Рубрика: Герои и истории

Рассказчик: Нисон Семёнович Ватник.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 октября 2023 года.

Коммуналка, коммуналка,
ах, была ты приживалка,
возле сталинок, хрущёвок так принижена, бедна.
Нас жалела коммуналка ―
то скромница, то нахалка,
то тихоня-недотрога, то гулёна дотемна.
Коммуналка, коммуналка,
ах, была ты выручалка,
много лучше чем подвалы и барака жёсткий быт.
Ностальгия, коммуналка,
нам тебя немного жалко.
Мы ― в квартирах, ты ― в легендах, но твой облик не забыт.
Подарок коммуналке. Оно написано было давно, в 2015 году.

И только сейчас случай, чтобы подарить это стихотворение Арткоммуналке!

Я поясню. Оно было сочинено к посвящению в студенты. Дело в том, что каждый год, в ноябре, проходило и проходит посвящение в студенты факультетское. И я практически каждый год на сцене посвящаю через специальную церемонию – с помощью ребра мамонта… там целое действо! Одновременно, выходя на сцену, а я завершаю эту двухчасовую, полуторачасовую программу (она очень интересная, её готовят с выдумкой студенты). Я как хранитель традиций, меня так и представляют на факультете, меня так назвали, так оно и тянется. Я выхожу, их поздравляю, и практически каждый раз я придумываю какое-то небольшое стихотворение. Тема, с которой они выступали… Это не просто концерт, это обязательно настоящий спектакль, имеющий хорошую, продуманную тему, и она адаптирована ― литературная, бытовая, политическая ― к факультету. Кульминация ― это в итоге церемония их посвящения в студенты. Это исторический факультет.

В 2015 году была тема «Советская коммуналка», к ней я придумал это. Правда, половина была придумана раньше, когда я был здесь на одном из мероприятий, будучи в составе уважаемой публики, приглашённой, кстати, Викторович (В.А. Викторович, профессор КГПИ, достоевсковед – ред.) был в том числе. Я на ходу набросал первые четыре строчки.

Арткоммуналка вдохновила?

Конечно! Я сочинил его. Я сидел, слушал и писал. Когда мы здесь после завершения сего очень интересного мероприятия занимались тем, чем занимаются на коммунальной кухне, то есть пили чай, даже там ещё блины были очень вкусные, я эти несколько строчек прочитал. Реакция была такая же, какая сейчас вами была воспроизведена. И на том это дело было забыто. Когда же пришла «Советская коммуналка» уже на сцене, я, зная, что будет коммуналка, остальное дописал. Распечатал, отдаю.

 

Мама расписалась на Рейхстаге

Начнём наш разговор с того, когда и где вы родились. Расскажите о вашей семье на момент вашего рождения.

Родился я 22 июля 1948 года в городе Кишинёве, Молдавская ССР. На момент рождения я был первым ребёнком, и родители мои в сравнении с сегодняшними нашими, так сказать, относительно рано родящими мамами и папами родили поздно. Причина — Великая Отечественная война. То есть я послевоенный ребёнок. Соответственно, маме было 33 года, когда я родился, папе было 34 года.

Взрослые родители уже, осознанные.

Более того. Причём я появился через 8 лет после заключения ими брака, потому что они расписались 29 августа 1940 года в селе Кремяное Смоленской области. Почему там? Потому что мама туда получила распределение для работы в больнице после окончания Смоленского медицинского института. И она туда поехала врачом. Её сходу сделали ― как молодую, энергичную ― заведующей этой больницей.

Специализация какая у неё была?

Видимо, лечебное дело общее. Она там проработала около года, даже меньше года. Успела сделать очень много полезного, хорошего, включая своими руками с персоналом ремонт больницы, наведение порядка, оказание помощи всех и вся с любыми диагнозами, потому что понятно, что такое сельская больница ― включая роды, вполне понятно, простейшие хирургические вмешательства. Затем она была в мае командирована в Ленинград в Военно-медицинскую академию по специальности военно-полевая хирургия.

Это было ещё до начала войны?

Да, это 1940–1941 год. Когда началась война, она была 16 июля призвана в армию. Только после демобилизации конца 1945 года она вернулась уже к мирной жизни. Она, кстати, в армию могла не идти: у неё был с детства очень неприятный, постоянно напоминающий о себе отит ― воспаление внутреннего уха, причём с гнойными выделениями и так далее. Она скрыла по понятным причинам. Когда же война закончилась, ей предложили остаться в армии, она сказала: «Я не могу, у меня такая болезнь». На неё наорали: что же вы молчали! Она себя лечила там по мере возможности. Таким образом она в армию пришла, и таким образом она из армии ушла. Между этим была служба, ранение было под Сталинградом, участие в военных действиях. На Рейхстаге расписалась, закончила под Берлином военные действия, ХППГ 767 (хирургический полевой подвижный госпиталь – ред.).

Вы знаете полностью её биографию? Уже в наше время восстанавливали?

Да.

Она мало рассказывала?

Она рассказывала очень много! Папа к этому времени окончил Новгородский учительский институт, это 1940 год. Они друг друга знали, потому что оба жили и учились в маленьком городе Рыбнице на берегу Днестра, это до революции Подольская губерния была и, соответственно, уже в советское время это была Молдавская АССР в составе Украинской ССР. Они в одном классе учились, окончили в 1935 году школу. Папа остался в школе работать как пионервожатый, он человек очень энергичный был в этом смысле и в педагогическом весьма успешный. Он поступил ― у него не было никакого образования, кроме школьного, ― в 1938 году в Новгородский учительский институт.

Почему так далеко?

Я так и не выяснил. Но, скорее всего, речь идёт о каких-то направлениях. Исходя из опыта изучения истории Коломенского учительского института и других учительских институтов, я увидел, что у них были проблемы с набором, это первое. Во-вторых, такие провинциальные, периферийные вузы привлекали к решению кадровых вопросов фактически по всему Советскому Союзу, и скорее всего, он получил туда направление. Учитель русского языка, литературы ― он получил это после окончания, в 1940 году, и поехал из Новгорода Великого, к своей невесте в Смоленскую область. Там они заключили брак, разъехались, и до 1946 года.

 

Папа строил сахарный завод в Киргизии

Это счастливая история всё-таки по тем временам.

Да! Они прожили вместе до кончины, то есть, 60 лет были вместе, с 1940 по 2000-й, такой у них стаж был. Папа вернулся после окончания Новгородского учительского института и после заключения брака в Рыбницу, обратно, по направлению, там проработал уже учителем русского языка и литературы меньше года. Началась война. Он же молодой, 25 лет ― их привлекли к охране моста через Днестр. Там шла эвакуация, потому что немецкие и румынские войска выдавливали советские с территории правобережья Днестра (советская Молдавия, Бессарабия, как ещё называли по-старому). Ну, они там контролировали этот переход.

Когда уж совсем близко воинские части подошли, немецкие, когда прошли наши, их командование ― части, которая занималась этой охраной, ― вызвало, им сказали: «Сдайте оружие и идите вглубь страны». То есть это не эвакуация. А куда идти? «Военкомат ближайший, и там сообщите о вас, мы вам документы дадим, что вы к призыву». Ну, они пошли, человек 10–15, в один военкомат в городе, там им: «Да вы что, какое там!.. Идите дальше». В общем, где шли, где ехали на подводах с беженцами, через реки переходили, через мосты, там пропускали, не пропускали. Ночевали они в стогах, никто их в дома не пускал, боялись, ко всему прочему, перебивались с едой, где могли. В общем, они шли больше двух месяцев вот таким образом, и он в конце пути (это уже было где-то недалеко от Ростова-на-Дону, через всю страну, они прошли) заболел, тяжело заболел, пневмонию получил. Как её лечили в то время, вы понимаете. Соответственно, она переросла в туберкулёз, таким образом он оказался уже по-настоящему в больнице. Затем его подлечили, сняли форму эту ― намечалась открытая форма, ― перевели в закрытую форму. И его отправили уже по-настоящему в тыл ― в Киргизию. Он там на строительстве сахарного завода в городе Беловодске. Нахождение там его спасло по здоровью: климат сухой, кумыс ― молоко известное лечебное, он долгое время работал на свежем воздухе, потому что его не рекомендовали для работы в помещении с людьми, по причине этой болезни. Причём получилось так, что, когда приехали, их опрашивали, кто что умеет. А он учитель. «Кто с лошадьми заниматься умеет?» Он говорит: «Я!» Дело в том, что у них до коллективизации была земля: когда раздача земли была, его семья взяла землю. А земля ― значит, лошади и всё прочее. Он за ними ухаживал, землю обрабатывали, пахали, сеяли, собирали. И вот он был возчиком, возил стройматериалы и всё, что нужно, для этого комбината. Потом в Орск его перевели, в рабочее снабжение.

Он всю войну проработал там, медаль честно заработал «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». В 1946 году он вернулся обратно, в Рыбницу, а там уже ничего нет: домик был занят, родители погибли, ничего нет, ноль, сёстры разъехались, в эвакуации они были. Мама туда тоже приехала ― тоже ничего, родители погибли.

Дальше они переехали в Кишинёв, потому что там была одна из сестёр маминых, которая со своим мужем вернулась из эвакуации. Они там уже как-то обжились, он работал. Он очень талантливый человек ― всё что угодно мог сделать руками, начиная от мебели и кончая сложнейшими телевизорами. Он работал в радиокомитете, занимался монтажом всей радиоаппаратуры, ему дали квартиру. Они приехали в Кишинёв, и там остались. Мама занималась врачебной деятельностью, она начала работать в консультации взрослой, в больнице, у неё была хирургия, потому что она всю войну прошла как хирург, и у неё была специализация ранения головы и шеи. Но делали всё, лечили всех. Отмечали, что она такая хваткая, умелая, решительная. Нерешительных хирургов не бывает! И характер соответствующий.

Дальше ей предложили в ординатуру, чтобы она шла по хирургии. Тут я родился ― и всё кончилось, не получилось у неё ординатуру получить. Больше того, она не возвращалась больше ни к ординатуре, ни к хирургии. И уже после рождения моего (соответственно, в то время она не работала), место это было занято уже. Она пошла на детскую отоларингологию ― ухо, горло, нос. Она в этом качестве проработала до конца. Так что у нас был свой доктор под руками, нос, горло, ухо лечил! Весь набор был её инструментов, он до сих пор у меня сохранился, полный набор инструментов, в том числе зеркало знаменитое, которое на лбу. И набор военно-полевых инструментов, который у неё был с войны, он у меня остался.

Как реликвия такая?

Да!

 

«Он будет учиться и научится!»

О каких-то ваших кишинёвских воспоминаниях, каких-то небольших историях примечательных, особенных? До какого времени вы там прожили?

Я прожил до 1966 года, до окончания школы.

Вы пошли в детский сад там?

Конечно. Одно из самых первых воспоминаний ― это то, как я в ужасе был от того, что меня привели в ясли и оставили! Я запомнил эту травму, ужасная травма. Второе воспоминание из таких, бьющих по уму и чувствам, ― это инвалиды послевоенные. Это, конечно, ужасное было зрелище. Они были везде. Их называли «самоварами», возили на таких платформах, платформы были на подшипниках. Обычно женщины или дети их везли как санки везут, на мостовой, на асфальтированных тротуарах, дорогах. Они, естественно, гремели, трещали, звенели. Они просили милостыню. В трамваях они проезжали, отталкиваясь такими колотушка. С орденами все были. И просто инвалиды на костылях, с палочками и так далее. Многие пьяные были… Ужасно!.. Я понимал, мне родители объясняли, отчего и почему.

До какого года они были в Кишинёве?

До середины 1950-х годов примерно, потом начали постепенно то ли из жизни уходить, то ли их начали пристраивать в какие-то лечебные или, как сейчас говорим, социальные учреждения. Я сейчас не скажу, но, скорее всего, так оно и было. Они начали постепенно сходить на нет, на нет, на нет…

Из ярких ещё воспоминаний ― когда собирались у моих родителей выпускники этой рыбницкой школы. Все они участники войны. Приезжали к нам, встречались, сидели, вспоминали, шутили, смеялись, пели, выпивали. Я чуть позднее, когда уже научился играть на аккордеоне, меня учили играть на аккордеоне…

Музыкальную окончили?

Нет. Дело в том, что в музыкальных школах мест не было! Очень тяжело было поступить туда, во-первых. Во-вторых, очень далеко от дома было, одна школа была на весь город. И мне наняли учителя. Я потом выяснял: это, оказывается, было повсеместно ― нанимали учителей.

Они, видимо, были доступны?

Я полагаю, да. Инициатором папа был. У папы практически абсолютный слух был. Он играл на домре, играл на мандолине.

Это всё дома были эти инструменты?

Да. Правда, редко играл, но тем не менее. Он сказал, что нужно, чтобы я научился. Меня отвели на прослушивание к учителю будущему. Тот меня прослушал. Обычно нажимают на ноту и прочее, но на ноту, то есть на клавишу, не нажимали, не пианино, а аккордеон был. Я там что-то показал, у меня очень хороший слух. Дальше я учился ― это было в пятом классе. Особенно я учиться не хотел, это обязанность была. Я исполнял так быстро-быстро. Когда же надо было отчитаться перед учителем, тут я многое забывал. Хотя несколько минут перед его приходом я что-то судорожно вспоминал, но всё равно это никоим образом проблемы не снимало. В общем, на меня жаловались. Мама сказала: «Хватит мучить». А у меня или чтение в качестве интереса, или на улице футбол, или какие-то детские игры другие. Папа сказал: «Он будет учиться и научится!»

Но понимание того, что это интересно, пришло в шестом классе, через год примерно, когда уже вслед за гаммами, арпеджио и простейшими пьесами пошли уже серьёзные вещи, там уже был и Моцарт, и Бах…

Классическая программа музыкальной школы?

Да. Единственное, не было сольфеджио ― это было вполне понятно, да и не надо. И истории музыки не было. Всё остальное практически было, по программе я шёл.

 

«Я шёл в сопровождении двух пажей»

В седьмом классе я получил общественное признание. Дело в том, что не было в школе, где я учился, учителя музыки. Занятия проводила наша классная руководительница. В чём состояли эти музыкальные занятия или просто музыка: я должен был притащить аккордеон, благо метров 400–500 от дома школа находилась, меня сажали перед классом, перед первой партой, вместе со мной «приходил» маленький пюпитр, чтобы держать ноты (в связи с тем, что парты были под углом, по этой причине он стоять не мог ровненько, его держали ― это престижно было для тех, кто держал: один держал, другой переворачивал ноты), я сидел и играл.

Вы были «звездой»?

«Звезда», не «звезда», но я играл. Пели, как положено в то время: «Катюшу», песню о Щорсе «Шёл отряд по берегу, шёл издалека, шёл под красным знаменем командир полка». Эти песни пели, заранее тексты они им начитывали, тексты записывали, я проигрывал мелодию, потом они соединяли мелодию с текстом, и в итоге хорошо получалось. Как раз на одно занятие хватало! Звёздный час не только в этом состоял. Когда я первый раз притащил этот аккордеон, он большой на 80 басов! У меня первый аккордеончик был маленький, фирмы итальянской Soberano (папа купил его на базаре), он как скрипочка пел ― тоненько-тоненько, нежно-нежно. Второй был Weltmeister (тоже на базаре, естественно, купленный), он уже был тяжёлый, с футляром. Когда я его приволок в первый раз ― всё-таки шестой-седьмой класс, не так много сил: это большой футляр, большой аккордеон, ― видя мой потрёпанный, взмыленный вид, сказала учительница, чтобы мне этот аккордеон помогали доставлять. И двое человек приходили и несли его, причём несли его, не давая мне в руки: «Руки береги, ты у нас музыкант!» И, соответственно, дальше я таким образом шёл в сопровождении двух пажей. Когда концерты школьные ― я играл, всякие шефские концерты, выходили в другие школы, плюс воинские части. Это был уже седьмой класс. Дальше я начал делать то, что мне запрещал Михаил Борисович, мой учитель музыки, ― я начал подбирать. Он мне запрещал, чтобы я себе не портил слух, вообще ничего не портил. Я честно не подбирал. К тому времени уже занятия прекратились по музыке, мы переехали в другой район города, дали новую квартиру, то была однокомнатная, а это двухкомнатная, папе на работе дали, это оказалось далеко от места, где был мой учитель. На том всё закончилось. Но я же подбирал! А если я подбирал, то это означает, что все современные, модные в то время песни я подбирал и играл.

Припомните, что?

Практически весь репертуар Островского. «А у нас во дворе есть девчонка одна» ― это полностью шло. Песня из югославского кинофильма, бешено популярная, «Не вой, камала, песни Новограда». Кстати, японская интерпретация этой песни потом была. В общем, я всё играл, в том числе репертуар Магомаева, он тогда восходящей звездой был, репертуар Лещенко тоже, только-только они начинали, кобзоновский репертуар. И на наших всех вечерах я там, естественно… Это потом продолжилось в институте, когда я учился.

До какого времени вы держали инструмент так активно?

Да и сейчас, конечно, он у меня в руках! Мой аккордеон Weltmeister, он позднее служил моему внуку ― он на нём играл 7 лет в музыкальной школе здесь, в Коломне, он, конечно, его добил хорошо. К тому же он, старенький: это ещё ведь трофейный аккордеон! Ему 60–70 лет, по меньшей мере! Уже на нём было тяжело играть, тем более что меха рассохлись, дело кончилось тем, что я начал себе искать аккордеон новый. Я знал, что такое хороший аккордеон, потому что, будучи в институте, я в лице Виктора Михайловича Андреева, нашего декана, встретил человека, который сам играл на баяне, музыку любил. Был набор инструментов на факультете полный, струнных, был баян и аккордеон.

Это означало, что была постоянно действующая музыкальная группа?

Она была раньше, до меня. Когда мы, так сказать, возобновили чуть-чуть. Аккордеон, который купили незадолго до моего поступления, это был аккордеон невероятный по своей по своему качеству. Это Royal Standart, немецкий аккордеон, концертный, 120 басов, 12 регистров правая рука, четыре регистра левая рука! Это аккордеон, с которым выступать на сцене надо было! В 1967 году мне его дали в руки в общежитии, и там он у меня был полностью востребован, потому что общежитие ― это не только место ночлега и учёбы, но и студенческих пирушек ко всему прочему. Я играл. У него голосина, у этого аккордеона, он уши забивал, глушил! В условиях маленькой комнаты его нельзя было развернуть и свернуть безнаказанно, он по ушам бил. Отсюда я узнал, что такое хороший инструмент.

Через многие годы я себе подобный инструмент купил здесь, в Коломне, с рук, хотя я смотрел, выбирал в интернете, из Москвы хотел купить, но здесь было объявление, я купил его. И вы можете представить моё счастье. В деталях это таким образом всё выглядело. Мы с зятем поехали за аккордеоном. Соответственно, я его опробовал. Аккордеон оказался очень-очень мало используемый, его для девочки купили, аккордеон ГДР, в конце 1980-х годов его собрали на заводе, и он был вывезен оттуда, видимо, во время ухода наших воинских частей как раз в начале 1990-х годов. Девочка не играла на аккордеоне, мало был использован, его продали не очень дорого. Мы его после моего опробования взяли с зятем и поехали. Я его в футляр не уложил, я его на заднем сиденье, и сам сел на заднее сиденье. На нашей даче меня ждали. Мы приехали, открывается дверь, я уже с аккордеоном, надевши его на себя, я вышел с музыкой из этой автомашины ― настолько я был рад, что он есть!

До сих пор он работает, играю на нём с удовольствием, с великим, и на сцене играю, потому что мы на сцене пели, и я пел перед студентами. Ни в коем случае не волнуюсь и так далее…

Музыка в вашей жизни спутница и поддержка.

Абсолютная поддержка! Релакс психологический абсолютный, и к тому же это просто хорошо для меня.

 

«Я был ужасно травмирован: я плохо нарисовал человека!»

В 1966 году вы оканчиваете школу?..

Одиннадцатилетку ― уже тогда перешли на неё. Я окончил с двумя аттестатами: первый об окончании, о среднем образовании, второй о присвоении квалификации чертёжник-деталировщик. Это было время, когда проводилось производственное обучение, оно было серьёзно поставлено, с девятого класса. Выбор там был, и я выбрал чертёжник-деталировщик. Выбрал намеренно ― я хотел научиться хоть чуть-чуть рисованию. Дело в том, что один из предметов, который у меня очень плохо шёл, ― это рисование, а с ним и черчение. Так получалось. К тому же родители говорили: «Ты если будешь инженером, тебе нужно уметь чертить, нужно готовить себя к будущей специальности». Я тогда историей ещё в полной мере не был поражён.

Семья ожидала, что вы пойдёте по технической специальности?

Да. Правда, папа говорил, что лучше идти во врачи, привёл пример мамы ― врачи везде нужны, в семье нужны, людям нужны, работа всегда есть, как он говорил, кусок хлеба всегда заработаешь. Так что отсюда этот момент выбора для него был решён ― врачом. Я иначе сделал. В этом смысле переход на рельсы инженерные намечался родителями. Когда я от этого отошёл, заниматься начал историей. Но ведь специальность есть, и нужно этим всё-таки овладеть. А я по рисованию «тройку» имел, для меня это вообще было чрезвычайно неприятно, потому что на мои старания я получил в шестом классе «двойку» по рисованию: я плохо нарисовал человека, не получился человек. Я был ужасно травмирован этим! Я же старался! Надо было этим овладеть, и я потихонечку овладел, овладел через «не хочу» и «не могу».

У меня в девятом классе нелады были с этим черчением, я «четыре» получил в итоге за девятый класс, эта оценка шла в аттестат, и я из-за неё не получил медаль. Это была третья «четвёрка», остальные «пятёрки». Но надо было экзамен сдать и прилично сдать. Я начал этим заниматься серьёзно. Мне времени просто не хватало, я другим занимался. Я упросил родителей, но они не сопротивлялись, они понимали, что это надо мне, ― купили доску. Я её дома закреплял, дальше ватман на кнопках, дальше карандашом, все инструменты были. Работал рейсфедером, с тушью, как положено. Почему это сделали родители? Дело в том, что я начал безобразничать. Конечно, то, что я сделал, было полнейшее безобразие. Занятия по производственному обучению, т. е. по производственному черчению, проходили не в школьном здании ― рядом небольшое старое деревянное здание было. Но дело в другом. Я там просто не успевал делать, другие быстрее справлялись, а у меня то ли навыка такого не было, то ли желания особенного не было. В общем, я начинал опаздывать с точки зрения исполнения работ. Причём теоретически я хорошо сдавал, а у нас были все предметы, которые необходимы будущему инженеру, в том числе, элементы сопромата. Поэтому все эти формулы на изгиб, скручивание и всё прочее, растяжение, я все помнил, сдавал задачи, всё решал. Но руками ― отставание. Кстати, то, что сопромат у меня был, очень пошло в пользу, потому что я когда строил домик в саду, считал его, слава богу, стоит, и строил своими руками, кстати.

С черчением надо было как-то довести до конца, и я начал заниматься там в воскресенье, ходить дополнительно. Мне втихую дали ключ, я открывал, там кульман стоял, всё есть ― я там занимался. Я уходил на воскресенье. Родители в итоге сказали: «Вот тебе доска, с этой доской занимайся дома». В итоге в 11 классе я сдал на чертёжника-деталировщика, получил «пятёрку». Там очень сложная была конструкция, проекции сложные были ― всё это я сделал, причём сделал в туши, аккуратность у меня этот предмет 100% воспитал, такую въедливость в лучшем понимании этого слова привил, точность абсолютную, потому что рука должна быть твёрдой, не дрожать, потому что ведёшь ты рейсфедером, а он с тушью, она же ляпается хорошо, не дай бог её потом снимать, счищать. Так что я получил два диплома. До сих пор оба лежат. Я горжусь, что у меня есть вторая специальность.

Такое преодоление?

Да, преодоление получилось, такое самовоспитание. История меня потом увлекла, это уже было третье моё увлечение. Первое было паровозы, железная дорога и всё прочее, это в начальной школе. Второе ― астрономия, удивляться не надо, это пятый-шестой класс, полёты в космос, спутники летали, звёзды, что называется, рядом, о полёте Гагарина я слышал.

 

«Ура, человек в космосе!»

Вы помните этот момент?

Этот момент очень точно помню. Я в шестом классе учился, весна, апрель, яркий солнечный день, вторая смена. Я сижу, делаю уроки, радио включил, чтобы скучно не было. И вдруг сообщение ТАСС ― одно, а через какое-то время второе, что сел. Я бешеный от этого, никого дома нет. Я выскочил на улицу, во двор, бегаю, ору: «Ура, человек в космосе!» Соседи: что случилось? Ребёнок не своим голосом орёт. Мне было меньше, чем 13 лет, 1961 год.

Вы осознавали важность?

Конечно!

Вы оказались единственными во дворе?

Конечно! Все люди, как люди, а я уроки делал и случайно это всё услышал. Соответственно, отсюда увлечение астрономией. Я читал очень много по астрономии, невероятно много читал. Я когда сейчас уже осмысливаю и говорю с теми, кто немного понимает в этом, ― я на уровне первого курса уже смотрел по истории космоса, всё до сих пор помню.

Откуда вы черпали источники информации, в библиотеки ходили?

Конечно. Я был записан в три библиотеки, потому что мне в одной давали с большим временным, как говорят сейчас, лагом: я книжку взял и через неделю должен был принести, если я принесу раньше, я книжки не получу в обмен, потому что мало времени прошло. Поэтому я в три записался, «съел» книгу за 2–3 дня, лежит она, во второй взял, потом в третьей ― таким образом, у меня книги были постоянно, и я был совершенно книгами обеспечен.

Это ваша система была или кто-то подсказал?

Нет, для себя.

Собственного изобретения.

Да. Соответственно, уже в трёх библиотеках я литературу эту получал. Тем более, когда увидели библиотечные работники, они мне начали давать книги за пределы моего возраста, то есть шестой, седьмой, восьмой, девятый, десятый классы. Отсюда и книги по астрономии я читал, очень много книг по астрономии. Правда, это дело постепенно прошло, поскольку за общей информацией начали следовать математические формулы, причём довольно сложные. Они мне начали отбивать руки, эти формулы, уже не столь интересно это всё остановилось. Тем более, что пришла учительница история очень талантливая, интересная, и я на историю переключился, и пошло.

Но ничто не бывает бесследно! Это означает, что когда в институте, уже будучи преподавателем, я должен был вести вспомогательно-исторические дисциплины. Это такой набор дисциплин, которые носят источниковедческий характер, изучаются вкупе на первом курсе, без этого невозможно быть историком, считающим себя профессионалом. Для учитель это тоже имеет значение. Дисциплин несколько: палеография ― изучение письма и чтения древних письмен; хронология ― изучение календарей; метрология ― изучение мер в историческом их развитии; нумизматика ― без комментариев, её все знают; генеалогия ― всем понятно; геральдика; топонимика как дисциплина. Это только часть. И хронология, которая была связана с историей календарей, она же опиралась на явления звёздного неба ― и вот тут-то мне все эти знания астрономические 100% пригодились! Я этим не овладевал, они мне были в голову уже забиты тогда, в нежном возрасте, я с ними очень легко расправлялся, и с задачами по хронологии легко расправлялся, вообще до сего дня это один из моих любимых предметов, хотя я не веду уже его.

Я к чему говорю: ничто не проходит так, всё это в копилочку собирается и потом рано или поздно даст выход. По крайней мере, не было ещё такого, чтобы оно не состоялось.

Соответственно, история пришла ― и всё! Я говорю студентам: я глубоко «испорченный» историей человек. Второе ― глубоко «испорченный» трудом преподавательским, учительским.

 

«Начал для себя открывать немецкий язык»

Как Коломна возникла у вас в биографии?

В 1965 году, за год до окончания, как это обычно бывает, в школу начали приходить те, кто занимался профориентацией в своих вузах. Пришли, в том числе, преподаватели Кишинёвского университета. Они все были историки и рассказывали о самом предмете, о науке. Произвели самое благоприятное впечатление, они просто меня утвердили в том, что надо. «Есть ли вопросы?» И я тоже вопрос задал по ходу дела и получил ответ. Когда завершилась эта встреча, то ведущий, профессор Кишинёвского университета, сказал: «Кто желает ещё что-то спросить, пусть подходит». У меня желание спросить не было, я просто подошёл среди других, которые подошли спрашивать. Меня он увидел, выдернул из этих задних рядов, их всего два ряда и было, и спросил: «У вас очень хороший вопрос был. Вы хотите заниматься историей?» Говорю: «Да. Хотел поступать в Кишинёвский университет на исторический факультет». Он говорит: «Вы не уходите, я вам кое-что скажу, когда всё закончится». Всё закончилось, я к нему подошёл, он говорит: «Не поступайте вы к нам». Я: «Почему?» Он говорит: «У нас два языка преподавания ― молдавский язык и русский язык. В русских группах очень большой конкурс, невероятно большой конкурс! Вы хотите быть учителем истории?» Я говорю: «Нет!» ― «А как?» ― «Я в музей, может быть, заниматься работой научной». Он говорит: «Тем более! Вы не поступите. А если поступите, то вам никакую аспирантуру никто не даст, потому что аспирантские места уходят обычно в молдавские группы. И вы просто поедете работать учителем в школе, не более того. Езжайте в Ленинград или в Москву. Есть два хороших места: Историко-архивный институт или Московский университет, исторический факультет». Всё понятно. Я начал готовиться на исторический факультет Московского университета. Историю читал сам. Родители сказали, нужно готовиться по-настоящему.

Родители поддержали вас?

Сначала нет, сомневались очень. Мама моя даже ходила к учителю математики, спрашивая, могу ли я учиться в техническом вузе? Он говорит: «Само собой, разумеется, у вас какие-то сомнения могут быть? Как уж хочет… а так вполне». В этом смысле я пошёл в историю не из-за плохих успехов в математике, хотя экзамен выпускной сдал на «пятёрки», но по математике у меня «четыре» была, потому что по совокупности с десятого класса считали, там у меня где «четыре», где «пять».

Вы всё равно были в числе крепких учеников по математике?

Это бесспорно! Ещё потом помогал внуку, дочке…

Поступать надо, готовиться надо, соответственно, будешь готовиться: по истории, само собой, и по двум предметам ― по русскому и по немецкому языкам. Я сказал, что по немецкому не надо. Мне сказали: «Всё равно найдём учителя, ты будешь готовиться». Почему не надо по немецкому? Дело в том, что я с пятого класса учил немецкий язык, мне он очень не нравился и не получалось, не знаю, в чём причина ― может, учитель был не тот, но не хочу кидать камни в учителей. Я в шестом классе получил по немецкому языку «тройку» за первое полугодие. Почему для меня было очень тяжело? Я получил за первое полугодие сразу шесть «троек», за что получил серьёзный разговор с родителями. Ну, читал и на улице бегал ― всё!

Начал мозги менять свои в конце концов. Здесь роль сыграло следующее. У маминой сестры в соседях была очень хорошая учительница немецкого языка Эстрелла Марковна. Она сама из прибалтийских евреев происходила, знавших немецкий язык, потому что там немецкий язык ― это был язык преподавания до революции, в Прибалтике был Дерптский университет, там на немецком языке было преподавание, там городские жители ― это немцы по преимуществу. Литовское, латышское население обычно сельское было. Соответственно, все там жившие русские, евреи, немцы прекрасно знали немецкий язык. Начал я заниматься с ней, я начал для себя открывать немецкий язык. Оказалось, что в немецком языке есть артикли, о которых я не имел представления! У неё книжки были детские, она со мной детские песенки разучивала. Книжки ещё тех времён, дореволюционных, на немецком языке.

Яркие, богато иллюстрированные…

Не то слово! Прекрасно сделанные книги, маленькие, небольшие брошюрки. Я их брал к себе домой, с ними дома занимался, и я в язык немецкий влюбился. Кончилось тем, что я в седьмом классе занял первое место на олимпиаде городской по немецкому языку, с грамотой, всё честь по чести. Поэтому я считал, что я немецкий хорошо знаю. Я сказал, что не буду и деньги жалко. Родители настояли, и я действительно занимался немецким языком с школьной учительнице, и она меня хорошо подготовила. Потому что там о грамматике шла речь. Немецкая грамматика, как известно, сложнее, чем английская грамматика.

С литературой ― учителя нашли, преподавателя из Кишинёвского университета, она работала там, тоже знакомая оказалось моих родственников. Я на собеседовании ей понравился, особенно впечатлило её, когда она начала проверять на общую культуру, что я читал работы Энгельса «Роль труда», читал философские работы Маркса и Энгельса, простейшие. В общем, она была крайне удивлена, в итоге я был взят, естественно, не философией, а литературой занимался.

Ну, а историей уже сам.

 

«Тему на сочинении дали убийственную!»

Приехал я с папой в Московский университет, под Москвой жила и живёт семья папиной сестры, в городе Наро-Фоминске, от Москвы 70 км ― мы у них остановились. Я получил общежитие как абитуриент и на курсы там походил.

У вас были подготовительные курсы?

В Москве двухнедельные курсы были, бесплатные, прекрасно читали их преподаватели, я благодарен им. Там был такой расклад: семь человек на место. Это считалось мало, потому что там ещё набор на специальность история искусств ― там 10 человек на место, в историко-архивном ― 15–20 человек на место. Дальше начал сдавать экзамены. Получилось 753 заявления на 100 человек набора ― 7,5 даже. Пошли экзамены. Первый экзамен ― сочинение, на предмет отсева всех и вся. Тему дали убийственную! Я такие темы никогда не писал: «Образы рабочих в романе Горького “Мать”». Это на убийство тема! Только на это она была рассчитана. Я писал сочинение очень хорошо, без хвастовства, мои сочинения зачитывали в других классах как такие творческие сочинения. Но они по другой совершенно тематике были, по другим писателям! Хотя Горький достойный, я был готов про Клима Самгина писать, но не про образы рабочих! Даже про «Мать» был готов писать, но не про образы рабочих!

Короче говоря, я получил «тройку» по сочинению. Взял, посмотрел ― там одна или две ошибки были орфографические, всё остальное ― что-то там не раскрыто. Слава богу, «тройку», потому что было получено за этот первый экзамен больше 200 «двоек»!

Ребята, наверное, всё-таки не глупые туда шли!

Да. Дальше пошли другие устные экзамены. Я по русскому языку получил «четвёрку», полагаю, несправедливо. На немецком языке вообще был большой завал, элементарно: зашли шесть человек, из них пятеро вышли с «двойками». Я вышел с «четвёркой». Причём я на все вопросы отвечал, всё ответил. Я экзамен сдаю, слева, справа сидят два учителя. Я отвечаю и разговорный, и конструкции грамматические. Она говорит: «Вы так хорошо знаете, а вот это вы знаете?» Вытаскивает мне ещё что-то. Я по своей глупости: «Знаю, сейчас отвечаю». Она: «Для вас это очень легко». Убирает этот листочек, который я уже фактически пошёл отвечать, вытаскивает другой, на котором я получил «четвёрку». Шестеро зашло, пятеро получили «двойки». Я выхожу, что называется, с опрокинутым лицом. Из нашей шестёрки там сидят: «Слушай, тебя заваливали по-чёрному!»

По истории получил «пять». Даже не до конца слушали! До сего дня помню: Февральская революция и монгольское нашествие ― в деталях всё отвечал. Баллов не хватило.

Как описать ваше состояние?

Состояние растерянности абсолютное! Главное ― воплощение несправедливости того, что произошло. Гадать, почему это было, я даже не хочу. В итоге, я где-то и благодарен, потому что и без них всё состоялось: я занимался и занимаюсь тем, что хотел и что нравится. Но осадочек остался. Есть такое выражение, очень хорошее, очень точное! Я до сего дня в разговоре об этом откровенно говорю.

Родня моя наро-фоминская говорит: «Слушай, у тебя же сдано всё-таки. Попробуй подать документы в один из подмосковных вузов, в частности, в Коломне. Может, там недобор». Поехал.

Не теряя года?

Абсолютно. Через три-четыре дня я уже был в Коломне. Это был конец августа, тогда экзамены сдавали с 1 августа. Время сдачи экзаменов было определено с 1 августа по 20 августа, зачисление до 25, это практически по всем вузам страны, кроме нескольких вузов, которые были в Москве и в Ленинграде ― это сверхпопулярные вузы: МФТИ, МИФИ ― они были с 1 июля, пораньше. Для того чтобы те, кто не прошёл там, могли с 1 августа поступать туда, куда они хотели.

Вам пришлось заново пересдавать всё?

Нет. Я приехал, мне справку дали, соответственно, показал приёмной комиссии, меня направили к Петру Михайловичу Андрееву, что он скажет. Андреев сказал: «У нас набор завершён, но у нас сейчас есть категория абитуриентов, которые не набрали баллы, но баллы в общем-то хорошие, и оценки хорошие и так далее». Показал свой аттестат, у меня там три «четвёрки» только. Эта категория ― кандидаты, которые принимались с правом посещения лекций, семинарских занятий и сдачи экзаменов, но без стипендий, без общежития, в общем, на птичьих правах. Но я в списке, меня спрашивают и так далее, и так далее.

Соответственно, после первой сессии, что с нами делать, понятно: или оставлять или выбрасывать. Если учесть, что в то время достаточно жёстко подходили к первому курсу, и отчисления на первом курсе были на раз-два-три, то это освобождались места для этих самых кандидатов. Это была практика экспериментальная, она год или два всего-навсего применялась по стране, и в Коломне в том числе, потом её отменили. Я, сдав первую сессию на все «пятёрки», был зачислен.

Сколько таких кандидатов было на вашем курсе?

Человека три-четыре.

Эти полгода вам как-то приходилось же решать бытовые вопросы, жилищные?..

Да. Папа уехал, его функция была исчерпана. Я сейчас вернусь к вступительным экзаменам, точнее, перед вступительным экзаменом. Папа как чувствовал, он говорил: «Я в тебе уверен, но с немецким языком надо ещё позаниматься». Я с этим юношеским гонором: «Да зачем? Я и так, меня же готовили!» «Нет, ― говорит, ― надо!» Он посмотрел висящие объявления, а там немецкого нет, только английский. Папа ― человек уже взрослый, опытный, он позвонил репетитору по английскому языку: «Вы не можете по немецкому репетитора порекомендовать?» Тот говорит: «Конечно». Назвал адрес, назвал имя и отчество человека. Это уже в Москве было, когда мы приехали в Москву, остановились у родственников в Наро-Фоминске. Папа туда-сюда ездил всё время, приезжал ко мне, когда я в общежитие находился, он с этим немецким ко мне и пристал. Я поехал к этому учителю, оказался очень-очень возрастной профессор, это дома на Старом Арбате ― я зашёл в академическую квартиру, с этими книгами, которые уходили под потолок, со стеллажами, сзапахом книг, который я до сего дня помню, с этим обращением ко мне на «вы» ― видимо, это та старая профессура, он так ко мне обращался. Он меня по языку чуть-чуть поэкзаменовал (я пришёл с папой в первый раз, конечно), он говорит: «Неплохо, но нужно шлифовать». И я у него занимался практически каждый день, где-то через день, до момента экзамена. Но не помогло.

Но в чём-то другом наверняка помогло!

100 %! Потому что он меня в язык не просто влюбил, он прелесть этого языка показал. Он мне говорил: «Все считают немецкий язык грубым языком, языком жёстким, языком команды, который скорее для плаца подходит, чем для общения. Тем не менее, когда начинаешь читать по-настоящему Гейне или Гёте, это совершенно другой язык! Он у фельдфебеля лающий язык, потому что он фельдфебель. Это другой язык». Он мне читал стихи Гейне и Гёте, и действительно я услышал по-настоящему. Вопрос возникает: почему я раньше не слышал? Не читалось в школе, а учительница немецкого языка больше грамматикой со мной занималась, темами разговорными, которые на экзамене бывают ― то есть, прагматическая цель решалась. Единственное, на что было похоже занятие с этим учителем, московским преподавателем, это то, что с Эстеллой Марковной я детские песенки пел и стихи читал. Так что всё здесь оказалось своеобразно.

Когда уже я в Коломну приехал, я оказался очень хорошо знающим немецкий язык. Мне потом говорили, что я единственный мог разговаривать с нашей учительницей по немецкому языку свободно: она нам что-то говорит, я отвечаю, остальные слушают. Это дали предыдущие занятия.

 

«Я получил место в коридорчике»

Какой состав вашей группы был? Это в основном ребята приезжие или местные?

Местные ― Коломна плюс округа: коломенские, озёрские, зарайские, серебрянопрудские были, московские были в том числе, егорьевские. Были одногодки мои ― после школы, были несколько человек после службы в армии. Нас всех удивил студент, который уже имел двух детей. Это был Заидов Алаверды Кулиевич. Он работал в Егорьевске, точнее, под Егорьевском, в детском доме, и у него не было высшего образования. Мы его все уважали. Он инвалид был, у него нога была повреждена, он ходил прихрамывая, в специальной обуви, очень хороший человек, товарищ очень хороший, душевный абсолютно, понимающий нас, относящийся к нам строго. Он старше нас был на 7-8 лет, если не больше, дед, что называется. Но мы с ним на «ты», он с нами на «ты». Он закончил вместе с нами прекрасно, уехал потом работать. Больше я его не встречал. Дальнейшую его судьбу пытался через интернет выяснить ― нигде он не проявлялся. Но у меня осталось очень хорошее о нём впечатление.

Да, бытовые вопросы. Приехала мама уже.

Папа уехал, нужно было маме устроить вас!

Да, она нашла квартиру ― и очень быстро, и недалеко. Она, как человек решительный, зашла в первый дом по улице Дзержинского, из этих старых домов, которые вдоль линии электропередач идут, где-то на середине. Спросила, где здесь дают квартиры студентам. И она получила сразу же адрес. То, что для меня было бы, конечно, неподъёмно, довольно быстро было решено: на улице Спартаковской, в старом деревянном доме, обычном доме я был пристроен. Кроме меня там было ещё пятеро таких жильцов. Комнаты я не получил ― они все в комнате жили. Я получил место в коридорчике. Там был топчан, туда принесли маленький столик, стульчик, этот тупиковый коридорчик отгородили занавесочкой, туда лампу настольную провели ― таким образом, я был с лампой. Понятно, вся постель у меня была. Всё, живи!

А я абсолютно спокойно к этому относился. Кроме меня там ещё два студента жили и трое рабочих с Коломенского завода. Двое были из Озёр, один коломенский, он почему-то решил не жить с родителями, трое работяг, двое этих студентов, я шестой. Отношения были очень хорошие между нами. Народ попивал, я к этому не пристрастился, хотя и не отказывался, вместе с ними за столом сидел. Кстати, с того времени я полностью этот ассортимент, от «Зубровки» с ценами в голове держу! Хотя любителем не стал, и слава богу, конечно! Кстати, когда уже стало ясно, что здесь я остаюсь, папа сказал: «Ты будешь жить среди молодёжи, а молодёжь пьёт. Тебе тоже придётся». Хотя у нас дома ― Молдавия, вы же понимаете! ― и вина стояли, коньяк стоял, папа чуть-чуть в рот брал. В подвале обычно стояла пара десятилитровых бутылей вина. Но это не привело к пьянству абсолютно никакому! На праздники ― пожалуйста. Мама чаще, но здесь была причина: она когда операции делала, в больнице работала, у неё операции были детские ― она после того, как операция сделана, домой возвращалась и выпивала или немножко водки, если водки не было, то вина (коньяк нет). Ложилась спать больным ухом вверх, чтобы не слышно было. Если честно, операции у неё были практически каждую неделю, операционный день у неё был, она таким образом «злоупотребляла», снимала стресс таким образом. Она сама посмеивались над этим и говорила: «Я на фронте не спилась, здесь что ли спиться?!» Она на фронте отдавала свои фронтовые 100 грамм мужчинам.

Вас папа-то остерегал таким образом?

Да, он сказал: «Тебе тоже придётся пить. Пей. Но главное, чтобы ты носил, а не тебя носили!» Так оно действительно и было.

Это было ваше погружение в среду?

Да, в другую совершенно среду, потому что среда, в которой я был в Кишинёве, это среда другая, такого рода среду я просто не знал. Я как-то в неё погрузился, адаптировался, не считал, что я столичная штучка и всё прочее, ни в коей мере. Я себя совершенно спокойно вёл, и с этими ребятами у меня были прекрасные отношения. Тем более, что я рассказывать любил. «Чему тебя там учат, расскажи». У меня был опыт таких рассказов со времён ещё ученичества, когда я в школе был школьным политинформатором. В своё время было то, что сейчас начали у нас вводить ― раз в неделю разговор о важном, о главном. Это придумки сегодняшнего дня, неплохие, кстати, здесь нужно похвалить. А в своё время в каждом классе был политинформатор, на уроках истории обычно или классный час, по-разному (раз в неделю был классный час) выступал и рассказывал, что происходит в стране, в мире. Я ни в коем случае не хотел повторять то, что говорили по телевизору или писали в газетах. Родители мои выписывали всякие журналы и газеты. Я не обременял их, я покупал каждую неделю два издания. Одно ― «За рубежом», такая была газета. В нашем понимании сегодня ― дайджест тех публикаций, которые были в мире о текущих событиях, еженедельник. Там преимущественно были публикации из газет стран социализма, но в том числе и капитализма, и нейтральных стран. Это была совершенно другая трактовка, многие события, которые у нас проскакивали мимо, или рассматривались крайне ограниченно, там более полно звучали. Второе издание ― журнал «Новое время», он выходил в Москве на нескольких языках: на английском, на немецком языке, на итальянском, на французском и на русском. Его готовило Агентство печати «Новости». Там были аналитические прекрасные статьи по международной политике, по событиям в мире и так далее. Это означало, что я то выдавал, что ни в телевизионном экране, ни на радио не присутствовало, ни тем более в газетах. И неплохо у меня получалось. Когда у нас были семинары учителей или директоров, то меня выпихивали ― политинформацию образцовую показать учителям, как такое бывает. Это не ради хвастовства ― я просто говорю, откуда это желание говорить и умение говорить взялось. И я этим ребятам рассказывал, им интересно было и мне тоже приятно. Больше там по древней истории было, но всё равно интересно! Так что такое погружение.

Полгода вы там прожили в таких условиях?

Год я прожил.

Даже после того, как вы сдали зимнюю сессию, вам сразу не дали общежитие?

Нет, уже всё было распределено. Но я получил аккордеон! Я его принёс на квартиру, и мы там песни пели, даже выплясывали соответственно. В связи с тем, что это же аккордеон, он же орёт, его слышно было далеко за пределами комнаты, где мы устраивали эти песни иногда и пляски (песни шли под стакан, в первую очередь), хозяйка говорит: «Что ты здесь только играешь? Соседи мне говорят: “Что он играет в доме? Пусть выйдет на улицу!”» Это же улица Спартаковская, тип деревенской улицы, с обеих сторон обычные деревянные дома с палисадниками. Она сказала: «Выходи и поиграй!» Нельзя не уважить!

Было место, где это можно сделать, скамеечка?

Да. Перед палисадником, перед заборчиком дом, там скамеечка, чтобы бабушкам выйти посидеть. Я выходил туда, садился, публика возле меня располагалась, я играл публике на аккордеоне, народ ещё подтанцовывал. Я делал это с удовольствием! Народ пел, я тоже вместе с ними подпевал.

Собиралась улица?

Не улица, конечно, но ближайшие дома собирались, и те, кто постарше, потом те, кто помоложе. Любой должен был быть репертуар представлен: и песни, и танго, и русского, вполне понятно, ― что хотите!

 

«Аккордеон меня и подкармливал иногда»

Это 1966—1967?

Да. Потом я получил общежитие, уже жил в общежитии, там нас было пять человек в комнате, шестой спал «на вертолёте» ― это раскладушка.

Как определяли, кто на раскладушке будет спать?

Он последний пришёл! Нужно приходить вовремя!

Это его уже постоянно место было?

Совершенно верно. Когда зашли: там моё место будет, возле окна ― там возле окна я и находился, в отдалении от двери. Это первое общежитие, потому что в перевозе из старого здания в новое здание мы участвовали ― мы книги перевозили, часть мебели из старого здания, стулья и прочее, с Зайцева. Общежитие раньше сдали. Но ведь каждый раз заново заселялись. Оттуда ушли четверокурсники, пришли новые. Я там жил с аккордеоном.

В этом смысле аккордеон меня и подкармливал иногда: я на свадьбах студенческих играл, но не за деньги, а за еду. Правда, там потом звучало: «Гармонисту стакан!» Я не отказывался, пригублю чуть-чуть, так смочу губы ― и дальше играю. Неплохо было в смысле еды, тем более что ещё с собой давали. То же самое было, когда меня однокурсник попросил поехать к нему в Конобеево на свадьбу. Я сам нёс аккордеон, я уже был взрослый, физически крепкий, я качал себя. Там то же самое: денег никаких я не взял, зато наелся, ещё с собой дали.

Вопрос в том, чтобы наесться, всё-таки был? Стипендии особо не хватало?

Стипендия была 28 рублей. Конечно, мало было. Родители мне присылали в месяц по 30 рублей, плюс посылки были. Естественно, я не жрал эту посылку сам под кроватью, ели все. Присылали то, что предполагало условно долгое хранение: сало с прожилками, хорошее сало, сухая колбаса, орехи были, они питательные, и время от времени мама какой-нибудь туда пирог закладывала или конфеты забрасывала.

Как это всё способно было храниться долго?

Колбаса хранится долго. Неделю мы это ели. Каждый приносил своё: то картошку привозил, то сало привозил, то самогон привозил… Я его не любил, запах у него свекольный, ужасный, а я «испорчен» был хорошим вином. Это не гонор мой. Кстати, все знали, не приставал никто в этом смысле, всё спокойно было.

Так что в смысле бытовом общежитие было. В общежитии как все жил. Благо, оно находилось рядом с институтом ― добежал, даже не надевали пальто зимой, свитерок…

 

«Коломенские ворота ― их руками прямо трогал!»

За пределы кампуса институтского выходили? Когда состоялась ваша первая встреча со Старой Коломной?

Это я пошёл сам смотреть город. Вообще Старый город ― это место, где находился пединститут, поэтому туда приехал ― и уже в Старом городе. Я пошёл смотреть кремль. Не считая московского, я нигде не видел кремлей так близко, что можно было куда угодно зайти, залезть и всё прочее. Тем более, что можно было спокойно подниматься на колокольню в то время. Поразительно!

На вас это произвело впечатление?

Не то слово! Огромное сооружение! Но с другой стороны, на меня произвела впечатление степень заброшенности. Успенский собор был закрыт, я глазел внутри, неухоженно было, где-то побито, грязь и пыль. Разбитый кремль меня просто угнетал. К тому же ещё не началось расселение из монастыря Ново-Голутвина, там полно всякого люда было. Я ходил, смотрел. На меня так: «Что ты здесь ходишь?» Понятно, общежитие же было, там люди жили. Отсюда парадокс величественности сооружения и степени его сохранности. Какая-то горечь была. Всё-таки памятник истории, мы учили, там написано: охраняется государством. Только что танками не разрушили, а всё остальное вполне естественно…

Плюс в Старом городе особняки мне очень понравились, коломенские ворота ― их руками прямо трогал! Потому что они особое какое-то сооружение, ворот специально где-то я не видел, а ту всё это… Меня удивила компактность города и сочетание, как мы сейчас говорим, и я теперь уже знаю, застройки регулярные, но квадратные застройки, с элементами хаоса в старой части города и того, что в самом кремле было. Виды очень красивые открывались с Блюдечка, на Москву-реку, очень красиво, особенно вечером. Как-то я попал туда вечером, просто был летний вечер, туда пошёл, прогулялся ― картина уникальнейшая! Я таким же образом погрузился в древнюю историю, когда был в 1990 году в Николаеве на конференции большой всесоюзной по краеведению историческому, и нас повезли на территорию античного города. Тоже вечер был поздний, потому что туда поздно автобус добрался, там несколько других точек было. Уже плохо видно, но уходящее солнце, стоящие эти колонны античные, настоящие, с канелюрами (с желобками), честь по чести, тишина и собак нет, никто не лает. Я сразу вспомнил Блюдечко, этот взгляд на Москву-реку с этими поворотами, излучинами ― тоже тишина, тоже народу нет, тоже я один… Такое погружение в историю действует. С этой стороны город показался.

С другой стороны, когда я ехал первый раз, я название не знал станции. Мне сказали ехать до Голутвина, а я понял «до Голубкина». Когда спросил в кассе, там сказали: «Голубкина нет, есть Голутвин. Скорее всего, просто ошиблись». Потом увидел настоящее название. Трамвай есть ― я удивился.

Что вы ожидали?

Ничего, потому что я не видел таких городов. Я был в небольших городах в Молдавии, но они другие.

Вы знали, что вы в маленький город едете?

Конечно. Оживлённый город, раз. Во-вторых, трамвай ― удивление было абсолютное. Такое сочетание внутри старого города и старого и нового для меня было удивительно. Что я имею в виду: эта средневековая часть, условно связанная с кремлём, прилегающий посад, там, чуть в отдалении, бывшая гостиница Фролова ― бывший горком партии, напротив, памятника Ленину, площадь такая красивая, обрамление красивое ― клумбы красивые, сквер такой идёт, двухзальный кинотеатр рядом прекрасный… Сочетается и то, и другое!

Скорее благожелательное впечатление у вас было от города?

Да. Хотя контраст был с городом, где я родился и жил, огромнейший с точки зрения ухоженности города, с точки зрения тротуаров, дорог ― разбиты были, отремонтированности домов городских… Большое было количество улиц, вообще не имеющих никакого, условно говоря, твёрдого покрытия, булыжника даже. Особенно в районе Зелёной, где я жил, на Спартаковской, там деревенская улица с просёлочной дорогой и не более того. Я был просто поражён, как такое может быть.

 

Революция в торговле

Ещё такой контраст магазинов, интерьеров, внутреннего устройства магазина, которые были для меня весьма понятны ― это XIX век. И одновременно лавки, которые были на первом этаже домов бывших купеческих, которые были маленькие, тёмные и так далее, и так далее. Я сейчас поясню, чтобы было понятно. Если вы знаете, был такой Морозовский магазин хлебный на Октябрьской Революции, на углу, здесь недалеко от нас. Там кафельный пол, там красивые витрины старые, деревянные со стеклом, там большие окна, всё залито светом. Всё это были магазины образца второй половины XIX века. Это сейчас я это знаю, потому что я изучал историю предпринимательства, изучал архитектуру, теперь я могу говорить. Такие магазины и сегодня нас радуют на отрезке улиц Октябрьской Революции, между площадью, условно говоря, аптекой (кстати, аптека тоже из такого рода) и улицей Грунта. Там прямо от угла идёт небольшой магазинчик, там книжный магазин был, с большими окнами, огромными витринами. И книжный магазин такой же, по Октябрьской Революции. Это другие совершенно интерьеры! Напротив ещё магазин был канцелярских товаров, в таком полуподвале находится ― тоже.

Сейчас, конечно, не сохранились, эти интерьеры.

Нет, конечно. Тогда и окна эти сохранялись, дающие свет. Ведь смысл этой революции своеобразной в торговле, когда пошёл отказ от торговли лавочной в пользу торговли магазинной. Переход состоялся в крупных городах ― Москва, губернские центры (я говорю о второй половине XIX века), потом по системе трансляций он добрался до уездных городов. Как раз тогда эти уездные города обзавелись такими новыми магазинами, совершенно иной конфигурации, с возможным там выставлением всяких рекламных элементов. Эти самые «Три поросёнка» ― откуда они? Оттуда шли. Нынешний магазин, может быть, это бывший магазин ювелирных изделий, напротив, за углом, ― он же такой же, из этих магазинов!

Я такие магазины видел в крупных городах, и в Одессе в том числе. И в том же самом городе, чуть-чуть подальше отойти, там дальше находятся магазины, которые располагались в старых купеческих лавках. Они небольшие были, я понимаю, что они свою функцию исполняли в то время. В этом отношении построенный магазин, бывший Ханзель, нам хорошо известный, это был из тех же магазинов нового типа, его строили с панорамными окнами, с тяжёлыми дверьми. Всё это оттуда шло.

В Ханзель заходили? Как там всё было устроено?

Конечно. Но мне надо отделить впечатления более поздние от более ранних.

Если более раннее, прямо к моменту вашего появления в городе.

Это был универсальный магазин. Это означает, что там было всё. Если я не ошибаюсь, то с правой стороны от входа была одежда (там же два зала больших было), а с левой стороны было всё то, что связано было с промышленными товарами, в нашем понимании. Из всего, что там было, я запомнил очень хорошо музыкальный отдел!

Это был единственный музыкальный?

Да, насколько я помню. Там трубы лежали, это я точно помню, духовые там лежали, там были аккордеоны. Несколько раз было следующим образом: семья покупала аккордеон, и продавец говорил: «Видите, как? ― меха разводили, нажимали, его подводили. ― Как тебе эти ремни подтянуть… нажми». Он нажимал ― звук есть как будто. Я ещё в студентах был, подходил: «Давайте, попробую как он работает». ― «Умеешь?» ― «Умею». Дальше я его надевал, все ноты туда, все обратно правой руки, потом все басы левой пробегал. «Ну, сыграй что-нибудь хотя бы!» Я чуть-чуть поиграю ― «Берите, хороший аккордеон». Сразу скажу: все аккордеоны были наши, советские. У них звук был, конечно, другой, чем у Royal Standart или Weltmeister, но я об этом ничего не говорил, потому что они с точки зрения своего состояния рабочего были, конечно, в идеальном состоянии. В этом смысле всё хорошо.

Струнные там были, гитары, мандолины. Домры не помню, балалаек не запомнил. Домр, скорее всего, нет, потому что она как-то здесь не очень работает.

Что касается одежды, она была с правой стороны, но я там ничего не покупал по причине отсутствия денег.

Хотя книги я покупал. Книги покупал я в Голутвине ― один магазин «Книжный мир» на Окском, второй магазин в центре города, здесь, у нас за углом. Потом уже, когда позднее открыли магазин на улице Зелёной, которая упирается в Добролюбова, в этой точке, это уже было много позднее. В своё время покупал именно в этих двух местах.

Вас устраивал состав книг в книжных магазинах?

Конечно. Тем более там много книг было продаваемых за очень маленькую цену. Их не брали, они были никому не нужны. Например, Манфред «История Французской революции» за 10 копеек. Книги были, например, Августа Бебеля. Я эти книги брал, покупал. Они у меня реально были, читал книги.

Это относили в общежитие, в комнатку?

Не комнат, я их под кровать или на шкаф забрасывал, и они там себе спокойно жили.

Ваши однокурсники у вас просили книги?

Так они тоже покупали! К сожалению, отсутствие денег не дало возможность купить то, что было предложено кафедрой по подписке в 1960-е годы. Это Ключевский, Соловьёв и Карамзин, это были первые издания 1960-х. Но их купил наш уважаемый институт, библиотека, и они в этом смысле были: пользуйся, пожалуйста. Себе такие книги я просто не покупал. Зато я в Москве ходил в букинистические магазины постоянно, когда туда приезжал, на Арбат особенно любил ходить в букинистический книжный и в антиквариат ― туда я ходил просто поглазеть, откровенно говорю, на красивое. Это в студенческие годы.

 

«Музей до обеда, потом свободный человек»

Как часто в Москву ездили?

Во-первых, я ездил к родственникам в Наро-Фоминск через Москву. И ездил примерно раз в две-три недели. Я выезжал обычно днём в субботу, если там какая-то не очень важная пара, то я её пропускал. На первую я ходил, потом на электричку и в Москву.

Тогда уже электрички ходили?

1.45 рублей стоил билет, не меняясь долгие годы.

Вы покупали билет?

Как студент, за половину, 73 копейки.

Не жалели, не бегали?

Редко. Несколько раз я пробегал со своими вместе, не один же я ездил. Потом я раз поскользнулся и после этого перестал.

Туда я уезжал в субботу, там весь день, до Наро-Фоминска 1:10-1:20 ехать. Там меня кормили.

На следующие две недели!

Это точно! Уезжал в 4-5 часов оттуда обычно, чтобы приехать. Моя тётя, меня очень любившая, после того, как я поел уже (завтракал, потом обедал) и где-то часа в 4-5 собирался уезжать, она мне ещё давала на дорогу полную глубокую тарелку гречневой каше. Я, как мог, отбивался. «Ты что, гречневой каши тебе до утра хватит!» Плюс давали ещё с собой несколько бутербродов, чтобы я вечером в рот взял. Так что такие туда-сюда проезды были. К тому же я выезжал так просто в Москву один.

У вас свой маршрут был какой-то?

Да. Плюс мы выезжали с нашей преподавательницей любимой, Натальей Александровной Рощиной, в музее. Но музей до обеда, потом свободный человек. Поэтому можно было или в театр пойти или в магазин пойти. Одна из покупок у меня до сих пор лежит, и я очень рад. Покупка была сделана совершенно случайно, перед магазином букинистическим на Арбате. Я когда к этому магазину подошёл, меня остановил старичок, спросил: «Газетами не интересуетесь?» ― «Какими газетами?» «А старыми». Дальше открывается этот самый «сундучок» ― у него портфель был старый кожаный, он его раскрыл и вытащил. Я смотрю ― это газета за май 1941 года. Он говорит: «Интересно?» ― «Интересно». Он вынимает ещё газету ― за 9 мая 1945 года. Ещё две газеты ― смерть Сталина и похороны Сталина. Я, когда всё это увидел, спросил: «Сколько?» Он говорит: «Рубль». Я ему рубль отдал сразу, потому что такого рода раритет!.. У меня до сих пор из этих газет три сохранились. 1941 год я отдал в надёжные руки собирателю газет, который делал выставку у нас в институте, потом и в Парфентьевской школе, где я работал. Он выставку делал газет, которые коллекционировал. Я не жалею, что отдал газету за май 1941 года ― она пошла в дело.

 

«Сердобольные поварихи нам подливали чуть-чуть побольше»

Что касается денег, их с трудом хватало, но в общем-то можно было в эти деньги уложиться. Но когда я получил после первой сессии 35 рублей, это уже много ― плюс 7 рублей. Если учесть, что стоило общежитие рубль…

За общежитие тоже из стипендии вы платили?

Конечно! Всего рубль платил из этого. Получалось на каждый день по рублю, плюс ещё родители присылали, это уже было, так сказать, неплохо. Это повышенная стипендия ― 35 рублей. В технических вузах 35 рублей была стипендия обычная, а повышенная ― ещё 20%. Педвузы меньше оплачивались, если это слово к стипендии применительно. Нам хватало. Нам обед стоил копейки.

Где обедали?

Можно было обедать в двух местах. Первое место ― это в нашем институте. Туда набегала толпища! Ты стоишь возле этих запахов невероятных, эта очередь медленно идёт ― это, конечно, пытка, испытание то ещё. В итоге мы нашей комнатой нашли местечко, где можно было прекрасно поесть, и больше того, даже могли подлить добавки. Идёт речь о том, что на улице, за улицей Калинина следующей (по направлению от нашего института к улице Осипенко) была домовая кухня. Эта домовая кухня было изобретение того времени, по городу они были раскиданы. Там готовили не очень много, не для контингента студенческого, чтобы сотни кормились: там кормились, но не так. Туда служащие ходили, туда приходили с судочками. Там они готовили сами на месте. Там обед стоил в пределах 35 копеек. Он в себя вмещал: первое ― хорошие щи, обычно, борщ, суп; второе ― это была картошка, макароны, там ещё другое мясо было, но мы брали иное ― без всяких костей, без жил ― это коровье вымя, субпродукт (какая разница, это же мясо!) ― с картошкой, самое дешёвое; запивали компотом или чаем. Приходили студенты ― сердобольные поварихи нас уже хорошо знали, они нам подливали чуть-чуть побольше первого, и мы за эти самые 35 или 40 копеек, даже бывало и меньше, благополучно наемшись (после занятий мы срывались, после третьей пары, летели сразу же голодные в эту домовую кухню), дальше в общежитие ― и там спали! Полное пузо ― как не спать! Но недолго! Потому что дальше был подъём ― и в библиотеку. Библиотека раньше до 9 часов работала. Мы там сидели, или у нашей заведующей кабинетом Валентины Матвеевны Макаровой, где были книги, журналы. На факультете мы занимались до окончания её рабочего времени, а потом она нам ключи оставляла ― старые времена!.. До 8 мы там точно сидели, потому что уже к тому времени в общежитии нас ожидал ужин. Ужин ― обычно привезённая картошка, её варили (ребята привозили картошку из дому, её эту картошку чистили на кухне).

У вас дежурство было такое?

Нет, кто хотел, тот привозил. У кого время было, тот и готовил. Ужин в себя включал обычно картошку или макароны, но с ними возиться… проще было картошку сварить. Дальше банка шла с мясными консервами, с ними эту картошку перемешали, съели. Второй вариант ― вообще без условно второго: покупалась банка щей или борща, с водой разводили и ели ещё раз на ночь благополучно. Покупали стеклянную банку в магазине, всю её съедали, как раз на пятерых вполне хватало. Кухня была, там газ был, всё это делали.

Молочное минимально ели ― хранить же… По этой причине, принесли ― утром съели. Я не запомнил холодильник, наверное, были, но как-то я лично практически не пользовался. С утречка если брать, то чай, бутерброд с колбасой. Колбасу покупали так: днём купили, вечером она была частично съедена, утром её оприходовали, конец. И одно из любимых видов ― это было сгущённое молоко на хлеб. Моя жена потом смеялась надо мной, что я приходил в институт, у меня на свитере пятнышки от сгущёнки! Поэтому никаких проблем с едой, в общем-то, практически не было, нам вполне хватало. Привозили из дому ещё. Ребята ездили раз в неделю домой, к себе в Луховицы, в Зарайск, в Озёры, они привозили оттуда домашнюю еду, её доедали. Посылки были. Поэтому ни о ком голодании речи не было, но кушать хотелось! Если вкусное, то почему не оприходовать?!

 

«Помощь людям была стопроцентной»

Завершим бытовую студенческую тему: бани, постирочные ― эти вопросы как решались?

Всё по тем временам было предусмотрено. Постель нам меняли в общежитии кастелянши. Когда я жил в квартире, то я свою постель собирал и относил в приёмный пункт стирки белья. Получал обратно глаженое и чистое.

Эти пункты ― Дома быта?

В районе улицы Калинина и подальше, по направлению к Осипенко, кажется, улица Красина. Там был такой приёмный пункт. Я туда относил, живя на частной квартире. Потом, будучи в студентах, тоже туда относил для постирки. Постельное бельё. Получал обратно глаженое, чистое. Номерок только пришит. Полотенца туда же шли, майки шли. Остальное сам стирал. Рубашки туда отправлял. Где-то раз в неделю примерно это всё происходило. Когда уже я в общежитии жил, там выдавали постельное бельё и полотенце. Но рубашки всё равно иди стирай. К тому же я хотел иметь своё полотенце, его тоже относил и майку свою туда тоже относил.

Эти пункты так и назывались?

Да, пункты приёма белья.

Кто этим пользовался? Горожане?

Тоже пользовались. Я получал обратно перевязанный или в бумагу завёрнутый пакет с бельём, с номерами своими. Там всегда были заполнены стеллажи. Один из таких пунктов находился в домах по улице Кирова, где сейчас находится библиотека Королёва, там было внутри. Улица ― парадная часть, там, со двора, в полуподвальчике… Я туда носил, даже когда семья у меня была.

Машинками они стирали?

Насколько я понял, за нашей большой баней на площади нынешней Шевлягинской был большой комбинат банно-прачечный, там были большие стиральные машины, там всё это стиралось.

То есть это сеть такая была?

Да. Приёмные пункты ― только пункты, а всё уходило туда, на этот комбинат. Аналогично с химчисткой. В этом смысле помощь таким, как я, и не только я ― многие люди этим пользовались, была стопроцентной! Никаких проблем я не испытывал. Это недорого было, я в студентах это делал.

Что касается бани, туда, где коломзаводская, было далеко, я ходил в баню ЗТС. Даже когда в общежитии уже можно было мыться в душе, я всё равно в баню ЗТС ходил, потому что привычней была баня с детства.

Никакой трагедии здесь не было и быть не могло. В этом смысле для меня самообслуживание ― совершенно нормальная, естественная вещь, и она не вызывала у меня никакой стрессовой реакции, что я что-то не умею. Я всё умел. К самообслуживанию до сего дня полностью готов! И в этом смысле проживание в общежитии, да и жизнь в Кишинёве, меня ко всему приучила. Потому что мама работала очень много, у неё полторы ставки было. И когда она не успевала приготовить, она мне давала денег: иди в студенческую столовую. Недалеко находился городок студенческий Кишинёвского университета, я туда шёл благополучно, там ел всё подряд, рыбу не любил, рыбный суп не брал, всё остальное ел. Если учесть, что в то время, это начало 1960-х годов, на столах был хлеб общей доступности…

Ещё хрущёвская инициатива…

Да-да-да! И белый, и чёрный хлеб. Можно было сколько хочешь этого хлеба есть. Правда, не поощрялось с собой уносить, и никто не уносил. Кусочек кто-то возьмёт, спрячет, но чтобы буханки таскать ― этого не было.

Эта общественная еда для меня была совершенно естественной вещью. Кушать где-то ― это не трагедия. Единственное, что мне мама говорила: «Ты должен обязательно есть каждый день первое. Чтобы не заработать язву желудка. Поэтому обязательно ешь, не голодай!» Но я не голодал.

 

«Я был внесён в институт и поднят на третий этаж!»

Про неформальную студенческую жизнь. Складывается ощущение, что у вас аудитория, библиотека, ну, и на каких-то праздниках студенческих… А в город были вылазки на какие-то танцы?..

Я не любитель был танцев, ещё со времён своего школьного детства, потому что один раз был там ― такое количество пьяных… Там постоянно возникали драки.

В Кишинёве?

Да. Плюс я стеснялся одновременно. Внутренне такое было, юноша совсем. Там пригласить… Со своими одноклассниками ― это понятно, но куда-то ходить… ты не знаешь, тебя не знают. Тем более это всё сопровождалось неприятной атмосферой назревающих драк. Один раз я в Коломне, пошёл ― здесь то же самое. Не то чтоб что драки были, нет, конечно, но тоже такая немножко напряжённая, для меня, по крайней мере, атмосфера. Жена моя ходила на танцы, но не особенно любила тоже. Так что на общественные танцы ― нет. А у себя в общежитии собирались студенты, отмечали те или иные праздники, в комнате, собирались, песни пели и всё прочее. Я уже об этом говорил, танцевать не танцевали. В моде была гитара, вполне понятно, отсюда песня Высоцкого, репертуар до сих пор в голове сидит. Естественно, что в этой ситуации как-то аккордеон не очень котировался, больше гитара работала, аккордеон немножко для другого был. Но всё это было в дело.

Вы гитару не хотели освоить?

Я пытался, как-то не получалось, я начал пальцы сбивать. Если пальцы сбить, то как играть на аккордеоне? На том дело закончилось. Хотя очень хотелось, и я некоторые мелодии до сих пор могу на одной струне подобрать, но не более того. Остающиеся от струн следы…

Устраивали групповые праздники ― 8 Марта, 23 Февраля ― на этаже у себя. Украшали аудиторию картинками всякими, покупали элементарные пирожные, какие-то пирожки для интереса. Там аккордеон был уже востребован, потому что под него танцевали. Были, конечно, и проигрыватели.

Один раз был случай, когда я вспомнил своё школьное детство с доставкой аккордеона. К 8 Марта мы готовились, я поскользнулся и ногу подвернул, простейший элементарный вывих ― не пойдёшь, но всё было запланировано. Дальше было самое весёлое: аккордеон несли впереди меня. Я, сидя на руках у двоих однокурсников, которые руки вот так сложили, обняв их за плечи, был внесён в институт и поднят на третий этаж! Правда, последний пролёт я уже шёл сам, прихрамывая, потому что до второго донести тяжеловато, дальше я сам уже поднимался, на третий этаж. Поиграл ― и таким же образом вернули меня. Как вещь положили на место! Это реально было!

Что ценно, что с лучшей стороны характеризует наших преподавателей, в частности, Наталью Александровну Рощину: она нашу группу пригласила к себе на дачу в Пески, и мы к ней поехали. Это было на 9 Мая. Поехали утром рано к ней. Я с аккордеоном, вполне понятно, на электричке до Песков, дальше через лесок, через посёлок, через лесок, дальше дачный посёлок наших преподавателей. Она нам там устроила соответствующий стол с минимальным питьём, хоть там водки не было, так, чуть-чуть, и мы сами понимали, что это такое. Мы там пели, танцевали, потом в лес ушли, в лесу ещё костёр сделали. Куда без знаменитой сгущёнки, которая стала коричневой по причине её вываривания в кастрюле на огне, она стала шоколадным маслом! Мы на костре это делали.

День провели прекрасно. Обратно решили на электричку не ходить, на автобусе решили поехать. Наталью Александровну мы как могли благодарили, сели в автобус. Я для того, чтобы не таскать футляр аккордеона, я взял его за спину, чтобы спину не оттягивать, он большой, за спиной рюкзак любой носит, чтобы спину не оттягивать. Сели мы все в автобус в Коломну. Народ едет с 9 Мая, увидели меня с аккордеоном: «И что ты сидишь так впустую? Играть умеешь ― давай!» До Коломны пели военные песни. Всем автобусом! Это был 1967 год.

 

«Колонна была костюмированная ― матросы с кобурами, солдаты…»

Уже тогда активно праздновали 9 Мая?

Его активно праздновали с 1965 года. Каждый год праздновали мои родители с одноклассниками, все приходили с орденами. 9 мая 1965 года была демонстрация на центральной площади, по центральной улице в Кишинёве. Я сам ходил с этой демонстрацией. К этому рассказывали о своих родителях и выступали в школе. Я мамины ордена вытащил: у неё Красная Звезда, медали «За боевые заслуги», «За победу над Германией», «За оборону Кавказа» и ещё медали… Всё это я притащил, показывал фотографии военные.

Родители как относились к этому празднику?

Особым образом, конечно, всегда так было, и до сего дня мы так к нему относимся. Здесь без каких-то изъятий. Оскорбительны были попытки нововведений в начале 1990-х годов, когда убрали с Красной площади военный парад, переместили в другое место, вообще эти демонстрации запретили фактически по Красной площади… Спасибо ветеранам.

Демонстрации в Коломне чем-то запомнились? В то время вы выходили?

Да! Флаг таскал! Факультетский флаг мне доверили нести! Это были большие демонстрации, которые начинались так: место сбора ― наш институт, когда я был студентом, уже получали готовые и несли впереди эмблему института, факультетский флаг, потом портреты членов политбюро, всякие плакаты, лозунги на растяжке, транспаранты. Настроение весёлое, хорошее.

Как к этому относились?

Очень хорошо! Пообщаться, походить, погулять! Тем более что Виктор Михайлович Андреев, декан наш, всегда болел за факультет. Он невероятный в этом смысле патриот факультета, декан наш. Всегда с деканом физмата находился в такой соревновательной части, всегда два факультета соревновались ― самые большие, самые старые в конце концов. И он всегда стремился из общей колонны нашего института выделить истфак. Это шло, по крайней мере, с того как я помнил, с самых первых демонстраций 7 Ноября и потом 1 Мая, это 1966-1967 год. Приём, который он использовал, был до безобразие прост. Когда вся колонна институтская вступала на площадь ― сначала это была та площадь, где памятник Ленину, потом это была площадь уже перед «белым домом», сегодняшняя площадь Советская, ― Виктор Михайлович, который шёл вслед за нашей эмблемой (он шёл, шли преподаватели, потом студенты), давал команду идущим впереди с эмблемой: короче шаг. Это означало, что мы должны были немножко отстать от идущего впереди факультета. Так формировался своеобразный прогал, пустота. И получалось, что все факультеты шли кучей, а эти вступали почти отдельно. Это не сепаратизм, это его желание показать факультет! Как следствие, мы получали с трибуны: «Привет преподавателям исторического факультета!» Мы орали соответствующими голосами «ура» и махали, чем можно было махать ― руками, цветами и так далее ― и шли дальше. И это было всегда!

В какой момент этот прогал начался?

Мы подходили на площадь все вместе. Когда уже ближе к трибуне, этот момент наступал ― там всего нужно 10 секунд, ведь скорость движения человеческих ног довольно велика, ― и сразу формируется расстояние 5-10 метров, чтобы мы были заметны, выделены и так далее. Так было всегда. Когда уже я, уже будучи преподавателем, сам отвечал за эту колонну, за демонстрацию, мы из этого особое представление делали. Виктор Михайлович себе не изменил, он, когда мы вступали на площадь колонной, колонна была костюмированная ― шли матросы с кобурами, шли солдаты…

Прямо из числа студентов?

Конечно, одеты в шинели! Я из воинской части привёз шинели, от моряков нынешних привёз флотскую форму соответствующую. И девочки с красными платочками шли, плюс отдельно транспаранты, на шестах, сделанных из проволоки, были цветы искусственные. Нечто невероятное было! Особенно когда мы ещё потащили «Аврору» ― это вообще было за пределами разумного! Семиметровый макет! Мы его готовили несколько дней. Он сделан из дерева и картона. Это была моя инициатива. Это уже был 1977 год, я уже был преподавателем. Чтобы такое всё придумать, я консультировался у дизайнеров, которые украшали на Коломзаводе и на ЗТС свои колонны, и они мне эту идею подсказали. Виктор Михайлович мне идею согласовал, всё было устроено. У Андреева было очень всё просто, он меня вызвал, я только начал работать: «Ты отвечаешь за демонстрацию, за нашу колонну. И она должна быть лучше, чем физмат!»

Вот это часть наших торжеств, которые были. Когда всё это завершалось, я благополучно на электричку ― и к своим родственникам в Наро-Фоминск.

 

«Культурная часть была материально обеспечена»

Ездили в театры. Будучи на экскурсиях в Москве, мы с преподавателями ездили в музей имени Пушкина, где древности и всё прочее, в Третьяковку, в Музей революции на Тверской, бывший английский клуб там располагался исторически. Ездили в Исторический музей, в музей Советской Армии ездили. Каждый раз выезд обычно предполагал для меня, что потом будет продолжение ― театр. Я тогда уже ухаживал за своей нынешней супругой, и мы с ней вечером в театр шли.

Отделялись от своих и шли вдвоём?

Да. Билеты покупали самые дешёвые, покупали в этот же день. Это не были сверхмодные спектакли, но хороший текущий репертуар. Для нас это было прелесть. Кстати, в этой связи просмотрели Островского, ещё «Маскарад» в Малом театре. Возвращались поздно на электричке. Я её до дома провожал, потом сам шёл в общежитие. В общежитии я предупреждал, что я поздно приду. Холодно было зимой, это ужас, конечно! Пешком шёл. Она жила в районе пушки, там дома 1925 года (пушка, которая стреляет, у Музея боевой славы). Я провожал её и дальше сам, мороз не мороз…

Вы шли от Голутвина?

От Коломны (станция железной дороги – ред.), там выходили, рядом потому что, поздно ночью, полвторого даже. Но это неизбежная плата за… Мы там в кафе ходили, в Москве, «Лира» и «Арфа», это два кафе за Кузнецком мостом. Я к тому времени, уже это был третий курс, был богатым человеком, поскольку я летом уже поработал в стройотряде, раз. Во-вторых, я подрабатывал, и у меня была подработка очень хорошая: я работал музыкальным руководителем в школе № 3, где я практику проходил, меня попросили там остаться, хору аккомпанировать. Я получал свои полставки 30 рублей, плюс стипендия повышенная 35, плюс родители ― 30 рублей. Это у меня получалось под 100 рублей! Я мог в кафе водить, книги мог покупать, театры мог оплачивать. Ухаживать, разумеется! Цветы не дарил. Но это всё можно было делать, я себя с деньгами, конечно, свободно чувствовал. 90 рублей получать по тем временам… Минимум зарплаты был 60.

Культурная часть была материально обеспечена. Скучно не было. Как следствие, учёба плюс то, что связано было со свободным времяпрепровождением, плюс поездки в Москву, плюс библиотеки ― это всё делало жизнь насыщенной. Читал я очень много в то время, выходило за пределы.

Институтской библиотекой в основном пользовались?

Да, в основном институтской библиотекой.

Библиотекой Лажечникова?

На первом курсе ею очень много пользовался. Я там очень много времени проводил, благо она была в нынешнем кафе, которое там сейчас располагается, шахматный клуб был позднее. Там же было деревянное здание, бывшее глухих, ещё называли его, оно сгорело, к несчастью. Оно тогда было прекрасное! Ещё нынешний магазин на улице Лажечникова, с правой стороны, где сувениры, ― там была часть библиотеки, большой читальный зал. Я там занимался, очень много, у них литература была хорошая, особенно по истории КПСС, по истории СССР. По этой причине очень интересно было там именно заниматься. И не только мне.

Свободного времени практически мало было. Учёба была просто для меня счастьем.

 

«Нас преподаватели мыслить учили, это бесценное»

Вы хорошо себя чувствовали в качестве студента? Как вы сейчас оцениваете уровень вашего образования?

Скажу слова Алексея Борисовича Мазурова, который произнёс это, отвечая на такой же вопрос, он давал интервью. Он сказал так: образование, которое он получил здесь (он про себя говорил, в бытность, когда я уже был преподавателем, но я его совершенно спокойно транслирую назад, такая реконструкция), на историческом факультете, было для него вполне достаточно, чтобы себя чувствовать уверенно и в Московском университете, и в аспирантуре, и в Институте истории Академии наук. Оно было достойным образованием!

Конечно, в силу того, что это была всё-таки не университетская, а педагогическая программа, там курсы были сокращены. Это неизбежно, это не какой-то камень в огород преподавателя. Но они очень много компенсировали из того, что говорили за пределами учебников, исходя из того, что учили нас думать, мыслить, читать, и мы сами ковырялись, нас подталкивали к этой творческой мыслительной работе. Главное было не отрапортовать, что называется, а при работе с источниками поразмышлять. Это делали все, на всех предметах, я имею в виду, и на предметах нашего специального цикла: история древнего мира, средневековья, позднее история СССР, история КПСС, кстати, один из самых любимых предметов был. Но и по предметам иного: идёт философия ― с текстами работать философскими…

Философия ― это первый курс?

Нет, это второй. На первом курсе у нас была история КПСС из общественных предметов. На втором курсе была философия, на третьем ― политэкономия, на четвёртом ― теория научного коммунизма.

Нас мыслить стимулировали, и мы сами выросли в хрущёвскую эпоху, когда нас наши преподаватели тоже в школе мыслить учили, и мы пришли с этим запалом думать. Это бесценное, что я вынес с тех времён.

Кстати, по истории партии у нас был Василий Максимович Шилохвостов, сильнейший преподаватель. Мы всё, что угодно, могли нести ― любую, с позиции того времени, ересь, в том числе обсуждали темы, которые сегодня кажутся совершенно естественными, но по тем временам это было на полном серьёзе. Культ личности ― это только советский признак? Или это вообще характерно для коммунистического движения, революционного движения? Вот в Китае тоже культ личности ― Мау Цзэдуна, в Албании ― Энвера Ходжа, там очень похоже, Чаушеску в Румынии… Как это всё осмысливать? Или темы обсуждаемые: были ли закономерными Февральская и Октябрьская революции? Как соотношение революции, революционности и революционаризма ― оттеночки рассматривались. Почему НЭП закончили? Это уже 1967 год. Как нам с Хрущёвым быть и с культом личности Сталина? Что это такое? Что это за явление? Мы думали, говорили, спорили взахлёб! И неслучайно, когда мы закончили первый курс, на втором курсе мы сфотографировались все вместе с Василием Максимовичем Шилохвостовым, который нам давал возможность говорить, как с одним из любимых преподавателей. Поэтому когда я слышу про историю КПСС, которые наши деятели культуры не любили, понятно, почему не любили ― у них другая совершенно стезя была. История вообще и история партии, ко всему прочему, эти съезды заучивать!.. Им это претило, они неслучайно это всё с минусом абсолютным говорят. Мы иначе совершенно всё это воспринимали. Поэтому всё то, что потом пошло в перестройку, мы уже практически большинство знали.

Наверное, всё-таки были какие-то границы дозволенного?

