимался отец? Они переехали в Коломну, нужно было как-то устраиваться…

К деду, приехал, дед приютил его там. Работал в организации, связанной с выделением жилья, какая-то контора жилищная – он там плотником устроился, потому что до отъезда в Москву он работал на Коломзаводе, как и дед мой всю жизнь до пенсии, даже больше, на Коломзаводе работал. В доме № 1 поселились. Дом деревянный, крепкий, на три семьи был. Кому он раньше, до революции, принадлежал, я как краевед так и не выяснил.

 

Дед должен был взорвать Коломзавод

Получается, дом выходил на площадь?

По нашему коломенскому телевидению показали, что идёт ремонт в доме № 1 по Арбатской улице, двухэтажном. А тут оказалось, что под № 1 ныне существует несколько домов. Этот дом № 1, в который мы заселились в 1941 году, он сейчас носит № 1Г. Если вниз спускаться, в сторону Москвы-реки, с правой стороны. Дом 1 ныне кирпичный, угловой практически, а дальше 1А, 1Б, 1В и 1Г деревянный, и на нём укреплена мемориальная доска: в этом доме жил известный лётчик-истребитель гвардии полковник, дважды Герой Советского Союза Василий Александрович Зайцев.

Там родилась моя сестра младшая (я 18 августа) 19 августа 1941 года. Через какое-то время отца призвали в армию, и мы втроём, наша семья осталась, и плюс ещё две семьи. Но отца в апреле 1942 года комиссовали по болезни. Он вернулся сюда. Через несколько месяцев, в конце 1942 года, это я уже по рассказам отца знаю, пришли какие-то чиновники, то ли из горкома партии, то ли из горисполкома, и сказали: «Мы вас расселяем, три семьи, потому что этот дом понадобился кому-то». Кому, я пытался выяснить, дом-то хороший, красивый, в своё время там жила дочь Василия Александровича, дважды Героя, она работала в библиотеке, я её знал, и как-то заходил, и мой товарищ по школе, её муж, Саша Архангельский жил в этом доме.

В общем, предложил этот товарищ вот что: «Мы вам как фронтовику три предложения можем высказать, куда вас переселить». И поехали они по адресам. Один дом (он и сейчас стоит) у больницы, с остановки с трамвайной если посмотреть, четырёхэтажный дом – он торцом выходит на улицу Октябрьской Революции, тянется туда чуть ли не до улицы Гагарина. Вот в этот дом зашли: коммунальная квартира, одна комната, а нас четверо. Отец говорит: надо посмотреть, что ещё где-то. Ещё подъехали куда-то они: полуподвал. Говорит: маленькие дети в полуподвале?! Ему сказали: стоит один домик небольшой, уже несколько месяцев, может, и больше, там никто не живёт, если его подлатать, там можно жить. И поехали туда, в кремль, на улицу Пролетарскую, дом 8. Отец, говорит, посмотрел – стоит он заколоченный уже. Уже холодно, декабрь был. Две комнаты в этом доме, печка – отапливать эти две комнаты и рядом кухня. Почти половину кухни занимает огромная русская печь, но она не использовалась давно. Дальше чулан, подсобка такая. Он посмотрел, посоветоваться со своим отцом решил. Дед сказал ему: «Чего ты будешь в коммуналке ютиться? Какие там соседи, сколько их… или где-то в полуподвале… Это всё-таки деревянное здание. Если нужно, поможем чем-то». А дед в эвакуацию не поехал, остался, на Коломзаводе работал.

Я сейчас перескакиваю: года два назад мне позвонил заведующий коломенским архивом (мы были знакомы много лет), он уже не работает года полтора, там другой начальник. Он говорит: «Анатолий Иванович, нам принесли списки награждённых коломзаводцев медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Я читаю: Кузовкин Михаил Георгиевич. Вы не знаете, может, это родственник ваш? Я решил спросить у вас, поинтересоваться: список списком, а мы хотим для себя кое-что узнать об этих людях». Я говорю: это мой дед родной. Кое-что я ему рассказал.

Любопытный момент такой, когда Коломзавод в октябре 1941 года эвакуировался. Я-то не знал об этом, уже мой отец мне сказал уже, наверное, перед самой смертью. Деда оставили здесь с таким прицелом, что он на Коломзаводе остаётся, завод был заминирован, и если немцы придут сюда, то в том цехе, в котором он работает, он должен был подорвать то-то, то-то, то-то. Я ничего не знал о деде, до последних лет, года полтора-два только случайно выяснил. Внучатый племянник дважды Героя Зайцева собирает материалы о своём прославленном деде. Мы с ним стали встречаться, я кое-какие ему материалы передал. Мы даже фильм сделали для канала «Звезда» на телевидении, год назад, наверное, этот фильм проходил у них. И вот однажды я ему говорю: «Володь, у меня есть снимок деда: три офицера (офицеры ещё царской армии) в красивой форме стоят с шашками». Он говорит: »Можно посмотреть?» Я полез на антресоль, достал папку, снимок. Назвал фамилию, имя, отчество его, год рождения, год смерти. Он открывает компьютер, набрал что-то: «Так. Вот: участник Первой мировой войны, там-то был, был ранен тогда-то, лечился в лазарете таком-то, уже Рязанской губернии». Я впервые вижу! Вот так открывается дед мне со временем.

Из семьи никто не говорил, не рассказывал, это не обсуждалось?

Нет. Дед умер в 1964 году, на старом кладбище похоронен, бабушка – в 1954 году, мама моя тоже рано – 44 года ей было, я в армии служил – умерла. А с отцом о чём-то говорили, но вроде ладно, успеется ещё, тут рядом!.. Я какие-то поиски свои краеведческие вёл, посвящённые другим людям, а о себе… Так выяснил я. Любопытно, с этими домами что связано.

 

«9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони»

Как туда переехали, мне было 3,5 года. Документ я не так давно обнаружил, копался в завалах папок (где-то что-то мне отец оставлял), нашёл коробочку – там бумажка небольшого размера, написано: «От 30 декабря 1942 года, что вам выделена жилплощадь по адресу: улица Пролетарская, дом № 8». С 1968 года это улица Казакова. Кстати, любопытно: до 1921 года улица называлась Дворянская, потом Пролетарская и с 1968-го – Казакова. Отец работал (он несколько месяцев, пока не мог устроиться, плохо себя чувствовал, то и дело в больницу попадал) в такой артели, как в народе говорили «Артель имени 5 декабря». 5 декабря у нас сталинскую Конституцию приняли в 1936 году – наверное, артели такое имя дали. Он говорит: «Я плохо себя чувствовал, вроде я как и плотницкую работу знал. Мы, в основном, гробы делали, потому что умирало много людей – и в госпиталях у нас, и так, жителей».

Это про военное время он говорил?

Да, приехал он сюда в мае 1942 года, в эти месяцы жил здесь. И запомнилось мне: он, наверное, в этой артели с лошадью договорился, чтобы какой-то скарб перевезти с улицы Арбатской. У нас всего ничего было: стол, два стула, шкафчик (он долго у нас был!), кровать, кое-что из посуды, из одежды, – но всё равно. Доехали мы: сестра, ей год только с небольшим был, я постарше, вроде, хотел идти – мол, я большой! Какой большой! Посадили меня, доехали мы до кремля, разгрузились. Помню, заходим – влево двери высокие такие – три комнаты смотрят на улицу, две комнаты во двор. Меня привлекло, что стены какие-то серебристые. Я ближе подошёл. У окна, правое окно почти у угла было, думаю, что это такое есть. То рукой, языком ― иней!

Весь промёрз дом. Вы въезжали в холодный, получается, не протопили его?

А что делать? Пока документов не было. Такие половички (где-то я и у вас видел местного производства – из разных тряпочек, каких-то полосочек) были у нас, и мама с отцом эти двери занавесили. Печку растопил отец. И ещё маленькая комнатка была, тёмная, без окна, и все вчетвером в этой комнате. Печка прогрелась, стало тепло. Так мы стали обживать этот дом. Потом потихоньку отец его ремонтировал. В этом доме я прожил до 1988 года. Кстати, уже в редакции работал, как-то пригласил по какому-то поводу (наверное, у меня какой-то юбилей был), и подивились люди. Алёна приготовила всё, мы сели за стол. Говорит редактор: «Что у вас, воды нет?» Я говорю: нет. «Как так?!» Я говорю: за водой ходим или по нашей улице – это метров 200 с лишним до Кремлёвской туда, или к Блюдечку, к 3-й школе, там бассейка стоит. «А туалет где?» Я говорю: 20 метров во дворе. «Газ-то есть?» Я говорю, отец провёл, я в армии был. «Надо что-то делать…» В общем, поставили на очередь. Это в 1979 году было, 40 лет, наверное, прошло. И очередь двигалась медленно, и только в 1988 году выделили квартиру на Огородной улице, с той поры я адрес сменил.

С какими чувствами уезжали из этого дома? Жалко вам было?

Конечно, жалко! Все детские годы и юность там прошли, и женился там, и сын появился там. У нас там маленький участочек был. С этим участком интересное что произошло. Это уже, наверное, летом 1943 года. Вышел во двор. Ворота, забор был небольшой, соседний дом, красивый дом под номером 8А стоял, и во дворе ещё стоял деревянный дом 8Б ― под одним номером три строения. Выхожу во двор, лето, идёт старичок какой-то с ведром помойным, подходит почти к нашему дому. А там яма была вырыта – выбросил нечистоты туда. Через некоторое время смотрю: отец приехал на какой-то подводе, один раз, два, три ― с кем уж он договаривался, не знаю. В общем, эту яму засыпали, и отец сам, как потом оказалось, с домуправом была договорённость, уже туда дальше, за эти строения, выкопал там выгребные ямы, и стали сбрасывать мусор туда.

На этом месте 9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони, грушовки. Почему мне запомнилось: приехал из Москвы (я рассказывал, он в больницу меня водил с глазом) дядя Саша, он участник войны, ну, приехал он сюда, вроде бы, отдохнуть на свежий воздух, с гармошкой. И вот мы 9 мая посадили четыре саженца. Кстати, в этом году с Сашкой, сыном, ездили туда (ему сейчас дом этот принадлежит): смотри-ка, яблоки ещё наверху! Несколько яблочек…

В честь Победы вы посадили?

Дело к тому шло, мы с утра посадили эти яблоньки, а тут и сообщение – рядом громкоговоритель, на площади Двух Революций, 200 метров. Когда демонстрации проходили, ещё что-то – громко вещали! Нам всё слышно было хорошо. Мы знали, что объявлен сегодняшний день Днём Победы, праздник! И тут решили, отец говорит: «Надо, наверное, нам собраться, деда пригласить». Мы с ним отправились на Арбатскую улицу. К вечеру пришли дед Миша, бабушка Маша, младший брат отца Коля, он уже на Коломзаводе работал, лет 16-17 ему было. Недалеко, на Посадкой улице, мой крёстный жил с женой, их пригласили. Кто-то ещё пришёл… В соседнем доме старенькая учительница жила, она одинокая была, её пригласили. Снимок остался. У отца был знакомый, жил в Брусенском монастыре (тогда адрес был такой ― переулок Советский, сейчас все дома снесены практически, только три кирпичных осталось), недалеко от входа. Фамилия его Владимиров, Владимир Владимирович, это я уже позже узнал. Это известный по 1920–1930-м годам фотограф-краевед, и старые книги выходили ещё в 1920-е годы, хорошая книга «Коломна» называлась – там его фотографии в качестве иллюстрации использовались. Он сфотографировал: мы сидим все за столом. Мы так не раз на праздники у нас собирались, площадь позволяла – мы её называли большая комната, размещались все.

