Рубрика: Герои и истории

Рассказчик: Аркадий Сергеевич Арзуманов.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 октября 2023 года.
Дата публикации: 06 ноября 2024 года.

 Часть записанного разговора.

«Посильный физический труд ― это было самое главное в воспитании ребёнка!»

Три варианта конфет: первый ― «Раковые шейки», второй ― «Гусиные лапки» и третий ― «Москвичка» (она очень похожа на эту конфету: тоже карамель, только в шоколаде).

Сейчас она сохранилась?

Сохранилась! Я такие конфеты покупаю, только в одном месте ― в «Лакомке». Я хожу раз в две недели и говорю: мне горсть «Раковых шеек», горсть «Гусиных лапок» и горсть «Москвичек». Это я не выдумал слово «горсть», так было. Не говорили: «Мне 100 грамм взвесьте», ― нет, по горстям.

И в крафтовый кулёк.

Полиэтилена же не было тогда, только бумага. Из дома носили сшитые мешочки сатиновые, ситцевые, бязевые ― я не знаю, какой материал. У каждой женщины была в сумочке, у мужчин была своя тара. Сухую туда. А селёдка, какие-то мокрые продукты ― конечно, это не бумага, понятно, клеёнка. Сумки у всех были из клеёнки сделанные, сумки разных размеров. Ходили за мясом, за рыбой в них ― всё было хорошо, всё было как надо, устои какие-то образовались.

Вот место, сейчас называется «Дикси». В 1960-м или 1959-м, не помню, может быть, в 1961-м, что вряд ли, открыли этот гастроном. Внутри архитектура: виноградные лозы, всякая красивая лепнина. Хотели сделать как Универмаг номер один Елисеевский в Москве, чтобы люди, которые там были, говорили: «О, у нас тоже что-то есть!» Всё это срубили, ничего этого нет… Этот гастроном, я бегал из Городищ (пригород Коломны – ред.), всё время тут всё покупал, чего в других магазинах не было. Вообще было мало магазинов в Коломне, пять-шесть магазинов, и этого хватало, потому что люди питались по-другому: картошка, капуста, огурцы, помидоры, мясо. Мясо какое? Кости копчёные. Вы кушали гороховый суп из копчёных костей? Из рёбер копчёных.

Да!

В этом магазине было изобилие такое, какого сейчас даже нет в магазинах. Вы скажете: как это? Так! В 1957―1960 годах можно было прийти и купить 40 сортов конфет, может быть, даже 50. Не было проблем выпустить конфеты, была проблема придумать название! В газете «Пионерская правда», которую мне выписывали родители, было написано: «Дети! Московская фабрика «Рот Фронт» придумала новый сорт конфет: снаружи облиты шоколадом, имеются рёбрышки, внутри начинка, в неё добавлена кукурузная крупа. Кто придумает название, тому 5 килограмм конфет по адресу будет выслано». Не было проблемы придумать конфеты. «Мишка на севере», «Мишка на юге», «Василёк», «Любимый цветок»… Уже не знали, как назвать конфеты! К пионерам обращались, понимаете?! Этого вам никто не расскажет.

А я пацаном ходил в этот магазин, я знал все цены, любой вещи. Например, мясо: четыре витрины! Я могу показать, какая где располагалась ― я всё помню, я мальчишкой был, у меня память хорошая. Подходишь. Витрина. Сверху нарисовано, как рубить эту тушу: окорок, сычуг… Всё это было расписано, и не дай бог рубщик отрубит и положит не так ― берут рубщика другого. Потому что люди понимали, что этот кусок стоит рубль восемьдесят за килограмм, а это рубль двадцать. Каждая часть ― и говядина, и свинина, и баранина ― всё было разрублено, выложено, расположено.

Колбас 15 сортов было всегда: сухих колбас несколько, кровяных колбас, зельцев и варёных колбас. Вы даже не представляете! Вот, говорят: есть было нечего. Есть стало нечего потом, когда стали продавать всё, когда стали брать взятки, когда не стало сильной власти, тогда привели Россию к этому безобразию. А тогда было всё в порядке!

Вплоть до какого времени?

До 1962 года.

 

С икры снимали корочку

Расскажите эту легендарную историю о том, что, с ваших слов, продавали красную икру…

Через тот вход если зайти ― и прямо, там небольшое расстояние, всего три метра: там стоял прилавок два метра ― метр восемьдесят, и здесь открывается вход. На заднем плане вся стена была крабы, снатка называлась.

Роспись стен была или лепнина?

Нет! Коробочки стояли! Крабы! Сколько хочешь, никто не брал, они недорогие были, кстати. Сзади продавщицы стояло пять–шесть бочек селёдки, очень популярное было блюдо, все покупали селёдку. У кого денег не было ― хамсу или кильку. Селёдки были: 95 копеек за килограмм ― одна бочка 1,05 рубля ― другая, 1 рубль ― третья, 1,25 рубля ― четвёртая, 1,30 рубля ― пятая и 1,35 рубля ― самая дорогая селёдка, это шестая бочка. Эти бочки стояли, и она продавала из бочек. У каждого человека предпочтение: каспийская сельдь, дальневосточная… Мы покупали по 1,35 рубля, такая толстая спина, жирная ― одну, но хорошую.