Мы антисоветчину прямую не говорили. И не потому, что мы чего-то боялись, а потому что мы это не считали столь важным. Часть мы не знали просто, т. е. репрессии нам были известны очень хорошо, а вот что после войны было, это было менее известно. Известна борьба с космополитизмом, дело врачей ― об этом знали, но как-то на это внимания особо не обращали. Вопрос по XX съезду, выносу Сталина ― об этом речь шла в рамках истории партии, но плюсы советского времени, советской власти, реальные изменения, которые были в быте народа, в судьбе каждой семьи, практически, даже если были репрессированные, настолько были впечатляющими, что мы на критику власти как таковой не то что не осмеливались, даже не переходили, не имели такого позыва на это перейти. Хотя довольно критически относились к Хрущёву в этой связи, прекрасно понимали, что глупость с кукурузой. Она на юге прекрасно растёт! Я любитель был этой самой варёной кукурузы, «папушойка» по-молдавски. Но расти в нашей зоне, кроме как кормовой, нельзя, на севере вообще она не нужна. В этом отношении, когда мы говорим о наших воззрениях, они были как раз в той части. Был ещё за пределы выходящий кружок политической карты мира. Его Митрофан Егорович Сучков вёл. Там все проблемы мировой политики обсуждались, все абсолютно, и благоприятные и неблагоприятные, и ввод войск в Чехословакию тоже обсуждался, и отношения с Югославией, которые были, и отношения с Китаем, которые были. Всё-всё-всё это говорилось. Но на выраженную борьбу с властью и всё прочее ― мы к этому и не подходили в своём сознании, именно на этой дистанции: что было и что стало.

 

«Мы должны ноги целовать советской власти»

Тем более, что в моей семье примерно то же самое было. И хотя к Сталину отношение было в моей семье разное, я сейчас такую деталь просто введу. Когда Сталин умер, я очень хорошо это помню, я ходил в детский садик, март месяц, и мне на левую руку на мою кофточку, в которой я ходил (до сих пор запомнил, синяя кофточка), ― чёрную повязку, красная окантовка. Я с ней ходил несколько дней, не понимая! Ходил до похорон, остальные дети тоже ходили с таким траурным элементом. Папа мой сказал, когда умер Сталин, два слова, после которых мама с ним не разговаривала. Это потом мне они рассказали. Два слова были такие: «Поздно умер». Мама вступила в партию в 1945 году на фронте. И она с ним была не согласна. Они потом помирились. Пришёл 1956 год, XX съезд, все партийные организации получили письмо соответствующее, которое зачитывали в партийных организациях. Мама приходит, что называется, с белым лицом, рассказывает: так и так. На что папа сказал торжествующе: «Я же тебе говорил!»

Она приняла это как данность?

Она переживала, конечно. Говорила, что войну выиграли с его именем, и всё. Это если в той части, которая связана с этой персоной. Бабушка со стороны мужа моей тёти говорила, что мы должны ноги целовать все советской власти. Вот так, на контрасте. Потому что выходцы из этих маленьких городов. Из их семьи мама моя стала единственной, которая получила высшее образование. Брат её был трактористом, потом рабочим, слесарем, моложе её на несколько лет. Сестра окончила финансовый техникум, и она всю жизнь проработала бухгалтером. Она единственная имела высшее образование.

Папа мой тоже имел высшее образование единственный в их семье, потому что одна сестра вообще никакого не имела образования. Она была хорошим работником, она хорошо полола, прекрасно полола. Другая удачно вышла замуж, и она за мужем была. И отсюда отношение к советской власти.

Они были благодарны системе?

Абсолютно! Разница в быте, в отношении к людям. Про репрессии все знали. Дело в том, что мама моя была из семьи лишенцев. За что? Дело в том, что в городе Рыбница народ жил мелкой торговлей, ремеслом и так далее. Но там же были месторождения, залежи известняка, шла добыча известняка, на другой стороне Днестра. Часть людей работала на этих работах. Дедушка был в том числе, со стороны мамы, на этих работах, именем его меня назвали, он до войны умер. В 1918-1919 годах, когда шла Гражданская война, всякие бродили, зелёные, белые, красные, коричневые… Была такая борьба за власть, и всякие банды ходили, был организован отряд самообороны в городе Рыбница. Он был вооружён, мой дедушка был командиром этого отряда. Коль он командир отряда, где-то он раздобыл кожанку. Все ходили с винтовками, он ходил в кожанке и ещё с маузером. По крайней мере, так говорили, что он с ним ходил. Город патрулями такими закрывали. Он шёл по берегу Днестра вместе со своим отрядом, а на той стороне уже была Румыния, которая оккупировала Бессарабию в январе 1918 года. Оттуда пограничник, который не очень любил живущих на советском берегу, выстрелил. В кого он стрелял? Конечно, в командира. Командир был ранен. Я понял, что какое-то не тяжёлое ранение было, лёгкое. Но рана была, по тем временам это шум. Там уже к тому времени была пограничная служба, заявили протест. Всё честь по чести, как положено в таких случаях. Никто не обнаружил румына, кто стрелял, может, это и не солдат румынский. Дедушка сразу стал героем, пострадавшим. Он получил медаль красного партизана с соответствующим статусом в самом городе.

Кончилась Гражданская война. Начался НЭП. Дедушке моему нужно было кормить семью, в которой были четыре девочки и один мальчик и ещё жена, больная диабетом. Нужно их кормить. Он уже раненый был, и он решил у себя открыть ― это же НЭП наступил! ― лавку. Смысл этой лавки был следующий: крестьяне из окрестных сёл привозили ему кукурузу в початках, вся семья садилась, эти початки обдирала, получали кукурузу уже россыпью, зерно. Это зерно он в своей лавке продавал. Или он это зерно вёз на мельницу, там его превращали в муку, кукурузная мука тоже продавалась. Вот такой был «большой» бизнес. И то, и другое пользовалось спросом, потому что из кукурузы делали мамалыгу ― ту самую кашу знаменитую молдавскую, которая заменяла чаще всего хлеб. Кстати, не очень сытная, но вкусная.

Он этим кормил до тех пор, пока НЭП не кончился. Дело было всё это выгодное, потому что початки шли в печку, и таким образом они ещё получали дрова! НЭП кончался, нужно было платить налоги. Семья большая, прибыль в такой «большой» коммерции невелика, и он стал должником. Это уже плохо, но главное было другое: если он стал нэпманом, у него забрали медаль красного партизана, книжку, потому что он стал теперь маленький, но буржуй. А если он нэпман, то дальше последовали все наказания: он был лишён избирательных прав и вся семья его тоже была лишена избирательных прав. Отсюда название «лишенец». Их, детей лишенцев и самих лишенцев, в армию не брали, чтобы не давать в руки оружие. Налоги платить надо ― пришли из финотдела фининспекторы его, что называется, раскулачить. Ничего не нашли. Забрали две вещи: крупорушку, где они зерно мололи, когда небольшие были объёмы, и забрали его выходной костюм, в котором он ходил молился. Всё. Больше брать было нечего!

Дочь лишенца ― по этой причине она, которая хорошо училась, не была принята в Одесский университет (она на химический факультет хотела поступить). И дальше она оказалась поэтому в Смоленске. Но она всё равно была из семьи лишенцев, поэтому стипендию не получала. Родители посылали, что могли ― деньги, посылки посылали. Плюс время от времени подкармливали её смоленские девочки, с кем она вместе училась. Так что она в этом смысле пострадавшая. Но никакой ненависти к власти она не испытывала.

У папы такого не было, он был из совершенно другой семьи, тружеников. Потому что его папа взял землю, они землю эту обрабатывали, выращивали всё, что положено, сдавали государству, себе оставляли. У них была лошадь, папа сам занимался вспашкой. В то время он ребёнком был, потом подрос. Потом пошла коллективизация, они в колхоз вступили и отказались от всего, на том дело закончилось. Они землю имели, потом они вступили сельскохозяйственную артель «Красная звезда», потом эта артель влилась в колхоз, и они отдали свою землю колхозу, отдали всё, что у них было, колхозу ― весь инвентарь, лошадь туда ушла.

Понятно же, что это под давлением!

Никакой ненависти к власти ни они, ни родители тоже не испытывали! Они благодарны были: дети учились, потом получали образование. Папа учился в институте, мама то же самое. Потом оба говорили: «Если бы родители видели, как мы живём (это уже 1950―1960 годы), ― мы же буржуи настоящие!» Вот их отношение было. И отношение было в массе такое. Хотя отчасти пострадавшими себя… Было, за что обижаться на эту власть вполне, но были и те, кто не хотел не хотел обижаться. Хотя из той же самой школы, где учились родители, был арестован, репрессирован директор школы за просто так, что называется. Папа мой избежал с трудом такого рода репрессалий. Это 1937 год. Дело в том, что один из учеников, играя, бросаясь, кинул тряпку и попал в портрет Сталина. Тягали папу в НКВД: что это такое?! никто не подговорил? это не специально? как вообще воспитываете?! Он был старший пионервожатый в своей школе. В этом смысле не то что притеснение, это, с точки зрения пострадавших по-настоящему, ерунда, комариный укус. Но отношение в принципе такое.

 

«Исторической памяти в нашем понимании тогда не существовало!»

Об истории семьи, про бабушку и про дедушку вы узнали, уже будучи взрослым?

Я уже занимался этим, когда был уже совсем-совсем взрослым. Больше того, когда появились возможности интернета, и там я эту линию всю восстановил.

До этого вы не знали таких подробностей?

В самом общем виде.

Не принято было это обсуждать?

Не было повода. Родня приезжала из разных мест, как таковая она присутствовала, и к ней уважение абсолютное. Но туда, в дебри, далеко-далеко просто никто не забирался. Учтите, это такое было мировосприятие в целом у всего населения. У нас очень часто путают систему мировосприятия, исторической памяти, идущую от людей образованных, дворянства, образованного купечества, даже мещанства образованного и тех, кто к ним не принадлежал. Мы невольно транслируем на ту эпоху наше сегодняшнее представление. А людей, живших тогда, в крестьянской среде или среди бедных мещан, то, что было 100 лет назад, 50 лет назад, мало интересовало, никак не интересовало. Жили и жили, были такие и были. Фамильные драгоценности не оставались и не могли остаться, это исключалось напрочь. Известно было минимально.

Я вытащил по линии папы примерно до начала XIX века, но только имена, чем они занимались, мне абсолютно непонятно. Хотя принципе я себе представляю ― есть подсказка, в том числе фамилия, которую я нашёл. Идёт речь о том, что система ценностей того времени была абсолютно иной в сравнении с нами. Это было массовое явление, ещё раз напомню, оно касалось не только семейной истории, но касалось и большой истории, в том числе. Я приведу пример, который вас удивит. Я наткнулся, будучи преподавателем, читая документы Белинского (он из Пензенской губернии), его дневники, и в том числе, как он проезжал через город Коломну. Это нормальный путь, и сейчас автобусы через Коломну идут на Пензу, Тамбов (раньше, по крайней мере, ходили). Так вот, проезжая через наш город, он оставил следующую запись: в городе имеется крепость, скорее всего, её разрушил Наполеон. И как?! Это образованный человек! Более того, коломенская дума обратилась с предложением о разборе крепости нашей, кремля. Мазуров это описал, и я это сам читал.

Исторической памяти в нашем понимании тогда не существовало! Она только формировалась, и в этом ничего удивительного нет. Говорить о каком-то тупом народе и так далее ― это оскорбительно, потому что не берётся в расчёт миропонимания людей, живших 150―200 лет тому назад. Так что здесь я делаю такую трансляцию от семейного до общего. Ценностна была башня Свиблова, которую уничтожили? Конечно. Уничтожили благополучно, под крики «ура» её обрушили. Почему? Да всё потому.

 

«Практика меня примирила с учительством»

О практике.

Практика, которая была, изменила вообще всё в моей жизни. Я говорю всё, поскольку она меня примирила с учительством и развернула в пользу школы и преподавания в целом. Потому что до этого я учителем быть не хотел. Когда я участвовал в конкурсе «Золотые имена Высшей школы» в номинации «За преданность профессии, нужно было эссе написать. Я написал, что учителем быть не хотел, из принципиальных соображений. Я потом те соображения скажу. И изменили эти соображения фактически обстоятельства, связанные с практиками ― в пионерском лагере и в школе. Без неё говорить о моей преподавательской деятельности в Коломне, о влияния Коломны на меня не получится.

Дело в том, что меня пригласили в 2022 году на пятидесятилетие выпуска Парфентьевской школы, где я работал с 1971 года. 51 год. 50 лет было в 2021 году ― это был год ковида, поэтому не собирались. Это были первые мои выпускники, начал я работать в 1970 году. Через 50 лет меня пригласили для встречи. Там я о себе очень много узнал. Я к их юбилею и к моему, к моей встрече (мы встретились на их площадке, в доме одного из выпускников, там ещё одна была учительница), я им написал. Название ― «Выпускникам Парфентьевский средней школы 1971 года к пятидесятилетию окончания». Там упоминается одна фамилия, это фамилия завуча, очень жёсткой женщины.

Ах, какое было время!
Я в нём молод, а вы юны,
и годов не давит бремя,
и в душе аккордом струны.
Сеет школа знаний поле,
я ж с уроками в полночи,
ну а племя молодое
рвётся знати, превозмочи.
Центр встреч в библиотеке,
книжек чтение в почёте,
и бурлят дискуссий реки
на собраньях, на зачёте.
Память держит то, что ярко:
галстук, хор, уборка в классе.
На экзамене так жарко,
был разбор на классном часе.
В год по два, по три похода,
плюс концерты к разным датам.
Голос Мухиной у входа:
«Что же ты такой патлатый?!»
Волейбол, три дня на свёкле,
диафильмовы картинки…
В школу шли, совсем промокли.
Танцевали под пластинки.
Как наполнено вы жили!
Жили, не существовали.
Бытием же в сельской школе
вовсе не комплексовали.
Воздадим годам минувшим
благодарность и признанье.
Ведь для нас всё было лучшим.
Это внукам в назиданье.
Вы жизнелюбы. В чём секрет?
Источник ― радость школьных лет!
Переориентир полностью состоялся.

Прекрасно! Спасибо, Нисон Семёнович, и доброго здоровья вам, спасибо за ваше время.

Спасибо. Мне очень было приятно с вами это всё вспоминать!

«Хрущёвка проходная мне снится каждую ночь, милей её нет»

Рассказчик: Павел Юрьевич Уваров.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2023 года.

 

Я родился в Коломне 4 июля 1970 года.

Давайте начнём с ваших родителей, с самых ранних воспоминаний.

Мой отец родился, как и я, в Коломне. Дед его был родом из Воронежа и приехал в Коломну служить в армии. Здесь он познакомился с моей бабушкой, матерью моего отца, они поженились, у них родился мой отец, который здесь родился и вырос. Дед был при Коломзаводе КГБ-шником, он остался здесь после армии служить, во время начала войны его вместе с заводом и семьёй эвакуировали в Ленинабад. Там он в 1942 году отказался от брони, у него бронь была, и ушёл на фронт, сразу в Сталинград. Через две недели пришла похоронка ― его сразу убили. Времени было доехать до линии фронта ― и похоронка вернулась обратно.

После войны, не сразу, бабушка с сыном ― моим отцом ― вернулись в Коломну, купили часть дома в Митяеве, на Ямках, там он вырос, в армию ушёл. Продолжал жить в городе до самой смерти, умер он в 2020 году.

Назовите имя отца.

Его фамилия была Паршиков Юрий Иванович, 1934 года рождения. Мама родилась в Белгороде, потом её семья переехала в Курск, когда ей было 9 лет, во второй класс она пошла. Там она окончила школу, вот её школьные фотографии: это в седьмом классе, а это уже выпускница, она стоит в выпускном платье. После школы она хотела поступать в медицинский институт в Курске, не поступила и, как тогда было положено честным комсомольцам, пришла в горком комсомола и попросила комсомольскую путёвку на стройки коммунизма. Её направили на обувную фабрику, вот её фотография с фабрики. Там она работала честно два года, после этого уехала в Москву поступать и учиться на инженера-строителя, поступила в Московский инженерно-строительный институт. Его она кончила. В 1957 году она школу окончила, в 1959-м поступила в институт или в 1957-м, в 1961-м она его окончила. По распределению её отправили сюда, в Коломну. Здесь она познакомилась с моим отцом, и здесь они поженились. Всю жизнь она здесь проработала в ТПМ-7 (территориальная проектная мастерская № 7 Мосгражданпроекта – ред.), которая изначально называлась по-другому, построила тут полгорода. Она была инженером вертикальной планировки. Вся новая часть города, начиная от старой заставы, от улицы Пионерской в сторону Колычёва, и Щурово, и Радужный ― все новые районы города она знает, во всём она принимала участие. Это на она третьем курсе, на четвёртом (здесь и далее рассматривают фотографии – ред.), в общежитии на первом курсе, вот она на практике ставит знаменитую ракету на ВДНХ. Она была на строительной практике в институте ― эта ракета тогда строилась (ракета в таком положении ― очень редкий кадр). Это 1965 год. Ей дали комнату в общежитии, здесь они сидят. Здесь они поженились с отцом. Здесь родились дети: сначала Инна моя сестра, потом я маленький тут сижу с гармошкой. Отец был фрезеровщиком 8-го разряда, работал на всех заводах, которые есть в городе: Коломзавод, ЗТС, ВНИКТИ, КБМ, канатная фабрика. Это сидит бабушка Надя ― мама моей мамы из Курска, её фамилия была Уварова.

 

«Родина моя снится мне постоянно…»

Где вы родились? В каком роддоме?

Был один роддом, его сейчас нет, он выходил фасадом на улицу Гагарина. Там я родился, моя сестра там же родилась.

До этого был на Комсомольской роддом?

Самый старый роддом ― это трамвайная остановка «Сад дворца», где улица Калинина упирается в улицу Октябрьской Революции, вот там стоит самый старый роддом. И сейчас стоит это модерновое здание на перекрёстке трамвайных путей. Где был второй, не помню.

Вспомните ваши первые воспоминания, где вы жили в то время?

В этом общежитии, где фотографии показывал, там моя сестра родилась. Это улица Кирова, дом 12А, он стоит перпендикулярно улице Кирова, напротив трамвайного управления. Тогда это было общежитие, у них была комната с балконом, трёхкомнатная квартира. До моего рождения они получали двухкомнатную квартиру, сейчас это улица Макеева, дом 6. Всё мой детства ― это была улица Дзержинского, дом 104, квартира 30. Там воспоминания моего раннего детства, там я учился до второго класса в 8-й школе. Рядом детский сад «Ладушки», Кирова дом 24 или 26.

На Макеева дом 6 и Дзержинского дом 104 стоял во дворе деревянный магазин, который сгорел в моём детстве. На его месте была мусорка, остался только тарный склад, где принимали пустую посуду с деревянными ящиками, из которых мы каждую неделю разводили костры, и каждую неделю приезжала пожарная машина тушить! Я помню отчётливо своё детство с двухлетнего возраста. Меня надо привести в детский сад, в группу, я скажу, где стоял шкаф, какая погода была на улице, какой мальчишка рядом стоял, это был Саша Рябов, какой самосвальчик мы разглядывали, что было надето на мне и что было надето на нём. Я всё помню!

Вы ходили в ясельную группу?

Ясли были на улице Кирова ― перекрёсток улиц Ленина и Шилова, там на первом этаже были ясли, я туда ходил.

Кто вас водил?

По-разному. Чаще мама, потому что папа уходил на работу рано, к 8 утра, ему на Коломзавод надо было в трамвай протиснуться, а маме было проще. Было разделение: мама водила меня, а папа мою сестру, потому что были два разных детских сада, надо было разорваться. Забирала чаще мама. Папа тоже забирал. Он работал до четырёх, а она до пяти, или наоборот. Кто-то одного ребёнка забирал, а кто-то другого.

Вам нравилось в садик ходить?

В садик никому не нравится ходить. Красоты садика понимают, когда начинают ходить в школу. Я как детям своим говорил, когда они не хотели ходить в садик: будешь вспоминать садик как сладкий сон, когда пойдёшь в первый класс. Так и получилось: через два месяца он осознал всю тяжесть своей неправоты. Сразу стал понимать, что тихий час ― это хорошо, а не плохо, а в школе надо уроки делать, хоть пораньше идёшь домой. Моя сестра любила школу.

Как лето раннее проводили? Садик работал летом?

У нас садик был практически шестидневным. В субботу ходили в детский сад, но был короткий день, до двух-трёх часов дня. Родители часто работали по субботам в 1970-е годы. Даже когда я работать начал в 1980-е, «чёрные» субботы, рабочие, каждый месяц были. Когда садика не было, мама нас часто брала на работу в субботу, поэтому ТПМ-7 ― я вырос среди этих макетов, которые по стенам видят. Когда я болел, мама брала на работу. Отец всё время по заводам, туда детей не возьмёшь, а мама брала. Помню, между кульманов ходил, рейсшины двигал. Может, поэтому это отразилось на выборе моей профессии в дальнейшем. Воспоминания в детстве, картинки меня преследуют. Родина моя снится мне постоянно…

Потом нам дали трёхкомнатную квартиру на Калинина, 10, меня перевели во 2-ю школу. А моя сестра старшая пошла в 9-ю школу, для меня в 9-й школе места не нашлось.

 

«Я подумал, что судьба моя предрешена: буду пожизненным двоечником»

Вы сами ходили в школу?

Сам, с первого класса. Я помню, страшно зол был на родителей за то, что они меня законопатили в пионерский лагерь между детским садом и первым классом. Меня в семилетнем возрасте отправили в детский лагерь имени Павлика Морозова, от Текстильмаша он был. Он был Берхино, за Осетром, когда Осётр переехать, от него руины сейчас остались, одни фундаменты стоят и каменная столовая, остов от неё остался. Маленький был, четыре отряда всего.

Почему злоба? Что-то пошло не так?

Я хотел быть дома, а меня куда-то от родителей оторвали!

Это был первый опыт лагерной жизни?

Да. И он не удался. Я же был маленький, стеснялся попроситься в туалет, например, в тихий час, до утра мог терпеть. Хотя нам вожатые, помню, просто ведро ставили, чтобы туда дети ходили. Туалеты же были как клозеты, на улице, ничего же не было… А потом уже каждое лето одну-две смены я был в лагере.

Это тоже было мучительно?

Да. Я вообще домосед. Моя сестра и лагеря и школу любила, была передовая очень, всё время лезла во всё.

Если оставались дома, то чем занимались?

Ничем! Отдыхал. Пластинки слушали. Телевизор был чёрно-белый.

У вас был проигрыватель?

Да, «Кантата-203», был с самого детства.

Что из пластинок помните?

«Бременские музыканты» были, он же мюзикл, мультик такой, его показывали очень редко, а слушать его можно было. Где-то сохранились у меня пластинки…

Что читали?

Ну что мы там читали! «Мойдодыр» да «Чиполлино» мы читали. Читать я не любил. Я был троечником в школе. У меня первая оценка была «двойка», я даже помню, за что: я слово «трава» перенёс ― поставил чёрточку, перенёс букву «а» на следующую строчку, за это мне «двойку» влепили. В первом классе. Я подумал, что судьба моя предрешена, я буду пожизненным двоечником, но оказался неправ ― был троечником!

Сестра училась с «четвёрки» на «пятёрку», чуть-чуть до отличницы не дотягивала.

Как родители относились к вашей успеваемости?

Заставляли делать уроки, которые я делал из-под палки, мне было лениво и неинтересно. На самом деле, от преподавателя очень многое зависит, потому что когда я впоследствии поступил учиться в техникум в Москву…

В какой?

После школы я уехал покорять в Москву ― в институт, по маминым стопам, в инженерно-строительный я не поступил в первый год, я поступил во второй на вечернее отделение. Учиться я там не смог, полгода проучился и просто завалил сессию. Очень тяжело было учиться в вечернюю сессию в масштабах Москвы: рабочий день с 8 до 5, а учёба начинается в 6. Если у меня объект в подмосковных Ватутинках, я должен был успеть на Ярославское шоссе. Я физически не успевал доехать туда. Большие очень расстояния. Сидеть носом клевать, жить в общежитии, где никто не покормит, общежитие рабочее, а не студенческое, там поспать могут не дать. Было очень тяжело, я ушёл оттуда. Потом я поступил в техникум, без экзаменов меня взяли, у меня был красный диплом профессионально-технического училища, я там даром времени не терял, когда в институт не поступил. Тогда было положение такое: в институт брали без экзаменов тех, кто окончил школу с золотой медалью, либо тех, кто окончил ПТУ с красным дипломом. Я сделал ход конём, взял красный диплом.

Вы прошли всю программу, экстерном сдали?

Нет, какой экстерн?! Тогда было дневное отделение. Вот техникум я экстерном сдавал, мне надо было проучиться три года. Я с первого семестра второго курса перевёлся на второй семестр сразу четвёртого. Я всё посдавал, мне надоело сидеть фигнёй страдать. Учительница по сопромату была просто очень хорошей женщиной, она объяснила хорошо, смогла заинтересовать предметом. Но, правда, она заинтересовала только меня изо всей группы, все остальные почему-то обращались ко мне, чтобы я им щёлкал как орехи эпюры моментов, рассчитывал фермы, я мог это за положенное время сделать не одно задание, а 6-7 сразу всем окружающим. В школе то же самое: Лидия Ивановна, моя первая учительница в 8-й школе, она была почему-то лучший учитель города, она была с деревенским образованием, всё время была в зелёной юбке и белых валенках, зимой. Она очень грозная, суровая была. На весь класс стучала громко пальцем, когда шалил кто-нибудь. Я сидел на первой парте ― и весь грохот был на меня, я боялся дышать просто!

В школу вы пошли в 1977 году?

Да. В 1977 году. Вот 8 школа, сейчас она иначе выглядит, её застроили. Подписано: 8 школа, 1977 год, учитель Лидия Ивановна Мухина.

Воспоминания у вас жутковатые из вашей школьной жизни?

Школа дала мне меньше любви, чем родители, наверное. Поэтому это контрастировало. Хотя моя сестра любила школу, она обожала и ждала, когда 1 сентября наступит. Но она странный человек ― она, например, любила, когда ей зубы сверлили, мне это было непонятно. Сейчас ей непонятно, когда мои дети не хотят идти в школу.

Сколько у вас с сестрой разница?

Три года. Когда она пошла в четвёртый класс, я пошёл в первый класс.

 

«Как показали фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать»

Дворовая компания у вас была одна?

Разные. На Дзержинского, 104 они нас считали малышнёй. Она играла в хоккей, футбол, делала самострелы, рогатки, она была всегда в первых рядах. Все новости двора я узнавал от её. Сейчас в моде самострелы ― мы начинали делать самострелы, стрелять пульками, камнями. Потом рогатки пошли. Когда показали по телевизору фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать ― из палки и верёвки, из чего попало делали, развлечься же нечем было. Когда были постарше, жили на Калинина, ходили на Вторчермет, мы пилили железки ножовкой по металлу, этот магний (до сих пор не могу понять, как мы магний отличали от немагния), опилки смешиваешь один к двум с марганцовкой, получалась страшная взрывуха. Бабахало! Если привязать в подъезде этот пакетик к звонку, зажечь, позвонить и уйти, то будет весело. Наверное. Потому что мы убегали. Что только не делали! Поджигали почтовые ящики, лазили на стройки, катались на крышах, залезали на башенные краны… Куда мы только не лазили! В отличие от сегодняшних детей, они только в интернете сидят, никуда больше не залезают. Никуда не заставишь, на велосипедах кататься не умеют, плавать только Ивана научил, сейчас бы Анфиса заплыла… на велосипеде он так и не хочет кататься…

До Коломенки, Москвы-реки купаться доходили?

Мы доходили. На велосипедах доезжали. Все водоёмы измеряли. Я плавать-то не умел, я учился плавать сам, когда мне было лет 18.

В Мезенке был дачный участок, там я сам научился плавать. Отец меня не научил. Училась сестра в пионерском лагере «Юный ленинец», который сейчас в руинах. Все лагеря сейчас в руинах, прямо жалко, весь правый берег Оки, все базы отдыха, там только «Чайка» действует и пионерлагерь «Сокол» или турбаза «Сокол» закрылась сейчас тоже на ремонт. Всё это погибло, было жалко. Турбаза «Белый лес», которую проектировала моя мама, вот её проект неосуществлённый, не весь, не так осуществлённый, как в проекте. Это макет. Название турбазе мама придумала: ехали, думали, как назвать, а вокруг белые берёзы, она предложила «Белый лес» ― красиво.

Что припомните в целом про Коломну, про город из своих ранних воспоминаний, чуть позже? Как менялся город?

Менялся, конечно, на моих глазах менялся. Строились девятиэтажки, в одной из которых нам дали потом трёхкомнатную квартиру. Было двое детей, две комнаты было тесновато. Хрущёвка проходная наискосок, которая мне снится каждую ночь и милей которой, мне кажется, нет. Оргалитовая дверь давала защиту от всего мира, от всех невзгод, защищала просто железно, на третьем этаже. Далее на Калинина, 10 на восьмом уже этаже, дом коломзаводской был. Те дома строил трест ― Мособлстрой-3, а там были коломзаводские рабочие, служащие (на Калинина, 10).

Там была своя атмосфера, компания?

Кто выходил во двор гулять. Моя одноклассница была: я жил в пятом подъезде, а она жила в третьем. Я об этом узнал буквально три года назад, что она со мной в одном доме жила! Она просто была домашней, никуда не выходила, сидела дома всё время, такая тихая, скромная девочка. Сейчас уже у неё муж моряк, курит, ругается скверно.

Вы почувствовали, что в многоэтажке другая жизнь пошла?

Я же родился в пятиэтажке, я в частном доме не жил. Бабушка, мать моего отца, Варвара Николаевна, она жила в частном доме, на Ямках. Мы к ней приходили. Я обожал топить печку, сидеть смотреть на огонь. На Ямках ― это поворот через тоннель в сторону Митяевского моста, здесь ПТУ-6, а здесь район называется улица Ямки (чуть проехали дальше ― там Митяево), потому что там раньше была Ямская слобода, жили ямщики. Там бабушка после эвакуации приехала, купила одну треть дома. Дом маленький, в три окошка ― вот одно окошко было их, с печкой. Печку я эту помню, с тех пор я обожаю печку топить. Этой зимой даже у себя построил своими руками печь, о чём мечтал всю жизнь, ― красивая получилась, изразцы 19 века нашёл, применил. Этой зимой буду топить, сейчас она сохнет. Она для красоты, там отопление есть, конечно.

Тогда вам тоже доверяли печь топить?

Подкидывать поленья. Была открыта дверца, и я мог подкидывать поленья, мог смотреть на огонь бесконечно. Специфика жизни в своём доме: свой двор, можно побегать… дворик был маленький, полторы сотки всего. Но всё равно это лучше, чем многоэтажный жилой дом ― девятиэтажка, 36 квартир, в каждой по три-четыре человека, все в одну дверь входят, у кого-то собаки, у нас пианино было, за что нас весь подъезд ненавидел, что мы бренчали…

Кто играл на пианино?

Инна. Я не стал учиться, в музыкальную школу походил и перестал. Я просто очень стеснительным был. Я и сейчас, в принципе, такой социофобный интроверт, я не люблю быть в центре внимания, выступать, если мены засунуть на трибуну, я там ничего не промямлю, хотя будет что сказать. Я не любил это. А она очень любила быть в центре внимания, в хоровой студии занималась: она на сцене поёт, на неё все смотрят. Она честно отучилась семь лет в музыкальной школе, возможно, это дало ей какой-то толчок в будущем, в актёрском образовании. Она получила актёрское образование. Она тоже училась в МИСИ, бросила на четвёртом курсе, пошла в театральный институт.

Как к этому семья отнеслась?

Отрицательно, конечно! Она была на четвёртом курсе, а я заканчивал школу. Я тоже учиться не хотел, меня из школы выпихнули ― наконец-то это кончилось, каторга, я просто ждал, как срок тянул, когда это школа кончится! А тут опять надо идти в институт ― меня пихают, а я не хочу, не могу! Я вообще не знаю, чего хочу. Мне посидеть бы дома, я бы лучше на завод пошёл работать, чем туда. Но родители пихали, и правильно делали, мама меня выпихивала в Москву. Вся жизнь такая была: в Москве всё образование, у нас образование можно было получить на уровне педагогического. Был ещё политехнический институт, но это было не моё. Я строить любил. Я рос когда, под окнами на Калинина, 10 строился 12-этажный дом, он на глазах у меня рос всё детство, мне нравилось смотреть, наблюдать, как это строилось. Строить я люблю, и сейчас это делаю.

Потом моя сестра одумалась. Театральный она окончила, два года преподавала в ГИТИСе. У неё на курсе училась дочка Пугачёвой Орбакайте, сын Семёна Фарады, Деревянко актёр ― это всё это бывшие студенты. К тем порам я уже окончил академию, в должности архитектора бегал зарабатывал, она увидела, что в нулевых годах строители стали зарабатывать, она вспомнила, что у неё есть незаконченный институт МИСИ, пришла туда, окончила заочно за полтора года, получила диплом, у неё два диплома. Проработала в Минатоме где-то, и грянул кризис банковский, строительный бизнес стал опять не в фаворе. Сейчас она работает в театре. Но инженером она проработала во МХАТе много лет, инженером по отделу реконструкции. Сейчас работает в театре имени Пушкина начальником отдела снабжения. Она и строитель, и, получается, театрал. Но не актёрской деятельностью занимается. Тем не менее, она снималась в некоторых фильмах, в «Следе» сериале, но она театральный актёр, театральные актёры от киношных немного отличаются.

 

«В школьном пиджаке уехал покорять Москву»

После института ваша работа была связана с Москвой или с Коломной?

Я как закончил школу ― в школьном пиджаке уехал покорять Москву. Прямо после выпускного бала, не выспавшись, на котором все танцевали, плясали, а я просто спал на стульях, не знаю, зачем. Надо было домой идти спать! Наутро я не выспавшись уехал в Москву. В школьном пиджаке, фиолетовый четвертак с Лениным в кармане. Пошёл в институт, общежитие. По общежитиям я таскался года два ― в ПТУ-шном, учебном, и в рабочем. Потом трёхкмонатную квартиру на Калинина, 10 мама разменяла на однокомнатную квартиру в Коломне и комнату в коммуналке в Москве, в Лефортове. Я перестал жить в общежитии, стал жить в этой комнате. Там я поступил в техникум (понял всё-таки, что надо учиться, а не дурака валять), который я окончил экстерном. После него я сращу пошёл поступать в МАРХИ, хотя я не рисовал. Я в детстве умел рисовать, любил, но для меня в художественной школе места не нашлось. А в МАРХИ я взял карандаш в руки и стал учиться рисовать по академическому рисунку.

Поступили на общих основаниях, по конкурсу?

Я поступил на подготовительное отделение, на дневное ― год там учат и платят стипендию как студентам. Выпускные экзамены на подготовительном отделении засчитываются в качестве вступительных. Я их всё равно завалил ― не нарисовал, не помню, что, что-то не начертил. Я тогда поступил в Академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. В ней я проучился шесть лет, её окончил. Это наши студенческие пьянки, вот я со студентами на третьем курсе (здесь и дальше ― на фото – ред.).

Как вы там себя ощущали?

Я был в стадии превращения из обезьяны в человека. Вот наши скульпторы, мы у них в мастерской всё время зависали.

Расскажите об атмосфере.

Хорошая атмосфера. Она и сейчас, наверное, хорошая. С 2020 года я оттуда ушёл, после пандемии. Я уже не преподаю, потому что умер наш ректор Илья Сергеевич, умерла декан, завкафедрой, другие люди пришли, грянула пандемия. Обмерная практика, которую я вёл в Коломне, стала невыездной, а я уже совсем переселился жить в Коломну. И если честно, дело неблагодарное ― преподавание.

Вы остались преподавать после окончания?

Они меня после диплома попросили остаться преподавать.

Что вы преподавали?

Профилирующий предмет ― архитектурное проектирование. Это я с работами на пятом курсе. Вот мой диплом: церковь Троицы в Новых Черёмушках ― её там построили, кстати. Вот Глазунов, я защищаюсь, он на меня смотрит. Он всех ругал всё время, он был такой человек: всё плохо было ему. Система оценки была просмотровая по профилирующим предметам ― архитектурное проектирование, рисунок и живопись. Остальные предметы выставляют путём зачёта (зачёт или оценки). А это просмотр: вывешиваются работы, приходит комиссия и смотрит. Сначала преподавательский просмотр, потом ректорский. Приезжает Глазунов ― и всех разносит: кому поставили «пять» ― тому «три», кому «четыре» ― тому «кол», кому «два» ― тому «пять» могут поставить… Непредсказуемо. Он всех ругал, все тряслись. Обещал приехать к 10 часам утра ― придёт в 10 вечерам, все ходят голодные, ждут, когда приедет. С людьми не считался особо. У нас единственное заведение оставалось, которое работало вручную. В МАРХИ давно чертили на компьютере, а нас заставляли чертить вручную. И я заставлял. Люди должны уметь, потому что на компьютере любой дурак может начертить: три месяца курс ― и он любую программу освоит, если есть голова на плечах. А вот вручную поди научись! Нас заставляли.

Мою основную картину с диплома оставили в метфонде. В каком-то году устроили конкурс среди всех вузов ― архитектурных факультетов, меня даже не спрашивали ― мою работу взяли из метфонда и на этот конкурс отправили. Методический фонд есть в любом учебном заведении, оттуда отбирают. Например, я возил сына в Питер, в Академию художеств зашёл, там музей, там висят студенческие работы Маковского, всех наших мэтров живописи, которые теперь в Третьяковке висят, их студенческие работы. Это и 19 век, и 18-й ― она же в 1747 году была основана, её Екатерина основала. И вот оказывается, я выиграл, моя работа заняла первое место, мне позвонили, сказали: заберите приз. Она была лучшей среди всех вузов, имеющих архитектурный факультет. Там были МАРХИ, Строгановка, Суриковский институт и наш.

Во время защиты вы такую отличную оценку не смогли получить, при Глазунове?

Мне «пять» поставили. Но он всех ругал: «Почему зелёные фасады?! Что за непонятная архитектура?! Это что за ерунда такая?! Всем “пять”, всем “пять” однозначно!» Приходит человек, чертит фасад, отмоет бледненько, чтобы воздушно всё было, он придёт: «Что же у вас всё бледненько? Может, болеете? нет? Хорошо себя чувствуете?» На следующий семестр человек отмоет, ярко, как конфету сделает. Он придёт: «Хорошо. А почему такой красный свет? Вы не губной помадой случайно красили?» То есть невозможно угодить на него.  Непонятно. Все старались, лезли как могли. Но он всё время такой вопрос задаст!..

Я возил студентов на выездные практики, наш вуз единственным был, который возил на выездные практики ― в 1990-х годах, когда страна почти в руинах, образование никому не нужно… МАРХИ, Строгановка половину зданий своих посдавали в аренду, студенты скидывались натурщику, чтобы он сидел и не уходил, чтобы можно было рисовать… А у нас были натурщики, мы ездили на выездные практики, нам выдавали даже спецодежду, нам кирзовые сапоги выдавали, нам выдавали краски, ватман, бумагу, этюдники. Но с нас требовали! Он возил нас бесплатно в Питер на месяц, оплачивали нам гостиницу, кормили нас два раза в неделю, выдавали суточные, и ещё он нас возил за свой счёт в Псков, чтобы мы посмотрели Псков, Псково-Печерский монастырь. Всех студентов! Потом я в 2000 году окончил академию, меня попросили остаться преподавать, и меня тут же направили на эту практику, я уже повёз студентов на следующий год в Питер и из него в Псков. Возили весь курс, наверное, человек 80 ― первый курс факультета архитектуры с тремя кафедрами ― реставрация, архитектура и охрана культурного наследия. Факультет живописи с тремя мастерскими ― портретная, пейзажная и историческая живопись. Факультет скульптуры и факультет искусствоведения. Вот всех возили на каждом курсе. У нас было на архитектуре человек 30, на живописи человек 40, скульпторов 10, искусствоведов 10. Всей толпой возил. Но он требовал! Он собирал всех в академии художеств и начинал экзамены устраивать: кто где был, кто что видел. Вызывает любого: «Что можешь рассказать про Павловск?» ― «Строил архитектор такой-то, стоит памятник…» ― «А кто скульптор?» Не знает. Вызовет искусствоведа: «С чего начинал Петербург?» ― «Приехал архитектор Доменико Трезини, Пётр призвал…» ― «А откуда приехал?» Кто же его знает! Парень знал: из Лугано. Искусствоведов он не любил, он от них пострадал, Илья Сергеевич, поэтому на экзамене любил гонять страшно, в основном девчонки там были. Он считал, что девочки идут в Академию художеств ради удачного брака, нечего им тут делать. На живописи вообще девочек не было, за пять лет одна только была. В основном на реставрации девочки были, на архитектуре девочек было побольше почему-то. Когда я начал возить студентов, у меня один курс были вообще одни девочки, 20 девчонок и ни одного парня. Архитектор, я считаю, профессия мужская, потому что надо разговаривать с прорабами, найти подход к рабочим, чтобы они тебя уважали, тебя слушали. Девочки архитекторами реже и работают, они больше уходят в дизайн, выходят замуж, разбредаются кто куда. Следишь, как их жизнь складывается: меньше половины работают в архитектуре.

 

«Это был чистый альтруизм»

Расскажите, как студентов в Коломну возили.

В художественном вузе любом три семестра. Первые два ― теория, там есть практический курс: рисунок, живопись и архитектурное проектирование, третий семестр ― практика: либо это пленэр, живописцы всё время рисуют, либо у нас была выездная ознакомительная практика, мы должны были ездить, смотреть памятники архитектуры. В первые годы основания нашей академии Илья Сергеевич возил в Италию людей! Тогда и студентов было мало: на первом курсе два человека, на втором один, на третьем четыре, на каждом факультете. Он основал её в 1987 году, про неё никто ничего не знал. Я о ней узнал случайно от своей однокурсницы, с которой мы вместе учились в МАРХИ. Мы с ней встретились на улице. «Где учишься?» ― «А вот тут». ― «А как про неё узнала?» ― «Шла по улице, табличку увидела, заглянула». Тогда же интернета не было, никто ничего не знал. Когда я поступал в 1994 году, нас поступало 12 человек на архитектуру, а брали 10. Кто нарисовал на «кол» по десятибалльной системе, того отмели. Я нарисовал на «два» ― меня взяли! То есть учился рисовать я фактически в академии. Подготовки практически не было, поэтому я и в МАРХИ не поступил.

Вы довольны образованием в академии?

Да. Это серьёзный пласт моей жизни. Я там шесть лет учился и потом ещё 20 лет преподавал. 26 лет ― это серьёзный жизненный пласт. Я после академии работал: я преподавал два дня в неделю, не считал нужным уходить,чисто из альтруистических побуждений. Меня попросили остаться, я мог бы отказаться, потому что меня не одного просили, с каждого года выпускников просили. Они работали год и уходили, потому что зарплата была минимальной. Стипендия в 2000 году, когда я уходил из академии, была у нас 700 рублей, а зарплату мне стали платить 1040 рублей! Это едва хватало на проездной ― до места работы доехать. То есть это был чистый альтруизм. Платить стали только в 2012 году: уже вместо 12 тысяч заплатили 20 тысяч. Ставка голая 2 000. Все, кто преподаёт, у них сейчас зарплаты там тысяч 40. Не так уж много.

За счёт этого текучесть была?

Старые преподаватели работали, пенсионеры потому что, всё равно дома делать нечего. Для меня это было напряжно. Нулевые годы, Рублёвка цвела, всюду деньги рекой были, можно зарабатывать, а я два дня в неделю ходил вместо того, чтобы работать. Я вёл одновременно четыре объекта, три из них в Вологодской области были. Один аж в Хабаровском крае был. В Подмосковье, в Москве ни одного не было. Надо было прямым подрядом, не просто приходить и следить, чтобы делали, я набирал рабочих, завозил материал, смотрел, довезут ли. На фоне этого руки чесались зарабатывать деньги. Но я заработал. Я за год работы купил квартиру в Москве. Не преподавал бы ― купил бы две, кто знает. Поэтому надо понимать, что с моей стороны это было хорошее такое пожертвование. Шесть лет прошли: шесть лет я учился, шесть лет я учил ― могу уходить с чистой совестью; но я остался и преподавал вплоть до 2020 года. С 2016 года я остался только на обмерную практику, которую проводил в Коломне, чем, считаю, сделал для города большое дело: мы померили эти обмеры, часть я привёз, могу показать.

Расскажите с точки зрения концепции практики.

Студенты-архитекторы должны уметь мерить. Обмеры везде нужны, даже если новое здание строится: надо вставить окна ― бери рулетку и иди обмеряй, потому что как они там построили, бог его знает, могут с проектом не совпадать, т. е. нельзя, глядя в проект, заказать окна, они не подойдут, надо обмерить. Про памятники архитектуры, которые с какого-то века косые, кривые, перекошенные стоят, вообще речи нет, они строили без уровней, в лучшем случае ― ватерпас, и ещё 300 лет это простояло, всё покосилось, провалилось, бывает здание в руинированном состоянии… Там в альбомах есть церковь, которую восстановили в Вологодской области: после пожара простояла 20 лет, была в руинированном состоянии, мы её воссоздали, за четыре года подняли из руин буквально. Мы эти обмеры обмерили ― это надо уметь сделать быстро, профессионально, точно, потому что на основании этих обмеров потом составляется дефектная ведомость: то, что утрачено, выявляется и то, что должно быть, делается проект реставрации, разница между вторым и первым ― дефектная ведомость составляется, смета работ.

На практике вы занимались только обмерами?

Да. Я должен был студентов научить мерить. Сначала практика была три месяца, потом три недели, потом две ― мало средств выделялось. Я за две недели должен был людей научить обмерять. Причём это единственная работа в коллективе, с которой студенты сталкивались. Любое задание дают ― каждый делает своё: на первом курсе какой-то парковой павильон, на втором делают жилой дом-коттедж, на третьем театр, общественное задние, на четвёртом храм. Каждый делает своё ― фасады, планы, всё придумывают. В коллективе они работали именно на обмерной практике, когда один мерит, другой кричит размер, вместе сидят вычерчивают кроки… Им в перспективе надо уметь работать в коллективе: когда три человека, а один заболел, они не могут сказать: извините, мы не сделали, потому что он заболел. Такого не бывает ― надо брать и делать вместо него. Это им в голову надо было вбить: все в одной лодке, если кто-то весло бросил, двое гребут вместо него, иначе всех вынесет в океан.

Удавалось эту мысль донести?

Нет. Им это удавалось с трудом большим. Они плакали, на просмотрах им выставляли «двойки». Был просмотр на обмерной практике. Даже если есть обмеры, то я настаивал, чтобы поставить «тройку» или «двойку», потому что я их не видел некоторых вообще: один день побудет и уедет. Причём обидно: мы им всё оплачиваем ― гостиницу, суточные, а ему это не надо! Я понимаю Илью Сергеевича Глазунова, который возил нас в Псков ― он по списку проверял, кого нет, и шутил: всех в газовую камеру, кого нет. Он 1,5 тысячи долларов отдал ― тогда же доллары были, в 90-е, ― чтобы людей вывезти, чтобы они посмотрели памятники архитектуры! А они не приходят! Спит, ему лень! Здесь то же самое: мы их размещаем, с ними возимся, я вместо своих дел за три копейки хожу, им что-то вещаю, а они просто не идут. Дети же, они ленивые, это первый курс, 18-19 лет. Кто постарше, те понимают. Остальные, такие девочки, сидят сейчас в телефонах, им это ничего не надо.

На практику возили первый курс?

Между первым и вторым курсом. Мы спешили вывезти, пока деньги есть. Люди поступили, деньги есть ― быстрее вывезти, потому что в любой момент это могло прекратиться. Финансирование ― это было исключительно усердие Ильи Сергеевича, он просто шёл к президенту, к Путину или Медведеву, и выбивал, объяснял, что это нужно, что это будущее нашей страны, нужно деньги давать на это. Ему давали. Что не давали, он давал из личных, он был не бедный человек, за свой счёт оплачивал. Книги часто покупал в библиотеку. И того же требовал от других, от нас, преподавателей: вы должны быть такими людьми, это понятно, что времена такие, времена сякие, 1990-е годы, есть нечего, продукты по талонам, ходить не в чем, бумаги нет элементарно. Он закупал гипсы из Америки, холсты привозил за свой счёт. Того же требовал от всех остальных.

Академия в моей жизни ― это серьёзный пласт. Её выпускники у нас работают. Моя супруга ―тоже выпускница академии. И тут в Коломне моя бывшая выпускница работает, прекрасно себя чувствует архитектором. Устраиваются в жизни, когда хотят. Но не всем удаётся, конечно. У всех жизнь по-разному складывается. Но общая направленность такая.

 

«Здесь не порезвились коммунисты»

Расскажите об объёмах этих обмеров.

Приезжает 20 человек, мы их размещали. Сначала город шёл навстречу, бесплатно селил в общежитии Текстильмаша на Яна Грунта, дом 3. Потом они перестали это делать. Года три они нас селили, потом мы стали сами платить, арендовать хостелы: 10 человек здесь, 10 там. Я между ними бегал. Я их выставлял на объекты по два человека на каждый объект. Если объект крупный, например, Шанинская богадельня в Запрудах, которую того гляди снесут, она памятником не была, поэтому её хотели снесли, но благодаря тому, что собственник сел в тюрьму, её не снесли. Туда я ставил четыре человека. А так в среднем по два человека на объект. За восемь приблизительно лет обмерной практики мы где-то 80 объектов обмерили, мы не повторились ни разу, и есть ещё улицы, на которые мы ни разу не заходили, потому что город наш уникален. Я сам был удивлён: когда окончил академию, начал заниматься изыскательской работой, я пришёл в музей архитектуры Щусева, в фототеку, и стал искать объекты Коломны. Там у них сейчас, наверное, всё оцифровано, а тогда было в бумажном виде ― на карточках. Стоят стеллажи с ящиками, их выдвигаешь, на каждом стеллаже написано название города. Я ищу в стеллаже, Коломну не нахожу, меня это удивляет. Я спрашиваю: «А где Коломна?» Мне говорят: «Вот Коломна». Я поворачиваюсь ― стоит целый стеллаж «Коломна», в нём уже ящики по улицам. Понимаете, насколько у нас в городе много гражданской архитектуры? Это результат того, что здесь не порезвились коммунисты, как резвились в других городах! В других городах не считались, просто всё сносили.

Снимки откуда?

Это делали архитекторы. Люди интеллигентные, которые понимали, зачем это надо, все титаны реставрации, начиная с Барановского, Давида… много кого было …мой учитель Медович, его церковь очень любит, потому что он много сделал для церкви, восстановил фактически Троице-Сергиеву лавру. Отпевали его на Бауманке в соборе, он был кафедральный, до Храма Христа Спасителя, отпевал его лично патриарх. Он был моим учителем по реставрации, он меня учил реставрации. У нас в городе был Орловский, архитектор, он просто ходил и всё фотографировал. Я тоже свою лепту внёс ― я пошёл мерить эти памятники, насколько возможно. Много обмеров они тоже делали. Это всё хранится в архивах. Некоторые объекты нельзя было померить. Например, Тихвинская церковь в Вологодской области: мне на обмеры дали один день. Дали машину с шофёром, бывший военный оказался, хороший парень, мы с ним вдвоём по пояс в мартовских сугробах за один день обмерили всю церковь. Он сначала подошёл, кротко так спросил: «Может, помочь чем?» Я говорю: «Давай, бери палку, беги туда». В конце дня он стоял уже в изнеможении, я загонял его. Я за неделю вычертил, составил дефектную ведомость. Заказчик сказал: «Да, буду восстанавливать церковь». Частное лицо. Восстановил, на этом не остановился, в соседнем селе восстановил алтарь, я там тоже строил купол, из кирпича заставил его выложить на известковом растворе. Есть приёмы реставрации: если надо восстановить купол, они ставят опалубку и просто в бетоне его отливают. Я заставил выложить в кирпиче на известковом растворе! Нашёл систему перевязки ― в Лавре, в библиотеке, нашёл специальные книги 19 века, в которых есть система перевязки сводов. Научил рабочих, которые ничего не умеют, а работали белорусы: один ― учитель физкультуры, другой ― токарь с завода… Они ни разу этого не делали, и обучить их, заставить выложить ― это тоже дорогого стоит. Дом причта построили из архангельского леса, в общем, жизнь там идёт, всё хорошо.

С коломенскими объектами удавалось так?

Здесь был Орловский, он никого сюда не пускал. Сейчас он умер уже. Как сейчас идёт реставрация, я не знаю, как-то идёт. Финансирования мало на это, государственная реставрация почти не идёт, восстанавливается многое благодаря частным музеям нашим новым ― музею пастилы, музею «Калачная», Арткоммуналка. Радует, что люди понимают, почему это нужно, что это культурное наследие есть, несмотря на то, что вроде обычные столы, стулья, рамы, которые на помойку выкидывают,― тем не менее, это культурный пласт нашей страны, нашего города, который я бесконечно люблю. Когда я пожил в Москве, вернулся в родной город, потому что начал строить дом для себя (где его строить, как не здесь!), и сам сейчас живу в Старом городе, наслаждаюсь пейзажами его.

 

«Зачем лезть в Старый город!»

Профессионально как-то связаны?

Частная практика, если заказывают, если это кому-то надо. Сейчас кризис глубокий, строят мало, сильная конкуренция: в интернете эти проекты есть, их просто можно взять, не платя архитектору, отдать рабочим. Люди же многие не понимают, что можно красиво, а можно подешевле, как попало, и будет стоять коробка. Да и пусть себе строят, ради бога, пусть строят в Подлипках, но зачем лезть в Старый город! Перекрёсток улицы Пушкина и Посадской ― снёс историческое здание, половину дома отпилил. Предыдущий собственник сделал крышу мансардную, изуродовал, вторую половину спасало то, что жили просто алкаши, а когда их убрали, человек ничего умнее не придумал ― отпилил полдома, вывез на мусор, стоит пустой участок. Зачем он это сделал? Что он вместо этого хочет построить? Был хороший крепкий сруб, можно было просто привести в порядок. Но у людей понимания нет совершенно никакого.

А вот эти обмеры где хранятся?

В академии, в фонде. Периодически его выкидывают, через пять-десять лет обновляют постоянно.

Вам не жалко этих трудов?

Жалко. Поэтому все эти обмеры я множил. Нам большое содействие оказывала Ольга Милославская, она делала нам протекцию в администрации, убеждала администрацию, что нужно студентов разместить, что большое дело делаем. Мы заплатить не могли, делали обмеры. Мы за это ей давали возможность эти работы откопировать. В копировальном центре множили, оригиналы я сдавал в академию, а копии отдавал Милославской, часть оставлял себе. У неё с каждого года. Они остались Администрации это не нужно, они про это забыли, им вообще непонятно, зачем это нужно, перестали нас селить. Они нам оказывали содействие ― в лучшем случае давали лестницу. Потом и это перестали делать, лестницу нам давала Милославская, я свою купил. Мы с ней вдвоём продолжали это делать на автопилоте. В общем, у неё обмеры сохранились, что мы обмерили. Почти то же самое есть у меня. Оцифровать ― там очень мелко всё, очень тонкие линии студенты делали, очень много размеров ― на экране монитора это невозможно увидеть, это надо воочию увидеть. Некоторые здания сгорели, их нет, а мы их померили, у меня есть обмеры, если кто-то захочет восстановить ― пожалуйста. Низ каменный, верх деревянный, например, он был не памятник, но были хорошие двери. Две двери я, кстати, со студентами спас, они у меня хранятся, двери в гостиную (это улица Пионерская, дом 1, он нежилой сейчас, и тогда-то там один человек жил, бомжи отирались, они всё и сожгли).

Польза от этого есть, я считаю. Например, благодаря обмеру Барановского, был такой архитектор-реставратор, он сделал обмеры в 1920-е годы, когда была революция, эти церкви жгли, на дрова пилили, с бесовщиной боролись. Он просто один ездил и обмерял, он Русский Север весь обмерил, благодаря чему есть возможность восстанавливать. Церковь до сих пор помнит. Сгорела церковь в Кондопоге в 2010 году, мирового значения памятник подожгли какие-то сатанисты. В музее в Коломенском, в Москве, под открытым небом стоит башня Кирилло-Белозерского монастыря деревянная. Мало кто знает, что он лично за свой счёт её оттуда вывез один, лично сам грузил на подводы и здесь собирал, он это музеефицировал. Благодаря ему восстановлена Казанская церковь на Красной площади, в которой был общественный туалет, потом её взорвали. Иверская часовня… он просто всё обмерил, хотя хотели снести. Сухаревой башни нет, а обмеры есть, он обмерил, если понадобится воссоздать, её можно воссоздать.

Это дело нужное. Хотя времена прошли, когда всё сносили. В Успенском соборе был овощной склад, то же самое было в собор Брусенского монастыря, в Коломне была одна действующая церковь ― Рождества Богородицы у станции Коломна. Всё остальное было в запустении, но слава богу, не взрывали. Разбирали колокольни: Николы-на-Посаде церковь, там колокольни нет, её разобрали просто на кирпич. Или церковь не трогали, а выпиливали связи металлические, когда металла не хватало на войну, подрезали эти связи, а то, что колокольня могла рухнуть, это никого не касалось. В Ярославле много взрывали, даже не на кирпич, а просто на щебень, зачем ― мне не понятно. Просто стоит колокольня ― давай взорвём, комсомольцы-атеисты это делали. Храм Христа Спасителя несколько раз пытались взорвать, никак не могли. Чудов монастырь снесли. Тогда тенденция была при Сталине: они понимали, что это памятник, и вот есть 17-й век ― давай от 17 века один-два памятника оставим, а остальные снесём. Будет, на что посмотреть, как выглядел наш 17 век, с вас достаточно, а остальное снесём. Сейчас никто не будет по Старому городу рубить ― как Калининский проспект в Москве прорубили, всё посносили. Хорошо, что церковь не задели, в которой Суворов венчался, только это остановило.

Поэтому я дело сделал, насколько мог, нужное. Обмеры сделать было невозможно особенно ― людям же платить надо. А силами студентов я это сделал. Что сделано, то сделано, пригодится ― хорошо. Нет ― буду жить с чистой совестью, что всё, что смог, я сделал со своей стороны для своего любимого города.

Надо это сохранить. Найти способ это опубличить, чтобы это было в общем доступе ― это цифра.

У меня всё хранится. Тут надо осторожно к этому подходить, потому что во многом это собственность академии. То, что я себе оставлял, они на это закрывали глаза и не знали особо.

Если они это хранят ограниченное время… склад же тоже не бесконечный…

Да, метфонд лопнет просто, ещё тогда говорили, что надо что-то отсеивать. Причём отдавать авторам не приветствуется, это особенность академии. Один студент пришёл забрать работу свою ― вызывали милицию, как будто пришёл воровать. Студент сделал, как он привык: всё равно же валяется в коридорах ― дай заберу. Его поймали.

 

«Туристам эти тротуары не нужны!»

Какими ещё воспоминаниями вы можете поделиться?

Хотелось бы про город сказать, пользуясь случаем. Очень обидно было, когда делалось… Я понимаю, что администрация приводила город в порядок, хотела сделать лучше для поддержания туристической отрасли в городе: мостили тротуары, сделали улицы, пять лет назад. Но делалось всё таким варварским способом! Часть проектов делалось в ПК «Проект», у них ни одного вертикальщика в штате не было: они подняли уровень тротуаров и дорог выше, чем уровень зданий окружающих. Так быть не должно! Здание при этом начинает погибать. То, к чему мы приводим туристов, чем мы гордимся в нашем городе, начинает исчезать благодаря тротуарам, по которым ведут туристов. На самом деле туристам эти тротуары не нужны, потому что этих тротуаров мощёных они в Москве насмотрелись. Они сюда едут посмотреть провинциальную жизнь провинциального города. Траву косить перед собой косой дедовской начинаешь когда ― просто визжат: «Дайте попробовать! Дайте покосить» Если они увидят козу, они кидаются сразу. Если бы они шли по обычной улице с обочинами, травкой засеенными, с лопухами растущими, это бы их привлекало больше, чем тротуары с красивыми фонарями, лавочки на каждом шагу, когда должны были завалинки. Я сам такой же! Мы ездили, провинциальные города смотрели: Мышкин, Гороховец великолепный… Дух провинции, по которому душа истосковалась у человека, живущего в каменных джунглях, зажатого индустрией. Люди хотят именно это увидеть. Сделали тротуары, может быть, и стало красивее, взгляд к ним уже привык. Зелень повырубали, или она стала погибать… Самое обидное, что стали погибать памятники, потому что дорога высокая, дождевая вода, которая должна из дворов вытекать на эти улицы по всем законам, наоборот с дорог втекает в эти дворы, в бутовые фундаменты, которые подмокают, здания начинают трещать, рушатся. До администрации города почему-то это никак не доходило. Они это сделали лишь бы, видимо, освоить деньги, выделенные из федерального, регионального бюджета, сделать эти тротуары. На самом деле это уничтожает город, его архитектурно-историческую среду, потому что, извините, при царе Горохе этих мощёных силикатными камнями тротуаров не было! Была булыга в лучшем случае или дощатые помосты на случай слякоти или распутицы. В остальное время жили куры вместе с людьми. Наш кремль коломенский уникален тем, что он единственный из российских и европейских кремлей сохранил свою изначальную функцию ― жилую: у нас в кремле до сих пор живут. Нигде не живут ― ни в Москве, ни в Зарайске, ни в Нижнем Новгороде! А у нас живут, простые люди, как жили тогда, в обычных домах. Даже верблюд живёт в монастыре, ослы там кричат, козы, курят ходят. Я сплю ― меня будят петухи, собаки лают, хорьки всю ночь спать не дают, лиса бегает, ёжики. Где ещё такое можно видеть?! В Московском кремле даже президент не живёт, все уже посбегали, хотя вплоть до 1930-х годов там жили люди, были многоэтажные жилые дома. Поэтому это надо сохранять, этим надо гордиться просто и знать, как правильно это использовать.

Радует, что музеи открываются с уклоном на историзм, а не музей ЛЕГО! В Калуге будет приемлем музей космонавтки, а у нас ― лавки: калачная, пастила… в историзм уклон имеющие музеи. Плохо, что они частные, почему государство этим не занимается, не понимаю, почему оно не видит культурное наследие собственной страны и не поддерживает. В лучшем случае администрация занимается тем, что просто не мешает тому, кто хочет это сделать. Хотя иногда бывает. Вот когда мы были студентами, восстановили усадьбу в Захарове, в которой родился Пушкин, жил там. Это уже после нас, но мы были там студентами, копали, участвовали в раскопках. Я был ещё на Валааме, будучи студентом, там восстанавливали церковь.

 

«Кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру…»

Это они сидят во дворе у себя. Это она школьница, выпускной. Из-за того, что сами шили это платье, на её маму возбудили уголовное дело, потому что нашли лоскуты в сарае ― значит, кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру, что они шьют и продают. Надо было доказывать, что шили не на продажу, а просто соседке, потому что она выпускница.

После школы она поработала на обувной фабрике, потом поступила в МИСИ. Это на обувной фабрике. Это она студентка третьего курса, 1958 или 1959 год. Потом она приехал в Коломну, ей даже комнату в общежитии, на Кирова, 12А, кажется. Здесь она вышла замуж за моего отца, вот они на свадьбе. Это ракета, которую она, делала, будучи студенткой, на практике. Это они тоже студенты в общежитии, на Электрозаводской было общежитие. Это появились дети, мы ― сначала сестра, потом я. Это вот отец, это мама с нами тоже.

Это в вашей квартире?

Это сейчас Макеева, дом 6, там я уже родился в двухкомнатной квартире.  Сестра Инна родилась в этой общаге. Потом им дали квартиру, в 1969 году, в 1970-м я родился, в этой квартире мы жили двумя детьми. Это мы с бабушкой Надей ― маминой мамой. Это я в детском саду. Отец, сестра и я.

Что это за дворик?

Это была лавочка, за спиной ул. Октябрьской Революции, Дома торговли тогда не было, а это забор старого кладбища, где сейчас Мемориальный парк. Там была стела, её снесли, с лавкой.

Это ограда?

Кирпичная ограда, на углу часовня стоит, справа пойдёшь ― будет пушка, гаубица. Это вид на Соборной площади.

Это какой год?

Это я ходил, будучи пионером, в кружок, снимал (нас гоняли в город). Это я в первый сад пошёл. Это уже 1982 год.

Ещё не приводили в порядок?

Нет. Это 1982 год, Олимпиада только прошла, ещё такая тихая уютная провинция, монастырь ещё монастырю не отдали, там были жилые квартиры. У нас же 101-й километр, сюда высылали неблагонадёжных личностей из Москвы, их селили в эти монастыри, потому что там не было туалета, ванны ― с них и так хватит. У меня одна одноклассница была, она родилась в этом монастыре, потом им дали квартиру, она со мной в одну школу ходила. Это я в первом классе, это уже в третьем классе во 2-й школе. Это первый класс с учительницей в 8-й школе.

Это моя мама в ТПМ-7 со своими сотрудницами. Вот она руководитель бригады в ТПМ-7. Это вся наша семья, это я во втором классе, Инна в пятом.

Это вы в студию ходили?

Да. Чаще всего мы ходили на улицу Ленина, там фотостудия «Юпитер», рядом был магазин. Раз в год, раз в два года ходили ― наряжались и ходили фотографировались. Эти фотографии ― это наш отец звал своего знакомого фотографа, он у нас дома снимал, очень хорошие по композиции снимки. Кто там снимал, я не знаю, но мужик был молодец. Он очень хорошо сажал в кадр, подбирал моменты. Фотография же была плёночная. Это сейчас на цифру нащёлкать 15 раз, а потом лучший кадр выбрал. А тогда же надо было поймать, чтобы все смотрели в кадр, чтобы ребёнок не заплакал: я страшно боялся, когда видел камеру, начинал реветь ― надо было момент подловить. Тут меня поймали, а к маме я пересел ― уже начинаю хныкать. Тут я отвлёкся на солдатика, поднял глаз, он меня успел поймать, молодец был дядька, хорошо своё дело делал.

Это я уже школу закончил. Инна учится в МИСИ, причёска ― «взрыв на макаронной фабрике»! А я только окончил школу, это где-то 1988-1989 год. Это мы с отцом сходили, где-то 1988 год, он меня взял на фотостудию «Юпитер». А буквально через год, в 1990-м, она перестала существовать.

Это мама проектирует, это она в 1970-х в ТПМ-7, кульманы стоят. Это мы в пионерском лагере с моей сестрой, какие-то подписи она там делает. Описывает только себя: Паршикова Инесса, слева от вас, 12 лет, рост метр 55, цвет глаз серый, тёмный. Всё! Кто стоит рядом, её не интересовало, что это брат, младший, любимый, в каком отряде ― себя любимую описала и всё.

Это я в пятом классе, пионер, 1980-1981 год, прошла Олимпиада, умер Высоцкий.

Это наш вид из окна на площадь, где автобусы разворачивались, тут ещё нет никакой застройки, домиков 1990-х годов, вид на эту башню.

 

«Я два года жил в монастыре на Валааме»

Это уже в Москве. Это интересный снимок: когда я уже оканчивал академию, 1999 год, мы в Можайске на обретении мощей преподобного Ферапонта, там был он погребён под спудом, и в конце 1990-х эти мощи церковь решила обрести. Мы туда поехали, наша преподавательница повезла двоих лучших студентов ― меня и моего приятеля Олега Климова. Местное духовенство, владыка, местный журналист, глава района с мордой вот такой, наша преподавательница… А вот эта маленькая личность ― самая ключевая фигура во всей затее, это главный археолог Московского кремля, благодаря ей мы нашли эти мощи. Местный мэр пригнал экскаватор, узнав, что там идут раскопки, обретают мощи, и начал ковшом искать мощи. Она единственная закричала: «Стойте!» ― она увидела длинную чёрную полосочку. Я вообще не понял, что это, она по своему опыту узнала, что это остатки древнего гробовища, хоронили в колоду в гробах, мы нашли эти мощи, они сейчас находятся в можайском монастыре. Это было археологическое обретение мощей. Через неделю было официальное обретение мощей, приехал патриарх, накрыли там поляну и сделали сцены необходимые. Местное духовенство, монахи приехали, это игумен отец Борис этого можайского монастыря. Это исторический кадр. Он даже написал икону, мы там даже присутствовали на этой иконе ― «Обретение мощей преподобного Ферапонта». Это святой 16 века, глубоко чтимый, Можайский женский монастырь, там фрески Дионисия сохранились. Наши преподаватели помогали сделать так, чтобы вода не стояла в соборе, открывали фундамент, вода ушла (фрески Дионисия, а вода по колено стояла ― конечно, надо что-то делать!).

Это в академии, я заканчиваю диплом. Это на пятом курсе я черчу работы. Всё вручную, они тоже в конкурсах принимали участие, я завоёвывал первые места. Это мы на первом курсе с гитарами. Это на четвёртом курсе, уже взгляд осознанный появился: сразу понятно, что интеллект у человека нарастает по сравнению с этой фотографией, где я обалдуй, взгляд пустой, неосмысленный совершенно!

Это мы на третьем курсе. Это восстановленный благодаря нашей обмерной практике археологической дом: этот дом сгорел, мы его восстанавливали. Потом наша преподавательница, она была реставраторам, она восстановила эту усадьбу, какая она была при Пушкине.

Илья Сергеевич на моём дипломе. Я защищаю диплом. Это, будучи на третьем на курсе, я поехал на Валаам. Я два года жил в монастыре на Валааме, мы там восстанавливали скит Александра Свирского, церковь восстановили. До сих пор там стоит корпус, который по моему студенческому проекту восстановлен ― трапезная братского корпуса (братский корпус не смогли восстановить, а трапезную восстановили). А церковь сгорела потом, она пережила финнов, пережила коммунистов, а в монастыре она сгорела, какие-то алкаши сожгли.

Это я уже со своими студентами, уже я преподаватель. Это я в Коломне в 1998 году, наслаждаюсь видами, ещё будучи студентом. Это я тогда же вместе с отцом стою, на Ямках он жил. Это уже после академии, мы связь поддерживали, всё время ездили и смотрели памятники архитектуры по областям. Начинаются каникулы новогодние, с 1 по 10 января мы так просто не сидим, мы собираемся и едем в Ярославль, Ферапонтово… мороз ― не мороз… был мороз 47 ― мы ехали и смотрели памятники архитектуры.

Это мы в Звенигороде. Архитектор должен видеть вокруг себя среду и постоянно в ней крутиться. Он должен постоянно ей питаться, иначе просто ты перестанешь поддерживать свой профессиональный уровень.

Это тоже Валаам. Остров Валаам, вокруг него архипелаг, некоторые скиты расположены на этих островах, куда даже паломников не пускали, это был закрытый скит, мы там находились только в целях реставрации церкви. Надо было воссоздать его. Был замкнутый круг людей, дьякон один, он каждое лето проводил ― там и принял постриг, там остался. Это игумен, дети какие-то вместе с нами приехали, я там стою в рабочей спецовке, восстанавливаю. Это всё восстановительные работы.

Это после академии, молодые, но ещё не женатые: за окном уже ночь, мы сидим чертим, нас за уши не оттащишь! Это я уже будучи преподавателем на ректорском совете, где-то тут Глазунов, где-то наш декан, мы сидим в академии нашей, в хорошем интерьере, обсуждаем, как будем жить дальше, как учебный план составлять. Это мы по памятникам архитектуры в Тверской области, надгробие 16 века. Это я уже с сыном нахожусь в нашей академии, среди скульптур в фойе академии ходим. Это ему два года, смотрит на скульптуры. Это всё наши студенты делали. Это Аполлон. Это дипломные проекты наших скульпторов. Это диплом архитектурный двумя курсами младше меня учился парень, у нас в академии висит в метфонде. Я с Ваней на фоне его проектов, это мы с Ваней в Коломне ходим, целая же эпопея, когда родились дети, это следующий целый пласт жизни пошёл. Это я в церкви Симеона Столпника за Яузой, мы там проект реставрации колокольни делали, это я ещё студентом тогда был. Это бабушка Валентина Михайловна, приходила к вам сюда, Иван, Анфиса, Анфисе три года, Ивану семь лет. Это мы с Иваном ездили на ёлку, сын работал в театре МХАТ, мы на ёлку ездили туда. Это актёры с детьми, это Трухин, по-моему, который в «Улицах разбитых фонарей» играет. Это мы с Иваном, ему два годика. Такая жизнь.

 

«Для меня это вся жизнь»

Про вашу семью сейчас что-то добавите, про Ваню и Анфису?

Это отдельная песня. Ивану 13 лет наступило. Для меня это просто ужас! Он ходит, с меня требует: «Ты должен меня обеспечивать. Ты почему не проводишь интернет?» Интернет мобильный гикнулся, нужен безлимит, ему нужен постоянно. Я говорю: «Тебе же нужно, мне не нужно особенно, давай дом помогай строить!» Пытаюсь его к труду приучить. Он говорит: «Мне это неинтересно». Я говорю: «А мне неинтересно интернет проводить». ― «Ты мой родитель, ты обязан обеспечить всем необходимым. Интернет, телефон ― это необходимое». Какое это необходимое?! Унитаз ― это необходимое! А интернет этот… Такие споры постоянно у нас с ним ― переходный возраст. Суворов, говрят, за 10 дней Альпы перешёл, когда он перейдёт, не знаю. Анфиса подрастает, ей 9 лет, то же самое будет. У Ивана возраст этот закончится, а у Анфисы начнётся.

Мои альбомы. Тогда же не было цифровых фотоаппаратов, мы снимали на плёнку. Церковь в псковском стиле ― я на четвёртом курсе делал, всё вручную, тоже первое место на каком-то конкурсе заняла. Интерьер внутри с иконостасом…

Это часовня, которую я делал вне программы. Мне академической программы было мало. Нам давали задание на три месяца, я эту церковь делал за месяц, а остальные два месяца я не знал, что мне делать, проектировал часовни, потом пытался продать, никто их не покупал.

Дипломный проект ― вот такая красота. Мои студенты смотрели и спрашивали: «Как вы это делали?». Это всё вручную сделано, не на компьютере. Иконостас, к нему делал ещё дом причта, размещал функции: приходская школа, трапезная, книжный магазин, свечной ящик, даже пихал сюда подземные гаражи, будку сторожа. Прихожане приедут ― они же должны машины поставить куда-то. Картину рисовал зимой.

Оригинальные рисунки сохранились?

Да. Это у меня есть. С этим я, кстати, судился, потому что председатель приходского совета эту работу взял у меня, 400 долларов несчастному студенту не заплатил, опубликовал в газете, издал рекламный буклет и собрал большие деньги. Мне стало обидно, я подал на них в суд по авторскому праву. Все юристы и адвокаты удивляются, спрашивают, судились или нет. Я отвечаю, что судился. Спрашивают, с чем связано, ― отвечаю: с авторским правом. «Без адвоката?» ― «Да». ― «Это же очень тяжело!» Я говорю: «Мне это не стоило труда: авторская подпись есть на работе». Я на уши всех поставил: управу района Калужского Москвы, газету эту несчастную, присудили 1000 рублей газете, которая опубликовал эту картинку. Я просто не пошёл брать исполнительный лист, потому что считал, что газета не виновата: он принёс мою картинку и попросил напечатать…

Эту церковь построили в Хабаровском крае, я делал эскизный проект, они её сделали. Немного в другом виде, но она стоит в Хабаровском крае, был заказчик такой, лесопромышленник, он добывал лес, он просил сделать проект. Вот её освещали. Из лиственницы она построена, лемех сделан, деревянная крыша. Хотели золотые крыши сделать, я сказал, что не надо, давайте деревянные, как положено. Вот её основу кладут. На болотине её поставили ― там сплошь одни болота.

Это то, что я строил в Вологодской области: алтарь пристроил к церкви 19 века снесённой. Когда строили, нашли скелеты людей. Часто находишь скелеты людей, расстрелянных, в черепе дырки, ставили к стенке и расстреливали. Всё на извести, кирпич, белый камень, опалубку ставили, на неё выкладывали свод. Так это в конечном счёте получалась церковь с таким иконостасом. Всё это никому не доверишь. Ворота кладут, арки… Подряды сам брал ― не было так, чтобы продать проект и кто-то другой делает. Вот она с руин поднимается, церковь, постепенно. Была в таком состоянии. И то это мы уже крышу делали. Дырка была, такие были руины. Она в этом виде простояла 20-30 лет. Была школа, школа сгорела. Мы её воссоздали и восстановили. Для меня это вся жизнь. Может, лучшие годы моей жизни ― нулевые годы, когда было финансирование, были добрые люди: ведь это же восстанавливало церковь просто частное лицо, просто давал деньги. Зачем, непонятно. Было обидно видеть, когда местные, которые живут в деревне, не понимали, зачем это. Раньше были коммунисты, строили клубы. Сейчас пришли попы, строят церкви. Зачем это им надо?.. Пришёл КамАЗ с цементом, их зовёшь разгрузить, они просят деньги. Я говорю: вы живёте в квартире, я, чужой посторонний человек, звоню вам в дверь, и говорю: я вам плитку кафельную купил, от вас требуется помочь разгрузить ей. А вы мне скажете: а сколько ты мне заплатишь за то, что я затащу плитку в свою квартиру и бесплатно получу? То есть они не понимали, что для них бесплатно кто-то строит, свою лепту, хотя бы в виде разгрузки, они не могли внести. Когда такой же КамАЗ приходил в клуб и председатель колхоза просил их разгрузить, они разгружали. Им не заплатили деньги, но они всё лето будут бесплатно танцевать. Я говорю: вам строят церковь, вы будете ходить бесплатно всю жизнь! Нет, они не понимают… Это мы ставим крест на эту церковь. Со школы всех детей с уроков сняли привели ― знаковое событие.

А это я был штатным архитектором в Первой градской больнице, там церковь Царевича Димитрия, там был тогда настоятель Аркадий Шатов, сейчас он отец Пантелеимон, епископ Наро-Фоминский. В его церкви был миссионерский отряд, они ездили по деревням крестить людей. Меня просили сделать походную палатку, храм походный. Я её соорудил. Синженерил сам, придумал, изготовили: боковые стенки поднимаются, больше людей влезает, здесь алтарь с крестом. Собирался он за два часа. Если четверых людей толковых дать, то собирался он за час, разбирался за полчаса. Он мог в навес превратиться ― в случае непогоды закрыться. До сих пор он там и есть, до сих пор куда-то с ним ездят. Служба там идёт. Походная палатка так ставилась. Это с местными мужиками мы ставим. Сколько прихожан вмещалось. Цель была ― приехать, всю деревню окрестить, один раз в реке даже крестили ― макали, как в иордань. Раз было человек по 400. Столько людей туда влезало. С детьми работали. Приезжал недели на две-три священник, миссионерский отряд, с которым мне приходилось ездить. Оплатил всё спонсор, он же купил автобус, сделали багажник ― храм лежал наверху в сложенном виде. Садились в этот ПАЗик и ехали. Ехали километра за 2-3 тысячи, в северные районы, Архангельскую область, где церкви не было вообще никогда. По пути останавливались, застревали, нас КамАЗом вытаскивали. Я построил палатку, и мне приходилось с ней ездить, потому что её никто собрать не мог кроме меня.

Тут стоит одноэтажный дом частный на два хозяина. Я взял только совсем малую долю. У меня папок много.

Это формат А1?

Это да. Ноль. Они чертят их на планшетах, потом срезают, уши убираются.

Где они висели у вас?

На просмотр вешаем. Ставим оценки, потом снимаем. 2014 год. Писал, кто выполнил, для чего. Козлова Марина, Вахрушева Анна, преподаватель Уваров, ул. Савельича, дом 24. Это он же, но с дворовой части. Такой же буквой Г стоит.

Это Луковкиных усадьба. Тоже в жутком состоянии, оттуда сверху съехал художник, мастерская была. Это я носил оригиналы, сфотографировал, оригиналы в академии остался. Так они отмеряют методом триангуляции, потому треугольник ― жёсткая фигура, три размера дадут вам точку. Прямоугольник запросто может превратится в ромб, а треугольник никогда. Этим методам моя задача была их обучить, что им в жизни пригодилось, в работе. Деревянное здание на Октябрьской Революции, 56 стоит, красивое с наличниками. Так это приблизительно выглядело. Заставляли адрес писать, кто что, курс. Кроки все подписываются, передаются в архив. Если что-то в чертеже непонятно, они потом ищут размер в кроке, ищут того, кто чертил, могут разыскать и спросить, что ты наваял 15 лет назад, объясни нам. Вот они наличники мерят: если что-то сгорит, то можно взять и восстановить, было бы желание. Пока у всех желание только рушить.

Переулок Москворецкий, 4. Это 18 век, дом, где стенка сейчас отходит?

Да. Который в аварийном состоянии. Пока он не рухнул, я одним из первых загнал туда людей и померил: вдруг кто будет ломать.

Это объект культурного наследия.

Да. Надо восстанавливать, а не ждать, пока сам рухнет. Они ждут, пока рухнет, ничего не делают. Они входили вовнутрь, там окна позаколочены, в темноте мерили, фонарями светили. Это он же. Ул. Савельича, дом 40. Он же, другой фасад. Ул. Левшина, 16.

Как вы определяли, какое здание надо померить?

Профессиональным чутьём. Я вижу: памятник, отличаю 17, 18 век…

Вы шли от самых ранних образцов, которые сейчас под угрозой исчезновения?

В первую очередь мерили то, что в руинированном состоянии, что могут уничтожить, например. По-разному… Люди там живут, возьмёт, окно растешет, ему плевать, что это 18 век, ему света мало ― и всё.

Спасибо за ваш рассказ.

«Самый счастливый момент – мне 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное!»

Рассказчик: Анатолий Иванович Кузовкин.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 16 октября 2023 года.

 

Давайте начнём с самого раннего времени, которое вы помните, с каких-то ранних детских воспоминаний: что запечатлелось, что осталось в памяти? Где вы в то время жили? Где семья жила в то время?

Наверное, с такого времени скажу, о котором я не помню, но мне и родители рассказывали, и родственники. Родился я в Москве 18 августа 1939 года, так что ещё довоенного выпуска. Где я родился, там-то жили – знал по рассказам. Но однажды, уже мне лет, наверное, 17 было, у меня в Москве родственники жили, двоюродные братья, сёстры, тёти, дяди, я к ним постоянно наезжал. Однажды откуда-то возвращался я, и что-то в глаз попало. Прихожу к тёте Тоне, жила она с дядей Сашей, с мужем, на Варшавском шоссе. Она говорит: «Ты чего?» Я говорю: «Натёр, наверное». Она: «Ну-ка, посмотрю. Ух ты, нет, там что-то в глаз попало! Надо к врачу обратиться». Я говорю: «Я не знаю, где тут врачи, где больница?» Саша пришёл с работы, муж её. Жили они в большом корпусе, на четвёртом этаже, в коммуналке. Корпус рядом с фабрикой хлопчатобумажной имени Фрунзе. У них газета выходила, многотиражка «Фрунзовец», многие годы. Она говорит: «Саш, ты поужинал. Сходи с Толей в больницу, посмотри, глаз какой красный у него». И поднялись немножко по Варшавке, он говорит: «Вот это больница, а вот роддом, где ты появился на свет». Я не знал – ни отец, ни мама, не говорили об этом. Говорит: «Здесь мы тебя приняли. Уже потом нашли твои родители комнату или просто где-то угол в Расторгуева». Это по Павелецкой дороге минут 15 ехать, если сейчас на электричке. Через месяца два-три, наверное, мы уехали в Коломну, об этом-то я уже знал. В Коломне жил мой дед с бабушкой, отец – до того, как поехать в Москву работать, его старший брат Павел из Коломны в Москву перебрался. В Коломне с дедом и бабушкой жил младший брат.