Фотография сохранилась?

Сохранилась, я не знаю, где. Я готовил к 75-летию музея Боевой славы, там творческий вечер мой был, посвящённый юбилею, и три выставки открывали там: выставку живописи, выставку книг моих и выставку фотографий мох. Тогда-то мы использовали там и эти снимки. Где-то наверняка есть, но не попадалось. Надо было мне недавно кое-что найти, у меня в одной комнате вообще до потолка всё завалено, а когда разбираться, не знаю. Снимок интересный. Главное, он чётко выполнен, профессионалом. Хотя позднее он приходил каждый раз по какому-то поводу, отец приглашал его: то родственники приедут то из Сибири, то из Москвы. Он фотографировал, но уже, наверное, возраст и глаза подводили его ― не такие чёткие снимки получались. Но любопытно было. Я так представляю, на столе, что стоит: вино, бутылка водки и закуска. Мама всегда готовила… и красный и светлый, смотря из каких фруктов готовила, типа желе, кусочками нарезано.

Это как десерт?

Шут его знает! Такое у нас столе было, когда детьми были, вкусно!

Из каких, не помните, фруктов, ягод?

Яблоки, само собой, яблок было много, наверное, крыжовник, может, смородина, потому что в памяти осталось что-то такое белесое, зеленоватое, такого красноватого цвета… Как мармелад что ли… Плотная структура, как мармелад кусочками нарезано было. Там, наверное, три тарелочки лежали.

Вы не подглядывали, как мама это делала?

Мне 5-6 лет было! Ещё там картошка, капуста…

Это был взрослый стол, а для детей отдельно делали?

Детей никого не было, мы с сестрой на снимке только, больше никого не было.

Когда семья собиралась, кроме вас двоих с сестрой, никого не было?

У деда с бабушкой только Николай был, младший. Кстати, бабушка не родная, потому что, когда Николаю было год-полтора года, мама его умерла (мама и моего отца, и дяди Паши), и дед женился второй раз, и Коля её считал за родную маму, так она его и воспитывала. У моего крёстного с женой детей тоже не было. Так что маленьких больше никого не было, одни мы.

Вы начали рассказывать о том, как стол выглядел: бутылка вина, бутылка водки. Это бутылками стояло или переливали в кувшины?

Бутылками. Я помню, одна бутылка как-то она так стояла… Тут сидел отец, мама, Тома сидела, моя сестра, у отца на коленях, и я тут рядышком. И эта бутылка на столе загораживала сестру, и когда куда-то (то ли для книжки…) я хотел использовать этот снимок, думаю: вроде можно убрать бутылку, оставить только семью… Но, по-моему, так это и оставили в какой-то книжке.

Вы помните это застолье сами или больше по фотографии?

Помню только, весело было! Дядя Саша из Москвы с гармошкой приехал, посидели, потом пошли на площадь. Тут народу было много! Трансляция шла, то ли нашего радиоузла, песни неслись, иногда из Москвы что-то передавали, иногда включал наш радиоцентр коломенский. Он размещался – вон здание на углу стоит, где сейчас почта, улица Ивановская.

По какому случаю ещё семья собиралась? На какие праздники в то время, в 1940-е, когда вы были маленькие?

Отмечали дни рождений родителей и наши. Мама пироги любила печь, я хорошо это помню, и в школьные годы и уже позже. Мы, кстати, начиная, наверное, с года 1947 приспособились пускать на зиму водников, мы их так называли ― это работники коломенской пристани. Иной раз зимой вставал быстро лёд, река замерзала, и некоторые корабли, пароходы, баржи, приписанные к Москве, к Нагатинскому затону, практически оставались здесь, потому что могли вмёрзнуть. Закрывали быстро шлюзы с Северского до Москвы, и судёнышки оставались здесь зимовать. И помню, два молодых человека – тогда они казались мощными такими парнями. Они в те годы все ходили в форме, не в морской, а в речной форме: у них летом были фуражки, тельняшки. Одного звали Юра, я это запомнил, а второго нет. Запомнилось, как они ходили за водой: санки были – ставили бачок, ведро и отправлялись или к 3-й школе или к Кремлёвской улице. Потом они привозили воду вечером и устраивали прогулки для нас:меня, Тамару сажали на санки и по этой улице катали нас. Но они один сезон зимний прожили и потом больше в Коломну не заявлялись. Мы их не видели.

Они снимали у вас угол в доме?

Они снимали тёмную комнату. Отец к этому времени уже подлатал венцы, где соединяются брёвнышки снизу (всё прогнило). В большой комнате два окна выходили во двор, одно окно он забил полностью, так что теплее даже от этого стало.

Были у нас очень хорошие отношения. Мы дружили много-много лет, практически до последних дней моих родителей и этих товарищей, муж и жена по фамилии Пронины. Иван Иванович Пронин ― его так и жена его называла, не Ваня, а Иван Иванович,из уважения. Он участник войны, в боях под Киевом участвовал, там в плен попал. И я запомнил 1949, наверное, год. У нас стали портиться отношения с Югославией. Я во втором классе учился или в третьем, мне как-то далеко было до Югославии… А Иван Иванович рассказывал о том, как в концлагере с ним вместе находились бойцы югославской народной армии, и он очень хорошо о них отзывался. Кстати, прошло много лет, наверно, в 1965 году учреждена была медаль за оборону Киева. В годы войны несколько медалей за оборону, за взятие городов было учреждено, а это только в 1965 году такая медаль. И помню, Иван Иванович как-то зашёл (им уже выделил квартиру на улице Ленина) с этой медалью, говорит: «Из военкомата иду, хочу показать». Мамы уже не было у меня, отцу похвастался, по этому поводу они присели, обмыли. Ему эту награду, вручили спустя много лет.

Вы сблизились с супругами на почве, что они у вас жили какое-то время?

Они зимы три-четыре жили.

Кем они были по профессии?

Иван Иванович был начальником пристани в Бочманове. Вначале они ходили на пароходе «Сигнальщик», и был ещё пароход «1 мая», в народе его звали «Маёк». Он ходил из Коломны, отсюда, по Москве-реке и вниз по Оке. А «Сигнальщик» вверх по Оке до Белых Колодезей. Это пассажирские пароходы были.

Маруся (жена Ивана Ивановича – ред.) ― матрос, она так числилась. Мы её звали Маруся в нашей семье, взрослые и дети. Иван Иванович – с уважением, он и войну прошёл, такой тяжёлый путь был у него. У них родилась дочка первая, Валя. Я, наверное, в третьем классе был, они третий год жили у нас. Валю до сего дня я знаюсь, живёт здесь у остановки трамвайной «Площадь Двух Революций» с мужем. Ни Маруси, ни Ивана Ивановича уже нет. Брат младший у неё в Воскресенске живёт.

 

«В одну ночь проснулся: окно большое – всё в красном цвете!»

Запомнился такой момент. В третьем классе я учился. В декабре Тома заболела скарлатиной, тогда поветрие такое шло, тяжёлая болезнь. Мы с мамой с утра сходили на рынок – сейчас авторынок, а тогда колхозный был. Она купила там молока, ещё что-то такое, чтобы приготовить и в больницу сходить к Томе. Я помню, возвращаемся, веточку увидел такую… 25 декабря было. Я подобрал эту веточку, но мама говорит: «Папа привезёт ёлочку ближе к празднику». Ну, я с собой захватил её. Маруся была дома с Валей, она только что родилась, месяца, может, три-четыре ей было. Иван Иванович на работе, мой отец на работе. Мама говорит: «Ты смотри, слушайся Марусю». Я говорю: «Буду слушаться, конечно». – «Далеко не ходи!» – «Да нет, я буду кататься на коньках». Я привязал коньки, «гаги» такие были (обрусевшее название коньков норвежской фирмы «L.h. Hagen & Co. Christiania» – ред.), на валенки, закрутил хорошо. Где Ямская башня, отсюда видна, сплошной стены не было, можно было с площади прямо пройти по этой улице (сейчас она Святителя Филарета называется, а тогда называлась переулок Мешкова, потом стала улицей Болотникова, такие переименования шли). Если отсюда идти, справа Ямская башня, и с правой стороны бугор большой, мы называли это горкой, и с этой горки можно было кататься, прямо выезжать на улицу – машин было мало – на санках и на коньках.

И вот на коньках разгонишься – и вниз, если ветерок, то чуть ли не до 3-й школы можно было доезжать! Если ледок, поверхность такая скользкая. Рядом дом № 1 стоял по улице, угловой тоже, и какие-то хозяева решили пристрой делать, привезли брёвна, уложили их. И вот я катался с ребятами, смотрю, у меня что-то развязался один конёк. Я присел на бревно на это, нагнулся, затянул как следует конёк и слышу: «Толька!» Глаза открыл – мчатся на меня сани, вот такого размера, человек пять на них сидят, ребята не наши, они с той стороны откуда-то приходили. Как металлической обводкой мне по ноге! Только – хрусть!.. Думаю: «Ой…» Но тут с нашего двора были ребята: Валера Сударев, он на санках был с двумя палками, и Мамулин Валерка. (Те ребята сразу санки схватили свои большие и в горку бежать, убежали.) У меня в глазах темно, ногу больно. Так они помогли – на санки меня, до дома довезли, постучали. Маруся вышла: «Чего такое? Ой… Сейчас Иван Иванович придёт на обед, подожди!» Минут через пять пришёл. Она говорит: «Давай в больницу – смотри, у Толи чего-то с ногой». Он хотел валенок снять. Я говорю: «Ой, больно-больно!» Он меня ухватил на закорки: «Сейчас в больницу поедем!» Тоже запомнилось, какие моменты. Идём, ближе подходим уже к Ямской башне, но я не знал, что она Ямская – башня и башня. Девчонки навстречу идут, мои одноклассницы, в монастыре жили, не в Брусенском, а где сейчас женский монастырь (Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь – ред.), он был мужской (а Брусенский женский был). И смотрю: они так глянули на меня. Думаю: «Это теперь они завтра в школе расскажут – большой малый, а его на закорках носят». Не по себе стало.