В общем, мы переехали к ним в Коломну, на улицу Арбатская, дом 15. Нумерация дома осталась, но сейчас это новодел. Там стояло интересное здание, двухэтажное, на углу улицы Арбатской и Москворецкой. Буквально в субботу прошлую приезжали родственники известных наших земляков – генерал-майора Анатолия Ивановича Малофеева и писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Они на меня вышли, говорят: долго искали, в Интернете прочитали ваш материал «Венчается раб Божий» о том, как венчание прошло в церкви Воскресения (второе название её Никола-на-Посаде), нашли потом с трудом телефон мой. Позвонили: «Можно ли встретиться? Вы знали генерала Малофеева, в хороших отношениях с ним, дружеских были». Я говорю: «Лет 25, если не больше». – «Нам бы хотелось поговорить с вами. Вы бы показали места, связанные с жизнью Анатолия Ивановича Малофеева, его сестры Лидии Ивановны, которая стала женой писателя Соколова-Микитова». Вот они приехали девять дней назад, в субботу. Дождь, как сегодня, был. С ними часов пять или шесть провёл, по многим местам прошли. В том числе мы приехали и на улицу Арбатскую, у этого дома остановились. Я показываю: напротив, наискосок, стоит дом, на котором укреплены две мемориальные доски: здесь жил известный музыкальный деятель Александр Васильевич Свешников. А Елена Соколова ― праправнучка Соколова-Микитова и внучка Соколова – это ректор консерватории, он когда-то министром культуры был, приезжал в Коломну на Дни славянской письменности. Посмотрели на дом Свешникова, я говорю: «А вот тут когда-то был пристрой и семья Малофеева одно время жила. Бассеечка напротив, у дома. Когда-то рядом здание стояло, ныне уже новодел двухэтажный кирпичный, порт для своих нужд построил, потому что то здание ветхим стало. Бассеечка осталась, правда, она уже другой формы. Как раз на эту бассеечку выходило окно, где я когда-то в раннем детстве жил. Потом многие годы ходил сюда к деду с бабушкой, дядя мой жил».

Мы в этом доме прожили, наверное, года два. Практически до 1941-го, даже, наверное, пораньше отцу выделили жилплощадь на той же улице Арбатской, в доме № 1.

Кто выделил, чем занимался отец? Они переехали в Коломну, нужно было как-то устраиваться…

К деду, приехал, дед приютил его там. Работал в организации, связанной с выделением жилья, какая-то контора жилищная – он там плотником устроился, потому что до отъезда в Москву он работал на Коломзаводе, как и дед мой всю жизнь до пенсии, даже больше, на Коломзаводе работал. В доме № 1 поселились. Дом деревянный, крепкий, на три семьи был. Кому он раньше, до революции, принадлежал, я как краевед так и не выяснил.

 

Дед должен был взорвать Коломзавод

Получается, дом выходил на площадь?

По нашему коломенскому телевидению показали, что идёт ремонт в доме № 1 по Арбатской улице, двухэтажном. А тут оказалось, что под № 1 ныне существует несколько домов. Этот дом № 1, в который мы заселились в 1941 году, он сейчас носит № 1Г. Если вниз спускаться, в сторону Москвы-реки, с правой стороны. Дом 1 ныне кирпичный, угловой практически, а дальше 1А, 1Б, 1В и 1Г деревянный, и на нём укреплена мемориальная доска: в этом доме жил известный лётчик-истребитель гвардии полковник, дважды Герой Советского Союза Василий Александрович Зайцев.

Там родилась моя сестра младшая (я 18 августа) 19 августа 1941 года. Через какое-то время отца призвали в армию, и мы втроём, наша семья осталась, и плюс ещё две семьи. Но отца в апреле 1942 года комиссовали по болезни. Он вернулся сюда. Через несколько месяцев, в конце 1942 года, это я уже по рассказам отца знаю, пришли какие-то чиновники, то ли из горкома партии, то ли из горисполкома, и сказали: «Мы вас расселяем, три семьи, потому что этот дом понадобился кому-то». Кому, я пытался выяснить, дом-то хороший, красивый, в своё время там жила дочь Василия Александровича, дважды Героя, она работала в библиотеке, я её знал, и как-то заходил, и мой товарищ по школе, её муж, Саша Архангельский жил в этом доме.

В общем, предложил этот товарищ вот что: «Мы вам как фронтовику три предложения можем высказать, куда вас переселить». И поехали они по адресам. Один дом (он и сейчас стоит) у больницы, с остановки с трамвайной если посмотреть, четырёхэтажный дом – он торцом выходит на улицу Октябрьской Революции, тянется туда чуть ли не до улицы Гагарина. Вот в этот дом зашли: коммунальная квартира, одна комната, а нас четверо. Отец говорит: надо посмотреть, что ещё где-то. Ещё подъехали куда-то они: полуподвал. Говорит: маленькие дети в полуподвале?! Ему сказали: стоит один домик небольшой, уже несколько месяцев, может, и больше, там никто не живёт, если его подлатать, там можно жить. И поехали туда, в кремль, на улицу Пролетарскую, дом 8. Отец, говорит, посмотрел – стоит он заколоченный уже. Уже холодно, декабрь был. Две комнаты в этом доме, печка – отапливать эти две комнаты и рядом кухня. Почти половину кухни занимает огромная русская печь, но она не использовалась давно. Дальше чулан, подсобка такая. Он посмотрел, посоветоваться со своим отцом решил. Дед сказал ему: «Чего ты будешь в коммуналке ютиться? Какие там соседи, сколько их… или где-то в полуподвале… Это всё-таки деревянное здание. Если нужно, поможем чем-то». А дед в эвакуацию не поехал, остался, на Коломзаводе работал.

Я сейчас перескакиваю: года два назад мне позвонил заведующий коломенским архивом (мы были знакомы много лет), он уже не работает года полтора, там другой начальник. Он говорит: «Анатолий Иванович, нам принесли списки награждённых коломзаводцев медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Я читаю: Кузовкин Михаил Георгиевич. Вы не знаете, может, это родственник ваш? Я решил спросить у вас, поинтересоваться: список списком, а мы хотим для себя кое-что узнать об этих людях». Я говорю: это мой дед родной. Кое-что я ему рассказал.

Любопытный момент такой, когда Коломзавод в октябре 1941 года эвакуировался. Я-то не знал об этом, уже мой отец мне сказал уже, наверное, перед самой смертью. Деда оставили здесь с таким прицелом, что он на Коломзаводе остаётся, завод был заминирован, и если немцы придут сюда, то в том цехе, в котором он работает, он должен был подорвать то-то, то-то, то-то. Я ничего не знал о деде, до последних лет, года полтора-два только случайно выяснил. Внучатый племянник дважды Героя Зайцева собирает материалы о своём прославленном деде. Мы с ним стали встречаться, я кое-какие ему материалы передал. Мы даже фильм сделали для канала «Звезда» на телевидении, год назад, наверное, этот фильм проходил у них. И вот однажды я ему говорю: «Володь, у меня есть снимок деда: три офицера (офицеры ещё царской армии) в красивой форме стоят с шашками». Он говорит: »Можно посмотреть?» Я полез на антресоль, достал папку, снимок. Назвал фамилию, имя, отчество его, год рождения, год смерти. Он открывает компьютер, набрал что-то: «Так. Вот: участник Первой мировой войны, там-то был, был ранен тогда-то, лечился в лазарете таком-то, уже Рязанской губернии». Я впервые вижу! Вот так открывается дед мне со временем.

Из семьи никто не говорил, не рассказывал, это не обсуждалось?

Нет. Дед умер в 1964 году, на старом кладбище похоронен, бабушка – в 1954 году, мама моя тоже рано – 44 года ей было, я в армии служил – умерла. А с отцом о чём-то говорили, но вроде ладно, успеется ещё, тут рядом!.. Я какие-то поиски свои краеведческие вёл, посвящённые другим людям, а о себе… Так выяснил я. Любопытно, с этими домами что связано.

 

«9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони»

Как туда переехали, мне было 3,5 года. Документ я не так давно обнаружил, копался в завалах папок (где-то что-то мне отец оставлял), нашёл коробочку – там бумажка небольшого размера, написано: «От 30 декабря 1942 года, что вам выделена жилплощадь по адресу: улица Пролетарская, дом № 8». С 1968 года это улица Казакова. Кстати, любопытно: до 1921 года улица называлась Дворянская, потом Пролетарская и с 1968-го – Казакова. Отец работал (он несколько месяцев, пока не мог устроиться, плохо себя чувствовал, то и дело в больницу попадал) в такой артели, как в народе говорили «Артель имени 5 декабря». 5 декабря у нас сталинскую Конституцию приняли в 1936 году – наверное, артели такое имя дали. Он говорит: «Я плохо себя чувствовал, вроде я как и плотницкую работу знал. Мы, в основном, гробы делали, потому что умирало много людей – и в госпиталях у нас, и так, жителей».

Это про военное время он говорил?

Да, приехал он сюда в мае 1942 года, в эти месяцы жил здесь. И запомнилось мне: он, наверное, в этой артели с лошадью договорился, чтобы какой-то скарб перевезти с улицы Арбатской. У нас всего ничего было: стол, два стула, шкафчик (он долго у нас был!), кровать, кое-что из посуды, из одежды, – но всё равно. Доехали мы: сестра, ей год только с небольшим был, я постарше, вроде, хотел идти – мол, я большой! Какой большой! Посадили меня, доехали мы до кремля, разгрузились. Помню, заходим – влево двери высокие такие – три комнаты смотрят на улицу, две комнаты во двор. Меня привлекло, что стены какие-то серебристые. Я ближе подошёл. У окна, правое окно почти у угла было, думаю, что это такое есть. То рукой, языком ― иней!

Весь промёрз дом. Вы въезжали в холодный, получается, не протопили его?

А что делать? Пока документов не было. Такие половички (где-то я и у вас видел местного производства – из разных тряпочек, каких-то полосочек) были у нас, и мама с отцом эти двери занавесили. Печку растопил отец. И ещё маленькая комнатка была, тёмная, без окна, и все вчетвером в этой комнате. Печка прогрелась, стало тепло. Так мы стали обживать этот дом. Потом потихоньку отец его ремонтировал. В этом доме я прожил до 1988 года. Кстати, уже в редакции работал, как-то пригласил по какому-то поводу (наверное, у меня какой-то юбилей был), и подивились люди. Алёна приготовила всё, мы сели за стол. Говорит редактор: «Что у вас, воды нет?» Я говорю: нет. «Как так?!» Я говорю: за водой ходим или по нашей улице – это метров 200 с лишним до Кремлёвской туда, или к Блюдечку, к 3-й школе, там бассейка стоит. «А туалет где?» Я говорю: 20 метров во дворе. «Газ-то есть?» Я говорю, отец провёл, я в армии был. «Надо что-то делать…» В общем, поставили на очередь. Это в 1979 году было, 40 лет, наверное, прошло. И очередь двигалась медленно, и только в 1988 году выделили квартиру на Огородной улице, с той поры я адрес сменил.

С какими чувствами уезжали из этого дома? Жалко вам было?

Конечно, жалко! Все детские годы и юность там прошли, и женился там, и сын появился там. У нас там маленький участочек был. С этим участком интересное что произошло. Это уже, наверное, летом 1943 года. Вышел во двор. Ворота, забор был небольшой, соседний дом, красивый дом под номером 8А стоял, и во дворе ещё стоял деревянный дом 8Б ― под одним номером три строения. Выхожу во двор, лето, идёт старичок какой-то с ведром помойным, подходит почти к нашему дому. А там яма была вырыта – выбросил нечистоты туда. Через некоторое время смотрю: отец приехал на какой-то подводе, один раз, два, три ― с кем уж он договаривался, не знаю. В общем, эту яму засыпали, и отец сам, как потом оказалось, с домуправом была договорённость, уже туда дальше, за эти строения, выкопал там выгребные ямы, и стали сбрасывать мусор туда.

На этом месте 9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони, грушовки. Почему мне запомнилось: приехал из Москвы (я рассказывал, он в больницу меня водил с глазом) дядя Саша, он участник войны, ну, приехал он сюда, вроде бы, отдохнуть на свежий воздух, с гармошкой. И вот мы 9 мая посадили четыре саженца. Кстати, в этом году с Сашкой, сыном, ездили туда (ему сейчас дом этот принадлежит): смотри-ка, яблоки ещё наверху! Несколько яблочек…

В честь Победы вы посадили?

Дело к тому шло, мы с утра посадили эти яблоньки, а тут и сообщение – рядом громкоговоритель, на площади Двух Революций, 200 метров. Когда демонстрации проходили, ещё что-то – громко вещали! Нам всё слышно было хорошо. Мы знали, что объявлен сегодняшний день Днём Победы, праздник! И тут решили, отец говорит: «Надо, наверное, нам собраться, деда пригласить». Мы с ним отправились на Арбатскую улицу. К вечеру пришли дед Миша, бабушка Маша, младший брат отца Коля, он уже на Коломзаводе работал, лет 16-17 ему было. Недалеко, на Посадкой улице, мой крёстный жил с женой, их пригласили. Кто-то ещё пришёл… В соседнем доме старенькая учительница жила, она одинокая была, её пригласили. Снимок остался. У отца был знакомый, жил в Брусенском монастыре (тогда адрес был такой ― переулок Советский, сейчас все дома снесены практически, только три кирпичных осталось), недалеко от входа. Фамилия его Владимиров, Владимир Владимирович, это я уже позже узнал. Это известный по 1920–1930-м годам фотограф-краевед, и старые книги выходили ещё в 1920-е годы, хорошая книга «Коломна» называлась – там его фотографии в качестве иллюстрации использовались. Он сфотографировал: мы сидим все за столом. Мы так не раз на праздники у нас собирались, площадь позволяла – мы её называли большая комната, размещались все.

Фотография сохранилась?

Сохранилась, я не знаю, где. Я готовил к 75-летию музея Боевой славы, там творческий вечер мой был, посвящённый юбилею, и три выставки открывали там: выставку живописи, выставку книг моих и выставку фотографий мох. Тогда-то мы использовали там и эти снимки. Где-то наверняка есть, но не попадалось. Надо было мне недавно кое-что найти, у меня в одной комнате вообще до потолка всё завалено, а когда разбираться, не знаю. Снимок интересный. Главное, он чётко выполнен, профессионалом. Хотя позднее он приходил каждый раз по какому-то поводу, отец приглашал его: то родственники приедут то из Сибири, то из Москвы. Он фотографировал, но уже, наверное, возраст и глаза подводили его ― не такие чёткие снимки получались. Но любопытно было. Я так представляю, на столе, что стоит: вино, бутылка водки и закуска. Мама всегда готовила… и красный и светлый, смотря из каких фруктов готовила, типа желе, кусочками нарезано.

Это как десерт?

Шут его знает! Такое у нас столе было, когда детьми были, вкусно!

Из каких, не помните, фруктов, ягод?

Яблоки, само собой, яблок было много, наверное, крыжовник, может, смородина, потому что в памяти осталось что-то такое белесое, зеленоватое, такого красноватого цвета… Как мармелад что ли… Плотная структура, как мармелад кусочками нарезано было. Там, наверное, три тарелочки лежали.

Вы не подглядывали, как мама это делала?

Мне 5-6 лет было! Ещё там картошка, капуста…

Это был взрослый стол, а для детей отдельно делали?

Детей никого не было, мы с сестрой на снимке только, больше никого не было.

Когда семья собиралась, кроме вас двоих с сестрой, никого не было?

У деда с бабушкой только Николай был, младший. Кстати, бабушка не родная, потому что, когда Николаю было год-полтора года, мама его умерла (мама и моего отца, и дяди Паши), и дед женился второй раз, и Коля её считал за родную маму, так она его и воспитывала. У моего крёстного с женой детей тоже не было. Так что маленьких больше никого не было, одни мы.

Вы начали рассказывать о том, как стол выглядел: бутылка вина, бутылка водки. Это бутылками стояло или переливали в кувшины?

Бутылками. Я помню, одна бутылка как-то она так стояла… Тут сидел отец, мама, Тома сидела, моя сестра, у отца на коленях, и я тут рядышком. И эта бутылка на столе загораживала сестру, и когда куда-то (то ли для книжки…) я хотел использовать этот снимок, думаю: вроде можно убрать бутылку, оставить только семью… Но, по-моему, так это и оставили в какой-то книжке.

Вы помните это застолье сами или больше по фотографии?

Помню только, весело было! Дядя Саша из Москвы с гармошкой приехал, посидели, потом пошли на площадь. Тут народу было много! Трансляция шла, то ли нашего радиоузла, песни неслись, иногда из Москвы что-то передавали, иногда включал наш радиоцентр коломенский. Он размещался – вон здание на углу стоит, где сейчас почта, улица Ивановская.

По какому случаю ещё семья собиралась? На какие праздники в то время, в 1940-е, когда вы были маленькие?

Отмечали дни рождений родителей и наши. Мама пироги любила печь, я хорошо это помню, и в школьные годы и уже позже. Мы, кстати, начиная, наверное, с года 1947 приспособились пускать на зиму водников, мы их так называли ― это работники коломенской пристани. Иной раз зимой вставал быстро лёд, река замерзала, и некоторые корабли, пароходы, баржи, приписанные к Москве, к Нагатинскому затону, практически оставались здесь, потому что могли вмёрзнуть. Закрывали быстро шлюзы с Северского до Москвы, и судёнышки оставались здесь зимовать. И помню, два молодых человека – тогда они казались мощными такими парнями. Они в те годы все ходили в форме, не в морской, а в речной форме: у них летом были фуражки, тельняшки. Одного звали Юра, я это запомнил, а второго нет. Запомнилось, как они ходили за водой: санки были – ставили бачок, ведро и отправлялись или к 3-й школе или к Кремлёвской улице. Потом они привозили воду вечером и устраивали прогулки для нас:меня, Тамару сажали на санки и по этой улице катали нас. Но они один сезон зимний прожили и потом больше в Коломну не заявлялись. Мы их не видели.

Они снимали у вас угол в доме?

Они снимали тёмную комнату. Отец к этому времени уже подлатал венцы, где соединяются брёвнышки снизу (всё прогнило). В большой комнате два окна выходили во двор, одно окно он забил полностью, так что теплее даже от этого стало.

Были у нас очень хорошие отношения. Мы дружили много-много лет, практически до последних дней моих родителей и этих товарищей, муж и жена по фамилии Пронины. Иван Иванович Пронин ― его так и жена его называла, не Ваня, а Иван Иванович,из уважения. Он участник войны, в боях под Киевом участвовал, там в плен попал. И я запомнил 1949, наверное, год. У нас стали портиться отношения с Югославией. Я во втором классе учился или в третьем, мне как-то далеко было до Югославии… А Иван Иванович рассказывал о том, как в концлагере с ним вместе находились бойцы югославской народной армии, и он очень хорошо о них отзывался. Кстати, прошло много лет, наверно, в 1965 году учреждена была медаль за оборону Киева. В годы войны несколько медалей за оборону, за взятие городов было учреждено, а это только в 1965 году такая медаль. И помню, Иван Иванович как-то зашёл (им уже выделил квартиру на улице Ленина) с этой медалью, говорит: «Из военкомата иду, хочу показать». Мамы уже не было у меня, отцу похвастался, по этому поводу они присели, обмыли. Ему эту награду, вручили спустя много лет.

Вы сблизились с супругами на почве, что они у вас жили какое-то время?

Они зимы три-четыре жили.

Кем они были по профессии?

Иван Иванович был начальником пристани в Бочманове. Вначале они ходили на пароходе «Сигнальщик», и был ещё пароход «1 мая», в народе его звали «Маёк». Он ходил из Коломны, отсюда, по Москве-реке и вниз по Оке. А «Сигнальщик» вверх по Оке до Белых Колодезей. Это пассажирские пароходы были.

Маруся (жена Ивана Ивановича – ред.) ― матрос, она так числилась. Мы её звали Маруся в нашей семье, взрослые и дети. Иван Иванович – с уважением, он и войну прошёл, такой тяжёлый путь был у него. У них родилась дочка первая, Валя. Я, наверное, в третьем классе был, они третий год жили у нас. Валю до сего дня я знаюсь, живёт здесь у остановки трамвайной «Площадь Двух Революций» с мужем. Ни Маруси, ни Ивана Ивановича уже нет. Брат младший у неё в Воскресенске живёт.

 

«В одну ночь проснулся: окно большое – всё в красном цвете!»

Запомнился такой момент. В третьем классе я учился. В декабре Тома заболела скарлатиной, тогда поветрие такое шло, тяжёлая болезнь. Мы с мамой с утра сходили на рынок – сейчас авторынок, а тогда колхозный был. Она купила там молока, ещё что-то такое, чтобы приготовить и в больницу сходить к Томе. Я помню, возвращаемся, веточку увидел такую… 25 декабря было. Я подобрал эту веточку, но мама говорит: «Папа привезёт ёлочку ближе к празднику». Ну, я с собой захватил её. Маруся была дома с Валей, она только что родилась, месяца, может, три-четыре ей было. Иван Иванович на работе, мой отец на работе. Мама говорит: «Ты смотри, слушайся Марусю». Я говорю: «Буду слушаться, конечно». – «Далеко не ходи!» – «Да нет, я буду кататься на коньках». Я привязал коньки, «гаги» такие были (обрусевшее название коньков норвежской фирмы «L.h. Hagen & Co. Christiania» – ред.), на валенки, закрутил хорошо. Где Ямская башня, отсюда видна, сплошной стены не было, можно было с площади прямо пройти по этой улице (сейчас она Святителя Филарета называется, а тогда называлась переулок Мешкова, потом стала улицей Болотникова, такие переименования шли). Если отсюда идти, справа Ямская башня, и с правой стороны бугор большой, мы называли это горкой, и с этой горки можно было кататься, прямо выезжать на улицу – машин было мало – на санках и на коньках.

И вот на коньках разгонишься – и вниз, если ветерок, то чуть ли не до 3-й школы можно было доезжать! Если ледок, поверхность такая скользкая. Рядом дом № 1 стоял по улице, угловой тоже, и какие-то хозяева решили пристрой делать, привезли брёвна, уложили их. И вот я катался с ребятами, смотрю, у меня что-то развязался один конёк. Я присел на бревно на это, нагнулся, затянул как следует конёк и слышу: «Толька!» Глаза открыл – мчатся на меня сани, вот такого размера, человек пять на них сидят, ребята не наши, они с той стороны откуда-то приходили. Как металлической обводкой мне по ноге! Только – хрусть!.. Думаю: «Ой…» Но тут с нашего двора были ребята: Валера Сударев, он на санках был с двумя палками, и Мамулин Валерка. (Те ребята сразу санки схватили свои большие и в горку бежать, убежали.) У меня в глазах темно, ногу больно. Так они помогли – на санки меня, до дома довезли, постучали. Маруся вышла: «Чего такое? Ой… Сейчас Иван Иванович придёт на обед, подожди!» Минут через пять пришёл. Она говорит: «Давай в больницу – смотри, у Толи чего-то с ногой». Он хотел валенок снять. Я говорю: «Ой, больно-больно!» Он меня ухватил на закорки: «Сейчас в больницу поедем!» Тоже запомнилось, какие моменты. Идём, ближе подходим уже к Ямской башне, но я не знал, что она Ямская – башня и башня. Девчонки навстречу идут, мои одноклассницы, в монастыре жили, не в Брусенском, а где сейчас женский монастырь (Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь – ред.), он был мужской (а Брусенский женский был). И смотрю: они так глянули на меня. Думаю: «Это теперь они завтра в школе расскажут – большой малый, а его на закорках носят». Не по себе стало.

До трамвая дошли. А трамваи ходили сцепом, два вагона, длинные-длинные, и в этих вагонах, как в метро, сиденья были друг против друга. Иван Иванович вошёл, народу много сидело, какой-то мужчина с женщиной встали, и он меня прям усадил вдоль сиденья, у кабины водителя. Я постанываю. Какой-то мужчина говорит: «Ты чего, герой, стонешь? Мы на фронте то-то!.. Держаться надо!» В общем, до больницы доехали, идём, и навстречу мама, она уже с дочерью увиделась, поговорила. Естественно плакать: «Что такое?!» Определили меня в больницу, мы звали её диспансер, там хирургический корпус был. Здесь, наверное, приняли меня, посмотрели – и сразу туда переправили, и там оперировали: открытый перелом. У меня и сейчас остались такие большие шрамы. Я лежал несколько дней, и как-то мне показалось, в одну ночь: проснулся, темно на улице, окно большое – всё в красном цвете! Наверное, температура была. Я понял, что температура была, когда определили, что я тоже подхватил скарлатину. И меня на носилки, в другой корпус, он двухэтажный, стоит до сего дня – если на трамвае ехать от площади Двух Революций и дальше туда, там овраг есть такой, и последнее двухэтажное здание (чуть подальше уже семиэтажка стоит) – там со скарлатиной лежали, инфекционные, туда определили меня, и там ещё 40 дней отлежал.

Отец на работу ходил, а мама каждый день ходила навещать меня. А цоколь высокий, не видно ничего. Отец сделал лесенку, и чтобы не очень тяжёлая была, но всё-таки там несколько ступенечек, и мама с этой лесенкой (может, она там оставляла где-то, потом подставляла) – хоть в окно помахать рукой, спросить, как чувствую себя… не слышно, уже декабрь-январь. То есть через окно общались, никакого такого открытого доступа не было.

Запомнилось, что три человека лежали ещё. Один из монастыря (мы так и называли – монастырь), Славка звать его, потом много лет я с ним общался. Когда расселяли монастыри, он уехал в Колычёво, много лет уже не вижу его. И ещё один лежал, повзрослее, лет 15 ему было. Ему принесли книгу «Приключения Гулливера». Такого формата большого, иллюстрации красивые! Я помню, эту книгу листал, читал уже в третьем классе. Я в школе три месяца не учился – январь, февраль, март, – каникулы закончились, и я только появился под последок третьего года обучения. Но выдали мне… тогда дневники были в последующий год такого формата, а это у нас самоделки – вырезали из тетради половиночку и сами писали дни, какие уроки… Но закончил третий класс.

 

Съёмкам помешали самолёт, пароход и поезд

В какой школе вы учились?

Где сейчас краеведческий музей, это была начальная школа № 8. Когда проходили съёмки фильма «Шведская спичка», Валька, который жил во дворе, где Райпотребсоюз, говорит: «Ты давай-ка пораньше приходи, мы там во дворе встанем и будем наблюдать». И вот я наблюдал оттуда: этот товарищ с шашкой выбегал, перебегал улицу, стучал в металлическую дверь, открывалась защёлка (такая металлическая пластина), что-то показывалось там: чего, мол, нужно? «Сообщите: убили того-то!» – по сценарию-то, по рассказу Чехова. Я уже потом, через годы, узнал, что специально для того, чтобы этот сюжетик снять, прорезь сделали в металлической двери, и на петельках открывалась заслонка эта, она многие-многие годы была на двери. Когда стали переезжать из краеведческого музея туда, ремонтировать здание, убрали эту металлическую дверь. Я директору Арзуманову Аркадию Сергеевичу говорю: «Куда дели?!» – «Да шут её знает! Новую поставили». Я говорю: «Аркадий, какой сюжет интересный для экскурсий! Рассказывали бы, как всё это происходило». – «Ох, я не знал…»

Когда я рассказывал, как на коньках мы катались, если как-нибудь посмотрите по телеку «Шведскую спичку», да можно и в интернете увидеть, там показано, как скачет этот гонец в город сообщить о происшествии. Вначале съёмки проходили у нынешней платформы 113 км, потом вдоль Москвы-реки, затем на берегу, у Блюдечка (монтаж был, в разное время эти эпизоды вставляли) и у Ямской башни. Такой эпизод хороший: мчит, грязь, весна, у этой Ямской башни навстречу какие-то женщины идут, они отпрянули от лошади. Две женщины, одна на коромысле несла два ведра, и вот эта горочка – по этой горке, по склону, были проложены две тропки. Помню, мы всегда по этим тропкам бегали, чтобы не по дороге идти. В том фильме очень хорошо посмотреть: ага, вот она, тропочка наша!

Ещё такой эпизод. В какой-то день мама говорит: «Предупредили вчера нас, чтобы мы завтра по такой день не выходили со двора на улицу – будут съёмки проходить здесь». Наш дом стоял, этот красивый дом (там пять или шесть семей жили, более 50 человек), деревянная изгородь и ворота красивые-красивые (я снимки отдал архитекторам, но они всё-таки близко к оригиналу не восстановили их). Высокие ворота, тяжёлые ― мы их редко отрывали. С двух сторон от ворот к нашему дому дверца… пошире дверь такая была, и с другой стороны дверь. С нашей стороны ей не пользовались, а с правой стороны, к другому дому под номером «А», мы выходили. Думаю, ладно. А посмотреть-то хочется! Как раз, наверное, выходной был в школе, воскресенье, по всей вероятности. Одно-то окно осталось у нас, во двор которое выходило – я к окну прилип. Вдруг дверь открывается, калитка, приходит женщина в интересном таком облачении и мальчишка с ней. И вот они стоят, стоят, стоят… Видно, сигнала ждали. Потом им кто-то сказал (помощник режиссёра или кто), они дверь открывают, и я увидел: выходят на улицу, вдруг из-за угла на полном галопе на бричке товарищ какой-то выскакивает по нашей улице, а грязи было много, во все стороны вода, грязь полетела на женщину с ребёнком, и дальше!.. Думаю: интересно, и наш дом вошёл в фильм.

Этот фильм вышел на экраны в конце лета 1954 года. Я с сестрой и с родителями приехал в Серпухов, там мамины две сестры жили. Уговорили тёток-то: кино идёт у вас, «Шведская спичка», там наш дом показывать будут, пойдёмте! Пошли. Сидим, смотрим, как проезжает этот гонец мимо Ямской башни, по этой улице сворачивает на нашу – и всё. Следующие уже кадры, как он бегает между нынешним Райпотребсоюзом и краеведческим музеем. Вырезали, как часто бывает, по каким-то причинам.

Как относились к этим съёмкам? Как к беспокойству лишнему, или это с интересом воспринималось?

Больше с интересом. Заранее нас предупредили, что не выходите тогда-то, потому что тут съёмки пойдут. На Блюдечке (название места недалеко от слияния Москвы-реки и Коломенки, сквер – ред.) любопытно тоже получилось. Там два моих школьных товарища жили – Коля Ларин и Володя Королёв. Дом, где жил Коля Ларин, снесён, а где Королёв – его называют в литературе краеведческой Дом соляного пристава – с высокой крышей, напротив краеведческого музея он стоит. Мы у них там во дворе притулились. А подготовка ведётся прямо на самом обрыве Блюдечка. Дальше асфальтированная полоска, её асфальтировали, благоустройство уже проводилось в 1953 году, больше ничего на Блюдечке не было, правда, деревья высокие росли – тополя и, в основном, вязы, и даже один серебристый тополь как-то выделялся. Мы смотрим: большая пожарная машина подъехала. Этот асфальтированный тротуар такой, для того чтобы ходили люди, любовались Москвой-рекой, далями… Асфальт был положен в прошлом году, а тут земли привезли накануне. Была клумба посередине примерно, и от этой клумбы вниз хорошая, красивая беломраморная лестница шла вниз, спускалась к реке, но она не до самой реки, просто на откосе оврага. На эту клумбу ещё земли поднасыпали. А пожарные зачем приехали? Они кран открыли и из шлангов стали поливать эту землю, клумбу – такую грязищу развели! Через некоторое время появляются две фигуры. Одна на коне, в обмундировании полицейского, второй какой-то товарищ, которого вели под конвоем (я уж не помню, как этих героев звали). Идёт, руки сзади у него, грязь, склизко, и на этот бугорок он вроде ступает, оскользнулся, чуть не упал!.. Его конвойный подгоняет. Вроде прошёл, кто-то кричит в рупор: «Отставить!» Потом съёмки повторяются. Думаю: в чём же дело? (А мы тут бегаем, слушаем.) Корабль вышел на реку! Подождали, пока этот корабль прошёл, там уже крутой поворот, Пьяная лука, потом туда к Бобреневу монастырю и дальше. Повтор. Опять эти идут, прошли… «Отставить!» В чём дело? Самолёт появился! Коробчеевский аэродром, По-2 летел. Третий момент, оказалось, дали видны – и длинная цепочка с цистернами… Товарный поезд шёл! В общем, три раза я видел, как прекращали съёмки. Но потом в фильме очень эффектно прохождение конвойного с арестованным было. Думаю: я участвовал! Ну, в школе-то нагорело, конечно, нам. Школа прямо на берегу этого сквера стояла.

 

«С подачи Марии Ивановны всю жизнь поиском героев занимаюсь»

Чем школьные годы запомнились?

8-я школа была смешанная, там и мальчики, и девочки учились. Мне запомнилось 1 сентября 1947 года. Во-первых, я поступил восьмилетним уже. Почему мама меня не отдала? Худенький, маленький… Тогда, после войны, если плохо себя чувствовал будущий ученик, то и с восьми лет можно было. Она в школе узнала, об этом: ничего, ещё год побудет дома.

На территории там ещё двухэтажное здание кирпичное стоит. Когда мы собрались первого числа на территории, представили нам учительницу, Марию Ивановну Уварову, и она сказала: «1 “В” класс, пойдёмте за мной». Привела во второе здание на второй этаж. Начала урок…это сейчас уроки мужества проводят, или по-другому называют – она такой урок с нами провела, сказала: «Вы, наверное, ребятки знаете, что только что окончилась Великая Отечественная война. Мои бывшие ученики многие участвовали в войне, некоторые, к сожалению, погибли. Я очень горжусь, что мой ученик Миша Катуков стал дважды Героем Советского Союза». Мы, ребята, как-то интересовались этим, слышали, что такое звание Героя Советского Союза, тем более сосед мой был Герой Советского Союза, в доме 6 жил. Она говорит, что он генералом стал, ещё что-то рассказала. Потом говорит: «Если хотите познакомиться с нашими коломенцами – Героями Советского Союза, сходите в краеведческий музей. Он находится там, где трамвай кольцо делает, последняя остановка трамвая».

Я, естественно, заинтересовался этим, и мы с родителями в выходной пошли в музей. Действительно, увидел щит небольшой, может, с этот стол, поменьше даже, как лист ватмана, и там портреты 10 или 12 Героев Советского Союза: Зайцев Василий Александрович, Катуков Михаил Ефимович и ещё некоторые. Прочитал (или родители прочитали), что там написано, меня это заинтересовало, и с подачи Марии Ивановны Уваровой я заинтересовался и всю жизнь поиском героев занимаюсь. Если в 1965 году было известно, что с Коломной и Коломенской землёй связано 18 Героев Советского Союза, то в позапрошлом году удалось мне выяснить, что ещё один, 57-й Герой Советского Союза имеет отношение к Коломенской земле. Я в «Угле зрения» о нём написал.

Недавно кто-то мне позвонил и сказал, что выложена в интернете какая-то статья о нём – то ли правнуки написали… и со ссылкой на мою публикацию. Думаю, как-то надо с кем-то договориться, в интернет зайти и посмотреть, что за статья любопытная.

И вот Марью Ивановна я запомнил. Жила она в монастыре мужском, сейчас это уже женский монастырь. Так наш двор, а так монастырь тянется от улицы Лазарева до нашей улицы, сейчас Казакова. Её окошко выходило прямо на наш второй этаж, на наш двор. Она иной раз говорила: «Толя, чего вы там хулиганили вчера? Почему на вас ругались взрослые?» Мы вроде не хулиганили… ребята кричали, может, бегали… Я много лет разыскивал её, она уехала вскоре из Коломны, сказали, что кто-то из родственников её увёз. Жила она до приезда в Коломну в селе Большое Уварово Коломенского уезда. Я лет уже 25 в Бояркино приехал, они хорошую экспозицию в своей школе бояркинской сделали, посвящённую Катукову, и школе присвоено имя Михаила Ефимовича Катукова. После этого не раз у них там был. На общественных началах музей действует, и директором тоже на общественных началах учитель географии. Я про Уварову у него интересовался, он говорит: «Только снимок общий с детьми, она ещё молодая была. И второй снимок мы отсюда пересняли, увеличили, он размытый такой…» Я говорю: «Можно мне хотя бы копию!» Больше нигде, ничего найти не можем.

Это тот человек, который повлиял на вас?

Да. Её рассказ повлиял, потом хождение в музей. Последующие учителя заинтересованные краеведением были, и в 3-й школе. В этой школе-то я четыре года отучился, через два года Марья Ивановна ушла, молоденькая учительница появилась в третьем классе у нас, я у неё учился до декабря. В четвёртом классе ещё смена – молоденькая учительница, звали её Лидия Анатольевна, вышла замуж, стала по фамилии Пастухова (на кладбище я знаю, где похоронена, захожу туда). В четвёртом классе ещё смена учителей произошла – по фамилии Громова стала.

Поступили мы, мальчишки, из этой школы учиться в школу № 3, базовая школа Коломенского учительского института. Мужская школа была, только одни мальчишки там. В 1951 году.

Прямо весь класс, только мужской состав, мальчиков, перевели в 3-ю школу?

Нет, не весь класс. Не только из моего класса в туда влились, в 5 «В», но некоторые учились там, в 3-й школе, в начальных классах, разбавили нас, из других школ: 6-я школа была на улице Савельича, оттуда некоторых ребят бросили нам.

 

«Попали мы в бурсу!..»

На первый урок в пятом классе пришёл высокий мужчина, красавец такой, мощный: «Звать меня Виктор Васильевич Вагин. Я у вас буду классным руководителем, я буду у вас преподавать русский язык, литературу и немецкий язык». Прохаживается по рядам и говорит: «Если кто будет плохо учиться, если кто будет нарушать дисциплину, я буду вас учить уму-разуму при помощи пальца». Показывает ручищу такую! Пальцы!.. А нас с пятого класса по седьмой включительно всех наголо стригли – указание такое было директора школы. И он пальцем одному как дал по лысине! И указку берёт за тонкий конец… Попали мы в бурсу!.. В той школе совсем другие были условия. Говорит: «Дневники у всех есть?» Кто сказал, что нету. «Чтобы завтра были! Иначе…» Погрозил. «Открывайте дневник. Сверху видите расписание? Будете вписывать так: русский язык, рядом – Вагин Виктор Васильевич, литература – Вагин Виктор Васильевич, немецкий язык – Вагин… Другие вписывать будете. Теперь сверху отсюда напишите, я буду диктовать каждому: моё рабочее место номер…» И идёт вдоль, начал он с того края стенки, где дверь, а я сидел на последней парте с Вовой Сёминым, у окна, и пока дошёл до меня: «Так, Кузовкин Анатолий, пиши: номер 55». 55 человек в классе было! С ума сойти!

Это какого размера классы должны были быть?

Класс стандартные.

Как же вас рассаживали?

Четыре ряда были в начале, потом, через некоторые дни, три ряда оставили. Но кое-где маленькие ребятки были – на первых партах по три человека сидели. Если взять три ряда, средний ряд, его стол, а вот эти ряды, первая парта аж за учителя заходила, почти к стене. Здесь проход был.

Все места свободные парты занимали.

Все. Но буквально через несколько недель у нас поредели ряды: некоторые выпущены в четвёртом классе, но знания такие, что их опять отправляли в четвёртый класс, а некоторых, из-за того, что очень хулиганистые были, отправляли в какие-то спецклассы, спецшколы…

По какому принципу попадали дети и оставались в 3-й школе? Почему не всех ваших одноклассников из начальной школы перевели сюда?

Нет, почему, всех! Я не так немножко сказал: в нашем классе были девочки и мальчики. Девочек в 7-ю школу отправили, а мальчиков-то осталось уже… если там нас было 36, допустим, то 18 мальчиков. Поэтому разбавили уже в 3-й школе мальчишками. Некоторые ходили из 6-й школы: Бобренево напротив, бобреневские ребята ходили пешочком учиться сюда, в 3-ю школу. С некоторыми я познакомился. Я упомянул дом соляного пристава, там Володя Королёв, на две семьи был дом. Вторая половина – Ланины жили. У Константина Ланина дочка красавица была, со временем она стала женой товарища, который жил в Бобреневе, учился в 3-й школе. Как же его фамилия?.. Выпало… Он заслуженный рационализатор России, заслуженный изобретатель СССР. Кстати, он и ещё один товарищ, он художником работал в депо трамвайном, мы лет 15 назад устроили выставку в «Доме Озерова». Валентин… Он акварелью увлёкся. Я, в основном, маслом. И тот товарищ, у него и графика была. Директор Дроздова спрашивает: «Как назовёте свою выставку?» Сидим, думаем, а я говорю: «Давайте “Трое непохожих”». Под этим названием в «Доме Озерова» прошла выставка. Это я сейчас опять вспомнил тот дом, где он жил.

Бобреневские отличались от коломенских?

Отличались, конечно. Да даже два монастыря – один монастырь мужской, а этот женский сейчас, Брусенский, они друг с другом враждовали, хотя и тут в одной школе, в 8-й, учились и в 3-й. Но я как-то поддерживал дружеские отношения и с этими ребятами, и с теми. Потому что в 3-й школе с удовольствием занимался спортом – в гимнастической секции был, лёгкой атлетикой занимался. С третьего класса рисованием увлёкся, в Дом пионеров ходил, там и отсюда ребята занимались, и из этого монастыря. Юра Курчевский жил, где пчеловодный завод был, сейчас он в Радужном находится, а он находился на улице Лажечникова, – Юра там, в этом здании, жил.

И потом, в армии когда служил, ребята разных характеров – они с уважением все относятся к тем, кто чем-то выделяется. Я рисовал везде, если надо что-то такое выполнить – делал, невзирая на то, что служба идёт. Или я фотографировал. И никто никогда, даже тут когда школьниками были, не обижал.

Если и возникали стычки, скажем, на районе, что могло стать причиной этих стычек?

В 8-й школе был мой хороший друг Лёва Иванов, я с ним в одном классе учился. Его мама работала уборщицей в 8-й школе, а жили они (если сейчас пойти, по-моему, сейчас окна заложены там) в полуподвале. Я жил здесь. Если квадрат наш взять (улица Лажечникова, улица Лазарева, сейчас святители Филарета и наша Пролетарская), я чаще всего так и делал – по диагонали тут 5 минут пройти до школы, быстрее. Однажды чего-то мы с Лёвой делали. По-моему, Лидия Анатольевна решила поставить сценочки из Пушкина: там 33 богатыря выходили… по сказкам Пушкина, но не полностью. Она предложила нам: «Ребята, можно из папье-маше сделать шлемы, мечи. Вы во внеурочное время, мечи строгайте, чтобы не просто палки были у вас в руках». И мы с Лёвой у него во дворе, практически в школьном дворе, или у меня тут строгали, все мечи сделали, потом раскрасили их серебряночкой. И чего-то повздорили с ребятами из этого монастыря. Практически одноклассники мы были. А уже зима, снега много было, и сначала снежками (но снежки уже слежавшиеся такие, даже не снежки, а комки льда) стали бросаться. Мы на них: «Вы что, с ума сошли?!» Перепалка, потом в рукопашную пошли. У меня с раннего возраста только заденешь по носу – кровь быстро шла. И меня кто-то с силой ударил, у меня кровь покапала, а тут снега много… Прекратили всё это. В нашем классе Роза Айзатулина была, в этом монастыре жила (сейчас Ново-Голутвинский), по Кремлёвской улице, где монашки расположены, их кельи. Мы его называли «татарский дом» – там много татар жило. Вот она из этого дома, снегом всё меня, говорит: «Ой-ой, давай до дома проводим». Я говорю: «Ладно, пройдёт!» Мы с Лёвой пошли. На следующий день никаких у нас неприязненных отношений с этими ребятами не было.

Что касается бобреневских, они как-то особняком держались. Потом уже, к седьмому классу, вроде, нормально. Иной раз задиристые попадались. Но никаких, по большому счёту, выпадов ни с их, с нашей стороны, городских, не было.

 

Сталинский зачёс

Ещё любопытный момент. Некоторые по два-три года за семилетку сидели в классах. Заканчивали они семилетку – уже и по 17 им лет, и 18 некоторым, огромного роста ребята были. Всех директор школы Василий Никитич Новиков обязывал под нулёвку стричься. Мы стали доказывать: «Мы на танцы уже ходим, там думают, что мы проштрафившиеся, бандиты лысые!» – «Нет, нет, нет!» Мы решили: пойдём после школы к учительскому институту (где сейчас 7-я школа, у Пятницких ворот), встретимся с директором института, Арсёновым.

Аксёнов, может быть?

Аксёнов после него был, в пединституте ректором. Учительский институт – это рангом ниже пединститута. Мы пришли все, встали на ту сторону, по улице Зайцева, и выбрали троих молодцов – крепких, высоких, красивых – на переговоры. Стоим, ждём. Человек 15 собралось. 5 минут, 10, 15, 20… Кто-то говорит: «Арестовали, наверное, уже, с заднего крыльца подъехали. Нет ребят наших». Так пошутили! Вдруг дверь открывается, выходят они, и ребята говорят: «Всё нормально, разрешили!» Разрешили пять сантиметров чубчики! Вот в седьмом классе мы уже с такими чубчиками. А резон был у директора какой? У него самого зачёс такой – мы называли «сталинский зачёс», как у Вождя. Он приходил, Конституцию у нас вёл в седьмом классе, Конституцию СССР, доставал расчёску, причёсывался: «Вы всё недовольны, что я вас заставляю постригаться. Я 20–30 лет наголо стригся, и в армии когда служил – видите, какие у меня теперь волосы!?» – «Да видим, видим…» Столетие отмечали 3-й школе, проходило всё в Ледовом дворце, в конференц-зале. Я там выступил, общие такие фразы, поздравил коллектив. Потом учителя говорят (я в редакции работал, ответственный секретарь, они знали): «Пойдёмте с нами в третью школу». И вот мы пошли – Валентин был из Бобренева, Коля Ларин, он на Блюдечке жил, ещё несколько человек. Николай Иванович Дашков, Герой Соцтруда, мы с ним рядом сели, он тоже выпускник третьей школы, я с ним знаком был. Всё хорошо. Тут уже немножко мы разогрелись, и я об этом эпизоде вспомнил, говорю: «Если бы был жив Василий Никифорович, он бы посмотрел на нас, какие у нас волосы стали!» Всех он до седьмого класса стриг!

Ещё, я помню, у моего друга, Анатолия Ивановича Рогачёва, с Виктором Васильевичем Вагиным интересно складывались отношения. В пятом классе, когда некоторых стали куда-то отправлять, вдруг новый ученик появляется. Виктор Васильевич его представил: «Приехал к нам из Бояркина (это тогда был Озёрский район). Фамилия его Рогачёв, звать Анатолий. Ну, Рогачёв, иди к доске. Чего вы там в Бояркине проходили-то по литературе?» – «Мы изучали “Метелицу”». – «Хорошо, но вы отстали, правда, мы уже “Метелицу” прошли. Ну, давай рассказывай “Метелицу”». Толе незнакомые все, и учитель незнакомый возвышается над ним, он начал, запнулся… «Ну, что дальше?» – «Да я…» – «Ладно, завтра расскажешь мне “Метелицу”». И он всю неделю его к доске: рассказывай «Метелицу», пока не выучил он! Мы с Толей обмениваемся, правда, последнее время он не выходит никуда – инсульт, с палочкой по дому ходит. Полковник, отслужил у нас и два года выполнял интернациональный долг в Анголе, в Африке был.

До которого класса вы там?

Там закончил семилетку.

Это всё были мужские классы?

Да. А вот как в восьмой класс пойти, вышло решение правительства союзного о том, чтобы вновь объединить, сделать обучение совместное. Я поступил в восьмой класс в школу № 26, это улица Уманская, где сейчас МФЦ.

 

«За летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил»

Родители хотели, чтобы вы дальше пошли учиться? Это как-то обсуждалось?

Нет. Восьмой класс – уже за деньги! Я после третьего класса записался в изокружок Дома пионеров, к Николаю Ивановичу Бодрягину. Считаю, что это тоже мой один из лучших наставников, педагогов. На следующий год 29 октября будет 100 лет ему. Решили мы выставку в «Доме Озерова» сделать. Кстати, мы уже не раз делали и при его жизни, и после того, как его не стало: «Николай Иванович Бодрягин и его ученики». Его ученики интересными стали – людьми хорошими и художниками: Миша Абакумов – Народный художник, академик, Юра Рязанов – заслуженный художник РСФСР, художник военной студии имени Грекова, Женя Гринин, ещё некоторые, Корсаков – заслуженный художник, многие годы работал в Рязанском училище завучем…

Я решил в Рязань тоже поехать, в художественное училище. Но ребята, которые уже поступили туда, учились, сказали, что у них нет общежития. Они находят какие-то углы, сложностей много. Обменивались мнениями. А дома – мама плохо себя чувствовала, постоянно болела, один отец работал. Денег-то нету… А тут пришло разъяснение или постановление, что с восьмого класса отменили плату за обучение. И тогда я думаю: ближайшая школа 26-я, сходил туда, поговорил, отдал документы и стал учеником средней школы № 26 имени Героя Советского Союза Чкалова. Сейчас, наверное, уже никто и не помнит, что такое имя носила школа.

Это было ваше решение – пойти дальше учиться?

Николай Иванович советовал в Рязанское училище. Он говорил: «Понимаешь, некоторые поедут, вроде, сдают экзамены. У тебя получится, ты сдашь экзамены. Но там сложности, опять с деньгами все связано». И поэтому я решил в школу, в восьмой класс.

Наверное, после восьмого класса можно было только поступать в Рязанское училище?

У меня свидетельство было – с отличием окончил школу. Можно было только профессиональные экзамены сдавать. Николай Иванович Бодрягин говорил: «У тебя нормально и живопись, и рисунок идёт. Ты можешь поступить». Как-то меня уговаривал. Но ребята некоторые приезжали оттуда, его бывшие ученики, и с ними посоветовался: «Толь, не знаю, сложно очень. Мы живём, практически голодаем». И дома говорят: «Нет, лучше иди в школу, окончишь десятилетку, а там посмотришь, как».

Я окончил. Мне попадались на моём пути учителя очень хорошие, такие знающие как профессионалы, воспитатели хорошие. В 26 школе, допустим, Наталья Николаевна Гальперина, учительница истории, по географии Самсонов Иван Антонович. Мы с ними в походы ходили. С Самсоновым по Коломенке отправились, до Гололобова, потом вдоль железной дороги, пересекли, к Белым Колодезям вышли, Оку пересекли, по той стороне и до впадения Осетра в Оку дошли, уж потом сели на катер, до Бочманова доплыли. Это в каникулы.

С Николаем Ивановичем Бодрягиным за летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил, с ребятами разного возраста. Меня это прельстило как-то. Мы пешком из Коломны до Рязани однажды прошли, интересный поход был. Второй раз мы отправились в Абрамцево, по тем местам, по реке Воря, город Красноармейск там недалеко, Загорск. Уже даже студентом когда я стал, я три года отслужил в армии, поступил в институт, первый год закончил, Николай Иванович говорит: «Толь, мы в поход отправляемся, пойдём с нами». Я говорю: «Ребятам сколько? 14-15 лет, а мне-то уже 22!» – «Моим помощником!» – «Почему помощником?» – «Я же в Плёс собрался, это тысяча километров! А у меня 15 человек будет, я хочу тебя, Лёшу Фёдорова, он студент Рязанского училища художественного, привлечь. Он как будущий педагог-художник, а ты как педагог-историк – тебе это для практики пригодится». Уговорил меня. Я сдал экзамены, по-моему, два даже, пришлось договариваться с деканом нашего факультета Шпеером, он разрешил какие-то два экзамена сдать с другими, чтобы мне в поход уйти. Мы почти месяц жили там, в Плёсе, чудесное время было! А через год с тем же Николаем Ивановичем отправились ещё дальше, в Елабугу, на Каму.

Вы из Коломны до Плёса пешком?

Нет, мы до Москвы добрались – с какой-то машиной договорились, в кузове доехали до Химок, Северный порт. Там на пароходе, почти в трюмах. Выгадывали на чём можно дешёвые билеты, и дошли до Плёса на пароходе. Там выбрали место красивое, стоянку, и оттуда отправлялись по разным направлениям, места изучали, писали этюды, к вечеру развешивали их у костра, обсуждали. Потом на «Метеоре» домчались до Ярославля, там походили по окрестностям.

В какой-то раз мы в Загорск отправились, тоже по всем окрестностям ходили. В Ленинграде были, до него на поезде, естественно, а там уже и Царское Село, оно тогда Детское Село называлось ещё, не переименовали. Город Пушкин, в другие места, по Финскому заливу ходили, рисовали.

 

Никаныч бежит на выстрел

Что вас привлекало больше всего в этих походах, в этих путешествиях?

Во-первых, это у нас не просто путешествия были. В первую очередь, мы все шли с этюдниками, альбомами, красками, карандашами. Мы должны были рисовать, какие-то навыки приобретать, естественно, знакомство с новыми местами обогащало нас, кругозор расширяло, какие-то места новые познавали. Я с четвёртого класса уже с Николаем Ивановичем по Осетру до Зарайска отправился, я и Эдик Гимранов самые маленькие были.

Николай Иванович всегда готовился к этим походам, он прокладывал путь как штурман. Но главное – он всегда нам рассказывал о тех местах, где мы бывали, о людях, о реках, и мы всё это впитывали в себя. Литературы было намного меньше, чем сейчас. Где он это узнавал?! В том первом походе был из Нижнего Хорошова Саша Сироткин, высокий парень, ходил пешком в 10-ю школу (напротив депо, там школа спортивная какая-то, во дворе библиотека городская, это была 10-я школа, она ещё до войны была построена). Нельзя сказать, что он хулиган, но что-то такое всё время придумывал. Однажды мы с ребятами из школы идём, ждали поезда (электричек не было тогда ещё, чтобы в Хорошово уехать, в школу пешком они всегда ходили). И кто-то сказал, что на складах есть какие-то капсулы, можно с ними опыты химические ставить! Пошли и нашли несколько таких… как камушков. Один мальчишка – видно, дождик прошёл ещё днём-то – увидел лужицу и этот камушек туда бросил. Как оттуда пошли пузыри! Они бродили, набрали. Он в спичечную коробочку сложил несколько камушков таких, карбид. Утром в школу пришёл. А тогда писали ручками, обмакивали в непроливайку. Он высокий, сел на задней парте, думает, коробочку эту достал и пропихнул в чернила. Вдруг учительница вошла, как всегда все захлопали крышками парт, сели. Она говорит: «Чем-то пахнет у вас». Он говорит: «Я смотрю – у меня оттуда пузыри эти пошли! Вонь такая!» «Сироткин, опять ты хулиганишь! Вон из класса!» На следующем уроке: «Дневник давай-ка сюда. Запись: хулиганил, карбид опустил в чернильницу, вызываю к учителю». Он говорит: «Какое там! Мой отец с фронта без ноги пришёл, инвалид…» Отец что, поедет к учителю? Говорит: «Разбирайся сам, как хочешь!» Кто-то ему подсказал: «Ты рисуешь, у тебя альбом есть. А в Доме пионеров есть изокружок и хороший учитель, Николай Иванович Бодрягин. Ты как-нибудь бы к нему бы зашёл, нашёл применение своим… поискам». Он однажды пришёл, познакомился с Николаем Ивановичем и остался рисовать.

Мы когда в поход отправились, запомнился он мне: в ватничке, а лето было. Он говорит: «Я знаю, как летом иной раз холодно на земле спать, отец сказал, бери». У нас этюдников тогда ещё не было, мы сами делали ящики и по Оке вверх отправлялись. Однажды какой-то склон оврага, Николай Иванович говорит: «Я пойду на разведку, а вы отдыхайте здесь». Кого-то взял из ребят, отправились. У некоторых уже, у больших, у Юрки Рязанова, этюдники были. (А мы Николая Ивановича Никаныч звали сокращённо, он откликался.) И Сироткин говорит: «Юр, ставь этюдник». Достаёт пугач, он сам его сделал. «Хочешь, я попаду?» – «Не попадёшь!» Заспорили. Юрка говорит: «У тебя есть что-то наподобие этюдника, вот ставь его». Тот выставил, зарядил – бабах! Попал куда-то в угол. А там краски, разбавители, тряпочки масляные… Дым оттуда пошёл! Никаныч услышал выстрел, пришёл: «Кто? Что? Сироткин!!» Наказывать как в походе – никак.

Потом Саша стал главным художником Таганского района города Москвы, у Образцова занимался, кукол хороших делал, в Сибирь уехал, там работал. Вернулся в Коломну, здесь не нашёл работы и расписывал храмы в начале девяностых годов. Я в прошлом году дозвонился до него, у него юбилейный день был. Здесь до сестры дозвонился в Хорошове. Она говорит: «Он с женой в Москве живёт, можешь дозвониться до него». Я дозвонился. Он говорит: «Как приятно, что позвонил ты! А я теряю зрение, один глаз совсем не видит, второй… С палочкой иной раз выхожу, посижу у подъезда, подышу воздухом. Уже не рисую и не читаю. Телек включу, только слушаю, что там передают».

 

Позировала насупленная химичка

Тот момент, когда вы выбирали уже вуз, с какими событиями это было связано? Вы окончили школу, и нужно было идти дальше…

Я к Николаю Ивановичу до десятого класса включительно ходил. Там занимались Миша Абакумов (они моложе на 10–11 лет), Вася Бек, Женя Гринин. Они постановки делали, натюрморты рисовали. Он пригласил приходить, набивать руку. А я хотел поступить в Строгановское училище – Высшее художественно-промышленное (в то время писали в скобочках: «б. Строгановское», – сейчас имени Строганова уже).

В 26 школе черчение вёл у нас Травкин Сергей Иванович, он художник хороший, старый. Он мне как-то подошёл и говорит: «Ты в выставках городских участвовал как воспитанник изокружка. А что ты ко мне не хочешь ходить на занятия? Приходи, по воскресеньям мы собираемся, из разных классов приходят». Пришёл как-то, мы рисовали гипсовые фигуры – помню, принёс он ухо, потом нос, потом ещё что-то такое, конус. Он говорит: «У тебя рука набитая, давай попробуй кого-нибудь с натуры, я договорюсь с кем-то из преподавателей». И он договорился с учительницей химии – Анна Яковлевна, недалеко жила, на улице Дмитрия Донского, на Блюдечке. Пришла она, села, грозная такая, строгая, насупленная. И вот несколько сеансов я ходил, рисовал её, вроде, получилось что-то. По девятого класса выставка была городская, и этот портрет мой отобрали на выставку, и ещё живописное полотно взяли: я показал этюды Сергей Ивановичу, что мы с Николаем Ивановичем делали на Осетре однажды – он сказал переработать, поставить женскую фигурку… Сделал я эту картину, и две работы на городской выставке были. И помню, за это мне хорошую книгу подарили, дарственную, что-то связанное с Львом Николаевичем Толстым, про жизнь и творчество его…

Попытку я сделал – поехал (в 1957 году окончил школу) в Москву, сдал заявление, документы, какие нужно было, и работы показал. Допустили меня до вступительных экзаменов. Всё, вроде, нормально шло. Прихожу после последнего экзамена через день-два, смотрю ― не прошёл. Народа было много, конкурс большой. Пошёл в приёмную комиссию, там говорят: одного балла не добрал. Возвратился в Коломну в таком состоянии!.. Ребята все в школе думали: «Толька-то пройдёт! Он сколько лет занимается этим!» Другое дело, они не знали, какой вуз, какие документы. От школы даже написали бумагу: мол, просим пересмотреть итоги. Но кто будет пересматривать? Договорились: «Вы приезжаете к нам каждый месяц с работами, которые вы сделали за месяц. Преподаватель вам будет указывать на ваши какие-то огрехи. Главное, будьте готовы на будущий год, наверняка поступите».

 

Ученик ретушёра

Воодушевившись, я думаю: куда мне податься? Иду как-то, и здесь, на этом месте, встретился с классным руководителем своим, Печёнкиным Николаем Алексеевичем. Он участник войны, подпольщик, переводчиком у немцев был, истязали его страшно, когда на чём-то он попался… Но ни он, ни географ Самсонов, ни директор школы (тоже был участником войны) ― никто про войну не рассказывал. Это 1957 год, мы окончили школу. Я ему рассказал всё (это ещё до того, как они бумагу оформили, в сентябре дело было). «Слушай, – говорит, – ладно, пойдём». А рюмочная на Зайцева была. Я знал, что он прикладывался. «Давай, – говорит, – зайдём. Чтоб тебя не смущало, понемножку выпьем». – «Да у меня и денег нет». – «Да ладно, какие там деньги!» В общем, мы с ним выпили немножко, разговорились. Он говорит: «Что думаешь делать?» Я говорю: надо куда-то оформляться, работать. «Ладно, – говорит, – хорошо, что-то подумаю, потом к тебе зайду». Он знал, где я живу, потому что, я помню, в десятом классе учились, как-то сижу я, билеты по русскому изучаю, у меня рядом альбом, за мною вяз красивый – я отложил всё, альбом взял и рисую вяз. И только слышу – говорят: «А вон он там сидит». Думаю: про меня что ли? или в соседнем дворе, там ребята бегают? Слышу шаги: «Толя, здравствуй». Оборачиваюсь ― Николай Алексеевич. Он обход делал всех учеников своих, чтобы узнать, как готовятся к экзаменам. Такой заботливый человек был! Может, помощь какая-то нужна. Посмотрел: «Заканчиваешь уже рисунок?» Я говорю: «Да почти». – «Что же ты отложил билет в сторону?» Я говорю: «Сейчас!» После его ухода пришлось альбом закрыть, билеты эти учить. И лежит рисунок этот не оконченный до сего дня, вяз раскидистый.

И вот Николай Алексеевич заходит через несколько дней, говорит: «Собирайся, бери рисунки свои, сходим в фотографию, я с заведующим переговорил, Исаак Борисович Сигал». Фотография на улице Октябрьской Революции, по-моему, сейчас уже нет её – «Книжный мир», а рядом «Фотография № 4». Пришли туда. Познакомился я с Исааком Борисовичем, показал ему. «Так, хорошо. Завтра выходи». Я говорю: «А чем заняться?» «Ты слышал, – говорит, – слово есть такое: ретушёр?» «Слышал, – говорю, – конечно». «Ну, вот – учеником ретушёра». Я за 3–4 месяца, наверное, с ученика ретушёра стал ретушёром пятого разряда, это у них практически высший разряд. Лаборатория находилась напротив: магазин (по-старому – булочная Морозова, сейчас это угловой, я даже не знаю, что там: был винный магазин, часовые были), а впритык к этому магазину и была лаборатория. Там пять женщин работали, я и фотограф-лаборант Вася, он был и как фотограф, и приходил туда проявлять всё.

По какому случаю люди фотографировались в студии? На документы или необязательно?

Здесь и на документы фотографировали – 3 на 4, с уголком, как говорили, шесть штучек, можно на другие документы, 9 на 12, и на художественные фото: портреты делать открыточные, открытка не 9 на 12, а 10 на 15 формат. Групповые делали, выездные были. Был ещё Фёдор, Вася над ним всё шутил: «Он спец по жмурикам!» (то есть если там какие-то похороны, ещё чего-то). Он потом с ними остаётся, посидит за столом. Васька говорит: «Я лучше выездной, мало ли, свадьба какая или ещё что».

Я до августа 1958 года проработал здесь. Ездил в институт каждую субботу, от Голутвина отходил «Икарус», он до Таганки: Коломна–Москва–Таганка. На этом «Икарусе» венгерском быстро добирался. Мне сказали в институте: «Всё нормально, сдавайте вновь документы, работы свои привозите». В августе приехал. Почему в августе, а не в июле: был Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Побывал я на фестивале, не упустил возможность, с фотоаппаратом приехал, отснял. В августе уже или в конце июля в институт сдал документы все. Смотрю, и ребята знакомые – они в прошлый раз не поступили. Идёт девушка: «Ой, Толя, здравствуй!» Грузиночка из Тбилиси. Она говорит: «Я в пятый раз приезжаю сдавать! Мне родные сказали: не сдашь – домой не приходи! Оставайся, чем хочешь занимайся. Как это можно пятый раз сдавать!» И некоторые парни тоже говорят: «Не знаем, поступим, нет ли…» Я походил, походил, а документы сдал уже. Думаю: «У меня лежит из призывной комиссии повестка, чего же я ребятам поперёк стою? После армии меня запросто примут уже». Потому что некоторые рассказывали: армию отслужили, а после армии уже намного проще. Я захожу, говорю: «Можно, я заберу?» В общем, через несколько дней я уже в Челябинске был, на Урале, и там три года практически пробыл.

 

«Трамвай ходил без остановок, по степи»

Как из сегодняшнего дня вы оцениваете этот свой поступок?

Жизнь сложилась, но по-иному. Я не оставлял этой мысли в армии, и когда третий год служил, списался со Строгановским училищем, мне прислали документ – что нужно для того, чтобы сдавать, какие документы. Я к своему командиру иду: «Я заканчиваю службу, хочу поступать в художественно-промышленное училище. У меня в августе срок заканчивается службы». «Досрочно, – говорит, – в училище мы не увольняем». Я говорю: это же высшее училище, этоинститут. «Ничего не знаю!» Упёрся! Хорошо, в сержантской школе у нас замполитом был чудесный человек, отзывчивый. Я служил после сержантской школы секретарём комсомольской организации учебного пункта, потом в Копейск меня отправили, такой город недалеко от Челябинска, там избрали секретарём комсомольской организации, освобождённым от службы. Какое-то время был командиром отделения, поэтому приходилось мне в политотдел челябинский ездить, с этим товарищем, капитаном Ниловым, встречался. Он за всеми следил ребятами, кто в сержантской школе у него учился. Я говорю: «Не отпускает меня мой командир». Он сказал: «Пришло указание никого не увольнять с такого-то числа. Но если буквально завтра-послезавтра приедешь сюда…» Я говорю: «Ещё Володя Колин, вместе в сержансткой учились, тоже хочет увольняться». «Ладно, давайте!» Володя в соседнем подразделении служил, я ему позвонил, говорю: «Вовка, готовь обходные!» Я быстро оформил – как раз командир мой на несколько дней куда-то уехал. Заместитель характеристику на меня сочинил, ещё кто-то подписал, всё нормально. К Колину приехал. Он говорит: «Ты понимаешь, мне не подписывают!» В чём дело, он, вроде, тоже на хорошем счету, тоже секретарём комсомольской организации был. «На мне висит динамик какой-то. Куда он делся – шут его знает! Надо сдавать». Я говорю: «Сколько стоит? Мы сбросимся». Пошёл я переговорить с замполитом. Он сказал: «Да ладно, какие это деньги! Спишем мы». В общем, нас на машине довезли до трамвая, а трамвай ходил Челябинск–Копейск, без остановок, по степи! С такой скоростью, с таким грохотом! Иной раз сидишь, тебя качает, думаешь, что тебя выбросит в окно! Доехали мы, сдали документы Нилову, он говорит: «Ребята, сидите, никуда не выходите, а я к командиру полка пойду – надо, чтобы тот подписал». Сидим довольные, к вечеру мы можем быть на вокзале и, может, даже в поезде сидеть. И вдруг мой командир идёт! «Какого ты!.. – с матюгами, естественно. – Живо садись в «козёлик» – и в подразделение!» Я говорю: «Нет, у меня уже всё, мы и деньги получили проездные, всё у командира части уже на подписи». Он влетает туда, в приёмную. Через некоторое время, минут через 10–15, выходит, красный такой: «Ладно, счастливого пути. Полковник Петрушов подписал документы». Пожелал счастливого пути. Мы с капитаном с Ниловым расстались, пошли на вокзал в Челябинск, взяли билеты в кассе, бесплатный проезд… Когда он меня не отпустил, я сразу же телеграмму отбил сестре, она училась в пединституте здесь: «Тамара, не отпускают, и складывается обстановка такая… Ты сделай мне вызов от пединститута». Она к декану Шпееру пошла, разъяснила всё ему. Он от имени пединститута вызов послал, и с этим вызовом мы уже в штабе были, договорились.

Приехал я в Коломну, наверное, 30 или 31 июля, и на следующий день пошёл сдавать экзамены. Переоделся, дурачок, в пиджак свой ещё доармейский. Русский язык – сочинение написал вроде. Через 2–3 дня устный – литература и русский. Я прихожу, думаю: некоторые ребята сидят, кто ефрейтор, кто младший сержант, а я всё-таки сержант, отличник Советской Армии… И пошёл на третий экзамен, немецкий язык, уже при форме. Сестра мне сказала, что там надо перевод текста сделать в первой части. Я не сообразил спросить, посоветоваться… Прихожу, дали билет, и лежат словари; думаю: наверное, самый толстый надо взять, там побольше слов. Сел я, окунулся – и утонул в нём! Кое-как перевёл. Экзаменаторыпознакомились, ухмыляются сидят, какой-то вопрос задают: …швестер – …вроде сестра… – их бин… Наверно, спрашивают, есть у меня сестра (она уже на четвёртом-пятом курсе была)… Я говорю: «Мне можно идти?» Они говорят: «Три балла, идите». Думаю: и слава богу! Нет, это уже четвёртый экзамен был. На третий – история СССР – я тоже в форме пришёл. Думаю: а зачем в форме – профессор совершенно слепой, старший приёмных экзаменов. Но там ещё двое были. Я отвечал, мне история нравилась, я знал. Профессор этот довольный такой, какие-то вопросы задавал. Я ответил. «Отлично!» Потом по немецкому «тройка», ладно, думаю, я прошёл.

 

«В хорошем вузе среди хороших людей»

Я в хорошем вузе среди хороших людей оказался, проучился четыре года. Меня редактор газеты пригласил к себе ― Беловолов Борис Григорьевич. Мы с ним побеседовали. Я им нет-нет да и печатал, как студент, рисунки давал, о некоторых героях войны рассказывал, о практике – проходили мы в Парфентьевской школе с женой. Это тоже Глеб устроил, говорит: «Анатолий, у нас можно практику проходить в городе, можно на селе. Кто на селе проходит, им доплачивают, потому что они вроде бы в районе числятся. Есть Парфентьево – считается район, там дополнительно к зарплате студенческой будет». Я не против, и мы туда ходили полтора года, в Парфентьево.

Как преподаватель истории?

Да, уже как практика у нас была. Пионерская – само собой, мы в пионерлагере проходили летом, а это уже в школе: русский, литературу и историю там вели. Учительница Лидия Михайловна Мухина там была: «Вы могли бы с моими ребятками в Третьяковку съездить?» Пожалуйста, говорю. Договорились. Мы приехали в Хорошово на электричке отсюда, а они из Парфентьева добрались, в Хорошове сели. Мы с ними по Третьяковске походили, потом ещё на какую-то экскурсию. Потом Лидия Михайловна говорит: «На будущий год ведь будет юбилей Есенина. Могли бы мы в Константиново с ребятами?» В Константинове побывали! Так что отзывы были у нас с Алёной из школы хорошие, отличные за практику результаты. Но на пятом курсе секретарь парторганизации нашей институтской говорит (а я член партии, был из армии пришёл): «Анатолий Иванович, у нас новый факультет, там есть группа журналистская. Вы не хотите ходить? Вы же печатаетесь». Я говорю: «Нет, некогда». «С вами редактор хочет встретиться». Так я протянул четвёртый курс, не встретился, а в начале пятого курса мне в институте говорят: «Неудобно, надо сходить, он хочет с вами встретиться, он участник войны, инвалид, с палочкой ходит». Я зашёл к нему, и Борис Григорьевич предложила мне: «Я знаю, вы редактором газеты “Словесник” с первого курса являетесь и пишете нам в “Коломенскую правду”. А могли бы вы к нам на работу поступить?» «Да мне, – говорю, – ещё год учиться». – «Договоримся!» И меня в ноябре 1965 года определили на работу на полставки в «Коломенскую правду». Потом в феврале перевели на ставку, но уже спецкора сельхозотдела. Я к селу никакого отношения, кроме как в лес ходил по грибы, по ягоды. «Всё нормально, – Борис Григорьевич говорит. – Там Юрий Николаевич Воронцов, опытный человек, завотделом, вы с ним, я думаю, сработаетесь». И я сработался – 7 лет работал в сельхозотделе. Потом так получилось, что прямо на летучке нашей, редактор сидел, ответственный секретарь, я, Юра, ещё товарищ. С ним плохо стало, с ответственным секретарём, докладывал о номере очередном. «Скорую» вызвали, отвезли в больницу, но… инфаркт, не стало человека. А я уже за ответственного секретаря работал, когда он приболеет или в отпуске, меня натаскивал редактор. И меня сразу: вот макеты, заканчивай. Я сел – и 20 лет ответственным секретарём проработал. Потом в отделе общественно-политическом был. В общем, вот так получилось, что стал работать журналистом, втянулся. Ещё редактор говорил: «Вы же историк. Только что торжественно отметили в стране и в Коломне двадцатилетие Победы. Мы давали некоторые материалы, в том числе и ваши были, о Героях Советского Союза». Я говорю: там восемь или девять портрет маленьких, на колоночку, и краткие подписи. «Вот и займитесь поиском, потому что многие ветераны звонят, приходят сюда, спрашивают, почему мы не обо всех рассказали. Оказывается, их не только 18, как в музее и на собраниях говорят, их намного больше. Так что, Анатолий Иванович, займитесь и этим». Говорю, что я в сельхозотделе. «Это, – отвечает, – само собой, конечно, будете писать и о надоях, и о рекордах». Я втянулся в это, и сейчас, повторюсь, о 57 Героях Советского Союза стало известно.

Эта тема была вам более близкой, чем сельскохозяйственная?

Конечно! Почему и завёл в 1966 году рубрику «Край родной». Вначале раз в месяц по страничке выпускал, потом два раза в месяц, потом стал разворот раз в месяц, потом даже несколько лет газета в газете выходила у нас, «Край родной» – четыре страницы. Редактор выпуска: А. И. Кузовкин, так было подписано. В 2005 году инфарктик прихватил меня, ещё операция была, и новый редактор говорит: «Я не имею права тебя держать, давай пиши заявление». Уговорились, что я буду выпускать «Край родной» раз в месяц на двух страницах, но уже по договору, какой-то хитрый договор: в стаж не входит моё сотрудничество.

Вы ещё не вышли на пенсию к тому времени?

Это 2005 год был, наверное, вышел. Мне не хотелось, потому что отклики были уж очень хорошие по этой рубрике, «Край родной». Я столько лет вёл, с 1966 года, вроде, бросать всё… А тут позвонила мне директор Дома детского юношеского туризма и экскурсий в Запрудах Марина Зетгенизова: «Дошли слухи, что ты уволился. По такому договору, по которому ты сейчас там сотрудничаешь, стажа нет. Приходи ко мне краеведом, педагогом». Потому что образование педагогическое. Я пришёл и семь лет у них поработал.

В качестве кого, вы вели какой-то кружок?

Педагог, занятия там вёл. И вёл занятия в 8-й гимназии, раз в неделю с ребятами встречался – не только занятия в классе, но и мы выходили в город, в кремль, по объектам культовым и культурным. Так что я с ними тоже несколько лет.

Как вам работа с детьми? Всё-таки терпения определённого требует.

Вначале они набрали несколько классов. Я к завучу (Лёшина такая была, я с её мужем у Николая Ивановича занимался, когда в походы мы ходили, в Абрамцево, как его звать, я забыл) зашёл, говорю: «Приходят ребята, вроде не классные занятия, не такие нормальные уроки, им это неинтересно. Вы мне группу наберите: или один класс какой-то, или человек 20 из разных классов, но чтобы заинтересованы они были краеведением». Набрались такие ребята. И всё равно, до последнего… Как-то идём мы в кремль, к Пятницким воротам, зашли с обратной стороны. Я говорю: «Вы были, видели?» – «Да видели, видели». – «Смотрите, арка какая проездная. А с обратной стороны выходили, с тыльной?» – «Нет». Зашли – они удивились: ворота более мощные кажутся. Смотрю, один откололся от группы, там дерево стояло наклонившееся, сук такой – он прыгнул на этот сук, тот трещать стал. Я ему: «Вон отсюда! Разве можно! Суком прибьёт тебя, а мне за тебя отвечать! Нужен ты мне!» Но потом он вёл себя нормально.

Нормально с ними. Главное, преподаватели были довольны: я и в газете вёл рубрику и им каждую неделю сообщал, какие мероприятия у нас – юбилейные, круглые даты, чтобы нацеливать их и чтобы они могли в своих классах, на занятиях обращать внимание. 5 октября День учителя был – звонят. Жене всегда звонили – она в черкизовской школе 45 лет отработала, ездила до Черкизова, когда моста не было, вкруговую через Непецино или по железной дороге до Песков, потом пешочком до Москвы-реки. Её засыпали всегда открытками и звонками. А тут звонят и мне: «С Днём учителя, Анатолий Иванович! Вы наш первый учитель». Это они уже тоже на пенсии, эти люди.

Тут буквально недели полторы назад директор позвонила (Марина-то умерла уже лет 15 как), Светлана Александровна Чистова: «Просьба большая к вам. Наши дети решили откликнуться на призыв: обращение к школьникам было в Интернете размещено о том, чтобы все, кто интересуется жизнью и судьбой Михаила Тимофеевича Калашникова, конструктора, сделать сюжеты, посвящённые Калашникову. И пригласили в Ижевск (там юбилей отмечали, Путин приезжал). Могли бы с детьми нашими встретиться?» Я говорю, что не очень чувствую себя. «Мы отвезём вас, привезём!» Она сама приехала, забрала меня; походил я с ребятами по Мемориальному парку, по всем памятникам, про Вечный огонь рассказал, там бюст стоит Калашникова. Там у стелы – город трудовой доблести – тоже рисунок, гравировка сделана с фотографии: Калашников на полигоне нашем. Потом в музей зашли, там о Калашникове экспозиция есть, потом ещё с ребятами прошёлся, о других коломенцах рассказал. Часа 2,5 экскурсия продолжалась, всё это отсняли, потом сюжет сделали на пять минут. И звонит Светлана, говорит: «Анатолий Иванович, хороший очень сюжет получился, и по отзывам мы самые лучшие!» Приятно видеть и слышать. Поддерживаю с ними связь.

В школу приглашали учителя, которые как педагоги в ДДЮТ числились, но особенно часто в 3-ю школу мою, родную, с ребятами там проводил беседы, разговоры в школе и выходили по кремлю, Соборной площади – памятников на каждом шагу. В хороших отношениях и в 18 школе, в Колычёве на краю стоит, не раз они приглашали, выступал. 9, 14, 7, 15 школы, 17 школа – у них Думная есть, посвящённая Девичьему полю.

 

По особому заданию правительства

Интерес к истории города менялся с течением времени? Вы всегда вы чувствовали, что горожане тянутся как-то к этой теме или вы были, что называется, один в поле воин?

До 1965 года практически интереса к истории Коломны у большинства жителей, я считал, не было. И в школах как-то этому не очень много внимания уделяли. Такой даже случай. У нас историю в 3-й школе вела замечательный педагог Колосова Антонина Леонидовна. Однажды (пятый класс наш был на первом этаже) она что-то рассказывала по истории (а она знала хорошо историю Коломны и вклинивала в повествование моментики, связанные с историей) и говорит: «Вот, ребята, прямо перед нами из окна виден Успенский собор (мы его называли проще – Пятиглавка). Он связан с тем-то и тем-то. Вот колокольня шатровая, вот пониже – церковь Воскресения, там венчался Дмитрий Иванович будущий Донской с суздальской книжной Евдокией». Она вкрапления такие делала. На следующем уроке спрашивает: «Я рассказывала, кто-то запомнил из вас, с этой церковью что связано, которая полевее от шатровой колокольни стоит?» – «Здесь, в “Спартаке”, венчался Дмитрий Донской!» Там же спортобщество «Спартак», правление «Спартака» было, и ребята жили рядом, знали, что это «Спартак», там зал борьбы был. А что это связано с историей нашего города, с такими интересными людьми, не знали!

По большому счёту, когда в 1966 году я завёл эту рубрику, и было создано у нас отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры ― ВООПИК сокращённо. Меня туда от редакции включили и избрали председателем секции пропаганды: заодно, мол, будешь в «Коломенской правде» проталкивать эти вопросы. Я набрал людей для этой секции, тех, кто на самом деле интересуются этим, – там и педагоги были, и просто ветераны некоторые. С ними начал вести эту рубрику, потом эти же люди переключились на «Край родной», я их как-то направлял на это дело.

Они были авторами публикаций?

Да. Некоторые публикации приходилось самому писать: с ними переговоришь немножко, и за их подписью напечатают. Это их как-то взбудоражит, воодушевит. Некоторые встречались, говорили: «Интересные материал Иван Иванович прошёл!» Я говорю: «Вот! А вы чего молчите? Вы же знаете об этом!» Так привлекал, и большой актив был.

Постепенно складывался круг людей, которые хотели и могли в этом участвовать…

И с большим интересом к этой работе относились.

Фактически эти страницы в газете и были тем, что объединяло людей, что было результатом их интереса?

Да. Но, увы, ротации (такое слово мне не очень нравилось, когда у нас в девяностые годы употребляли его в Думе и в других высоких инстанциях) постоянно проходили. На самом деле, одни люди уходят по старости или вообще из жизни, и надо было кого-то привлекать. И мы создали – я один из создателей – коломенский клуб краеведов. Посоветовал я председателем избрать Александра Евгеньевича Денисова, и он уже с 1996 года до сего дня (я у него первый заместитель председателя). Клуб краеведов был продолжением той работы, которая на страницах газеты «Коломенская правда» велась. Но сейчас, увы, ни «Коломенской правды» нет, и на телевидении мало внимания уделяют краеведению.

Как клуб краеведов сейчас себя чувствует?

Последнее занятие состоялось во вторник у нас. Каждый месяц что-то проходит. Во вторник у нас прошло занятие, посвящённое особому бронепоезду № 1 «За Сталина», который был в сентябре (1941 года – ред.) построен, в октябре у него был первый и последний бой, погиб под Можайском. В своё время группа энтузиастов, комсомольцев, группа «Дон-Кихоты», что-то узнали, поход совершили по тем местам. Но забыли, кто первооткрыватель этой темы ― Наталья Николаевна Гальперина с ребятами из 20-й школы. Многое перепутали, неточностей было много. Виктор Иванович Михайлов, полковник запаса (молодой полковник, ему 50 с небольшим, отслужил; он наш земляк, мы с ним жили тут недалеко, на улице Лажечникова; недавно он пристрастился к краеведению, лет пять назад) в архивах откопал интересные материалы под грифами «секретно» и «совершенно секретно». И об этих документах он доложил в минувший вторник. Выяснилось, что главным конструктором строительства этого бронепоезда был не Лебедянский, о котором в музеях сказано (хотя заслуги Лебедянского огромные), а другой инженер-конструктор. Удалось найти ему список поощрённых за строительство, но это было совершенно секретно, нигде не упоминалось: особое задание правительства – так было написано, нигде не упоминалось, что они строили бронепоезд. У нас и в книгах по истории Коломзавода говорится, что на средства коломенцев был построен, мол, был клич такой – и коломенцы откликнулись. Всё совершенно секретно было! Виктор нашёл документы, там переписка Конева, Жукова, на высшем уровне, командующих армиями о строительстве этого бронепоезда. Это очень большой вызвало интерес, это заседание последнее.

Кто ходит на заседания? Как вообще вы видите будущее этого клуба?

Ходят все любители. В интернете постоянно появляются объявления на сайте Коломенской библиотеки имени Лажечникова, потому что мы у них проводим заседания. Когда-то, лет 6–7 назад, в библиотеке Королёва проводили, сейчас решили там. А постоянным краеведам Саша сам дозваниваются, или, когда мы определяем, на какой день какая тема, я кому-то звоню. Год-два из Егорьевска, из библиотеки приезжает товарищ, Антон Калинин, на последнем заседании был. Он даже привёз – то ли купил где-то в Егорьевске, то ли ещё где – комбинезон, в который облачались члены команды бронепоездов (но не нашего). Он думал, нашего, но Денисов сказал, что это тёмно-синий, который он привёз, а тот был чёрный или тёмно-зелёный, по воспоминаниям. И несколько лет назад останки троих или четверых нашли на месте гибели, там клочки обмундирования, комбинезонов – он не тёмно-синий, а чёрный.

 

«Радуюсь, как изменилась Коломна»

Какой был самый счастливый период в вашей жизни и почему?

Счастливых моментов очень много. Самый счастливый – что уже 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное! Автор более 80 книг и брошюр о Коломне, о коломенцах. Ещё пишу картины, правда, последние три года не прикасался к этюднику, хотя мне уже выкручивают руки и из «Дома Озерова», и из дома Шервинских в Черкизове (я у них дважды там выставлялся): «Давайте, Анатолий Иванович, давайте!» Я говорю: «Ладно, если что-то новенькое будет у меня, то на будущий год».

Радуюсь, как изменилась Коломна, особенно во время подготовки к 800-летию многое было сделано. Я тут прожил с раннего детства ― грязь непролазная была, перенаселение. В двух наших монастырях сколько народу жило! А что на территории Ново-Голутвина монастыря! Там стояли сараи, клети какие-то, и свиней водили, и гусей, и коров, и лошадей! Всё это стекалось, жижа была, зловонье… Кстати, картинка такая стоит. Как-то выхожу на улицу (сейчас она Святителя Филарета), вернее, переулок Мешкова (улица Мешкова у Мемориального парка, а переулок вдруг в кремле!), глянул туда, к Блюдечку, к 3-й школе, улица Лазарева проходит. Вдруг появилась лошадь, идёт неспеша, мужик сидит, что-то жуёт. Лошадь проезжает, бочка, палка и ковш прикреплены к бочке. Проехал. Следующая – точно такая же картина: нечистоты везут по городу. Их мы звали «злотарщики». Они к нам приезжали тоже чистить: вначале просили у нас воды, добавляли туда, размешивали всё это черпаками – и в свои бочки, естественно, неаккуратно… Но меня поражало, что он может поехать, чем-то вытереть руки – и яблоко, допустим, есть. Сейчас этих картин уже не увидишь!

Сейчас город поменялся. Вам нравятся эти изменения, которые в городе происходят? Есть принятие?

Есть. Мы с Лёшей Фёдоровым, моим другом, художником, краеведом, несколько книг сделали: он как художник, а я писал. Вот он говорит: «Ой, как раньше было!..» А я говорю: «Лёша, это с каких позиций? Тебе нравилось обшарпанное здание стоит – мазочек такой, такой. А сейчас колокольня стоит ― жёлтый и белый, никаких нюансов нет, да? Или штукатурки не было на этих же храмах, все здания не покрашены были! Заборы-то какие стояли? Сейчас аккуратнее». – «Да вылизан город стал!» Я говорю: «А что, разве плохо? Заботу проявляют, для людей же вылизывают город!» Так что в каких-то моментах я с ним не согласен.

Но многое меняется не в лучшую сторону. Сейчас к вам шёл, думал: у меня был снимок, мы его использовали в «Коломенской правде» – решили разыграть читателей к 1 апреля и рассказать, что над колокольней, над церковью Иоанна Богослова, появился летящий светящийся объект, НЛО. Я думаю, чего сделать? Взяли с фотографом Юрой Имханицким лист толстого стекла, я изобразил на стекле НЛО – лучи от него расходятся, он летит. Вылезли на крышу нашего здания редакционного. Я держал так, чтобы рук не было видно. Он сфотографировал через это стекло с рисунком, захватил он и колокольню, и основной купол церкви. Всё сфотографировал, проявил, напечатал. Что-то не то! Я говорю: «Юра, сделай этот снимок отдельно». И я взял и пририсовал всё это. Но в газете получилось, звонки были: «На самом деле? Вроде кто-то говорил». Это уже догадки пошли, никто не говорил. «Ой, у вас прямо там над Старым городом висело всё это!»

К чему я: шёл – колокольня, а здесь здания впритык к улице Октябрьской Революции, от углового дома и практически до «Книжного мира», поближе, наверное, немножко, и подивился: то сетка была, не видно было за ней, а сейчас сетку убрали. Думаю: что же вы сделали! На том снимке, который мы сделали лет 25 назад, там хорошо видны окна, какие были, орнамент, лепнина, похоже чем-то как с вашей стороны на этом здании. А сейчас… Сколько раз выступали в своё время, ещё в советские годы, и в «Крае родном» печатали об этом: мол, что же такая обезличка идёт?! Ремонт затевают, всё это стёсывают – так проще. И вот те на – через столько лет похожая картина! Совершенно не то здание получается, не 19 века.

Спасибо, Анатолий Иванович, за то, что вы пришли, за то, что вы рассказали, поделились, за ваше время! Будьте здоровы, и будем надеяться, что всё будет благополучно.

Рассказчица: Галина Александровна Ерохина.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 июля 2023 года.

«Дерево, ты помнишь: тут мы когда-то бегали»

Где и когда вы родились?

Коренной житель Коломны. Родилась 1 декабря в этом городе.

Вы сказали, что вы были в нашей квартире или знакомы с несколькими жителями из нашей квартиры. Начините про это рассказывать. Где, при каких обстоятельствах, когда, кого вы знали?

В этой квартире я появилась ребёнком. Это были 1960-е годы. Моя мама дружила с четой Шиловых, живших в этой квартире, в этой комнате. Гурий Алексеевич Шилов ― художник, Валентина Семёновна, супруга, ― зубной врач, стоматолог. У них были дети ― Юрочка и Валечка. С ними я и дружила, больше, конечно, с Валечкой: Юрочка был постарше. Почему я так говорю ― Юрочка, Валечка, ― потому что это пошло от моей мамы. Моя мама дружила с этой семьёй,от этой фразы и пошло ― Юрочка, Валечка, и так осталось до сих пор. С Валечкой мы дружили до определённого времени, потом она уехала в Москву. А брат Юрочка был редактором газеты «Коломенская правда».

 

Головка сыра к чаю

Расскажите о квартире, обстановке в этой квартире, в какое время вы бывали? В будни или по праздникам? Как встречи проходили?

Встречи проходили достойно. Это напоминала салон мадам Шерер у Толстого в «Войне и мире». Большая комната ― не эта, а та, которая сзади находится. Большой рояль. Что я запомнила ― большой рояль, как войдёшь, слева, именно рояль. На стене, над рояле, картина художника Гурия Алексеевича Шилова, как раз того, который жил в этой комнате.

Хозяйка этой квартиры, так сказать этого салона, Валентина Семёновна, приглашала мою маму: «Симочка, приходи, сегодня будет чета Белиных и Саша Полковников». Симочка брала меня, и мы приходили сюда. Саша Полковников играл на рояле ― не знаю, кем он был, я ребёнком была, но у меня остались очень хорошие воспоминания, беседы были благородные. А мы с Валечкой играли, бегали на улицу.

В некоторые годы приезжал зоопарк, он располагался в конце сквера, внизу.

Сквер Ленина?

Да. Мы бегали с Валечкой в зоопарк смотреть зверей. Детство проходило на ура.

В зоопарке кого вы видели, что за животных привозили?

Там небольшой зоопарк. Зебру я помню, лев, собачки.

Вернёмся в квартиру. На этой картине что было изображено?

Пейзаж очень красивый. Я потом его видела в кабинете Юрочки, когда он был редактором «Коломенской правды», в его кабинете висела эта картина, я её видела. Я на неё всегда обращала внимание.

На этих встречах были чаепития?

Обязательно! Художники ― народ гостеприимный, доброжелательный. Внизу же был магазин «Три поросёнка», и Гурий Алексеевич покупал головку сыра в этом магазине, чаепитие было с этим сыром и не только, были и другие угощения.

Припомните, какие ещё были?

Конфеты, печенья… Дети же особо не любят кушать, они больше любят бегать и играть. Запомнилась головка сыра! В то время никто головками сыра не располагал ― кусочек 200–300 грамм, а здесь головка сыра. Меня это, конечно, впечатляло!

Это год какой примерно был?

Где-то 1960-е, 1962–1963. Из окна парад смотрели. Раньше здесь проходил парад. Прямо из окон Шилова махали! Нас с Валечкой ставили на окно, мы были с шикарными бантами на голове, мы стояли и махали, а парад проходил. Мама рассказывала: «Военные идут и вот так показывают».

Вы чувствуете в это время, что вы в привилегированном положении?

Да!

Это положение нравилось?

Да, была эйфория, праздничное радостное настроение.

 

«Подошёл Дед Мороз ― и я расплакалась…»

Как оказалось, что Шиловы близки с вашей мамой? Чем занималась мама в это время? Кем она была?

Моя мама была фельдшером на здравпункте, а Валентина Семёновна, хозяйка, была стоматолог, тогда говорили зубной врач, стоматолог не очень звучало тогда. Они там познакомились.

Где находился здравпункт?

На заводе Текстильмаш. Он тогда действовал, там был здравпункт.

Мама вас брала на работу, вы были там?

Нет.

Где мама получала образование?

В Коломенском медицинском училище, фельдшерское отделение.

Часто приходилось с мамой проводить свободное время? Как вы проводили?

Часто. Очень много гуляли по городу! Я запомнила, мы шли улицей Октябрьской Революции в сторону Голутвина, по правой стороне, по тротуару. Весь тротуар был в листьях, это была осень. Я шла, ножками по листьям так делала. Мне это так нравилось, до сих пор осталось в памяти!

До Мемориального парка, наверное?

Да. Отсюда до Мемориального парка. Мы раньше жили раньше на улице Комсомольской, дом 2.

Это ближе к Октябрьской в старом городе?

Где сейчас соцзащита, раньше это был детский сад, я туда ходила. Напротив дом, он стоит углом, Комсомольская 2.

Что это был за дом? Это общежитие?

Это был четырёхэтажный элитный дом. Он так и назывался ― «дом ИТР» ― инженерно-технических работников. Во дворе был фонтан действующий. Жили в основном инженерные работники с Текстильмаша. Тогда ведь было много приезжих из Ленинграда инженеров: чтобы восстановить завод, прислали оттуда инженеров. Они жили в этом доме. И мы жили здесь.

До какого времени вы там прожили?

Наверное, до 1961—1963 года, точно уже не вспомню.

Квартиру там дали полноценную?

Нет, у нас была комната. Комнаты большие, потолки высокие, коридор шикарный: можно ставить диван и устраивать танцы! С нами жили ещё соседи: учительница, директор школы, где сейчас медицинское училище располагается. Там была школа, по-моему, номер 4, я сейчас не помню. Меня она как директор школы взяла, по-соседски, маленькую, туда на ёлку. Я помню, ко мне подошёл Дед Мороз ― и я расплакалась, я испугалась этого бородатого дядьку! Там была школа, она была директором, она была наша соседка. Жили очень хорошо, дружно, культурно.

 

«Мы прятались в рощице ромашек»

Чем была наполнена ваша жизнь? Почему вы говорите об этом сейчас как о жизни спокойной, добрососедской?

Детство у всех, по-моему, проходит шикарно, на ура. Было чувство спокойствия, равновесия что ли, благодатного взаимодействия со всеми. Это детство!..

Жили вы с мамой, в какой составе?

С мамой и тётей ― маминой сестрой. Тётушка Надежда Михайловна работала на Текстильмаше очень много лет. Она стахановка, зачинатель стахановского движения на Текстильмаше. О ней тоже есть статья в книге «Коломна». Её звали Надежда Михайловна Ерохина.

Маму как звали?

Серафима Михайловна Ерохина.

Квартиру вы получили, потому что мама и сестра работали?

Да, с Текстильмашем были связаны.

Кого-то ещё из соседей припомните, кроме директора этой школы? Кто ещё с вами там жил? У вас была комната и?..

И у директора школы.

На ваши две семьи была кухня?

Да. Большая кухня!

Расскажите, как это было: с плитами, топилось, не топилось?

Не топилось. Был газ, по-моему. Дров никаких не было ― это точно.

Какого времени этот дом? 1930-е годы?

Наверное, да. Он старинный, с фонтаном, с палисадниками. Один фонтан со множеством струй.

Он летом всегда работал?

Всегда работал! Мы играли, детишки, подбегали туда.

В какое время он исчез, этот фонтан?

Мы уже уехали оттуда. Мы переехали.

Припомните что-то из дворовой жизни, как это происходило?

Происходило очень весело. Летом выносили одеялко, детишки, на этом одеялке играли, располагались, лежали, баловались, веселились. Я помню, были очень высокие ромашки, росли садовые ромашки очень высокие, я же маленькая была. Мы заходили в эту рощицу ромашек и прятались, они с головой укрывали! Такой высоты они были.

Их кто-то высаживал, ухаживал?

Вероятно, кто-то высаживал.

Зимой какие развлечения были?

Строили горки из снега. В валенках, баловались, по снегу бегали, в снежки играли, прямо в снег лицом падали. Детство было хорошее.

 

Шикарный велосипед

В какие ещё близлежащие коломенские дома вы ходили с мамой в гости, кроме этого дома?

Напротив вашего дома стоит красный дом, там раньше был горисполком, потом паспортный стол. Вот туда мы ходили с мамой в гости, на второй этаж: как поднимешься ― и налево, где-то в середине комната, там тоже комнаты и длинный-длинный коридор. В одну из этих комнат мы ходили в гости, там жила женщина, мама называла её Соня, Софья, мы к ней приходили иногда в гости.

Там как обстановка была?

Там тоже высоченные потолки! Большая комната. Коридор длиннющий ― бегай не хочу!

Там тоже с кем-то из детей встречались?

Нет, там никого, там она одна жила. Подруга мамина.

Вид из окна был именно на площадь?

Да. Сюда, на памятник Ленину.

Расскажите об этом сквере. Вам тут приходилось гулять в то время?

Да. Каталась на трёхколёсном велосипеде, мама привезла из Москвы с таким трудом: раньше же электричка не ходила, доходила, по-моему, до Раменского, дальше пересадка на другой поезд, в общем, с трудом привезла этот велосипед. Шикарный велосипед! У меня где-то фотография есть, где я сижу на велосипеде. Катались вокруг памятника в этом сквере и в следующем, имени Зайцева.

Зайцева знала моя мама, дважды Героя (Советского Союза ― ред.). Он приходил в здравпункт лечить зубы. Очень скромный, это я запомнила, это мама рассказывала.

Все знали, что он Герой…

Да, и он очень скромный. Эти воспоминания о нём остались.

Ещё припомните о каких-то знакомых, друзьях, особенныхе местах в городе того периода? Про речку ― ходили ли вы купаться и куда?

Купаться ходили на пляж в Бочманово, когда уже переехали мы на улицу Дзержинского, дом 14.

В связи с чем переехали?

Поменялись. Те, которые жили на улице Дзержинского, 14, они работали на Текстильмаше, им было далеко ездить. А мама моя уже перешла работать в ту часть города. И мы с удовольствием поменялись ― они сюда, мы туда, разъехались. Мы на пляж уже ходили в Бочманово.

А здесь мы ходили на пляж, я ещё была маленькой девочкой, на Москву-реку. Мы переходили мост, на ту сторону, там был небольшой пляжик, песочек. Сейчас нет ничего, а раньше был пляжик, мы купались там немножко. Ещё на Коломенку ходили. Тогда плотины не было, Коломенка была меленькая такая, мы заходили попрыгать, побаловаться. Но водичка была чистая, и рыбки плавали маленькие, это я помню.

Где сейчас трамвай делает кольцо напротив тюрьмы, там тоже жили наши знакомые. Там был деревянный дом, шикарный сад. Мы приходили туда в гости.

Дом на отдельную семью?

Да, свой частный дом.

Это Гражданская улица?

Наверное, да. Где трамвай делает кольцо. Там был частный дом, сад, мы туда иногда приходили в гости. Сад красивый, в саду беседка, тоже очень уютная, приятная, увитая плющом. Мы играли, там был мальчик Коля, мы с ним играли. Потом на речку бежали, как раз на Коломенку.

Что там за семья жила?

Там жила семья Маковских.

Кем они были?

Дочь у них Руфина, она была соседка нашей в новом доме Дзержинского 14, Руфина Маковская была нашей соседкой, по мужу она Фролова. Моя мама дружила очень с ними. А там жили её родители, и мы иногда приходили в гости.

Что в саду росло?

Очень много цветов! Сад был весь из цветов. Мне кажется, там плодовых деревьев, может, один-два было. Всё в цветах!

Какие цветы были?

…Высокие! Гладиолусы, пионы… очень много цветов.

Это конец августа – гладиолусы?

Да. Мы когда уходили, она всегда нам цветы не рвала, а срезала. Для меня это так было интересно, у неё ножницы специальные, она каждый цветочек аккуратно срежет, срежет, в букет ― и нам давала.

Видно, что с любовью возделывала сад?

С любовью! Видно, что это её детище, что она вложила туда душу.

Огородных культур не было там?

Может быть, и были, но ребёнком это не интересовало: нам побегать, поиграть, побегать, повеселиться.

 

«Мы смеёмся и про козлика поём»

Как ваша детская жизнь изменилась с переездом на Дзержинского?

Новые друзья, новые знакомые, новые увлечения. Школа.

В какую школу вы ходили?

До восьмого класса в 24-ю школу, 9–10 классы (тогда 11-го не было) в 20-ю школу. Только хорошие воспоминания.

Где вам больше нравилось?

В 20-й школе. Я уже была более взрослой, более самостоятельной, в 20-й школе мне было комфортнее.

Любили школу?

С первого по четвёртый класс очень любила. 9–10-е очень любила, а вот промежуток с пятого по восьмой ― не очень.

Почему?

Произошёл перелом. С первого по четвёртый одна же учительница вела, мы были как её дети, Волкова Надежда Васильевна. С пятого по восьмой ― много учителей…

Кроме школы посещали студии, кружки, Дом пионеров?

Нет. Я рисовала. У нас была учительница по рисованию, она всё время говорила: «Галя, тебе надо поступать в Рязанское художественное училище!» Это уже восьмой класс. С первого по четвёртый класс был при школе детский хор, мы туда ходили петь, мне нравилось! Из разных классов был организован хор. У нас учительница весёлая была Лариса… отчество не вспомню. Мы пели песню про козлика: «Козлик-козлик…» Она дирижирует, так это торжественно, так всё весело, мы все смеёмся и про этого козлика поём. Помню до сих пор!

Потом с этим выступали на общешкольных мероприятиях?

На общешкольных концертах выступали. На Новый год я зайчиком была: спектакль организовывали всегда на Новый год, меня почему-то всегда выбирали зайчиком ― костюм надевали, уши белые, хвостик сзади такой пушистый.

Дома Новый год отмечали?

Обязательно настоящая натуральная ёлка из леса!

Ставили и на Комсомольской, и на Дзержинского?

Обязательно! Наряжали не только игрушками, но и конфетами, пряниками, орешками, заворачивали в слюду – «золотце» – и наряжали. Игрушки были интересные – не просто шары и сосульки, а именно фигурки: лошадка, машинка, Снегурочка маленькая. Ёлки очень красивые были, для детей одно наслаждение!

Есть ещё воспоминания, связанные с Новым годом, вы дожидались 12 часов?

Да, дожидались обязательно!

Это было застолье?

Небольшое застолье. Обязательно били часы. Загадывали желание. Не говорили никому! Торжественно… Не с разгульной весёлостью, а с торжественностью встречали Новый год.

На эти застолья приходила семья или кто-то ещё?

Очень редко. Мама уже позже, в более поздние годы, с четой Шиловых в ресторане справляли Новый год, сам Новый год непосредственно в ресторане.

В каком?

Мне кажется, «Советский» ресторан, по рассказам. Я там не была, мы, дети, оставались, и с нами один взрослый оставался.

Где он находился? Где гостиница «Советская»?

Он и сейчас есть. Да, по-моему, там.

Здесь же был ресторан «Коломна».

Да, но это ещё позже.

Кто-то из взрослых с нами оставался, мы детишками оставались, а взрослые шли в ресторан.

Другие праздники отмечали?

1 Мая обязательно! Из окна махали. И так на парад ходили, уже сами, когда стали постарше, в школе стали учиться, ходили с плакатами, шариками, цветы делали. Любили цветы делать! Из разных бумаг наберём, гофрированные бумажки: зелёный, красный, синий, жёлтый – из них вырезали цветы красивые, с ними на парад ходили.

 

«Нас в спальные мешки полностью закутывали и на веранду клали»

Ещё в какие-то дома ходили коломенские, на Красногвардейской улице? Или старались своим двором держаться?

Как бы да. Дворовые соседи…

Похоже, что ваш дом активный, многолюдный.

Да. Вы спрашивали Комсомольская, 2, кто ещё там жил. Там дом стоял (и сейчас стоит) буквой «Г». В ножке «Г» жили мы, в отведении жил главный инженер Бугера. Чета такая тоже интеллигентная, благородная, они жили там. Потом они переехали в район Голутвина, он уже служил в КБМ главным инженером.

До этого работал на Текстильмаше?

Да. Может быть, я ошиблась в чём-то. Просто я хочу сказать, что заслуженные люди.

Расскажите немножко про садик, про этот дом. Вам два шага было дойти.

Да. Но скажу сразу: садик я не очень любила. Когда меня мама отводила, я всегда просила: «Мам, пораньше! Мам, пораньше!..» Нет, в саду всё было хорошо: кормили… В кормёжке я не любила лук ― нальют суп, и там лук… Как же я не любили этот лук! Мы гуляли, там была территория, но помимо этого нас водили гулять на какой-то большой луг с цветами, на этом лугу мы гуляли, веселились, потом нас забирали и отводили обратно в детский сад. Развлечений было много в детском садике. Помню, там машинка была деревянная, стоящая на месте: деревянные колёса, деревянный кузов, – я любила там сидеть и рулить. Где-то фотография даже была, что я сижу за этой машинкой и рулю.

Двухэтажный дом был, мы там спали… Тогда практиковали веранды на свежем воздухе. Там стояли кроватки. Нас в спальные мешки с руками полностью закутывали и на эту веранду клали спать на свежем воздухе в дневной час после обеда. Я не любила: руки-то не вытащишь, нос чешется ― не почешешь! Нас пеленали полностью: голова, всё закрыто, открыто только личико, и это личико нельзя было почесать! А так всё благородно, всё достойно, всё на высшем уровне.

В летней период там же были? Кто-то рассказывает, что были летние дачи, выезжали за город…

Выезжали. На месяц нас вывозили в Запрудах стоял дом, там сквер сейчас новый сделали, в конце этого сквера параллельно дороги здание, в него нас вывозили, мы гуляли в этом сквере. Мне там не понравилось, я плакала, и меня мама забрала раньше времени.

Вы чувствовали, что вы любимый ребёнок в семье?

Да. Очень любимый! Столько любви я имела, это не описать словами!

Кто-то ещё из родственников в городе жил? Вы с тётей жили, получается. А бабушки, дедушки?

Нет, бабушки с дедушкой уже умерли.

Вы их совсем не застали?

Да. Ещё тётя с дядей: мамин брат и его жена. Они жили на улице Ленина. Дети их тоже учились в 24-й школе, Виктор и Михаил, сейчас никого нет.

Тогда вы поддерживали отношения?

Да-да-да, в гости ходили друг к другу. Гостеприимные очень люди, всегда стол накрыт ― только с порога входишь, уже стол накрыт. Они жили на улице Ленина, дом 4.

Это какие годы?

Это уже 1970-е.

В 1960-е они где жили?

Брат мамин военный, он политрук был на границе, как раз началась война, Брестская крепость ― он там был. Он как военный, по гарнизонам, на Дальнем Востоке он был… Промежуточек этот я не очень знаю. Знаю, что они жили даже не Ленина, 4, а на Ленина, 6, дом около стадиона.

 

На лыжах в тыл врага

Мама была участницей войны. Остались воспоминания?

Написана информация в газете «Коломенская правда». Часть информации: приезжал корреспондент, по Московской области собирал информацию о партизанских отрядах, приезжал к нам домой, она давала интервью.

Как она попала на войну?

Она как медик.

Была призвана?

Да. После окончания медицинского училища у неё было звание фельдшера.

Сколько ей было на момент начала войны?

Лет 30.

Какого она года?

30 мая 1913 года. Они учились сначала, их не сразу послали. Сформировали 52-й истребительный батальон.

Где это происходило?

В Коломне, на базе дома отдыха «Северское». Их учили обращаться с гранатой, бросать бутылки с зажигательной смесью, ходить на лыжах. Они как раз в декабре ― тулупы, лыжи, фляга со спиртом на случай обморожения, пистолет, сумка медицинская ― вот они на лыжах пошли в тыл врага.

В каком районе они оказались?

Район Подольска, Можайска, в ту сторону они пошли. У них было несколько походов.

Это уже 1942 год?

1941–1942, декабрь–январь.

Она всю войну прошла?

Нет, не всю. Потом их мобилизовали, и уже в городе она работала, где сейчас около трамвайной остановки «Комсомольская», там уголок милиции, полиции, там был здравпункт. У меня тоже интересовались, где здравпункт, я подарила им фотографию, у них музей организован небольшой.

При МВД, при участке?

Да. Там был здравпункт, моя мама работала на здравпункте после войны.

В какое время она вернулась в Коломну?

1942 год, по-моему, она уже в Коломне работала.

Ей приходилось участвовать в боях?

Да. Она рассказывала, что пули свистели над головой. Они преследовали группу фашистов, в их задачу входило обнаружить вражескую технику и живую силу противника и уничтожить. Они вышли как раз на эту группу. Начался сильнейший огонь ― миномётный, из всех орудий. Снег был глубокий, она говорит: «Мы легли в снег. В снегу лежишь, не шевелишься, тишина. Чуть шевельнулся ― пули свистят над головой!» Несмотря на то, что они были в маскхалатах, экипировка была очень хорошая: валенки, специальные варежки с двумя пальцами, чтобы стрелять, тулупы, маскхалаты, лыжи и палки.

Ещё она рассказывала (это следующий эпизод): её оставили ― пошли на разведку бойцы, а её оставили, вырыли землянку маленькую, блиндажик небольшой. Она говорит: «Пока жду бойцов, чай вскипячу!» И пошла с ёлочек снег собрать чистый. И слышит ― немецкая речь. Немцы проходят рядом. Она притаилась ― прошли. А то бы неизвестно, что было… Она чай поставила, бойцы пришли, чай горячий!

Это мама в какой-то момент рассказывала вам? Время от времени возвращалась к этой теме?

Особо на этом не акцентировали внимание. В основном ― когда начали интересоваться люди: краеведческий музей, музей боевой славы. Потом стали создавать советы ветеранов, она там участвовала, её приглашали на разные мероприятия.

С какими чувствами мама об этом вспоминала?

«Не дай бог! ― говорила она. ― Не приведи бог никому пережить это!»

У вас только мама была участницей войны в семье?

И дядя, политрук, мамин брат.

Дядя что-то рассказывал?

Нет. Он не любил говорить. Сами понимаете: на границе, Брестская крепость, политрук. Раньше ведь как: если политруки попадали в плен, фашисты вырезали звезду на теле, что он политрук, прямо по живому…

Другой мамин брат, Рафаил, на Текстильмаше работал. Был очень хорошим работником! Когда началась война, их в эвакуацию отправили в Харьков. Там завод, они там работали. Он там после войны так и остался, создал семью. Сейчас уже тоже никого нет.

 

«Королевство кривых зеркал»

Тогда вы ездили к брату?

Он приезжал.

Где гостей размещали?

Уже на Дзержинского, 14 жили. У нас.

На раскладушке?

Да. Ночь у нас, ночь у своего брата.

Кто-то ещё из иногородних приезжал к вам?

Да нет вроде.

На Дзержинского у вас была уже своя квартира?

Нет, тоже комната.

Там кто у вас среди соседей были?

Фроловы или Маковская, как я вам рассказывала. Она работала на Коломзаводе инженером, увлечение у неё было пение. Она занималась в кружке при Коломзаводе, пела очень хорошо. Я помню её песню «Ландыши»: «Ландыши, ландыши…» Она пела очень красиво, голос звонкий!

Другая там соседка там жила, её звали Татьяна. Потом стали все разъезжаться. В небольшой период одни соседи менялись, то другие, то мы уехали, то они уехали. Во дворе очень дружно все жили. Лавочек раньше очень много было во дворе, красивых таких, со спинками, помню, голубые крашеные лавочки. И все сидели на этих лавочках. Народу много! Мы прыгалки прыгали, и в верёвочку, и с битой прыгали. Игр было много разных: лапта… чего только не было! Раньше же не было ни интернетов, ни телефонов, телефон если был ― только стационарный, в квартирах. Игр было о-очень много! Потом, у нас через дорогу парк Ленина, сейчас называется сквер на Окском, там было очень много развлечений: карусели, помню, с фигурками, лошадок, жирафов. Я любила на жирафе всегда кататься! И другие разные: барабаны крутить ногами… очень много всего было.

При этом сквере ещё на лето организовывался лагерь, детишки приходили, до 5 часов там были, после 5 уходили домой, и так каждый день. Там было очень много развлечений. Там был летний сад, в котором устраивали концерты, показывали фильмы. Ещё была тайная комнатка, тёмная, мы её называли «королевство кривых зеркал»: подходишь ― в одном зеркале ты тонкая и длинная, в другом зеркале ты толстая и широкая.

Это постоянная была площадка?

Да-да-да. Сейчас, конечно, ничего не осталось, кроме старых деревьев. Я иногда хожу туда, дерево обниму: «Дерево, ты помнишь, тут мы когда-то бегали». Ещё там было очень много питьевых фонтанчиков. Мы набегаемся, жарко, попьём из этого фонтанчика ― да-альше бежать! Всё было интересно, всё красиво. Это детство! Детство у каждого достойное.

В каком возрасте вы поняли, что детство закончилось?

Никогда! Детство постоянно в душе остаётся.

Вопросы, связанные с тем, кем быть, куда пойти учиться…

Более умным становится человек, более хитрым.

Я полностью школу окончила. У нас тогда было 10 классов. Потом медицинское училище ― после десятилетки там сокращённая программа.

Училище на Пушкина?

Тогда было не на Пушкина, тогда было напротив военкомата, мы там учились.

Это в мещаниновском доме, в усадебноме?

Да.

В каком году вы поступили?

1971–1973.

Как сюда добирались с Дзержинского?

Очень легко: на трамвае до Пионерской, а дальше пешком по прямой. Никаких проблем! Я же говорю: детство, юность ― всё это легко, беспроблемно.

 

«У курсантов мы были в приоритете»

Вы соседствовали здесь с артиллерийским училищем. Какие-то истории были связаны с этим?

Обязательно! Они нас приглашали на «Огонёк», с угощениями небольшими, обязательно музыка живая, танцы. Они нас приглашали, мы к ним приходили, танцевали, знакомились.

Что это было за место?

Это был Красный уголок прямо у них на территории артучилища.

Все отзывались на приглашения?

Вероятно, все. Обычно выбирали группу. Мы были нарасхват: мы считались старшей группой, после десятилетки, такая группа одна. Обычно в медицинском училище группы после восьмилетки, а после десятилетки одна. К нам относились очень уважительно, мы были в приоритете, я бы сказала! Нас приглашали в артучилище. Мы были на первом месте!

Это без повода?

Нет, под праздники. Военное учреждение, объект военный, там особенно нельзя… Под Новый год, 8 Марта, 1 Мая, такие небольшие праздники.

Как готовились?

Готовились, в парикмахерскую ходили, очередь занимали ― парикмахерских было не так много, салонов вообще не было.

В какую вы ходили парикмахерскую?

В разные. Один раз знакомая сказала идти в какую-то, которую даже не знаю, где находится. Так я ходила в своём районе, на улице Ленина у нас парикмахерская. А это куда-то в район горбольницы, вглубь, к хлебокомбинату, где мастер необыкновенный. Мы туда пошли, нам причёски сделали, чтобы пойти на этот вечер!

Как наряжались? Как решали проблему с нарядами?

Раньше выбора особо не было в нарядах. Было одно–два платья специально выходных, праздничных. Из них выбор, из этих двух: или, или.

Другое платье, в котором вы посещали занятия? Формы же не было в медучилище?

В белых халатах, чепчиках.

На занятии и лекции?

Да.

 

Трудно рисовать море

Какое отделение в училище вы выбрали?

Медсестринское. После десятилетки только одно было, медсестринское.

Почему именно медучилище?

У меня мама же медик.

Мама настаивала?

Мама немного направила меня. Но мне и самой понравилось. Когда началась тема десмургия ― это повязки, ― там нужно было наложить повязку, а потом снять её. Бинты-то не были одноразовые, мы их использовали многократно. Бинты надо было скатывать. У меня лучше всех получалось скатывать бинты, потому что я уже знала!

Как же с художественными вашими желаниями и способностями?

Я рисовала дома.

Сами для себя?

Да. Мы поехали на юг как-то со спортивной секцией, на Чёрное море. Я в первый раз увидела Чёрное море. Я так была поражена! Мы ехали автобусом, я прильнула к окну автобуса и не могла оторваться взглядом от моря! Мы ещё ехали с горы, спускались, так красиво было! Когда мы на следующий год поехали, я взяла с собой краски, бумагу ― сейчас буду рисовать море. И у меня не получилось. Оказывается, так трудно рисовать море!..

Вы окончили тогда художественную школу или посещали студию?

У меня были учителя Шиловы.

Брали у них уроки?

Дочь Валечка поступила в Рязанское художественное училище, она мне давала уроки.

Вы поддерживали отношения?

Да, хотя всё меньше и меньше ― все заняты, у всех свои дела и проблемы. Помню, один раз она пришла ко мне, говорит: «Что ты делаешь?» Мне бы надо что-то нарисовать. «Сейчас я тебе нарисую!» Вот такими мазками красивыми она всё это… «Скажешь, что это дочь художника Шилова тебе рисовала!» Я до сих пор помню этот момент!

Она с гордостью или со смехом это говорила?

И с гордостью, и со смехом.

Она вас немного направляла, давала уроки? Это по-дружески было? Несистемно?

Нет, так, детское увлечение.

Вы сохранили до сего дня это увлечение?

Конечно, нет. Иногда фломастерами побалуюсь. Было вдохновение ― весь блокнот изрисовала портретами, просто из головы, из ниоткуда: портрет индейца, портрет ковбоя, третий портрет… просто вдохновение было.

 

На соревнования ― на молоковозе

Со спортивной секцией, вы сказали. Занимались спортом?

Да, лыжами.

Где и когда начали?

Спортклуб «Ока», стадион «Труд», по Окскому проспекту. Тренер ― Николай Малюгин, очень хороший человек, сейчас уже его нет. Он принял меня в свою секцию, очень добродушно ко мне относился, хорошо.

В каком возрасте?

Уже лет в 20.

Уже после окончания училища?

Да. Спонтанное желание было: хочу заняться спортом, именно лыжами. Он меня взял. У меня так пошло-пошло… Он потом брал меня на соревнование, мы выезжали группой, соревновались, у меня есть фотографии с лыжных соревнований.

Куда выезжали, в какие города?

По Подмосковью: Электросталь, Чехов, Подольск. Много ездили на соревнования. И здесь тоже, Морозовка ― там раньше очень часто были соревнования, там так было организовано было всё хорошо. Сейчас, по-моему, не проводятся соревнования, но раньше там очень часто проводились соревнования. Место такое хорошее, с горками.

Что это за место?

Это в сторону Богдановки, не доезжая Богдановки. Так и называли: «в Морозовку поедем». Один раз я проспала. Соревнования начало в 10 часов, а я в 9 только встала. Бегом-бегом! Хорошо, лыжи уже были готовы, смазка, в чехле. Подбегаю к автобусной остановке у Старого города ― автобусов нет. Что делать?! И вы не поверите: стоит машина, молоковоз (сейчас таких нет: кабина на двух человек, а сзади цистерна жёлтая, написано «Молоко»). Я к нему: «Вы понимаете, такая ситуация, мне нужно обязательно быть на соревнованиях, иначе команде не засчитают, будет поражение! Вы не могли бы меня довезти?». Он подумал: «Довезу!» Мы лыжи на эту цистерну сбоку, я к нему в кабину ― мы туда помчались! Успели. Примчались к деревне Морозовке, я быстрее лыжи схватила, бегом-бегом, расчехлила, надела ― и старт! Как я успела! Тренер: «Где ты была?» Но всё прошло благополучно, достойно.

Какие-то были особые достижения у вас спортивные?

Кандидат в мастера спорта.

Вас это как-то грело, удерживало в спорте, вам хотелось этих достижений?

Немного. Я не рвалась к большой высоте. Но немного ― да. После этого я как раз поступила в педагогический институт на факультет физического воспитания. После этих занятий меня так потянуло, я так решила. В конце совместила, закончив экстерном: с третьего курса я перешла сразу на пятый и совместила спорт и медицину ― работала методистом по лечебной физкультуре.

Где это?

Сначала в реабилитационном центре «Коломна», 27 лет там отработала. Потом в ЦРБ ― Коломенской центральной районной больнице. Везде всё было достойно, коллектив хороший и там, и там.

Есть истории, особенно приятные вашему сердцу из трудовой жизни?

Интересные и смешные истории есть. Когда я работала в реабилитационном центре, там в основном детишки ходили. После обеда взрослые приходили, а до обеда детишки: распределение по группам, занятия, после гимнастики занятия на тренажёрах. Ко мне мальчик один ходил такой хороший, он всё время очень хорошо занимался. Я говорю: «Кем ты хочешь быть? У тебя склонность к занятиям». Он посмотрел на меня и говорит: «Поваром». Я говорю: «Почему поваром?» Как раз было лето, жаркое лето такое, я говорю: «Посмотри, жара, ты будешь стоять у плиты, варить этот борщ, кастрюля большая, от плиты жар, тебе жарко…» Он мне ответил: «Но надо же кому-то кормить людей». Мальчик ― шесть лет. Володя его звали. Такие истории.

Ещё смешная история. Девочка из другого города, они приехали с мамой отдыхать. Велосипед стационарный (у меня много разных тренажёров). Сидит, крутит на велосипеде, худенькая, маленькая. Мы тоже с ней разговариваем: «Как ты дальше думаешь? Чем хочешь заняться?» Она крутит велосипед, не отвлекаясь: «Я вот что думаю, Галина Александровна, я работать не пойду, я замуж выйду и работать не буду». Историй таких много таких разных. С детишками вообще интересно работать.

Вам больше с детьми или взрослыми нравилось?

И с детьми, и со взрослыми. Свой талант как-то я должна отдавать ― и взрослым, и детям. С детьми просто легко, у них чистая душа, с ними легче.

Может, что-то ещё хотите рассказать?

Я всё рассказала. Единственное: хочу пожелать Коломенской земле мира, счастья и благополучия! Всем доброго здоровья!

Спасибо вам за такие добрые пожелания!

Рассказчица: Елена Сергеевна Афанасьева.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 17 июля 2023 года.

«Бабушка с дедушкой нам обеспечили счастливое детство и юность»

Мы поговорим о вас, вашем ощущении города, в котором вы прожили и живёте. Начнём с того, что вы представитесь полностью и скажете, когда и где вы родились.

Афанасьева Елена Сергеевна. Родилась в Коломне 29 марта 1956 года.

Начнём с самых ранних воспоминаний. Припомните, или иногда бывают истории, которые вы потом уже узнаёте, связанные с вашим рождением.

Помню, мама мне рассказывала. Родилась я в Коломне, потому что здесь постоянно жили бабушка с дедушкой. А мама с папой в это время жили где-то по пути от Коломны в Москву, совхоз где-то под Раменским. Какое-то время там жили. Мне рассказали про жуткую квартирку, в которой они жили, в которой иней появлялся в мороз в углу определённом. В семье было четыре дочери, я самая младшая. Грозили пальчиком: «Смотри, это Дед Мороз показал свою бороду».

Родители были настоящие советские люди. Скромные, особо ничего не гребли под себя, не захватывали. Но бабушка, которая увидела, в каких условиях живёт семья её дочери, чуть не написала Генеральному секретарю ЦК КПСС, чтобы оттуда вывезли. А папа – Герой Советского Союза. В каких условиях живёт семья Героя Советского Союза! Я не знаю, среагировали, не среагировали, но в конце концов мы оказались в Коломне. Этого я ничего не помню, мне было ещё до года.

Оказались в Коломне. Жили мы вместе с бабушкой. Кстати, нравы того времени. Бабушка с дедушкой жили в двухкомнатной квартире. Мы приехали туда – шесть человек сразу. В другом подъезде, напротив них, жила семья, их было четверо или трое. Это всё работники завода тяжёлого станкостроения. У них было три комнаты, и они сказали: «Пётр Иванович, переезжайте к нам. А мы к вам переедем, нам не нужно так много комнат». И вот мы оказались в трёхкомнатной квартире, в которой прошло моё детство и половина юности.

Это какой адрес?

Улица Суворова. Напротив завода тяжёлого станкостроения (Коломенский завод тяжёлых станков, КЗТС – ред.). Рабочий район. В доме были и коммунальные квартиры, рядом с нами, вот мы жили в трёхкомнатной. Строили дом, мне рассказывали, пленные немцы в 1940-е годы, начало 1950-х. Не знаю, как получилось, но квартира у нас была холодная долгое время, и когда делали капитальный ремонт, оказалось, что забутовывали только внешние стены, каркасы, а у нас были полые стены. После ремонта квартира стала тёплой.

В какие годы делали ремонт?

Наверное, 1960-е годы, середина 1960-х годов.

Что значит, в холодной квартире, не держала тепло?

Да, когда ветер дул в нашу сторону или был сильный мороз, там было достаточно холодно. Несмотря на то, что законопачивали щели, заклеивали окна,– это мало помогало.

В каком составе вы жили на Суворова, когда переехали?

Четверо взрослых и четверо детей. Бабушка, дедушка, мама, папа и нас четыре дочки.

Расскажите о бабушке и дедушке. Бабушка уже сыграла свою роль в этом переезде.

Бабушка почти всю жизнь была домохозяйкой, как было принято в довоенные годы. Дедушка мог обеспечивать семью, он работал на заводе тяжелого станкостроения. Он занимал ответственную должность – был зав. производством на заводе. Умнейший человек! Для нас, детей, он был  самым лучшим дедушкой на свете! Нам вообще повезло с семьёй очень здорово. Когда дедушка в 60 лет ушёл на пенсию, он занялся домом. У него были золотые руки. Бабушка у нас была генератором идей, она ему предлагала, что можно сделать для дома. Дефицит был с мебелью тогда, со всеми товарами, сложно жилось (но в то же время жили хорошо). Он этажерки, два шкафа он сделал, мебель для кухни. Делал он это очень хорошо, очень красиво, аккуратно. До сих пор мы на его табуретках сидим.

 

Клуб имени Павлика Морозова

Немножечко перескачу. У нас в доме, в конце 1950-х годов — в начале 1960-х, работал клуб от домоуправления. Он занимал подвальное помещение (оно было отремонтировано), куда приходили дети, с ними занимались взрослые в разных кружках по интересам. Занимались на энтузиазме, как волонтёры.

Дедушка занимался там столярным делом с ребятами. Один наш сосед, уже очень пожилой мужчина, до сих пор вспоминает, какую он сделал в то время полочку, как красиво её вырезал, всё под дедушкиным руководством, какую табуретку он сделал сам, своими руками, и что это умение повлияло на его дальнейшую жизнь, он научился руками своими что-то полезное делать. В клубе учили вышиванию, ставили спектакли с детьми к праздникам. Новый год встречали замечательно! Всё это силами дома и близлежащих домов.

Взрослые находили возможность сами приходить туда в свободное время.

Да. В основном пенсионеры.

Им хорошо – они заняты. И дети узнают что-то новое, помимо школы, двора. Работало это по выходным, по вечерам?

По вечерам. Это зависело от того, когда удобно собираться детям. Совмещали время, чтобы было всем удобно. Вечером приходили, в выходные и будни.

Сколько это просуществовало?

Где-то до середины 1960-х. Я в 1956 году родилась, я помню, он назывался «Клуб имени Павлика Морозова». Помню его до школы. В школу я пошла в 1963 году, после этого клуб не помню. То ли меньше стала туда ходить. Может, и был ещё, просто время детства сливается: начальная школа, дошкольный период.

Это было свойственно только для вашего дома?

Нет, были везде по городу такие клубы при домоуправлениях. Между ними было даже какое-то соревнование. Помню почему: дедушка с обидой говорил, что они готовились с ребятами ко Дню птиц, должна была быть демонстрация, они должны были выйти с чем-то, что своими руками сделано, он нарисовал силуэты птиц, ребята вырезали их лобзиками, раскрашивали, на палочки… разных птиц, которые водятся в Подмосковье, вышли… но почему-то первое место он не занял. Ему было обидно, он считал, что несправедливо. Он вложил свою душу, столько времени, сил…

Где дедушка мог изготавливать ту мебель для вашей квартиры?

Прямо дома!

Как это могло быть организовано?!

Одна комната была отдельная, а две смежные. Бабушка с дедушкой жили в отдельной комнате, родители жили в дальней маленькой комнате, маленькие спали с родителями: там стояли небольшие кроватки, мы спали. Старшие две дочери спали в большой комнате. Я не помню, на чём раньше спали, но у нас стоял диван-кровать, раскладывали его.

Кухня, туалет и ванная были свои?

Да. Всё это не смежное, а отдельное тогда строилось. Смутно вспоминаю, когда я была ещё маленькой (в 1950-е годы газ провели), на кухне была дровяная печка. В ванной стояла колонка, в которой тоже воду разогревали дровами. Но вода была уже, водопровод. Помню, как мы собирались на кухне, ели по очереди, дети сначала ели. Помню, дедушка мне сделал, назывался чурбачок: видимо, ствол дерева хорошо обработанный, на котором кололись дрова на кухне. Он ещё потом использовался, потому что мне было тяжело дотянуться до стола, до столешницы. Ставили чурбачок, на который я садилась. А ствол был без сердцевины, она вынута, полегче он был, он как бы на ножках стоял – я на нём сидела за столом, когда мы трапезничали.

Дедушка обустраивал квартиру…

Не всегда, не всё время. Если надо было сделать, бабушка говорила. Кроме того, он занимался много с нами, у него была феноменальная память. Он даже своих правнуков нельзя сказать, что репетировал по математике, физике, химии, но он просто помогал. Если что-то не получалось: «Иди к дедушке». Дедушка посмотрит: «Давай, говори, что ты думаешь». И потом направлял.

 

Дедушка – интеллектуальный центр, бабушка – генератор идей

У него была ответственная должность, работа. Можно представить, в каком он напряжении, ответственности жил. Как это сказалось на его характере, отношениях с близкими?

Он был замечательный человек! Когда я общалась с его тётушкой, уже взрослая была, мне она сказала: «Твой дедушка – соглашатель, всю жизнь». Он просто был очень корректным человеком. Я не помню, чтобы он когда-то повышал голос. До сих пор обида помнится, потому что единственная: я ходила в магазин и забыла взять сдачу. Он: «Ну, пойдём с тобой». Пошёл в этот магазин, я помню, он дал мне там подзатыльник. Было так обидно! Это была моя вина, я была очень рассеянным ребёнком, постоянно ключи от квартиры забывала, могла оставить в квартире ключ, захлопнуть дверь и уйти, потом вспомнить: что же я наделала!.. Но это попозже было.

Мы жили ввосьмером в трёхкомнатной квартире. Позже мама моего папы, вторая бабушка, достаточно состарилась, и стали искать возможность поближе её перевезти. Она тоже жила в Коломне, комната у неё была, около Парка Мира дом стоял – или комната, или квартира отдельная. Оттуда её взяли, обмен сделали, она стала жить вместе с нами: напротив у нас была квартира, там была коммуналка, какое-то время там жили.

На одной лестничной площадке были обычные квартиры и коммуналки?

Да. У нас была квартира отдельная, а рядом с нами две квартиры были коммуналки. Причём одна квартира была очень долго коммунальной: я уехала в середине 1980-х, она ещё была коммунальной. Напротив квартира – вышел в каком-то году указ, что Героям Советского Союза положен больший метраж на человека. У нас семья-то большая, и там уже бабушка жила (они жили вдвоём с папиным отчимом). И оттуда выселили, дали квартиру тем жильцам, которые там жили. Получилось, что мы в двух квартирах жили.

В квартире, где жила вторая бабушка, тоже была своя отдельная квартира со своей кухней, ванной, или они ходили к вам?

Конечно, было всё своё.

Как это повлияло на вашу семейную жизнь? Чаще собирались, гуляли больше вместе?

Я не помню, кто занимал, по-моему, мы так и жили в одной квартире, восемь человек. Время от времени у нас всё менялось, порядок менялся. У бабушки была своя комната, она жила в квартире напротив. Может быть, родители переехали в квартиру напротив, когда выехали соседи, когда она превратилась в отдельную полноценную квартиру. Родители, наверное, туда переехали. Я помню (бабушка ещё была жива), сестра выходила замуж, это была первая свадьба, родители расстарались! В одной квартире было застолье: там две большие комнаты были и через коридор стояли столы – в одной комнате и во второй. Двери снимали с петель. Проход, конечно, был между рядом столов. Но сидели гости и в одной комнате, и в другой. А в квартиру напротив мы приходили потанцевать, побеседовать, поболтать.

Это какой год был, когда сестра вышла замуж?

По-моему, 1972-е.

Как зовут сестру?

Наталья.

Как дедушку звали?

Пётр Иванович Комаров.

Бабушка?

Елизавета Фёдоровна. Бабушка – тоже личность. Если дедушка был центр интеллектуальный, то бабушка была генератором идей и организатором. Они свою жизнь посвятили, особенно бабушка, всю жизнь она не работала, дедушка на пенсии, посвятили своим родным. Бабушка была очень волевым человеком, лидером, всё шло от неё.

Какие-то истории припомните?

Родители были постоянно на работе. Бабушка организовывала жизнь. Она готовила прекрасные обеды, завтраки и ужины систематически! Когда сама вырастаешь, думаешь, что это было заложено в детстве, так воспитано.

Что у вас в семье было принято на завтрак, обед, ужин?

Первое, я помню, сложно сказать: с мясными продуктами в то время было сложно. Но всё-таки первое всегда было мясное – наверное, ходили на рынок, покупали. На первое готовились супы, борщи. Причём ориентировались на папу, потому что у него со здоровьем были сложности, и, допустим, борщ всегда был лёгкий, без всяких зажарок, никогда ничего не было жареного, всё, в основном, варёное или разогретое на сковороде. Много было супов. Картофельный суп, иногда мог быть картофельный суп с вермишелью, борщ, щи, щи из кислой капусты, рассольники – разнообразные были первые блюда.

Второе – картошка, гречка, рис. Гречку я ужасно не любила! Бабушка знала, кто что любит, что не любит, она могла всем скорректировать. Одна сестра не любила лук в супе – она мелко резала, чтобы его было не заметно. Я просто ненавидела, не могла есть гречку – она мне потом сказала: «У меня всегда стоит варёная картошка в мундире, на всякий случай!» Вот ко второму мяса у нас не было, это редкость, когда появлялись котлеты или что-то такое. Это из раннего детства.

 

«Я город так не любила, как деревню свою!»

У нас было большое подспорье – дача. В 1950-е годы благодаря папе выделили землю в деревне. Это моя любимая деревня Берхино. Я город так не любила, как деревню свою! До определённого времени в Коломне просто не хотела оставаться! На даче было хозяйство: картофель, морковь, лук – все базовые овощи мы там выращивали. Мы всё лето проводили на даче, естественно, помогали, пололи, когда надо, убирали. Не сажали только – дедушка сажал сам. У дедушки был образцовый сад и огород. Он уезжал весной, как тронется лёд, где-то числа 12 апреля, в Берхино, начинал там всё готовить. На майские праздники к нему приезжала бабушка туда, когда становилось уже тепло. Уезжали они оттуда 10 октября. Такой был годовой распорядок.

Они там жили, там был домик?

Да. Там дача до сих пор есть. Построили его семьёй. Были близкие родственные отношения. Папа, наверное, тоже помогал. Я помню очень хорошо, что помогали. Те, кто работали – только в отпуске можно было помогать. Я была маленькая. Само собой разумеющееся, если близкие помогают. А ему очень много помогал муж сестры жены, мой двоюродный дедушка. Я это знаю, потому что в благодарность в любое время и они сами туда приезжали на дачу, и дети их приезжали, какое-то время жили там. У нас сохранились фотографии, когда строится этот дом.

Это какой год?

Конец 1950-х, примерно 1958 год. А дали эту землю ещё раньше, потому что я помню (наверное, моё самое раннее воспоминание, мне был год с чем-то… это было лето, если в марте, год и три, год и четыре месяца): взрослые собрались на какое-то застолье, тогда часто собирались все вместе за столом. Меня, чтобы не мешалась, отнесли в сад, он тогда был ещё пустой, травка росла, и посадили рядом с изгородью, постелили одеяло небольшое, игрушки дали. Я там сидела, и вдруг мимо меня что-то очень быстро проползло! Я думаю сейчас, что это ящерица была или уж. Но мне показалось тогда, что это что-то ужасное – с большой головой, короткое, с острым хвостом. Я закричала, мама пришла, меня забрала.

Участок большой был? Что сажали помимо овощей?

6 соток. Посадили яблони, до сих пор они есть. Груша была там, грушу уже спилили. Места для вишен не было, поэтому дедушка посадил маленькую вишню Альбу. Кустарники ягодные: смородина, крыжовник, малина. Естественно, огород, овощи. Сразу или позже дали небольшой участок для картошки, совсем рядом. Потом уже, позже, когда вторая квартира нам перешла, нам прирезали к участку площадь небольшую.

Набор растений, кустарников стандартный был? У соседей то же самое было? Или вы чем-то отличались?

Нет. Дедушка ещё очень любил цветы: ирисы, георгины, астры у него цвели, целая полянка, нашёл он место. Посадили, папа откуда-то привёз, иргу – в то время это был редкий кустарник для садов. Так и называли с самого начала ирга.

Любимая ягода детей и птиц!

Птиц. Мне не очень нравился вкус. Жасмин у него рос, перед домом сирень. Клён он посадил, или он сам вырос, не знаю, он в уголочки рос, не мешал совсем. До сих пор я вспоминаю, как мы сначала приезжали на дачу – благоухал жасмин… А ещё у нас участок стоял на краю небольшого оврага, мне кажется, это была древняя дорога, был пологий, не очень глубокий овраг, и по краям оврага росла черёмуха, вдоль нашего участка. Сначала, когда мы приезжали, благоухала черёмуха, потом жасмины, потом сирень. У меня сейчас отдельный дом, я до сих пор хочу это возобновить. С черёмухой не получится, потому что она разрастается, но сирень и жасмин у меня будут там расти!

Это к тому, что бабушка с дедушкой нам обеспечили счастливое детство и юность. Потому что вспоминаем все мы, не только мы, четверо детей. У бабушки с дедушкой было трое детей, и их дети, внуки тоже вспоминают. У нас с ними очень хорошие отношения, собираемся, вспоминаем бабушку на день рождения, стараемся летом собраться. И дедушку…

 

«В то время общность была»

Вы упомянули с самого начала, что вам повезло с семьёй. Вы ощущали, что у вас особенная, счастливая жизнь в отличие, может быть, от ситуаций в округе? Как складывались отношения с соседями по дому, с соседями по участку?

По деревне, по Берхино – замечательно! Место дачное, туда много приезжали, старались снять дачи, построить. Лучшие мои друзья – с дачи. Ребята, которые там жили, в деревне, с ними тоже прекрасные отношения. С ними были трения, немножко разные мы всё-таки были, но в то время общность была, это чувствовалась. У нас была такая компания! Собиралась вместе, проводили время человек 15, может быть, и больше!

А как проводили? Куда ходили? Гуляли?

Ходили купаться – самое любимое занятие летом. Ходили купаться на берег реки, Осётр там протекает, в то время была чистейшая вода, ходили загорать. Мы ходили после завтрака. Там явно руководила бабушка: что-то мы должны были сделать по дому или по саду, в 11 часов мы отправлялись загорать. В это место собирались все наши друзья, и мы загорали где-то до половины третьего, а в три часа мы должны были обязательно быть дома, потому что в три часа обед. Не придёшь (у меня, правда, никогда такого не было) – обедать не будешь! Взрослые так говорили. Может, бабушка сжалится потом и покормит, но строго с этим было. Жёсткий порядок. Дедушка – я помню подзатыльник, а бабушка – никогда! Она умела так всё организовать, так настроить, что голоса никогда не повышала. Я помню, что она грозила крапивой моим братьям двоюродным. Естественно: мальчишки, они больше шалят. Но чтобы девочкам ― никогда такого не было! Она могла огорчиться. Как-то она умела нас воспитывать.

Обедали дома или иногда на улице?

Началось всё с маленького дома, небольшого. Сразу для того, чтобы можно было поесть, попить, дедушка – конструктор – сделал навес, примыкающий к дому. Навес, стол под ним длинный, чтобы вся семья уселась за ним, вдоль него лавки. Нвес на столбах и огорожен ещё – стол и лавки были огорожены. Почти сразу же, как домик был построен, построили кухню, она примыкала к дому, но входили в неё отдельно. Сначала была маленькая кухня, там стояла плита, видимо, та плита, которая когда-то стояла у нас дома, её вывезли на дачу, дровяная плита. У бабушки ещё на даче была чудо-печка. Внутри-то она печь не могла, но в чудо-печке могла что-то напечь.

Как в духовке?

Да. Круглая форма и внутри отверстие, как бы соединённый цилиндр, как колесо… Нет, что-то неправильно я сказала… В середине выходила какая-то труба, раструб…

Вы это называли чудо-печкой? Там можно было выпекать?

Да-да-да! Она не чугунная, она лёгкая, из алюминия. Что-то там можно было делать, это редко было, но для нас это было лакомство.

Был летний навес, летняя столовая, кухня была, в ней тоже был длинный стол – на случай дождей, вдоль стены тоже была лавка сделана, она прикреплялась к стене, вокруг скамейки, или табуретки, или стулья стояли. Там обедали, принимали еду.

Обед в три часа. Обычно проходил под навесом, приходили все туда. На стол накрывали сами, бабушка говорила, что взять. Тарелки сначала стояли стопкой около торца стола. Бабушка приносила кастрюлю большую, ставила её на подставочку и всем разливала. Кстати, дедушка обедал с нами и вспоминал, как раньше у них в семье обедали. Бабушка из Берхино, дедушка из близлежащего села Городна, там он родился.

Какого года он рождения?

1897 года. Бабушка 1900 года. Дедушка вспоминал, как они обедали: тоже большая семья у них была, я считала, человек шесть точно было детей, или семь, садились за стол. Дедушка говорил, мама у них рано умерла родами, их воспитывала бабушка. По-моему, он рассказывал не про отца своего, а про деда. Отец занимался отхожим ремеслом, он в Москве работал. У деда была длинная ложка. Разливали всем первое, а порезанное мясо ставили посередине, в чашки. Дед командовал: по первому куску, по второму куску. Если он видел, что кто-то потянулся раньше, он брал ложку – и ложкой по лбу!

Жили в те времена небогато. Суп если с мясом, то это тушёнка была: холодильники не сразу появились, хотя у бабушки были хитрости, по которым она могла хранить еду. Рядом с кухней был небольшой сарайчик с земляным полом, чтобы лучше сохранялись продукты, какая-то яма, может, была… В большую кастрюлю наливали холодную воду, туда что-то ставили.

Дедушка был рыбак прекрасный, приносил… Осётр был тогда полон рыбы. Его племянники и его сын любили рыбачить, приезжали туда, приносили и щук, и жерехов, и окуней, и плотву. У нас фотографии сохранились, где мы с куканом стоим по очереди, висит такая гирлянда из рыб. Рыбу очень любили! Это всё в общей котёл шло, там не мыслилось иначе, индивидуализации не было, всё делилось поровну, по-справедливости старались распределить. Никто не был обижен.

Уха из рыбы. Жареная рыба.

 

Одна шинковка на подъезд

Что-то и солили?

Обязательно! На даче морковь собирали. У нас был погреб в доме в Коломне. Наверное, и сейчас есть эти подвалы-погреба. Там хранились картошка, свёкла, лук хранили на антресолях, в тепле, в доме, чеснок тоже. Капусту не сажали, а покупали. Огурцы, помидоры – всё это заготавливалось.

Превращалось в соления?

Всё было очень просто, никаких лечо. Лечо – это нужны перцы. Я помню, перец – это уже была вторая половина 1980-х годов, привезли в первый раз сладкий перец в Коломну, перед 1990-ми годами, до этого мы его и не видели.

В магазинах или на дачах стали выращивать?

На дачах позже стали выращивать. Папа в какое-то время выращивал, когда бабушка с дедушкой ушли, папа с мамой стали там хозяйничать, тогда папа стал выращивать перец, но это уже были 1990-е годы. Дедушка был жив, бабушка пораньше умерла, но он уже ничего делать не мог, в последние годы уже не выезжал в деревню, ему тяжело было.

Солёные огурцы или консервированные с уксусом. Покупали и квасили капусту. Я помню, что у нас был подвал, а ещё сараи были при домах. Большой квартал, большой двор, где-то шесть домов стоят в каре, а в центре прямоугольником сараи стоят, не деревянные, а газоблоки что ли… что-то рассыпающиеся, может быть, шлакобетон… Капитально построенный сарай. Внутри конструкции были деревянные. И вниз можно было спуститься, первый этаж и даже второй был, они на нескольких уровнях были, хотя он сам по себе не такой высокий, не достигал уровня двухэтажного дома. У нас был двух-трёхэтажный дом, в нашем подъезде три этажа были. Это был сарай. В то время люди жили в коммуналке. Где что хранить? Для этого сарай.

Квасили капусту родители: для этого у кого-то брали или вынимали из сарая шинковку большую – может быть, одна на подъезд или на несколько домов. Корытце под шинковку. Шинковали так. В давние времена очень много капусты заготавливали – на весь год, большая семья. Покупали по 50–60 килограмм капусты на семью, перед тем как солить, квасить. Руками всё не порежешь! Позже, когда сузились желания и нужда не такая стала, занимался этим дедушка, он очень тоненько резал капусту, всегда он занимался квашением. Была бочка деревянная с металлическими обручами, её родители пропаривали рябишником (это трава пижма, с жёлтыми соцветиями как таблеточки, антисептическое средство). Они пропаривали с рябишником, потом закладывали туда капусту. Бочка стояла в сарае, там холодно. Ходили следили: сверху, если появлялось, снять плесень. Бочка точно у нас была квашеной капусты. Была очень вкусная!

Мама готовила, в основном, завтраки. Ужин тоже она не успевала готовить. Она была очень общественный человек, у неё было очень много общественных дел, кроме работы. Бабушка занималась продовольствием и кормлением нашим всеобщим. В выходные бабушка отдыхала, мама занималась этим. Бабушка всегда следила: у нас всегда был какой-то салат – либо из моркови свежей, либо из свёклы варёной, или из капусты, или солёные огурцы, помидоры. Но никаких лечо или сложных салатов не было – о чём можно было говорить: какие салаты консервировать – некогда.

Консервацией бабушка занималась?

Они вместе – и бабушка, и мама. Дедушка не занимался. У него на даче был сарай, где был инструмент, но и в доме, естественно, был фанерный ящик, в нём лежали все инструменты, в прекрасной сохранности, всегда всё в порядке, всегда под рукой всё, что нужно. Может, что-то было в сарае, может, шкафчик делал для хранения…

 

Дворовые игры и Новый год в Лужниках

Вернёмся в Коломну. Про дворовую вашу жизнь.

Во дворе была общность. Это воспитывалось так, всей окружающей жизнью. Мы все дружили. Жили по-разному. Была сложная семья, где отец был алкоголиком, мальчишки рождались у них – вот к ним да, относились особо, про них говорили: так не делай, как он. У нас была определённая территория: мы зимой, весной и осенью, в основном, гуляли во дворе, особенно никуда не выезжали, не выходили, некуда родителям было выезжать. В другой двор нежелательно уходить, надо всегда быть на глазах. Окна у нас не выходили во двор, может, ещё и поэтому рядом со двором можно было где-то поиграть. За домом проходила дорога, потом трамвайная линия, потом картофельные поля тянулись (участки всем давали там), дальше проходила железная дорога, ветка – по ней какое-то время ходил паровоз из Коломны в Озёры. Она и сейчас есть. Долгое время ходил там тепловозик, который мы называли «кукушка», даже не знаю, почему. Название прилепилось, когда ещё он ходил паровоз. Были сооружения для стока дождевых и талых вод под этой железнодорожной веткой, какая-то арка в землю уходила, чтобы стекали все эти воды под железную дорогу – вот туда нам ни в коем случае нельзя было ходить. Там достаточно были обрывистые края, у этого водоканала. «Вот был там, туда пошёл этот мальчик, он упал и сломал там руку…» Мы не должны были выходить за дорогу, за трамвайную линию. Я вспоминаю дошкольное детство.

Когда я пошла в школу, нас приняли в музыкальную школу, мы ходили с Суворова туда, где сейчас музыкальное училище, совершенно спокойно самостоятельно. Может, в первое время нас и провожали, вдвоём ходили с сёстрами… Не помню, чтобы нас сопровождали… Наверное, это было до школы, но я помню это очень хорошо.

Во дворе были элементарные развлечения. Были замечательные карусели, которые отлично вращались! Мы раскручивались, с них прыгали, когда раскрутимся, было классно! Была песочница. Стоял столик со скамейками – для тех, кто играл в домино. Стола скамеечка у самого дома, на которой собирались бабушки. Было поле футбольное, ребята на нём играли, в какое-то время там даже стояли ворота футбольные. Вытоптанный участок – там играли в игры с мячом: штандер, салочки, лапта, чижик-пыжик, вышибалы. В прыгалки прыгали на асфальте рядом с домом. В мяч играли или рядом с домом, там не грязно на асфальте, или на этом поле. Один раз устроили там новогоднюю ёлку, заливали это поле зимой водой, был каток, мальчишки играли в хоккей. Может, там была ещё и волейбольная площадка, столбы стояли по краям?.. Там встречали Новый год, ёлка там стояла. Со всего каре домов приходили, может, и из близлежащих дворов ходили, если не было своего поля. Скорее всего, это домоуправление устраивало такие празднества.

Среди соседей были те, кто работал на ЗТС?

Да. Тогда распределяли жилплощадь по тому, кто на каком предприятии работает, поэтому и называли: ЗТС-овский дом, КБМ-овский дом, коломзаводской дом, по районам. Близлежащие район к заводу – скорее всего, будут там жить рабочие, сотрудники, работники завода.

На самом заводе проводили праздники для детей?

Нет. На завод проходили только по пропуску. Вывозили – да, ведь был свой дом культуры у ЗТС – «Станкостроитель». Сейчас здание осталось. Там был кинотеатр, самый близлежащий, там тоже устраивали празднества, туда тоже на Новый год ходили, давали пригласительные билеты родителям туда. Иногда билеты покупали в Москву, в Лужники, в Колонный зал Дома Союзов, туда тоже ездили.

В каком составе?

Дети. Назначали старшего по автобусу, видимо, от профсоюза устраивали, было несколько взрослых с группой детей от завода.

Одним днём?

Да. На представление – и назад.

Что-то запомнилось из этих поездок?

Сейчас всё слилось. Было много однотипного: Дед Мороз, Снегурочка. Если в Лужниках, то это на льду, ёлка в центре, амфитеатр огромный, где-то мы сидим. В фойе в Лужниках не было развлечений, только представление. А в Колонном зале Дома Союзов в зрительном зале смотрели представление, а в огромном зале были какие-то для детей развлечения: хороводы водили, стихи рассказывали, горки были небольшие, аттракционы…

 

«Такой старый, что ушёл в землю»

Где купались дети, остающиеся в городе? Вы-то в Осетре…

Я долгое время Оку не признавала: Осётр – самый чистый, только там буду купаться! Купались, конечно. Был пляж недалеко от ЗТС на берегу Оки, где был причал, пристань (оттуда мы всегда на дачу отправлялись на катере), а дальше, ниже по Оке метров 200 надо было пройти, там был городской пляж. Ходили ещё купаться, я уже студенткой была, «на камушки», это выше ЗТС. Колычево уже было в то время, можно сказать, это была черта города, но всё равно это было ближе к природе: домов рядом не было, высокий окский берег, камни, трава. Прекрасно там!..

Ещё был пляж (никогда там не купалась) на Коломенке.

В эту часть города выбирались?

Если только в гости мы ходили. У нас были родственники на улице Толстикова, у них там был дом. Помню, меня так удивляли дома, были же полуподвальные помещения во многих домах. Я шла и удивлялась: почему такие дома?! Мне говорили: «Этот дом старый. Он уже зарос землёй, такой старый, что ушёл в землю». На подоконниках во многих домах выкладывали вату, блёстки, сказочных персонажей выставляли, ёлочные веточки выкладывали. Я когда устраивала свой музей, мне хотелось тоже в окошко поставить куклу в школьном платье или ещё что-то такое!

На демонстрации мы стали ходить с пятого класса. Демонстрации проходили здесь, ставили трибуну. На майские праздники, когда маленькие были, выезжали сюда в гости, гуляли по городу. Смутно, но вспоминаю.

Сложно зацепить, ничего особенного не припоминается от старого города? Отличалось от того, что у вас на районе было?

Конечно! Вросшие в землю дома. В основном, были деревянные дома или низ каменный, а верх деревянный. Всё это любопытно.

Было пренебрежительное ощущение, что это город-деревня?

Никогда. Вообще у нас в семье неоткуда было взяться чувству превосходства: бабушка с дедушкой из крестьян, родители тоже труженики. Мало ли у кого как жизнь сложится! Конечно, осуждали, рядом с нами, допустим, в квартире жил вор, про него говорили, что он вор, что сделаешь. А я дружила с его дочерьми. Да, было к ним отношение… я чувствовала, что в семье у меня лучше. Зато мама у них так старалась устроить быт, очень чистоплотна была женщина. Здесь, как у всего: что-то не принимаешь, а к чему-то относишься с уважением.

Демонстрации любили?

Сначала очень любила, конечно! Сначала мы ходили на демонстрацию с родителями, дедушка с бабушкой брали нас на демонстрацию, ходили с флажками, цветочками, которые делали в домоуправлении, шариками. Папа на руки поднимал! После этих демонстраций мы и шли в гости к родственникам, там было застолье.

 

«На полу спать так здорово!»

Что собой представляло застолье?

Застолье в то время: салат оливье – это всю жизнь! – пюре картофельное, про мясо абсолютно не помню – меня это не особо тогда интересовало. Может быть, это была картошка с тушёнкой. Большими семьями собирались в те времена, большие столы накрывали. Может быть, что-то собой приносили. Это меня не касалось, поэтому сейчас не могу сказать. Те же самые соленья, обязательно студень с хреном (хрен домашний, делали сами). Взрослые, может быть, употребляли какие-то наливки и вино, водка, конечно, была. В семье были мужчины, которые выпивали, но это единицы, из дальних родственников один или два. Это осуждалось, с болью воспринималось.

А на сладкое?

Пироги, конфеты.

Пироги с чем?

Точно не могу сказать, впечатления слились. Бабушка обязательно на праздники пекла пироги: с капустой, капуста с яйцом, лук с яйцом (с картошкой вот она никогда не делала), рис с яйцом, с мясом, с яблоками, с вареньем, пироги открытые с вареньем яблочным, смородинным. Варили варенье из ягод, из малины, смородины. Смородины много было, малины поменьше.

Компоты обязательно делали. Летом бабушка всегда делала квас. Окрошку очень любили!

У родственников на Толстикова коммуналка была или отдельная квартира? Это какой номер дома?

Не помню. Визуально могу показать: всегда просто говорили, что идём на Толстикова, не проговаривали номер дома.

На 1 Мая, 9 Мая?

Мы не всегда к ним ходили. И дома собирались, естественно. Обычно, если на Толстикова собирались, это было после демонстрации. У нас дома застолья тоже были, родители были хлебосольные. Приезжали дети, внуки. Бабушка с дедушкой были в центре, старейшины семьи, к ним съезжались дети.

Застолья по случаю приезда родственников, праздников, дней рождений?

Да. На дни рождений могли привезти двоюродных братьев и сестру иногда, но не каждый раз. На праздники чаще всего приезжали к нам, приезжали к родителям, привозили детей. Приходили их племянники, двоюродные сёстры мамы. У папы родные жили в Москве, они приезжали реже. Приезжали больше дети маминых родителей.

Что дарили на дни рождений детям и взрослым? Как вообще подарки организовывали?

Сначала скажу про Новый год – мы очень любили этот праздник! Мама долгое время работала заведующей детского сада. Когда привозили ёлки для детского сада, она и себе заказывала ёлку – высокую, под потолок. У нас комната была с эркером, в эркер вписывалась эта ёлка. Это было что-то! Мы наряжали ёлку! С папой бумажные игрушки готовили, вырезали! Необыкновенные были Дед Мороз и Снегурочка! Мы считали, сколько там домиков, птичек, самолётиков – стояли вокруг ёлки. Когда наступал Новый год, самый первый подарок, я помню (спала ещё в маленькой кроватке с оградой, чтобы не упасть), я проснулась, у меня в ногах сидел пупс такой красивый, немецкий, в ярком комбинезончике, из папье-маше. Постарше стали, мне и сёстрам клали под ёлку. Когда мы стали постарше, под ёлку заглянули ― нет ничего. К родителям подхожу: «Странно, Дед Мороз ничего не принёс». Они: «Не может быть! Иди посмотри внимательней!» А они положили на лапы ёлочные! Ёлки были замечательные, густые. Звезда всегда стеклянная была наверху, до сих пор сохранилась, я её в краеведческий музей отдала. Фонарики были тогда элементарные, как лампочки. Один фонарик вставили в эту звезду, она светилась, это был эффект такой!..

Когда приезжали родные на праздники, на пол стелили перины, матрасы. На полу спать так здорово!

Освобождали место для гостей, а сами на полу спали?

Дети, в основном, спали на полу. Но не все: я очень хотела на полу спать, но мне не сразу разрешили. Раскладушка была на случай приезда: металлический, алюминиевый каркас и в центре брезент. Один раз решили устроить ложе спальное из стульев. Ставили стулья, кто-то из сестёр очень хотел поспать на стульях, но ночью они разъехались!..

Игры – хоронички, жмурки… Начинали играть, когда все собирались, это было очень здорово! Мы с сестрой выдумывали, когда ещё были маленькие, дошкольницы: в маленькой комнате, в которой мы спали, набрали пояски, какие-то верёвочки, связали паутину, привязали её к чему-то и сверху настелили одеял лёгких.

Был шалаш внутри комнаты?

Да, получилось, что по всей комнате, по всему периметру был низкий потолок.

Как родители относились к озорству детскому, выдумкам?

Нормально. Я совершенно не помню, чтобы нас за игры наказывали родители. Если начиналась беготня, нас предупреждали, что хватит уже, побегали. А прятались ― аж на шкаф залезали! Не помню, может, в диван прятались, у нас диваны-кровати были. У нас были два дивана-кровати, стояли в двух разных комнатах.

Хотели повспоминать про подарки. Когда у мамы день рождения, у дедушки, у бабушки…

Не помню. Какие-то стихи читали, песенку могли спеть. Помню, уже было мне лет 12–13, я маме плакатики написала, сёстры помогали, поздравительные. Не заходил разговор никогда, чтобы от нас общее… Этим взрослым занимались.

Когда я уже была в классе пятом, мне подарили замечательный набор карандашей, они в два ряда в коробочке лежали, их 24 было. Я была в восторге от этого подарка! Всегда нам старались либо равноценное дарить, либо всем одно и то же. Я помню, что пришла в школу с набором карандашей. Мне учитель рисования говорит: «Какие у тебя карандаши. Откуда?» – «Подарок на Новый год!» – «Это для всех? Всем вам подарили?» – «Это мне!»

 

Где живёт Баба-Яга

В детский сад вы ходили?

Да. Даже старшая сестра ходила. Сохранилось много фотографий, мама ведь была заведующей в детском саду при заводе. Она была очень коммуникабельный человек, её уважали, и когда фотограф делал фотографии, заведующей тоже обязательно печатал. И фотографии сохранились, я использую некоторые из них в музее: детские сады 1950-х.

Какие впечатления общие от детского сада?

Мне там всё нравилось! У меня там была любимая воспитательница Софья Алексеевна, которую я помню до сих пор (фамилию не помню, но она у меня записана). Единственное, что не нравилось в детском саду, что надо днём спать. Для меня это было мучение! Я очень любила детский сад, все занятия, рисование, рукоделие и участок. Участок мне казался сказочным: на пригорке вокруг ёлочки росли, на самой вершине холмика стоял маленький домик, к нему вела лестница. Я всегда смотрела: это что-то необыкновенное! Всё мне нравилось на участке! В воображении хотела нарисовать ещё… В старших группах или в средней группе нас перевели на крайний участок, на границе со стройкой. И между нами говорилось: а вот там, в строящемся доме, Баба-Яга!.. ещё кто-то… Один раз (наверное, это была галлюцинация!), я помню очень хорошо, как мы всегда боролись за первое место в строю (мы парами ходили), чтобы первыми встать. На этот случай говорили: «Кто вперёд, кто вперёд, того кошка обдерёт». Я была или первой или второй в паре, мы подошли – а вход на этот участок был в виде арки, и маленький штакетник ограждал, – стоим, ждём, когда воспитатель пройдёт вперёд, и я заглядываю в эту арку, смотрю на строящийся дом, и вдруг из-за этого дома появляется огромная жёлтая соломенная шляпа! Что-то похожее на шляпу выползло и пропало! Я была уверена, что это не сон. Я потом рассказывала всем. Объяснений не было никаких от взрослых, никто всерьёз не принимал. Воображение рисовало, хотелось увидеть что-то необыкновенное.

Помню ещё такой момент: я искала всегда что-то, вдруг что-то необычное найду! Зимой выпал снег, пороша, было холодно, мы гуляли на участке, я немножко в сторонку отошла на участке, по снегу случайно провела ногой, смотрю – под ним лёд гладкий, а подо льдом узоры необыкновенные, в виде снежинок, звёздочек. До сих пор помню, какое было чувство от того, что я увидела! Я понимала, что это не сказка, но очень красиво, поразило меня.

Годы в детском саду были благополучными, счастливыми?

Да. С удовольствием вспоминаю.

 

О школе и о книгах

В школу какую пошли?

Я пошла в 11-ю школу, она недалеко от нашего дома. Она до сих пор стоит, но её переименовали в 12-ю школу совсем недавно, в прошлом году (школы объединили в рамках процесса укрупнения, школа называется теперь «школа № 12, здание № 2» – ред.)

Вам хотелось в школу?

Да. Старшая сестра училась ещё в начальной школе, она на восемь лет старше меня, средняя тоже уже училась, а мне очень хотелось! Нам читали рассказы про Филиппка. Я ещё была маленькая очень, если она училась в четвёртом классе… Я помню, что меня привели, ещё четырёх лет не было. Почему? Может, я очень просила или меня надо было пристроить на какое-то время. И вот она вместе со мной пошла в школу. И почему-то я помню, что в то время не было двери, была занавеска какая-то, её отодвинули. Я вошла в класс… и вдруг увидела: класс заполнен, за партами сидят! я их не знаю никого! стоит учительница у доски!.. Она такая добрая: «Иди, проходи». У них было рисование что ли, и все мне улыбаются. А я никого не знаю!.. Я так засмущалась, расплакалась – и ушла оттуда! Мама и сестра были рассержены, что я просила-просила, но не смогла там побыть хоть немножечко!..

Это не отбило желания пойти в школу?

Нет! Я маленькая была. Мы все хотели научиться писать, читать мы все рано научились. Старшая сестра была эталоном для нас всегда и сейчас, она в четыре года научилась читать, очень хорошо читала. В детском саду её воспитательница очень любила (замечательная женщина, ушла из жизни уже), оставляла её читать детям книжки, она уже хорошо, бегло читала. Меня в пять лет научили, я помню, что все мои старшие сёстры уже учились в школе, а я была ещё на даче с бабушкой и дедушкой – проводили время прекрасно, ходили за грибами за белыми в начале сентября! – и бабушка учила меня читать. У неё это быстро получилось. В школу пошла, я бегло читала, проблем с этим не было никогда. Сейчас с детьми очень сложно, может, потому что стали меньше читать.

Книги были в доме?

О, конечно! Всё было в дефиците, книги хорошие было очень сложно купить, но родители всегда старались купить. Классика у нас была, собрания сочинений ещё 1950-х годов. Детские книги всегда покупали. Детские книги были прекрасные! Родственники привозили их из Москвы, дарили нам книги. Книги очень любили! Я очень любила энциклопедии – может, читать ещё не умела, но картинки хотелось все рассмотреть!.. Альбомы по искусству тоже меня очень привлекали.

Разрешалось брать книги с полки?

Да, естественно. У нас был тогда один только книжный шкаф, позже их стало больше. В 1980-е годы, когда появились клубы любителей книги, через которые можно было приобрести хорошие книги, у нас столько их стало! Книжные шкафы в каждой комнате. Сейчас мне с этим сложно, потому что дети, к сожалению, читают, но мало, внуки тоже не очень. Расстаться с книгами очень тяжело. Что-то я вывезла на дачу, что-то кому-то отдала, что-то отдали в библиотеку. Переговоры веду, чтобы ещё в библиотеку отдать. Книги очень почитались! Это был любимый подарок на дни рождения, Новый год. Прекрасные были издания сказок Пушкина, иллюстрации необыкновенные. Николай Носов был. Родители старались: и «раскладушки», и с мягким переплётом, и с твёрдым переплётом…

В библиотеку ходили?

Я была записана в библиотеку при Дворце культуры ЗТС. Я брала там книги, но не очень – я удовлетворялась тем, что у нас было, брала ещё у знакомых и родных. В библиотеке то возьму, то нет. Сестра зато моя проглатывала просто книги: по две-три книги брала в библиотеке и быстро очень читала.

В школе была библиотека?

Была, но я не помню, чтобы я что-то брала: нужды, наверное, не было, брали, наверное, когда нужна была классика, школьная литература, к уроку подготовиться. Я была записана, но чтобы я много брала, я не помню. Школьная библиотека была тоже популярна.

Чем запомнились школьные годы? Как можно охарактеризовать это время для вас?

Значимые! Мы были так воспитаны, что старались хорошо учиться. Старшая сестра была отличницей, надо было на неё равняться. У второй сестры были сложности со здоровьем, ей сложнее всё давалось. Третья сестра тоже чуть ли не отличница была, общественница, активная очень, её даже как активистку посылали в Артек. Я, если откровенно сказать, с ленцой. Я всегда преодолевала свою лень, старалась учиться, была хорошисткой. И я не активистка совсем, весь учебный год я вспоминала лето, дачу, нашу компанию друзей. Сейчас бы я не отпустила, а меня родители отпускали (правда, там меня встречали мои подруги) лет в 12–13 в Москву, я ездила спокойно на каникулы, проводили вместе. Либо они к нам приезжали, но реже, потому что в Москве интереснее.

 

На каком станке девочке работать легче

Это взрослые были или в компании детей?

Я одна садилась в электричку. В более старшем возрасте было гораздо легче: я приезжала и уже сама вытягивала своих подруг, уже после школы. С восьмого класса точно уже ездили. В 12–13 – это шестой класс, нет, в этом возрасте нет, это я себе прибавила. С класса седьмого-восьмого ездила, совсем были юные, там встречалась наша компания, есть фотографии. А почему сохранились фотографии, потому что, наверное, договорились. Мой двоюродный дядя жил в Берхино, но он почему-то оказался в Москве… или кто из друзей фотографировал… или из родственников девочек… но сохранились фотографии моей поездки в Москву.

Где гуляли, куда ходили в Москве?

На ВДНХ, в Третьяковку, на Красную площадь, по улицам просто. Девочки жили на Ждановской в Выхино, ходили в лес, просто болтали, просто были рады общению.

Кстати, мне было шесть лет, моя родная тётушка жила в Москве, её свекровь взялась с нами пожить у неё, и я с двоюродным братом была в Москве. Она нас водила везде: на ВДНХ, Красную площадь, в музее мы были, в кинотеатре «Ударник», в ГУМ, может быть, зашли показать, что это такое, Большой театр – центр и все достопримечательности мне показали. Так старались всем моим сёстрам дать представление о столице. В зоопарк, естественно, выезжали. Потом я любила ездить в Москву, открывать незнакомые места, своих друзей туда тащила.

Какое впечатление производила столица?

Восторгала! Удивления не может быть, потому что мы это всё видели ― телевизор, книги, фотографии. Появиться в этом месте, там пройти, где ходили писатели-поэты, великие люди всего мира ― это вдохновляло! Кремль, естественно, помню, – первый раз, когда повели к Царь-пушке, Царь-колоколу, это впечатляло.

Мавзолей?

Первый раз когда приезжала, не помню, посетили мы или нет, на меня большее впечатление произвело, когда мы приехали в Москву – нас принимали в пионеры. Нас принимали на Красной площади. Когда нас приняли в пионеры, повели сразу в мавзолей и музей Ленина.

Это было обычно для коломенских школ?