До трамвая дошли. А трамваи ходили сцепом, два вагона, длинные-длинные, и в этих вагонах, как в метро, сиденья были друг против друга. Иван Иванович вошёл, народу много сидело, какой-то мужчина с женщиной встали, и он меня прям усадил вдоль сиденья, у кабины водителя. Я постанываю. Какой-то мужчина говорит: «Ты чего, герой, стонешь? Мы на фронте то-то!.. Держаться надо!» В общем, до больницы доехали, идём, и навстречу мама, она уже с дочерью увиделась, поговорила. Естественно плакать: «Что такое?!» Определили меня в больницу, мы звали её диспансер, там хирургический корпус был. Здесь, наверное, приняли меня, посмотрели – и сразу туда переправили, и там оперировали: открытый перелом. У меня и сейчас остались такие большие шрамы. Я лежал несколько дней, и как-то мне показалось, в одну ночь: проснулся, темно на улице, окно большое – всё в красном цвете! Наверное, температура была. Я понял, что температура была, когда определили, что я тоже подхватил скарлатину. И меня на носилки, в другой корпус, он двухэтажный, стоит до сего дня – если на трамвае ехать от площади Двух Революций и дальше туда, там овраг есть такой, и последнее двухэтажное здание (чуть подальше уже семиэтажка стоит) – там со скарлатиной лежали, инфекционные, туда определили меня, и там ещё 40 дней отлежал.

Отец на работу ходил, а мама каждый день ходила навещать меня. А цоколь высокий, не видно ничего. Отец сделал лесенку, и чтобы не очень тяжёлая была, но всё-таки там несколько ступенечек, и мама с этой лесенкой (может, она там оставляла где-то, потом подставляла) – хоть в окно помахать рукой, спросить, как чувствую себя… не слышно, уже декабрь-январь. То есть через окно общались, никакого такого открытого доступа не было.

Запомнилось, что три человека лежали ещё. Один из монастыря (мы так и называли – монастырь), Славка звать его, потом много лет я с ним общался. Когда расселяли монастыри, он уехал в Колычёво, много лет уже не вижу его. И ещё один лежал, повзрослее, лет 15 ему было. Ему принесли книгу «Приключения Гулливера». Такого формата большого, иллюстрации красивые! Я помню, эту книгу листал, читал уже в третьем классе. Я в школе три месяца не учился – январь, февраль, март, – каникулы закончились, и я только появился под последок третьего года обучения. Но выдали мне… тогда дневники были в последующий год такого формата, а это у нас самоделки – вырезали из тетради половиночку и сами писали дни, какие уроки… Но закончил третий класс.

 

Съёмкам помешали самолёт, пароход и поезд

В какой школе вы учились?

Где сейчас краеведческий музей, это была начальная школа № 8. Когда проходили съёмки фильма «Шведская спичка», Валька, который жил во дворе, где Райпотребсоюз, говорит: «Ты давай-ка пораньше приходи, мы там во дворе встанем и будем наблюдать». И вот я наблюдал оттуда: этот товарищ с шашкой выбегал, перебегал улицу, стучал в металлическую дверь, открывалась защёлка (такая металлическая пластина), что-то показывалось там: чего, мол, нужно? «Сообщите: убили того-то!» – по сценарию-то, по рассказу Чехова. Я уже потом, через годы, узнал, что специально для того, чтобы этот сюжетик снять, прорезь сделали в металлической двери, и на петельках открывалась заслонка эта, она многие-многие годы была на двери. Когда стали переезжать из краеведческого музея туда, ремонтировать здание, убрали эту металлическую дверь. Я директору Арзуманову Аркадию Сергеевичу говорю: «Куда дели?!» – «Да шут её знает! Новую поставили». Я говорю: «Аркадий, какой сюжет интересный для экскурсий! Рассказывали бы, как всё это происходило». – «Ох, я не знал…»

Когда я рассказывал, как на коньках мы катались, если как-нибудь посмотрите по телеку «Шведскую спичку», да можно и в интернете увидеть, там показано, как скачет этот гонец в город сообщить о происшествии. Вначале съёмки проходили у нынешней платформы 113 км, потом вдоль Москвы-реки, затем на берегу, у Блюдечка (монтаж был, в разное время эти эпизоды вставляли) и у Ямской башни. Такой эпизод хороший: мчит, грязь, весна, у этой Ямской башни навстречу какие-то женщины идут, они отпрянули от лошади. Две женщины, одна на коромысле несла два ведра, и вот эта горочка – по этой горке, по склону, были проложены две тропки. Помню, мы всегда по этим тропкам бегали, чтобы не по дороге идти. В том фильме очень хорошо посмотреть: ага, вот она, тропочка наша!

Ещё такой эпизод. В какой-то день мама говорит: «Предупредили вчера нас, чтобы мы завтра по такой день не выходили со двора на улицу – будут съёмки проходить здесь». Наш дом стоял, этот красивый дом (там пять или шесть семей жили, более 50 человек), деревянная изгородь и ворота красивые-красивые (я снимки отдал архитекторам, но они всё-таки близко к оригиналу не восстановили их). Высокие ворота, тяжёлые ― мы их редко отрывали. С двух сторон от ворот к нашему дому дверца… пошире дверь такая была, и с другой стороны дверь. С нашей стороны ей не пользовались, а с правой стороны, к другому дому под номером «А», мы выходили. Думаю, ладно. А посмотреть-то хочется! Как раз, наверное, выходной был в школе, воскресенье, по всей вероятности. Одно-то окно осталось у нас, во двор которое выходило – я к окну прилип. Вдруг дверь открывается, калитка, приходит женщина в интересном таком облачении и мальчишка с ней. И вот они стоят, стоят, стоят… Видно, сигнала ждали. Потом им кто-то сказал (помощник режиссёра или кто), они дверь открывают, и я увидел: выходят на улицу, вдруг из-за угла на полном галопе на бричке товарищ какой-то выскакивает по нашей улице, а грязи было много, во все стороны вода, грязь полетела на женщину с ребёнком, и дальше!.. Думаю: интересно, и наш дом вошёл в фильм.

Этот фильм вышел на экраны в конце лета 1954 года. Я с сестрой и с родителями приехал в Серпухов, там мамины две сестры жили. Уговорили тёток-то: кино идёт у вас, «Шведская спичка», там наш дом показывать будут, пойдёмте! Пошли. Сидим, смотрим, как проезжает этот гонец мимо Ямской башни, по этой улице сворачивает на нашу – и всё. Следующие уже кадры, как он бегает между нынешним Райпотребсоюзом и краеведческим музеем. Вырезали, как часто бывает, по каким-то причинам.

Как относились к этим съёмкам? Как к беспокойству лишнему, или это с интересом воспринималось?

Больше с интересом. Заранее нас предупредили, что не выходите тогда-то, потому что тут съёмки пойдут. На Блюдечке (название места недалеко от слияния Москвы-реки и Коломенки, сквер – ред.) любопытно тоже получилось. Там два моих школьных товарища жили – Коля Ларин и Володя Королёв. Дом, где жил Коля Ларин, снесён, а где Королёв – его называют в литературе краеведческой Дом соляного пристава – с высокой крышей, напротив краеведческого музея он стоит. Мы у них там во дворе притулились. А подготовка ведётся прямо на самом обрыве Блюдечка. Дальше асфальтированная полоска, её асфальтировали, благоустройство уже проводилось в 1953 году, больше ничего на Блюдечке не было, правда, деревья высокие росли – тополя и, в основном, вязы, и даже один серебристый тополь как-то выделялся. Мы смотрим: большая пожарная машина подъехала. Этот асфальтированный тротуар такой, для того чтобы ходили люди, любовались Москвой-рекой, далями… Асфальт был положен в прошлом году, а тут земли привезли накануне. Была клумба посередине примерно, и от этой клумбы вниз хорошая, красивая беломраморная лестница шла вниз, спускалась к реке, но она не до самой реки, просто на откосе оврага. На эту клумбу ещё земли поднасыпали. А пожарные зачем приехали? Они кран открыли и из шлангов стали поливать эту землю, клумбу – такую грязищу развели! Через некоторое время появляются две фигуры. Одна на коне, в обмундировании полицейского, второй какой-то товарищ, которого вели под конвоем (я уж не помню, как этих героев звали). Идёт, руки сзади у него, грязь, склизко, и на этот бугорок он вроде ступает, оскользнулся, чуть не упал!.. Его конвойный подгоняет. Вроде прошёл, кто-то кричит в рупор: «Отставить!» Потом съёмки повторяются. Думаю: в чём же дело? (А мы тут бегаем, слушаем.) Корабль вышел на реку! Подождали, пока этот корабль прошёл, там уже крутой поворот, Пьяная лука, потом туда к Бобреневу монастырю и дальше. Повтор. Опять эти идут, прошли… «Отставить!» В чём дело? Самолёт появился! Коробчеевский аэродром, По-2 летел. Третий момент, оказалось, дали видны – и длинная цепочка с цистернами… Товарный поезд шёл! В общем, три раза я видел, как прекращали съёмки. Но потом в фильме очень эффектно прохождение конвойного с арестованным было. Думаю: я участвовал! Ну, в школе-то нагорело, конечно, нам. Школа прямо на берегу этого сквера стояла.

 

«С подачи Марии Ивановны всю жизнь поиском героев занимаюсь»

Чем школьные годы запомнились?

8-я школа была смешанная, там и мальчики, и девочки учились. Мне запомнилось 1 сентября 1947 года. Во-первых, я поступил восьмилетним уже. Почему мама меня не отдала? Худенький, маленький… Тогда, после войны, если плохо себя чувствовал будущий ученик, то и с восьми лет можно было. Она в школе узнала, об этом: ничего, ещё год побудет дома.

На территории там ещё двухэтажное здание кирпичное стоит. Когда мы собрались первого числа на территории, представили нам учительницу, Марию Ивановну Уварову, и она сказала: «1 “В” класс, пойдёмте за мной». Привела во второе здание на второй этаж. Начала урок…это сейчас уроки мужества проводят, или по-другому называют – она такой урок с нами провела, сказала: «Вы, наверное, ребятки знаете, что только что окончилась Великая Отечественная война. Мои бывшие ученики многие участвовали в войне, некоторые, к сожалению, погибли. Я очень горжусь, что мой ученик Миша Катуков стал дважды Героем Советского Союза». Мы, ребята, как-то интересовались этим, слышали, что такое звание Героя Советского Союза, тем более сосед мой был Герой Советского Союза, в доме 6 жил. Она говорит, что он генералом стал, ещё что-то рассказала. Потом говорит: «Если хотите познакомиться с нашими коломенцами – Героями Советского Союза, сходите в краеведческий музей. Он находится там, где трамвай кольцо делает, последняя остановка трамвая».

Я, естественно, заинтересовался этим, и мы с родителями в выходной пошли в музей. Действительно, увидел щит небольшой, может, с этот стол, поменьше даже, как лист ватмана, и там портреты 10 или 12 Героев Советского Союза: Зайцев Василий Александрович, Катуков Михаил Ефимович и ещё некоторые. Прочитал (или родители прочитали), что там написано, меня это заинтересовало, и с подачи Марии Ивановны Уваровой я заинтересовался и всю жизнь поиском героев занимаюсь. Если в 1965 году было известно, что с Коломной и Коломенской землёй связано 18 Героев Советского Союза, то в позапрошлом году удалось мне выяснить, что ещё один, 57-й Герой Советского Союза имеет отношение к Коломенской земле. Я в «Угле зрения» о нём написал.