Не знаю. Многое зависит от родителей, как и сейчас. Может, чей-то родитель посодействовал, транспорт выделил завод, ведь в 11-й школе учились дети тех, кто работал на заводе тяжёлого станкостроения, это был завод-шеф, он помогал во всём: и ремонт помещений и мебели, и выезды, и организации чего-то. В первый раз я попала на завод (тогда было введено производственное обучение) в девятом классе, мы ходили на завод, нам выдали временные пропуска.

Что вы делали?

Нас обучали работе на токарном станке, и мальчиков, и девочек. Потом на фрезеровочном станке.

Это были уроки труда?

Да. С конца 1950-х годов это было введено. В 9-й школе, наверное, с 1958 или 1959-го, потому что в 1961 году уже вышли первые выпускники производственного обучения. В старших классах один день недели полностью посвящали производственному обучению, с конца 1950-х ― начала 1960-х и до середины 1970-х. Потом некоторые школы отказались, некоторые продолжали. Потом появился УПК, что в принципе то же самое было. Где сейчас МФЦ, там был учебно-производственный комбинат, там определённый день выделяли для обучения профессии школьников. В УПК профессии были самые разнообразные: и каменщики, и облицовщики, и штукатурщики, и швеи, и кулинары, и продавцы, и кассиры, какое-то время даже экскурсоводов готовили.

Предоставлялся выбор учащимся?

В наше время нет, нас  просто распределяли.

Вам нравились эти дни?

Было интересно, конечно, но мне сложно давалась работа на токарном станке, на фрезерном как-то легче. Но экзамен сдала!

Для меня было удивлением обнаружить, что вблизи ЗТС есть памятник Маяковскому. Вы можете это объяснить?

Я в первый раз слышу.

На входе в сквер стоит, на территории. Сейчас это открытое, там можно пройтись.

Никогда не обращала внимания. Памятники Ленину стояли, да, во многих местах… Может, кто-то из директоров завода поставил.

 

Весенний ритуал перешивания платьев

Что касается магазинов. В какие магазины ходили вы, что было доступно, как менялся ассортимент?

В детстве мы выстаивали очереди за хлебом: знали, когда должны привезти хлеб (это было в младших классах школы или перед школой), ходили занять очередь. Постарше когда стали, покупали уже сами. Такие стеллажи были, немножечко наклоненные, на лотках лежал хлеб, прилавок, в белых одеждах продавщица выдавала хлеб. Не помню, выдавали ли по норме тогда хлеб, но помню, что достаточно большая была очередь. Не помню, это было обычным делом или был какой-то год, может быть, неурожай…

Не ощущали дефицита?

Очень даже ощущали. Бабушка говорила: на первое стараемся мясо давать, а на второе уже не можем. Что-то такое она сказала: «В некоторых семьях и на первое мясо не всегда бывает». Такую фразу помню от неё. Дефицит ощущался во всём. Поскольку большая семья, мы были ограничены в средствах, что тебе скажут покупать, то и покупали, за рамки никогда не выходили.

Это касалось одежды, игрушек?

Да. Игрушки – это радость была необыкновенная. В основном, игрушки дарили родственники на праздники. Одежду нам очень много бабушка перешивала. В одной семье сын бабушки с дедушкой хорошо обеспечивал семью, он работал за границей какое-то время. Я помню, что от двоюродной сестры нам переходили платья. Это был ритуал весенний, в марте начиналось. Мы примеряли платья, бабушка смотрела, что надо сделать, что сшить к лету. Летние платья перешивались, потому что в учебном году ходили в школьной форме. Было платье на выход, костюмчик. Помню, мама купила мне в детском саду матроску, я её носила до четвёртого класса точно, бабушка мне перешивала. Там была юбочка плиссе, она очень симпатичная, и по цветовому сочетанию. Бабушка удлиняла верхнюю часть, чтобы юбочка ниже опускалась, а сверху закрывала блузочка, красного цвета, шерстяная блузка, воротничок белый с синим, простой узор. Любила её очень, носила до четвёртого класса точно, может, до пятого.

Летние платья перешивала, потому что то и дело надо было менять платья: то травой испачкаешь, озеленишь, то ещё что-то. Так что нарядов было много, выбирали, какой надеть, но всё было перешито.

У бабушки была швейная машинка?

Да, «Зингер». Одна бабушка шила, а папина бабушка плела кружева, нам воротнички на платья вывязывала, вышивала хорошо.

В магазинах был дефицит, очень ощущалось это. Смутные воспоминания… То одни сыры там продавались. Мясное, не помню, чтобы продавалось в магазинах. Растительное масло, молоко, может быть, сметана, сыр. Молоко в 1970-е годы стало в магазинах обезжиренное! Летом мы приезжали на дачу, через дом жил бабушкин родной брат, у него была корова, и мы всегда пили парное молоко. Я знала настоящий вкус молока, и покупное молоко казалось подкрашенной водой. Кефир жидкий продавался. В 1980-е годы тоже. В 1990-е появились хорошие молочные продукты из фермерских хозяйств. Масло и есть масло. Творог тоже вкусный был. Бабушка иногда делала творог свой. Сметана жиденькая-жиденькая…

Макароны продавались – длинные трубочки такие, прямые, широкие, с большим диаметром.

Не было традиции выдувать их?

Нет. Мы их иногда грызли. Выдувать – это, может, как оружие мальчишки использовали? Я больше помню, что летом полые растения срезали типа дудочек, плевались из них шариками, далеко улетало…

 

Музей вместо вуза

Как вы припоминаете окончание школы? С какими чувствами заканчивали школу? Что тогда в семье происходило?

В семье это уже в четвёртый раз было – перед этим трое окончили школу. У меня был неудачный выпускной: прямо перед нашим выпуском запретили собираться в школе после выпускного. Мы всё равно собрались, пошли к однокласснику на квартиру. Родителей там не помню совсем. Ничего не осталось в памяти… Тесно, сидели за столом, некоторые мальчишки выпивали, тогда это было распространено, считалось, что это нормально. Помню только, что после этого застолья пошли пешком на Оку, рассвет встречали. Мне казалось, что это должен быть рассвет новой жизни, солнце должно появиться!.. Но нет, было облачно, я разочаровалась.

В школе было всё хорошо, поздравили как обычно. Ярких особых впечатлений не осталось.

Дальше вы должны были поступать.

Да. Так получилось, что мы раньше школу закончили, чем наши сверстники, у нас был экспериментальный класс – по эксперименту Л.В. Занкова. Когда училась, я об этом не слышала, потом узнала, что были ещё таких два класса в Коломне. У нас был эксперимент, от и до мы прошли его. В начальной школе мы учились три года. К нам приходила Горностаева (это педагог из института, у неё был кандидатская диссертация, она училась у Занкова, как я потом узнала), проводила тесты с нами какие-то в начальных классах. В то время, я так поняла, с введением производственного обучения, в школе стали обучаться 11 лет. Но 11 лет – это возраст в 11 классе, хотя сейчас уже не считается. Тогда считалось, что лучше сократить. Производственное обучение вводили, потому что не хватало рабочих рук: промышленность разрасталась – стали вводить в школах производственное обучение, чтобы дети не в институты поступали после 10 класса, а шли на завод ещё поработать. Из-за этого обучения удлинялся срок. Может, потом сократили за счёт каких-то уроков. Но в 1966 году последний 11 класс того времени был выпущен, и в этот же год были выпускные 10 классы. Видимо, старались сократить каким-то образом обучение, и один из экспериментов был на нашем классе. Мы учились в начальной школе три года всего лишь. Мы перешли в четвёртый класс, там были уже учителя разные по предметам, мы уже вливались в среднее звено и шли по той же программе, но были на год младше параллельных классов. Третий класс мы закончили, у нас была буква «Б», а в четвёртом классе дали букву «Э» – 5 «Э», пятый экспериментальный. До седьмого класса мы были лучшим классом города, так говорили. И учитель у нас был очень хороший в начальных классах, хорошо преподавала. Мы почти не делали домашние задания, только работа над ошибками, всё мы усваивали на уроках. В пятом классе эксперимент закончился, хотя педагог из института приходила ещё, тесты предлагала, но мы учились уже по обычной программе средней школы. Программу десятилетней школы мы прошли за 9 лет.

Кто-то поступил сразу в институт. Я не была очень успешной ученицей, чтобы поступить в институт, и родители решили сделать мне год подготовки. Для меня этот год был очень запоминающимся. Я поступила на подготовительные курсы в университет, на истфак, ездила туда. Поскольку была возможность, жила то у подруг, то у родственников, изучала Москву.

Как университет назывался?

МГУ – Московский государственный университет. Преподаватели были очень хорошие, необыкновенные. Сидела на их лекциях, всё улавливала. Говорили не так, как в школе, очень интересно, многое, что я не знала, многое для меня стало открытием. Филологи, историки, преподаватели иностранного языка. Была развёрнутая подготовка.

Год вы должны были проходить подготовительные курсы?

Да. Это были вечерние, не каждый день занимались на этих курсах. Я не поступила в университет.

Вы сдавали экзамены?

Да. Когда мне исполнилось 17 лет, я стала поступать в университет, но не прошла по конкурсу. На следующий год я уже поступила в наш пединститут, проучилась там, тоже на историческом.

Это какой год?

1974-й. В 1972 году закончила школу, год проболталась на курсах, на следующий год не поступила. Я работала на каких-то работах, поработала в краеведческом музее смотрителем.

Это в какой период?

Перед поступлением в пединститут, с зимы. Полгода работала – мама устроила по блату к себе в трест столовых, она работала начальником отдела кадров. У меня было название марочница: я заполняла таблицы, что-то подписывала. Мне не нравилось. Меня, наверное, не хотели загружать, было особое отношение. Меня больше привлекала работа в музее, пусть и смотрителем.

Какая посещаемость была в то время?

Посещаемость была очень небольшая. В выходные, конечно, экскурсии были.

Кто приходил в музей?

В основном приезжие. Школьники, естественно, как и всегда, и в будние дни, в выходные меньше. В выходные – приезжие, от экскурсбюро.

Тогда туризм тоже был?

Конечно. И просто в музей приходили какие-то иногородние, чтобы поинтересоваться.

Это 1973–74 год?

Да. В 1974 году я поступила в пединститут.

Вам нравилось смотрителем работать?

Я это воспринимала как должное: это нужно. Мне нужен был стаж. Это не ИТР, вроде бы могли быть баллы. Я не представляю, что в то время кто-то мог сидеть дома и не работать, называли конкретным словом – тунеядец.

 

«Ширь университетская»

Как вам далось поступление в коломенский вуз?

Это легко. Конкурс был небольшой – 12–13 человек на место. В университет – 25. Тогда истфак был очень популярен.

Чем была вызвана популярность?

Многие просто хотели в вузы поступить. Может быть, на физмат был поменьше конкурс: всё-таки у кого был ориентир на физику-математику, они старались поступить в московские вузы. Хотя у нас на факультете, я знаю, хорошо преподавали физику и математику.

Как обучение на факультете происходило, какие впечатления, довольны вы этим образованием?

Может быть, в университете дают более глубокие знания. Но многое зависит от учащегося. У нас были очень хорошие преподаватели, не все, но основной костяк хороший. Все мы превозносили нашего педагога по истории древнего мира Наталью Александровну Рощину – необыкновенно эмоциональный человек, она многое хотела нам дать, следила, как мы записывали лекции, потому что то, что она говорила, в учебнике невозможно было прочитать. Григорий Петрович Ефремцев тоже, старался развить логику. Читал интересно Андреев Виктор Михайлович, он был деканом факультета, нам историю России преподавал. Ногаев Алексей Степанович – высший класс! У нас он преподавал историю России 18–19 века. Советскую историю преподавал Андреев, русскую историю средневековья преподавал Ефремцев.

Про институт хочу сказать. Разговаривала когда с Ватником Нисоном Семёновичем о 90-х годах, когда готовила музей, зашёл разговор о институте. Всё-таки 1990-е годы на образование благотворно повлияли. Пусть было тяжело в других сферах, но педагогам дали возможность экспериментировать. В то время можно было наш институт называть университетом. Мне Нисон Семёнович говорил, какие дисциплины были на истфаке – ширь университетская!

Свобода, авторские программы?

Да.

В 1970-е такого не было?

Нет, не было. У нас были дополнительные спецкурсы, которые мы могли выбирать.

 

«Мы квартетом пели на семейных празднествах»

Помимо учёбы, что происходило в жизни? Вы жили дома, не в общежитии?

Да. Но в общежитии были друзья, я приходила, в основном болтали, иногда готовились вместе к экзаменам. В свободное время я любила в Москву выезжать, осенью особенно было желание объехать округу коломенскую, посмотреть все достопримечательности, храмы, тогда они были все в полуразрушенном состоянии.

Как вы путешествовали?

На автобусе. Я одна выезжала. Так было хорошо, романтика сплошная! С друзьями выезжали в Москву. Наталья Александровна любила вывозить нас в музеи: музей Пушкина, в исторический, в Новоиерусалимский – тогда это был не монастырь, а областной музей. Она нас хорошо повозила по области, по достопримечательностям, по Москве, именно она, не помню, чтобы кто-то с нами ещё выезжал. Ещё Сергей Михайлович вывозил нас в Музей Востока.

Вечера были. В общественной жизни института я не участвовала. В самодеятельности – да, почти обязательно на первых курсах. Мы же закончили музыкальную школу, две мои сестры закончили даже музыкальное училище. Мы квартетом пели на семейных празднествах, вообще у нас в семье в то время была развита культура пения. Мы всегда, когда были застолья, конечно, пели, на два-три голоса. Голоса, слух были хорошие. В деревне, помню, на бабушкин день рождения приехали, вышли за участок, к дороге, мимо женщины проходят и спрашивают: «Это что у вас там, радио что ли играет?»

Что в репертуаре было?

Советские, народные песни. Я, помню, была совсем маленькая девочка, собирались дедушка с друзьями, они часто пели песню «По Дону гуляет казак молодой». Я когда в первый раз услышала эту песню, всё просила, чтобы дедушка спел ещё раз мне – сюжет такой захватывающий! Он спел мне, рядом со своим столярным станком что-то делал. Моему брату двоюродному он сделал корабль в масштабе, макет корабля: трюм открывался, паруса натянуты, мачта, штурвал был, всё было соблюдено! Сломалась ручка у куклы: «Дедушка, сделай, пожалуйста!» Он выстругивает руку из дерева.

Выходили ли мы куда-то с родителями? Это было очень редко. Одна близкая подруга моей мамы, когда я к ней приходила, спрашивала: «Чем занимается твоя мама, стирает?» В выходные – стирка на всю семью. Раньше стиральных машин не было, позже, когда появились первые стиральные машины, всё кипятилось, стиралось. Все понедельники всегда на свежем белье. Это было любимое мамино занятие – стирка. Некогда было…

Бабушка с дедушкой были прирождённые педагоги, мама тоже. Я в папу. Он интроверт был. С ним, может, мы выезжали куда-то, но я не очень помню. Помню, что-то с ним мастерили… Помню, однажды вышли с семьёй в Парк Мира, в мае, в выходные. Тогда было популярно так выходить. Деревья ещё были невысокие, было много травы, на траве стелили одеяло, дети играли, бегали по травке, брали с собой термосы и бутерброды, яйца варёные взяли – несколько часов провели в парке в выходной день.

Это не так часто происходило?

Может, один раз и было всего! Более поздние воспоминания – все выходные мы выезжали на дачу. Там всегда работа в саду, огороде. Потом  когда уже училась, я с сентября начинала думать, когда же наконец мы опять поедем на дачу. Встречалась с подругами, потому что у них тоже было такое желание, долгая разлука была невозможна!

 

Водить экскурсии было стыдно…

После института как у вас складывалась жизнь?

По состоянию моего здоровья родители постарались, чтобы я получила свободное распределение, приложили усилия, в основном, конечно, мама. Они чуть ли не в министерство ездили, чтобы выхлопотать мне свободное распределение. Меня распределили в музей, я в школе не работала, сразу в музей пошла работать научным сотрудником.

Как вас там приняли как научного сотрудника?

Там были очень доброжелательные отношения.

Там совсем маленький коллектив?

Три или четыре научных сотрудника, директор, завфондами, смотрители. Смотрители постоянно менялись, когда я пришла, там уже никого не было из тех, кто раньше был. Из научных сотрудников только зав. фондами осталась, директор уже другой был. Меня принимала уже Дымова, она какое-то время директором работала, потому что Лукин ушёл и не было никого. А после Дымовой пришла Кузнецова Эмилия Яковлевна, при ней я работала. Я работала там с 1979-го по 1986 год. Закончила директором работать. Оттуда уехала на Сахалин.

Как вы стали директором?

Эмилию Яковлевну Кузнецову назначили завотделом культуры района, место освободилось, надо было кого-то назначать. Я закончила истфак, я не общественный человек, числилась секретарём комитета комсомола. Кого ещё? Меня и назначили. Я неплохо работала ещё.

Вам нравилось в музее работать?

Да. Тогда рутина была. С чем это связано, сложно сказать, надо составить мнение об этом…

Что-то особенно происходило то время, когда работали директором краеведческого музея?

Ничего особенного. Я несколько месяцев была, вышла замуж и уехала на Сахалин. В то время, когда я работала научным сотрудником, на меня перекладывала директор (может, потому что она знала, что я числюсь в запасе, в резерве) некоторые хозяйственные дела: куда-то вечно ездила на машинах за оборудованием, мебелью. Ей некогда было этим заниматься, а у нас не было завхоза в то время.

Музей комплектовался, развивался?

В то время комплектовался, в основном, экспонатами советского периода. Я и занималась этим. Первая моя экспозиция была посвящена – это 1982 год – 75-летию революции, может быть, или 60-летие СССР. Ещё делала временные выставки, связанные с войной. К 1980-му году сделала к 800-летию Куликовской битвы – вот первая моя выставка, училась во многом. Экспозицию неплохо оценили. И я должна была сделать экспозицию по революции 1917 года: мы сначала писали тематический план, потом делали экспозицию на основе этого плана. Мы уже начали работать с художниками – и меня как раз назначили директором, работа прервалась, затормозилась, а через несколько месяцев я уехала на Сахалин.

Как вы возвращались в город?

Вернулась перед тем, как родить дочь, потому что не представляла себе, как я буду в тех условиях. Муж – военный, условия сложные, жили в бараке, правда, потом переехали в дом, но тоже квартира обшарпанная такая… Жили в центре Сахалина, в посёлке в середине острова. Оттуда я приехала рожать Юлю сюда. В мае я родила её, решила, что с маленькой я туда не полечу, перелёт не представляла себе. Мужа должны были перевести, перевели его на Украину. Когда Юльке было 4 месяца, мы переехали в Днепропетровск, там жили на съёмной квартире несколько месяцев. Потом я уехала, через год, наверное, к лету домой с Юлей, мужа перевели в Запорожье, и пока он не получил квартиру, я ездила то в Запорожье, то домой, потом ему дали квартиру, мы жили там в квартире на окраине. Молодые семьи были, много общего, хорошо там жилось.

Вы скучали по городу, пока не были в Коломне?

Конечно. Не по городу – по семье.

По деревне больше, чем по городу?

Естественно! Всегда внутренне вспоминаю с благодарностью нашего мэра Шувалова Валерия Павловича, который преобразил Коломну. В какой-то момент я приехала, обошла в город – я его не узнала! Я была в восхищении! Когда я работала в музее, вот воспоминания о старом городе: кремль был заросший, храмы полуразваленные, на крышах росли деревья, нельзя сказать, что было очень чисто. Водить экскурсии по кремлю – сердце кровью обливалось, было стыдно, очень обидно за город, что он в таком состоянии. Но в то же время я любила гулять по старым улочкам, видеть старинные дома. Вот одному порадовалась, а о другом пожалела: рядом с Мемориальным парком стояли прекрасные деревянные дома с красивой резьбой, красиво отстроенные – вместо них поставили непонятно что, каменное, кирпичное, тёмное. Это улица Красногвардейская. Там остался домик – его причислили к памятникам культуры. Другие домики, которые стояли… Проходить там – это сады, воздух, это было так хорошо, свой микроклимат. Когда работали в музее, очень любили проходить там, по посаду, по старым улицам. Что-то собирали, кто-то что-то нам передавал. Какое-то лето я ездила по Коломенскому району, собирала что у кого осталось, и рассказы, и информацию, и предметы быта иногда привозила. Здесь тоже вокруг музея мы ходили. Как-то на улице около храма на Репне я зашла в один домик (систематично проходила, в один день столько домов, в другой день столько, уделяла день), старушка меня встретила, завела меня, а у неё весь интерьер дома, мебель 19 – начало 20 веков: в стиле модерн горка, клавесин стоял, столы… я была в восторге! У музея не было возможности купить это. Я приводила наших сотрудников туда, показывала. Там люстра, посуда необыкновенные, стулья… Это куда-то всё уплыло.

Как она объясняла такую роскошную обстановку?

Я не расспрашивала. Это могли быть и мещане, родственники, и от купеческой семьи что-то остаться – не от самых известных, а были те, кто занимались торговлей не очень богатые.

Кстати, у моей подруги, у которой прадедушка был мастером на Коломзаводе, такие вещи остались. Она сначала на них внимания не обращала, а когда возникла нужда, она с лёгкостью продала всё антикварам. Может, это и не очень зажиточные были горожане по тем временам. А её прадедушка жил на улице Гражданской, здесь был его дом.

Вам предлагали как музею купить?

Она ничего не предлагала, говорила: я подумаю. Ей надо было на что-то менять, это же интерьер, в котором она живёт. Она жаловалась, что её дети не понимают ценности старинных вещей: 1970-80-е годы, стенки прямоугольные – им такая мебель нравится, а эту хоть на помойку. Я говорю: не надо на помойку, а нам отдайте! Но не получилось, куда-то всё ушло.

 

Музей для ветеранов и школьников

Расскажите о вашей нынешней деятельности, о музее. Как вы себя ощущаете в этой роли? Вы директор музея образования.

Официально я педагог-организатор при Центре дополнительного образования. Занимаюсь я музеем. Называли меня координатором музея, руководителем музея, но не директором. Естественно я руководитель – больше там никого нет! В хорошие времена давали нам две единицы, когда надо было собрать ещё и сделать экспозицию, а сейчас считают, что одного человека хватит. Это ведомственный музей управления образования администрации городского округа Коломна.

Какая идея музея, когда он начал создаваться, в какие годы?

Мечта или идея возникла в 1960-е годы, когда стали готовиться к 50-летию Октябрьской революции. Тогда учителя-пенсионеры стали собирать. Очень много отдали в краеведческий музей! Я знаю женщину, которая пыталась организовать музей при Доме учителя, она собирала, занималась поиском с другими учителями, воспоминания собирали, статистику. Она, как руководитель, и группа учителей-ветеранов напечатали работу к 50-летию советской школы, посвящённую истории образования в Коломне. Отпечатанная на машинке такая книга, в твёрдом переплёте. По детским садам, по дошкольному образованию тоже был написан труд к 50-летию.

Это сохранилось?

Да. Это подспорьем было для меня. Воспоминания, которые остались после их работы. Они уже тогда думали о музее, но не было возможности. Они сделали выставку. Остались фотографии, но не все: подлинники приклеивались тогда на стенды, и подлинников нет. Но фотографии стендов сохранились. В течение 1960-х, 1970-х, эту женщину я помню, она приходила в начале 1980-х годов, уже пожилой педагог, приносила что-то, тоже у своих сотрудников, коллег брала что-то, она уже приносила в краеведческий музей. Это правильно, очень хорошо, что работники Дома учителя всё сохранили, что было когда-то собрано. Они тоже пытались сделать музей: заказали четыре витрины – одна вертикальная, очень приличная и три горизонтальных витрины небольших. Приличные, но не совсем для меня удобные. Я всё равно их использовала, они хорошо смотрятся в первой комнате. Помещение маленькое, всего 36 квадратных метров.

Кому принадлежит помещение, оно сразу появилось?

Помещение ― Дом учителя, раньше принадлежал московской областной профсоюзной организации. Какое-то время бесплатно арендовал профсоюз у городской администрации, на особых условиях. Всё время над нами висел меч, что могут отобрать дом, Дом учителя закрыть. В конце концов передали это здание в ведение управления образования. Официально Дома учителя там нет, вывеска только осталась, профсоюз в этом здании.

Дом учителя кому предназначался?

Дом учителя для учителей, чтобы там собирались досуг проводить. Там библиотека была прекрасная. Какое-то время, в 1950-е годы, начало 1960-х там был бильярд, там был буфет, стоял огромный самовар пятиведёрный, там буфетчица работала, можно было чай попить. Директор Дома учителя Титов Михаил Михайлович жил в этом доме в 1950-е годы, Сейчас участок при доме зарастает травой, её косят иногда, а когда-то он организовал спортивное объединение для учителей, они волейболом там занимались. Спортивный человек был. В Доме учителя все праздники проходили для педагогов, не по школам, а собирался актив, конечно. На все праздники собирались туда. До сих пор на День учителя и День Победы стараются собрать учителей. Собирали и молодых учителей, проводили для них занятия, Новый год там постоянно отмечали, Новый год устраивали для детей учителей, тогда это было в традиции: при каждом заводе был дом культуры, а управление образования – тоже ведь огромная организация. Дом учителя существовал с 1920-х годов. Сначала был в бывшей церковно-приходской школе при посадском храме, он был за Пятницкими воротами, первый храм, Покровский. Какое-то время учебные занятия проходили в этом доме для классов, которые не вошли в основную школу, филиал школы был, отделение. Мне рассказывали, что клич бросили среди учителей, они приносили из своих библиотек личных книги для библиотеки.

Судьба библиотеки?

Кое-что осталось. Директор Дома учителя, когда встал вопрос о существовании библиотеки, раздала по школьным библиотекам, по городским. А то, что было собрано ветеранами, хранится.

Сейчас музей для кого больше предназначен, для ветеранов?

Всё-таки идея была открыть музей для ветеранов. Но сейчас, в основном, для школьников. С ветеранами у меня дружеские взаимоотношения, без них я тоже не могу. Они многое поведали, принесли, на основе того, что они передали, я создала экспозицию, и с их помощью, конечно. Они были самыми первыми ценителями, критиками. Очень благодарна всем!

Из чего фонды состоят? Какие экспонаты?

Есть и предметы. Я собираю письменные принадлежности, школьную форму, школьные поделки, тетради, учебники – большой объём занимают учебники разных времён, фотографии, документы разных времён.

Документы, связанные с педагогическим институтом, собираете?

Нет. У них свой музей есть. Хотя без того, чтобы сказать об институте, тоже не могу, он же готовил основную часть учителей. По крайней мере, о преобразованиях давних института у меня есть данные в экспозиции. У меня до 1991 года экспозиция, но 1990-е хочется захватить, были интересные истории, и школьные тоже.

В завершение: какие-то радостные периоды жизни, счастливые, светлые, безоблачные?

Конечно, это детство. Школьное детство на даче. Юность – с юностью связаны походы, я очень увлекалась турпоходами, уже после пединститута. Пединститут – там друзья, педагоги, но ярких впечатлений нет, может, потому что это связано с трудом. Яркие впечатления связаны с отдыхом. Рождение моих детей, первые годы замечательные (потом это обычная жизнь). Первые годы работы в музее образования. Собрать это всё, создать, воплотить, над этим подумать ― для меня это было счастье.

С какого года вы работаете в музее образования?

В 2010 году открылась первая комната, которую я сделала, можно сказать, экспозиция открылась. Меня привлекли к этой работе в 2009 году, вспоминая, что я когда-то работала в краеведческом музее. Поскольку педагогов я многих знаю, кто учился на истфаке, дружила с ними, поэтому меня привлекли.

Какие-то тёмные, тяжёлые времена, какие годы, периоды жизни? Или не было тяжёлых?

Про тяжёлые я бы не стала говорить просто.

Рассказчик: Анатолий Петрович Володин.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 июня 2023 года.

«Старый город останется в воспоминаниях до последних дней»

Ваш год рождения, если можно.

Какой же секрет? 1939 год, ноябрь месяц.

Пожалуйста, начните с самых ранних своих воспоминаний. Про семью, маму, папу, дедушку, бабушку, про вас. Что память сохранила из самого раннего?

Если говорить про самое раннее детство, что я помню про себя, такие эпизоды откладываются в памяти. Один из них: я помню себя в яслях — интересный случай! — в возрасте года четыре, не больше, был в яслях, просыпаюсь — в окно светит солнышко, а я под собой чувствую что-то неладное, одеяло откинул, а я там, оказывается, «по-лёгкому» сделал. Одеяло откинул — думаю, солнышко будет светить, прогреет, и всё высохнет. Года четыре было. Потом запомнился эпизод в садике. Это уже, наверное, пять, не то шесть лет, скорее всего, между пятью и шестью годами. У нас, как обычно в садике, яслях, после обеда сон полагается. И вот мы, когда заснули, проснулись, мы с девчонкой одной захотели спрятаться, не пойти на общую прогулку, залезли под кровати с ней. Такой яркий эпизод был. Почему мы залезли — не знаем.

Чем дело закончилось? Нашли вас?

Сами вышли. Потом запомнился эпизод: на празднике Октября нас, всю группу, погрузили в машину. Раньше машины назывались полуторки (полуторатонные) и трёхтонки. На бортовые машины нас загрузили всех — пацанов, девочек — и отвезли на митинг на завод Цемгигант, такой сейчас есть.

 

На Цемгиганте был лагерь для военнопленных

Потом в этот же период запомнился эпизод: заболел я, а уже учился в первом классе, умел немного читать, заболел я сильно. Маманя меня как-то умудрилась… я оказался в больнице. Эта больница находилась рядом с территорией Цемзавода. Раньше остановка называлась там Москворецкая, сейчас она дальше, а она была перед прудом. В общей палате я оказался пацан один. Там было коек шесть-семь перед моими глазами, там лежали в основном мужики. Я решил им продемонстрировать, что умею читать: газету взял в руки и что-то такое прочитал.

Видимо, одобрение было, раз запомнилось.

Наверное. Ещё один эпизод запомнился. Лет семь было, не больше. Обычно стайки пацанов гуляли кучками. Как-то один раз уже под вечер была у кого-то взята тележка четырёхколёсная, и на этой тележке мы поехали на станцию. Почему, не знаю. Пришёл поезд местный, и оттуда в нашу сторону направился солдат с чемоданом. Чемодан, по моим глазам, казался большой. Он говорит: «Пацаны, довезите чемодан». А у нас на Цемгиганте был лагерь для военнопленных. Недалеко стояли два старых довоенных четырёхэтажных дома. Один буквой «П» был, напротив него подлинней дома. И вот мы его довезли до лагеря, он нас проводил вовнутрь, завёл в столовую и повару говорит: «Накорми ребят». И повар накормил: молочная каша с лапши (вермишели раньше не было), каждому наложил по порции.

Из того времени ещё запомнилось. У меня был старший брат, на три года старше меня, как все военные мальчишки был шустрый. Вот он услыхал, что немцы бежали из лагеря и попрятались — там копны стояли из соломы, из ржи или пшеницы, и попрятались туда. Когда их обнаружили, солдаты их не щадили, кололи штыками. Когда он мне рассказал, я говорю: «Я пойду посмотрю». Нет, говорит, не пойдёшь, тебе нельзя. Он рассказывал этот эпизод.

 

Мама и домосмотрительница

Вы родились не в Коломне, а на Цемгиганте? Расскажите, что это за место.

Я там проживал на Цемгиганте, а родился я в Москве: маманька туда поехала, там случилось, что я родился.

Расскажите про маму.

Мама у меня была сирота. Если говорить откровенно, я ничего про неё не знаю, знаю, что сирота, родителей не было. Оказалась в Москве, как обычно приезжают из села на работу, скорее всего, там она и познакомилась с моим папой. Папа был из Калужской области, семья была большая у него. Как я судил по фотографии, у моего деда было восемь человек детей. Дед мой был из крестьян, зажиточный крестьянин, сами себя всем обеспечивали. К несчастью, дед был репрессирован и расстрелян в 1938 году, его я не видел, живым не застал. Бабушку тоже не видел.

Когда немцы были под Москвой, насколько я слышал из рассказов, скорее всего, матери, а не папы, когда немцы отступали, наши их выгоняли, они подумали, что уже выгнали всех, из погреба вылезли — её шальная пуля сразила.

Кого именно?

Бабушку. Деда расстреляли. Так что я не видел своих дедушек и бабушек.

Папа чем занимался?

Мама моя была посажена в тюрьму, раньше так называли, за спекуляции: она могла пошить кое-что, ездила перепродавала. За то, что она перепродавала, старалась накормить нас, детей, её осудили.

Когда вы уже жили на Цемгиганте?

Да.

Вы уже родились к тому времени?

Конечно. А мама оказалась в тюрьме. Потом, по-моему, в результате амнистии её отпустили. Она приехала домой, я помню, первым делом она кинулась наводить порядок в квартире. Так называемая квартира: там были две комнаты и две семьи.

Сколько в итоге она пробыла в заключении?

Более двух лет.

Вы были всё это время с отцом?

Да. Отец работал. У него была броня от воинской службы: некому было оставить детей. Он нанимал смотрительницу дома, она за нами приглядывали. В Коломне, скорее всего, её нашёл. Толком ничего сказать о ней не могу, не помню. Помню, что она любила свою постель украшать горкой подушек, начиная с большой. Когда мама пришла, она её выпроводила, сама нами занималась.

Сколько вам было лет, когда мама пришла?

В школу я не ходил, рано ещё было. Когда этой домосмотрительницы не было, отец, уезжая на работу, закрывал нас в комнате на ключ со старшим братом.

До вечера?

Да, до его приезда. Оставлял наваренную пищу в виде картошки.

А что ещё? Супов не было?

Нет! Хорошо, картошка была!

Чем ещё запомнились военные годы?

У нас окна выходили и на двор, и переднюю улицу. Когда немцев вели на работу в сопровождении охраны и собак, они шли строем, заставляли их петь песни на немецком языке. Эпизод запомнился: в детском саду мы гуляли, а немцы работали без конвоя (охрана была, а так работали без конвоя). Гуляли мы у гаража, а до гаража было метров 15–20, а они выходили на перекур и курили. Мы, пацаны, брали камушки и в них бросались — воевали с ними, так сказать.

Вы знали, что это немцы?

Знали. Пленных я видел.

Какие работы они выполняли?

Если в гараже, то по ремонту машин. На Цемзаводе восстанавливали, приводили в действие цеха по переработке цементной руды, из неё делали цемент. Они работали настройщиками и обслуживающим персоналом. Это запомнилось.

 

«Беспризорные были! Гуляли, пока не загонят домой»

Вы жили в первые годы в коммуналке на две семьи? Как она была устроена? Про соседей расскажите.

На Цемгиганте была двухкомнатная квартира, у нас комната была побольше, потому что детей было трое, а у соседей поменьше — двое. На четвёртом этаже мы жили, наша комната была с балконом, вернее, балконная дверь, открываешь — и можешь прыгать вниз, там ограждения не было. Туалет был. Вода с перебоями, но была. Зимой было отопление, удивительно, но отопление батареями работало!

Дом какой этажности был?

Четырёхэтажный.

Старый дом?

Довоенной постройки. Но прочный, он и сейчас спокойно стоит.

Папа работал на Цемгиганте?

Он и по области работал, в командировки посылали в Московской области. Основная база была в Коломне.

Кем он работал?

Электромонтажник, электромонтёр. Занимались оборудованием как производственных помещений, так и жилого помещения строящихся. Ему приходилось на заводе работать и на стройках по жилью.

Где вы гуляли? Цемгигант, как и сейчас, был посёлком городского типа?

Да.

Как проводили свободное время, вне школы?

Беспризорные были! Гуляли до тех пор, пока не загонят домой. С пацанами носились, бегали, играли, по-русски говоря. Такой период был на Цемгиганте.

Дальше как?

Дальше дали отцу жильё в Коломне. Нас на машине со всем скарбом привезли на улицу Зайцеву, уже в ту пору называлась улица Зайцева. Там бывшие купеческие торговые ряды, и сейчас эти дома в ряд стоят.

В сквере Зайцева, голубенькие такие, остатки гостиного двора?

Да-да.

С какого по какой год там жили?

Мы туда в 1949 году приехали, и сейчас за нами там числится жильё.

Там же вневедомственная охрана. Или она только часть занимает помещений?

В ту пору её не было. Там был просто частный сектор в этих больших соединённых домах. Там типа все коммуналки были. Мы жили на втором этаже, нас жили три семьи.

То есть вы жили не в гостином дворе, голубеньком, а по улице?

Да. Там сейчас школа. Раньше там был учительский институт. Потом его в 1962 году переименовали в педагогический институт. Мы напротив него жили.

Вы жили на втором этаже?

Да.

Расскажите об обстановке.

Когда мы получили, туда заехали, думали, там условия нормальные… Помещение для туалета было, а туалета самого не было. Туалет был во дворе. Поскольку там было много частных домов, во дворе стояло столько туалетов, сколько было хозяев. По скромным подсчётам, на нашем месте было пять туалетов: у каждого дома свой туалет в деревянной будке. Их обслуживало городское коммунальное хозяйство. Были такие телеги, полубочки, они на очистку туалетов приезжали с таким большим деревянным ведром, наполняли полубочку отходами из туалетов, накрывали рогожкой и везли это всё богатство на свалку.

Как часто проводили эту процедуру?

Раз в месяц — это точно. Были поезда: несколько человек объединялись и колонной вывозили через весь город на Озёрское шоссе. Там с правой стороны, за церковью (раньше садов там не было) заезжали наверх, почти поднимались на горку и там это всё вываливали.

Как ещё был устроен двор?

Двор был обустроен в основном сараями. У каждого дома был свой определённый участок, сараи там строили, у каждой семьи там был закуточек. Кто имел возможность, кто хотел, содержал в этих сарайчиках скот — свинюшек и кур в основном. Так что пропитание зависело от самого хозяина.

А огородики держали?

Нет, там огородов не было. Я знаю, что выделялась земля для предприятий, за городом выделялась земля под картошку. При доме не было.

Получается, внутри кремля были сарайчики за башней?

Да. У нас были два ряда сараев. Представляете, сколько там кур? Каждая хозяйка своих кур помечала: хвосты или крылышки чем-то закрашивали, определённой краской, чтобы знали своих кур.

Ваша детская забота была связана с ухаживаниями за ними?

А как же!

Что вы делали, что вам доверяли?

Доверяли отнести свиней накормить.

Вы не боялись?

Чего боятся-то?! Она рада, что придёшь к ней, откроешь закуточек, где она содержалась, вывалишь туда, закроешь. Она сделает своё дело, поест — и больше ей ничего не надо. Главное — вовремя принести.

У вашей семьи были животные в каком количестве?

По одному: одна свинюшка, кур не больше десятка.

У вас на завтрак всегда было свежее яйцо в доме?

Не часто, но было! Зимой они не неслись, там холодно. Когда тепло наступало, тогда мы пользовалось. Ещё в обязанность входило сходить за водой на колонку. Расстояние от нашего дома метров 100, наверное, напротив церкви.

Там она сохранилась.

Она сохранилось, но сейчас ей не пользуются, не разрешают туристам пользоваться.

Я видела, все прекрасно пользуются!

Не знаю, в целях экономии городского хозяйства, только так могу объяснить. Потому что подходят туристы, когда жарко, бывает, кран сломается, она течёт, никто ничего не делает. Пока придут, сообщат, слесари приедут, закроют. Они решили, видно, не доводить, сняли ручку, так что не надавишь — водички не будет.

 

По кастрюлям лазить привычки не было

Как внутри выглядела ваша квартира, соседи, какие нравы были, как вы дружили или ссорились, по каким случаям?

В пору коммунального общежития нормально мы жили. Не скажу, что как родная семья, но дружные были. На кухне была печка. В каждой комнате свой затоп. Дровами запасались всегда, и каждый топил у себя. На кухне, когда кто-то что-то готовил, обычно к празднику, затапливали печь, пироги пекли. А так на кухне содержались керосинки, керогазы, примусы. У каждого свой столик, и на нём занимались приготовлением пищи. Один раз меня даже осудили. У соседки, не знаю, как это получилось, но у меня сохранилось в памяти, что на меня написали заявление, что я из кастрюли украл мясо! Она подала заявление в суд. Мою семью оштрафовали, что как будто бы я украл мясо. А этого не было! Не помню, какая сумма штрафа была, но я это запомнил. Мне это было обидно долгие годы.

Сколько лет вам было?

Это уже было лет 11, наверное.

Как вы потом с этой соседкой общались?

Пацан! Что я, долго держал что ли в голове!

Родители ругали вас за это или были на вашей стороне?

На моей стороне. Я не мог это сделать — по кастрюлям лазить. У нас привычки не было. Мне кажется, что это одна из её дочек, одна была постарше, она помладше меня года на два, другая ещё меньше, может, кто-то из них… совершил ошибку. А чтобы избежать наказания, нашли козла отпущения.

Но это вы сейчас вспоминаете со смехом, а тогда?

Я долго держал в душе. Ещё нехороший случай был, в том плане, что я чуть её не наказал. У нас коридор-то общий, длиной, наверное, метров шесть. Ну пацан! Никого не было, я давай в дверь нож бросать, нарисовал там круг, нож столовый бросал.

В дверь соседки?

Да. Она ушла в сарай, я бросаю, а потом дверь открывается — этот нож мимо её носа в дверь!.. Он не воткнулся, а упал, он не мог воткнуться — он столовый был нож, скруглённый.

За это вам что было?

Ничего. Не знаю, почему. Она даже мужу не пожаловалась.

Как у вас обстановка в семье была? Как вы друг к другу относились?

Между нами, детьми, ссор больших не было. У меня старший брат был, он с 1936 года, он мне даже мне потакал, никогда не обижал. Я за ним гонялся, старался навредить ему, такой зловредный был!

 

Зарабатывали на мороженое

Про лимонадный завод напротив расскажите.

Он назывался Завод фруктовых вод, такое официальное название. Я там не был, но оттуда машина ездила с готовой продукцией раза три на дню. Бутылки там сдавали, развозили. Ничего про него сказать не могу.

Какой ассортимент был фруктовых вод?

По-моему, один лишь лимонад.

Про квас вспоминают. Про квас не слышали?

В те годы кваса, по-моему, не было. Может, потом, впоследствии, ближе к 1960-м годам и дальше, скорее всего, был. Но мы туда не наведывались.

В ваш дом попадал этот лимонад?

Только через магазин.

Покупали?

Когда была возможность, покупали.

Какие магазины поблизости были, куда ходили?

Там, где сейчас находится вневедомственная охрана, был такой неуклюжий проезд, под углом стоял однотипный барак. В нём на краю была парикмахерская, дальше магазин, назывался «Волков».

Почему «Волков»?

Этого я не знаю.

Это внутри голубенького гостиного двора или рядом?

По улице рядом он был. Там узкий проезд, столб стоял. Проезд был небольшой, только для машины. В этом магазине к праздникам выдавали муку и сахар. Пацаны, чтобы заработать, пристраивались к тем тётушкам, которые предлагали: «Становись со мной, я тебе заплачу, чтобы ты купил мне пакет муки».

Потому что была квота в руки?

Да. Один пакет по килограмму на руки. Всем хочется побольше. А мы, пацаны, этим пользовались, зарабатывали себе на мороженое. Это было к Новому году и к октябрьским праздникам.

В основное время этот магазин как продовольственный был?

Продовольственный. Там было от хлеба до мучных изделий, мясо, колбаса — продукты питания.

В основном вы туда ходили?

Да. Поближе.

Ниже по улице Зайцева, к реке?..

Где сейчас «Десять зайцев», там был магазин речного флота «Водники».

Туда не ходили?

Нет.

Почему?

Не знаю! Если только мамаша пошлёт купить, если в этом магазине нет, то там купить — он получше снабжался, чем магазин «Волков».

 

Антоновка в штанишках

Расскажите об этом куске города, нижние дома к реке спускающиеся, Пятницкие ворота… Как вы вспоминаете Пятницкие ворота в вашем детстве? Вы туда лазали?

Мы забирались на эти Пятницкие ворота по осколкам стены. Туда залезешь, а спускаться страшно. Когда вперёд лезешь, видишь, за что там ухватить, а когда вниз спускаешься, голова-то наверху, внизу головы нет! Спускаешься очень осторожно, как бы не упасть. Но всё равно что-то туда толкало! Были такие отчаянные пацаны, постарше меня немного, один из них жил на улице Лазарева: сейчас там старая церковь, а была производственная база для слепых, он там рядом жил. Он на эти Пятницкие ворота на спор залезал за определённое количество времени. Забирался на самый верх и даже умудрялся там стойку на руках делать! Но он всегда выигрывал. Потом он исчез, переехал в другое место.

Ещё случай из детства. Мы перешли уже в четвёртый класс. Сейчас на углу улиц Исаева и Зайцева двухэтажный дом, там коммерческие структуры, там школа была для четырёх классов. Один раз компанией, уже осенью, сезон сбора яблок уже закончился, собрались ватагой за яблочками сходить. Это были сады, где сейчас Коломенка идёт, там был раньше сельхозтехникум, а дальше были уже сады какого-то хозяйства. Почти весь урожай яблок уже собрали, остались две яблони около сторожки, антоновки, их срок сбора ещё не подошёл. Как оравой налетели на эти яблоньки, потрясли, кто куда, кто за пазуху!.. А у меня штанишки после коленок были на застёжках, я был без штанишек — антоновки накидал. Тут мужики из избушки выбегают — и за нами! Спуститься надо было, чтобы убежать к речке Коломенке, росли кусты. Я чувствую, что я не убегу.  Что делать? В кусты эти нырнул, затих и спрятался. Мужики пацанов разогнали. Я почувствовал, что они ушли, и вышел, вдоль речи пошёл, а там меня пацаны дожидаются. Говорят: «А ты яблоки-то сохранил?» Они видят, что штанишки у меня отдуваются, а они всё побросали, говорят: «Дай яблочек!» Потом эти яблочки мне обошлись устным взысканием со стороны милиции: один пацан попался и всё рассказал, кто с ним был. В школе устроили общую поверку, линейку выстроили и давай называть имена. Меня назвали. Лейтенант, женщина из детской комнаты милиции, оповестила, что такой-то натворил…

Это на Соборной площади была линейка, напротив школы?

Нет, в помещении.

Но вы учились на Соборной площади сначала?

Нет. В бывшей школе, которая на улице Исаева, с улицы Зайцева.

Внутри кремля? Там сейчас школа.

Да. По улице Зайцева сейчас коммерческие всякие структуры. Угол улицы Исаева и Зайцева. Исаева идёт, отходя от улицы Зайцева, прямо вниз к речке.

Номер школы?

Четвёртый. Там до четвёртого класса. Линейку построили внутри здания, на втором этаже, всех по периметру выстроили.

Что испытывали, когда назвали ваше имя?

Ничего особенно. «Ай, накажут дома!» — больше ничего.

Как наказали дома?

Пригрозили!

Как учились в школе?

Честно признать, плохо. На уроке сижу слушаю. Домой приду — пять минут за тетрадкой посижу… «Мам, я всё сделал!» — и бегом на улицу! Учился я лодырь…

 

Куда ходили купаться?

Сейчас к Москве-реке спускаешься, там всё сейчас деревьями заросло, а раньше ни кустика не было. На левой стороне был естественный песчаный пляж, на противоположной стороне.

Там, где Пьяная лука поворачивает?

Да. Там в основном городской пляж был. Грибков там не было, просто придёшь, тряпки свои бросишь, располагаешься.

В какое же время пляж исчез?

Он начал исчезать уже с начала 1970-х годов. Где-то в 1975-м всё затихать начало.

С чем это было связано? Его обновляли каждый год, песок завозили? Или особого ухода не было?

Стихийно, по-моему. Сейчас там такие заросли… Раньше толпы народу шли туда купаться. Мост был разводной, разводили его не электричеством, а там лебёдка стояла, на ней работала в основном команда из женщин. Когда пароход идёт, он даёт сигнал гудком, эти работницы бежали на мост, вчетвером раскручивали трос. Когда заводят — накручивали, когда раскручивали, легче было. Этот мост заводился вручную минут 25–30, пока заведут. Женщины работали на этом мосту.

Почему же не мужчины?

Не знаю.

 

Пацан на льдине

Расскажите про разлив Москвы-реки. Это же было целое событие. До какого уровня доходило?

При мне она разливалась до состояния, когда Бобренево, монастырь, который там, был залит водой. То ли в конце 1960-х, то ли в начале 1970-х, где-то в этом промежутке было.

Со стороны города до куда доходила река?

На улице она поднималась до третьей подворотни.

Что люди в этом случае делали? Мы слышали, были лодки у людей.

По поводу разлива запомнился такой случай. Обычно шли смотреть при разливе, как лёд идёт. Не помню, какой год, я тоже там был, смотрю: из-за Пьяной луки льдина выплывает, на ней парень стоит. Не мечется — стоит. Где мост разводился, он по течению стоял, дальше там поперёк стояли баржи. На одной из барж стоял парень, рыбак, с удочкой. Когда увидели, что пацан стоит на льдине (ему лет, наверное, 16–17), один из мужиков, который рядом с речкой жил, побежал скорее за вёслами к своей лодке. Но он не успевал. Эта льдина неслась к барже. Хорошо, что там был этот рыбак! Подходит льдина к барже, упирается, этот парень кинулся к барже, схватился, рыбачок ему помог, вытащил — и эта льдина уходит под баржу. Только он успел залезть на баржу, эта льдина уходит под баржу! Спасся. Хорошо, рыбачок там был. Он ему пожал руку, рыбак, и продолжил спокойно ловить рыбу. Тот спокойно сошёл на берег. А вот где он сел на эту льдину — непонятно. Это у меня отложилось чётко, состояние было ужасное.

На глазах происходило?

Да. Я не один там был, там много людей было.

 

Из окон школы прыгали в снег

Вы до четвёртого класса учились в четвёртой школе, а дальше куда переходили?

Дальше школа у нас была на улице Савельича, напротив завода Текстильмаш. Она была под номером 6, там до седьмого класса учили.

Чем запомнились годы в этой школе?

Так же безответственно относился к учёбе! На уроке прослушаю, а дома уроки не делал. Зимой (наш класс был на втором этаже), когда было много снега, ребята отчаянные окно открывали и прыгали со второго этажа в снег. Достаточно снега было, не боялись, прыгали.

При переходе в седьмой класс (я же говорю, я лодырь учиться был) все на каникулы, а мне приходит посыльный от учительницы: «Приди в школу, а то оставлю на осень по математике». Пришлось сходить. Учительница была худощавая такая женщина, стрижка была покороче, чем у вас, тёмные волосы. У меня манера была давать клички. Вот я её прозвал Зеброй. Не знаю, почему! Классная руководительница была по русскому языку и литературе, у неё профиль был немножко похож на рыбью голову. Симпатичная! Я её прозвал Воблой. Так природой дано…

Кличками не только на них ограничивался. Когда уже взрослый был, по-дружески давал клички своим знакомым.

Вы сочинительством занимались, у вас сочинения хорошо получались? У вас образное такое видение.

Может быть. Просто так кличка-то не даётся. В поздние года, когда старый уже стал, мне в напарники — я в электросети последние 30 лет работал — был назначен офицер в отставке, он отслужил свой военный срок, Константин Лоцман. Спокойный, никогда не заругается, как бы ты с ним ни поспорил, спокойно ко всему относился. Я ему дал кличку Слон…

 

Пленные немцы расписывали синькой стены

Вспомните, как выглядел Текмаш в то время. Были истории, с ним связанные? Или это было закрытое производство, туда не попасть?

Только снаружи, внутри я там не был. Снаружи, запомнилось, было полуподвальное помещение, и когда там работали пленные немцы (не помню, до какого года, я их не застал уже), они работали в полуподвальном помещении, у них стены расписаны были синькой, других красок, наверное, не было. Больше ничего не помню.

Внутрь вы всё-таки заходили, значит?

Там окна были зарешёченные, со стороны ул. Савельича. Сейчас этих окон нет, конечно.

С Текстильмаша ещё доносились истории, новости?

Нет, ничего не слышал. Патефонкой он раньше называли. До войны там патефоны делали. Потом там делали веретёна для прядильных машин.

Вы это место называли Текстильмашем или Патефонкой?

Текстильмаш. А рабочие говорили: «Работаю на Патефонке». Почему там сейчас музей и открывают Патефонка, артквартал.

 

«Для пацанов специально фильмы старые показывали»

Можете про дом рассказать, где мы сейчас с вами находимся? Может, знаете жителей этого дома? Октябрьской Революции, 205. Здесь же вот площадь Двух Революций…

Здесь такой площади не было.

Как она выглядела в то время?

Этот скверик обнесён был литыми чугунными оградками, на выходе были ворота — арка из кирпичей сложена. Сюда приходили в основном к магазину, на углу почти был, «Три поросёнка». Вечерами ошивались здесь. Ниже, где сейчас магазин спорттоваров, на первом этаже, были столовые, не одна, а две штуки. На втором этаже был ресторан «Маяк». Ничего больше об этом сказать не могу.

Как проводили время у магазина? Припомните обстановку магазина?

Здесь была прогулочная зона. Она здесь начиналась и шла вдоль ул. Октябрьской Революции в сторону Кировской улицы. Не дрейфовали, а… променад, но слова «променад» тогда не было. Доходили до Пионерской улицы, разворачивались и шли обратно. Шли дорогой, хулиганили, кто-то кого-то толкнёт, кто-то кого-то за волосы дёрнет…

Про парк на улице Комсомольской что-то помните?

Осенью там был как бы выставочный центр сельхозпродукции. Каждый колхоз выставлял свою продукцию, а рыболовецкий колхоз привозил живую рыбу, там был фонтан, в этот фонтан её спускали.

Это в виде ярмарки однодневной?

Не ярмарка, просто выставка. Там не продавали, просто для обозрения. Раньше там в этом парке каждый вечер, кроме одного дня, играл военный духовой оркестр. Там была деревянная раковина большая, от неё звук отражался, и военный оркестр играл. Кто мог плясать — плясал, кто мог — танцевал. Вход туда был дешёвый по тем временем — рубль. А кто из пацанов будет платить рубли? Со стороны улицы Гражданской, через забор… он был доступен для пацанов. На халяву, как сейчас говорят, посещали.

Народу много собиралось?

Много всегда, особенно в субботу и воскресенье много.

Ближе к вечеру?

Естественно, не днём, а к вечеру. Довольно часто там показывали документальный фильм. Внутри был зрительный зал мест, наверное, на 400. Он длинный такой был. Не особо широкий, но длинный. Туда продавали билеты, они стоили от трёх рублей, по тем ценам, и до шести рублей. Шесть рублей — ближе к середине и к экрану.

Что показывали?

Художественный фильм.

То же самое, что в «Юности», «Востоке»?

В «Юности» летом не показывали, были сеансы в саду.

Вы это место называли садом? Просто сад?

Да. Всем было понятно, он тут один был. Для пацанов того времени Дом пионеров существовал, там для пацанов специально фильмы старые показывали.

Почему для пацанов? А для девчонок?

Им где-то надо было находиться! В основном туда пацаны приходили. Там были билеты дешёвые, по рублю. На втором этаже был зрительный зал, старые фильмы показывали: «Чингисхан», «Чапаев» и тому подобное.

Там же совсем маленькое место!

А пацаном что надо — зайти в зал, пристроятся везде, хоть на полу, хоть на подоконнике.

Ходили в студии в Доме пионеров, мастерские?

Нет.

Что с тем садом было, напротив Дома пионеров, как он выглядел тогда?

Там ничего не было.

Заброшенный, там неприятно было гулять?

Там порядок наводили, но специальных строений для развлечений не было, просто зелёная зона. Потом гаражи построили, часть гаражей под землю увели. Потом на углу ул. Савельича и Яна Грунта сделали типа бомбоубежища, оно и сейчас сохранилось, но как используется, не знаю.

 

«Все поезда пацанами летом были забиты»

На станцию Коломна бегали, что там делали?

А как же! Бегали. Ждали поезда, садились на поезд и ехали в лес.

И в ту, и в другую сторону?

В сторону Москвы. В Голутвин не было интереса ездить, в Луховицы не ездили, только в сторону Хорошова и до Конева Бора.

Вы на товарник цеплялись?

Пассажирские поезда ходили — рабочими их называли, вагоны со ступеньками. Раньше платформы-то не было, где-то они выше полметра от железнодорожного полотна, на них забирались, в вагон не заходили, а цеплялись на поручни. Все поезда пацанами летом были забиты. Держались за поручни и ехали до нужной остановки. Отчаянные были! На ходу садились, на ходу прыгали с поезда. С умом, конечно, прыгали. Потом эти вагоны исчезли, сейчас их только в кино или музеях увидишь.

В лесу что делали?

Когда был сезон ягод — ягоды собирали. Когда орехи — за орехами ездили. Проезд был бесплатный! В то время в каждом вагоне был кондуктор, так что в вагон ты мог и не войти, вот между вагонов ехали и на поручнях.

Кондукторы не прогоняли?

Куда прогонишь-то? Им надо за порядком в своём вагоне следить.

На станции был Вторчермет, туда забегали?

Ходили — что-нибудь найти интересное. Для пацанов интересны какие-то железяки, незамысловатые выброшенные вещи. Туда привозили, нам доставались остатки, остатки сбитых немецких самолётов. Металлолом был.

Вы туда каким-то образом проникали?

Туда спокойно можно было проникнуть, это сейчас не пройдёшь, с любой стороны можно было проходить в то время.

 

«Зимой приходилось несладко трактористам»

Канатная фабрика там была в то время?

Я отработал 17 лет на канатной фабрике электриком.

С какого года?

Я в 1967 году приехал из Германии, я там год работал электриком (завербовался на три года, а через год уехал). И устроился туда электриком работать, 17 лет там отработал. Сейчас канатная фабрика не то, что тогда: цеха были низкие, темновато было. В основном там работали одни женщины, мужики работали помощниками, мастерами, когда определённая машина забарахлит, он починит, и женщины дальше работают. В то время канатная фабрика работала в три смены. Работницы приезжали из Конева Бора, Хорошова, а то даже и с Цемгиганта. Так что мне пришлось там участвовать в реконструкции как электрику: проводку делать, станки подключать. Там я проработал до 1984 года. Потом окончил техникум, и начальник отдела кадров говорит: «Что ты электриком работаешь? Иди на Чермет, там должность, энергетика нужна». Я уже отработал, привык к канатной фабрике, отказывался, отказывался… Короче говоря, он меня уговорил. Он бывший подполковник, военнослужащий. Устроился я там, неделю не проработал, рассчитался ― не мог там работать, опять вернулся на канатку, а там до 1984 года работал.

Какой ассортимент был на канатной фабрике, что производили?

В то время ассортимент был начиная от ниток. Нитка ХБ и капроновая нить. Нитка шла на сети в основном. Сети на Канатке не делали, там делали нити — и до каната такой толщины, для кораблей, на причал, когда они швартуются. Потом, когда канатка вышла на высокий уровень, через Москву заказали итальянскую машину по плетению канатов. Был кручёный канат, а это по плетению. Местное начальство распорядилось самим поставить эту машину, построить для неё специальный фундамент. Построить помещение для неё из металлических конструкций. Утеплили всё, поставили машину и вспомогательные станки для плетения канатов. Сами освоили итальянскую машину. Мне кажется, она до сих пор работает.

Первая машина новая при мне пришла в 1968 или 1969 году, нашего производства. Раньше, чтобы катушку остановить и её перезарядить, женщины коленками нажимали на лопатке, зерно прекращало вращаться, и они меняли катушку. А тут у нас сообразили, на каждое веретено поставили электротормоз с выключателем: нажимаешь — тормоз отжимает ленту, которая вращает веретено, и они меняли. Сейчас это, можно сказать, ерунда. А столько было потрачено денег на эти катушки! В ряду-то веретён штук 60, если не больше, и на каждую катушку!.. А катушка была из меди, материал дорогой. При мне её уже старались не запускать, расход материала был большой.

Сколько человек работало тогда на предприятии, это большое предприятие считалось в Коломне?

Около 400 работало вместе со вспомогательной службой: трактористы, водители, грузчики, транспортный цех с его техникой и слесаря.

Вы говорите, в три смены работали.Это и ночная смена?

Да.

Настолько была востребована продукция.

Была востребована. Продукцию отправляли часто.

Что с заработными платами, насколько это была оплачиваемая работа?

Если женщины не уходили, значит, их устраивало. У меня зарплата была по шестому разряду — 140 рублей, наверное. В новых деньгах 1961 года, когда обмен произошёл. Ну и побочный заработок: когда реконструкция шла, за другую работу доплачивали, можно было и до 200. Но это не часто, когда шла реконструкция.

Вспомните ещё случаи из фабричной жизни, какие-то ситуации?

Я помню, что зимой приходилось несладко трактористам. Они должны сырьё, продукцию отвозить и привозить. Чтобы зимой работало в морозы, вставали специальные люди и в рабочем состоянии оставляли трактора на ночь, чтобы они не заглохли и не замёрзли. У нас механиком был Текучёв Василий Дмитриевич, член партии. По морозу-то надо как-то согреться — он для согрева принимал. А член партии! И вот кто-то на него нажаловался, вынесли на партсобрание, давай на него баллоны катить. Я возьми да и выступи в защиту его! Не понравилось! Всё равно выговор ему влепили.

Ещё раз было профсоюзное собрание, выбирали новый состав фабкома, фабричного комитета. Раньше назначали: ты выступишь, ты выступишь… А я возьми и руку протяни! Я уже член партии был, в армии вступил. На этом собрании, что на язык пришло, то и высказал. На собрании выдвигали членов, и кто за них голосует. Меня выдвинули. Проголосовали. Из президиума кричат: «Давайте посчитаем! Давайте снова проголосуем!» Понаушкали. Снова голосовать. Кто за меня голосовал, руки опустили! Так что не прошёл я в ряды фабричной интеллигенции!

Что вас туда манило, для чего вам в «фабричную интеллигенцию»?

Свобода высказывания, думаешь, там что… Почему я решил выдвинуться, я когда в армии был, вступал в партию, кандидатом был, там партийные собрания проходили: офицеры, старшины выступали, говорили безбоязненно. А у нас был инженер полка, майор Молодин, он без мата в выступлении на партийном собрании не обходился, как начнёт критиковать!.. Отложилось у меня в памяти, что я мог спокойно высказаться, не переживая ни за что, выберут меня, не выберут — мне это было до лампочки, как сейчас говорят.

 

Как попробовать сметанки

Служил я в авиации. Попал в учебную школу авиации, ШМАС — школа младших авиационных специалистов. Там обучали профессии механика радиолокационной авиационной станции. Там год проучился.

Это где именно?

Школа была под Вильнюсом, километров 12 от Вильнюса. Было раньше, видать, литовское военное учреждение, на его основе образовали школу, нас там учили, начиная с азов: электротехника, радиотехника, потом радиолокация — как говорится, доводили до ума. Ровно год мы там отучились.

А дальше что?

Дальше по назначениям. Нас, человек шесть-семь с Луховиц, Воскресенска, Коломны, направили в Астрахань, там стоял авиационный полк противовоздушной обороны.

Это в рамках срочной службы, три года тогда было?

Да. Я прослужил три года, четыре месяца и 12 дней! Просрочил. Когда начался Карибский кризис, нас задержали. Я призывался в октябре, а до февраля, 12 числа, меня демобилизовали, 1962 года.

Как это могло быть связано с вашим родом войск?

Это Карибский кризис! Когда между Америкой и нами конфуз из-за Кубы. Наши поддержали, а Атлантический альянс был уже сформирован, Турция против нас был… Наш полк как раз входил в зону обслуживания со стороны Турции. У нас был командир авиационной эскадрильи (там 12 самолётов) майор Русаков. На одном из срочных вылетов он шугнул два турецких самолёта, не знаю, посадил или отпугнул. Но его эскадрилья славилась: «О, у майора Русакова служите! Геройский мужик!» Там моя служба была до 1962 года.

Полк сначала стоял рядом с Астраханью, можно было на трамвае доехать, дальше совсем недалеко. Взлётная полоса была сложена из металлических листов рифлёных. Перевели нас на новый аэродром уже в начале 1960 года, там построили взлётную полосу бетонную длиной почти три километра. Обслуживающий персонал разместили в контейнерах, в которых были ранее привезённые самолёты, фюзеляж их там размещался, а их там приспособили под каптёрки для обслуживающего персонала. Потом со временем построили там нормальную аэродромную службу.

Ещё интересно. Когда в армию идёшь, пишешь автобиографию. Я там указал, что пошёл работать учеником плотника на Коломенский холодильник. Когда обживать аэродром начали, они эту запись нашли и предложили поработать на аэродроме, сделать стол для наблюдательного пункта: когда самолёт улетает, прилетает — там командный пункт наблюдательный. Для него надо большой стол построить. Ширина комнаты была метров пять, может, четыре, сбоку окна и перед собой окна. Где материал брать? Там рядом строился аэровокзал для пассажирских самолётов. Старшина: «Вот там найдёшь материал». Приходилось самообеспечение делать! Дал рубанок, ножовку, ещё какой инструмент… Воспользовались они моей записью!

Вы действительно владели плотницким мастерством?

Учеником плотника был на Холодильнике. В Холодильнике был внутри.

Это хладокомбинат?

Да. Он был построен в 1956 году. Тогда завозили всё, начиная от сметаны, сухого молока, сливок… творог бочками возили, мясо, колбасы, сыры… всё туда возили.

Хлебная была работа?

Это как сообразишь! Доступ к творогу, который стоял на улице, был свободен, но его много не съешь. Рабочие ухитрялись сметану есть. Как вагон разгружают, некоторые, чтобы сметанки попробовать, небольшой бочонок на плечи, потом раз, вроде бы споткнулся — она падала, разбивалась, бочка раскрывалась. Там она густая-густая, сметана, ведь холодильников не было. Перепадало иногда — из разбитого надо попробовать!

Год я проработал на Холодильнике. Потом мне посоветовали: «У тебя отец электриком, давай электриком устраивайся». Контора, где принимали заявку, была в Москве. Соседка меня туда отвезла, там я оформился на работу электриком. С тех пор я электриком работал до конца своей трудовой деятельности.

В Москве тоже поработали электриком?

Нет.

Тогда уже вы были определены в школу?

Да. Электриком мне поработать пришлось, поскольку контора канатной фабрики должна была помочь Москве обустроить для нового начальства новое задние, нас туда послали в командировку — обустраивать новое здание, электриком там немножко поработал.

 

«Разве до ресторанов было?»

Как вы в Германии оказались?

Тогда через военкомат нанимали уже отслуживших. Поскольку я уже был член партии, в начале 1965 года в военкомат вызвали: «Не хочешь в Германию поехать на работу?» — «Хочу». Ладно. Занесли в список, обозначали, какая зарплата будет: «У тебя здесь будет постоянный оклад 65 рублей, а там — на такой должности будешь. Там в марках, на местные деньги от 300 марок». У меня сначала было 300 марок, потом 340 марок. До этого я уже познакомился со своей будущей женой.

Вы ещё не женаты были?

Нет. На октябрьские праздники моя младшая сестра Нина (мы её Нинуля звали) со своей компанией устроили посиделки праздничные. Я дома был. Был выпивши… Они за стол сели, меня разбудили. А я с ней сел рядом. Так посмотрел — вроде ничего, хорошая. Она до этого познакомилась с моим соседом по улице, с ним пришла. А я так… ручки шаловливые, за спинку… Короче говоря, с ней познакомился, потом свидания назначал. Когда пришло время, пришла повестка ехать, она меня провожала. Часто писали друг другу письма, признательные, то да сё. Год такие письма продолжались. А потом она пишет: «Может, ты бросишь, приедешь?» Поставила перед фактом: либо ты приезжаешь, либо я… Пришлось контракт разорвать и приехать. И жениться! Приехал я в октябре, а в начале декабря сыграли свадьбу.

Как сыграли свадьбу? Что это было, ресторан?

Какой ресторан?! 1967 год, разве до ресторанов было? Не все могли позволить. У меня за этот год немного накопилось, сыграли свадьбу у меня дома. С её стороны достаточно народа было… Второго декабря мы с ней свадьбу сыграли.

Где стали жить?

И по сей день живём!

Как вы в этой квартире оказались? Это ваша семейная квартира, где вы с папой и мамой жили? На ул. Зайцева?

Да.

Вы до сих пор там и живёте?

Там сейчас живёт моя дочь. Я сейчас живу у внука. Как получилось? За эти годы накопления накопились, а тут мой старший сын говорит: «Дед, что ты деньги бережёшь? Купи квартиру!» У меня не было таких денег, чтобы купить квартиру, но половинка была. Меня уговорили, по объявлению нашли подходящую по стоимости, на втором этаже, невысоко. На Максима мы и оформили.

Где это?

На ул. Льва Толстого.

С какого года вы там живёте?

Недавно. Начиная с весны ранней этого года. Сын молодец, руки золотые, он дотошный в этом плане, всё старое аннулировал, капитальный ремонт там сделали. Оформили на Максима, среднего внука. Он говорит: «Живите здесь, вам удобно здесь, невысоко подниматься». Я пока ещё поднимусь, а моей Любаньке с ногами тяжело. Я могу каждый день наведываться на Зайцева, там дочь живёт с моими внуками.

Супруга чем занималась?

Она всю жизнь отработала на ЗТС — Завод тяжёлых станков. Потом, когда началась эта развалюха, её пригласил к себе работать её двоюродный брат. Он фирму организовал, она там была как кладовщица-приёмщица. Они продукцию канцелярскую выпускали свою: бумажные всякие приспособления, папки… Вот она там до окончательного ухода на пенсию работала.

Расскажите про детей.

У меня дочь и сын: сын 1969 года рождения, а дочь 1977 года, разрыв восемь лет. Сын с детства был увлечён машинами. Он учился сначала здесь, где рядом школа, а потом до окончания 10 класса — на Шавырина, в 22 школе. Там были курсы по труду, на шофёра там выучился, в школе получил права. В армию пошёл — там переподготовка водил, прошёл переподготовку, попал служить в Ригу. Там он шофёром сразу не стал, его определили в охрану, охраняли порт. Он шофёром хотел быть, он добился, чтобы его перевели в шофёры, настойчивый был в этом плане. Потом он на УАЗике возил командира. Год прошёл службы, моя говорит: «Съезди, навести Мишку в Риге». Я поехал в Ригу. Он нарисовал в письме план, где будет стоять, там он меня встретил, отвёз к себе в часть, с командиром познакомил. Командир отпустил его на ночь или на две. Бабушка ему харчей наготовила! Вот он со мной пробыл два дня. Приехал он и где-то через год женился. В наследство остался лишь один сыночек у него, назвали Мишей, так что старший у меня Михал Михалыч.

Дочь у меня 1977 года. Она закончила школу в этот перестроечный период, прошла курсы бухгалтера. Работы бухгалтером не нашлось… Немного поработала на почте. Потом там пошло сокращение… Потом поступила в вечерний институт, училась. Познакомилась в школе, в десятом классе, с одним молодым шофёром, училась и забеременела. Но молодец, не бросила, даже с животом ходила на занятия — вот родился их Максим. Защитилась и пошла работать на Коломзавод. Она там недолго проработала, устроилась в какой-то фирме. В этой фирме что-то ей не понравилось — ушла и опять устроилась на Коломзавод, сейчас там до сих пор работает, на Коломзаводе. У неё Максим родился, потом Ванька. Так что у меня от неё две мужицкие силы! Максим после 9 класса пошёл в училище, сейчас колледж называется. По той же тропе пошёл и Ванька, но он пошёл в колледж политехнического института, на программиста. В этом году заканчивает, в январе. От компьютера не отгонишь! Не знаю, как будет из него программист… я думаю, справиться. Но я посоветовал бы ему ещё какую-нибудь профессию приобрести, сейчас программистов наберётся куча.

В целом, на протяжении вашей жизни Коломна менялась. Как вы относитесь к тому, как сейчас выглядит город?

Конечно, вспоминаешь те улочки, кривые домишки, которые стояли на старой территории кремля… Народ устроился, кто хорошо воспринял эту ситуацию, приспособился, переучился, менялся на глазах.

Сейчас вы к этим изменениям хорошо относитесь, как меняется облик города?

Конечно! Старый город останется в воспоминаниях до последних дней, все его прелести коммунальной жизни, дворовой жизни. Это останется в памяти.

Спасибо за ваш очень интересный детальный рассказ.

Может, не всё я вам вспомнил…

Рассказчица: Алёна Вадимовна Ступакова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 24 августа 2022 года.

«Абсолютно дореволюционная старушка»

Расскажите о том, где вы родились, об обстоятельствах, которые сохранились в памяти, связанные с моментом вашего рождения.

Я родилась в Коломне 70 с небольшим лет назад. Всю жизнь прожила здесь, живу и надеюсь ещё пожить.

Знаю, что я родилась в роддоме на ул. Комсомольской. У нас было два роддома в Коломне. На Комсомольской был лучший, сюда рожать приезжали из окрестных городов. И был ещё у «Сада дворца», почему-то он был на плохом счету, почему – не знаю. Знаю, что роды у мамы принимал врач – заведующий родильным домом. Всё было, слава Богу, нормально. Из роддома меня принесли туда, где я жила до 1959, можно сказать, до 60-го года. Это дом на улице Октябрьской Революции. Он располагался территориально напротив теперешнего административного здания, прямо напротив. Дом на тот момент был под номером 24. Тогда нумерация шла от поворота с Кировского шоссе на улицу Октябрьской Революции. А в середине 50-х, по-моему, в 1955 году нумерацию сменили, и номер дома стал 264. На всю жизнь я эти цифры запомнила.

Когда я кому-то говорю: «Это был двухэтажный дом, но это не наш был дом, мы занимали второй этаж», – мне говорят: «Как же хорошо!». Нет, всё совсем не хорошо. Дом был хозяйский. И я только сейчас начинаю понимать, почему так было. Хозяйка жила на первом этаже, вернее, это был полуподвальный этаж. Окна вровень с асфальтом. Ужасно! Мне было лет пять, когда я туда в первый раз вошла: полный мрак, затхлый воздух… Хозяйка рождения 1876 года. Вот представьте (а это середина 1950-х): старушка, но от неё впечатления на всю жизнь. Потом я таких старушек видела в фильмах про дореволюционную Россию. Длинная, в складках чёрная юбка и сверху чёрный же салоп (это мне бабушка сказала, что это салоп на ней). Длинные рукава. По рукавам чёрные кружева, закрывающие запястья. У горловины тоже чёрные кружева, и на голове чепчик. Абсолютно дореволюционная старушка. Это и была хозяйка дома.

Сначала с ней жила её сестра. Я её тоже помню – она однажды была у нас во дворе. Та была ещё старше. В силу возраста, естественно, я видела её один раз. Ещё с этой хозяйкой жила, как я понимаю, прислуга. Тоже старая женщина. Я захватила с собой листочек, на котором мой дедушка написал, кто проживал в этом доме, дату рождения той женщины можно уточнить.

И вот они жили вдвоём. Хозяйку звали Марфа Максимовна Комарова. И помощница – я уверена, что это прислуга, которая обслуживал её от и до. Марфа не выходила практически никогда. Второй раз, когда я её видела, она вышла во двор, и у неё был вид – день был солнечный, – как будто крот вылез из норы. Она не понимает, что вокруг: яркое солнце, а она десятилетиями в норе, в подвале своего дома прожила. Стёкла изнутри, наверное, мылись, а снаружи, если и мыла их Татьяна, помощница, они всё время заляпанными были. В таких чудовищных условиях жила богатая женщина. Она была очень богатая, потому что до революции этот дом принадлежал ей.

Помимо дома огромная территория была под огородом и садом. Огород и сад сохранились в то время, за ними ухаживал племянник этой женщины. По сути дела, там была целая плантация, он там работал, выращивал много чего, возил в Москву продавать, а вырученными деньгами он делился со своей тёткой. Так что она была очень обеспеченной особой, но жила – врагу не пожелаешь. Она всё время жила в этом мраке.

Наша семья занимала второй этаж. Жилой была только передняя часть дома ― окна выходили на улицу Октябрьской Революции. Задняя часть дома на тот момент, когда я уже там появилась, была нежилой. В передней части дома была печка, хорошая, выложенная изразцами, для обогрева. В задней части дома была русская печка с лежанкой. Дом был очень старый, построенный, даже не в середине XIX века, а раньше. Низ был каменный, а верх деревянный. Хозяйка запретила пользоваться той печкой, потому что она боялась пожара. Она не разрешала ничего делать в доме: «Живите, но никакой реорганизации, никакого ремонта». Они жили там, мои дедушка с бабушкой и она сама, без электричества практически до 1950-х годов. Дом частный, не коммунальный, на улице электрические столбы стоят, в соседних домах электричество. А Марфа боялась пожара. Только в конце 1940-х, когда моя тётя, которая тоже с нами жила, вышла замуж за человека, который хорошо разбирался в электричестве, управлялся с ним, он уже сам лично провёл электричество в дом. До этого они жили со свечами. Столичная область, город не совсем плохой, центральная улица – и они при свечах!

Других удобств не было. Всё во дворе. За водой – на бассейку, она была через дорогу, на улице Пионерской, там остатки сквера, в этом сквере стояла бассейка, туда моя бабушка ежедневно раз по пять ходила с вёдрами. Она 1892 года рождения. В 1950-е ей 60 с гаком уже было. И вот она ходила с коромыслом, два ведра на коромысле. Меня рано стали приучать к труду – я ходила с ней лет с трёх. Мне купили ведёрочко полуторалитровое, красивое, с картиночкой (по-моему, там бабочка была). И вот бабушка идёт с вёдрами, я иду с одним ведёрком полтора литра… в общем-то, тяжело. Потом мама решила, что мало, и я ходила уже с двумя вёдрами, три литра воды – это было уже трудновато. Но помогала!

Никакого газа, конечно. Готовили на керосинке, на керогазе. В конце 1950-х опять-таки муж тёти соорудил сам электрическую плитку, на ней готовили. Но плитка была такая, что я с ней однажды чуть не сгорела. У меня были длинные волосы. Я подошла, захотела чайник снять, косой махнула – и пламя. Вот так мы жили.

Было очень холодно, очень холодно в доме, потому что дом рассыпался. Хозяйка не разрешала делать ничего. Хотели поменять рамы ― нельзя. Стёкла поменять ― нельзя. «Не хотите здесь жить ― уходите».

Велосипедный бизнес и Всемирная выставка

И вот так дедушка с бабушкой жили 50 лет. Я объясню, как они туда попали. Моя бабушка из Полян – на той стороне Оки. Это была большая крестьянская семья. Сколько у её родителей было детей, не помню ― то ли 10, то ли 12. Было много мальчиков и много девочек. Мальчики, когда подрастали, шли работать на Щуровский цементный завод, он уже функционировал. Девочки работали в огороде. Бабушка была настолько привычна к крестьянскому труду, что не могла пройти мимо чего-то такого, где непорядок, обязательно должна была остановиться и что-то сделать. Маленькой девочкой бабушка там ещё работала. В 1900 году они жили уже в Коломне, потому что один из братьев, по-моему, старший, перешёл работать на Коломзавод. Человек без образования, самоучка, но он был инженером от Бога. Как он туда попал?

Давайте ещё имена называть. Бабушку как звали?

Бабушка была Клавдия Ивановна Бугарёва. Братья… не знаю. По-моему он был Вася – Василий Иванович Бугарёв, как мама говорила. Остальных не помню. Это бабушкина семья. И вот этот Вася настолько талантливым был человеком: он у Струве начал рабочим, а потом работал в инженерной должности – без образования! Более того, он заинтересовался велосипедами.

Так он их производил?

Сейчас расскажу. Дом этот купил отец бабушкин, потому что, во-первых, они хорошо зарабатывали на сельхозпродукции – они возили в Москву, продавали, там была тоже плантация. Дети выросли, их надо учить, чтобы они работали не только в поле. Все сыновья в итоге перешли на Коломенский завод к братьям Струве. И именно работая у Струве, дядя Вася, по словам моей мамы, занялся велосипедами. Когда его отец увидел, что у парня такая склонность, он решил открыть бизнес. Сначала он закупал велосипеды и продавал их. Но Василий был рукастый, сметливый – он усовершенствовал типичный для того времени велосипед, это его собственная модель. И когда эту модель увидел Струве, он пригласил его поехать в Париж на всемирную выставку в 1900 году. На выставке в Париже продукция Струве была представлена: паровоз какой-то, я подробностей не знаю… и в том числе – велосипед брата моей бабушки. Была фотография и этого Василия с велосипедом на выставке – ушло. Была фотография серебряной медали, у всех родственников, детей Бугарёвых она была… Потом бизнес велосипедный пошёл в Коломне.

Дедушка всю жизнь любил жену Пильняка

Мой дедушка как сюда попал? Он женился на бабушке. Дедушка из церковной семьи: его отец служил в Вознесенской церкви, на углу Красногвардейской и Комсомольской. Он дружил с Алексеем Соколовым, отцом жены Пильняка. Соколов был дьяконом Вознесенской церкви. Мой прадед был причетником. Это были их официальные должности, они служили там годами, жили по соседству. Мой дедушка всю жизнь рассказывал, как он дружил с Машей Соколовой, однажды он признался, что он её любил всю жизнь. А она вышла замуж за Пильняка.

А расскажите, что он рассказывал, что у вас об этом в памяти осталось?

У меня вот такой момент в памяти: они дружили, но вот она вышла замуж за Пильняка. И там что-то с возрастом… Начинаю смотреть биографии Пильняка и обнаруживаю, что во всех биографиях Марье Алексеевне убавили десять лет возраста: везде указано, что она родилась в 1897 году, а она родилась в 1887 году, с моим дедушкой у неё разница была пять лет. Абсолютно нормальная разница. У дедушки с бабушкой разница 10 лет, он с 1882, а она 1892 года. Маша была с 1887 года. С дедушкой я это не обсуждала, он всегда говорил правду. Он иногда с такой тоской говорил о ней… Он бабушку любил, у них было пять детей. Но, видимо, детская влюблённость была…

Дедушка, до того, как женился на бабушке, занялся переплётным делом. Он в церкви прислуживал, но не хотел этим заниматься. Он занялся переплётным делом. Бабушкин отец, по сути, был бизнесменом. Брак их был одобрен, и он предложил дедушке заняться переплётным делом в его мастерской. Он выделил помещение. Он купил ему дорогущий переплётный станок. Без ложной скромности скажу: перед революцией переплетали духовную литературу люди церковные только у дедушки.

Мастерская была при доме, где точно ― неизвестно?

Дом и сейчас стоит, изуродованный внешне и внутри, дом 239 по Октябрьской Революции, где располагается полиция. В советские годы в одной части был ЗАГС. Это был дом Бугарёвых. На первом этаже была мастерская и магазин. На втором этаже жили. Обычно жена уходит к мужу, а тут они жили с её родителями. Остальные… кто-то из братьев там жил тоже, остальные дочери, когда повыходили замуж, все разъехались. Моя бабушка оставалась с родителями. И дедушка – при деле. Жили они там до 1918 года.

После Октябрьской революции стали прижимать сначала купцов на посаде. Сначала трясли владельца этого дома, 205-го, поотбирали жильё. Уже и Бугарёвых должны были выселить, по выражению моей бабушки, подчистую всё отобрали. Дедушка не смог даже станок взять, его национализировали, конфисковали. Куда переехали родители, я не знаю. А дедушка с бабушкой перебрались в дом 24, 264, где они прожили ещё 50 лет. Причём им отдали лучшую часть дома. Я уже позже поняла, почему так: хозяйка перебралась в полуподвальное помещение, изначально-то она жила на втором этаже, там светло, дом в хорошем состоянии. Но ей поставили условие: или совсем дом отдаёшь или пускай жильцов. Она пустила жильцов. Конечно, лучше пускать жильцов надёжных. Естественно, все, кто проживал в центральной части города, были знакомы друг с другом. Она же была богатая женщина, Бугарёвы тоже не бедствовали, они все были между собой знакомы. И она пустила Колосова – мой дедушка Колосов Леонид Михайлович (бабушка тоже стала Колосовой, когда вышла замуж), и вот они там жили. А дом-то уже разрушался в 1950-е, а в 1960-е и вовсе…

Они платили аренду?

Дедушка платил квартплату ей, причём какие-то совершенно смешные деньги. Ей не были нужны эти деньги, но, как я понимаю, она отчитывалась перед налоговой. Дедушка каждый месяц ходил к ней. Один раз я с ним ходила. Он ей передавал деньги. Он так чинно вошёл, чуть ли не поклонился: «Марфа Максимовна, я принёс платёж за этот месяц». Она приняла, пересчитала. Но там были сущие копейки! Она записала, что приняла эти деньги, расписалась, дедушка тоже расписался. Я вышла сразу на воздух и стала дышать глубоко. Было невыносимо! Дедушка ходил туда каждый месяц, а я сказала, что больше туда не пойду. Он был настроен так, чтобы я как можно больше знала о том, как живут люди – вот он один раз меня туда сводил.

Карета и каста огородников

Она была очень обеспеченная. Она была из среды так называемых огородников. Касту огородников в Коломне так называли. Они жили в домах вдоль ул. Октябрьской Революции, начиная от поворота на проспект Кирова, когда я была маленькая, он назывался Кировское шоссе, а раньше Протоповское шоссе, потому что вело в деревню Протопопово. Там было много огородников с огромными участками земли. До революции, конечно, у них была рабсила, они сами не работали. Продавать возили возами, обозами в Москву.

Что мне ещё запомнилось в том доме. Я называла это «каретой». Во дворе сохранились сараи с тех дореволюционных времён. В одном из них стоял, как я понимаю, фиакр с откидным верхом. Верх был прорезиненный брезент, а нижняя внутренняя сторона была обтянута какой-то хорошей тканью типа парчи, сиденья пружинистые. В 1950-е годы они были живы. Я была толстенькой, плотненькой девочкой, я на них залезала, прыгала, и пружины меня не выдержали. Но они были обтянуты кожей. Кожа была шикарной, очень хорошей. Рессоры на таких пружинах – я качалась несколько лет, потом этому пришёл конец. Боялась сказать родителям. Родителям я не сказала, сказала бабушке. Она ответила: «Ну и что, Марфа туда всё равно не пойдёт». Причём мне об этой «карете» никто не рассказывал. Но ворота в этот сарай были щелястые (сколько лет прошло после революции!), всё видно, я заглядывала, было любопытно. Потом я научилась туда залезать не через ворота, а с соседнего дома, там под крышей была дырка. Я через забор залезала к соседям, через ту дырку влезала к этой карете и там на ней качалась. И были остатки сарая, в котором раньше держали лошадей, на которых возили товар, а также лошадей, которых запрягали в экипаж. Было очень интересно. Двор был заросший густой травой, когда я была маленькой.

А до какого времени они огородничеством занимались?

До революции. Но этот сад-огород там оставался, племянник занимался, платили налоги советскому государству, чуть ли не до момента сноса этого дома. Сносили в конце 1970-х. Бабушка и дедушка выехали в конце 1967 года или в самом начале 1968 года, потому что я чётко помню: прожили они там ровно 50 лет. В начале 1968 года они выехали оттуда. Хозяйка к тому времени уже умерла. Но владельцем по наследству стал её племянник, он дом продал, но сам продолжал заниматься садом-огородом. Те люди, которые въехали потом, они хорошо подремонтировали дом.

Вот фотография 1976 года.

Я на неё смотрю и удивляюсь, как же дедушка с бабушкой жили в развалюхе, хозяйка не разрешала ничего делать, а потом люди въехали и сделали ремонт так, что там можно было жить. Не знаю, как внутри, но снаружи вид был абсолютно приличный.

Не припомните, что выращивали на огородах?

В этом огороде вот что я видела. Ряд яблонь, пять или шесть разных сортов. Ряд вишен, «владимирка» и «шубинка», я в этом разбиралась. «Шубинка» ― очень сладкая вишня, а «владимирка» кислая. Я, конечно, лазила через забор, там ела. Маленькая была, а соображала, что косточки там плевать нельзя, потому что хозяин заметит и мне попадёт. Яблоки тоже там рвала, ела и огрызки там не бросала. Но с собой не носила. Я влезла, съела яблоко – в карман сую огрызок (правда, одежда была грязная от них!), ещё хочу – ещё съела, ещё огрызок сунула… Вишню поела и, как горсть ядрышек набралась, перелезала через забор, у себя во дворе под кустик брошу – никто ничего не видел. Ещё у него была картошка. Ряды крыжовника, смородина чёрная, смородина красная, по несколько кустов. Немного моркови, хорошо помню грядку – ботва моркови, он никогда её не переращивал: когда она была ещё маленькая, товарный вид хороший, он её такой возил в Москву, пучками продавал. Я знаю, потому что забор был дощатый, и я наблюдала. Он после работы приходил, там работал, пучки связывал. Кстати, во двор он не выходил: видимо, с хозяйкой была договорённость, что двор наш. Он всё там делал, за забором, на этом участке. Лука и чеснока там было очень много, по моим детским представлениям. Всё это вывозилось на продажу легально. Наверное, бизнесом в 1950-х это нельзя было назвать… Работал там один, ему никто не помогал, ему было на тот момент за 30 (это опять-таки мои детские впечатления), работал в поте лица. После работы приходил и вкалывал с весны до осени.

«Мы Милку есть не будем»

Чем занимались бабушка с дедушкой после революции?

Бабушка не работала, занималась хозяйством, детьми. Сразу после свадьбы у неё родилась дочка, но она умерла во младенчестве. В 1910 году они поженились, в 1911- она родила. И в 1912 году бабушка родила ещё одну дочь. В 1918 году, уже в новом жилище, родилась моя мама, в марте. В 1922 году родилась ещё дочь. В 1924-м родился сын, он был младшим ребёнком.

У бабушки была корова. Бабушка говорила, что надо с хозяйкой договариваться, чтобы та разрешала держать корову в одном из её, хозяйских, сараев, потому что двор наш, а сараи не наши. Она эту корову выгоняла пастись, она рассказывала, куда она её выводила, загоняла обратно, доила, молоко она продавала. Естественно, они сами молоко пили в изобилии, и обязательно она носила молоко хозяйке: ей разрешалось держать корову при условии, что она будет снабжать молоком. Сколько хозяйка скажет, столько она отнесёт: сегодня литр, а завтра 3 литра – и бабушка не понесёт продавать, а отнесёт столько, сколько сказала хозяйка. Условно дедушка рассчитывался за квартиру, но там же учитывалась стоимость молока.

С коровой всё закончилось в 1928 году. НЭП закончился – запретили держать коров в городских дворах. Бабушка со слезами рассказывала, как она отвела корову на бойню. Мясо в итоге они продали, потому что она сказала, что не может есть её: «Мы Милку есть не будем» (корова Милка). Всё мясо продали. Это была трагедия для бабули. Она мне рассказывала в детстве.

Она всё время была в работе по дому. Плюс бабушка была непоседой. Она всех снабжала продуктами. Бабушка рано-рано бежала на рынок. Рынок, который здесь, коломенцы никогда не называли рынком – это был базар. А рынком называли тот, который сейчас «Афганский», а раньше он назывался «Колхозным рынком». И вот бабушка бежала на базар. Что она покупала, честно говоря, не знаю – утром-то я с ней не бегала. Потом она прибегала, по дороге узнавала, в какой магазин что привезли. С трёх лет я с ней бегала по магазинам, по очередям. Я хожу быстро, потому что бабушка приучила. Она худенькая, сухонькая – бегом-бегом и меня за собой за руку тащит. Я спотыкаюсь, ноги заплетаются… а потом мне стало обидно, думаю: бабушка старая, а что же я так плохо бегаю?! Я стала бегать, потом ходить быстро. «Не надо меня держать», – говорила я ей.

Почему она меня с собой брала? С продуктами были перебои, давали определённое количество в одни руки – по килограмму, по одной штуке. А я тоже человек, хоть и маленький – мне тоже давали.

Помните, каким маршрутом вы бежали вот так?

Мы всегда бежали сюда, к «Поросятам», по улице Октябрьской.

«Да над тобой весь базар смеяться будет!»

А где были магазинчики и что там покупали?

К Морозову – это хлеб, бакалея. В «Трёх поросятах» покупалось только масло, колбаса, иногда, очень редко, мясо – если бабушка знала, что привезут, сбегав на рынок, всё разузнав. Она занимала тут очередь, писали ей номер на руке, она со мною прибегала, чтобы досталось мясо. Но этим не увлекались, мясо, в основном, покупали на рынке. Как она торговалась – вы себе не представляете! У неё было любимое выражение (если ей человек в чём-то возражал или что-то неподходящее ей говорил): «Ишь, как тебе некогда!». И начиналась торговля: «Вот за это – 10 рублей?! Да над тобой весь базар смеяться будет!» Вот в таком духе! Мне это так нравилось, я так гордилась моей бабушкой: ей всегда уступали.

А так к Морозову с утра не ходили, только уже у «Трёх поросят» затарившись. А у «Трёх поросят» была необыкновенно вкусная ливерная колбаса. (Это вторая половина 1950-х.) Остальная колбаса была плохенькая. За коломенской колбасой мы ходили в «Гастроном» напротив. Коломенскую колбасу с нашего мясокомбината в Коломне не продавали, всё отправляли в Москву. Круговым путём, через Гастрономторг она попадала в Коломну. Бабушка узнавала, когда привезут коломенскую колбасу.

Из-под полы не продавали коломенскую колбасу?

Мы никогда не покупали. Всю жизнь те, кто работал на мясокомбинате, воровали по-чёрному. Ещё и потому не было в магазинах ничего: все, кто работал на мясокомбинате, воровали ежедневно столько, сколько могли унести. Колбасу засовывали между ног, женщины между грудями. Худенькие надевали лифчики чуть ли не десятого размера, туда напихивали. Мужчины все выходили из проходной с солидными животами – они куски вырезки заворачивали в марлю, обматывали вокруг себя, сверху одежда.

Это в городе такие слухи были?

Это знали все. В 1950-е такого воровства не было, было строго с воровством. В 1960-е уже распоясались, но не до конца. В 1970-е это был ужас, несли всё отовсюду. В 1960-е годы однажды, мы уже жили отдельно, к нам домой пришёл бывший папин ученик и предложил: «Вадим Михайлович, мясо нужно?» Отец был порой такой наивный: «Да, конечно». Тот снимает куртку, расстёгивает рубашку – и у него обмотано то, что я вам сказала. Я там была, соседка. Папа сказал: «Нет, уходи отсюда». Соседка за ним побежала: «Давай я у тебя возьму». Потом он ей носил. Она просила, чтобы Вадима Михайловича не было, потихонечку. Потом он весь наш подъезд обеспечивал, носил ворованное мясо.

Потом я несколько ещё видела таких. В 1970 годы мой муж познакомился с каким-то типом с мясокомбината, и тот нам принёс. Я его просто вышвырнула за дверь. Я думала, принесёт мяса кусок, килограмма два. А он так же распоясался, достаёт мясо, шварк на стол, вырезку. Я бы такое и есть не смогла, и в моём представлении это мерзко. А у людей в Коломне у всех были забиты холодильники ворованными мясными продуктами. Это я ни на кого не наговариваю, не клевещу, не вру, это так и было.

«Дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых»

А чем занимался дед?

Дедушка после того, как не дали возможность заниматься переплётом как бизнесом, купил простенький станок переплётный, дома делал. Но семью надо содержать, он пошёл работать на Патефонку, в бухгалтерию.

У него были знания экономики и финансов после Струве?

Я не знаю.

А переплётное дело осталось как хобби или он на этом тоже зарабатывал?

Когда нему приходили как к переплетчику дореволюционные клиенты, они не деньгами платили. Они могли принести десяток яиц, мяса вырезку, яблок отборных. Буквально кланялись: «Леонид Михайлович, вы наш спаситель, иначе всё бы это пропало». Приносили в таком состоянии церковные книги… Приходили дореволюционные старички. Один, помню, в пенсне, шляпе – просто книги переплетал дедушка.

Он не рассказывал что-то подробнее об этих людях?

Нет. Но я знаю, что до революции дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых. Сам Николай Дроздов как-то приезжал много позже. Я его не застала. Но он приходил, нашёл дедушку: дедушка рассказывал, такой гордый: «Коля Дроздов ко мне приезжал».

Семейная библиотека дроздовская в Москве?

Не могу сказать. Дроздовы, родителя Николая Дроздова, были коломенские, жили здесь, были прихожанами этой Вознесенской церкви. Они были между собой знакомы – прихожане Вознесенской церкви.

До войны он работал на Патефонке?

Да. Потом он пошёл на пенсию. Он 1882 года рождения. Когда я родилась, он был на пенсии. Но всё равно к нему обращались и просили переплетать. Но это не был заработок. Некоторые не платили. Подарок от души.

К 50-летию Великого Октября стали усиленно давать квартиры. Мои родители ждали квартиру, потому что жили в общей, и тётя – они жили в коммуналке. У нас на две семьи была квартира. Кому вперёд дадут, к тем дедушка с бабушкой и переедут. Сначала дали тётиной семье, и они забрали дедушку с бабушкой.

В какой район они переехали?

Они переехали в дом вдоль проспекта Кирова, в двух шагах от пересечения с улицей Ленина, в пятиэтажку, в панельный дом. Могли дать в кирпичном доме, но они спешили. Им должны были дать двухкомнатную: мама, папа, два ребёнка одного пола, два мальчика. Нужно три – тесно вчетвером, но такие правила. В итоге нам дали двухкомнатную. Но не поэтому я жалею, что старички к нам не попали. Дедушка быстро там угас, долго там жить не смог. Он умер в 1971 году, до 90-летия не дотянул.

Бабушка бегала к нам. Плюс бабушка всю жизнь помогала по хозяйству – сначала сестре, потом племяннице, которая жила в Сандырях. Там было богатейшее хозяйство, и бабушка там вкалывала как рабыня. Я этого не могла понять. Только когда мама родила второго ребёнка, братика моего, она поменьше стала туда бегать, стала помогать. А так в 1950-е, если она не трудилась у себя дома, не бегала по магазинам, она бежала туда, могла до ночи полоть, там такие плантации были – участок 20 соток.

Это способ зарабатывать?

На тех людей перейду чуть позже. Бабушка туда бегала постоянно к племяннице. Опять-таки свою семью обслуживала. Бегала не только туда, у неё сестра Анна Ивановна Бугарёва жила в Парфентьеве, там помогала на земле. Бегала куда-то ещё помогала. Дедушка очень обижался: «Посиди, побудь дома. Никогда обед не приготовит…». Но жили очень дружно, просто как бывает в семьях – он обижался, что она куда-то всё убегала. При мне уже, в 1950-е он ей: «Опять в Сандыри побежишь? Всю жизнь туда бегаешь». А она ему сказала: «А ты всё по Маше тоскуешь?» На этом разговор прекратился. Я тогда не понимала, что за Маша. Я спросила у дедушки, что за Маша, он мне рассказал, как он переживал за Машу, и про Пильняка рассказывал, как он его не любил. Пильняк не хотел на ней жениться, ей уже было 30, она была старше Пильняка, она забеременела, он жениться не хотел, его заставили, потому что его родители были прихожанами Вознесенской церкви. Через церковь на него надавили, заставили его жениться. Они после свадьбы сразу переехали в Черкизово.

Дедушка не называл год рождения Марьи. Я узнала потом, когда появился Интернет: меня грызла мысль, что с датами рождения этой Маши не всё точно. Я наткнулась, по Пильняку я искала, на фотографию её могилы, она в Москве похоронена: Марья Алексеевна Соколова-Пильняк, дата рождения 1887 год. А в биографиях Пильняка 1897-й.

Давайте про семью, про маму и папу.

Мама родилась в 1918 году. Вскормлена на молоке коровы Милки. Она потом всю жизнь не пила молоко. Даже старенькая. «Это не молоко, я только Милкино молоко могу пить». Она умерла в 80 лет.

О её детстве ничего не знаю. Как я понимаю, её детство прошло там же, где моё, в этом дворе. Она училась, кажется, в шестой школе. Когда школу окончила, она пошла работать в Райпотребсоюз. Почему она пошла туда работать? Я упоминала родственников из Сандырей, и глава семейства был на тот момент руководителем этой организации. Он её устроил на работу. Тогда она пила молоко, потому что там как раз с молоком работала: из окрестных населённых пунктов свозили молоко частники, там его сепарировали. И там она пила сливки. Отдельно фасовали сливки, отдельно молоко, жирность соблюдалась 3,5 % чётко, не меньше. То, что оставалось – обрат – они выливали на землю, а это ценнейший продукт. Это была середина 1930-х. В 1938 году она поступила в Коломенский учительский институт, пединститута не было. Он располагался, мне кажется, чуть ли не в здании шестой школы (я не вдавалась в подробности, мне это было неинтересно). Она окончила учительский институт.

Это её было желание или семья так была настроена?

Бабушка и дедушка хотели, чтобы она училась. После неё её сестра следующая тоже училась в этом учительском институте. Младший брат служил всю жизнь на флоте, в итоге стал капитаном дальнего плавания. Старшая сестра Серафима Леонидовна что-то закончила и работала в банке в экономическом отделе.

«Бабушка там работала как вол, но не принесла домой ни одного яблочка»

Про бабушку.

Бабушка хлопотунья. Она ухитрялась обслуживать всех своих близких. Я начала рассказывать, что она бегала в Сандыри. Я вам сейчас расскажу, что за семейство там жило. Это будет связано и с магазинами. Там жила семья одной из бабушкиных сестёр, Пелагеи Ивановны (в девичестве Бугарёва), по мужу её фамилию я не знаю вообще. Она вышла замуж за зажиточного какого-то жителя села Сандыри. Был дом свой, потом его перестраивали. Там у неё родилась дочь (у неё была одна дочь). Саму Пелагею Ивановну я никогда не видела, но знала, что она была великолепнейшей хозяйкой. Когда бы в семье ни заходил разговор о том, как нужно вести домашнее хозяйство, как воспитывать детей, примером всегда была Пелагея Ивановна. Её дочь я знала очень хорошо. Её звали Клавдия Александровна, её назвали в честь моей бабушки, потому что Пелагея любила мою бабушку, и бабушка ей очень всегда и во всём помогала. Клавдия Александровна в начале 1930-х вышла замуж за Петра Ивановича Кузнецова.

Лично для меня это было самым интересным. Он всю жизнь был в торговле. Его пристроили к торговле в пятилетнем возрасте. Это было в начале XX века, его отдали в мальчики в Москву, в обувной магазин. Этот магазин был в Петровском пассаже, т.е. это был шикарный магазин. Он там изучил обувное дело досконально. Как он разбирался в видах кожи! Как он разбирался в обуви! Это продолжалось до революции. Потом он приехал сюда. Здесь он где-то по торговой части пристроился. Он был человеком, преданным советской власти, стал делать карьеру, очень быстро он стал руководить Райпотребсоюзом. В 1930-е годы он познакомился с Клавдией Александровной, племянницей моей бабушки. Она женщина была очень умная. Как она держалась! У неё абсолютно прямая спина, посадка головы гордая. Вообще была очень красивая женщина. Чистое красивое русское лицо. Её дочь – вылитая её копия. Она познакомилась Петром Ивановичем, они поженились. Она была активисткой и занималась развитием детских садов в Коломне и Коломенском районе. У неё карьера пошла, у него карьера шла хорошо. У них было трое детей. Когда она родила третьего ребёнка, она оставила службу, села дома. И занялась в чистом виде домашним хозяйством. Этот дом, который я упоминала, имел огромный земельный участок, там был сад, огород, на котором были все мыслимые и немыслимые овощи, в том числе те, которые тогда в Коломне не выращивали. Например, в Коломне никогда не выращивали кабачки, а они их выращивали. И всё это возилось в Москву. Они выращивали топинамбур, о котором в Коломне вообще не слышали. Зачем им это было нужно? А так решил Пётр Иванович, потому что он был ответственный работник – чтобы его не обвинили в слишком богатой жизни, в коррупции (а это было сталинское время, 1930-е годы). Жена не работает в производстве, но работает на земельном участке. Продавать продукцию было можно, они платили налоги. Всё по-честному. Она, конечно, вкалывала, но вместе с ней вкалывала моя бабушка. Там, по-моему, и рабсила была, но завуалировано, из соседей. Это были 30-40-е годы. В 1950-е я помню соседку, которая была пожилой, но она на этом огороде тоже годами с моей бабушкой трудилась в поте лица. Бабушка там работала как вол, без преувеличения, но не принесла домой ни одного яблочка, огурчика. А там и огурцы сортовые, помидоры необыкновенные.

В 1950-е годы мама любила ездить к ним в гости: она любила поесть, а мы жили скудно, и там она ела всевозможные деликатесы, фрукты, овощи – это слов нет. Иногда брала меня с собой. Но меня почему-то всегда выставляли за дверь: «Иди в саду погуляй». Летом. Чтобы не слушала разговоры старших. Потому что они перемывали косточки всем. Кое-что я слышала, и из того, что я слышала, я много узнала о торговых делах в нашем городе. Но чаще я гуляла в саду, в тёплое время года. Там я, конечно, объедалась. Там были две яблони «белый налив», никогда в жизни я таких яблок больше не ела. Мне говорили не трогать «белый налив», но я его так объедала: вы меня выставляете в сад – я всё равно поем! Там была «мельба», которая в Коломне в те годы тоже не росла, я её ела, огрызки выбрасывала за изгородь. Крыжовник у них всегда вызревал красный, крупный. Много чего… Зимой меня отправляли кататься на санках на горку. Но сколько можно?! Мама там часами сидела. И я проберусь не в саму комнату, где они сидят, чаёвничают и столовничают, и слушала. Рассказывали много про всякие торговые дела.

Я узнала тогда о конкуренции между Коломторгом и Гастрономом. Сначала Пётр Иванович руководил Райпотребсоюзом. Когда началась война, с Райпотребсоюзом дела пошли не очень, его назначили заведующим хозчастью Коломзавода, именно продовольственным снабжением. Очень серьёзная должность. Коломзавод был оборонным предприятием. Там он тоже себя хорошо зарекомендовал. Когда война закончилась, его назначили директором Коломторга. Коломторг был единым – пром и прод. А в середине 1950-х Коломпромторг и Коломпродторг разделили. Я помню эти разговоры мамы с Клавдией Александровной. Клавдия Александровна: «Зин, как ты думаешь, что Пете взять, пром или прод?» Мама: «Пром, конечно, что ты!». Женщины-барахольщицы. Клавдия Александровна: «Я тоже так думаю, а с другой стороны, как жизнь провернёт. Продукты-то всегда в цене будут. Оденешься, обуешься, а что есть-то?» И вот они сидели и рассуждали, как им выгоднее будет. Но решал Пётр Иванович, он решил правильно – на продукты перешёл. Он Продторгом руководил до выхода на пенсию, до 1970-х, очень долго. До пенсии он был несменяемым.

И вот к тому, откуда деньги у людей. Кузнецовы хорошо жили, они не показывали, что у них богатства, но было понятно, что они обеспеченные. И чтобы прикрывать это богатство, и были эти сады и огороды. Но в то же время свежайшие фрукты и овощи дома…

Они не доходили до вашего дома на Октябрьской?

Нет, никогда. Маму там кормили от пуза, мне нальют чай со сладостями. Ещё нас приглашали обычно 2 августа – Ильин день, в Сандырях это престольный праздник. Они собирали родственников почти всех коломенских и кое-кого из соседей. Готовили стол, там было угощение. Чего там только не было! Икра была чёрная и красная, был осётр.

При устном счёте моментально складывала трёхзначные цифры

От Петра Ивановича бабушка иногда узнавала, какие продукты должны привезти. Несколько эпизодов про бабушку и Петра Ивановича надо обязательно рассказать! Все продовольственные магазины в городе она знала. Её уже знали как тёщу Петра Ивановича, хотя тёщей была её сестра. Никаких ей поблажек, ничего, но просто знали, что тёща. Ей иногда говорили: «Нам должны привезти то-то, но не знаем, завтра или нет». Получив эту информацию, она пешком вечером шла в Сандыри. Спрашивала Петра Ивановича: «Петь, когда ты этим привезёшь?» Он в ответ: «Опять они болтают, я не дам им это». Бабушка: «А я уже договорилась». Петр Иванович: «Хорошо, приходи к открытию завтра».

Моя бабушка была умнейшей женщиной, но у неё было образование три класса церковно-приходской школы. При этом речь у неё была чистейшая, грамотная, литературная. Она говорила законченными предложениями, сложноподчинёнными. Сейчас слушаешь людей – они не знают, какой союз, предлог вставить. У неё всё было на месте. Сложноподчинённые предложения в речи такого формально малограмотного человека – это чудо. Она много читала, много читала газеты. Читала «Правду», центральную газету, от корки до корки. Дедушка читал «Известия», «Правду» не любил. «Правду» выписывала моя мама, а «Известия» выписывал дедушка. Откуда такая речь – она читала «Правду» годами, десятилетиями. Она так анализировала передовые статьи! Мой папа просто восхищался: «Клавдия Ивановна, вы обманываете, вы закончили университет!». Она первая прочитывала, рассказывала нам все события, плюс радио говорило с шести утра до полуночи.

Бабушка считала… я не знаю, как она могла считать так со своим образованием, но то, как она считала, говорит об её исключительном природном уме. При устном счёте легко складывала трёхзначные цифры, моментально давала ответ. Я её на бумажке проверяла. Она умножала двузначные числа в уме. Как счётная машинка! К чему я это говорю? Она любила показать своё превосходство в кассе. Ведь раньше как: сначала идёшь в кассу, платишь. Кассир считает, ошибается, пробивает чек. Бабушка берёт чек, считает в уме: «Что это вы мне тут насчитали? Пересчитай». А кассиры считали на счётах. Некоторые, которые бабушки не знали, могли сказать: «Бабка, иди отсюда». Она говорит: «Я пойду. Я пойду сейчас к Петру Ивановичу». Если кто-то из сотрудников слышал, говорил: «Ты знаешь, кто это? Это тёща директора Коломторга». «Да ладно!»

Она на самом деле брала этот чек и шла в Коломторг, там секретарь:

– Клавдия Ивановна, Пётр Иванович занят.

– А мне нужно.

Она открывает дверь, заходит.

– Петь, это что такое? Дурочку такую взяли. Ты посмотри, что она мне насчитала?

Она обсчитала на одну или две копейки!

Это рассказывали и бабушка, и Пётр Иванович. Мама из Сандырей приносила, рассказывала.

Это всё рассказывалось через смех?

Да. Но бабушка всерьёз: «Она ошиблась на счётах на копейку, а я в уме правильно насчитала!»

«В холодной воде по пояс женщины добывали торф»

Давайте вернёмся к маме.

Она всё время работала в 9 школе. Она была хорошим учителем. Преподавала историю. Её каждый год – за всё время только два года не было – приглашали в пединститут принимать приёмные экзамены по истории. Абы кого не приглашали. Начиная с 1950-х. Иногда приглашали подработать, кто-то из преподавателей на учёбу уезжал, на повышение квалификации, она вместо этого преподавателя читала лекции, проводила семинары. Её коньком были Древний мир, история Средних веков и что-то по истории СССР, в этом она была асом. Ей очень нравилось, она никогда не спешила домой с работы. Она много работала, и она делала это с удовольствием.

Про папу?

Фотография дедушки, сделанная в 1916 году, он участник Первой мировой войны, в военной форме.

Как я понимаю, он не офицер. Когда случилась революция, он встал на сторону Советской власти. При Советской власти сделал хорошую карьеру. Начиная с 1920-х в городе Белый, где он жил в то время, занимал руководящие посты. В 1930-х годах он был председателем исполкома горсовета города Белый. Сейчас территориально это Смоленская область, тогда это относилось к Тверской губернии. Города Белого теперь на карте нет, потому что в 1941 году, когда немецкие войска наступали, бои за Смоленск знаете, какие были… и город Белый стёрли с лица земли. Но ни папа, ни бабушка, ни дедушка этого не застали, потому что их там не было: в 1938 году деда репрессировали как врага народа.

На каком основании?

Никто не говорил, за что. Я об этом узнала, когда уже папы не было в живых, мне бабушка рассказывала. Особо спрашивать было неудобно, потому что для неё это была трагедия. Она осталась без мужа молодой женщиной. Его забрали, она его больше не видела. Она почему-то была уверена, что он умер в лагере в 1945 году. Но у меня было подозрение, что он умер гораздо раньше.

До 1938 года они жили прекрасно. Председатель горисполкома в небольшом городе, город меньше Коломны, но богатый, хороший город. Бабушка работала в школе. Она, по-моему, 50 лет учителем проработала. Была директором школы до 1938 года. У неё награды какие-то, в том числе Герой Социалистического Труда, медаль, не знаю, до войны или после ей дали. Вот, значит, дед сидит, а бабушку отправили на поселение, но не в Сибирь, не на Север, а в Московскую область, на торфоразработки. В то место, где сейчас город Ступино, под Каширой. Это в 1938 году. Правда, она не долго торфоразработками занималась, потому что народу туда свезли уйму, и с детьми. А города-то не было, был посёлок именно из репрессированных, из членов семей врагов народа, ЧСВР. И детей всё-таки советское государство считало учить обязательным. Из числа репрессированных учителей выбрали, организовали школу, бабушка начала преподавать. Какое-то время она там трудилась, в болотистой местности (её осушили этими разработками). У неё потом всю жизнь были больные почки. Я её помню, у неё были чудовищные мешки под глазами. Она всё время жаловалась: болит спина. В холодной воде чуть не по пояс женщины добывали торф.

Но в 1940 году она с торфом уже не работала, она работала в школе. Она жила в бараке больше десяти лет. Они были осуждённые, но, тем не менее, у неё была отдельная комната. А те, кто работал с торфом, жили по несколько человек в комнатушках.

Папа с 1919 года, в 1938 году он был совершеннолетним. За год до этого он поехал в Москву, поступил в пединститут, который сейчас МПГУ. Там он учился на отделении географии и картоведения. В дипломе написано: учитель географии средней школы, он всегда работал учителем географии. Когда события случились в 1938 году, его не было в Белом, он успел поступить. По счастливой случайности, его младший брат тоже был в Москве, было каникулярное время. У бабушки была родная сестра-близнец. Бабушка была Елена Михайловна, а та была Александра Михайловна. Существует поверье: если в имени буква Р, значит, твёрдый характер, по жизни идёт прямо и уверенно. Александра Михайловна, бабушка её называла Шурочкой, прожила очень интересную жизнь. Она умерла раньше бабушки, репрессиям не подвергалась. У неё было много мужей: пять официальных и ещё два гражданских брака. Лицом они были очень похожи, в молодости действительно были двойняшки. На фото бабушка молодая красивая, интеллигентное лицо.

Но учитывая жизнь, которую она прожила: почки, диабет развился, она была грузная в последние годы жизни – естественно, это всё отразилось на внешности. А Шурочка всю жизнь порхала как бабочка. Я не в осуждение, я ей восхищалась. Если баба Лена к нам в Коломну приезжала несколько раз за те годы, что мы жили в бабушкином и дедушкином доме, то тётя Шура приезжала всего один раз. И однажды они приехали вместе. Ровесницы, близняшки. Но выглядели они, если не как мама и дочь, то как тётя и племянница. Хотя не скажу, что бабушка так плохо выглядела, но на фоне Шурочки контраст был разительный. Шурочка с тонюсенькой талией, вся в шелках, она всегда носила шёлковые платья, яркие, пёстрые, туфли на каблуках. Бабушка не могла носить туфли на каблуках после работы в торфе. В городе обсуждали (моего отца и маму многие знали):

– Приезжала с вашей мамой, это кто?

– Это тётя, мамина сестра.

– Какая красавица!

Охи-ахи, удивлялись разительной разнице между ними. У неё был весёлый характер, она была прекрасная женщина. В неё влюблялись, она влюблялась, разлюбила – до свидания, официальный развод, новый муж. Так она жила. Откуда неё были наряды? В тот момент, в 1938 году, она была замужем за каким-то чином в НКВД. И мой папа у неё жил, потом она ему нашла квартиру, потому что его искали, приходили к ней. Её муж всё отрицал, естественно, сколько мог, отнекивался, что есть такие родственники. Они его прятали. Она сняла папе квартиру. Папу никто не нашёл. Младший брат был школьник, она пристроила его к знакомым, которые тоже работали в НКВД, т.е. всё скрыли, мальчик остался цел. Она способствовала тому, что Леночку, бабушку, не куда-то там угнали, а хотя бы в Московскую область. Она и её муж писали ходатайство, что человек заслуженный, школа нужна – и бабушку поставили завучем школы, потом она стала директором, будучи репрессированной. Это связи Шурочки.

Потом этот её муж тоже попал под колесо репрессий. Она выскочила за какого-то военного, как раз накануне войны. Этот военный был интендантом. По интендантской части служил на главных складах в Москве. Жили прекрасно. Младшему папиному брату очень сильно помогала. Папа, когда началась война, пошёл в 1941 году на фронт добровольцем. Бабушка переживала. Это она мне рассказывала: «Я с ума сходила!». Знаете, в какие войска его взяли? Сначала записали добровольцем. Опять-таки Шурочка посодействовала: его взяли в войска НКВД.

«Ко мне дети ходили слушать сказки»

Про 1960-е, ваше детство давайте поговорим.

У меня была куча друзей. Поначалу ко мне дети ходили слушать сказки. Это летом. Я выходила во двор и читала. У меня была отдельная этажерка, она была полна детских книг. В том числе там были дореволюционные книги – дедушкины книги, он их переплетал, он их хранил, они переходили как бы по наследству. У меня осталось несколько штук. На них дедушка своей рукой писал: Симушкина книга, Зинушкина книга. Лёшиных не было (Алексей Леонидович, младший сын). Иногда встречалась Андрюшкина книга (Богоявленский Андрей, мой двоюродный брат), Алёнушкина книга. Как только доходила до меня, он писал: Алёнушкина книга, Алёнушке от дедушки. Может, потому что я любила читать. Тётка не любила читать, собирала книги, доставала книги по блату, у неё был отдельный книжный шкаф на Октябрьской, и там стояли корешки… Дедушка мне дарил эти книги.

Я летом выходила во двор. Я говорила: «Приходите, читать буду». Сначала двое приходили, потом четверо, потом больше. Под вечер собиралась вообще толпа.

Какого возраста дети были?

Это началось, когда мне было пять лет и до школы, потом мы уехали в другую квартиру… Дети от пяти до 13 лет. В детский сад очень многие не ходили.

Клавдия Александровна Кузнецова, которая занималась развитием сети детских садов, сама своих детей в детский сад не отдавала. Она твёрдо считала, что детей из приличной семьи нельзя отдавать в детский сад. Почему и я не ходила в детский сад. Я потом в интернете нашла статью для партийных работников, где объяснялось, что дети партийных и руководящих работников – мы не были руководящими, она-то была – не должны перемешиваться с детьми пролетариев и крестьян, не должны подвергаться идеологической обработке, которая ведётся в детских садах. То же самое говорила Клавдия Александровна и потом повторяла моя мама, которая вела историю. В 1950-х был отдельный предмет – Конституция СССР, там такое было, там объяснялось так… Но ребёнка отдать в детский сад не надо. И вообще это дети не те, с которыми надо водить дружбу. В окрестных домах дети были такие же, домашние, но по другой причине: детский сад стоил денег. Пусть это были малые деньги, но в окрестных домах люди жили бедно. Когда родители в соседних домах узнавали, что Алёна читает, некоторые приходили, спрашивали разрешение:

– Можно придёт моя (или мой)? Алёна там сказки читает.

– Да мо-о-ожно, она всем читает.

Отца все уважали, все знали, что он Вадим Михайлович. Он отвечал:

– Можно, даже нужно. У нас такие хорошие книги. Вы скажите, может там ещё кто-то хочет.

То есть у нас была изба-читальня, но во дворе. Двор зарос густой травой. Я сидела или на скамеечке, или стульчик у меня был такой детский. Кстати, он развалился недавно, потому что грузная тётя на нём сидела перед компьютером. Стульчику этому было 65 лет точно.

Я сижу на лавочке или на стульчике перед лавочкой. И вот кружок на траве живописный – дети. Русские народные сказки читала. У меня были большие издания с крупным шрифтом, в твёрдом переплёте. Во-первых, читала Маршака. Удивительно: дети не любят стихи, а здесь слушали всего Маршака. И даже говорили: «Прочитай ещё раз, я запомнить хочу».

Маршака, Чуковского (это всё в стихах, хотя у Чуковского есть и проза) зачитывала до дыр. «Приключения Чиполлино» – такого формата книга, даже не А4, а огромного, с иллюстрациями. Тогда не сокращали, не обрезали тексты. Я тут увидела в книжном магазине «Чиполлино»… это даже не пересказ, такое убожество, только выкинуть… «Золотой ключик» читала. Причём это неоднократно читалось. Было много книг писателей стран соцлагеря: венгерских писателей, чешских писателей. Содержания книг помню, а вот авторов нет. Книг было очень много, до сотни книг больших, в твёрдых переплётах. Тоненьких вообще была гора. Дедушка: «Разве можно так с книгами!» Наберётся их штук десять, дедушка говорил: «Всё, забираю, сейчас я тебе их переплету».

Ещё я читала «Мурзилку» (детский журнал – ред.). Мне выписывали «Мурзилку». Где-то ближе к школе, 1957-1958 год, папа начал мне выписывать журнал «Костёр», это ленинградское издание. Мне очень нравилось. Но друзья больше хотели сказки: «Да нет, давай лучше сказки». Вот так вот читали. Это когда тепло, когда можно сидеть на улице.

Когда дождливая погода, книги нельзя выносить из дома. Книгу из дома вынести нельзя, а мы там не дочитали. А я читала много раз и знала чуть ли не наизусть. Другое дело, что не на что сесть. На карточках садились. И я рассказывала, рассказывала сказки. Очень любила я пересказывать сказки братьев Гримм. У меня сохранилось издание 1953 года Минского издательства: толстенная книга и тонкая-тонкая бумага. Я не знаю, сколько я это читала и перечитывала. Я всегда читала с выражением, и вот почему: ежедневно по радио с 10 до 11 с начала до середины 1950-х была детская передача – читали сказки: и русские народные, и разных стран, и литературные сказки. Читали сказки и дикторы, и театральные актёры, лучшие театральные актёры, заслуженные и народные артисты СССР. Я это слушала, содержание, конечно, запоминала, но я запоминала и их интонации. Потом я иногда пересказывала сказки, которые слушала по радио, повторяла с той же интонацией. Они та-а-ак на меня смотрели!

Что касается сказок братьев Гримм, там есть несколько сказок страшных. Одна про ведьму, которая жила в пряничном домике, она заманивала детишек и там их съедала. Некоторые мои друзья (были закадычные друзья – разнополые близнецы, мальчик и девочка) говорили:

– Только не надо «Пряничный домик»!

– Надо.

– Не надо, мы сейчас уйдём.

– Ну, уходите…

– Ладно, рассказывай…

Когда доходило до страшного места, они закрывали уши, потому что я не просто рассказывала, я рассказывала образно.

«Это мой вяз! Я на нём висела годами»

Ну, конечно, мы не всё время читали. Дети очень любили подвижные игры. Я была непоседой. Вы знаете, какое было моё любимое занятие? Залезть на дерево, зацепиться ногами, повиснуть головой вниз и раскачиваться!

Я вам прислала фотографию: вяз.

Вот почему у меня к этому трепетное отношение? Это мой вяз! Я на нём висела годами, с перерывами, вверх ногами, как настоящая обезьяна. С каждым годом я забиралась всё выше. Дерево росло, ветки становились удобными для сидения. Я там устроила себе дом, я там лежала, брала с собой подушку, потому что было жёстко, устраивалась, читала. Друзья знали, что я люблю лазать на деревья. Им тоже хотелось. Было время, когда я говорила: «Где хотите лазайте, только на мой вяз не залезайте, это мой вяз». Но потом разрешала, да.

Двор. Это был такой прямоугольник. Вот, предположим, наш дом. Здесь заборы с соседями. Здесь амбар, сарай, где инвентарь Комаровых. Здесь сараи, в которых карета стояла, ещё что-то, ещё что-то, и они полуразвалившиеся. И вот мы там играли. Сначала просто в прятки. Потом в войну, не в настоящую войну, а делились на две группы, не знаю, что это были за побоища, но это были побоища, мы делали луки и стрелы, мы стреляли друг в друга.

Не в индейцев?

В индейцев точно не играли. Но почему-то конкуренция между двумя группировками в игре. Доходило до синяков, но неумышленно: можно было упасть, за что-то зацепиться, удариться… Играли. Начиналось всё с игры в прятки. Но когда все друг друга нашли, это уже скучно, некуда прятаться. Пытались сначала лазать по крыше сарая, но там всё трухлявое,  потом на заборы – находили места, где полазать. Приходили дети лазать по сараю. Иногда лазали в чужой, хозяйский, сад. Я боялась, что будут рвать – нет, не рвали, но всё равно, ругали, конечно. Несколько раз, больше уж я говорила: «Нельзя, хозяева ругаются, мне попало». Придумала я, ничего мне не было, может, никто даже не заметил.

Из своего двора вы дальше не уходили? На реку, допустим?

Только со взрослыми. С папой ходили на Коломенку. Потом стали ходить на Москву-реку, на «дальние песочки» – это там, где сейчас Ледовый дворец. Там такой был песок! Когда построили Шавыринский дворец, конечно, всё уничтожили. Там был шикарный пляж! Потом, когда я подросла, стала ходить на Пьяную луку, это в школьные времена, с 1965 года. Потом стала ходить на Оку: в 1968 году перебрались на Окский, – и вот уже 50 с лишним лет я хожу в Бочманово.

Про зимние детские развлечения расскажите.

У нас во дворе собиралась орда. Папа, иногда дядя помогали делать горку из снега, и мы катались на санках, во всю длину двора. Откуда был снег? У меня сейчас глаза не смотрят на неухоженные тротуары. У меня это уже в крови: в 1950-е годы жители любого дома, не коммунального, частного, должны были убирать асфальт перед домом – до блеска, до асфальта. Бабушка всегда этим занималась, ей помогали папа и я, больше никто. Бывали снежные зимы. Были большие санки специальные, фанерный ящик – папа попросил, в мастерской школьной его изготовили. На уроках труда мальчики получили пятёрки за этот ящик, он притащил тот ящик. Чистили снег. Открывали ворота. Были ворота во двор, они открывались только зимой, вообще ими не пользовались. Набивался ящик, мне казался – огромный ящик. За вечер по несколько ящиков свозили во двор, просто в сторону. А в выходной день папа горку строил. Я, как могла, помогала. И приходили толпы детей, их мы тоже использовали. Для чего? Чтобы горка была хорошая, надо поливать водой. Чтобы поливать водой, нужно идти на бассейку. А на бассейку идти далеко, детям, конечно, через дорогу не надо. Папа говорил: «Саша, папе скажи, пусть за водой сходит, надо горку поливать». Саша бежал домой, говорил: «Пап, горку заливают у Алёнки». Папа  принесёт два ведра – уже хорошо. Другие соседи приносили, заливали. Вот это были развлечения.

Конечно, снежки. Какие битвы были! В один год, помню, даже снежную крепость построили, воевали. Потом родители сказали: хватит. Потому что снежки были плотные, сбивали ледяные снежки – кому-то попало в щёку, кому-то по голове… травмоопасно.

«Учителя как учителя были безупречны»

Это до 1958 года. Потом вы переехали.

Мы переехали на улицу Гагарина. Тогда она называлась ещё Сталинградской. В Гагарина переименовали после 1961 года. Впритык к проспекту Кирова, дом номер 21, следующий – номер 19. Вот нам дали комнату в нём. Плюс – толстенные стены, кирпичные. Минус – все внутренние перегородки фанерные и сухая штукатурка. Это ужасно. Дали комнату (квартира на две семьи). Жуткая теснотища, потому что, конечно, два книжных шкафа, гардероб такой – нас же четверо, – постель, где родители спят, диванчик, на котором спал Миша. А я уже спала посреди комнаты, мне разбирали раскладушку. Там был зачем-то круглый стол и обязательно письменный стол. Папа все письменные дела окончательно делал на работе, в школе, а мама работала за письменным столом. И мне уроки надо делать. Я уже часто уходила на кухню, там писала, соседка ворчала: «Что в своей комнате не занимаешься». А спала я на раскладушке в маленьком свободном пространстве комнаты. Это была коммуналка на две семьи.

Не было мысли остаться в доме?

Нет. Там вообще без удобств: туалет на улице, мыться в бане, газа нет. А в квартире уже были все удобства. Вода только холодная, но была колонка, можно было мыться. Кстати, к соседке каждую неделю приходило человек до десяти родственников, которые мылись в этой ванной. Они потом ванну за собой не мыли. Между моей мамой и ею возникали конфликты. Это были татары с некоторыми своими особенностями.

Что ещё поменялось в укладе жизни с переездом?

Я пошла в первый класс в школу номер 26. И первые полгода я там училась и жила у дедушки с бабушкой. Я сразу туда не переехала, на Гагарина. Школа 26 – это где сейчас МФЦ ну Уманской. Всё хорошо. Но потом мама решила, что надо жить дома, и перевела меня в 9-ю школу. В 1959 году в первый класс я пошла. Зачем было переводить в 9-ю школу? На 1 сентября 1960 года эту школу превратили в старшую школу: только 9, 10, 11 классы. Среднее звено и младшее из школы вывели. Но начальные классы вывели в школу номер 5. Она располагалась очень интересно. На повороте с проспекта Кирова на Октябрьскую было старинное красное здание. Стены полтора метра толщиной. Я позже разговаривал с мужчиной, который занимался взрывными работами, когда это сносили: «Там, – говорит, – наверное, надо было атомную бомбу бросать».

Разместили там все младшие классы… первый класс даже не стали набирать… 2, 3, 4 классы. Замечательное здание. Там было очень комфортно, уютно, я там проучилась 2-3 классы. Домой близко. После уроков я ходила к бабушке каждый день. Иногда даже домой вечером приходила, только ночевать. А в 4 классе опять пертурбация: эту школу закрывают, потому что здание понадобилось горкому комсомола. Здание чудесное. Куда девать детей? Детей перевели в филиал школы 22. В 1961 году мой папа из 10 школы, где был завучем, переводится директором в 22 школу, это напротив Горбольницы. Та школа, куда перевели всех этих учеников, филиал 22 школы, находился у «Сада дворца». Дети у нас были с рабочего посёлка, с улицы Гагарина, они ехали до остановки (трамвайной – ред.) «Сад дворца», переходили дорогу очень оживлённую (там поворот с Коломзавода) – это всё нехорошо для маленьких детей. А меня перевели обратно в 26-ю школу. Начиная с 4 класса и дальше, до конца, я училась в 26-й школе. Самые тёплые воспоминания. Лучшая школа в городе была. Прекрасные учителя. Учителя как учителя были безупречны, как люди – не все. Главное – знание давали. И 26-я школа была очень долго подшефная, экспериментальная, подопытная пединститута. Мало того, что некоторые учителя работали как учителя и как преподаватели в пединституте, всевозможные экспериментальные занятия с нами, приезжали московские учителя-преподаватели. Основной коллектив всегда был в тонусе, потому что в любой момент могли приехать из Москвы с проверкой, проконтролировать. Так что с этой школой мне повезло. И расположение хорошее.

Это наш двор. Это сарай, где карета, где я нашла продовольственные карточки и много всякого хлама 20-30-х годов. Это корабль. Это любимая игра моего двоюродного брата, он в переднем ряду. Меня сажали сзади. Я не имела права встать, если капитан не прикажет. А капитан мой брат. Почему он это любил – его дядя был моряком, брат его деда был капитаном ещё в Первую мировую войну, т.е. они были сдвинутые на морских делах. Сами выкладывали корабль, потом убирали. Сами сигналы подавали. Мне говорили: «Говори ту-ту». «Сам ты ту-ту, никаких ту-ту, уйду, не буду с вами кататься!» Им было интересно, мне – нет.

Вот кучка моих закадычных друзей. У нас в семье фотоаппарата не было, фотографировал папин ученик. Иногда папа просил прийти пофотографировать.

«Мне вообще запрещалось общение с мальчиками»

Давайте поговорим сейчас немного о вашей школьной жизни, о каких-то событиях, о важных людях для вас, в том числе об учителях и одноклассниках.

26-я школа до сих пор много для меня значит. Не знаю почему, ничего особенного у нас там не было. Но школа была замечательная. Во-первых, она была очень удобная. 26 школа ― это же теперешнее здание МФЦ. Правда, все внутренности вынули и переделали. В наше время это была такая типичная школа, очень хорошая, классическая. И учителя были, я бы сказала, с классической методикой преподавания.

Пришла я обратно ещё в начальную школу, в четвёртый класс. Что меня тогда поразило: ребят стало очень много. Дело в том, что за те три года, что я училась в другом месте, стали застраивать улицу Шилова. И туда приехало много людей с детьми, и очень много в нашем классе оказалось именно этих приехавших из разных мест, потому что там квартиры давали, в основном, детям бывших военных.

Класс был дружный на тот момент. Всё было прекрасно. Меня немножечко смущала моя первая учительница. Она действительно была первой учительницей, но это была такая старорежимная женщина, этакая матрона. А учительница, у которой я училась с середины первого класса, второй и третий, была молодая женщина, прогрессивная. Она такие приёмы использовала в работе, которые мне как учителю уже в дальнейшем предлагали использовать где-то уже в 80-е годы. Прекрасная женщина – Комалькова Валентина Ивановна, чудесная женщина, часто её вспоминаю.

В пятом классе уже началось обучение предметное. Классным руководителем назначили учителя математики. Учитель прекрасный, но больше ничего говорить не буду, все-таки немножко добавлю негатива. Класс, который был в начальной школе ещё дружным, распался на группки, стало проявляться наушничество. Всё, о ней больше ничего.

Учитель русского языка и литературы Лебедева Любовь Алексеевна. Про неё вообще в городе говорили: «Это корифей». Опять же, как учитель прекрасна. Как человек ― человек настроения. Но я ей очень благодарна за то, что она многому меня научила. Она научила меня говорить. Если я достаточно внятно сейчас выражаю свои мысли, то это заслуга Любови Алексеевны. Русскому языку учила дотошно, требовала доскональной проработки материала. Извините, я говорю казённым языком как учитель.

Но, опять же, методика, которую она использовала, была очень современной. Не знаю, как насчёт сегодняшнего дня, но до конца XX века это считалось прогрессивным методом преподавания. Т.е. учитель с большой буквы.

Учитель английского языка… я помню её имя, фамилию, но не буду называть. Дело в том, что я её знала ещё до 5 класса. Моей маме очень хотелось, чтобы я начала изучать английский язык, и она водила меня к ней заниматься (не она к нам приходила). Не буду рассказывать, как проходили эти занятия. Она научила читать меня, маленькую девочку, показав азы. В школе было то же самое. В общем, для меня это был урок отдыха, потому что читать я умела, всё остальное я добывала сама. А вот остальные ученики почему-то очень любили этот урок. Может быть, потому что английский был экзотикой в начале 60-х, и я была как-то в стороне от всех остальных одноклассников.

Интересный момент, почему мама хотела, чтобы вы изучали английский. Это как-то действительно для того времени нестандартно.

Она меня и в музыкальную школу отдала, и на английский.

Это фактически репетиторство дошкольное?

Да. Я сама хотела заниматься спортом. Мама не позволила, она не разрешала мне записаться ни в одну спортивную секцию.

Вы для себя это как-то объясняете?

Она говорила: «Там же будет мальчики ― нет!». Мне вообще запрещалось общение с мальчиками. Она, например, когда я пришла снова в 26-ю школу, пришла к учителю и сказала: «Чтобы Алёна сидела с девочками, никаких мальчиков чтобы не было вокруг». Когда мы перешли в пятый класс, вначале мы сели так же, как в начальной школе. Но потом классный руководитель все-таки такая прогрессивная в этом плане оказалась. 1 сентября мы приходим (а 1 сентября было учебным днём, не как сейчас), стоим классом, ждём. Она открывает дверь: «Входите. Кто куда хочет, тот туда и садится». В тот раз я случайно оказалось вблизи двери, вбежала в класс и заняла место, о котором всегда мечтала: то, что называется камчатка ― дальний угол у окна. В дальнейшем, включая 10 класс, никто даже не пытался занять это моё место, хотя претендентов было много.

«Эти его плюсики я никогда не забуду»

Об учителях. Любимый учитель, не только мой, всех наших ребят в классе и в школе, был учитель географии. Звали его Иван Антонович, фамилия вылетела. Чудесный человек, фронтовик, добрейший человек. У него тоже была своеобразная методика. Как он нас мотивировал? Вы же знаете, что такие вот предметы, вроде бы второстепенные, никто не учит, и на уроках ерундой занимаются. А на его уроках все были полны внимания. У него была такая система: в начале урока опрос по домашнему заданию, это всё традиционно, а потом он доставал свою тетрадь (эдакая бухгалтерская книга), у него там были списки всех учеников всех классов, в которых он преподавал, открывает наш класс… Классный журнал отдельно, это само собой. Мы там были все записаны и разграфлены по дням, по числам. После того, как официальный опрос был закончен, после того, как он объяснил новый материал, он начинал нас выдёргивать по одному. Вернее, мы сами выскакивали, как из шкатулки пружинки. Задаёт вопрос по теме: руки все тянут. Отлично ― поставит плюсик. Мы собирали плюсики. Иногда за урок некоторым удавалось заработать 5 плюсиков. 5 плюсиков это 5. Если ты слушал внимательно, тянул руку, но у тебя один минус ― 4. Если тебя Иван Антонович поймал: раз ― минус, два ― минус, он больше тебе не спрашивал и ставил сразу в журнал двойку. Но это было редко. Все знали географию. Он не просто вопрос задавал, он ещё гонял по карте, так сказать. Большое достижение этого учителя ― он научил нас ориентироваться на карте мира. И по политической карте мы путешествовали, и по физической карте мира, карте СССР. Всегда было интересно. И рассказывал он интересно. Одним словом, замечательный человек. Эти его плюсики я никогда не забуду.

Кстати, когда я работала в сельской школе, было посвободнее, я в некоторых классах эту же систему ввела с плюсиками. И вы знаете, какой потрясающий результат!

Это что-то вроде спортивного интереса?

Конечно. Когда ученик уже понимает, что он что-то может, зарабатывает эти плюсики («Ага, я знаю!»), и это интересно, уже начинается действительно обучение нормальное.

Физкультура. Никогда не любила, потому что мама не разрешала записаться в спортивную секцию. Но уроки не прогуливала. Учитель был прекрасный – Игорь Николаевич Мездриков, тоже фронтовик, добрейший души человек. Он был строг к тем, кто отлынивал. Но если что-то не получалось, «двойки» он не ставил. Он предлагал на перемене пересдать, или приди после уроков пересдай, или, если хочешь, у него вечером секция – придёшь позанимаешься. Самые тёплые воспоминания, замечательный человек.

Все эти учителя у вас были в средней школе вплоть до старшей? Они не менялись?

Нет. География была по 10 класс, физкультуру так Игорь Николаевич и вёл до конца, и русский, литература, в старших классах уже литература… Вернусь к литературе, такой момент, может быть, кому-то будет интересно. Каждый год в сентябре на одном из первых уроков Любовь Алексеевна давала во всех классах, где она работала, один и тот же диктант. И она потом хранила эти диктанты, анализировала и выдавала перед классом: «У тебя прогресс. А ты что, писать разучился?». Вот в таком плане. Причём помню пятый класс: у нас класс был сильный, хорошие дети, в основном, всякие, не в том плане, что они были плохие, но просто у кого-то домашняя подготовка, у кого-то действительно способностей больше, но в целом класс был очень хороший. И вот она дала нам этот первый диктант, приходит на следующий урок: «Вы молодцы, вы у меня написали лучше десятиклассников». И нам было приятно. Может быть, она нас так мотивировала, но приятно было это слышать всем, все были довольны. Там у кого-то была двойка, но бывает, ничего страшного, она по этому поводу ничего не сказала. Чтобы вот так что-то вспомнилось, не могу сказать.

«На школьные вечера приглашали курсантов»

По каким поводам устраивались классные вечера?

Это были чаепития. Позже стали называться «Огоньками» перед праздниками. В конце первой четверти, это было перед 7 ноября. Это не было какое-то политизированное мероприятие, но говорилось: к годовщине Великого Октября. Просто мы пили чай, танцевали под какую-то музыку, под пластинки. Где-то с 8 класса – танцы в спортивном зале для старшеклассников.

В это же время, может быть, это и раньше было, просто меня это коснулось, когда я в восьмой класс перешла, на эти общешкольные вечера (бывал осенний бал, зимний бал и перед 8 Марта) приглашали курсантов артиллерийского училища. Они как бы над нами шефствовали. Девочки буквально с ума сходили, бежали в парикмахерскую, красили ногти и прочее, и прочее.

Вы бежали?

Нет. Мне не разрешали. Но мне, честно говоря, и не хотелось.

Курсантов, наверное, всё-таки приглашали уже после восьмого класса?

Да. Их приглашали в школу, но на этот бал допускали, начиная с 8 класса. И опять-таки – никакой политики: музыка, танцы, иногда курсанты нам небольшой концерт давали, в основном, песни, когда я училась в десятом классе, уже у них что-то типа музыкального ансамбля было. Мило. Приятно вспомнить.

Много раз мы ездили в Москву в театр. Это заслуга учителя русского языка и литературы. Она какими-то способами доставала билеты, хорошие, на хорошие спектакли. Благодаря ей за школьные годы я раз пять побывала в Большом театре. Причём она умела достать. Она нам говорила: «Хотите поехать на оперу «Борис Годунов»? Два варианта: Кремлёвский дворец съездов или Большой театр». Кто-то: «Дворец съездов». Она говорит: «А вы подумайте». Тишина. Я поднимаю руку: «А можно в Большой театр?». «Конечно, мы поедем в Большой театр». Может быть, у неё уже были билеты, но я была счастлива. Тогда в Большой театр было попасть очень сложно. В Малый театр один раз она нас только возила, но он произвёл на меня такое колоссальное впечатление, что потом, ещё школьницей, я раз в месяц, а иногда и два ездила в Москву, ночевала у родственников, они мне покупали как раз билеты в Малый театр, и я ходила в Малый театр. Однажды мне безумно повезло, это был конец 1960-х, я попала на спектакль, где главную роль исполнял Игорь Ильинский. Это что-то потрясающее! Я до сих пор помню. И раньше, и сейчас особенно слушаешь театральных актёров – у них не голоса, а какой-то визг. Они форсируют звук, у них какие-то неестественные жесты, а он, хотя это был спектакль «Свадьба Кречинского», это же комедия, он настолько серьёзно это играл, тем не менее, вызывал в зале смех в нужных местах, сам иногда смеялся. Ему уже лет-то было много, очень много, но такой актёрской игры я больше не видела ни у кого.

«Арбат. Ночь. Это другой мир»

Хотя помимо Малого театра я часто ходила (опять-таки в школьные годы, где-то начиная с 1965-67 и далее, в начале 1970-х) в Вахтанговский театр. Родственники жили наши на Смоленской площади. Это громко звучит, но они жили, когда там прямо напротив Министерства иностранных дел стояли бараки двухэтажные. Они жили в коммуналке в одном из таких бараков. Жуткая теснота, но всегда меня привечали, я спокойно могла в субботу вечером после обеда, после школы приехать, сходить в театр, переночевать у них, иногда в воскресенье на какой-то спектакль ходила. А Вахтанговский театр в двух шагах от Смоленской площади. И самым большим удовольствием после представления, после спектакля для меня было идти обратно к ним пешком по Арбату. Арбат. Ночь. Это другой мир. Это не Коломна! Арбат тот старый, ещё до того, как Арбат стал пешеходным. Редкие машины, такие древние «Победы», ЗиМы. Арбат был престижный район всегда. Арбат, Вахтанговский театр ― это тоже со мной на всю жизнь. Я весь репертуар посмотрела абсолютно, на некоторые спектакли ходила по несколько раз, настолько часто, что меня даже уже признавали билетёрши, со мной здоровались: «Вы опять к нам?». А я девочка ещё была.

Возвращаюсь к учителю. Именно она привила любовь к театру. Я ей очень благодарна.

В музеи вы выходили, коломенские или московские?

В Коломне я была любительница ходить в краеведческий музей. Он располагался в церкви Михаила Архангела. Безумно любила! Вход чуть ли не пять копеек стоил. Я доезжала на трамвае до конечной остановки, шла в музей, гуляла там. Народу, как правило, никого не было, вообще никого, я иногда бывала там одна, особенно любила заходить в зал, где представлен русский быт XVIII века, XIX, начала XX, и просто там отдыхала. Все залы осматривала многократно. Это я любила.

Сама атмосфера нравилась, вещи?

Да. Я вообще человек любопытный, я там изучала каждый экспонат, читала все надписи, те, что висят на стене, я всю информацию прочитывала, смотрела.

В Москву… Я даже не помню, возили ли нас в Москву в музеи. С мамой я ездила много раз именно в музеи. Она возила своих учеников. Я за это ей очень благодарна. Я ещё была дошкольницей, когда она начала брать меня с собой, когда ездила в Третьяковскую галерею. Обязательно. Какой-то класс – не один и тот же, а по уровню, 8-9 класс… Изучалась на уроках истории тема русской культуры, и два раза в год она везла детей, и я ездила. Сначала мне страшно не нравилось там, я не понимала эту живопись. Дома у нас очень много было и ещё осталось альбомов по искусству. Я любила смотреть то, что посвящено эпохе Возрождения. Русское искусство я не понимала, особенно зал, где висит Андрей Рублёв: есть же красивые иконы, а это некрасивые – вот такое у меня детское впечатление. Не понимала совершенно.

Потом уже, может быть, раз на пятый я оценила. И уже идёт экскурсии, а я от них отстаю и останавливаюсь в тех залах, которые мне нравятся больше всего, смотрю, читаю все надписи, хотя я их уже, наверное, знала наизусть. Так я в Третьяковскую галерею ездила сама потом и своих учеников возила.

Пушкинский музей ― это потрясающее, конечно, впечатление! На меня он гораздо большее впечатление производил, чем Третьяковка. Хотя сейчас наоборот, сейчас Новая Третьяковка меня впечатляет, люблю современное искусство.

«Абакумов был, честно говоря, шпана»

Вспомнила, заговорила об искусстве – и чуть не забыла ещё об этом просто замечательном человеке. У нас учителем рисования был настоящий художник (Н.И. Бодрягина – ред.). Кстати, он разглядел нашего академика живописи Михаила Абакумова – тот был его учеником. Он его пригласил в свой кружок в Дом пионеров. Меня, кстати, мама тоже туда не пустила. Он меня хвалил, учитель, но не пустила меня мама в этот кружок: там одни мальчики. Я так жалею, это такое упущение. Он же не только учил рисовать, он учил искусству, учил понимать живопись, учил понимать вообще окружающий нас мир. Это был чудный человек! Я его вспоминаю – у меня слёзы наворачиваются. Как он умел увлечь! К нему мальчишки тянулись. У нас в классе много учеников было средних. Вы, наверное, в курсе, что это район не очень хороший. И Абакумов был, честно говоря, шпана, но он буквально на глазах преобразился.

Абакумов жил в доме, который окнами выходил на трамвайную остановку на ул. Пионерской: когда едешь из города – остановка «Пионерская», она всю жизнь там была, а его дом стоял впритык к этой остановке, окна выходили на эту площадку. И очень часто, когда мы учились во вторую смену, мы возвращались домой по Гражданской как раз, мимо его дома. Я не скажу, что он нас поджидал, моих одноклассников – наверное, кто пойдёт, с тем он и пошутит: открывал форточку и кидался чем ни попадя. Во взрослых нет, а вот именно в учеников 26-й школы. Он на два года меня старше. Он закончил 8 классов и в художественное училище поступил опять-таки с подачи учителя.

Кстати: Дом пионеров – вы не смогли никакие кружки там посещать? Мама не разрешала?

Не разрешала. Я туда просто ходила с папой в дошкольном возрасте. Когда уже в школу пошла: «Нет, я с папой не пойду!». Он просто меня водил. Он ходил туда к Радищеву, они были хорошо знакомы, не скажу, что дружили, они общались.

Дом пионеров был тогда на улице Пионерской, около парка?

Да. У них было много общего с Радищевым. Он придёт туда, к Андрею Павловичу в коморку – иди на любое занятие, пожалуйста, никто не возражал. Я пришла в любое место, села слушать, что-то там делаю со всеми, а папа с ним общался. Потом это прекратилось. Вообще обстановка там была замечательная, в Доме пионеров, так всё по-домашнему.

С этим местом связана трагедия одного моего родственника. Я упоминала фамилию Богоявленский. Это был муж моей тёти, а у него, Николая Петровича Богоявленского, была родная сестра Галина Петровна, по-моему, они даже близнецы. У Галины Петровны был сын. Жили они рядом с Домом пионеров, не знаю где, у них дома я никогда не была. Звали мальчика Юра Богоявленский. Однажды он пошёл в Дом пионеров, а там наверх вела такая крутая лестница, он катался на перилах, скатился на перилах, но не удержался, упал, ударился головой об каменный пол и погиб. С тех пор на этих перилах и вообще в общественных местах в нашем городе на перила стали набивать такие шишечки, именно после его гибели. После этого мама сказала: «Вообще не ходи, даже с папой, он же там тебя за руку не держит».

К Радищеву в его кружок вы не попали? Вы были младше?

Нет. Когда я приходила, он был свободен, они с папой о чём-то разговаривали, общались, два фронтовика, двое мужчин. Радищев был постарше папы немного.

Пару раз я туда ходила в связи с чем: Андрей Павлович к нам в школу приходил, агитировал в свой кружок. Нам организовал классный руководитель коллективный поход в Дом пионеров, чтобы поприсутствовать на его занятии. Кто-то стал потом к нему ходить, а мне не понравилось. Ничего не хочу сказать плохого, но мне не понравилось. Я сказал, что не буду туда ходить. Может быть, я хотела идти в ИЗО, а это шло вразрез с моими желаниями, я не пошла к нему. Но помню его прекрасно. Зрительно очень интеллигентный человек, таких вообще в Коломне в то время по пальцам пересчитать, он был как бы с другой планеты, прекрасный человек.

Хотела в спортивные секции ходить. Меня приглашали, буквально меня тренер остановил на улице, приглашал в секцию волейбола на стадион «Авангард». Я прибежала домой, маме говорю, а мне был устроен такой концерт – категорически нет. Ещё куда-то я хотела, на коньки. Мама сказала: «А ты знаешь, как они тренируются? Вот они эти круги наворачивают, ногу за ногу заводят, у тебя же ноги будут кривые». Это правда. Со мною в классе была девочка, которая пошла на коньки. У неё были нормальные ноги. Она успехов не добилась, но она заработала кривые ноги. Это совершенно серьёзно. Все пути были отрезаны в итоге.

В итоге в музыкальную школу я ходила, но я её прогуливала, мне было неинтересно.

Где в то время находилась музыкальная школа?

Там же, где сейчас музыкальное училище. Первый этаж был музыкальной школой, а музыкальное училище располагалось на втором этаже. Ещё никаких пристроек не было. Красивое такое здание, мне нравилось туда ходить: атмосферно. Но посещать занятия мне не нравилось.

«Это было просто райское место для всех»

Как развивался город в 1960-е? Что происходило в Старом городе, как он выглядел? Что происходило в Голутвине, в парке Мира…

Парк Мира. Когда мы переехали на улицу Гагарина, она была тогда Сталинградской, представляла собой вблизи проспекта Кирова редкую такую застройку, по нечётной стороне было два четырехэтажных дома: 21 дом, наш был 19, дальше тянулся пустырь почти до больницы, но там был дом, стоящий торцом к улице Гагарина. Если брать территорию от улицы Гагарина до улицы Октябрьской Революции, это был рабочий посёлок.

Мне безумно нравились эти дома! Они выглядели так уютно. Правда, те дома, которые внутри этого квартала, этого пространства, они такие простенькие были, но всё равно там у меня было очень много друзей, десятки. Естественно, всё свободное время я проводила во дворах. Рабочий посёлок был такой же, как сейчас. То, что вдоль дороги, это был пустырь совершеннейший. По правую сторону, если идти от проспекта Кирова, были бараки одноэтажные. В начале 60-х начали их сносить и строить эти жуткие панельные «хрущёвки». Сколько их там… даже не могу вам сказать. Их возводили буквально перед нашими окнами. Окно нашей комнаты (не говорю квартиры, потому что у нас была одна комната) выходило на улицу, а кухня во двор, под окном круглосуточно шёл монтаж (я не назову это строительством) этих панельных «хрущёвок». Некоторые коробки возводили буквально за неделю. Потом их так же очень быстро заполняли внутренностями, и мы между собой, я имею в виду не взрослых (с взрослыми на эту тему не разговаривали), ровесников, друзей, говорили: «Как же там внутри, как же можно дом слепить вот так?». Они даже нам, подросткам, казались совершенно хлипкими и неудобными для жилья. Это застраивалось до середины 1960-х панельными домами.

Потом, начиная с того места, где сейчас «Гарант» (это здание там было, там было какое-то учреждение, не помню какое), после него начали строить дома уже кирпичные, тоже «хрущёвки», и дальше эта застройка шла по чётной стороне улицы Гагарина до парка. Парк Мира на моей памяти всегда был такой. Не могу точно назвать, в каком году его заложили: то ли 47-й, то ли 48-й год. Когда мы приехали, выходишь на улицу или двор рабочего поселка – дорога унылая, она тогда не была ещё даже заасфальтирована, длиннющий пустырь до больницы. А немножко пройдёшь – и там зелень, парк был ухоженный, там были каштаны, нигде каштанов ещё не было. Кстати, каштановые аллеи, которые на Парковом проезде, потом засаживали, потому что в начале 60-х там просто засыпали глиной овраг. Овраг был с противоположной стороны улицы Октябрьской Революции и прямо до парка. Видно, дальше он тоже шёл, но его засыпали, когда парк Мира заложили.

Когда я училась в первом классе, ходила в первом классе в 9-ю школу, я попала зимой – это была последняя зима этого оврага – на самое весёлое, наверное, время моей тогдашней жизни. Возвращаясь из школы, мы в этом овраге катались с ледяных склонов. Это был овраг глубокий. Мы садились на портфель и съезжали. Но детей было очень много. Во-первых, жители окрестных домов, во-вторых, ученики 9 школы, даже взрослые ходили кататься в овраг. Мы там часами катались. Мне, кстати, потом всегда попадало: «Ты вся грязная, ты мокрая!». Ещё мама не видела, что у меня в портфеле творилось – снег-то туда попадал. Однажды она увидела, с тех пор я каталась уже не на портфеле, а на одежде, за это мне попадало ещё больше. Но катание в этом овраге ― это счастье, это веселье! Это была зима 1960 года.

В 1961 году я уже не ходила по улице Октябрьской Революции, но по Гагарина-то я ходила: он был засыпан, там ничего вообще не росло. После этого оврага, который стал называться Парковым проездом, стояли два прекрасных кирпичных дома: Парковый проезд, дом 3 и Парковый проезд, дом 5. Дом 5 был Г-образный, часть его была по Парковому проезду, другая часть шла вдоль улицы Гагарина, там были шикарнейшие квартиры. Дальше был стадион «Авангард», а вот напротив парк. Это было любимое место не только тех, кто жил на улице Гагарина: с Репни туда ходили, с Ленинского посёлка. Ленинский посёлок – это район, который, когда застроили его, стал улицей Ленина (и выше, вплоть до улицы Зелёной), здесь были частные дома в огромном количестве, и вот все ходили в парк. Это было просто райское место для всех. Чистота идеальная, и там росли каштаны, а потом уже каштаны, которые высадили там, переселили частично, использовали саженцы на Парковом проезде, там стала каштановая аллея. Это уже было ближе к концу 60-х.

В парк Мира ходили зачем? Просто прогуляться?

Да. Аттракционы там появились, наверное, когда я школу заканчивала, я так год-то не отслеживала, может быть, в 1968 году. В 1969-м, по-моему, «чёртово колесо» появилось и кое-какие аттракционы. В конце 60-х там и кафе построили. А до этого было просто. Фонтан, чаша ― это тоже конец 1960-х. Когда мы туда попали, это начало 1960-х, этого не было и, честно, было лучше. Там можно было сидеть на траве, играть. Хотя дорожки все были намечены, они не были заасфальтированы, они были засыпаны гравием, но частично. И даже некоторые были дорожки, как в цивилизованных странах: не прямые, а как люди ходили, намечали дорожки. Меня, кстати, это поразило, когда я в 1970-е годы ездила на море в Эстонию: Приморский парк города Пярну – там все дорожки извилистые, изгибами, как жители местные протоптали их, протопчут основательно, власти раз – и засыплют их гравием. Вот такие дорожки были в парке Мира, но это недолго, их заасфальтировали. Наверное, это хорошо.

А зимой там катались на лыжах?

Да. Зимой мы катались на лыжах. Причём это был единственный вид спорта, который был мне не просто доступен, а в котором у меня были некоторые успехи. Начиная с 1960-х, я каждую зиму с подружками – три закадычные подружки у меня были – ходила туда. На лыжи становились прямо у дома (они жили на рабочем поселке, я в доме 19 на улице Гагарина). Мы на лыжах шли по дороге, машин практически не было, её не чистили, там был снег, и была лыжня именно на проезжей части. Тротуаров не было. Мы доезжали до парка Мира и по внутреннему периметру каждый день давали по 4-5 кругов. А это о-го-го сколько! Каждый день после школы, в любую погоду, в мороз, в оттепель мы ходили туда на лыжах. Это развлечение, и я ощущала, как это здорово – движение на воздухе, движение зимой!

Взрослые после работы тоже туда ходили кататься. Мы накатаемся, уже все распаренные, нам жарко, варежки все мокрые, мы их не знаем, куда деть, бросаем, иногда забываем. Приходят взрослые в лыжных костюмах. Лыжные костюмы были трикотажные с начёсом, вниз туда что-то поддевали. Лыжные шапочки тоже трикотажные, может быть, видели в старых документальных фильмах (или не только документальных) на конькобежцах – вот в таких шапочках взрослые люди катались. Это было начало 60-х. К концу 60-х уже появились курточки, вообще стало как-то не так: люди приходили покрасоваться. И появились собаки. Когда появились собаки ближе к концу 60-х, мы перестали туда ходить.

Каких пород собаки?

В основном были овчарки. В 50-60-е годы люди держали дома овчарок. В маленьких квартирках. Вы знаете, какой от них запах? Чудовищный!

Это была мода?

Наверное. А может быть, других собак как-то не было. Овчарок держали. Некоторые держали каких-то комнатных собачек, но это было принято в семьях военных, это болонки были.

Тротуар выкладывали пленные немцы

Что в то время происходило с районом Голутвин?

Мы туда переехали в 1968 году.

А куда именно?

Это «хрущёвки». От трамвайной остановки, от углового дома, где теперь торговый центр «Пикник». Мы жили на Окском проспекте. Дом номер 1, на первом этаже был «Книжный мир». Дом номер 3 чем был знаменателен: в торце дома, противоположного Голутвину, было ателье «Пушинка». С ширпотребом было плохо в магазинах, и там были очереди на то, чтобы связать хоть что-то.

Именно связать? Не сшить?

Это было ателье трикотажа. Но такой был трикотаж, конечно, ширпотребный. В моду вошли олимпийки – такие василькового цвета, сюда молния вставлялась. Мои одноклассники все навязали себе там такие олимпийки. На физкультуру стали ходить в этих олимпийках. В 10 классе все удивлялись, увидя меня рядом: «А ты чего, тут живёшь?». Да, в конце школы я уже там жила. Потому что они-то все жили или на Шилова, или на Октябрьской. Следующий дом – номер 5 – был наш, в котором я жила. Там не было никаких заведений. Следующий дом построили годом позже, после того, как мы въехали. То есть строительство, застройка Окского проспекта вот этими пятиэтажками серыми началась с дома номер 1 с середины 1960-х. Потому что вот наш дом был построен в конце 1967 года, отделывали его впопыхах в начале 1968-го. Мы въехали в мае, хотя можно было въехать раньше, ордер получили раньше, но папа заболел, попал в больницу, и было не до того. Где-то месяца два мы не въезжали. Он так в эту квартиру и не въехал…

Следующий дом, ему дали номер 5А, построили в 1968 году, в конце, наверное, в октябре, потому что на торце дома, опять-таки противоположном Голутвину, из красного кирпича выложен комсомолец, вернее, голова комсомольца, – держащий то ли серп, то ли какое-то оружие, и цифры: 1968, то есть это к 50-летию ВЛКСМ было выложено панно.

Следующий дом – 7 – по Окскому проспекту был почему-то построен раньше. Что меня поразило, когда мы переехали на Окский проспект: в то время вдоль наших домов тротуар был выложен не асфальтом, а плитками, которые выкладывали ещё немцы пленные. И было такое наслаждение идти по этим плиткам! Это был тёсаный булыжник. Ровненько-ровненько! 20 лет прошло, в 1947 году это выкладывалось. По этой булыжной мостовой я ходила до пересечения с трамвайной линией. Потом там же озёрская ветка железнодорожная, дальше спускаешься по Окскому к Оке, там тоже была эта же самая плитка или булыжник. Просто гуляешь и чувствуешь: попала в другой мир. Дело не только в булыжнике. Знаете, какой был ухоженный Окский проспект! Начиная с дома после 5А, там ещё был дом номер 7 (сейчас ужасный, оштукатуренный), коммунальный такой дом, перед ним был ухоженный газон. Металлический штакетник был всегда покрашен, там что-то высаживалось, причём не жителями – это коммунальщики высаживали, в идеальном состоянии. Этот длиннющий дом упирался в арку, а за аркой был дом военной элиты, там жило несколько генералов отставных. Такая публика была сверхкультурная. Их двор вообще был отгорожен от всего остального района.

Дальше переходишь улицу Дзержинского, под высоковольткой (там же высоковольтная линия) – «Станкостроитель», в 1950-1960 годы это был кинотеатр, а до этого был рабочий клуб – это как раз здание эпохи конструктивизма. Пока его не изуродовали переделками, он производил прекрасное впечатление. За ним был сад Станкостроителей (не парк, не сквер). Может быть, он назывался парком, но все местные жители называли его садом: «Пойдём в сад». Потому что он действительно был как сад. Там огромное количество, больше всего там росло жасмина (неразборчиво). С конца мая и где-то до середины июня этот аромат жасмина долетал даже до Голутвина. Там было столько кустов жасмина! Аллейки, посередине фонтан был, старый фонтан, типа как в сквере Зайцева. Плюс это был такой культурный сквер или парк, или сад: там был клуб шахматистов, там была библиотека, там был какой-то зал для игр, бильярд стоял для детей (во всяком случае, когда я застала, бильярд такой детский был), какие-то настольные игры. Всё там было культурно. Вход туда был платный, билет стоил пять копеек в начале 1960-х.

В конце 1960-х это снесли, разрушили фонтан, поломали скамейки (скамейки там стояли с гнутыми спинками, очень удобно на них было). В конце 1960-х начал приходить в запустение парк. Когда его разрушили, там образовался пустырь, убрали ограждение, оно было перед теперешним ДК «Коломна». За этой оградой стояли частные гаражи каких-то VIP-персон. Как только убрали одну стенку-изгородь, образовался этот пустырь на месте клуба, всё начало рушиться.

Потом, в середине 1970-х, КЗТС – это был подведомственный ему сквер – задумал установить там аттракционы. Даже начали ставить, завезли, но на этом всё закончилось. Их так и не установили, этот металлолом стоял там лет десять. Потом, в 1980-е ― это вообще кошмар. Сейчас гордятся, что окультурили, сквер Окский его называют, да, там неплохо, туда местные мамочки, бабушки ходят с детишками… Это всё хорошо, но это один угол в сторону Голутвина. Посредине этого райского, можно сказать, уголка руины культурного центра. Там собирались какой-то культурный центр построить, бросили, не построили. Там вообще ужас творится, даже говорить не хочется. Рядом с детьми эти развалины. Дальше ничем он не огорожен со стороны ДК. Зато ДК «Коломна» теперь огородили, всё за решёткой. В общем, часть сквера Окский сейчас приятное, хорошее место.

Дом военной элиты

Вы говорили про военную элиту…

Дом по Окскому проспекту, который я упомянула, где жило несколько генералов. Они настолько радели за экологию своего двора и окрестностей! У них у всех были машины, «Волги», они держали их в тех гаражах, которые были за оградой, которой потом не стало, сквера.

Они работали в наших бюро тех самых?

Нет. Были несколько уже таких престарелых генералов, которые воевали во время Великой Отечественной войны, на пенсии. Были военные помоложе, которые въезжали позже, выходили в отставку. Эти работали, как правило, военпредами на предприятиях. На КБМ кто-то из них работал военпредом – знала нескольких таких, вернее, их детей, потому что их дети такого же возраста, рядом же жили. Кто-то работал на Коломзаводе.

Они были по статусу военными пенсионерами, но были заняты?

Да. Гаражи у них были через парк: ни бензиновых запахов, ни грязи, ни железок. В то же время близко, они ходили в свои гаражи через сквер. У кого-то это были персональные машины с шофёром, подъезжали к ним во двор.

Как вы получили квартиру с Гагарина на Окский проспект?

На Гагарина была одна комната в общей квартире. Сразу же мама с папой встали в очередь на расширение. Практически десять лет стояли в очереди на расширение. В начале 1968 года дали двухкомнатную квартиру: «хрущёвка», безумно тесная, но кухня, санузел совмещённый. Кстати, я вам сейчас скажу: гораздо лучше иметь совмещённый санузел, чем позже стали строить «хрущёвки» с отдельным санузлом ― такой пенальчик, в некоторых локти не расставишь. Не знаю, если хозяин или хозяйка плотного телосложения, как они там вообще помещаются. Ванна тоже пенальчик, как люди раздеваются, одеваются? Мои подружки в таких квартирах тоже жили.

В Коломне жил герой Советского Союза Быковец. Его дочка Аля Быковец училась со мной в одном классе. Сначала им дали квартиру на Шилова, потом на Ленина трёхкомнатную, потом ещё где-то. Но это были трёхкомнатные с раздельным санузлом. Помню, я к ней пришла, она душ принимала. И вот она выходит в одних трусиках: «Извини, там даже одеться невозможно». Ей мама подаёт халатик. Такая ванная комната, что только ступить, шагнуть в ванну, принять душ и сразу оттуда выйти.

При переезде как ваши ощущения изменились? Это вы рассматривали как улучшение?

Разумеется. Во-первых, отдельно. Во-вторых, всё-таки две комнаты. Я сразу оккупировала одну комнату, сказала, что это моя. Папа уже не въехал, он умер. Квартиру дали с учётом его, но он уже туда не попал. Мама с братом в большой комнате, но она не возражала. У меня была моя комната, это вообще была моя мечта, чтобы хоть как-то, хоть какое-то личное пространство.

«Мне нравилось тогдашнее запустение»

Куда вы ходили гулять, в Старый город?

В Старый город. Как раз туда ходили, туда ездили. Как он выглядел в 1960-е годы… Как и в 1950-е годы, центр города был ухоженным.

Центром вы называете то, что вокруг кремля?

Для меня центр города от проспекта Кирова по улице Октябрьской Революции, площадь Двух Революций. На посад уже не ходила. На посад ходила с бабушкой. Дедушка любил ходить по посаду, потому что там прошла его молодость, там жила его любовь.

Любила ходить в кремль. Ещё и потому, что мне нравилось тогдашнее запустение. Это было всё такое настоящее, аутентичное. Сейчас я не могу гулять по кремлю. Эти все подделки а-ля-рюс ― это не моё.

В кремле жили родственники. Там жил мамин племянник ― сын её старшей сестры, я её уже не застала, она умерла до моего рождения за четыре года. Они жили в кремле на улице Казакова. Ходила часто к ним и с мамой, и сама. Просто мне нравилась атмосфера, мне нравился дом, в котором они жили. Дом такой прекрасный, с резными наличниками…

Он сохранился?

Да. Такой красивый дом!

Это не тот, где сейчас музей?

Да. Их квартира состояла из двух комнат и кухни. У них в квартире была голландская печка дореволюционных времён, естественно. Дом-то вообще был старый-престарый. Переход из одной комнаты в другую был в виде арки – мне безумно нравилось. Меня вообще архитектура, внутреннее убранство с детства всегда занимали. Я просто приходила, иногда поговорю с дядей (двоюродного брата редко бывало можно застать, он больше приходил к нам), просто сидела, впитывала эту атмосферу. Как они оказались в этой квартире? Брат дяди в первые годы советской власти – сразу, как большевики взяли власть, – был редактором какой-то коломенской газеты, то ли «Коломенский большевик», то ли… Я не задавалась этим вопросом. Но ему выдали эту квартиру, ему было по штату положено. Потом жил там Борис Смоленский ― его брат, ― и там жила мамина сестра, когда вышла за него замуж.