Недавно кто-то мне позвонил и сказал, что выложена в интернете какая-то статья о нём – то ли правнуки написали… и со ссылкой на мою публикацию. Думаю, как-то надо с кем-то договориться, в интернет зайти и посмотреть, что за статья любопытная.

И вот Марью Ивановна я запомнил. Жила она в монастыре мужском, сейчас это уже женский монастырь. Так наш двор, а так монастырь тянется от улицы Лазарева до нашей улицы, сейчас Казакова. Её окошко выходило прямо на наш второй этаж, на наш двор. Она иной раз говорила: «Толя, чего вы там хулиганили вчера? Почему на вас ругались взрослые?» Мы вроде не хулиганили… ребята кричали, может, бегали… Я много лет разыскивал её, она уехала вскоре из Коломны, сказали, что кто-то из родственников её увёз. Жила она до приезда в Коломну в селе Большое Уварово Коломенского уезда. Я лет уже 25 в Бояркино приехал, они хорошую экспозицию в своей школе бояркинской сделали, посвящённую Катукову, и школе присвоено имя Михаила Ефимовича Катукова. После этого не раз у них там был. На общественных началах музей действует, и директором тоже на общественных началах учитель географии. Я про Уварову у него интересовался, он говорит: «Только снимок общий с детьми, она ещё молодая была. И второй снимок мы отсюда пересняли, увеличили, он размытый такой…» Я говорю: «Можно мне хотя бы копию!» Больше нигде, ничего найти не можем.

Это тот человек, который повлиял на вас?

Да. Её рассказ повлиял, потом хождение в музей. Последующие учителя заинтересованные краеведением были, и в 3-й школе. В этой школе-то я четыре года отучился, через два года Марья Ивановна ушла, молоденькая учительница появилась в третьем классе у нас, я у неё учился до декабря. В четвёртом классе ещё смена – молоденькая учительница, звали её Лидия Анатольевна, вышла замуж, стала по фамилии Пастухова (на кладбище я знаю, где похоронена, захожу туда). В четвёртом классе ещё смена учителей произошла – по фамилии Громова стала.

Поступили мы, мальчишки, из этой школы учиться в школу № 3, базовая школа Коломенского учительского института. Мужская школа была, только одни мальчишки там. В 1951 году.

Прямо весь класс, только мужской состав, мальчиков, перевели в 3-ю школу?

Нет, не весь класс. Не только из моего класса в туда влились, в 5 «В», но некоторые учились там, в 3-й школе, в начальных классах, разбавили нас, из других школ: 6-я школа была на улице Савельича, оттуда некоторых ребят бросили нам.

 

«Попали мы в бурсу!..»

На первый урок в пятом классе пришёл высокий мужчина, красавец такой, мощный: «Звать меня Виктор Васильевич Вагин. Я у вас буду классным руководителем, я буду у вас преподавать русский язык, литературу и немецкий язык». Прохаживается по рядам и говорит: «Если кто будет плохо учиться, если кто будет нарушать дисциплину, я буду вас учить уму-разуму при помощи пальца». Показывает ручищу такую! Пальцы!.. А нас с пятого класса по седьмой включительно всех наголо стригли – указание такое было директора школы. И он пальцем одному как дал по лысине! И указку берёт за тонкий конец… Попали мы в бурсу!.. В той школе совсем другие были условия. Говорит: «Дневники у всех есть?» Кто сказал, что нету. «Чтобы завтра были! Иначе…» Погрозил. «Открывайте дневник. Сверху видите расписание? Будете вписывать так: русский язык, рядом – Вагин Виктор Васильевич, литература – Вагин Виктор Васильевич, немецкий язык – Вагин… Другие вписывать будете. Теперь сверху отсюда напишите, я буду диктовать каждому: моё рабочее место номер…» И идёт вдоль, начал он с того края стенки, где дверь, а я сидел на последней парте с Вовой Сёминым, у окна, и пока дошёл до меня: «Так, Кузовкин Анатолий, пиши: номер 55». 55 человек в классе было! С ума сойти!

Это какого размера классы должны были быть?

Класс стандартные.

Как же вас рассаживали?

Четыре ряда были в начале, потом, через некоторые дни, три ряда оставили. Но кое-где маленькие ребятки были – на первых партах по три человека сидели. Если взять три ряда, средний ряд, его стол, а вот эти ряды, первая парта аж за учителя заходила, почти к стене. Здесь проход был.

Все места свободные парты занимали.

Все. Но буквально через несколько недель у нас поредели ряды: некоторые выпущены в четвёртом классе, но знания такие, что их опять отправляли в четвёртый класс, а некоторых, из-за того, что очень хулиганистые были, отправляли в какие-то спецклассы, спецшколы…

По какому принципу попадали дети и оставались в 3-й школе? Почему не всех ваших одноклассников из начальной школы перевели сюда?

Нет, почему, всех! Я не так немножко сказал: в нашем классе были девочки и мальчики. Девочек в 7-ю школу отправили, а мальчиков-то осталось уже… если там нас было 36, допустим, то 18 мальчиков. Поэтому разбавили уже в 3-й школе мальчишками. Некоторые ходили из 6-й школы: Бобренево напротив, бобреневские ребята ходили пешочком учиться сюда, в 3-ю школу. С некоторыми я познакомился. Я упомянул дом соляного пристава, там Володя Королёв, на две семьи был дом. Вторая половина – Ланины жили. У Константина Ланина дочка красавица была, со временем она стала женой товарища, который жил в Бобреневе, учился в 3-й школе. Как же его фамилия?.. Выпало… Он заслуженный рационализатор России, заслуженный изобретатель СССР. Кстати, он и ещё один товарищ, он художником работал в депо трамвайном, мы лет 15 назад устроили выставку в «Доме Озерова». Валентин… Он акварелью увлёкся. Я, в основном, маслом. И тот товарищ, у него и графика была. Директор Дроздова спрашивает: «Как назовёте свою выставку?» Сидим, думаем, а я говорю: «Давайте “Трое непохожих”». Под этим названием в «Доме Озерова» прошла выставка. Это я сейчас опять вспомнил тот дом, где он жил.

Бобреневские отличались от коломенских?

Отличались, конечно. Да даже два монастыря – один монастырь мужской, а этот женский сейчас, Брусенский, они друг с другом враждовали, хотя и тут в одной школе, в 8-й, учились и в 3-й. Но я как-то поддерживал дружеские отношения и с этими ребятами, и с теми. Потому что в 3-й школе с удовольствием занимался спортом – в гимнастической секции был, лёгкой атлетикой занимался. С третьего класса рисованием увлёкся, в Дом пионеров ходил, там и отсюда ребята занимались, и из этого монастыря. Юра Курчевский жил, где пчеловодный завод был, сейчас он в Радужном находится, а он находился на улице Лажечникова, – Юра там, в этом здании, жил.

И потом, в армии когда служил, ребята разных характеров – они с уважением все относятся к тем, кто чем-то выделяется. Я рисовал везде, если надо что-то такое выполнить – делал, невзирая на то, что служба идёт. Или я фотографировал. И никто никогда, даже тут когда школьниками были, не обижал.

Если и возникали стычки, скажем, на районе, что могло стать причиной этих стычек?

В 8-й школе был мой хороший друг Лёва Иванов, я с ним в одном классе учился. Его мама работала уборщицей в 8-й школе, а жили они (если сейчас пойти, по-моему, сейчас окна заложены там) в полуподвале. Я жил здесь. Если квадрат наш взять (улица Лажечникова, улица Лазарева, сейчас святители Филарета и наша Пролетарская), я чаще всего так и делал – по диагонали тут 5 минут пройти до школы, быстрее. Однажды чего-то мы с Лёвой делали. По-моему, Лидия Анатольевна решила поставить сценочки из Пушкина: там 33 богатыря выходили… по сказкам Пушкина, но не полностью. Она предложила нам: «Ребята, можно из папье-маше сделать шлемы, мечи. Вы во внеурочное время, мечи строгайте, чтобы не просто палки были у вас в руках». И мы с Лёвой у него во дворе, практически в школьном дворе, или у меня тут строгали, все мечи сделали, потом раскрасили их серебряночкой. И чего-то повздорили с ребятами из этого монастыря. Практически одноклассники мы были. А уже зима, снега много было, и сначала снежками (но снежки уже слежавшиеся такие, даже не снежки, а комки льда) стали бросаться. Мы на них: «Вы что, с ума сошли?!» Перепалка, потом в рукопашную пошли. У меня с раннего возраста только заденешь по носу – кровь быстро шла. И меня кто-то с силой ударил, у меня кровь покапала, а тут снега много… Прекратили всё это. В нашем классе Роза Айзатулина была, в этом монастыре жила (сейчас Ново-Голутвинский), по Кремлёвской улице, где монашки расположены, их кельи. Мы его называли «татарский дом» – там много татар жило. Вот она из этого дома, снегом всё меня, говорит: «Ой-ой, давай до дома проводим». Я говорю: «Ладно, пройдёт!» Мы с Лёвой пошли. На следующий день никаких у нас неприязненных отношений с этими ребятами не было.

Что касается бобреневских, они как-то особняком держались. Потом уже, к седьмому классу, вроде, нормально. Иной раз задиристые попадались. Но никаких, по большому счёту, выпадов ни с их, с нашей стороны, городских, не было.

 

Сталинский зачёс

Ещё любопытный момент. Некоторые по два-три года за семилетку сидели в классах. Заканчивали они семилетку – уже и по 17 им лет, и 18 некоторым, огромного роста ребята были. Всех директор школы Василий Никитич Новиков обязывал под нулёвку стричься. Мы стали доказывать: «Мы на танцы уже ходим, там думают, что мы проштрафившиеся, бандиты лысые!» – «Нет, нет, нет!» Мы решили: пойдём после школы к учительскому институту (где сейчас 7-я школа, у Пятницких ворот), встретимся с директором института, Арсёновым.

Аксёнов, может быть?

Аксёнов после него был, в пединституте ректором. Учительский институт – это рангом ниже пединститута. Мы пришли все, встали на ту сторону, по улице Зайцева, и выбрали троих молодцов – крепких, высоких, красивых – на переговоры. Стоим, ждём. Человек 15 собралось. 5 минут, 10, 15, 20… Кто-то говорит: «Арестовали, наверное, уже, с заднего крыльца подъехали. Нет ребят наших». Так пошутили! Вдруг дверь открывается, выходят они, и ребята говорят: «Всё нормально, разрешили!» Разрешили пять сантиметров чубчики! Вот в седьмом классе мы уже с такими чубчиками. А резон был у директора какой? У него самого зачёс такой – мы называли «сталинский зачёс», как у Вождя. Он приходил, Конституцию у нас вёл в седьмом классе, Конституцию СССР, доставал расчёску, причёсывался: «Вы всё недовольны, что я вас заставляю постригаться. Я 20–30 лет наголо стригся, и в армии когда служил – видите, какие у меня теперь волосы!?» – «Да видим, видим…» Столетие отмечали 3-й школе, проходило всё в Ледовом дворце, в конференц-зале. Я там выступил, общие такие фразы, поздравил коллектив. Потом учителя говорят (я в редакции работал, ответственный секретарь, они знали): «Пойдёмте с нами в третью школу». И вот мы пошли – Валентин был из Бобренева, Коля Ларин, он на Блюдечке жил, ещё несколько человек. Николай Иванович Дашков, Герой Соцтруда, мы с ним рядом сели, он тоже выпускник третьей школы, я с ним знаком был. Всё хорошо. Тут уже немножко мы разогрелись, и я об этом эпизоде вспомнил, говорю: «Если бы был жив Василий Никифорович, он бы посмотрел на нас, какие у нас волосы стали!» Всех он до седьмого класса стриг!

Ещё, я помню, у моего друга, Анатолия Ивановича Рогачёва, с Виктором Васильевичем Вагиным интересно складывались отношения. В пятом классе, когда некоторых стали куда-то отправлять, вдруг новый ученик появляется. Виктор Васильевич его представил: «Приехал к нам из Бояркина (это тогда был Озёрский район). Фамилия его Рогачёв, звать Анатолий. Ну, Рогачёв, иди к доске. Чего вы там в Бояркине проходили-то по литературе?» – «Мы изучали “Метелицу”». – «Хорошо, но вы отстали, правда, мы уже “Метелицу” прошли. Ну, давай рассказывай “Метелицу”». Толе незнакомые все, и учитель незнакомый возвышается над ним, он начал, запнулся… «Ну, что дальше?» – «Да я…» – «Ладно, завтра расскажешь мне “Метелицу”». И он всю неделю его к доске: рассказывай «Метелицу», пока не выучил он! Мы с Толей обмениваемся, правда, последнее время он не выходит никуда – инсульт, с палочкой по дому ходит. Полковник, отслужил у нас и два года выполнял интернациональный долг в Анголе, в Африке был.

До которого класса вы там?

Там закончил семилетку.

Это всё были мужские классы?

Да. А вот как в восьмой класс пойти, вышло решение правительства союзного о том, чтобы вновь объединить, сделать обучение совместное. Я поступил в восьмой класс в школу № 26, это улица Уманская, где сейчас МФЦ.

 

«За летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил»

Родители хотели, чтобы вы дальше пошли учиться? Это как-то обсуждалось?

Нет. Восьмой класс – уже за деньги! Я после третьего класса записался в изокружок Дома пионеров, к Николаю Ивановичу Бодрягину. Считаю, что это тоже мой один из лучших наставников, педагогов. На следующий год 29 октября будет 100 лет ему. Решили мы выставку в «Доме Озерова» сделать. Кстати, мы уже не раз делали и при его жизни, и после того, как его не стало: «Николай Иванович Бодрягин и его ученики». Его ученики интересными стали – людьми хорошими и художниками: Миша Абакумов – Народный художник, академик, Юра Рязанов – заслуженный художник РСФСР, художник военной студии имени Грекова, Женя Гринин, ещё некоторые, Корсаков – заслуженный художник, многие годы работал в Рязанском училище завучем…

Я решил в Рязань тоже поехать, в художественное училище. Но ребята, которые уже поступили туда, учились, сказали, что у них нет общежития. Они находят какие-то углы, сложностей много. Обменивались мнениями. А дома – мама плохо себя чувствовала, постоянно болела, один отец работал. Денег-то нету… А тут пришло разъяснение или постановление, что с восьмого класса отменили плату за обучение. И тогда я думаю: ближайшая школа 26-я, сходил туда, поговорил, отдал документы и стал учеником средней школы № 26 имени Героя Советского Союза Чкалова. Сейчас, наверное, уже никто и не помнит, что такое имя носила школа.

Это было ваше решение – пойти дальше учиться?

Николай Иванович советовал в Рязанское училище. Он говорил: «Понимаешь, некоторые поедут, вроде, сдают экзамены. У тебя получится, ты сдашь экзамены. Но там сложности, опять с деньгами все связано». И поэтому я решил в школу, в восьмой класс.

Наверное, после восьмого класса можно было только поступать в Рязанское училище?

У меня свидетельство было – с отличием окончил школу. Можно было только профессиональные экзамены сдавать. Николай Иванович Бодрягин говорил: «У тебя нормально и живопись, и рисунок идёт. Ты можешь поступить». Как-то меня уговаривал. Но ребята некоторые приезжали оттуда, его бывшие ученики, и с ними посоветовался: «Толь, не знаю, сложно очень. Мы живём, практически голодаем». И дома говорят: «Нет, лучше иди в школу, окончишь десятилетку, а там посмотришь, как».

Я окончил. Мне попадались на моём пути учителя очень хорошие, такие знающие как профессионалы, воспитатели хорошие. В 26 школе, допустим, Наталья Николаевна Гальперина, учительница истории, по географии Самсонов Иван Антонович. Мы с ними в походы ходили. С Самсоновым по Коломенке отправились, до Гололобова, потом вдоль железной дороги, пересекли, к Белым Колодезям вышли, Оку пересекли, по той стороне и до впадения Осетра в Оку дошли, уж потом сели на катер, до Бочманова доплыли. Это в каникулы.

С Николаем Ивановичем Бодрягиным за летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил, с ребятами разного возраста. Меня это прельстило как-то. Мы пешком из Коломны до Рязани однажды прошли, интересный поход был. Второй раз мы отправились в Абрамцево, по тем местам, по реке Воря, город Красноармейск там недалеко, Загорск. Уже даже студентом когда я стал, я три года отслужил в армии, поступил в институт, первый год закончил, Николай Иванович говорит: «Толь, мы в поход отправляемся, пойдём с нами». Я говорю: «Ребятам сколько? 14-15 лет, а мне-то уже 22!» – «Моим помощником!» – «Почему помощником?» – «Я же в Плёс собрался, это тысяча километров! А у меня 15 человек будет, я хочу тебя, Лёшу Фёдорова, он студент Рязанского училища художественного, привлечь. Он как будущий педагог-художник, а ты как педагог-историк – тебе это для практики пригодится». Уговорил меня. Я сдал экзамены, по-моему, два даже, пришлось договариваться с деканом нашего факультета Шпеером, он разрешил какие-то два экзамена сдать с другими, чтобы мне в поход уйти. Мы почти месяц жили там, в Плёсе, чудесное время было! А через год с тем же Николаем Ивановичем отправились ещё дальше, в Елабугу, на Каму.

Вы из Коломны до Плёса пешком?

Нет, мы до Москвы добрались – с какой-то машиной договорились, в кузове доехали до Химок, Северный порт. Там на пароходе, почти в трюмах. Выгадывали на чём можно дешёвые билеты, и дошли до Плёса на пароходе. Там выбрали место красивое, стоянку, и оттуда отправлялись по разным направлениям, места изучали, писали этюды, к вечеру развешивали их у костра, обсуждали. Потом на «Метеоре» домчались до Ярославля, там походили по окрестностям.

В какой-то раз мы в Загорск отправились, тоже по всем окрестностям ходили. В Ленинграде были, до него на поезде, естественно, а там уже и Царское Село, оно тогда Детское Село называлось ещё, не переименовали. Город Пушкин, в другие места, по Финскому заливу ходили, рисовали.

 

Никаныч бежит на выстрел

Что вас привлекало больше всего в этих походах, в этих путешествиях?

Во-первых, это у нас не просто путешествия были. В первую очередь, мы все шли с этюдниками, альбомами, красками, карандашами. Мы должны были рисовать, какие-то навыки приобретать, естественно, знакомство с новыми местами обогащало нас, кругозор расширяло, какие-то места новые познавали. Я с четвёртого класса уже с Николаем Ивановичем по Осетру до Зарайска отправился, я и Эдик Гимранов самые маленькие были.

Николай Иванович всегда готовился к этим походам, он прокладывал путь как штурман. Но главное – он всегда нам рассказывал о тех местах, где мы бывали, о людях, о реках, и мы всё это впитывали в себя. Литературы было намного меньше, чем сейчас. Где он это узнавал?! В том первом походе был из Нижнего Хорошова Саша Сироткин, высокий парень, ходил пешком в 10-ю школу (напротив депо, там школа спортивная какая-то, во дворе библиотека городская, это была 10-я школа, она ещё до войны была построена). Нельзя сказать, что он хулиган, но что-то такое всё время придумывал. Однажды мы с ребятами из школы идём, ждали поезда (электричек не было тогда ещё, чтобы в Хорошово уехать, в школу пешком они всегда ходили). И кто-то сказал, что на складах есть какие-то капсулы, можно с ними опыты химические ставить! Пошли и нашли несколько таких… как камушков. Один мальчишка – видно, дождик прошёл ещё днём-то – увидел лужицу и этот камушек туда бросил. Как оттуда пошли пузыри! Они бродили, набрали. Он в спичечную коробочку сложил несколько камушков таких, карбид. Утром в школу пришёл. А тогда писали ручками, обмакивали в непроливайку. Он высокий, сел на задней парте, думает, коробочку эту достал и пропихнул в чернила. Вдруг учительница вошла, как всегда все захлопали крышками парт, сели. Она говорит: «Чем-то пахнет у вас». Он говорит: «Я смотрю – у меня оттуда пузыри эти пошли! Вонь такая!» «Сироткин, опять ты хулиганишь! Вон из класса!» На следующем уроке: «Дневник давай-ка сюда. Запись: хулиганил, карбид опустил в чернильницу, вызываю к учителю». Он говорит: «Какое там! Мой отец с фронта без ноги пришёл, инвалид…» Отец что, поедет к учителю? Говорит: «Разбирайся сам, как хочешь!» Кто-то ему подсказал: «Ты рисуешь, у тебя альбом есть. А в Доме пионеров есть изокружок и хороший учитель, Николай Иванович Бодрягин. Ты как-нибудь бы к нему бы зашёл, нашёл применение своим… поискам». Он однажды пришёл, познакомился с Николаем Ивановичем и остался рисовать.

Мы когда в поход отправились, запомнился он мне: в ватничке, а лето было. Он говорит: «Я знаю, как летом иной раз холодно на земле спать, отец сказал, бери». У нас этюдников тогда ещё не было, мы сами делали ящики и по Оке вверх отправлялись. Однажды какой-то склон оврага, Николай Иванович говорит: «Я пойду на разведку, а вы отдыхайте здесь». Кого-то взял из ребят, отправились. У некоторых уже, у больших, у Юрки Рязанова, этюдники были. (А мы Николая Ивановича Никаныч звали сокращённо, он откликался.) И Сироткин говорит: «Юр, ставь этюдник». Достаёт пугач, он сам его сделал. «Хочешь, я попаду?» – «Не попадёшь!» Заспорили. Юрка говорит: «У тебя есть что-то наподобие этюдника, вот ставь его». Тот выставил, зарядил – бабах! Попал куда-то в угол. А там краски, разбавители, тряпочки масляные… Дым оттуда пошёл! Никаныч услышал выстрел, пришёл: «Кто? Что? Сироткин!!» Наказывать как в походе – никак.