Это какие годы?

Выдали, как главному редактору, сразу после революции. Где-то даже не в 1920 году, а даже 1919 год. Так они и жили. Когда он сам умер, я не знаю…

Дом принадлежал одной семье?

Нет. Передняя часть – она как бы на двоих. Была их сторона ближе к центру Коломны. Во второй половине передней не знаю, кто жил. Дальше был клубок комнат, квартир нагромождение, там жила уйма народу.

Это был вариант коммуналок?

Да. Передняя часть была на две семьи. Я знаю часть, где жили мои родственники, а другую не знаю, даже не представляю, кто там жил.

Как в таком случае распоряжались землёй при доме? Тоже совместно?

По-моему, там они ничего не выращивали. Может быть, куда-то вглубь, в сторону Москвы-реки, ведь улица Казакова идёт параллельно Москве-реке… Я туда не заходила: в ворота войдёшь через калитку – сразу их крыльцо.

 «В кремлёвской стене жили люди»

Монастырские стены совсем рядом, в каком состоянии они были в то время?

Обшарпанные, нормальные. Внутри были руины. Это свободная территория. Очень хорошо помню стену кремля, которая шла от Маринкиной башни. Сначала-то там вообще развалины и такой вот холм был прямо от Маринкиной башни, по-моему, он сейчас остался. Потом восстановили кусок стены. Дальше вглубь была стена кремля, в которой жили люди, и это был кошмар! Там, по идее, были кельи. Почему в кремлёвской стене, я не знаю. Стена была толстенная. Там жили люди, страшно! Там были такие, кто вообще непонятно, как попал, без прописки, скажем так. Много было бывших уголовников. Там творились кошмарные вещи, и вообще в кремле в тёмное время появляться было нельзя. Но это уже рассказывал двоюродный брат, бабушка рассказывала, если я засиделась у них дома летом. Летом так хорошо, я у них посижу, на Блюдечко схожу, пойду через понтонный мост на Пьяную луку. Летом там купалась. Кстати, иду туда купаться, плаваю час-два-три-пять часов ― есть не хочется, хотелось пить. Я в купальном костюме через мост иду к ним туда, на Казакова: «Дайте попить!». Если дома никого нет… У них на крылечко можно было войти особым способом, оно не запиралось. Там стояло ведро воды под фанеркой и кружка. Я попью воды – и обратно на пляж. Любимое место, конечно, было – Москва-река в той части города, кремль именно вот первозданный.

Вспомнила эту стену страшную. Страшные вещи рассказывали…

Хотя город был, в общем-то, закрытый, контролируемый.

Даже во всяких контролируемых городах бывали такие территории, о которых знали… Может быть, нужно было, чтобы такие территории существовали, они были под особым контролем, я так думаю. А может быть, некуда было деть оттуда людей, которым можно было жить в Коломне, но некуда было деваться. Кстати, вот бомжей-то я не видела в 1950-е годы, бомжи появились 1960-е. В городе Коломна бомжей не было, не видела никогда.

«Было очень много безногих в старой части города»

Кого я видела в 1950-е годы в огромном количестве ― это инвалиды Отечественной войны. Это было страшное зрелище. Неподалеку от нас жил такой человек, на улице Гражданской. Почему я так хорошо знаю: это был родственник учителя 9-й школы. Мама дружила со своими коллегами, тем более, жили поблизости. Я знала, что это родственник учителя 9-й школы. Он мало того, что калека: у него была одна нога, вторая выше колена отсутствовала, одна рука была до локтя, на другой не было кисти, кроме того, он был контуженный, говорить не мог. Ну, нервная система порушена. Летом его со двора выпускали гулять, он ходил по улице Гражданской, заходил на улицу Октябрьской Революции, как раз где наш дом был и соседние, что-то выкрикивал. Увидит детей – поднимал костыль, который он мог цеплять рукой без кисти, поднимал, размахивал… Мы его смертельно боялись. В 1960-е годы он был жив, потом он умер своей смертью, такие раны сказываются на продолжительности жизни. Но это вот калека, которого я знала.

Было очень много безногих в старой части города. Особенно на рынке, они там побирались. Были такие, которые с культями, на тележках, руки – культи, к ним были привязаны что-то вроде утюжков, они ими отталкивались. Десятки таких я видела. Потом, в 1962-1963 году, они все исчезли из города. Единственный калека, который остался, это родственник учителя 9-й школы.

Тогда это не обсуждалось?

Нет. Это все понимали. Ну, как понимали… Мы дети, кстати, даже этого не заметили. Может быть, потому что этот инвалид близкий к нам, которого мы знали, хотя и не знали, как его зовут, он оставался. Уже потом, когда разговор об этом поднялся, я вспомнила. Меня как громом поразило: ведь было их много, причём они были не старые, в 1960-е годы это были 40-45-летние мужчины-калеки…

«У всех были тонюсенькие талии»

Гуляли, помимо кремля, вдоль улицы Октябрьской Революции. Особенно такие массовые были гуляния на все праздники: 1 мая, 7 ноября. Это были просто шествия, гуляли толпы молодёжи. Не только молодёжи, взрослые люди ходили семьями, курсировали от Петропавловского кладбища до площади Двух Революций. Молодёжь ещё заворачивала вот сюда, до улицы Зайцева, доходила до сквера, возвращалась обратно. Одни и те же люди. Как только заканчивалась демонстрации, 1 мая и 7 ноября. В октябре раньше заканчивалась, потому что темнеет рано. В мае… не знаю, до которого часа, я-то уходила домой, совсем была подросток ещё, молоденькая. Это было очень интересно.

Интересно было ещё в том плане, что мы, девочки-подростки, наблюдали за девушками, как они выглядят. Было принято на праздники красиво одеваться. 1 мая, где-то с середины 1960-х годов все девушки поголовно выходили на первомайские гуляния в болоньях (плащах). Парни как-то меньше носили. Но это был шик! Первое время болонья были действительно из ткани болонья, плащи были итальянские. Это был такой дикий дефицит! Потом уже стали шить у нас, сначала где-то в Прибалтике, прилепляли лейблы типа Италия, потом вообще шили где-то на Мосшвее, не знаю что… Мы смотрели. На ногах шпильки высоченные. На голове жуткий начёс, наклеенные ресницы. В болонье обязательно рукава закатывали до локтя, вот эти вот отвороты, затягивали поясом талию. Все были такие стройные. Вообще не было не то что толстых, полных. У всех были тонюсенькие талии. Я, кстати, потом думала над этим: наверное, вообще изменился человек за прошедшие десятилетия, скелет изменился. Сейчас даже худая девушка – у неё талии-то нет. Как-то все по-другому выровнялось. Десятки девушек с тонкими талиями гуляли. Они все ловили курсантов. Выпускали курсантов из училища, толпы курсантов, девушки вокруг них вились. Наши местные парни в этом плане над девушками подшучивали. Появились первые кассетные магнитофоны переносные, не скажу, что много, я помню двух людей: одна девушка этот кассетник носила всегда на плече – и за ней толпа парней, и парень какой-то ходил, лицо не вспомню. Это то, что врезалось.

Случайным образом не оказывались во дворе нашего дома после вот этих шествий?

Я с подружками никогда не заходила. Это место пользовалось дурной славой. Вот именно квартиры эти и двор. Никогда не заходила. Я в первый раз попала во двор в шестнадцатом году, когда в первый раз пришла к вам.

А немножко про эту дурную славу? Из чего это складывалось, из каких историй или рассказов, или просто было такое ощущение?

Не знаю. Просто люди говорили, что туда ходить нельзя. Потом я скажу, мой братец-то двоюродный сюда захаживал, у него тут где-то жила приятельница. И он всякие ужасы рассказывал. Но он со смехом, он был такой балагур, весельчак, он 1937 или 1938 года рождения. Я помыслить не могла, что буду заглядывать. Зачем я буду заглядывать, если это чужой двор?

Было ощущение, что двор принадлежит тем, кто там живёт?

Конечно. Вообще не было такого, чтобы заходить в чужой двор.

Парк на Комсомольской к тому времени в каком состоянии был?

Он назывался сад. Я туда впервые пошла в восьмом классе, это был 1967 год, на танцы, конечно. А в детстве туда ходила в кинотеатр с мамой. Он назывался летний кинотеатр. Тот, который теперь кинотеатр «Юность», – это зимний. Зимой ходили в зимний, летом – в летний. В зимнем очень часто показывали трофейные фильмы. И очень часто показывали документальные географические, или мама меня так водила на них…

Такой научпоп?

Да. Что касается летнего кинотеатра в саду, всё, что шло, всё и показывали. Ещё летом там всегда был детский сеанс в 15:00.

А как же при свете дня? Киноустановка позволяла?

Там же не было окон. Ну, это, конечно, был щелястый сарай, но свет не проникал, всё было прекрасно видно. Это был сарай со входами, которые запирались во время сеанса. Кстати, в задней части, где задние ряды, ребята проделывали дырки, через эти дырки пролезали. Но если контролёрша замечала, поднимался крик, она кричала оператору: «Выключай, тут опять эти влезли!». Такое бывало.

Вечером это превращалось в танцплощадку?

Да, вечером кино, по-моему, уже там не крутили. Потому что когда был сезон танцев, там собиралась молодёжь на танцы.

Собиралась районная молодёжь или вообще с разных частей города?

Наверное, отовсюду. Я, когда пошла летом 1968 года (мы уже переехали в Голутвин), из моих соседей видела несколько человек, но, в основном, были все вот отсюда, с Репни, с улицы Гражданской, с улицы Шилова, из кремля. Я эти все лица-то видела, потому что я гуляла по городу, просто гуляла. Ходила только по понедельникам сюда. Все, весь город в сад на Комсомольской ходил по понедельникам. Там вообще было столпотворение: ну, если вся молодёжь города, и из окрестных сёл тоже приезжали!.. В остальные дни я и те, кто жили, начиная от Дворца культуры, ходили в Бобровский сад, там были танцы. По понедельникам был выходной, а в остальные дни мы ходили в Бобровский.

Как-то, помню, сломалась аппаратура в Бобровском, поехали компанией на Комсомольскую ― пустыня, стоят несколько человек местных.

Что это означало? Почему?

Не знаю. Это была середина недели. Может, на выходные сюда ходили, на Комсомольскую, в большом количестве. Но с нашего края все ходили в Бобровский.

«Уроки в школе я практически не учила»

Поговорим об окончании школы и поступлении в институт. Что это было за время?

1969 год. В чём отличие окончание школы тогда и сейчас? Мы сдавали экзамены по всем предметам, по-моему, было их восемь. Ничего страшного, это было нормально. Экзамены проходили через два дня на третий, и устный и письменный. Было сочинение, устный русский, математика, литература, геометрия, физика, химия, история. В общем, было восемь. Билетная система. Мы готовились, и никто от этого не умирал, и всё было нормально – кто учился, кто учил.

С удовольствием вспоминаю сдачу экзаменов и в восьмом классе, только в восьмом классе экзаменов было четыре: изложение письменно, литература, по-моему, тоже устная, математика, геометрия тоже была, мой любимый предмет в школе, не столько благодаря личности учительницы, но она так преподносила геометрию!.. Может быть, у меня любовь к архитектуре, ко всем таким вещам с детства – я буквально жадно ловила каждое слово, я к каждому уроку геометрии готовилась. Уроки в школе я практически не учила. Я учила геометрию всегда и выполняла письменные работы по русскому, алгебре, геометрии письменно. Больше я ничего письменно не делала. Придёшь, по физике буквально на коленке накатаешь.

Не считайте, что я хвастаюсь, это благодаря моей памяти: я всегда внимательно слушала учителя. Может быть, то, что я сидела на «камчатке»… Я никому не разрешала сидеть рядом с собой, кстати. Когда мама узнала, что я там сижу, она тогда спросила: «А кто рядом с тобой?» «Никто, я сижу одна, – говорю, – и буду до 10 класса сидеть». Я сидела, мне никто не мешал. Я очень внимательно слушала любое объяснение. Хотя, когда отвечаешь домашнее задание, некоторые учителя требуют выйти за рамки того, что было сказано, но логическое мышление, слава Богу, как-то работало; я пересказываю то, что говорил учитель, и добавляю свои выводы, какие-то рассуждения ― «отлично». Не надо было мне ничего учить. Это были годы отдыха. Но что я готовила, опять как домашнее задание, сочинение. Мы писали сочинения регулярно в классе (сейчас нет такого, чтобы классное сочинение), два раза в месяц. У нас сдвоенных уроков не было, но учитель договаривалась с кем-то, чтобы ей отдали предыдущий уроку час или последующий, сдваивали. И два часа мы писали классное сочинение. Иногда она даже не говорила, на какую тему мы будем писать. Мы пришли, она объявляет: «Темы такие-то», – сидим, пишем два часа.

Дома каждое воскресенье мы писали домашнее сочинение. С тех пор я ненавижу писанину вообще, писать ненавижу, потому что плохо писать не хотелось, а чтобы хорошо написать, это нужно сидеть писать не просто какие-то казённые фразы, нужно расписывать. У меня почему-то всегда уставало плечо, локоть. Иногда у меня до сих пор, когда я пишу, болит локоть. Отдохну, чаю попью, пишу. Иногда это занимало полдня, иногда на одном дыхании напишешь. У нас была норма – шесть листов, чётко полтетради. С другой стороны, это всё пошло на пользу, конечно, и письменная речь развита: если ты пишешь так, как и говоришь. Так что я готовила сочинение по литературе, письменные упражнение по русскому и математику.

Может быть, поэтому без проблем эти все экзамены сдавались. Но мне повезло в каком плане: перед экзаменами неделя даётся на подготовку. Общая подготовка, потом ещё дни между экзаменами. Я и в восьмом классе, и в десятом к экзаменам готовилась на Пьяной луке. Я в 7 утра выходила из дома, брала с собой учебник по тому предмету, по которому мне предстоит экзамен, ложилась на травку – я не на песочке лежала, я там наверху, где травка, – и готовилась всерьёз. Я всё прекрасно сдавала на «пять». Спустя годы, десятилетия спустя надо мной посмеялась сестра Теплякова, Лена, она Ломакина сейчас: «Я тебе признаюсь, как же мы с сестрой над тобой смеялись: в семь утра, полвосьмого ты идёшь на речку, ну с ума сошла!». А они жили около понтонного моста. Вот я так готовилась к экзаменам. Погода была хорошая, благоприятная, сухо, солнечно, я загораю, в перерывах я плаваю, готовлюсь к экзаменам.

Я не могу понять до сих пор, почему лишили детей возможности готовиться по билетам к экзаменам.

Для вас никаких сложностей, никаких тревог и волнений, связанных с окончанием школы, со сдачей экзамена, не было?

Нет.

Ананасы в шампанском на выпускном

Что было на выпускном? Это как-то запомнилось?

Это, конечно, запомнилась, хотя бы потому, что у нас было даже шампанское.

Где это проходило?

В школе 26-й, на втором этаже. Коридор широченный, там как на свадьбе столы расставлены. У нас было три десятых класса, знаете, какая это орда?! Больше 30 человек в каждом классе – сотня была. Плюс все учителя, плюс родители, которые помогали (лезли: «Ты уже выпила бокал, поставь!»).

Классы сидели не вперемешку, отдельно сидел 10 «А», 10 «Б», 10 «В». У нашего класса был шикарный стол, потому что продукты доставала мама одноклассницы нашей, которая была зам. заведующей гастрономом. У нас там было всё.

Который через площадь?

Да. Для нас это был гастроном. Там закрома были бездонные, и у нас было всё, это 1969 год. В магазинах, конечно, ничего такого не было уже. Икра красная, икра чёрная, рыба всякая, я такую только у родственников ела. Фрукты, были ананасы, и мы ели ананасы в шампанском.

За нами был стол 10 «Б» класса, где классный руководитель – учительница литературы, она очень завидовала нашему столу. Она всё подходила, то ли хотела, чтобы угостили, а её не приглашали к столу. У неё было простенько, пуритански, не было вообще алкоголя. У нас в открытую стояло шампанское, причём много, из того же гастронома. Прекрасное шампанское. Я выпила целую бутылку. Вообще по полбутылки на каждого ученика, но ведь предполагалось, что мы всю ночь будем. Были такие девочки, кто: «Нет!». В итоге я выпила целую бутылку. Но это не махом. И ананасы в шампанском…

Выпускной продолжался с вечера до утра?

До середины ночи. В час подъехал автобус, нас отвезли в Бочманово на пристань, и мы ещё на катере катались. Возвращались уже в 6 утра по домам. Мне завидовали, когда сошли в Бочманове: «Тебе тут рядом, а нам ещё домой». Я, конечно, по Окскому прошла.

Все добирались пешком?

Да. Все смертельно устали, потому что помимо того, что было выпито шампанское, были ещё и танцы, в спортивном зале, спортивный зал у нас был на втором этаже: потанцуем – поедим, попьём.

На теплоходе как всё происходило, тоже танцы?

Кто-то затеял танцы, но классная сказала: «Вы сейчас потопите катер». А, может быть, не она, а учитель литературы…

С вами были учителя?

Классные руководители. И кто-то из родителей обязательно. Запоминающееся событие.

«Я с 5 класса занималась самообразованием»

Потом я поступила. Было лето, я загорала опять. Экзамены были на поступление с 15 июля и до конца июля. 2 августа было уже зачисление. Выпускной у нас был 24-25 июня. Три недели готовилась, но я загорала, купалась, так что лето не пропало.

Как принималось решение, куда поступать?

У меня были планы, но я даже не буду о них говорить, мне сказали: «Только сюда, только в пед, только на иняз».

Это была мамино решение?

Да. Она-то думала, что пойду на истфак. А я иду на иняз. Я не очень хорошо вспоминаю учителя английского языка, но любовь к английскому языку у меня была, потому что в моём представлении скучно изучать предмет и его не знать. Поэтому я с 5 класса занималась уже самообразованием, просила у папы деньги, он давал мне деньги, я ехала в Москву (я вообще была очень самостоятельная, с 10 лет сама ездила в Москву), по магазинам книжным, покупала литературу адаптированную на английском языке. Потом я же ездила к родственникам, иногда оставалась ночевать.

Как добирались до Москвы?

На электричке. Я доезжала до Электрозаводской. Меня Казанский вокзал пугал, эти переходы… С Электрозаводской к родственникам до Смоленской быстро, рядом. На метро до площади Революции, там я обязательно заходила в ГУМ, ЦУМ – атмосфера мне нравилась. Потом шла на Арбат, в книжный заходила. Потом, уже в 1970-е, когда Калининский проспект отстроили (сейчас это Новый Арбат), там большой книжный магазин. На Тверской, тогда улице Горького, книжный магазин. Я это всё обходила, делала покупки.

Но вы покупали не художественную литературу, а именно для учёбы?

Художественную литературу купить было очень сложно даже в Москве. Мне было лень стоять в московских очередях. Иногда войдёшь – хвост стоит. Что там? Стругацкие. А я тогда уже больше никуда не успею… ну и ладно, тем более я знала, у кого в Коломне взять почитать Стругацких.

Любовь к языку привела вас на лингвистический. В то время большинство шло на немецкий? Какие были направления, кафедры?

Институт, будем считать, что это было совместное решение: мама определила, что только коломенский вуз, а выбор факультета был за мной. Что касается нашего иняза. На тот момент, когда я поступала, иняз существовал всего пять лет. До того, как этот факультет отделился, было отделение или факультет историко-филологический, его деканом изначально, с 1950-х годов, был Шпеер Глеб Артемьевич. Знаю достоверно, почему у нас появился иняз. Потому что у него была дочь Таня, с которой я одновременно поступала в институт и с которой сильно сдружилась. У неё родители тоже были такие: пусть учится в Коломне. Учится не на филфаке или истфаке ― на инязе. А для этого был нужен нормальный факультет. И за пять лет до того был организован факультет иностранных языков.

Было отделение немецкое, английское и французское. Но по одной группе – с таким, таким и таким языком. Причём до того момента, как мы поступали с Татьяной, по одному языку изучали. В 1968 году всё-таки ввели два языка: были отделения англо-немецкое, немецко-французское, не было англо-французского. Знаете почему? Потому что нельзя было изучать человеку два языка капиталистических стран. ГДР ― социалистическое государство, поэтому всем нам в нагрузку шёл немецкий язык.

Вы этому не были рады?

Я ненавидела немецкий язык! Сейчас я этого не понимаю. Я бы сейчас заново его поучила. Но что-то помню опять-таки благодаря памяти. И преподаватель был очень хороший первые два года. Вторые два года у нас был другой преподаватель, у меня с ним не сложилось.

Образование выше московского

Чем хорошим отметилась жизнь в институте? Что примечательного, приятного происходило?

Честно? Ничем. Для меня это были годы отдыха. Как школе я ничего не делала, так и в институте я ничего не делала. Я активно работала на занятиях. Преподаватели были хорошие, сильные. Я буквально впитывала всё, что они говорят. Если давали письменные задания по английскому и по немецкому, я их выполняла. А так я не делала ничего, не зубрила. Английский, немецкий – ничего не зубрила, мне всего этого хватало. Читать на языке ― читала, но это мне нравилось.

Первое время очень нравились занятия по фонетике, наверное, потому что на первом курсе у нас вела фонетику знаменитая Татьяна Натановна Сезар. Она американка, её отец американский коммунист, когда-то они перебрались в Советский Союз. В 1950-е годы они перебрались в Коломну. Она с Шпеерами дружила, это была компания: Шпеер, его жена, она не меняла фамилию, она была Евреинова Наталья Николаевна, и Татьяна Натановна Сезар. Это была закадычная такая дружба.

Преподавательский состав был не коломенского происхождения, это были приезжие?

Конечно. В основном, те, кто в возрасте, после сорока, это все были москвичи. И из некоторых вузов, из Нижегородского, из Новгорода у нас преподавал английский Александр Николаевич Ведерников, его жена. К нам приехала потом из Чечни пара – это был кошмар в том плане, что их английский был уровня… они, наверное, могли говорить, но их невозможно было понять, у них было произношение хуже, чем в каких-нибудь диких племенах Африки. Нельзя было ничего разобрать из того, что они говорят. Это был шок. Хорошо, что супруг очень недолго у нас был, и я вам даже скажу, почему: мы с Татьяной решили, что надо что-то делать, потому что предмет был нужный, специализированный, а мы ничего не понимали. И Таня через папу надавила, его из нашей группы убрали. Потом его супруга у нас грамматику вела. Она, может, и знала грамматику, но преподавать её она не умела. Ну и тоже это скоро закончилась, к счастью. Преимущество совместной учёбы с некоторыми студентами очевидно.

Как вы сейчас оцениваете всё-таки, это было хорошее для вас образование или это было потраченное время?

Нет, потраченным временем это назвать нельзя. Немецкий преподаватель был очень хорош, он был из более молодого поколения, фамилия Егоров, имя вылетело. Очень хороший человек. Ему было в районе 30, мне кажется. Остальные были уже корифеи.

Хотя наши преподаватели сами язык знали, я имею в виду англичане, но с методикой преподавания английского языка они были знакомыми весьма косвенно. Может быть, если бы я сидела зубрила, как некоторые, по их записям… А мне же нужно было послушать, понять, как-то через себя пропустить. Мои знания – они все за счёт самообразования: огромное количество литературы, тогда уже появились записи, слушала записи. Поэтому у меня не было проблем. Меня даже мои одногруппницы спрашивали: «У тебя что, репетитор по английскому?» Я так обижалась: «Какой репетитор!». «А почему ты это знаешь? А почему это мы не знаем?» Потому что я хотела знать, я эти знания добывала. Потом эти же самые преподаватели (у многих из них училась потом моя дочь) сделали колоссальный шаг вперед. Это, я считаю, заслуга института, заслуга некоторых преподавателей, которые потом вышли на административную должность на факультете. Очень много методической работы было именно у учителей. Когда училась Наташа, я считаю, образование не то что на уровне московского, а по некоторым специальным предметам английского языка выше московского уровня. Эти же преподаватели к тому времени и защитились, были все они кандидатами филологических наук, кто-то докторами. Я попала в тот момент, когда они или уже не хотели учиться сами или они ещё не подошли к тому, что надо совершенствовать не только личные знания языка, но и как его преподносить студентам.

С другой стороны, может быть, они поступали правильно, просто после школы наши студенты избалованы, ждут, что им в клювике знания принесут, в ротик вложат, в ушки вложат и ещё челюсти им подвигают, чтобы они проглотили. На Западе-то всё по-другому.

На институтские вечера прорывались через подвал

Что с библиотеками было в то время? Они были подспорьем в учёбе, институтская библиотека или Лажечникова, вообще их посещали?

В Лажечникова я не была ни разу. Вообще в библиотеки не ходила. Что касается художественной литературы, любая коломенская библиотека могла бы, да и сейчас, может, позавидовать нашей семейной библиотеке. А за специальной литературой я ездила в Библиотеку иностранной литературы в Москве уже студенткой.

У нас в Коломне была в институте хорошая библиотека. Но вопрос в том, кто делает закупки специальной литературы. Недостаточно было того, чтобы действительно обучаться, заниматься самообразованием на уровне. Хочешь ― научишься. Преподаватель нужен, потому что он тебя контролирует, он тебя как-то ведёт, хотя бы цели какие-то ставит, задачи на отдельных этапах. Но самообразование! Я вспоминаю: те, кто со мной учились, многие пошли потом в школу работать, но они не хотели иметь знания, они ждали, что в них вложат. Это неправильно.

Институт – это больше учёба, семья, отдых?

Да. Были институтские вечера новогодние, причём они были такими массовыми, что сразу всех студентов невозможно собрать. Три вечера под Новый год. Обычно был вечер иняз и физкультурники, потому что на физкультурном отделении мальчики, а у нас, в основном, девочки. Филфак объединяли с… мы его называли «табуреточный факультет» – учителя труда и технологии. Истфак особняком всегда держался, там же такие идейные, там и мальчики, и девочки – им, наверное, хватало самих себя.

Вечера были грандиозные, рвались со всего города, прорывались через подвал, я вам клянусь! Всегда музыкальный ансамбль приглашался, был буфет, танцы долго-долго, какая-то художественная часть перед танцами в актовом зале. Для нас, не избалованных всякими шоу, это было интересно, с удовольствием все ходили.

Вы уже учились на Зёленой в кампусе?

Да. Переехали в 1968.

Вы пошли в новые стены?

Да. Там иняз на четвёртом этаже: половина иняз, половина филфак – этаж девичий. Если парни откуда-то снизу проникали, на них смотрели: это физкультурник. С истфака ещё можно познакомиться.

В вашей группе больше учились городские или приезжие?

У нас были приезжие. Из Коломны примерно половина, человек пять-шесть (это была подгруппа, у группы стандарт 24 человека или даже 25 нас было).

«В коломенских школах мест не было»

По окончании института как складывалась жизнь?

Кто куда. Я пошла в школу работать, в Пановскую школу. Мама помогла, потому что на работу в школу нельзя было устроиться. В городские школы брали по очень большому блату, даже на должность пионервожатой. Я могла устроиться пионервожатой, но это не моё ни в каком смысле. Из моих однокурсников в школу пошёл один-единственный человек, потому что это парень, его взяли на должность вожатого. Но потом, естественно, карьерный рост, он и английский немножко преподавал, завучем по воспитательной работе быстро стал, потом директором некоторых школ.

А так в коломенских школах мест не было. Это 1974 год. Может быть, они и были, но принимали на работу, как говорил завгороно Муругов: «Я принимаю только стажистов». А какой стаж может быть у студента? Он принимал жён военных, офицеров, вышедших в отставку, переехавших сюда, тех, кто вышел в отставку и приехал сюда преподавать в КАУ (в артучилище). Этих дам принимали, но они на работе не задерживались. Работать с классом ― это не для них.

Получается, система распределения была, и светила сельская школа?

Да. В Московской области распределение было куда-то в Серебряно-Прудский район, в дальний конец области, в Тьмутаракань, я даже не могу вспомнить название этого района. Вокруг, в окрестные места – ни в Егорьевск, ни в Зарайск, ни в Озёры – также было невозможно устроиться. Но туда как-то по блату устраивались некоторые.

Повлиять на распределение можно было только благодаря связям?

Да.

А если связей нет, то ты едешь туда, куда тебе назначили?

Я хотела, чтобы меня направили, такой у меня был характер. Но у меня Наташа уже родилась на тот момент, ей годика не исполнилось. Я пришла на распределение: «Вы куда бы хотели поехать?». «Куда угодно». Сидит секретарь, Любовь Андреевна, она была секретарём и на филфаке, и на инязе: «Алёна, куда ты поедешь? У тебя ребёнок маленький». И сразу женщина из Москвы, представитель Министерства образования: «А как вы поедете с маленьким ребёнком, сколько ребёнку?» На тот момент полгода было Наташе. «Это вы потребуете хорошее жильё? Нет-нет, мы вам свободное распределение». Свободное распределение – это устраивайся, как хочешь, то есть отпускали.

Я хотела работать в школе, работать-то надо, но что я буду делать. Тогда вообще думать о какой-то другой работе было нельзя. Секретарём куда-то я не хотела. Кто-то шёл работать в парикмахерскую из наших, кто-то в торговлю. Мне это было не нужно.

Разве можно было?

Вне системы. Я оказалась в сельской школе. Это потому что моя мама ходила обивала пороги. Заведующая районного отдела народного образования ― она с ней училась в институте в своё время, она не к постороннему человеку пришла. В итоге нашла мне место. Хорошо. Я туда пошла работать 1 сентября 1974 года.

Где вы жили?

Я тогда уже была замужем, мы жили с родителями мужа здесь, в городе. Каталась из города. Время, потраченное на переезды, это было убитое время. Я порой времени в школе проводил меньше, чем тратила на дорогу. Это сейчас этот посёлок – 12 километров – ерунда. А тогда у людей были, конечно, свои машины, но у меня-то ничего не было. И очень много было городских учителей, мы все ездили автобусом. Причём было страшно неудобно, в этой школе был порядок: первый урок начинался в 8:40. Чтобы успеть к первому уроку, самое позднее, нужно было успеть на автобус 7:50, автобус номер 48 до Лесного. Но он всегда был забит битком. Перед этим был автобус, который из Коломны шёл в 7:30, там было чуть-чуть посвободнее, до посёлка Заречный. Иногда я лучше поеду на 7:30, потому что там я хотя бы встану спокойно (о том, чтобы сесть в автобусе, речи не было).

Вы пользовались автостанцией Коломна?

Нет, тогда автостанция была напротив пожарки, на Третьего Интернационала.

Вам надо было добраться сюда?..

На трамвае. Трамваи в начале 1970-х всё ещё были многие двухвагонные, деревянные. Только где-то во второй половине 1970-х убрали их вообще.

Они были коломенского производства?

Я сама задавалась этим вопросом, но копаться не стала. Они были очень похожи на самые первые трамваи, которые выпускались в Коломне. Но были ли они теми же самыми? Неужели они столько лет выдержали? Они все были дребезжащие, обивка фанерная, не металлическая, зимой лютый холод, поручни – петелька такая, штанга из одного конца вагона в другой. Хорошо, если ты войдёшь в трамвай и тебе достанется свободная петелька – болтаешься вот так. Добраться на трамвае из Голутвина на автобус… А если автобус не пошёл, такое тоже бывало, то едешь на озёрском автобусе, который в 8:10. И к 8:40 очень редко можно было попасть. Приезжаешь – и уже звонок. А ведь автобус-то подходит не прямо к школе, ещё там через поле нужно бежать. Это пытка, это сколько нервов каждое утро, это был стресс: успею я вовремя или не успею?! В итоге я стала всё-таки ездить на автобусе, который 7:30, если он не пошёл, запасной вариант – Лесной 48 в 7:50. Это тяжкое испытание.

На работу по шпалам

Я, конечно, там здоровье всё потеряла. Потому что ожидание автобусов, трамваи вот эти мёрзлые… А сколько раз они ломались, особенно вот эти двойные фанерные! Доедешь до площади Советской ― трамвай сломался. И бежишь бегом. Мне не привыкать, я быстрым шагом и бегом, всё можно в тёплое время года, но зимой… Зимой Гражданскую не чистили ― бегали по рельсам, и не я одна, множество людей, просто бегом: кому на работу в старую часть города, кому на ту же автостанцию на Третьего Интернационала. По шпалам хотя бы не скользко.

Обратно тоже неудобно. Перед уроками приехать – время лишнее тратишь. Обратно: шестой урок заканчивался в 14:05. А перед этим автобус шёл в 14:00 на город, следующий в 15:20. Эти ворота… Найдёшь всегда, чем заняться. Но в школе был особый распорядок: одна перемена была 10 минут, две по 15 и две по 20. То есть все какие-то бумажные дела, в том числе проверка тетрадей, заполнение журнала, – всё можно было сделать на переменах. Просили городские учителя: сделайте перемены покороче, хотя бы перед шестым уроком ― нет. Звонок с шестого прозвенел, а видишь в окно дорогу: вот он твой автобус ушёл в город, а следующий больше часа ждать. А он тоже мог не пойти. Следующий был озёрский, в озёрском автопарке автобусы были плохие. Коломенские были хорошие.

Так я каталась 22 года. Очень нравилась школа. Преподавание. Мне нравились люди, они были не такие, как в городе. Дети и родители, учителя, которые жили на селе, – они совсем другие, они были ответственные. Когда я перешла в 1996 году в коломенскую школу, я была в шоке, какие тут учителя. Вы меня извините, они тут балду пинали. Они вообще ничего не делали! Учитель английского языка, моя коллега, запускает детей, достаёт пачку тетрадей, оставшуюся от предыдущего класса, начинает проверять. «Ты отвечаешь, ты отвечаешь… Так. Открыли учебник, страница такая-то, упражнение такое-то, текст переводите с английского на русский». Это у неё были такие уроки. Я была в шоке! Конечно, я стала главным её врагом. Ещё до того, как я туда перешла, меня знали многие ученики, они ко мне ходили на дом заниматься. Это 21 школа. Это были дети из хороших семей, КБМ-овские родители, у них у всех высшее образование (самое меньшее – Рязанский физтех, а так: МГУ, Физтех, самые крутые московские вузы они окончили и работали на КБМ). Своим детям они желали только добра. Помимо того, что они их нацеливали на изучение технических наук, они должны были знать английский. Ещё со студенческих лет ко мне эти родители шли. Сначала «Алёна, позанимайтесь с моим», потом уже «Алёна Вадимовна». У меня было конвейер, ещё на пятом курсе.

Репетитор для КБМ-овских

Как я попала в это колесо. Это было на пятом курсе. У меня Наташа родилась на пятом курсе. Я была очень ленивая. Нужно было перед тем, как совершить это важное дело, отчитаться по разным делам, курсовую написать, одну, другую, третью. Мне декан сказал: «Тебе потом будет некогда». Все были на практике всё первое полугодие пятого курса: первая школьная четверть – английская практика, вторая четверть, до Нового года, – немецкая практика. Декан сказал: «Давай-ка успевай, сразу проходишь английскую и немецкую практику в одной школе, мы организуем, волноваться не надо, но все курсовые пиши». Практику прохожу. За неделю до родов я вспоминаю, что я не написала курсовую по методике. А я человек ответственный. Ладно, завтра сяду… послезавтра… У меня Наташа родилась 12 ноября. Где-то прямо перед октябрьским праздником, числа 5 ноября, я поехала в институт какую-то работу отвозить, документы по практике (я практику закончила, отчиталась) и встречаю преподавательницу, которой должна была сдать курсовую по методике. Она мне: «Всё гуляешь?» – «Ага». «Скоро?» – «Скоро». «Ты мне курсовую написала?» – «Можно потом?» «Нет. Ты её пишешь?» – «Да-да-да!» Я не могу подвести человека. Пришла, села, вот такая задумчивая. Я обдумывала. И в 9 вечера я села писать курсовую, это было собственно моё сочинение, ну, я какой-то литературой пользовалась… И вот с 9 вечера и до 4 утра я писала курсовую. Я её написала, легла немножко поспала, в 10 утра поехала в институт. Хорошо, я её встречаю. Я исписала целую тетрадь в клетку, не в линейку, это объём больше получается. Как оказалось, я создала шедевр. Преподаватель Сонина потом с этой курсовой моей выступала на учёном совете: «Вот человек вот-вот родит, вы смотрите, что она мне принесла. Вы знаете, сколько тут ценнейшего материала, это же сколько она работы провела!». И где-то моя курсовая там хранится.

Это был результат того, что вы накапливали эти знания в течение длительного времени?

Я занималась самообразованием. Что самое интересное, оказалось, что (вспомнила её имя ― Варвара Борисовна Сонина) она дружила с соседкой моей мамы, жила в подъезде, где моя мама. И той понадобился репетитор сыну. Она попросила Варвару Борисовну. А та: «Я с мальцами не занимаюсь». «Посоветуй кого-нибудь». «Из преподавателей никто не возьмётся. Хочешь, студентку посоветую?». Та: «Да как студентка, что она понимает, он у меня такой – к нему ещё подход надо найти…» «Я думаю, она найдёт подход». Она просто так сказала. И называет мои имя и фамилию. Та: «Алёна? Так она со мной в одном подъезде живёт». «Вот обратись к ней и скажи, что это я порекомендовала».

Это было где-то сразу после Нового года, Наташа у меня уже родилась. Звонок. А я у мамы, в основном, днём была с ребенком, потом я шла туда, где мы жили с мужем. Уже вечером я открываю, стоит соседка: «Алёна, а я от Варвары Борисовны». А у меня мысль: что-то не так? я, вроде, отдала ещё в ноябре курсовую. Она: «Я знаю про твою курсовую». В общем, она наговорила кучу комплиментов. Она сказала, что своего Глебку она может доверить только мне. И я нашла с Глебом язык. Так началась моя карьера именно как репетитора.

Мама была очень довольна. КБМ-овские дамы друг с другом общаются, им нужен английский, они узнали, что у Глебки результат появился в школе (потому что вплоть до того, что два балла за четверть, полный ноль был). Она очень практично понимает, что денег-то у меня нет, а заработок нужен, я брала копейки. Она такую рекламу создала, она так меня нахваливала: «Пожалуйста, очень деликатно, у неё маленький ребёнок, соглашайтесь на все условия». И у меня пошли эти родители, дети, все КБМ-овские, все культурные.

Не взрослые? Взрослым тоже был нужен язык?

Взрослые ученики пошли уже позже. В 1990-е годы были ученики уже и 30-40-летние. А тогда школьники. Они создали мне имя в нашем районе, в Голутвине. Иду по улице, со мной здороваются незнакомые люди, а я там ещё не работала. Уже потом, когда узнали, что я перешла работать 21-ю школу, а у меня там уже в классах оказались ученики, которые мои ученики…

«Когда начался английский, я просто воспарила»

В общем, я стала врагом своей коллеги. Вплоть до того, что она на меня жаловалась, у меня хороших учеников переманивала. Но дети хорошие, когда узнали, что пришла я, которую знали не только мои ученики, они стали проситься в мою группу.

Получилась та же система, что в Пановской школе: ко мне идёт народу больше. Предположим, класс 30 человек, так у меня 20 или 25, а у коллеги 5-10. В Пановской школе классы делились на французский и на английский. Так вот у француженки бывало до трёх человек в группе, а у меня 25.

В Пановской школе были немецкий и французский языки. Но в 1980 году Министерство просвещения решило, что пора уже и английский учить. И стали потихоньку вводить в те школы, на селе, во всяком случае, где по другому языку работал учитель, имеющий диплом учителя английского языка. Моя школа чуть ли не первая стала с английским языком. Но и до этого ещё где-то за рекой, в Коробчеевской школе и в Песках, был английский наряду с немецким. А так с этого края только у меня английский.

Вы, поступая в Пановскую школу, вынуждены были лет 6-7 преподавать только немецкий?

Да.

Он был нелюбимым тогда языком?

Это был кошмар. Ещё и потому, что контент учебника был сильно идеологизированным.

Вы тогда это остро ощущали?

Мне это не претило. Я сама была идеологически подкована. Это было скучно, они были скучны по содержанию, эти тексты, задания, упражнения. Учебники по английскому, даже тоже идеологически построенные, они были страноведческого характера, исторические, культурные, там было интересно. Этот немецкий был мне поперёк горла.

Когда начался английский, я просто воспарила. Я работала с огромным удовольствием, дети рвались на английский. Сначала, когда был немецкий, я была рада, что многие на французский хотят: хорошо, у меня будет поменьше, у меня тогда были группы поменьше. Тогда преподавателей французского у нас было две или три ― это родители просили французский. Но когда пошёл английский, 1 сентября толпы родителей пятиклашек – на английский. А английский только у меня был.

Ой, неправду вам сказала: первый класс английский у меня появился в 1979 году! Это был мой класс, мне его дали как классному руководителю. И я тогда заикнулась директору: «Я там классный руководитель, можно я там и английский буду вести?». Потому что уже разговоры пошли, с 1980 года стали вводить. Но это был только один класс, а потом с каждым годом уже прибавлялся английский. Сначала он был только мой, потом взяли ещё одного учителя английского, не я одна хотя бы.

Ярмарка дефицитных товаров в честь 800-летия Коломны

Что к 1980-м происходило в городе? Как вы наблюдали его изменения, что примечательного появлялось, исчезало?

С ужасом, с болью в сердце, со слезами вспоминаю, как рушили улицу Октябрьской Революции, улицу моего детства. Её уничтожили уже к 1977 году, потому что 1977 год ― это 800-летие Коломны. К 800-летию Коломны (думаю: а я правильно просклоняла числительные? кстати, заслуга учителя русского языка, что она нас всех научила склонять числительные) была уже площадь перед «белым домом», было административное здание, площадь, и на ней стояло то, что называют «пряником» (памятный знак «800 лет Коломне», который находится сейчас в Колычёве – ред.), не покрашенный белой краской, а под керамику, очень красивый. Но ещё зимой там была такая разруха, пустошь.

В 1976 году ещё дома стояла. Фотография дома нашего, перед которым стоит моя мама, это ещё 1976 год. Быстренько сломали. Но ломать начали от проспекта Кирова. Сначала переулок, здание бывшей гимназии, которая потом стала горкомом комсомола. Потом там дома шли, целый квартал от переулка до переулка, переулок Толстикова и Большая Рязанская, которая стала улицей Козлова потом, – вот это снесли. Потом добрались до нашего квартала – от улицы Козлова до Пионерской. Дальше сносить не стали. После Пионерской снесли, только когда «Макдональдс» построили. А до этого там хороший дом такой коммунальный стоял, в первые годы советской власти там было какое-то учреждение.

Это угол Октябрьской и Пионерской, где сейчас «Глобус»?

Дом, о котором я говорю, был дальше. Коммунальный дом, но хороший. Там были коммуналки: коридор, комнаты и общая кухня на сколько-то квартир. Он дореволюционный ещё, но хороший, капитальный. Дом, в котором мы жили, и несколько соседних – низ каменный, верх деревянный, а этот был целиком каменный.

Расчищали весь этот квартал под площадь перед главным административным зданием?

Но сначала снесли сторону нечётную, чтобы построить административное здание. Потом уже вот дома, потому что куда-то людей надо было девать. Там тоже были люди, но там было гораздо меньше домов.

Что в 1977 году очистили полностью и поставили там «пряник» ― это точно: 800 лет Коломне, эту дату не забудешь.

Как отмечалась эта дата?

Помню грандиозную ярмарку! Навезли товаров с Москвы и со всей области ― дефицит. Она проходила в сквере Зайцева, здесь, в Старом городе, и внутри сквера, и бесчисленные палатки и ларьки стояли к решётке сквера напротив кинотеатра «Юность», напротив магазина Ханзеля.

В ту сторону дороги, повёрнутые в сторону сквера, внутри сквера?

Да. Дефицит был роскошный! Люди, наверное, оставили там все деньги, которые у них были. Чего только не было! Это к 800-летию города нас порадовали. А какие там были торжества… Я купила французские туфли, шикарный итальянский плащ. Купила портфель из крокодиловой кожи настоящей (потом муж его потерял, поехал в Москву и потерял).

Это какой-то чёрный рынок был?

Это всё было в закромах родины. И нас, коломенцев, порадовали. Какая была посуда! Дефицитом была эмалированная посуда: миски, плошки, кастрюли, чайники, особенно ценились белые эмалированные чайники, за ними ездили в Ленинград. Эту всю посуду купили. Она отечественного производства, но её не было в продаже. Бывала эмалированная, но она бывала тёмная, ужасная. А тут чайники такого современного дизайна, красота необыкновенная.

Город гудел. Торжественное заседание проходило в ДК им. Ленина. Там ещё была книжная ярмарка. Там я оторвалась, там был страшенный дефицит! А тоже не просто пришла и купила. После окончания института Татьяна Шпеер в школу не смогла устроиться, её родители устроить не смогли, и она работала в ДК Ленина. Она мне сама не могла назвать эту должность, кем она работала: то ли секретарём директора ДК, тогда директором там была такая женщина… не буду ничего говорить… но она тоже дружила со Шпеерами. И вот Татьяну взяли именно по блату. Она мне билет устроила входной на эту ярмарку. Она там могла подойти сказать: «Дай мне вот там снизу, или вот там, моя подруга сейчас подойдёт…» Вот так можно было купить.

Книги выставляли книжные торговые базы. Но опять же не только коломенский книготорг, но и московский.

За детективы мужики дрались

У нас есть несколько фотографий, где мы видим книжную ярмарку здесь у Ленина, на площади Двух Революций.

Это не ярмарка. Я помню эти фотографии. Это была выездная торговля. Интересная была система: дефицитные книги они не продавали, они лежали у них под прилавком. То, что лежало на прилавке, никто не брал. Выезжая вот так, они организовывали торговлю с нагрузкой: дефицитная книга, а к ней стопочка всякого хлама. На фотографии это не видно, но я-то знаю, я-то ходила туда постоянно.

То есть это тоже базы книжные?

Это от магазина, который рядышком, судя по лицу продавщицы, по-моему. А ещё – это было поинтереснее – выездную торговлю организовывал книжный магазин напротив, на той стороне, книжный магазин подписных изданий.

Это по Октябрьской Революции?

Да. Он прямо напротив этого здания. Что там сейчас, я не знаю: я иду, я не смотрю по сторонам, меня это бьёт просто, не могу видеть… Вот тот же книжный магазин – он тоже книжный, но во что его превратили!.. Я не могу видеть то, что под вами! Пусть это был простенький продовольственный магазин, но там был порядок. Кто-то говорит: «Ой, там была алкашня». Ничего подобного! Там следили, если алкоголики собирались, то они во дворе собирались, это было известно, они тут не тусовались. Если появлялся в зале кто-то пьяный, его быстренько выводили, поэтому тут был порядок. Еда была простая, но в то же время выбрасывали дефицит. И оформлено было хорошо, чисто. А что тут сейчас? Я не могу смотреть на гастроном…

Про этот книжный развал. Это в выходные?

Нет, это как раз по будним дням, как правило, в конце месяца. Вся торговля отчитывалась о товарообороте в последний день месяца. И когда я, уже повзрослев, это поняла, я старалась даже с работы отпроситься в последний день (а у меня всегда хорошие отношения с начальством были в Пановской школе, я была хорошим учителем, мне всегда шли навстречу): «А можно я, предположим, приеду в конце дня?» – «Договорись с учителями, чтобы тебя заменили».

Я знала, в каких магазинах всегда будет какой-то дефицит. Я к 9 часам, к открытию приезжала в город из Голутвина, и можно было ухватить. В первую очередь я бежала в обувной магазин. Он был у нас там, где сейчас «Ткани», на Красногвардейской. Там обуви всегда было очень много в подсобке, но на витринах там стояла что-то ужасное. Но в последний день месяца они выбрасывали дефицит. Туда влетаешь и к своему размеру хватаешь одно, другое, третье, садишься мерить. Естественно, я с собой брала деньги в эти дни. В принципе, у меня всегда была хорошая обувь, всегда импортная, и пока она была только кожаная, я носила только кожаную обувь. И в Москву я так же ездила – к открытию.

Если мне не нужна была обувь, я бежала к Ханзелю, это был уже «Янтарь», в отдел верхней одежды. Трикотаж. Выбрасывали импорт, которого в Коломне десятилетиями не видели.

Так вот я покупала, так вот одевалась. Потом, затарившись, домой уже некогда ехать, я с сумкой или сумками еду на работу.

И с книгами было так же. Но они упрямые настолько: они никогда дефицитную книгу не выложат просто, только с нагрузкой.

В 1977 году утром здесь была ярмарка. Да, вот этот магазин устроил ярмарку. Была хорошая торговля, конечно, дефицит они выложили. Но одновременно с этим в этот же день с утра была книжная ярмарка в парке Мира. Мама туда ходила.

Что в то время из книг было дефицитом?

И классика, и уже тогда издавали Пастернака. Подписные издания. Конечно, детективы зарубежные. Зарубежные детективы ― у прилавка была драка. Мама рассказывала: «Я хотела тебе там какой-то купить, да я думала, меня убьют». Мужики дрались. Не потому, что они любители, а потому что спекулировали. Я знаю, кто конкретно дрался. Они вот это всё доставали, потом продавали. Было место, где торговля шла из-под полы. Если книга стоила 5 рублей (зарубежная, в переплёте) – в лучшем случае за тридцатку продавали, а то и за 50 рублей. И люди покупали.

А что это за место такое было?

Не скажу, даже сейчас. Потом, когда голутвинский рынок построили, там уже шла такая торговля книгами спекулятивная.

Типа «блохи»? С какого времени?

Да. С 1980-х. В 1990-е пышным цветом всё расцвело.

Юлиан развлекал очереди за хлебом

Поделитесь ещё каким-нибудь воспоминанием из 1980-х, 1990-х? Тогда уже время было тяжёлое…

Какое время вы называете тяжёлым?

С перестройки, наверное, брожение происходило.

А что происходило? Честно говоря, не знаю. Как я жила с 1980-х. У меня была куча учеников. Я работаю в Павловской школе, домой добираюсь к четырём часам. В магазине купить поесть уже готовить некогда, и приходят ученики нон-стопом.

Они приходили к вам?

Да, и до самого вечера. Наташа уходила к бабушке, потому что у нас одна комната. Муж шёл к родителям. Вечером приходили, все собирались.

Получается, вы учеников брали в будни, не в выходные?

Но некоторые упрашивали по выходным. По одному в выходной у меня бывали.

Сколько у вас максимальное количество учеников было одновременно?

Можно я не скажу? Никак жизнь не была устроена. Это была нечеловеческая нагрузка. Скажу вам так: да, зарабатывала какие-то деньги, я брала мало. Вузовский преподаватель брал за час 10 рублей, некоторые 20. Я брала 2 рубля, но тем не менее зарабатывала. Это было подспорье. Ездила в Москву за продуктами. У учителей ведь был порядок, а, может быть, сейчас так: один день в неделю методический. Иногда нас занимали тоже в этот день: какая-то учёба методическая, где-то что-то, но не каждую неделю. Когда выпадал этот свободный методический день, я прямо с первой электричкой ехала в Москву. Разные магазины, и пром- и продтоварные, закупалась каждую неделю.

Тут после четырёх в магазин придёшь, что купишь? Колоссальные очереди. Я даже за хлебом в очередях диких стояла. В 1980-е годы я ходила в магазин близлежащий к моему дому, там под вечер всегда привозили свежий хлеб. Если я не занята, если у меня этот вечер свободный, я в 5 часов иду за хлебом. Редко, если его привезли. Если нет – стоишь ждёшь. Не я одна. Собирается 10-50 человек, ждём, когда привезут хлеб. Магазин работал до 7 часов. В 7 часов нас выгоняют ― народ ропщет. Какие были деловые тётки ― к заведующей: «Звони, едет машина или нет». «Едет, едет. Ладно, оставайтесь. Но чтобы никто не вошёл». Они запирали дверь, толпа ждала хлеб, иногда до 8, иногда до полдевятого толпа стояла, чтобы купить свежий хлеб.

Вам, наверное, это дико слышать, а мы вот так жили. Смешной эпизод с ожиданием хлеба. В соседнем со мной доме жил певец Юлиан. Он мальчиком тогда был, он ровесник моей Наташи. В 1980-е он в начальной школе учился. Его мама всегда отправляла за хлебом одного. Даже если уже дверь заперли, его впускали. Он был такой красивенький мальчик. Если мы ждём долго, он нам устраивал концерт, он пел, скрашивал наше тягостное ожидание. Так мы жили.

Не каждый день этот хлеб, конечно, покупался, не каждый день стояла. Иногда муж по дороге купит. Но хотелось свежий хороший хлеб.

Распад СССР как вы переживали?

Я была рада. Больше ничего не скажу.

Но, наверное, вы были как бы не в большинстве? Окружение что думало про это?

Что касается моих коллег по школе, там 50 на 50. Так я старалась с людьми на эту тему не говорить, как сейчас стараюсь на эту тему не разговаривать, так и тогда.

Моё отношение я высказала. И скажу ещё одно: я ненавидела коммунистов. Лютой ненавистью. Хотя у меня и папа, и мама были партийными. Но к рядовым коммунистам это, конечно, не относилось. Всё. Больше ничего не скажу.

Рассказчик: Игорь Андреевич Радищев.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 марта 2023 года.

Дорогой Игорь, спасибо, что ты пришёл сегодня к нам, чтоб рассказать немного о своей жизни. Я должна предупредить тех, кто будет смотреть это видео, что мы с тобой на ты, это обоюдно, чтобы никого это не смущало. Прошу тебя представиться.

Зовут меня Радищев Игорь Андреевич. Творческий псевдоним у меня Лука Безумный.

Где, когда ты родился? Расскажи о каких-то обстоятельствах, которые помнишь ты или рассказывала твоя семья, связанных с моментом твоего рождения.

Когда я пытаюсь вспомнить максимально самое раннее своё прошлое, есть эффект ложной памяти, но я не уверен: этот эффект срабатывает или я действительно помню. Но я чётко представляю, как я плавал в чём-то, прежде чем выйти на белый свет. Это впечатление всю жизнь с собой несу, мне кажется, я действительно это помню.

Родился я в семье учителей. Хочется сказать слово «бедной». Я так воспитан, для нас всегда бедность считалась не порок. Немножко другие были люди, другое воспитание совсем. И мама и папа были учителя, педагоги. Папа ― известный человек, краевед, работал всю свою жизнь в Доме пионеров коломенском, у него была одна печать в трудовой книжке. Он с 1911 года. Он одногодка таким людям как Аркадий Райкин, Черненко…

Я родился 4 июня 1957 года. Папе уже было где-то под 50, когда он произвёл меня на свет. Папа воевал. У него военная история очень сложная: он был контужен, он был и партизаном, он был и в концлагере в Резекне в Латвии, из которого сбежал. Это целая долгая история, достойная отдельной книги. В книге о моём отце это указано.

Через папины руки прошли очень много людей, которые потом стали и учёными, и актёрами, обрели всевозможные специальности и профессии. Папа преподавал в Доме пионеров и вёл несколько кружков: он и музыке людей обучал, и вокалу, и был краеведческий литературный кружок. Гороно выделял деньги, и папа каждый год организовывал экспедиции по литературным местам СССР. Он приучал меня к «диким» походам.

Фонтанирующий монстр

Впервые я пошёл работать, когда мне шёл седьмой год ― это 1966 год. Папа как-то умудрился договориться с Гороно, чтобы меня оформили как садовника при Доме пионеров. Мой родной дом в двух кварталах от него: перекрёсток улицы Труда, которая сегодня называется Яна Грунта, и улицы Лёвшина. Там легко определить – висит мемориальная доска моему папе. Жили мы на втором этаже, над противоположным углом. Я должен был вставать рано-рано утром – а был я слабеньким ребёнком, – пройти два квартала, там был такой сарайчик (я успел его сфотографировать, его уже нет, он в последние время интересно выглядел: вросший в землю наполовину). Я подходил, вспоминал, как я должен был открыть дверь, которая вросла потом в землю за последние полвека, достать ключ, открыть амбарный звонок, залезть туда. Самое тяжёлое было вытащить толстенный резиновый шланг. До сих пор удивляюсь, как у меня хватало силёнок, чтобы вытащить, куда-то подсоединить, протащить аж до фасада здания (это улица Пионерская, дом 2) и включить. Я еле удерживал в руках этого фонтанирующего монстра, удава. Не сколько я им, а он мною управлял, брызгал водой, сильный напор. Я поливал клумбы с цветами перед Домом пионеров. Я падал, спотыкался, в землю, залитую водой… Это была настоящая борьба, как у Лаокоона и его сыновей ― я постоянно вспоминал эту скульптуру Микеланджело. Я с огромным трудом затаскивал этого удава обратно в его логово. Потом шёл с трясущимся коленками до колонки у бывшего колбасного завода (к сожалению, её тоже уже нет), с себя смывал грязь и пот, чтобы не пугать людей по дороге домой. И шёл домой. Спустя месяц я с огромной гордостью из папиных рук получил красный советский червонец! Папа приучал к физическому труду, не бояться его. Хоть Гороно какие-то деньги выделял, но всё равно папа организовывал прополки полей, чтобы люди чувствовали прелесть заработанных самостоятельно денег, своих. Я ему за это благодарен. У меня на всю жизнь осталось огромное уважение к людям физического труда.

Расскажи про маму.

Мама была моложе папы на 17 лет. Они познакомились, когда мама ходила в хор к папе в Дом пионеров. Папа стал за мамой ухаживать. Потом я появился. Появился я в здании (не помню, что там изначально располагалось, но на протяжении периода советской власти, я помню, было глазное отделение, но родители мне сказали, что там был роддом, где я родился) напротив Боткинской больницы, сейчас там Кортекс-центр какой-то, одноэтажный дом. Это Комсомольская улица. Кстати, там снимались фильмы «Бриллианты для диктатуры пролетариата» и «Честный, умный, неженатый», этот дом исполняет роль школы, в которой учился главный персонаж Льва Георгиевича Прыгунова – вот эта сцена, когда уборщица не пускает его туда.

«Свободу Алжиру!» потребовал с горшка

Расскажи про детство, как оно проходило, истории яркие?

Очень сложно – и детство, и тем более юность. Я был с самого раннего детства заморочен. Был юным натуралистом. У нас был такой журнал «Юный натуралист», я был подписчиком, переписывался с редактором этого журнала. Я помню, мне пришло письмо от самого Александра Згуриди, это замечательный режиссёр. Он снял один художественный фильм – «Следопыт», –  но у него было много документальных фильмов. Я был юным натуралистом. И хорошо я учился до четвёртого класса, был паинькой, правильный, оценочки… Потом я настолько увлёкся природой, и папа мне подарил книгу «Лесная газета» Виталия Бианки, которую многие люди моего возраста помнят. Я запал на поиски следов животных в лесах. Что я творил? Я прогуливал в наглую! Но я не курил «бычки», как было принято, в кустах недалеко от школы, как было принято. Я брал «Лесную газету» под мышку, садился в электричку и приезжал в ближайшие леса. Я мог доехать до Конева Бора, до Хорошова. Любил зимой ходить в лес. Я помню, как проваливался с головой в снега, не знаю, как оттуда вылезал. Это было довольно рискованно!

Тебе было лет 10-11?

Да. Я изучал следы. Мне очень нравилось! У нас лосей было больше. Я помню времена, когда лосей можно было увидеть из автобуса по дороге в Москву, и даже с электрички. Они заходили в деревни. Сейчас тоже вроде немало, приходится видеть. Я много очень знал. Мог определить по шишечке на снегу, кто её шелудил ― белочка или птичка. Неимоверно радовался звериным какашкам, которые видел на снегу, я их брал, определял, чьи они, кабаньи… О следах Бианки писал в книге, там были рисунки, я открывал книгу, сравнивал, в одной руке какашки, в другой книга… Получал жуткое удовольствие!

Так проходило детство. Но были не очень понятные мне моменты. Всю жизнь живу с возмущением, которое я испытавал. Так получилось, что я совсем рано научился читать. Не могу точно сказать, когда: может, 4 года было… Я помню яркие моменты, родители любили напоминать, когда я в первый раз прочитал заглавие статьи в газете. Это было довольно забавно. Я сидел на горшке, под ногами у меня была газета. В то время были проблемы с Алжиром, любили писать в газетах: Алжир, Алжир, Алжир… Было по модам: то ЮАР, то Алжир… Впервые я прочитал надпись «Свободу Алжиру». И я её прокричал. Родители просто впали в какое-то счастливое безумие, прибежали счастливые. Я это повторял, даже соседей они звали – это было большое событие в моей семье. Потом я стал читать как взрослый. Что интересно, у меня не было переходного периода, когда надо растягивая гласные, талдычить что-то типа «Мама мыла раму». Когда я пришёл в школу в первый класс, я пришёл будучи читающим по-взрослому, даже с выражением, даже, я бы сказал, художественно, а не просто протокольным голосом. Никогда не забуду, как меня наказывали в школе за то, что я читал не по слогам. Было задание читать «мама мыла рамы», всё это расписывать в тетради и читать. Я не мог, я считал ниже своего детского достоинства что ли слова коверкать, я читал нормально. За это меня наказывали! Самым жестоким наказанием было, когда меня отводили к маме, которая преподавала через стенку, рядом, в одном из классов. Меня туда приводили и стыдили, как было положено раньше. По Макаренко что ли, они объясняли, по Сухомлинскому, не помню, но надо было обязательно человека стыдить.

У тебя возникало чувство стыда?

У меня больше чувство негодования и непонимания возникало. Я был слабым ребёнком, и когда я долго стоял в углу, мне могло стать плохо. Слабым, дохленьким был, потому что, когда я родился, мы жили в однокомнатной квартире: я, мама, папа, братишка, и там были какие-то ширмочки, там было темно, очень много книг, пыли и всё остальное. Мама со мной намыкалась очень много. У меня даже в Коломне был (к сожалению, скончался) молочный брат Игорёк: он ― сын женщины, чьё молоко меня, в общем-то, спасало. Потому что у меня были и кризисные моменты, что я уже совсем отходил, был, как говорят, синенький – не хватало молока. Но всё-таки выжил из такой ситуации.

Свежие новости с базара

Расскажи про разные твои дворовые приключения и про компанию свою. С кем ты дружил во дворе? Кто были эти ребята ― это твои одноклассники или это просто по двору?

В юном возрасте свойственно людям пример брать, кумирство какое-то. Всё это было, естественно, и эти люди были, с которых хотелось брать пример во всём, даже какую бы глупость они ни сморозили. Так мы, дети, почему-то устроены. Меня это тоже не миновало, такая участь.

В моём дворе жили… не знаю, как сказать… не было такой компании сплочённой, как одна команда. Каждый был сам по себе. Просто, поскольку мы жили в одном доме, иногда вместе играли в футбол или в другие какие-то игры. Но когда я стал подрастать, я стал превращаться в уличного пацана. У меня жизнь раздвоилась на две ипостаси. Одна жизнь,  – я был сынком своих родителей, интеллигентов, учителей, я послушный сынок, который с удовольствием слушал их рассказы о жизни, с удовольствием я слушал, когда папа мне читал что-то, я очень это любил. В дальнейшем это и послужило моему увлечению художественным чтением, потому что я даже помню, как я маленький лежал на диванчике, папа мне читает, его голос, и я не только наслаждался содержанием этого произведения, которое папа читал (могли бы сказки, легенды разных народов), я помню, что я думал при этом! А думал я, что как хорошо стать взрослым, хотя бы ради того, чтобы научиться так читать, как мой папа. Что потом и случилось. Я очень люблю читать, мне это даётся легко, мне даётся легко голос за кадром, и мне это просто нравится.

В каких ситуациях это чтение вслух было? Это вечером или в выходные дни?

Это действо было просто нормально, если родитель берёт книгу и начинает читать, никто не обращает внимание на часы, когда это происходит. Нет, это абсолютно произвольно. Но это всегда было желаемо. По крайней мере, с моей стороны – это точно. Такая у меня была одна ипостась – такого ребёночка, у которого дома живут разные зверушки, помешанного на природе, на животных и слушающего сказки.

Другая ипостась ― это уличный пацан, какой-то бродяга, который уходит на улицу, стоит родителям только уйти на работу. Они учителя, они уходят на работу. Я, волей-неволей, оказываюсь предоставленным самому себе, и мы с моим другом, с Сашкой из моего дома, мы просто ходили и шлялись. Коломна, правда, была другой, она была насыщена персонажами. Всегда были какие-то звуки на каждой улице. Не было такого как сейчас: по Посаду пройти средь бела дня, в хороший день, порой идёшь (тебя тянет, естественно, в родные места, корни-то, это нормальное явление), но я не перестаю удивляться, как можно в светлый день идти – и тишина, никого не встретишь. Такого не было никогда. Всегда были какие-то звуки. Где-то свадьба, играет гармошка, шумят дети. Где-то муж гоняет жену, какие-то вопли там. А тут вдруг «бабац» – какие-то удары там, барабаны эти, тарелки – хоронят: это жуткая процедура, но тоже было тогда частое явление, потому что людей так хоронили, не по-тихому, как сейчас, а на улице, надо было вынести из дома, пронести квартал, два и только потом поставить в грузовик этот гроб. И это тоже было относительно нормальным для нас явлением, не очень приятным, конечно, для созерцания.

И много-много разных запоминающихся персонажей. Я помню, когда не было телевизоров, нам всё заменял базар, единственный в Коломне базар. Я говорю, не рынок именно ― слово «рынок» мы не знали, оно не использовалось. У нас был базар, и находился он рядом с моим домом, где сейчас находится на улице Яна Грунта авторынок. На этом базаре для нас было всё: и театр, и кино, и информацию основную мы черпали там, и свежие новости. Мы там проводили время, оно летело быстро: мы могли там проторчать буквально полдня, чем-то занимаясь. Мы находили для себя всегда какие-то занятия! Было очень интересно наблюдать, например, в одном углу там тусовались голубятники. Голубятники, как известно, это определённый контингент. Мы там часто были свидетелями каких-то разборок, вплоть до поножовщины даже. Такой своего рода детектив мы там наблюдали, вестерн, боевик.

Кроме голубей там продавали всевозможных животных: и поросят, и козлят. Причём мои соседи купили, я помню, козлёнка за 3 рубля. Представляете?! Они его держали во дворе в тёплый сезон, и свинок покупали. Там был отдельный павильон аквариумистов, где были рыбки. Там хомячков тоже, кстати, продавали разных. Отдельная такая тусовка была птичья: там птицы, то есть куры, утки.

Они были разные с голубятниками?

Да. Голубятники всегда обособленно держались, и сейчас тоже. Это люди, которые только между собой друг друга хорошо понимают. И они ловят тоже какой-то кайф от этого, они такой специфический народ.

Первопоходцы во хмелю

Что ещё продавали на рынке?

На рынке были такие ряды типичные деревянные, с навесами, двойные ― с одной стороны, с другой. Люди там продавали солёности всевозможные. Солёности, где можно было даже подкормиться, потому что мы там идём, мы уже примелькались, наши физиономии, и какие тётушки-сердобольные: одна огурчики нам даст, другая кусок капустки квашеной, редисочки. Зимой там продавали ёршиков, выловленных из Москвы-реки. Я помню, маленькие ёршики, это удивительная рыбка, она даёт удивительный аромат, уха очень вкусная из них. Мама иногда покупала. Мочёные яблоки запомнились.

Летом, наверное, зелень, овощи? Потому что в Коломне были огороды, сады.

Да, во многих дворах. За последние полвека с ужасом замечаешь, как изменилась природа, как изменилась земля. Там, где была трава, там сейчас асфальт или голая земля. А ведь раньше, я помню, когда ежегодно в городе проводились такие конкурсы по озеленению, на самый зелёный двор в городе.

Сейчас тоже есть такое, «Красота своими руками» называется.

Я помню прекрасно, когда наш двор занял второе место по городу. Первое место занял двор где-то в Парковом проезде, а наш ― второе. Сейчас туда приди ― там ничего не осталось от растений. Зелени было столько много! Во-первых, там было несколько яблонь, причём замечательных сортов: пепин шафранный, душистые такие, шикарные, штрифель. Во дворе прямо непосредственно. Кроме того, там были заросли хмеля настоящего!

Хмель специально подсаживали, культивировали или он сам по себе?

Не знаю, кто его сажал. Он был распространён вообще во дворах. Дикий виноград увивал целые беседки. Мы играли в каких-то первопроходцев, и в хмель прыгали просто, там такая гигантская перина была, а под ним мы сооружали какие-то шалашики, и было очень клёво.

Платье с кринолином

У вас же ещё беседка была во дворе.

Немножко страшные воспоминания. Беседка была очень живописная. Она вся была увита хмелем и плющом. В беседке стояла скамейка – широкая такая, из реечек, где любые посидеть старушки. Мы все друг друга знали. Дом двухэтажный. Я никогда не забуду двух старушек ― родных сестёр, у них была фамилия Слефогт, очень сложная, но мы, русские люди коренные, их называли просто Слепок, нам почему-то легче было. Имена не помню, к сожалению. Может, кто-нибудь, дай Бог, помнит. Вообще, наш этот дом потом стали называть то ли бабкин, то ли старушечий – потому что много было именно старушек. И мне эти две сестры запомнились тем, что они были абсолютно неискренние, они были замкнутые, никто не слышал от них громкого голоса даже. Они всегда шептались между собой. Кем они были, никому не было известно, что у них было за прошлое, как они здесь оказались?.. Но одна из них раз в году доставала из своего сундука настоящее платье с кринолином. Представьте себе: не из музея, не бутафорское, не из театрального реквизита, а самое настоящее, с крионолином. Она в нём когда шла по коридору, то платье задевало обе стены этого нашего коридора. И она спускалась вниз и сидела в этой беседке в один и тот же день раз в году. И людям оставалось только… Я не думаю, что она кому-то открывала душу, я думаю, что люди больше придумали, но была такая легенда среди нас, среди её соседей ходила, что якобы это платье ей навевает воспоминания о какой-то несчастной сильной любви, и она его надевает и выходит, садится в эту беседочку и предаётся своим воспоминаниям. Они были такие худенькие, седые, типичные такие старушки.

Был такой случай, я уже стал отпетым хулиганом, ну, по крайней мере, в отсутствие родителей. Я не знал, что мне натворить, и где-то мы с другом надыбали большую трёхлитровую жестяную банку с краской, по-моему, спёрли из школы, из прихожей школы, мне так сдаётся (или тогда ещё, по-моему, там был пединститут). И что я сделал? Я взял и тщательно измазал эту скамейку, то есть я прямо из банки вылил таким слоем эту половую краску. Она была типичного такого цвета, ярко-коричневого. Зачем это сделал? Я сам не знал, просто захотелось похулиганить.

И тут оказалось, что это именно тот день, когда эта старушка в этом платье должна выйти и посидеть в этой беседочке. И я с ужасом вижу, как она выходит из подъезда в кринолиновом платье и направляется в эту беседку. И весь побелевший, я побежал домой, то есть на второй этаж в угловую квартиру, мы тогда уже жили не в однокомнатной, а в двухкомнатной (соседи, профессор Ефремцев, переехали – уже построили пединститут, построили дома для учителя на улице Карла Либкнехта, и мы договорились, переехали в двухкомнатную). Я вбежал, стою, не знаю, что мне делать. Вдруг слышу, как стали собираться все старушки моего дома и возмущённо что-то выкрикивать: «Где он? А я его видела, он домой побежал». Я с ужасом слышу, как они всё ближе, ближе, ближе. «Он дома, пошли, сейчас ему зададим». Я помню, как прыгнул на подоконник, открыл окно, а напротив окна рос такой американский клён. Когда они уже совсем близко, я слышу их голоса, уже вот войдут в дверь, я решил прыгнуть и руками и ухватиться как Тарзан за ветку. Я за неё ухватился и вместе с ней полетел вниз. Но получилось так, что ни одной царапины у меня не было. Мало того, я упал ногами на стёкла – там старые рамы со стёклами лежали – они наоборот послужили таким амортизатором. Мне не было ничего. Я встал и куда-то убежал от этих бабушек.

Потом что было? Досталось?

Финал был, наверное, типичным. Я получил от родителей то, что положено было. Папа меня никогда пальцем не тронул, за всю жизнь. Но были моменты, когда я думал, что лучше бы побил. Папа умел сказать так, что пробирало просто до костей, мороз по коже. Папа был мастером слова, пафосным человеком. Это было для меня очень страшно.

Папа осуществлял процедуру наказания?

Папа больше. Мама в себе держала возмущение.

Нога под грузовиком

Вернёмся на рынок. Много интересных персонажей ты встречал. О каких—то ты расскажешь?

Но по дороге на рынок от нашего дома было знаменитейшее место Саха ― так в народе назывался Дом приезжих или Дом крестьянина. На перекрёстке Левшина и Яна Грунта, по диагонали от моего дома. Новое здание красно-кирпичное сейчас вместо него. Типичный Дом приезжих из чего состоял: на первом этаже там было что-то вроде трактира, проходная пивнуха, заходи любой. Пиво ― самое плохое в городе, естественно, и как-то портвейн в разлив. Следующее помещение ― столовая, самая низкопробная, сошедшая со страниц журнала «Крокодил», с жуткой пищей. На втором этаже была самая ужасная в Коломне гостиница. Там были номера, как все люди говорили, с нестиранными простынями, с крысами, тараканами и клопами. Там можно было очень хорошо подзарядиться «фольклором», что мы и делали.

Как вы могли туда попадать?

Туда любой мог зайти, не было никаких ограничений. Мы заходили и смотрели, слушали, впитывали в себя. Не забыть одного мужика, который спорил на то, что он ногу подставит под грузовик и ему ничего не будет. Машин тогда было мало. Дело в том, что у него был деревянный протез, но ходил он неплохо, протез за штанами не видно. Он был беспробудный алкаш, заключал пари – выискивал приезжего человека, подходил и говорил: «Поспорим, я ногу подставлю, грузовик проедет по ноге, и мне ничего не будет». Тот, естественно, как любой здравомыслящий человек: «Врёшь ты по пьяни, болтаешь непонятно что». «Я серьёзно говорю. Давай спорить!» ― «Ну давай!» Он заводил человека, и они спорили на бутылку водки или ещё на что-то. Что он делал: ехал грузовик, он прыгал как-то очень ловко, на задницу падал, одну ногу подгибал, а вторая попадала под колесо грузовика. Грузовик проезжал – он спокойно вставал, отряхивал штаны: «Ну, чего?! Давай, угощай, проиграл!». Так он пил, на такие деньги, и напивался довольно часто.

Кто были эти приезжие?

Командировочные. Город был заводской, работали заводы, фабрики, много разных предприятий. Было много командировочных на Коломзавод, механический, Вторчермет – много же было предприятий, на каждой улице было ПНК или СМУ. Чтобы тебе, например, взять опилок для животного, не стоило никакого труда: заходишь в первый попавшийся «шараш-монтаж», у дяди Пети-плотника спросишь мешок два, хоть десять – бери ради бога, никто слова не скажет.

Это 1950-е, 1960-е?

1960-е.

Тётка Температура и мужик с пикой

Это место называется Саха? Почему?

Не знаю. Никто не знает. Народ так окрестил. Место было знаковое довольно в Старой Коломне. Когда Саху проходишь, идти по улице Труда вверх, то с левой стороны, где авторынок, там был большой базар. У входа в базар были очень интересные персонажи. Они всегда стояли на своих местах или сидели. Там была такая тётка Температура. Никто не знает, почему её так назвали. Это была огромная женщина, килограмм 200, наверное, она сидела на ящиках, продавал исключительно дрожжи (видать, у неё была где-то лазейка, на хлебозаводе или где…). Она была ужасная: волосатые бородавки, усы… Не хочу описывать подробности, страшная, большая, огромная.

Ещё стоял в шинели времён гражданской войны очень странный на вид человек, у него была эта шинель и старая, поношенная, грязная папаха. Он был очень неухоженный, он продавал – на ящике газетка – лампочки. Говорили, что он выковыривал их на Вторчермете. А раньше многие ходили туда, и у нас периодически были обязательные мероприятия там побывать. Там был свободный вход, и там можно было найти что угодно. Мы там и танки видели, и торпеды настоящие, могли посмотреть, из чего они состоят. Бог знает чего находили! Вот он, видать, там наковыривал эти лампочки, и что интересно: все они были перегоревшие. Лампочки для китайских фонариков. Раньше не было диодных как сейчас, а были исключительно китайские, кстати, они хорошего качества. Вообще китайский товар был замечательный: у нас в продаже были китайские фонарики, термосы очень надёжные, крепкие, разного размера, и полотенца. У меня ощущение, что я всю жизнь вытирался одним полотенцем – с попугайчиками махровым полотенцем, насколько долго они служили, удивительно!

Этот мужичок продавал лампочки. Если человек возмущённый, не дай бог, приходил предъявить претензии, он не церемонился. Я один раз наблюдал, как один мужчина подошёл, стал ему выговаривать, а тот вынимает из-за пазухи огромную ржавую пику, ножик. А глаза у него были белого цвета, как у мёртвой рыбы… И он стал говорить ему угрозы. Все разбежались, кто был вокруг, никого не осталось.

Была одна интересная бабка. Кинотеатр «Юность», тоже на улице Яна Грунта, на улице Труда. Бабка была попрошайкой. Когда она наскребала на билет в кино, она ходила на последние ряды. Её знала вся Старая Коломна, в лицо её знали все, типичная бабулька, нос картошкой. Когда она говорила что-то, чувствовалось, что у неё нет никаких ограничений, она просто не знает, что это такое – говорила всё подряд и как угодно. Что касается мата, матерных слов у неё было больше, чем обычных. Её увлечением было сесть на последние ряды, щёлкать семечки и, если кино содержало моменты, когда молодые люди… не то, что целовались, а он её обнял – начинался громкий поток мата с оскорблением в адрес этой парочки, как будто они занимались ужасным развратом. Она, плюя семечки, кричала, а люди смеялись не над происходящим на экране, а над реакцией бабки, которая отжигает на последних рядах.

Костюм от Ханзеля

Про Ханзеля расскажи, что помнишь.

Александр Львович Ханзель был коломенский немец, очень уважаемый и порядочный человек. Он был директором магазина «Янтарь», он так позже стал называться, а был «магазин Ханзеля».

Это народное название?

«У Ханзеля». Сейчас мало кто помнит, а я помню поколение старых людей, которые только так и называли – «У Ханзеля». Даже когда уже магазин «Янтарём» назывался. Ханзель имел дом в Песках, приезжал в Коломну на работу. Моего отца знали все, потому что единственное культурное заведение в Коломне, через него практически весь город прошёл. Александр Львович всегда останавливался, они беседовали с моим папой.

Я помню, как папа мне рассказал маленький момент из общения с Александром Львовичем. Где-то рядом с магазином Ханзеля на нашей родной улице они беседуют. «И он, – говорил папа, – так посмотрел на мой латаный пиджачишко… у него заплатки уже были на локтях…» Папа получал довольно скромно как педагог. Ханзель пригласил моего отца на склад при магазине. И как отец мой ни смущался, он просто заставил: «Андрей, давай тебе выберем пиджачок. Это не дело. Я тебе оформлю долгосрочный кредит». Рассрочка беспроцентная. Такие были люди (так называется моя рубрика во Вконтакте)!

Пиджак предназначался для папы?

Да. Не только пиджак – костюм подобрал. Был такой приятный момент.

Человек в бронзе

С Зайцевым папа был знаком, с известным лётчиком. Ему же уже при жизни поставили памятник. Василий Александрович грешил иногда: потихонечку завернуть к себе бронзовому (на его месте, я думаю, многим из нас было бы приятно посмотреть на себя в бронзе!).

У нас с папой была прогулочная трасса от дома. Когда я был совсем маленьким, в одной руке у меня всегда был резиновый пингвин надувной, мой любимый, другой ручкой я держался за папу.

Мы с папой доходили до памятника Василию Александровичу, потом до фонтана, папа мне что-то интересное рассказывал, и мы разворачивались и шли домой. Была такая лёгкая прогулочка. Однажды, когда мы стояли прямо у памятника Василию Александровичу, со стороны улица Левшина (прямо напротив) идёт высокий человек в бежевом плаще, с седыми, зачёсанными назад волосами. Папа пафосно мне говорит: «Вот, сынок, смотри! Это лётчик, Герой Советского Союза!». Василий Александрович подошёл, что-то сказал. А я стоял, маленький, и смотрел, то на памятник, то на него. И у меня в голове что-то не может сработать, я не пойму, что происходит: человек в памятнике, значит, его уже не должно быть, а тут папа говорит, что вот он… Такая непоняточка забавная.

Известно было, зачем Зайцев приезжал в Коломну?

Он здесь жил. Его родной дом на улице Арбатская. Сейчас жива-здорова Людмила Васильевна. Она с моей мамой была хорошо знакома. Она проработала хирургом в восьмом кабинете горбольницы нашей всю свою достойную честную жизнь.

Зайцев, говорят, дружил с Василием Сталиным.

Не знаю. Я этим не занимался.

Сквер был полон шампиньонов

Какие ещё были истории, связанные со сквером Зайцева? Сразу появилось это название, как появился памятник?

Не знаю, потому что сколько себя помню, сквер Зайцева был.

То есть ты уже помнишь, когда там памятник стоял, фонтан. Сцена была, что-то подобное тому, что сейчас стоит сцена в сквере Зайцева?

Нет, ничего там подобного не было никогда. Просто были кусты сирени. Мы там собирали грибы – шампиньоны, помногу причём. Сквер был полон шампиньонов после летних дождей. Мы шли с корзинами и собирали грибы. Полные корзины шампиньонов! Наши мамы очень этому радовались, а иногда и мамы присоединялись.

Сейчас трудно в это поверить. Но природа изменилась – почва была другой. Поскольку я очень увлекался разными животными, козявками, я помню, что мне нравилось выйти во двор и для интереса ограничить пространство, взять метр на метр для себя пятачок земли, и собирать оттуда и изучать, что он содержит. На этом маленьком кусочке я мог собрать целый гербарий из разных трав и целую кучу набрать, целую баночку разных козявок. Настолько была богата наша флора и фауна.

У нас жили, например, чуть ли не в каждой луже тритоны. Сейчас их вообще не увидишь. Тритоны ― такая пресноводная ящерка, как саламандра. Они разные – такие гребенчатые, пёстрые и простые, такие голенькие. Можно было увидеть в лужах у нас больших жуков-плавунцов, причём здоровых, больших. Потому что они летят, им кажется, что это какой-то водоём, они могут просто упасть, и можно было в луже их находить.

Птиц было много. У нас были целые стаи щеглов, чижей, чижики, овсянки, малиновки. Намного больше, конечно, чем сейчас! Много лягушек. Я ходил лягушек ловил на Коломенку. Их очень много было! Я их изучал, их икринки, любил брать в руки, рассматривать, смотреть, когда иногда прогуливал уроки. Вдоль Коломенки ходил и разных земноводных собирал. А на этом месте сейчас уже ни травы, ничего ― просто голая земля или асфальт.

Про футбол и про кино

Сквер, который сейчас называется сквером Гагарина, ближе к кремлёвской стене, тоже появился тогда?

Там не было сквера. Там просто не было ничего, и мы там играли в футбол, у нас там было основное наше поле. Брат стоял в воротах, я был нападающий, и у меня был одиннадцатый номер. Почему? Потому что кумиром многих молодых людей в те годы был Джордж Бест из Северной Ирландии, футболист. Он чем прославился? Тем, что это первый футболист, который стал носить причёску а-ля «Битлз»: такой чуб, такие волосы… И когда он бежал, дамы просто млели: по полю бежал, эти волосы развевались… На новой майке, которую мне мама купила, я какой-то гуашью… сперва вырезал трафарет из ватмана, наложил «11». Эти цифры кистью намазал. Потом после футбола у меня всё это осталось на теле – тёмно-синие (или даже чернилами, не помню, но что-то ужасное там изобразил). Я пытался это число 11 нарисовать, даже когда-то краска уже стиралась, я по новой всё это рисовал, уже другой краской, более заметной. 11-й номер, Джордж Бест.