Потом Саша стал главным художником Таганского района города Москвы, у Образцова занимался, кукол хороших делал, в Сибирь уехал, там работал. Вернулся в Коломну, здесь не нашёл работы и расписывал храмы в начале девяностых годов. Я в прошлом году дозвонился до него, у него юбилейный день был. Здесь до сестры дозвонился в Хорошове. Она говорит: «Он с женой в Москве живёт, можешь дозвониться до него». Я дозвонился. Он говорит: «Как приятно, что позвонил ты! А я теряю зрение, один глаз совсем не видит, второй… С палочкой иной раз выхожу, посижу у подъезда, подышу воздухом. Уже не рисую и не читаю. Телек включу, только слушаю, что там передают».

 

Позировала насупленная химичка

Тот момент, когда вы выбирали уже вуз, с какими событиями это было связано? Вы окончили школу, и нужно было идти дальше…

Я к Николаю Ивановичу до десятого класса включительно ходил. Там занимались Миша Абакумов (они моложе на 10–11 лет), Вася Бек, Женя Гринин. Они постановки делали, натюрморты рисовали. Он пригласил приходить, набивать руку. А я хотел поступить в Строгановское училище – Высшее художественно-промышленное (в то время писали в скобочках: «б. Строгановское», – сейчас имени Строганова уже).

В 26 школе черчение вёл у нас Травкин Сергей Иванович, он художник хороший, старый. Он мне как-то подошёл и говорит: «Ты в выставках городских участвовал как воспитанник изокружка. А что ты ко мне не хочешь ходить на занятия? Приходи, по воскресеньям мы собираемся, из разных классов приходят». Пришёл как-то, мы рисовали гипсовые фигуры – помню, принёс он ухо, потом нос, потом ещё что-то такое, конус. Он говорит: «У тебя рука набитая, давай попробуй кого-нибудь с натуры, я договорюсь с кем-то из преподавателей». И он договорился с учительницей химии – Анна Яковлевна, недалеко жила, на улице Дмитрия Донского, на Блюдечке. Пришла она, села, грозная такая, строгая, насупленная. И вот несколько сеансов я ходил, рисовал её, вроде, получилось что-то. По девятого класса выставка была городская, и этот портрет мой отобрали на выставку, и ещё живописное полотно взяли: я показал этюды Сергей Ивановичу, что мы с Николаем Ивановичем делали на Осетре однажды – он сказал переработать, поставить женскую фигурку… Сделал я эту картину, и две работы на городской выставке были. И помню, за это мне хорошую книгу подарили, дарственную, что-то связанное с Львом Николаевичем Толстым, про жизнь и творчество его…

Попытку я сделал – поехал (в 1957 году окончил школу) в Москву, сдал заявление, документы, какие нужно было, и работы показал. Допустили меня до вступительных экзаменов. Всё, вроде, нормально шло. Прихожу после последнего экзамена через день-два, смотрю ― не прошёл. Народа было много, конкурс большой. Пошёл в приёмную комиссию, там говорят: одного балла не добрал. Возвратился в Коломну в таком состоянии!.. Ребята все в школе думали: «Толька-то пройдёт! Он сколько лет занимается этим!» Другое дело, они не знали, какой вуз, какие документы. От школы даже написали бумагу: мол, просим пересмотреть итоги. Но кто будет пересматривать? Договорились: «Вы приезжаете к нам каждый месяц с работами, которые вы сделали за месяц. Преподаватель вам будет указывать на ваши какие-то огрехи. Главное, будьте готовы на будущий год, наверняка поступите».

 

Ученик ретушёра

Воодушевившись, я думаю: куда мне податься? Иду как-то, и здесь, на этом месте, встретился с классным руководителем своим, Печёнкиным Николаем Алексеевичем. Он участник войны, подпольщик, переводчиком у немцев был, истязали его страшно, когда на чём-то он попался… Но ни он, ни географ Самсонов, ни директор школы (тоже был участником войны) ― никто про войну не рассказывал. Это 1957 год, мы окончили школу. Я ему рассказал всё (это ещё до того, как они бумагу оформили, в сентябре дело было). «Слушай, – говорит, – ладно, пойдём». А рюмочная на Зайцева была. Я знал, что он прикладывался. «Давай, – говорит, – зайдём. Чтоб тебя не смущало, понемножку выпьем». – «Да у меня и денег нет». – «Да ладно, какие там деньги!» В общем, мы с ним выпили немножко, разговорились. Он говорит: «Что думаешь делать?» Я говорю: надо куда-то оформляться, работать. «Ладно, – говорит, – хорошо, что-то подумаю, потом к тебе зайду». Он знал, где я живу, потому что, я помню, в десятом классе учились, как-то сижу я, билеты по русскому изучаю, у меня рядом альбом, за мною вяз красивый – я отложил всё, альбом взял и рисую вяз. И только слышу – говорят: «А вон он там сидит». Думаю: про меня что ли? или в соседнем дворе, там ребята бегают? Слышу шаги: «Толя, здравствуй». Оборачиваюсь ― Николай Алексеевич. Он обход делал всех учеников своих, чтобы узнать, как готовятся к экзаменам. Такой заботливый человек был! Может, помощь какая-то нужна. Посмотрел: «Заканчиваешь уже рисунок?» Я говорю: «Да почти». – «Что же ты отложил билет в сторону?» Я говорю: «Сейчас!» После его ухода пришлось альбом закрыть, билеты эти учить. И лежит рисунок этот не оконченный до сего дня, вяз раскидистый.

И вот Николай Алексеевич заходит через несколько дней, говорит: «Собирайся, бери рисунки свои, сходим в фотографию, я с заведующим переговорил, Исаак Борисович Сигал». Фотография на улице Октябрьской Революции, по-моему, сейчас уже нет её – «Книжный мир», а рядом «Фотография № 4». Пришли туда. Познакомился я с Исааком Борисовичем, показал ему. «Так, хорошо. Завтра выходи». Я говорю: «А чем заняться?» «Ты слышал, – говорит, – слово есть такое: ретушёр?» «Слышал, – говорю, – конечно». «Ну, вот – учеником ретушёра». Я за 3–4 месяца, наверное, с ученика ретушёра стал ретушёром пятого разряда, это у них практически высший разряд. Лаборатория находилась напротив: магазин (по-старому – булочная Морозова, сейчас это угловой, я даже не знаю, что там: был винный магазин, часовые были), а впритык к этому магазину и была лаборатория. Там пять женщин работали, я и фотограф-лаборант Вася, он был и как фотограф, и приходил туда проявлять всё.

По какому случаю люди фотографировались в студии? На документы или необязательно?

Здесь и на документы фотографировали – 3 на 4, с уголком, как говорили, шесть штучек, можно на другие документы, 9 на 12, и на художественные фото: портреты делать открыточные, открытка не 9 на 12, а 10 на 15 формат. Групповые делали, выездные были. Был ещё Фёдор, Вася над ним всё шутил: «Он спец по жмурикам!» (то есть если там какие-то похороны, ещё чего-то). Он потом с ними остаётся, посидит за столом. Васька говорит: «Я лучше выездной, мало ли, свадьба какая или ещё что».

Я до августа 1958 года проработал здесь. Ездил в институт каждую субботу, от Голутвина отходил «Икарус», он до Таганки: Коломна–Москва–Таганка. На этом «Икарусе» венгерском быстро добирался. Мне сказали в институте: «Всё нормально, сдавайте вновь документы, работы свои привозите». В августе приехал. Почему в августе, а не в июле: был Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Побывал я на фестивале, не упустил возможность, с фотоаппаратом приехал, отснял. В августе уже или в конце июля в институт сдал документы все. Смотрю, и ребята знакомые – они в прошлый раз не поступили. Идёт девушка: «Ой, Толя, здравствуй!» Грузиночка из Тбилиси. Она говорит: «Я в пятый раз приезжаю сдавать! Мне родные сказали: не сдашь – домой не приходи! Оставайся, чем хочешь занимайся. Как это можно пятый раз сдавать!» И некоторые парни тоже говорят: «Не знаем, поступим, нет ли…» Я походил, походил, а документы сдал уже. Думаю: «У меня лежит из призывной комиссии повестка, чего же я ребятам поперёк стою? После армии меня запросто примут уже». Потому что некоторые рассказывали: армию отслужили, а после армии уже намного проще. Я захожу, говорю: «Можно, я заберу?» В общем, через несколько дней я уже в Челябинске был, на Урале, и там три года практически пробыл.

 

«Трамвай ходил без остановок, по степи»

Как из сегодняшнего дня вы оцениваете этот свой поступок?

Жизнь сложилась, но по-иному. Я не оставлял этой мысли в армии, и когда третий год служил, списался со Строгановским училищем, мне прислали документ – что нужно для того, чтобы сдавать, какие документы. Я к своему командиру иду: «Я заканчиваю службу, хочу поступать в художественно-промышленное училище. У меня в августе срок заканчивается службы». «Досрочно, – говорит, – в училище мы не увольняем». Я говорю: это же высшее училище, этоинститут. «Ничего не знаю!» Упёрся! Хорошо, в сержантской школе у нас замполитом был чудесный человек, отзывчивый. Я служил после сержантской школы секретарём комсомольской организации учебного пункта, потом в Копейск меня отправили, такой город недалеко от Челябинска, там избрали секретарём комсомольской организации, освобождённым от службы. Какое-то время был командиром отделения, поэтому приходилось мне в политотдел челябинский ездить, с этим товарищем, капитаном Ниловым, встречался. Он за всеми следил ребятами, кто в сержантской школе у него учился. Я говорю: «Не отпускает меня мой командир». Он сказал: «Пришло указание никого не увольнять с такого-то числа. Но если буквально завтра-послезавтра приедешь сюда…» Я говорю: «Ещё Володя Колин, вместе в сержансткой учились, тоже хочет увольняться». «Ладно, давайте!» Володя в соседнем подразделении служил, я ему позвонил, говорю: «Вовка, готовь обходные!» Я быстро оформил – как раз командир мой на несколько дней куда-то уехал. Заместитель характеристику на меня сочинил, ещё кто-то подписал, всё нормально. К Колину приехал. Он говорит: «Ты понимаешь, мне не подписывают!» В чём дело, он, вроде, тоже на хорошем счету, тоже секретарём комсомольской организации был. «На мне висит динамик какой-то. Куда он делся – шут его знает! Надо сдавать». Я говорю: «Сколько стоит? Мы сбросимся». Пошёл я переговорить с замполитом. Он сказал: «Да ладно, какие это деньги! Спишем мы». В общем, нас на машине довезли до трамвая, а трамвай ходил Челябинск–Копейск, без остановок, по степи! С такой скоростью, с таким грохотом! Иной раз сидишь, тебя качает, думаешь, что тебя выбросит в окно! Доехали мы, сдали документы Нилову, он говорит: «Ребята, сидите, никуда не выходите, а я к командиру полка пойду – надо, чтобы тот подписал». Сидим довольные, к вечеру мы можем быть на вокзале и, может, даже в поезде сидеть. И вдруг мой командир идёт! «Какого ты!.. – с матюгами, естественно. – Живо садись в «козёлик» – и в подразделение!» Я говорю: «Нет, у меня уже всё, мы и деньги получили проездные, всё у командира части уже на подписи». Он влетает туда, в приёмную. Через некоторое время, минут через 10–15, выходит, красный такой: «Ладно, счастливого пути. Полковник Петрушов подписал документы». Пожелал счастливого пути. Мы с капитаном с Ниловым расстались, пошли на вокзал в Челябинск, взяли билеты в кассе, бесплатный проезд… Когда он меня не отпустил, я сразу же телеграмму отбил сестре, она училась в пединституте здесь: «Тамара, не отпускают, и складывается обстановка такая… Ты сделай мне вызов от пединститута». Она к декану Шпееру пошла, разъяснила всё ему. Он от имени пединститута вызов послал, и с этим вызовом мы уже в штабе были, договорились.

Приехал я в Коломну, наверное, 30 или 31 июля, и на следующий день пошёл сдавать экзамены. Переоделся, дурачок, в пиджак свой ещё доармейский. Русский язык – сочинение написал вроде. Через 2–3 дня устный – литература и русский. Я прихожу, думаю: некоторые ребята сидят, кто ефрейтор, кто младший сержант, а я всё-таки сержант, отличник Советской Армии… И пошёл на третий экзамен, немецкий язык, уже при форме. Сестра мне сказала, что там надо перевод текста сделать в первой части. Я не сообразил спросить, посоветоваться… Прихожу, дали билет, и лежат словари; думаю: наверное, самый толстый надо взять, там побольше слов. Сел я, окунулся – и утонул в нём! Кое-как перевёл. Экзаменаторыпознакомились, ухмыляются сидят, какой-то вопрос задают: …швестер – …вроде сестра… – их бин… Наверно, спрашивают, есть у меня сестра (она уже на четвёртом-пятом курсе была)… Я говорю: «Мне можно идти?» Они говорят: «Три балла, идите». Думаю: и слава богу! Нет, это уже четвёртый экзамен был. На третий – история СССР – я тоже в форме пришёл. Думаю: а зачем в форме – профессор совершенно слепой, старший приёмных экзаменов. Но там ещё двое были. Я отвечал, мне история нравилась, я знал. Профессор этот довольный такой, какие-то вопросы задавал. Я ответил. «Отлично!» Потом по немецкому «тройка», ладно, думаю, я прошёл.

 

«В хорошем вузе среди хороших людей»

Я в хорошем вузе среди хороших людей оказался, проучился четыре года. Меня редактор газеты пригласил к себе ― Беловолов Борис Григорьевич. Мы с ним побеседовали. Я им нет-нет да и печатал, как студент, рисунки давал, о некоторых героях войны рассказывал, о практике – проходили мы в Парфентьевской школе с женой. Это тоже Глеб устроил, говорит: «Анатолий, у нас можно практику проходить в городе, можно на селе. Кто на селе проходит, им доплачивают, потому что они вроде бы в районе числятся. Есть Парфентьево – считается район, там дополнительно к зарплате студенческой будет». Я не против, и мы туда ходили полтора года, в Парфентьево.

Как преподаватель истории?

Да, уже как практика у нас была. Пионерская – само собой, мы в пионерлагере проходили летом, а это уже в школе: русский, литературу и историю там вели. Учительница Лидия Михайловна Мухина там была: «Вы могли бы с моими ребятками в Третьяковку съездить?» Пожалуйста, говорю. Договорились. Мы приехали в Хорошово на электричке отсюда, а они из Парфентьева добрались, в Хорошове сели. Мы с ними по Третьяковске походили, потом ещё на какую-то экскурсию. Потом Лидия Михайловна говорит: «На будущий год ведь будет юбилей Есенина. Могли бы мы в Константиново с ребятами?» В Константинове побывали! Так что отзывы были у нас с Алёной из школы хорошие, отличные за практику результаты. Но на пятом курсе секретарь парторганизации нашей институтской говорит (а я член партии, был из армии пришёл): «Анатолий Иванович, у нас новый факультет, там есть группа журналистская. Вы не хотите ходить? Вы же печатаетесь». Я говорю: «Нет, некогда». «С вами редактор хочет встретиться». Так я протянул четвёртый курс, не встретился, а в начале пятого курса мне в институте говорят: «Неудобно, надо сходить, он хочет с вами встретиться, он участник войны, инвалид, с палочкой ходит». Я зашёл к нему, и Борис Григорьевич предложила мне: «Я знаю, вы редактором газеты “Словесник” с первого курса являетесь и пишете нам в “Коломенскую правду”. А могли бы вы к нам на работу поступить?» «Да мне, – говорю, – ещё год учиться». – «Договоримся!» И меня в ноябре 1965 года определили на работу на полставки в «Коломенскую правду». Потом в феврале перевели на ставку, но уже спецкора сельхозотдела. Я к селу никакого отношения, кроме как в лес ходил по грибы, по ягоды. «Всё нормально, – Борис Григорьевич говорит. – Там Юрий Николаевич Воронцов, опытный человек, завотделом, вы с ним, я думаю, сработаетесь». И я сработался – 7 лет работал в сельхозотделе. Потом так получилось, что прямо на летучке нашей, редактор сидел, ответственный секретарь, я, Юра, ещё товарищ. С ним плохо стало, с ответственным секретарём, докладывал о номере очередном. «Скорую» вызвали, отвезли в больницу, но… инфаркт, не стало человека. А я уже за ответственного секретаря работал, когда он приболеет или в отпуске, меня натаскивал редактор. И меня сразу: вот макеты, заканчивай. Я сел – и 20 лет ответственным секретарём проработал. Потом в отделе общественно-политическом был. В общем, вот так получилось, что стал работать журналистом, втянулся. Ещё редактор говорил: «Вы же историк. Только что торжественно отметили в стране и в Коломне двадцатилетие Победы. Мы давали некоторые материалы, в том числе и ваши были, о Героях Советского Союза». Я говорю: там восемь или девять портрет маленьких, на колоночку, и краткие подписи. «Вот и займитесь поиском, потому что многие ветераны звонят, приходят сюда, спрашивают, почему мы не обо всех рассказали. Оказывается, их не только 18, как в музее и на собраниях говорят, их намного больше. Так что, Анатолий Иванович, займитесь и этим». Говорю, что я в сельхозотделе. «Это, – отвечает, – само собой, конечно, будете писать и о надоях, и о рекордах». Я втянулся в это, и сейчас, повторюсь, о 57 Героях Советского Союза стало известно.

Эта тема была вам более близкой, чем сельскохозяйственная?

Конечно! Почему и завёл в 1966 году рубрику «Край родной». Вначале раз в месяц по страничке выпускал, потом два раза в месяц, потом стал разворот раз в месяц, потом даже несколько лет газета в газете выходила у нас, «Край родной» – четыре страницы. Редактор выпуска: А. И. Кузовкин, так было подписано. В 2005 году инфарктик прихватил меня, ещё операция была, и новый редактор говорит: «Я не имею права тебя держать, давай пиши заявление». Уговорились, что я буду выпускать «Край родной» раз в месяц на двух страницах, но уже по договору, какой-то хитрый договор: в стаж не входит моё сотрудничество.

Вы ещё не вышли на пенсию к тому времени?

Это 2005 год был, наверное, вышел. Мне не хотелось, потому что отклики были уж очень хорошие по этой рубрике, «Край родной». Я столько лет вёл, с 1966 года, вроде, бросать всё… А тут позвонила мне директор Дома детского юношеского туризма и экскурсий в Запрудах Марина Зетгенизова: «Дошли слухи, что ты уволился. По такому договору, по которому ты сейчас там сотрудничаешь, стажа нет. Приходи ко мне краеведом, педагогом». Потому что образование педагогическое. Я пришёл и семь лет у них поработал.

В качестве кого, вы вели какой-то кружок?

Педагог, занятия там вёл. И вёл занятия в 8-й гимназии, раз в неделю с ребятами встречался – не только занятия в классе, но и мы выходили в город, в кремль, по объектам культовым и культурным. Так что я с ними тоже несколько лет.

Как вам работа с детьми? Всё-таки терпения определённого требует.

Вначале они набрали несколько классов. Я к завучу (Лёшина такая была, я с её мужем у Николая Ивановича занимался, когда в походы мы ходили, в Абрамцево, как его звать, я забыл) зашёл, говорю: «Приходят ребята, вроде не классные занятия, не такие нормальные уроки, им это неинтересно. Вы мне группу наберите: или один класс какой-то, или человек 20 из разных классов, но чтобы заинтересованы они были краеведением». Набрались такие ребята. И всё равно, до последнего… Как-то идём мы в кремль, к Пятницким воротам, зашли с обратной стороны. Я говорю: «Вы были, видели?» – «Да видели, видели». – «Смотрите, арка какая проездная. А с обратной стороны выходили, с тыльной?» – «Нет». Зашли – они удивились: ворота более мощные кажутся. Смотрю, один откололся от группы, там дерево стояло наклонившееся, сук такой – он прыгнул на этот сук, тот трещать стал. Я ему: «Вон отсюда! Разве можно! Суком прибьёт тебя, а мне за тебя отвечать! Нужен ты мне!» Но потом он вёл себя нормально.

Нормально с ними. Главное, преподаватели были довольны: я и в газете вёл рубрику и им каждую неделю сообщал, какие мероприятия у нас – юбилейные, круглые даты, чтобы нацеливать их и чтобы они могли в своих классах, на занятиях обращать внимание. 5 октября День учителя был – звонят. Жене всегда звонили – она в черкизовской школе 45 лет отработала, ездила до Черкизова, когда моста не было, вкруговую через Непецино или по железной дороге до Песков, потом пешочком до Москвы-реки. Её засыпали всегда открытками и звонками. А тут звонят и мне: «С Днём учителя, Анатолий Иванович! Вы наш первый учитель». Это они уже тоже на пенсии, эти люди.

Тут буквально недели полторы назад директор позвонила (Марина-то умерла уже лет 15 как), Светлана Александровна Чистова: «Просьба большая к вам. Наши дети решили откликнуться на призыв: обращение к школьникам было в Интернете размещено о том, чтобы все, кто интересуется жизнью и судьбой Михаила Тимофеевича Калашникова, конструктора, сделать сюжеты, посвящённые Калашникову. И пригласили в Ижевск (там юбилей отмечали, Путин приезжал). Могли бы с детьми нашими встретиться?» Я говорю, что не очень чувствую себя. «Мы отвезём вас, привезём!» Она сама приехала, забрала меня; походил я с ребятами по Мемориальному парку, по всем памятникам, про Вечный огонь рассказал, там бюст стоит Калашникова. Там у стелы – город трудовой доблести – тоже рисунок, гравировка сделана с фотографии: Калашников на полигоне нашем. Потом в музей зашли, там о Калашникове экспозиция есть, потом ещё с ребятами прошёлся, о других коломенцах рассказал. Часа 2,5 экскурсия продолжалась, всё это отсняли, потом сюжет сделали на пять минут. И звонит Светлана, говорит: «Анатолий Иванович, хороший очень сюжет получился, и по отзывам мы самые лучшие!» Приятно видеть и слышать. Поддерживаю с ними связь.