Когда сквер появился, где же вы играли в футбол, куда перенеслось ваше поле?

На место стройки. Это место на Житной площади, где сейчас находится карусель. Там была сначала стройка – долгострой пединститута. По какой причине это получился долгострой, я не знаю, кто может дать ответ на это. Но много-много лет там были эти катакомбы, там был уже нулевой цикл готов – мы бегали по подвалам, и часть первого этажа была выложена. Мы это всё добивали упорно. Потом уже всё это сравняли с землёй.

Но перед этой стройкой, если смотреть со стороны улицы Лёвшина, всё равно был промежуток, и нам хватало там поиграть в футбол. Там неплохое тоже было поле, мы там играли.

В кинотеатры ходили, это же были «Восток» и «Юность»?

Да. Сперва «Юность», «Восток» уже позже был построен. В кинотеатр как мы ходили? Придумали такой способ: люди выходят после сеанса не из парадного входа, а сбоку там открывались створки, и там такие тяжёлые драпри – такие занавески висели на входе. Когда люди заходили, мы в этот момент – мы же маленькие, худенькие были – против течения людей просачивались, чтобы нас не увидели уборщицы, смотрители. Мы умудрялись скрыться, потому что там всегда было темно, между дверьми и за этими занавесками. Когда люди выходили, смотрители закрывали двери. А мы-то уже внутри! Потом свет включали (мы спрятанные были, укрывшиеся), люди заходили, запускали людей, выключали свет, мы спокойно вылезали, куда-то садились и смотрели бесплатно кино.

Что-то помнишь из того, что смотрели?

Помню. Нельзя забыть, какой ажиотаж был, когда показывали фильм «Фантомас». У меня брат, он был посильнее меня, постарше на четыре года, он занимал очередь за билетами, представляете, с ночи, где-то с полуночи! Чтобы, когда кассы открывались утром, приобрести билеты на семью, маме, папе. Прекрасно помню! Огромное событие было, когда вообще любой зарубежный фильм у нас показывали. Когда уже пошли фильмы про Анжелику в исполнении Мишель Мерсье, это был просто бум!

Но в кинотеатре «Юность» очень скудный был репертуар. Уже заезженными были такие фильмы как «Мальчиш-Кибальчиш», и мы уже не хотели, но делать было нечего – и ходили, смотрели которой уже раз. Там какой-то «Ижорский батальон», что-то придумывали, как-то по-своему перековеркивали какие-то слова, уже пытались всё это срежиссировать по-своему. Чудили, короче.

Репертуар «Юности» и «Востока» отличались?

Да. У «Юности» был более заезженный, второплановый какой-то был такой кинотеатрик. В «Востоке» всё-таки в первую очередь показывались фильмы зарубежные. Потом пошли фильмы с Софи Лорен, Марчелло Мастроянни.

Выпивающий медведь в витрине

Расскажи, есть какие-то твои воспоминания, касающиеся именно вот этого дома, где мы сейчас находимся в Арткоммуналке?

Есть. Витрина прежде всего. Витрина всегда бросалась в глаза.

Витрина магазина?

Да, это самая интересная в Коломне была витрина, магазина «Огонёк». Там были три поросёнка в витрине. Но это было совсем давно, это я смутно помню. А потом уже там сидел плюшевый мишка, который как будто по-настоящему выпивал, какая-то жидкость, имитирующая вино, в лапах был сосок.

Это не бочонок, не мёд?

Нет, как будто сок, наверное, он рекламировал. Что-то красного цвета. Это в него вливалось, потом как-то это заполнялось…

Тебя в магазин отправляли как ребёнка за продуктами?

Меня, в основном, отправляли за хлебом в Морозово, бывший магазин «Урожайный». Там, где были часы, а сейчас там какая-то ресторация, это перекрёсток Яна Грунта и Октябрьской Революции. Конечно же, полбатона, как и все дети, я до дома доносил. Остальное сжёвывал.

Знал кого-то из этого дома, из этой квартиры?

Да, здесь жил одноклассник моего друга детства, с которым мы в одном доме жили, Сашки. Звали его Серёжа, сын Семёна Пасмана. Я Семёна внешность очень хорошо помню. А это был его сын Сергей. Но Сергей взял фамилию мамы – Харитонов, папа ― Пасман. Он потом уехал в другой город. Мы, дети, заходили звать гулять. Я помню: прихожая, велосипеды висели. Всё очень похоже.

Через чёрный ход, со двора заходили в эту квартиру или через парадную?

Отсюда, с улицы был вход, с площади.

Помнишь вот эту парадную?

Да, с фасада здания.

У «Водников» было всё на свете

Расскажи о магазинах. Какие тут ещё были старые в Коломне магазины, помимо «Трёх поросят»?

У Пятницких ворот очень хорошо помню, как продавали керосин. Эти ребята, которые там работают… ты прекрасно знаешь, там до сих пор ощущается запах керосина. Кирпич благоухает.

Расскажешь об обстановке. Это керосиновая лавка была?

Внутрь никто не заходил. Там было окошко, и люди подходили. У людей были сады. У нас тоже был сад на Озёрской ветке, сады Мира, как раньше называли, и всё лето мы там жили с братишкой и готовили еду на керосинках – медленно очень, слюнями исходили, пока там что-то приготовится. Иногда за керосином ходили, как и все люди. Были такие жестяные бутылочки на несколько литров. Мы подходили и со стороны Пятницких ворот, прямо с улицы, давали денежки, эту бутылку нам наполняли и протягивали, так что внутрь не заходили по этим делам. Такой был магазин. Был у нас очень милый магазинчик на улице Посадской, где кузня была Виктора Камаева, царство ему небесное. Магазин в народе звали «Макарка». Во ВКонтакте я эту тему как-то затронул, там люди помогли: моя одноклассница помогла, нашла источники, которые объясняют, рассказывают про Макарку – был такой, в честь которго… Всё это можно найти, если зайти ко мне, например, на страницу.

На улице Зайцева был ещё магазинчик…

Шикарнейший магазин! Его в народе просто называли «Водники». Это замечательный магазин! Я не знал человека, который бы о нём плохо отозвался. Потому что в небольшом помещении там было всё, кажется, всё можно было купить. Мы его очень любили! И хлеб, и утки, птицу, консервы, бакалею ― всё на свете.

Здесь через площадь тоже был магазин, с той стороны через площадь.

Магазины были интересные на Октябрьской Революции, от Грановитой башни до Маринкиной. Там был штучный магазин, хлебный был магазинчик, они располагались в частных строениях, домах. Я застал эти магазинчики. Здесь до сих пор магазин в здании, которое сохранилось очень хорошо, в районе остановки, которое видно отовсюду. Рядом, слева, была замечательная столовая от автоколонны. Она сравнительно недавно прекратила своё существование.

Здесь гастроном просуществовал много десятилетий, мне кажется, с довоенных времён был. Здесь ведь изначально торговая слобода была и торговые ряды, периметр вокруг колокольни и церкви – всё здесь были торговые ряды.

Грибы собирали на крыше собора

Расскажи о территории кремля во время детства, подросткового.

Детство прошло на развалинах кремля. Вид был очень неприглядный у всех церквей и колоколен. Даже Успенский собор, пятиглавка, как мы его называли, всегда была распахнута. Мы туда ходили, пацаны. Вид был ужасный. Я помню, как добивался остаток от шикарнейшего алтаря этого собора, алтарь был огромный, я помню фрески… Когда я принёс домой кусочек от этого алтаря, писанный золотом маленький, мазочек на нём, папа мне устроил такую взбучку – не в физическом смысле, а в моральном (это один из тех моментов, когда я подумал, что лучше бы побил). Он очень серьёзно мне вставил за это дело. Отбил любую охоту прикасаться к чему-то подобному.

На глазах происходило доразрушение известных мест. Что представляла шатровая колокольня? Тоже всё было нараспашку: заходи любой, поднимайся по винтовой лестнице до этой площадки. Там не всех досок хватало, бывало, что кто-то срывался, бывали и смертельные случаи. Я хорошо помню, когда известный коломенский художник Михаил Абакумов ― молодой рыжий паренёк, худощавый ― его можно было увидеть где угодно. Когда я был маленький, мы с папой поднимались на площадку, где сейчас колокола, на шатровую колокольню – а Миша стоит, очередной свой пейзаж пишет. Он тоже ходил в Дом пионеров, к папиному коллеге ― Николаю Николаевичу Бодрягину, это наш известный художник, который выпустил много замечательных художников, в том числе, Абакумова. Есть прекрасная книга о нём. Никаныч его все звали. Мы с ним хорошо дружили, останавливались, вспоминали те времена. Был удивительный человек.

Расскажи историю с Брусенским монастырём.

Кстати, есть фотографии с леском, который был на территории бывшего Брусенского монастыря. Там есть Крестовоздвиженский храм, сейчас он полностью отреставрирован, там башенки с куполами стоят на крыше. А для меня он остался в памяти: просто наверху перекрытия, там всё запущено, и небольшой лесок – колок, как говорят в народе, состоял из берёзы, бузины, клёна. Там просто как в лесу мы залезали, пробирались по балкам… И даже собирали там грибы! Дохленькие, хиленькие, но худо-бедно подберёзовики, свинушки. И собирали какие-то птичьи яйца – галичьи, голубиные…

Нансен и Хейердал как члены семьи

На территории Брусенского монастыря на протяжении всей истории монастыря существовал посёлок из 30 домов деревянных. Изначально были кельи для монахинь, в 1930-е годы монашки были репрессированы, здания потом перестраивались. Я помню прекрасно посёлок из 30 частных домов ― просто деревня в центре города, где были и друзья, и знакомые, и свои интересные персонажи. Маленькая деревня, очень мило было. Там жила семья Горяиновых: бабка, дед и их внучок. У деда красивое имя было – Фома Куприянович, бабушка Татьяна Ивановна, внук Сашка ― одноклассник моего родного брата. Мой папа иногда Сашку брал в экспедиции литературные, чтобы парень не болтался, он иногда привлекал наших друзей, знакомых, кого-то из одноклассников. Я порой отпрашивался у родителей, чтобы переночевать на сеновале у Горяновых. У них был сарай, и там шикарный сеновал с душистым сеном – для меня это был трудно объяснимый кайф. Мне давала мама одеяльце, подушечку, я вечером шёл довольный, представлял себя Робинзоном на острове, ловил кайф в этом сене, в этих травах ароматных травных, засыпал, и мне снились сны о путешествиях.

Ты один на сеновал шёл?

Один. Я же приучен к «дикому» туризму. Любимыми книгами моими были те, которые связаны с людьми, которые сделали себя сами, селфмейдмэн. Моими учителями были Джек Лондон, Тур Хейердал, Сетон-Томпсон, Фритьоф Нансен – такие люди были для меня как члены семьи. Они привили мне страсть именно к диким похода.

Отец организовывал путешествия, экспедиции по литературным местам. Эти экспедиции не предполагали «дикие» вылазки. Но какие-то зачатки у меня появились благодаря отцу, конечно, прежде всего. Он привил мне «щемящее чувство дороги», как раньше пели. Это наркотик – идти по неизвестному городу, месту, не зная, что тебя ждёт за поворотом! Это и есть наркотик, который тебя притягивает, от которого ты не можешь избавиться. Во мне это поселилось ещё тогда, когда я поливал клумбы, когда папа меня взял в первую большую экспедицию в 1966 году. Там у меня уже стали происходить свои завихрения в голове. Едва я оперился, стал самостоятельно куда-то вылезать.

Люди и аисты

Расскажи об экспедициях, которые папа организовывал. Какие-то особые истории помнятся? Куда вы отправлялись?

Экспедиции связаны с посещением большого количества городов. Папа вёл переписку с известными поэтами и писателями. Он с ними дружил. Папа придумал литературную карту СССР, карты литературных мест, где жили какие писатели, где их музеи существуют. Переписка шла, многих он знал. Если мы приезжали в Ясную Поляну, в толстовские места, папу там встречали очень хорошо, он обнимался с директорами, как со многими другими в других местах.

Папа дружил с известным литературоведом Ираклием Луарсабовичем Андрониковым, тот даже приезжал в Коломну, очень хорошо отзывался о моём отце, писал о нём.

Что рассказать? Большой кавказский поход. Он и украинский, и кавказский был, охватывал города Кавказа и Украины. У папы юность прошла на Украине, в городе Сватово. Наверное, мы все большие города объехали на Украине, включая западную Украину, я помню такие места, как Геремчик, Косов, Криворовня, Новожелатинное, Надворное, Нежин, Полтава, Тернополь. Мы были в музеях, в Каменеве были в музее Гайдара. Если мы были в Шепетовке, там дом-музей Островского. Мы были близ Диканьки, мы  знаем, что такое вечера на хуторе близ Диканьки – мы ночевали там. Не забыть эти запахи!.. Отец привил с детства любовь к Гоголю, например. Тем более после таких экспедиций ты просто болел украинскими видами, запахами. Никогда не забыть этот вечер: солнце красное, там на горизонте ходят люди, складывают сено, а между ними ходят аисты. Аистов было очень много, на каждой водонапорной башне, на столбах, на трубах домов, где угодно. Среди людей они ходят, такая идиллия. Это незабываемо!

Где вы останавливались во время этих путешествий?

Когда в город приезжали, Каменск-Шахтинск, допустим… Во-первых, сперва шла переписка, папа вёл переписку, и там были оповещены от местного Гороно. Школы ведь отдыхают летом, они пустуют, там сторожа нам предоставляли какой-нибудь спортзал. Мы ночевали на матах, ходили в местную баню. Довольно интересно.

Меня природа очень привлекала. Меня тянуло куда-то убежать. Мы с Сашкой один раз убежали между Анапой и Новороссийском (не знаю, что сейчас в этом месте, наверняка чья-то земля, может, туда уже не попадёшь) и стали лазить по кабаньим тропам, пошли в сторону берега, чтобы уже обратно в группу нашу вернуться. Там две горы сходились, маленький водопадик, галечный пляж, никого народу, в ручье ручейные жирные крабы сидели, много богомолов. Мы пошли и вышли на край: лесок кончается, море. Я посмотрел вниз, а там известняк плитками выходит. И произошёл обман зрения: когда жара, воздух ходит ходуном, происходит иллюзия, и мне показалось, что можно слезть нормально. Я полез. Стал слезать по плиткам, когда метр я спустился, посмотрел – и понял, что там нет склона пологого. Если лететь, то костей не соберёшь. Но уже поздно, я уже полез, уже стою, за эти плитки держусь, и они так под моим весом цок-цок-цок… И такая была критическая ситуация, когда меня Саша спас практически. А ведь там очень трудно найти какую-то ветку, там эти туи, можжевельник – они когда высыхают, они наоборот как каменеют. Но каким чудом он где-то нашёл какую-то корягу, мне протянул, меня вытянул. Был такой момент.

Черепахи там бегали, сейчас такого уже не увидишь. Я привёз оттуда большую кавказскую черепаху. Не азиатские, которых продавали в зоомагазинах, такие светленькие, а у неё расцветка другая, более яркая, лимонная и чёрная.

Снаряды в качестве гнёта на соленьях

Черепаха дома жила?

Мне главное – притащить домой, а что будет потом, я особо не задумывался. Потом кончалось обычно тем, что я дарил в живой уголок какого-нибудь детского сада. А дома каждой твари по паре, кто только не жил! Белочка жила, всевозможные земноводные: лягушки, тритоны, рыбки, само собой, ежи, хомячки. Хомячиха Настя была, такая плодовитая: не успеешь раздать хомяков, смотришь – раз, она опять понесла. И не сразу догадался, что она успевает вступить в инцест со своими сыновьями, не успели они опереться… так они устроены… надо было скорее их опять раздавать, очередной приплод. Очень была плодовитой! И в результате пришлось избавиться от неё тоже, в какой-то детский садик определили.

Как это всё помещалось в вашей не очень большой квартирке?

Вот так вот!

У вас была кухня?

Нет, кухня общая! То есть настоящая классическая коммуналка. Не было холодильника, был такой чулан, именно чулан, как звались такие холодные помещения. Что они себя представляли: маленькое окошко, там всегда темно, сыро и прохладно. Второй этаж. На первом этаже там свой был чулан. Там стояли бочки, где соседи и грибы квасили, и капусту, и огурцы, и помидоры. Конечно, мы воровали. Мы пацаны, для нас это было нормальным явлением. А! в качестве гнёта люди использовали снаряды, которыми кишела наша земля, их было очень много, можно было найти в лесах, естественно, которые без содержимого. И они служили в качестве гнёта. Особенно в каждом доме можно было найти много зажигалок ― были такие бомбочки, которые сбрасывали на крыши, термические, которые крыши потом прожигали. В фильмах это отражено, как люди скидывают эти зажигалки, дежурят на крышах, когда бомбёжка была: Москва, большие города, эти прожектора вылавливают самолёты. Для нас эти кадры знакомы. Такие зажигалочки, такие стабилизаторы, довольно симпатичная бомбочка с дырочками по бокам, из которых шёл огонь…

Этот чулан был под замком?

Не был под замком, заходили. Он общий был для всего этажа. Мы, конечно, там руки запускали, яблоки мочёные, не без этого.

Кухня где располагалась?

Кухня рядом прямо располагалась, такая не маленькая, но всё равно для всего этого этажа, конечно, маловата. Старая плита такая стояла, одна на всех.

Была какая-то очередь к плите?

Я не помню, что очередь. Люди же не постоянно что-то такое готовят. А может быть, две было, может, я просто забыл.

Дымовуха в туалете

Дружная была коммуналка или были конфликты, разборки?

Всё было по-другому. Я люблю использовать слово «по-другому». Скандал скандалу рознь. Не было зла в людях какого-то, тем более беспричинного. Были скандальные старушки, которых хлебом не корми, для них это была жизнь – поскандалить, найти хоть что-то, чтобы возмутиться. Но сейчас это вспоминается как-то с улыбкой, не было такого в этом чего-то ужасного, такого, что у тебя просто перевернёт твою жизнь, страх за себя, за своё здоровье. Нет абсолютно! Всё это смотрелось довольно театрально.

Мы чудили, конечно, по-своему, и довольно жестоко. Мы такой старушке однажды… Туалет, извиняюсь, был тоже общий на втором этаже. И было окошко в этот туалет, общее окно с лестничной клетки, а там карниз, с которого зимой мы прыгали в снег, чуть ли не вниз головой (зимы были снежные, было такой увлечение) со второго этажа. Когда одна такая старушка, которая любила пошуметь, пошла в туалет по-серьёзному, извините за пикантные подробности, мы сделали дымовуху. А дымовуха делалась элементарно. Был такой материал гуттаперча, потом стал пластик, пластмасса, разные виды полимеров. Гуттаперча горела практически как сухой порох. Продавали в магазинах, а ещё продавали расчёски коричневого цвета, они были в каждой семье, семейная расчёска называлась. Они прекрасно горели. Чтобы сделать дымовуху, надо было её просто-напросто обернуть в газету, газету поджечь и затоптать ногой. Шёл зелёный дым, но такой густой и ядовитый! Сделали мы эту дымовуху, открыли окно на лестничной клетке и со стороны улицы кинули Клавдии Николаевне туда куда-то под ноги. Слышали её вопли нечеловеческие на весь дом! Конечно, это было ужасно жестоко с нашей стороны…

Было такое, что, например, в манную кашу касторового масла добавили на кухне на нашей общей тоже одной старушке, она потом не вылезала из вышеупомянутого туалета в течения дня. За что мы так с ней?..

То есть туалет тоже был общий там же на этаже!

Да.

Душ под водосточной трубой

Расскажи прекрасную историю, как вы во время дождя принимали душ на улице.

Это просто было радостное событие, дожди были очень сильные, такие грибные, как их называли: когда солнце светило, гроза, гром и сильный-сильный дождь. Мы знали, что потом обязательно будут шампиньоны, и буквально через день ломились с корзинами в наш сквер Зайцева или в Гагаринский.

Наши мамы очень радовалась, когда начинался такой дождь. Они быстро нам говорили раздеваться, выдавали мочалки лыковые, по куску хозяйственного мыла, и мы бежали с воплями, с криками на улицу. Потому что одна труба у нас на уровне карниза была обломлена, водосточная труба, и оттуда таким шикарным фонтаном вода хлестала! Вода была такая нежная, бархатистая, мягкая, и волосы у нас после такого мытья – мы их не чувствовали просто, они были настолько нежные, шёлковые! Природа была совсем другой. Мы не боялись, а только радовались. Радовались дождю! Быть мокрым под дождём…

У меня это, кстати, это сохранилось. Потому что когда я потом стал совершать дальние велопоходы, когда я велотуризмом занимался, для меня был неприятен процесс промокания самого, когда ты начинаешь промокать, едешь под дождём. А потом наступала радость, когда ты весь промок, и у тебя всё это резко менялось, и наступала какая-то радость. Я начинал петь песни, ехал где-то у чёрта на куличках ехал, поющий песни. Меня можно увидеть на дороге: мужик поёт песню, абсолютно мокрый, с какими-то сталактитами, сталагмитами ― эти размытые грязевые потоки…

У тебя был велосипед в детстве?

Да. Я предоставлю фотографии. У меня висит как раз в моей студии надо мной фотография: хата, родная деревня Большое Уварово. Мне там неполных, может быть, три годика, я стою, на крыльце прабабушка, ближе мама. Мазаная хата, соломенная крыша. Там, конечно, давно нет уже этого всего… Я стою, и мой первый трёхколёсный велосипедик. Потом появился «Мишка» – велосипедик двухколёсный со сплошной резиной, не надувные были эти камеры. Следующий появился «Школьник». Вся эта эволюция была соблюдена, как положено: «Школьник», потом «Орлёнок», тоже подростковый, а потом уже Львовского завода, который был у всех, с гнутым рулём, как раньше называли полугоночный, четырёхкоростной ― это уже ох ты!

В «Янтаре» продавались эти велосипеды. Там чего только не продавалось! Как-то всё вмещалось… Промтовары, пластинки, мотоциклы, велосипеды, оружейный был отдел. Раньше можно было без охотничьего билета купить жевела и капсюли для патронов. Мы, дурачки, что делали? Нам лишь бы похулиганить! Мы клали на камень капсюль, били молотком, раздавался громкий хлопок. Даже в милицию один раз забрали за это.

«Дракон проглотил солнце»

Ты упомянул Вторчермет. Там был свободный проход?

Да. Там горы настоящие из всего, что угодно. Мы находили там следы войны. Раньше можно было чаще обнаружить…

Вы что-то мастерили, использовали в своих играх?

Находили сопротивления, радиодетали. Раньше было развито «сделай сам», и в магазинах продавали наборы. В Коломне было много кружков, где люди сами что-то собирали. Радиокружки, авиамодельные, очень интересные. В Доме пионеров я же как сын полка был, там болтался, меня звали разные педагоги. Меня позовёт Николай Николаевич Ботрягин к себе, они там должны скульптуру изучать, лепку, он мне даёт кусок глины. Я сижу со всеми, что-то такое леплю. Меня позовёт ботаничка, замечательная женщина была, – что-то про растения я узнаю. Меня позовёт Виктор Иванович Фомин, авиамодельный кружок который вёл. Они выходят во двор, делают из ватмана ракетки, вставляют патрон, бикфордов шнур, направляющие ракеты мы запускаем. Он мне дарил этот патрон, а я начудил, помню. У нас был кочегар (в доме углём же топили) в подвальном помещении китаец Федя, это по-русски, у него сложное имя. Настоящий китаец, одноглазый худенький старичок, безобидный, очень милый. Мы с Сашкой догадались зажечь патрон, который ракету запускает, а у него шипение такое – как крыша с дома съезжает, там только децибел. И мы бросили туда. Бедный старичок чуть с ума не сошёл, думал, конец света, дракон проглотил солнце. Было его очень жалко потом.

Демонстрации с портвейном

Как в семье отмечались праздники? В коммуналке была традиция, застолье?

Было такое. Новый год ― самый сильный праздник. Были у нас соседи Губаревы, хозяйка наряжалась, они даже разыгрывали с мужем сценки: «Ночь перед Рождеством» – она надела трико, нарядилась в чёрта. Было интересно! Они как-то делали, чтобы было очень интересно. Кто во что горазд. Разовый такой импровизационный театр. А так ходили и уважительно друг друга поздравляли, чем могли угощали.

Чем угощали?

Что было. Не каждый мог себе позволить всё, что хотел, даже на Новый год.

Где ёлку ставили на Новый год?

В большой комнате. Ёлку обязательно настоящую. Папа из Москвы привозил ананасы, это было чудом. Меня он баловал, несколько раз мы ездили на новогоднюю ёлку в Лужники. Было очень интересно.

1 Мая, 9 Мая?

Соответственно, да. Я не помню конкретного случая, помню, что поздравляли.

В демонстрациях участвовали?

Да. Я помню сердцебиение особенное в груди, необычное, которое было у тебя, потому что это дата, праздник, всё равно это был подъём! Ты ничего не мог с собой сделать, у тебя было праздничное настроение! Для этого не надо было особо стараться – люди чувствовали: сама дата какое-то делала волнение в груди, было торжественное состояние. Иногда мы проходили с общей демонстрацией граждан. Те, кто от завода шли, это уже я потом просёк систему, когда с людьми расплачивались у «Электротоваров», у конечной точки: кто нёс транспарант побольше, «Миру мир», тому трояк давали, кто поменьше, голубка, голову Ленина, звёздочку – тому рубль. С пролетарием расплачивались натурой – портвейном. Ящик или несколько ящиков маскировали на грузовике за фанерным серпом и молотом, ещё каким-то изделием интересным. Здесь уже люди подходили, хлебали, не отходя от кассы, а потом шли «догоняться». «Догоняться» шли, естественно, сюда, в «Огонёк». Здесь можно было в разлив пропустить. Либо в вечную забегаловку, которая ещё до сих пор живёт.

Чуть пониже за «Спортмастером»?

Да.

Потом все расходились по домам и дворам?

Зависит от того, кто как зависим от зелёного змея. Кто не хотел расходиться, кто домой не приходил, где-то на берегу реки просыпался. Зависело от степени их интереса.

Танцы на крыше и битвы с курсантами

Когда ты постарше был, ходили на танцы? Куда ходили?

Мы ходили в Коломенский сад, он сейчас пустует, на Комсомольской. Перед этим мы с Сашкой залезали на крышу нашего дома, и когда начинались танцы, звуки «органа» так нас возбуждали, что мы плясали, топая по железной крыше своего дома. На танцы мы ещё не ходили, были молоды. Совсем вскоре мы оперились, стали перелезать через забор и посещать эти танцы.

Там же был открытый кинотеатр?

В стоимость билетов входило мероприятие. Там был перерыв, и в этот перерыв люди садились на скамейки, там был натянут белый экран, и смотрели журнал «Фитиль», мультфильмы, короткометражки, «Хочу всё знать» киножурнал.

Какие-то истории из посещения танцев?

Были знаменитые драки, побоища. Один раз даже по «Голосу Америки» упомянули в двух словах, что в городе Коломна в городском саду происходят традиционные битвы между гражданским населением и курсантами Коломенского артучилища. Я застал эти драки, видел несколько раз. Один раз по мне прошлась толпа. Люди были подвержены массовому озверению. Были битвы, это жестоко довольно происходило.

У нас традиционно враждовали улицы. Улица Пионерская ― их звали пионерские, пионерская шпана. Калинина ― калининские. Делились на верхнее и нижнее Калинина. Калининская шпана отличалась дерзостью и склонностью к предметам, не очень одобряемым Уголовным кодексом, которые они иногда применяли во время таких битв. Были репинские ― Репинка, это всегда был очень мрачный район. Не скажу, что они особым геройством отличались, они были тёмные и мрачные. Компания этой шпаны тоже была мрачная. ЦЛПБшный район в районе дворца культуры имени Ленина, сейчас называется «Коломна». Были монастырские ― из Брусенского монастыря, из того посёлка, который разрушили, когда я служил в армии, к 800-летию Коломны, к 1978 году.

Ваша как называлась компания?

Я не принадлежал, мой район не принадлежал ни к пионерским, ни к калининским. Я был просто созерцателем, наблюдателем таких драк исторических. Перед тем как организовать большое побоище с курсантами, даже сходились враждующие между собой улицы. Они соединялись в одну компанию. Помню, когда уже сад заполнялся людьми в форме, шпана нескольких улиц организовывала клин. В начало этого клина ставили наиболее крепких парней, задиристых. Клин двигался, и всё, что попадалось на их пути, всё сметалось. Но доставалось и от курсантов тоже: потом можно было увидеть людей, у которых звезда с пряжки ремня отпечатывалась на голове – такие были удары сильные и мощные, покалеченные были люди. Но довольно быстро это заканчивалось, потому что приезжали машины с «карабинерами» – с автоматчиками. Люди не ждали, пока их будут гнать прикладами, как правило, все сразу разбегались.

Был случай, когда со стороны улицы Яна Грунта я перелез через забор на танцы в белой рубашке и штанах. А там была большая аллея посередине, тёмная, липовая, скамейки. С той стороны бежала толпа, и я попал под раздачу, она меня просто затоптала. Я когда очухался – весь в крови, всё стало красным из белого. Мне ничего не оставалось, как развернуться, перелезть через забор и поковылять домой. Вот так один раз протанцевал.

А так танцы как везде. Кадрили девчонок. Винца можно было выпить прямо на территории – там была палатка, а винцо было вкусное, портвешок молдавский, болгарский хороший был. Душевно.

Паутина времени и заштукатуривание

Когда пришло время выбирать себе вуз, как это происходило? Куда ты пошёл дальше учился? Куда пошёл работать после школы?

Я неграмотный человек. Я без высшего образования.

Школу полную закончил?

Это, наверное, не надо. Крах начался, когда мама умерла, когда мне было 16 лет. В 1973 году всё пошло прахом. Я сразу резко осиротел, в мгновение ока. Этот период жизни я могу рассказать, но не хочу. Там нет секретов, но это мрачно, очень тяжело, когда ты знаешь, что ты пошёл бы учиться, если бы тебе не надо было сидеть и чесать макушку, что ты завтра будешь жрать и во что будешь одеваться. На это ушло довольно много времени, пока земля не стала крепнуть под ногами. Это не пожелаешь и врагу, никому не желаю. Нет желания рассказывать об этом.

С того момента, когда земля появилась под ногами, что с тобой происходило? Как менялся город? Вся же твоя жизнь прошла в Коломне. Что происходило в 1970-е, 1980-е?

Очень заметны были изменения в городе в 1980-е, в середине. Я по-своему объясняю, может быть, не всем приятно. Я для себя использую такой термин: «мода на веру», «мода на религию». Когда ниши эти освободились, волна пошла на религию. В моей компании тесной были люди, которые в мгновение ока сделались священнослужителями. Я не знаю, каким образом, я не вёл следственных мероприятий, но очень быстро! У меня были откровенные разговоры с ними. Для меня это как перелистнутая страница. Для себя я выводы сделал. Если я буду говорить подробно, на меня ополчится определённая часть населения, набожная. Мне бы не хотелось, я стараюсь не затрагивать. Видел, кое-то слышал от тех людей что-то такое, что думал: не дай Бог, твоя паства это услышит. Двуличие. Нам оказалось не по пути. Из моей компании несколько человек ушли по пути религиозному, и наши пути разошлись.

Я не считаю себя атеистом, но у меня свои взгляды на эту тему. Я серьёзно к этому отношусь, стараюсь никогда не смеяться, не иронизировать, не кощунствовать.

Как менялся город?

У меня есть ролик. Я брал интервью у прохожих на территории Брусенского монастыря в хороший солнечный день. Такая семья замечательная попалась! Они бывают по всей земле, в разных странах. Милейшая семья: он, она, лет под сорок ребятам, детишки есть. Парень очень здорово рассказывал, поднял вопрос реставрации, как это проходит за границей, в Италии, и как у нас. Именно проблема глобального заштукатуривания. Вспоминается Тарковский, который не любил чистых заштукатуренных стен. Потому что ничто так не отражает эпохи, времени, как паутина, родной кирпич, фрагменты деревянных основ, рам.

Я много об этом думаю. Для меня всеобщее оштукатуривание, которое началось резко в 1980-е, аврально, огульно… Если бы более профессионально к этому отнестись с точки зрения реставрации, реконструкции, Коломна была бы немного другой, всё было бы более грамотно. Не было бы пасхальных яичек, которые из церкви сделали: всё красиво, всё блестит, всё прекрасно, замечательно, мило, но напоминает пасхальный тортик, как и прихожане в платочках, правильно соблюдающие ритуальчики со свечечками. Как Коломна изменилась ― на себя что-то надела.

Ты уже тогда воспринимал это как неправильный процесс?

Смешанные чувства. Человек очень странно устроен. Ты бегал по развалинам, понимал, что это развалины, не целые строения, так не должно быть, должно быть целое. Но когда всё это уходит в прошлое, ты начинаешь по этому почему-то скучать. Почему? Может, и стоило оставлять фрагменты, из этих фрагментов делать мини стенд, мини музей, говорить о них, что здесь такой слой проходит, посмотрите.

У меня есть стихотворение на эту тему. Я стараюсь быть как можно деликатнее. Там есть строчки про то, как Коломна всё дальше уходит от меня, словно холодеет, глядя на своих земляков. Она прекрасна для туристов, она к ним обращена. Но свысока уже смотрит на своих земляков, которые помнят её другой, как бы немного стесняясь. Она такая стеклобетонная, чистая, оштукатуренная, с куполами. Как обязательно у нас принято писать строчки поэтическим обществом: купола Коломны, а потом сформировать со словом «огромно». Это не моё. Я по-своему живу, но стараюсь никого не обидеть, даже тех, кто очень любит обижаться.

«Нет той Коломны, которая жила, шумела…»

Коломна в туристическую начала превращаться всё-таки намного позже, в конце нулевых. До этого был закрытый довольно город, восстановление кремля шло…

Сколько помню разговоры, что город закрыт, неплохо бы открыть, не то чтобы в Золотое кольцо ввести, но хотя бы просто сделать доступным для туристов… Этого хотели долго, искренне. Это же приятно, когда люди ходят, у тебя что-то спрашивают. Мне нравится отвечать. Люди порой удивляются какой-то активности: вроде мужик шёл, его спросили, он стал отвечать… Да потому что, объясняя, человек сам вспоминает что-то приятное, бывает, в процессе объяснения ты и сам вспомнишь моменты, которые тебе самому полезно вспомнить. В других городах когда я бываю, всегда очень благодарен людям, которые живо отвечают на что-то тебе, с каким-то энтузиазмом. Приятно.

Нет ощущения, что старая Коломна жила и сейчас живёт своей жизнью, а другие части города ― Голутвин, Щурово, Колычёво ― это совершенно другие острова жизни, и всё это редко вместе пересекается.

У меня нет такого чувства. Та Коломна, про которую я рассказывал: похороны, муж жену гоняет, шум… Коломна в движении, где чувствовалась жизнь, что она живёт – сам себе даже говоришь: живёт Коломна. Сейчас я это не говорю, когда иду по пустынной улице. Она есть. По выходным бывают туристы. Сказать, что часть Коломны живёт так, а часть так, не могу. Нет той Коломны, которая жила, шумела, со своими персонажами, с людьми, которые ценили общение, для которых главное было – общаться друг с другом. Люди стремились к общению сами, их не надо было силой заставлять.

Сейчас поколение перемёрло. Сегодня встретил своего ровесника у медового магазина на Октябрьской Революции, Серёню. Видишь пацана со своей улицы ― как будто живого динозавра увидел, такое ощущение. Думаешь: Боже мой, мы с тобой ещё живы, ты смотри, что творится… Большая редкость уже кого-то встретить из своей компании, с улицы. Чувствуешь себя одиноким, конечно же.

Но я читал литературу, которая приучила меня к уважению к одиночеству. Я с большим уважением отношусь к нему, оно учит жизни. Я благодарен этой литературе и моим родителям, которые научили меня не просто смело встречать невзгоды, а мудро относиться к тому, что неизбежно. Спокойно относиться к неизбежности, осознавать её. Я, как любой другой человек, представляю уход, завершение жизнедеятельности, и у меня не возникает каких-то пафосных ощущений, когда я представлю, что будет, как это будет. Как Чехов описывает какую-нибудь даму, когда у неё умирает муж, а она думает: а какого цвета я при этом чепчик надену.

Я тут думаю: да никак! значит, так… Единственное – ускорить темп, чтобы побольше в этой жизни постараться натворить полезного. Хоть чего-то. Не более того.

Они приходили в полночь…

Какой самый счастливый был период в твоей жизни?

Да всё детство можно назвать счастливым, иначе как?! Счастливым был период, о котором я говорил – когда шумела Коломна, Бобреневский пляж был от самой Пьяной Луки до моста, когда там весь город собирался, играл в карты, в волейбол. Когда ходили браконьеры в полночь по домам, рыбу вываливали на пол, люди покупали. Дядьки, пропахшие махоркой, страшные дядьки в резиновых плащах, в чешуе, и запах… Этот запах никогда не забуду! Они приходили в полночь! Это можно так книгу назвать! Несколько дядек браконьеров, лохматые, бородатые, и от них жутко пахло, помню этот запах махорки вперемешку с запахом рыбы, только что вытащенной из реки, чешуи и портвейна. Они приходили в полночь. Мы с соседями уже ждали в коридоре. Они кидали на пол кусок брезента, вываливали рыбу из мешка: как лапти лещи, щуки здоровые! Соседка Галька, она работала в торге, вытаскивала весы такие классические, на которые клали рыбу, кто какую берёт. Окуни горбатые… У нас река-то богатая! И вот такая торговля среди ночи, традиционное явление, сейшн рыбный.

Это в какое время?

Лето, конец лета, весна могла быть, и, грешным делом, в икромёт… Мужики деньги принимали «на лапу», что называется.

Почему в полночь?

Это же нелегальный вид добычи денег, дело подсудное. Мужики были речные, смелые, ничего не боялись! Но приходили в полночь. Они жили у реки прямо, в основном. Их многие знали. Они ставили сети, вытаскивали с лодок, продавали рыбу. Помню, был мужик, он внешне был очень похож на австралийского аборигена, его звали Кадруз, потому что он напоминал Кадруза из фильма «Граф Монте-Кристо» с Жаном Маре. Интересные персонажи!..

Про полёт Гагарина в космос ты помнишь?

Я помню, когда был один телевизор, люди не вмещались. Люди, которые жили в нашей бывшей квартире однокомнатной (мы уже в двухкомнатной жили), как они дверь открыли нараспашку, включили телевизор. Кто мог встать через головы смотреть видео, где Гагарин идёт по ковровой дорожке и обнимается с Хрущёвым. Я это запомнил, потому что очень сильная была атмосфера этого торжества. Видел, как Гагарин шнурок поправлял.

Помню прекрасно крик на базаре. Одна женщина другой кричала: «Юра умер!». Потом я понял, что это кричат о Гагарине, что пришла весть, что он погиб под Киржачом. Базар был для нас и телевизором, и радио, и всем на свете.

На велосипеде по Европе

Да, самое счастливое время. Период ― это детство, с рождения до другой Коломны, скажем так. А самое счастливое событие, когда я организовал одиночный велопробег Берлин ― Люксембург ― Париж. Я его готовил два года, под эгидой нескольких русско-французских ассоциаций. Он у меня состоялся. Тогда я действительно мыслями летал в поднебесье, не верил своим глазам, когда это всё осуществилось, когда я въезжал в Париж. На Сан-Дени такой спуск, и когда вдали я увидел Эйфелеву башню, вспомнил, чего мне это стоило, этих лет подготовки… у меня слёзы побежали по щекам.

В каком году?

В 1994 году. По документам моё мероприятие называлось «Миротворческая акция, одиночный велопробег Берлин ― Люксембург ― Париж, посвящённый 50-летию освобождения Франции от фашизма». Этим занимался комитет ветеранов войны, который возглавлял в те годы Алексей Маресьев, наш знаменитый лётчик, который все мои бумаги подписывал в течение двух лет подготовки. Я ему изрядно надоел за это врем своей суетой. Но маховик заработал очень серьёзный.

Началось всё с того, что я просто принёс свой проект в Ассоциацию друзей Франции на Воздвиженке, просто на улице познакомился с президентом ассоциации. Я как яичко к Пасхе прикатился, потому что в то время эта ассоциация как раз готовила список мероприятий с русской стороны, которые на территории Франции будут проводиться в связи с этими событиями. Меня там завизировали, отослали официально на Гоголевский бульвар, в комитет ветеранов войны, где референт начал заниматься вплотную, начал переписку вести с русско-французской организацией на территории Франции. И 28 июля 1994 года со своим сложенным в чехле экипажем с Чкаловского аэродрома на военно-транспортном самолёте был десантирован в Шпеленберг ― это в 60 километрах был русский военный городок под Берлином, откуда я начал путешествие по Европе.

Сколько заняло путешествие?

Около месяца. Конечная точка ― Париж. Потом я сам себе был предоставлен, мне хватало, чтобы сесть в аэропорт Шарля де Голля и прилететь домой. Но натура не позволила моя. И я уже сам придумал маршрут, другой дорогой на велосипеде решил ехать, пока его истреплю. Более южная дорога через горы, Салон-де-Прованс, где Нострадамус захоронен, через Нанси, Страсбур… Попал в настоящий ураган, истрепал велосипед, оставил его, стал тянуть руку, там закон автостопа действует, там не дадут человеку долго стоять с протянутой рукой. На нескольких машинах я доехал до территории Германии, там уже белые скоростные электрички. Приехал в Берлин, где я адаптировался пять дней перед моим велопоходом, привёл в себя в порядок. Там уже нетрудно: до Варшавы, из Варшавы до Бреста, из Бреста до Москвы, из Москвы до Коломны.

Как в голову пришла идея тура?

Мне, как любому сумасшедшему велотуристу-одиночке, просто захотелось приехать на велосипеде в Париж. Я с одним человеком познакомился, он мне посоветовал, что нужна тема, от чего отталкиваться. Я нашёл такую тему, с кухней немного ознакомился (что для этого надо ― письма поддержки, то да сё…), несколько банков помогли. Основной спонсор был очень серьёзный ― Комитет защиты мира в Москве. Было ходатайство российского телевидения перед главнокомандующем ВВС России о моём перелёте по льготному тарифу с Чкаловского аэродрома в Германию.

Это ты бы определил как счастливое событие своей жизни?

Когда мечта осуществляется! Но одновременно это одна из самых больших потерь – когда мечта сбывается, ведь ты же её теряешь, её больше нет. У меня были сильные ломки. Это очень тяжёлый период был, когда я приехал. Железный занавес наполовину только был открыт, а тут чувак, который никогда не был за границей, вдруг колесит по всей Европе! Сам себе практически хозяин, вольная птица.

Впечатления, которые получил во время путешествия, на тебя сильно повлияли?

Я же не задумывался, что будет потом. Для меня пиком было само событие, конечная точка. Потом я понял, что надо думать, что потом. Как жила наша страна в те годы? Рассказывать жутко: нечего есть было, не то что…. Я весь такой приехал, бог знает что увидел, по каким странам колесил! А тут бац, разбитое корыто, надо как-то жить, мысленно себя приземлять. Это закончилось. Это называется ломки. Это психологически тяжёлый период был, пока всё не устоялось.

Север: возвращение к себе

Потом потребовались следующие проекты, планы. Я стал довольствоваться тем, что возможно, на что способен. Много колесил на велосипедах. Лет десять отдал мототуризму. Полюбил северные края. Сперва облюбовал остров на Селигере, приезжал ежегодно, чтобы пожить недельку в палатке. Но потом там стал появляться народ, я стал немного разочаровываться в мои любимых местах и перебрался в более северные края, особенно когда посмотрел кино Лунгина «Остров». Тут началось! Не успел глянуть первые кадры фильма, я уже понял, что там я обязательно буду, где снимался фильм. Хотя я не задумывался, где это находится. Будь это на Камчатке, я бы и туда полетел! А потом оказалось, что это место довольно досягаемое, туда добраться нетрудно: прямая ветка мурманского направления, остановка Кемь, 23 часа на поезде. Рабочеостровск, часовенька живописная. Практически весь фильм так снимался. Для меня это было очень приятное событие! Я несколько лет туда ездил, обрёл хороших друзей среди поморов, облюбовал соседний архипелаг из 16 необитаемых островов, куда тоже стал ездить, там волшебные места. Недалеко Соловецкий архипелаг, там тоже приятно бывать, пешие прогулки делать. Потом, к сожалению, ту часовеньку сожгли, она сгорела. Но всё равно там бываю по возможности, с удовольствием.

Я придерживаюсь гипотезы, что там была Гиперборея. Потом что, оказавшись там в первый раз, на той земле, я испытал удивительное ощущение: я не чувствовал себя чужаком. Наоборот было ощущение, что ты не приехал посмотреть, а вернулся куда-то к себе, к истокам. Мне было приятно среди людей, которых я встречал на перекрёстках, в походах, которые тоже были на архипелаге, в тех местах, которые то же самое ощутили.  То же самое! Значит, что-то есть в этом.

Поэтому меня туда тянет каждый год. Не нужны никакие юга, мне дай туда только съездить, побыть на этих островах. Планирую поехать, я бы сейчас этим летом поехал. Надеюсь, позволит здоровье. А так что – взял да поехал. Особых денег туда не надо никаких.

Рассказчицы: Анна Петровна Горбачёва, Лидия Михайловна Пышкина.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 апреля 2023 года.

Вы двоюродные сёстры, как мы выяснили. Разница у вас в возрасте 12 лет. Анна Петровна, давайте начнём с вас. Расскажите, когда, где вы родились? Какие моменты связаны с моментом вашего рождения? Из семьи, может, вам что-то рассказывали.

Горбачёва: Родилась я в селе Парфентьеве в 1929 году, в декабре. Родители мои: Пётр Васильевич был продавец, работал в селе Чанки, а мама Ольга Фёдоровна была домохозяйкой. Сначала жили в середине, у церкви, у деда с бабкой. Бабушки не было в живых, а дед был жив. Работал он в колхозе.

Как звали деда?

Горбачёва: Василий Егорович. Бабушки уже не было. А он работал шорником в колхозе. Потом дед выделил землю. Жили мы в центре, около церкви. Этот дом они купили. Откуда они приехали, не могу сказать. Были ещё две тёти и дядя.

Братья и сёстры ваших родителей?

Горбачёва: Да. Отцу выделили землю ближе к Амереву, во втором порядке, и отец выстроил дом. В этот дом мы переехали и там жили. У меня был брат – Борисов Пётр Васильевич.

В каком году дом построил? Вы уже родились?

Горбачёва: Не знаю. Я уже родилась. В этом доме я уже жила. Отец работал в Чанках, через село, продавцом в магазине. Мама была домохозяйка. У меня был старший брат Александр 1926 года. Я была 1929-го. И с 1931-го была сестрёнка. Мы все втроём – мама была с нами – жили в этом доме.

Магазин что продавал?

Горбачёва: Продуктовый. Выстроен в середине села магазин, он и сейчас там есть, отец работал там продавцом.

Папа – как Гулливер!

Как складывалась ваша жизнь, какие впечатления самые ранние?

Горбачёва: Впечатление, что папа был огромного роста! Мне казалось. Он действительно был очень высоким. Когда он ходил через село (рядом было Амерево, а потом Чанки), когда он кончал работать и подходил к Амереву… У нас была собака Бобик, он по нюху знал, что идёт хозяин, он с брёхом отправлялся его встречать! Как раз там, где кончалась наша деревня перед Амеревом, овраги были с леса, потому что много было воды, и когда с бугров таяли снега, вода по этим оврагам стекала в озёра железной дороги. В это время, когда он отца встречал, он был очень рад. Отец возвращался. Мне казался, когда была я маленькой, что отец огромного роста, как Гулливер. Почему? Когда он входил к месту, где стояла русская печка и висели занавески, он сгибался, занавескочу поднимал, и у меня было впечатление, что мой отец великан, большого роста.

Про маму какие воспоминания?

Горбачёва: Мама была домработницей всё время. А когда началась война, отца уже не было, мама уже пошла работать. В это время мы все уже учились.

Школа была в Парфентьеве?

Горбачёва: Да. Выстроили там трёхэтажную кирпичную школу. А рядом была школа духовенства, деревянная. Старшие классы учились в кирпичной школе, а мы, начальная школа, до четвёртого класса учились в деревянной школе.

Так много детей было в селе?

Горбачёва: К нам приходили Чанки, потому что там и в Амереве было только четыре класса. Семилетка была только в Парфентьеве. Приходили, когда они три класса кончали, ещё Выселки и Пестриково. Амерево и Пестриково и хоронили умерших у нас на кладбище. У нас стояла церковь, там церкви не было. Правда, с самого начала колокольню рушили. С левой стороны кирпич подрубили, подставили деревянные леса, сколько могли, не полностью, и их подожгли. Когда горели леса, с этой стороны была сторожка церковная, а потом там был магазин, мы пользовались, жители. Колокольня была немного меньше, чем в городе, в Коломне.

Иоанна Богослова, которая у нас из окна видна?

Горбачёва: Она немного меньше была. Она наклонилась на ту сторону, на которую сгорали дерева. Потом, когда уже почти выгорели все, рухнула. Причём как паперть, вход в церковь, так она наклонилась, потом вывернулась, так она упала. Сутки стояла пыль кирпичная. А потом мы с горки катались зимой – там получилась горка хорошая, на санках катались.

Вы это своими глазами видели?

Горбачёва: Да.

Это середина 1930-х?

Горбачёва: Я уже в школе начальной училась, в начальных классах. Остался купол у церкви. Там крест подпилили, привязали верёвки, нас обязали, жителей (мы дежурили от пожаров, по два человека дежурили) всё время дёргать, и в результате, не могу сказать, какой период, но этот крест упал.

Это дети делали?

Горбачёва: Взрослые.

Как это у людей считалось? Что они делают? С какой мыслью это происходило? Или никто не обсуждал, не задумывался?

Горбачёва: Церковь ― это неправильно. Не знаю, не могу сказать.

Пока наблюдали детским взглядом, происходило как норма?

Горбачёва: Да. Потом всё это восстановилось.

Бабушка-повитуха на все случаи жизни

Давайте с Лидией Михайловной поговорим. Когда и где вы родились, про какие-то ваши первые воспоминания?

Пышкина: Я родилась в Чанках в 1941 году, 30 ноября. Родилась я… маму не смогли переправить в Коломну, так что я родилась с бабушкой-повитухой, замечательной женщиной Натальей Егоровной. Она была у нас и костоправ, и лечебник на все случаи жизни.

Горбачёва: Без образования.

Пышкина: В год и девять месяцев я и ещё три мальчика заболели корью и дифтерией, кто чем. Мой братик Володя – дифтеритом, он его задушил. Со мной произошло такое. Папа мой ― Михаил Михайлович Пышкин, он был уже на фронте, он воевал. В 1942 году он погиб в Ингушетии. Года три назад нашли его останки. Это поисковый отряд из Горького. Ребята приезжали ко мне.

Горбачёва: Там была написана фамилия.

Пышкина: Его привезли, я его похоронила здесь уже к маме. Так что у меня уже здесь вся семья.

Так как я ослепла, в 1950 году…

Анна Петровна хочет добавить.

Горбачёва: Была корь, не было медицинских работников, не было лекарств.

Пышкина: Так ведь была война…

Горбачёва: Очень многие дети, и постарше и помладше… была очень высокая температура. Детский сад расформировали. Она лежала дома, температура у неё высокая. Потом её мать просит совхоз (совхоз организовался, колхоза ещё не было). В совхозе запрягли лошадь, дали извозчика. Она закрутила детей своих, старшего брата и её, и в больницу в городскую повезла в Коломну. Она была детская, на Комсомольской. Привезли сюда. Врач когда вышел, увидел её, взял её из саней и, не говоря ни слова, по коридору отправился в операционную. Когда он вошёл в больницу, положил её, приподнял ей веки и говорит: «Она у вас, мама, будет слепая». Высокая температура очень, до 40 доходила – и всё, глаз нет. Очень многие ослепли, но все умерли. Выжила только она одна.

В результате этой эпидемии?

Горбачёва: Лекарства от кори не было.

Спецшкола в барском доме

Пышкина: Так как я не видела, в 1950 году через наше районо коломенское меня отправили в спецшколу в посёлок Болшево, сейчас это Королёв. Великолепный барский дом водочника Петрова! Загородный, с огромной территорией, садом, сосны огромные!

Описываете как сказочный дворец!

Пышкина: Это был действительно сказочный дворец. Необыкновенный паркет. И 140 сорванцов. Всяких, хулиганистых, в том числе, и я не из тихих.

Это пансион был?

Пышкина: Спецшкола.

Вы там ночевали?

Пышкина: Конечно. Интернат.

Кто в семье оставался?

Пышкина: Мама, бабушка. Мама привезёт – плакать хочется, жалко. В селе своём я была не одинока, со мной дружили все ребята, меня никто не обижал. Я хорошо плавала, хорошо лазила везде.

Скучали по дому?

Пышкина: Маму-то жалко. Я улыбаюсь, пока мама не уйдёт за ворота. Потом я похнычу потихоньку в кровати. Не я одна… Потом всё же появляются новые друзья, товарищи, воспитатели.

Горбачёва: Дети со всего Союза?

Пышкина: Нет, с Московской области. Доучились мы там до четвёртого класса, и этот красивый дом сгорел от грозы. Покрасили всю школу масляной краской, оставили открытыми окна – один удар молнии… Хорошо, что сирот спасли, там ещё сироты жили. Нас переправили в Малаховку. Малаховка ― это вообще место интернатов, детдомов, санаториев. Мы учились два года там.

Это какой класс?

Пышкина: Это четвёртый–пятый. В шестой мы вернулись к себе, в новую школу, которую нам слепили солдаты – кое-как кое-что. В Королёв. Закончила я десятилетку. Приехала в Коломну.

«Пальцы были в крови просто!»

Как вы проводили лето?

Пышкина: На каникулы домой.

На весенние и осенние тоже?

Пышкина: Нет. На осенние и весенние у мамы просто даже средств не хватало. Так что домой на зимние и летние. И пришла я на коломенское учебно-производственное предприятие слепых.

Которое до сих пор существует.

Пышкина: Да. Но не узнать. Было очень громкое предприятие, славилось по России. Ну а теперь я даже не знаю, что они делают.

Тогда какая была работа?

Пышкина: Работа была тяжёлая. Мы собирали рубильники к станкам. Приходилось винтики закручивать пальцами. Пальцы были в крови просто!

Без инструментов?

Пышкина: Да.

Рубильники к станкам ― это что?

Пышкина: Продавали их заводам. Видно, как-то их подключали, и через эти рубильники включали станок. Бог его знает как. Работа всегда ручная. Ещё хуже были трансформаторы для сельских подстанций. Тяжёлые, пятикилограммовые. Их мы делали штук до 30. Пока набьёшь стержень пластиной, руки-то очень даже исколешь.

Руки не защищали?

Пышкина: Никогда. Единственное, когда мы стали собирать блоки питания к телевизорам «Юность» (по-моему, сейчас их тоже уже нигде нет), вот здесь мы жили, конечно! Мы были в белых халатах, всё было приспособлено. Здесь у нас было королевское житьё!

Телевизоры в 1960-е?

Пышкина: В 1960-е рубильники. Трансформаторы тоже 1960-е, где-то 1963-й, наверное. Телевизоры – это, наверное, 1984-й. Здесь мы уже по-королевски жили.

Что значит по-королевски? Производственная налаженная база, более человеческая среда?

Пышкина: Да. Мы были в белых халатах. Очень много цветов, деревьев. Красивая территория.

Замечательная коммуналка

Где вы жили в это время?

Пышкина: Сначала мы приехали из Чанок на ул. Черняховского и на ул. Суворова. Это март 1962-го. Нам дали комнату. Интересно: из своей-то избы вдруг ты попадаешь в городское жильё, с печкой, три затопа в коридоре, потому что три семьи, три стола на кухни. Коммуналка на Суворова. Замечательная коммуналка!

Дома были деревянные?

Пышкина: Нет. Их пленные немцы строили из чего попало, как говорили.

У домов широкие входы?

Пышкина: Да. Это от Коломзавода, мама там работала.

Мама как оказалась на Коломзаводе?

Пышкина: Все Чанки работали на Коломзаводе, и Парфентьево, даже Луховицы.

Как они добирались каждый день?

Пышкина: Пешком.

Горбачёва: А во время разлива через мост пропускали. А то на поезде ездили.

Пышкина: Мама уже ездила, здесь ходила электричка. Из Чанок много ходили на работу туда.

Кем работала мама?

Пушкина: Она рабочая в цеху. Она числилась рабочей по разделки шихты. Что это такое, на знаю. Очевидно, более крупная и более мелкая стружка. Но работа считалась вредной, мама на пенсию пошла раньше. После комнатки на Черняховке нам дали комнатку тоже в коммуналке, но уже с двумя соседями, на Зелёной. Это уже был наш дом.

Что значит «наш дом»?

Пушкина: От нашего предприятия. Коммуналка на две семьи. Потом как семье погибшего дали нам квартиру на Макеева, д. 1. Раньше это было Дзержинского, д. 100. Где аптека.

Про первую коммуналку есть воспоминания? Вам было около 20 лет? На Суворова.

Пышкина: Замечательная коммуналка! Замечательная! У нас работала с мамой женщина, и они жили в 18 метрах, их было человек шесть. Это была семья. Ещё была семья: трое – муж, жена и парнишка. Был у них мой любимец Толик. Ещё был махонький Вовка из той комнаты, он дрова из своей печки перекладывал в нашу, за что конфет получал.

Вы нянчили детей, присматривали?

Пышкина: Ну да. Семья у тёти Нади была очень интересная! Они так ловко ссорились!

Расскажите.

Пышкина: Неудобно… Они так ссорились, так плакали, казалось, что никогда в жизни они… Кстати, недавно рассказывала то же самое Лариса Луппиан, жена Боярского. Оказывается, Боярские ругались так же! Они так ссорились, что казалось: ну всё, эти люди в жизни друг с другом разговаривать не будут. Но женщина выходит на кухню готовить, а при этом (поёт – ред.): «А у нас во дворе…». Совершенно весёлый человек, поёт песни! И потом кричит: «Все кушать!». И всё забыто. Нам так это нравилось!

Лёгкие были люди, видимо.

Пышкина: Да. Это было так здорово! Мы хорошо жили.

Холодильник в ванне

Как праздники проходили в коммуналке?

Пышкина: В коммуналке мы не праздновали. Мы на праздники шли к Горбачёвым или к её брату в Митяево.

Горбачёва: Сначала на демонстрацию. Обязательно!

Пышкина: Да, туда даже я ходила.

Как праздники проходили, что готовили, что пели в 1960-е?

Горбачёва: Демонстрация обязательно! Все цеха обязательно готовили цветы бумажные, украшения, портреты, названия цехов. Каждый раз заново делалось: что нравилось, оставалось, что-то делалось добавочно. В шеренгу несколько человек шли. Собирались на стадионе «Авангард», выстраивались в колонны, оттуда выходили и шли сюда. С этой стороны обратно возвращались, а мы с этой стороны шли в Коломну. Как всегда «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!», пели песни, поворачивали за стелой вот здесь. И возвращались по этой улице, по скверу Ленина, по Красногвардейской, обратно, чтобы не мешать.

Пышкина: Музыка. Все же наряжались! Демонстрация мод. А холодильников-то не было, и все свои продукты вывешивали в сетках за форточку.

Горбачёва: Холодильники были в ваннах. Большая ванна общая. Колонка, отапливаемая дровами. Закрывали ванну, наливали холодной воды – и все кастрюли ставили. Периодически (неважно, кто) кто подошёл, трогал – тёплые, тогда спускали воду и наливали опять новой. Потом кастрюльку забирали, на кухне разговаривали.

Пышина: Все так жили.

Горбачёва: В 1960-х заводы образовали очередь, писали по всем цехам: стали на завод привозить холодильники.

Где вы в это время работали?

Горбачёва: В лаборатории, я там всю жизнь проработала. ЦЗЛ лаборатория, при всех цехах лаборатория – это контроль металла. На Коломзаводе, я на завод перешла. Работала сначала в земельной лаборатории, где готовилась земля для отливки: отливали в землю детали, потом отливали металл. Но с Москвы появилась женщина, и на заводе дали указание: организовать контроль – и металла, и всего. Контрольная лаборатория, для контроля качества готовых изделий. Стали организовывать новую лабораторию. В эту новую лабораторию я из земельной перешла, она называлась спектральная. Мы приобрели приборы. Нам с Ворошиловграда вернулись эвакуированные рабочие и стали организовывать (появилась у нас такая Вера Акимовна Жукаева) при ЦЗЛ в главной конторе завода лабораторию. Получили с министерства стилоскопы – проверять марки металла, разбраковывать. Раньше старые опытные мастера как определяли? Приходил в цех металл – сваливали все прутки, всё остальное, отрежут кусок и мастеру несут. Мастер несёт к точилу и по определённым искрам определяет марку стали, почти точно угадывали. И всё равно были случаи, когда сделают деталь, поставят, а она не годится, разваливались. Детали ломались. Аварийная была ситуация. Эту лабораторию мы начали организовывать.

Воспитателем не стала: на глазах дети утонули

В каком году?

Горбачёва: Это было в 1945 году. Я пошла в 1941-м в школу в Парфентьеве. Сначала организовали детский сад «Муравейник», мы из Парфентьева пешком на неделю ходили с сестрёнкой, а мама работала смену. Это было на территории Коломзавода, он заводской был. Сейчас даже нет здания этого «Муравейника», его снесли. После этого меня заведующая решила отправить на курсы воспитателей, не хватало воспитателей.

Сколько вам лет было?

Горбачёва: Я семилетку окончила. Это уже лето было. В Песках организовали для детей дачу, из заводского садика на три месяца вывозили детей отдыхать. Одноэтажные здания. Сначала воспитателем. Однажды я работала там техничкой, воспитатели там были. Однажды пошли купаться. Детей по три-четыре человека на берегу раздевали, в воду, они там побарахтаются, потом каждого окунут. А я стою на глубине, чтобы они не заходили. А рядом детский сад не нашего завода, и оттуда пришла воспитательница одна, она впустила человек 10 детей купаться, остальные сидели на берегу, ещё не раздевались. Пока она прозевала, очень много детей, пять-шесть, утонули на глубине. Это на меня так подействовала, что я ушла на завод. Я на курсы не пошла, я пошла в ЦЗЛ. Мы организовали на заводе 52 точки по контролю металла. Я уже говорила, как мастера определяли, какая марка стали. И вот пришли стилоскопы, я сижу за прибором. Он придёт, сточит это место, подгар, и несёт мне. Я ставлю, мастер ждёт: скажу я то же самое или нет – проверяли. Потом они убедились, что прибор точный, мы определяем, и мы разбраковывали склады, металлы. А то приходят, а детали разваливаются, свёрла, допустим, ещё какие, потому что они делали из углеродистой стали, а она должна быть легированная! Вот такой контроль, 52 точки, на заводе мы организовали.

Учились вы этому при заводе на курсах?

Горбачёва: Да. Была начальник лаборатории, инженер, она сама литейщик, но она заканчивала курсы где-то под Москвой по спектральному анализу. Только внедрялся этот метод. Она окончила и обучала нас. Мы точки организовывали, сажали приёмщиков ОТК, строгий контроль, полностью.

Получается, ваша работа началась с 15 лет?

Горбачёва: Да. Так и проработала там.

Где жили в это время?

Горбачёва: В 1950 году я выхожу замуж.

В столовую – строем и с песней

Вам был 21 год. Как случилась встреча с вашем мужем?

Горбачёва: Мой Виктор Васильевич, они приезжие, не нашего села жители. У него отец был священник, а он работал сварщиком и учился. В это время организовали на заводе школу рабочей молодёжи, открыли десятилетку. Мой брат и Виктор учились вечерами, заканчивали десятилетку. Это было при техникуме ВШРМ. Организовывали эти точки. Мы рядом жили. Наш дом стоял, а рядом жили дедушка и бабушка, и когда они приехали в село, отец, его семья, две сестры и он, Виктор. У него отец был священник, работал старостой в церкви. Брат мой старший, 1926 года, он сразу с ним познакомился. Мы друг друга знали уже в школе. Они закончили, пошли на завод, в ремесленное – новое ремесленное (училище – ред.) организовали на заводе, они пошли в форме: кокарды, брюки, ремень, пряжка. Ходили в столовую строем, пели песню, со всех цехов с удовольствием ходили! Потом ремесленное выстроили сбоку.

Потом где вы жили?

Горбачёва: Мы жили в Парфентьеве, с мамой, папы уже не было. Мы встречались – на разлив (реки – ред.) ходили, в клуб, в кино, по железной дороге ходили или так пешком ходили. В Парфентьеве кино показывали, приезжали. Большой огромный дом, в котором жители умерли, одноэтажный, но большой. Там клуб, всегда показывали кино, привозили, разные вечера устраивали, вечерние танцы для молодёжи – под радиолу или баянисты приходили, свои же жители. «Кто сегодня играет?» – «Володя». – «О, замечательно! Он в оркестре играл». Идём на танцы! Не пройдёшь в город: выйдешь, весь завод светится, огни горят, а в деревне вода налита. Мы можем только петь и танцевать! В 1950-м я вышла замуж. Мы с Виктором дружили, встречались, потом поженились. Получили квартиру, проезд Панфиловцев, д. 4. Четыре соседа…

Пышкина: Комнатку.

Горбачёва: Да, комнатку, 16 метров. Там мы жили до 1970-го. Это была коммуналка. Были балконы. Летом собирали вещи, матрасы и на балконе спали. Дружно жили!  Очень дружно. И пели, и всё что угодно делали. В 1970-м стояли на очереди. В 1970-м выстроили дом на ул. Ленина, мы туда в пятиэтажку въехали, уже в трёхкомнатную квартиру.

«Да какая война – это же комсомольцы идут!»

Горбачёва: Потом дали указание строить. Мы же все комсомольцы, мы же молодёжь (вступали – сюда в город приходили, сдавали: кем работает товарищ Сталин, перечисляли все его должности)! Потом в «Сказку» (пионерлагерь «Лесная сказка» – ред.) ходили, место выбирали, на пароходе нас отвозили, с оркестром нас отвозили в город. Старый мост там был, переходили деревянный, потом по берегу шли до Берхино. В это время уже ночь была, 9 часов вечера, подходили к Берхино, оркестр с нами был. На этой стороне деревня была и там сторож. Вдруг он увидел, что народ идёт. Он начал в деревяшку стучать. Народ вышел: «Что случилось, дядя Ваня?» Он; «Девки, война! Опять война!» А ему говорят: «Да какая война – это же комсомольцы идут!» Мы потом пришли, место выбрали, где будем строить.

Это на Оке?

Горбачёва: Да. Рассвет. Ракеты ребята пускали. Мы прямо по берегу шли. «Лесная сказка» в лесу, мы её выбрали. Потом работали. Сначала маленькие деревянные домики, потом выстроили здания. Следующей очередью строили трамвай (первую трамвайную линию в Коломне – ред.). Пришло задание на завод. От Дворца культуры мы ровняли землю, клали рельсы. Первые трамваи пошли ― это мы строили. Поворачивали они обратно в Голутвине. Потом они прошли до домов студентов, там повернули. Потом пошли вкруговую. А потом уже выстроили Колычёво (микрорайон Коломны – ред.). Колычёво тоже строили мы!

Что вы чувствовали? Какое тогда было настроение? Вы с энтузиазмом относились?

Горбачёва: В каждых делах мы обязаны были быть! Мы считали, что обязаны были. Ни одно мероприятие не проходило без нас. Мы же комсомольцы! А раз комсомольцы – значит, должны

Пышкина: Никогда никакой обузы.

Горбачёва: Никакой. Абсолютно.

Чувствовали, что вы приносите пользу, вы нужны, вы делаете, что можете?

Горбачёва: Да. У нас уже было двое детей, два сына, маленькие были, в садик ходили. У нас на посёлке детский сад выстроен был. Потом пошли в школу. Учились в техникуме. Потом выстроили школу. Первый выпускник школы новой выстроенной. Всё на глазах, всё это строилось здесь.

Пышкина: Хорошая жизнь.

Горбачёва: Да. И всё успевали.

Аншлаги в деревнях

Как проводили свободное время?

Горбачёва: В одно прекрасное время некоторые наши родственники посвободнее ездили на юг и нас сагитировали. Мы решили поехать на юг отдыхать, с двумя детьми! В Пески ездили отдыхать.

А на юг как ездили?

Горбачёва: На юг дикарём.

Пышкина: Всегда ездили дикарём.

Без путёвок, просто садились в поезд?..

Горбачёва: Да, с чемоданами, собирали вещи…

Пышкина: Вы знаете, там встречали хозяева.

Горбачёва: Говорили: «Вы отдыхать? Пойдёмте с нами».

Пышкина: Такие хорошие! И мы к ним ездили. Михаил Александрович.

Горбачёва: На говорили бабули: «Вот три комнаты, вам кровать, вот ещё кровати ребятам». Всё: мы чемоданы оставили, пошли смотреть.

В каком месте это было?

Горбачёва: Адлер был первый.

Пышкина: Феодосия. К Михаилу Александровичу ездили.

Горбачёва: Это уже второй год мы приезжали.

То есть вы сдруживались с хозяевами и на следующий год к ним ездили. На месяц?

Горбачёва: Приблизительно. Ездили, купались в море.

Лидия Михайловна, а как ваше время проходило в 1960-1970-е? С кем вы работали, что это за люди, дружили ли вы?

Пышкина: Да, был дружный хороший коллектив. Я и сейчас дружу. Есть две женщинки старенькие, как и я. Одна была наш был цеховой технолог, а другая была инженер-технолог по предприятию. Вот сегодня приду, им позвоню, скажу, где была, как меня пытали!

Было ли у вас свободное время? Как его проводили?

Пышкина: Естественно было. У нас был большой хор, большой духовой оркестр.

Из числа сотрудников самодеятельность?

Пышкина: Да. Был струнный ещё оркестр.

Вы только у себя выступали?

Пышкина: Мы ездили всему городу, по всем деревням. Нас очень любили в деревнях, народу всегда было полно.

Какой репертуар у вас был?

Пышкина: Пели «Огней так много золотых на улицах Саратова», «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой»…

Был художественный руководитель?

Пышкина: Конечно. У нас была женщина с великолепным русским голосом. Она пела чисто русские песни: «Перевоз Дуня держала» – такие песни. Я, в основном, была чтецом. Я читала Виктора Ардова. А вы знаете, как в сельских клубах: мест не хватает, они, особенно дети, на сцене сидят. И вот стоишь, думаешь: сейчас наступишь на кого-нибудь…

Аншлаг был на ваших выступлениях?

Пышкина: Всегда!

Как вы учили тексты?

Пышкина: Я переписывала по своей системе – я же в школе-то училась. Если бы я знала, то принесла бы, показала… Я переписывала, заучивала. У меня хорошая была память. И ещё я пела.

Горбачёва: Ещё она ходила на все спектакли. Ходила в кино. Как мы в кино ходили: я сажусь рядом и рассказываю, кто в чём одет, какой кадр, что происходит на простановке.

Пышкина: И мама со мной ходила. И они мне мешали! Потому что я слушаю, а она мне ду-ду-ду в ухо… В общем, мы занимались самодеятельностью, занимались спортом. У нас были лыжи, коньки, бег, прыжки, шахматы и шашки.

В Союз инвалидов не было

Это было на производстве или ходили куда-то?

Пышкина: В Парк Мира ездили. Я занималась лыжами. У нас были областные, зональные, российские соревнования. Ведь в советское время было поставлено так, что в Союзе инвалидов нет. Это было табу. Потом уже, сейчас наши ребята, паралимпийцы, как по миру выступают! А раньше нас не пускали. Но внутренние соревнования у нас были.

Вы ездили на общесоюзные, российские соревнования?

Пышкина: Нет, не тянула. Я только на областных. Мы были в Звенигороде, в Яхроме, на Планерской. Хорошие места.

Какую музыку слушали? Был проигрыватель?

Пышкина: Конечно! Тамара Миансарова – «Рыжий-рыжий». Потом Магомаев! Кобзон. Потом уже Майя Кристалинская, Ирочка Бржевская. Это было замечательно! Потом уже Толкунова, Лещенко. Музыкау нас была всегда.

Когда телевизор появился в семье?

Пышкина: В 1967 году. Нас вот они сагитировали. Дядя Витя нам говорит: «Чего вы живёте?!» И купили мы белорусский телевизор «Зорька-2».

Уже без линзы?

Пышкина: Да, уже настоящий. Он у нас долго работал. Мы уже жили на ул. Дзержинского.

Момент получения квартиры помните, впечатления, чувства? Вы радовались?

Пышкина: Да. В отдельную квартиру! Когда с Зелёной мы переехали из коммуналки, я вошла в квартиру на Дзержинского (Макеева, 1 теперь) и говорю: господи, какая же она большая и грязная, как же мы её отмоем!.. Делали неаккуратно, стёкла были замазаны краской, белилами. Но рады были тому, что ключи получили. Потом приносили к плитам газовое оборудование, подключали воду, слесаря ходили всегда пьяненькие, наглые, всегда что-то с вас получить хотят… Обустраивались не сразу.

Вы переехали с мамой?

Пышкина: Да.

Живёте сейчас там же?

Пышкина: Теперь живу на улице Зелёной. Недалеко от своего родного предприятия.

На предприятии до какого возраста вы проработали?

Пышкина: Я проработала 36 лет – значит, где-то до 65. Предприятие разваливалось, у нас ушли хорошие профили, там уже молодёжи было делать нечего. Поэтому мы, старшее поколение, говорили: «Что мы тут? Мы уже всё заработали, наверное, нам лучше уступить».

«Женщина просто принесла мне деньги на книжку»

Какое самое сильное впечатление в вашей жизни?

Пышкина: У меня, во-первых, когда нашли останки папы. Я очень долго не могла успокоиться… Во-вторых, когда вышла моя первая книжка стихов.

Расскажите про стихи. Как вы начали писать?

Пышкина: Я начала писать в начальной школе – я по огромному парку усадьбы-то шастала. Потом всё время писала, удачно, неудачно. В конце концов пришла к Александру Фёдоровичу (Кирсанову – коломенскому поэту, члену Союза писателей СССР – ред.). Было у нас замечательное объединение «Зарница». Там была Маша Майер (Карпухина), мы с ней до сих пор дружим, Наташа Евстигнеева, может, вы ещё читаете её, она ещё есть, Валентина Бондаренко, царство ей небесное…

Вы публиковались в литературном альманахе?

Пышкина: Да, у Мельникова («Коломенский альманах» – ежегодное литературно-публицистическое издание, редколлегию которого возглавляет В.С. Мельников – ред.). Ещё я публиковалась: газеты «Ленинское знамя», «Московский комсомолец», в своём журнале для слепых, он назывался «Наша жизнь» – там я много публиковалась. Был у нас сборник общий «Второе зрение». Потом у меня вышли свои сборники.

Что произвело на вас самое большое впечатление?

Пышкина: Наверное, мой первый сборник. Мне лет было уже много, это была перестройка. Нехорошая пора. Я и не рассчитывала… Но я выступила со стихами в доме отдыха «Северское», и женщина просто принесла мне деньги на книжку.

Подготовили её к публикации здесь, в Коломне?

Пышкина: Да. Галина Николаевна Матвеева. Была презентация, собрались все мои доброжелатели, почитатели. Происходило это в библиотеке Лажечникова.

Литературное объединение «Зарница» там же было?

Пышкина: Нет, мы собирались во дворце имени Куйбышева. Когда началась перестройка, нас оттуда выгнали.

Сколько ваших персональных сборников напечатано на сегодня?

Пышкина: Напечатано три. Ещё один уже не могу издать, не берусь даже. Я сейчас просто иду в Интернет, мне проще, да сейчас и читают-то бумажные издания мало кто.

У вас есть страница в литературных альманаха в Интернете?

Пышкина: Я просто их пускаю, через Машу Майер, потому что у меня интернета нет.

 

«Мы расселяли монастыри»

Анна Петровна, расскажите теперь вы о своём впечатлении в жизни сильном, о каком-то важном большом событии в вашей жизни.

Горбачёва: Даже и не знаю, и не вспомнить… Везде и всюду! Считали так: когда приходили, говорили «надо», значит, надо. Где только не работала, общественной работой занималась! Была депутатом 11 лет.

Вас просили или сами хотели?

Горбачёва: Рекомендовали. Причём с двумя маленькими детьми, и работа.

В каком возрасте вы были депутатом?

Горбачёва: Молодой.

Были возможности как у депутата влиять на какие-то процессы?

Горбачёва: Дежурства, участки, строительство города шло, дома, улицы, заводы строили, вселяли. Мы выясняли, уточняли… В Голутвинском монастыре же жили в кельях – расселяли мы его. Были коммуналки, жили приезжие, татары, разные народы.

Удобства были плачевные у них?

Пышкина: Да никаких!

Куда вы их расселяли?

Горбачёва: Завод сдавал дом. Без этих жителей дом не принимался в исполкоме: 3–4 таких семьи обязательно должны были быть в любом доме. Этим мы занимались. При институте дежурили на всех участках. Техникум там, Голутвинский и Бобренев монастыри – мы заседали до 11 часов ночи, чтобы расселить, и приняли решение, постановление в исполком: в списки на вселение в новые здания без жителей монастырей не принимать. И расселили монастыри.

Вы были знакомы с Пасманами?

Пышкина: Илья Семёнович Пасман был юристом, у него было плохое зрение, он состоял на учёте у нас, вернее даже у пенсионеров. Он был такой живой и весёлый дяденька! Его не угнетало. Зрение-то он стал терять взрослым, но он всегда был весёлый, добродушный. Как юрист он помогал предприятию нашему, пока у нас не появился уже официальный юрист.

Он оказывал юридические услуги?

Пышкина: Да. Помощь оказывал, если обращался кто по личным вопросам. Хороший был дяденька.

Ещё были истории, впечатления, с ним связанные?

Пышкина: Хороший человек – это уже впечатление.

С его сыном не знакомы?

Пышкина: Нет. Он приходит в наш подъезд, мне кажется, Семён Ильич, кажется, его зовут.

Вроде, в Москве живёт семья Пасманов.

Пышкина: Возможно…

Горбачёва: С нашего завода очень многие жили здесь. Сейчас уже не припомню фамилии. Вселяли, пока не выстроили новые дома и посёлки, тогда расселяли.

Утюг по открытке

В старой части города вы гуляли в 1960–1970-е?

Горбачёва: В основном мы ходили в наш Дворец культуры имени Куйбышева. И театр достраивали, деревянный который был. Ещё сад дворца: там оркестр, комсомольские мероприятия проводили. Завод строили. Партком был у фабрики кухни, и строили кругом…

Впечатление о старой Коломне было какое? Как о заброшенной территории?

Пышкина: Да. Дома были такие…

Горбачёва: Когда гастроном отстраивался, мы сюда с работы, с проходной – уже трамвай пустили, – моментально садимся, сюда приезжаем. Здесь очередь. Директор такой был – действительно директор: высокого роста, в белом халате! Стояла очередь, мясо покупали.

Пышкина: Да уж, очереди забыть нельзя!

Гастроном имел поставки из Москвы?

Пышкина: Нет, с нашего мясокомбината.

Горбачёва: А там были «Спорттовары», там стиральные машины – тоже были очереди (та сторона улицы, где Сбербанк).

Пышкина: Стиральные машины и холодильник и всё прочее, вплоть до утюга, – по открытке. Если на профкоме дадут открытку, значит, ты достоин утюга. Знаете, что-то было хорошее тогда. А что-то… Вот я сейчас думаю как старый человек: я сама рабочий, мы работали в три смены, выпускали телевизоры, делали, конечно, и на соцстраны – на Польшу, Венгрию, но и себе. Но неужели у нас в стране не хватало утюгов? Вот обязательно по открытке! И на профкоме ещё руки поднимут: достоин ты этого или недостоин. Вот это в советском было плохо, не надо было людей, которые, как и мы, и бегали, и строили, унижать.

Это сейчас вы так воспринимаете?

Пышкина: И тогда тоже.

Могли вы тогда выразить своё возмущение, выражали?

Пышкина: Могла! И выражала. Особенно, когда приходили из горкома, ещё откуда-то.

Как они воспринимали критику?

Пышкина: Кто как. Кто спокойно слушал и успокаивал, как дурачков. А нам терять-то нечего. Мы-то кого боялись?

Что ещё создавало вам трудности, проблемы в то время?

Пышкина: Кто их знает… какие там трудности…

Вы оптимисты в основном.

Пышкина: Да.

Со всеми трудностями сами и справлялись.

Пышкина: Да!

Горбачёва: И сплошные общественники. Сейчас вспоминаю: неужели это я?! Маленькие дети – и всё делали, всё успевали.

Общественников никогда не забывали

Как профессии для детей выбирали?

Горбачёва: Они сами. Единственное, я их в спорт подталкивала. Они большого роста, крепкие были, я им: идите в спорт, в спорт идите! Они греблей занимались, на Оке. Младший хуже, а старший получше. У них лодки были не такие, условия. Но занимались. Алёша мастер спорта, но нажил больные ноги.

В санатории ездили, давали вам путёвки?

Горбачёва: Дикарём мы много отдыхали. В санатории потом уже ездили.

«Лесная сказка» – это был детский лагерь?

Горбачёва: Пионерский лагерь. Выбрали место в лесу. Сначала были фанерные домики, потом выстроили эти.

Потом ваши дети там и отдыхали?

Горбачёва: Да. А потом даже и моя мама, их бабушка… в парткоме работала знакомая, знала её характер, она уже в возрасте, она снабженец, она заведующей была, себе в помощницы маму взяла. Они питание завозили, стройку организовывали. Она уже была возрасте, бабушка, лагерем занималась, так что даже моя свадьба без моей мамы была: она приедет, напишет указание, что выполнить, куда сходить, и уезжает. Мы работали, брат и я. И всё устраивалось, всё было хорошо. Считали, что так оно и должно быть.

В Москву ездили, как часто?

Пышкина: Вообще-то часто ездили. Автобусы заказывали.

Горбачёва: Покупали билеты, выделяли. Я  вообще очень часто ездила: я была в завкоме, в комиссии, и все 8 Марта, все праздники ― это всё мы делали, и очереди выстаивали, чтобы приготовить подарки.

Пышкина: А главное, какая красота: и в театр съездишь, и сумки наберёшь.

И культурную программу успевали и затариться! А что брали?

Пышкина: Да всё, здесь ничего не было.

Горбачёва: Посуду. Стояли в очереди, покупали посуду, несколько раз занимали, стояли, покупали сервизы.

Как успевали за день провернуть всё?

Горбачёва: До вечера. И несколько раз съездишь ещё. Нас несколько человек сразу вставали, пять-шесть (подарки на праздник надо было) в очередь. Потом директор приходил, во дворце. Директор – первый стол, профком – второй, профсоюз – третий. Подарки ставили. Грамоты. Директор поздравлял с 8 Марта, вручал. Мы подносили подарки, дарили всем цехам. Цеха выделяли, кто достоин, всех поздравляли. Общественные работы.

Для себя что-то покупали?

Пышкина: Конечно. Посуду, мясо, колбасу, утюги. Вплоть до прокладок для крана. Ничего же не было. Что останется, то и доставалось.

Москва, получается, спасала своей близостью?

Пышкина: Конечно.

Горбачёва: Нас, общественников, профкомы, профсоюз, никогда не забывали. И дирекция. Нам выделяли специальный автобус, отправляли в Ленинград. Мы все, общественники, приезжали в Ленинград (все активисты, все, кто занимался общественной работой), выходим: «Здравствуй, Питер!». В 3 часа ночи! Потом нас поселили в Петергофе, ходили по всем музеям, в театры ходили. Потом уезжали. Даже заграницу нас возили. Страны, которые сейчас от нас отделились, Польша и другие, они нас встречали, мы к ним ездили. В Чехии и Словакии.

Пышкина: Она тогда Чехословакией была. Дело в том, что мы с Младо-Болеславом были побратимы, поэтому они в Коломну ездили, мы к ним.

Горбачёва: В награду за общественную работу.

Какое было самое трудное для вас время?

Пышкина: Перестройка.

Чем?

Пышкина: Талоны, карточки… И вообще позор, хуже войны…

Тяжело переживалось?

Пышкина: Да мы такие были, что нам ничего не тяжело. Дубовые!