В школу приглашали учителя, которые как педагоги в ДДЮТ числились, но особенно часто в 3-ю школу мою, родную, с ребятами там проводил беседы, разговоры в школе и выходили по кремлю, Соборной площади – памятников на каждом шагу. В хороших отношениях и в 18 школе, в Колычёве на краю стоит, не раз они приглашали, выступал. 9, 14, 7, 15 школы, 17 школа – у них Думная есть, посвящённая Девичьему полю.

 

По особому заданию правительства

Интерес к истории города менялся с течением времени? Вы всегда вы чувствовали, что горожане тянутся как-то к этой теме или вы были, что называется, один в поле воин?

До 1965 года практически интереса к истории Коломны у большинства жителей, я считал, не было. И в школах как-то этому не очень много внимания уделяли. Такой даже случай. У нас историю в 3-й школе вела замечательный педагог Колосова Антонина Леонидовна. Однажды (пятый класс наш был на первом этаже) она что-то рассказывала по истории (а она знала хорошо историю Коломны и вклинивала в повествование моментики, связанные с историей) и говорит: «Вот, ребята, прямо перед нами из окна виден Успенский собор (мы его называли проще – Пятиглавка). Он связан с тем-то и тем-то. Вот колокольня шатровая, вот пониже – церковь Воскресения, там венчался Дмитрий Иванович будущий Донской с суздальской книжной Евдокией». Она вкрапления такие делала. На следующем уроке спрашивает: «Я рассказывала, кто-то запомнил из вас, с этой церковью что связано, которая полевее от шатровой колокольни стоит?» – «Здесь, в “Спартаке”, венчался Дмитрий Донской!» Там же спортобщество «Спартак», правление «Спартака» было, и ребята жили рядом, знали, что это «Спартак», там зал борьбы был. А что это связано с историей нашего города, с такими интересными людьми, не знали!

По большому счёту, когда в 1966 году я завёл эту рубрику, и было создано у нас отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры ― ВООПИК сокращённо. Меня туда от редакции включили и избрали председателем секции пропаганды: заодно, мол, будешь в «Коломенской правде» проталкивать эти вопросы. Я набрал людей для этой секции, тех, кто на самом деле интересуются этим, – там и педагоги были, и просто ветераны некоторые. С ними начал вести эту рубрику, потом эти же люди переключились на «Край родной», я их как-то направлял на это дело.

Они были авторами публикаций?

Да. Некоторые публикации приходилось самому писать: с ними переговоришь немножко, и за их подписью напечатают. Это их как-то взбудоражит, воодушевит. Некоторые встречались, говорили: «Интересные материал Иван Иванович прошёл!» Я говорю: «Вот! А вы чего молчите? Вы же знаете об этом!» Так привлекал, и большой актив был.

Постепенно складывался круг людей, которые хотели и могли в этом участвовать…

И с большим интересом к этой работе относились.

Фактически эти страницы в газете и были тем, что объединяло людей, что было результатом их интереса?

Да. Но, увы, ротации (такое слово мне не очень нравилось, когда у нас в девяностые годы употребляли его в Думе и в других высоких инстанциях) постоянно проходили. На самом деле, одни люди уходят по старости или вообще из жизни, и надо было кого-то привлекать. И мы создали – я один из создателей – коломенский клуб краеведов. Посоветовал я председателем избрать Александра Евгеньевича Денисова, и он уже с 1996 года до сего дня (я у него первый заместитель председателя). Клуб краеведов был продолжением той работы, которая на страницах газеты «Коломенская правда» велась. Но сейчас, увы, ни «Коломенской правды» нет, и на телевидении мало внимания уделяют краеведению.

Как клуб краеведов сейчас себя чувствует?

Последнее занятие состоялось во вторник у нас. Каждый месяц что-то проходит. Во вторник у нас прошло занятие, посвящённое особому бронепоезду № 1 «За Сталина», который был в сентябре (1941 года – ред.) построен, в октябре у него был первый и последний бой, погиб под Можайском. В своё время группа энтузиастов, комсомольцев, группа «Дон-Кихоты», что-то узнали, поход совершили по тем местам. Но забыли, кто первооткрыватель этой темы ― Наталья Николаевна Гальперина с ребятами из 20-й школы. Многое перепутали, неточностей было много. Виктор Иванович Михайлов, полковник запаса (молодой полковник, ему 50 с небольшим, отслужил; он наш земляк, мы с ним жили тут недалеко, на улице Лажечникова; недавно он пристрастился к краеведению, лет пять назад) в архивах откопал интересные материалы под грифами «секретно» и «совершенно секретно». И об этих документах он доложил в минувший вторник. Выяснилось, что главным конструктором строительства этого бронепоезда был не Лебедянский, о котором в музеях сказано (хотя заслуги Лебедянского огромные), а другой инженер-конструктор. Удалось найти ему список поощрённых за строительство, но это было совершенно секретно, нигде не упоминалось: особое задание правительства – так было написано, нигде не упоминалось, что они строили бронепоезд. У нас и в книгах по истории Коломзавода говорится, что на средства коломенцев был построен, мол, был клич такой – и коломенцы откликнулись. Всё совершенно секретно было! Виктор нашёл документы, там переписка Конева, Жукова, на высшем уровне, командующих армиями о строительстве этого бронепоезда. Это очень большой вызвало интерес, это заседание последнее.

Кто ходит на заседания? Как вообще вы видите будущее этого клуба?

Ходят все любители. В интернете постоянно появляются объявления на сайте Коломенской библиотеки имени Лажечникова, потому что мы у них проводим заседания. Когда-то, лет 6–7 назад, в библиотеке Королёва проводили, сейчас решили там. А постоянным краеведам Саша сам дозваниваются, или, когда мы определяем, на какой день какая тема, я кому-то звоню. Год-два из Егорьевска, из библиотеки приезжает товарищ, Антон Калинин, на последнем заседании был. Он даже привёз – то ли купил где-то в Егорьевске, то ли ещё где – комбинезон, в который облачались члены команды бронепоездов (но не нашего). Он думал, нашего, но Денисов сказал, что это тёмно-синий, который он привёз, а тот был чёрный или тёмно-зелёный, по воспоминаниям. И несколько лет назад останки троих или четверых нашли на месте гибели, там клочки обмундирования, комбинезонов – он не тёмно-синий, а чёрный.

 

«Радуюсь, как изменилась Коломна»

Какой был самый счастливый период в вашей жизни и почему?

Счастливых моментов очень много. Самый счастливый – что уже 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное! Автор более 80 книг и брошюр о Коломне, о коломенцах. Ещё пишу картины, правда, последние три года не прикасался к этюднику, хотя мне уже выкручивают руки и из «Дома Озерова», и из дома Шервинских в Черкизове (я у них дважды там выставлялся): «Давайте, Анатолий Иванович, давайте!» Я говорю: «Ладно, если что-то новенькое будет у меня, то на будущий год».

Радуюсь, как изменилась Коломна, особенно во время подготовки к 800-летию многое было сделано. Я тут прожил с раннего детства ― грязь непролазная была, перенаселение. В двух наших монастырях сколько народу жило! А что на территории Ново-Голутвина монастыря! Там стояли сараи, клети какие-то, и свиней водили, и гусей, и коров, и лошадей! Всё это стекалось, жижа была, зловонье… Кстати, картинка такая стоит. Как-то выхожу на улицу (сейчас она Святителя Филарета), вернее, переулок Мешкова (улица Мешкова у Мемориального парка, а переулок вдруг в кремле!), глянул туда, к Блюдечку, к 3-й школе, улица Лазарева проходит. Вдруг появилась лошадь, идёт неспеша, мужик сидит, что-то жуёт. Лошадь проезжает, бочка, палка и ковш прикреплены к бочке. Проехал. Следующая – точно такая же картина: нечистоты везут по городу. Их мы звали «злотарщики». Они к нам приезжали тоже чистить: вначале просили у нас воды, добавляли туда, размешивали всё это черпаками – и в свои бочки, естественно, неаккуратно… Но меня поражало, что он может поехать, чем-то вытереть руки – и яблоко, допустим, есть. Сейчас этих картин уже не увидишь!

Сейчас город поменялся. Вам нравятся эти изменения, которые в городе происходят? Есть принятие?

Есть. Мы с Лёшей Фёдоровым, моим другом, художником, краеведом, несколько книг сделали: он как художник, а я писал. Вот он говорит: «Ой, как раньше было!..» А я говорю: «Лёша, это с каких позиций? Тебе нравилось обшарпанное здание стоит – мазочек такой, такой. А сейчас колокольня стоит ― жёлтый и белый, никаких нюансов нет, да? Или штукатурки не было на этих же храмах, все здания не покрашены были! Заборы-то какие стояли? Сейчас аккуратнее». – «Да вылизан город стал!» Я говорю: «А что, разве плохо? Заботу проявляют, для людей же вылизывают город!» Так что в каких-то моментах я с ним не согласен.

Но многое меняется не в лучшую сторону. Сейчас к вам шёл, думал: у меня был снимок, мы его использовали в «Коломенской правде» – решили разыграть читателей к 1 апреля и рассказать, что над колокольней, над церковью Иоанна Богослова, появился летящий светящийся объект, НЛО. Я думаю, чего сделать? Взяли с фотографом Юрой Имханицким лист толстого стекла, я изобразил на стекле НЛО – лучи от него расходятся, он летит. Вылезли на крышу нашего здания редакционного. Я держал так, чтобы рук не было видно. Он сфотографировал через это стекло с рисунком, захватил он и колокольню, и основной купол церкви. Всё сфотографировал, проявил, напечатал. Что-то не то! Я говорю: «Юра, сделай этот снимок отдельно». И я взял и пририсовал всё это. Но в газете получилось, звонки были: «На самом деле? Вроде кто-то говорил». Это уже догадки пошли, никто не говорил. «Ой, у вас прямо там над Старым городом висело всё это!»

К чему я: шёл – колокольня, а здесь здания впритык к улице Октябрьской Революции, от углового дома и практически до «Книжного мира», поближе, наверное, немножко, и подивился: то сетка была, не видно было за ней, а сейчас сетку убрали. Думаю: что же вы сделали! На том снимке, который мы сделали лет 25 назад, там хорошо видны окна, какие были, орнамент, лепнина, похоже чем-то как с вашей стороны на этом здании. А сейчас… Сколько раз выступали в своё время, ещё в советские годы, и в «Крае родном» печатали об этом: мол, что же такая обезличка идёт?! Ремонт затевают, всё это стёсывают – так проще. И вот те на – через столько лет похожая картина! Совершенно не то здание получается, не 19 века.

Спасибо, Анатолий Иванович, за то, что вы пришли, за то, что вы рассказали, поделились, за ваше время! Будьте здоровы, и будем надеяться, что всё будет благополучно.