На витрине стояли блюда эмалированные. Такой формы… здесь бортик большой, здесь бортик маленький, как бы наклон. Одно всё было заполнено икрой чёрной паюсной, другое ― чёрной зернистой, самой дорогой, третье ― красной икрой. Каждый вечер в конце дня, может, 2 дня она выстояла, сверху образовывается корка, высыхает. Я туда приходил рано утром. А кто на мальчика обращает внимание? Никто. Я стоял, ждал, пока коктейль начинают делать молочный (все ребята туда ходили за молочным коктейлем, 10 копеек стоил). Я наблюдал. Они выходят, им надо готовить это, они тонкую корочку снимают и в ведро эмалированное бросают, в чистое, хорошее, они потом всё это съедят за чаем или домой несут, может, какое-то время деньги заплатят, она недорогая была. Эту икру, руки мазали подсолнечным маслом ― и так по икре раз! раз! раз! И она прямо вся начинает играть как будто, она блестит! И они берут этот шприц и пишут маслом: «Слава КПСС». На другом блюде тоже сливочным маслом ― на красном фоне белом. Продавщица умела это делать! Там какие-то стояли насадки кудрявенькие, и очень красиво было написано. Два дня простоит икра ― они опять снимают корочку.

Были те люди, кто покупал это?

Она, конечно, стоила дороже, чем любой другой продукт. Но не так дорого, как сейчас: 100 000 рублей стоит чёрная икра, 50 000. Таких цен не было! Людям было доступно более-менее: не хочешь купить водку себе, купишь икру. Если ты не пьёшь, купи икру, и тебе достаточно будет килограмм или 800 грамм икры купить и полакомить своих детей. Ажиотажа ― икра! икра! ― не было. Ажиотаж был селёдка: хорошую привезут по рубль тридцать пять ― «Взвесь мне две штучки, одну для соседки, одну мне, в разных упаковках». Вот такие разговоры были. Здесь вот левее ― этот зал было мясо, ещё какие-то продукты. С левой стороны стояла коктейльная. Здесь можно было купить три–четыре сорта зельца. Вы кушаете зельц?

Нет.

У нас сейчас никто не делает…

А что это?

Разный, кровяной… Это мясо такое, не колбаса, ближе к… не могу сказать…

Колбасы все… Вино! Вино! Мукузани, Гурджаани, Ркацители, Псоу… любые вины были! Я всё про гастроном рассказываю. Здесь можно было купить всё! И в конце самом рыба: нототения, бельдюга ― мы таких рыб сейчас даже не знаем. Нототения была самая дорогая рыба ― 3,60, как бутылка водки. Но это была рыба! Это свежая рыба. Бельдюга подешевле, а остальные рыбы вообще были дешёвые, копейки стоили.

Выпечка была какая-то?

Выпечка тогда не была модна. В этом магазине я выпечку не видел.

Вы туда ходили за коктейлем?

Я ходил туда. Мы жили в Городищах, бабушка говорила: «Аркаша, масла нету». Я: «Ба, ну я же недавно ходил!» ― «Ну, нет у меня подсолнечного масла, мне готовить надо». Деньги даст ― и 10 копеек на коктейль. Я бегу бегом! Десятого магазина ещё не было, поворачиваешь через мост, бежишь сюда, пробегаешь и покупаешь это всё. Цены я все знал наизусть. Даёшь 10 копеек, есть за что. Только придёшь, переоденешься, пойдёшь играть в футбол: «Аркаша, я забыла, надо ещё сходить». Порой три раза в день туда бегаешь, туда 10 минут, обратно 10 минут. Пацан я очень добрый был, повозмущаюсь немножко по-детски, а сам всё равно бегу.

 

«Пойти в магазин за мясом ― не было такого»

Где вы жили, Аркадий Сергеевич? Может быть, чуть-чуть о вашей семье?

В Городищах я жил. До этого жили на улице Ленина. Мы там дом построили, вынуждены были: ребёнок погиб, от тесноты ошпарился кипятком, мой брат младший, и отец решил строиться – и с 1959 года мы жили в Городищах. А с 1959 года жили на улице Ленина, напротив профилактория. Но этих домов не было никаких, это было пол: ни музыкальной школы, ни профилактория – ни одного дома. Только стояла 25-я школа и водокачка, они и сейчас стоят. Чистое поле, мы с ребятами соберём картошку, напечём картошку, жжём костры…

Я могу рассказать про улицу Ленина, которую никто не помнит. Вы, наверное, знаете, что даже те дома, которые сталинские там построены, ЦЛПБ, улица Суворова, дома строили такие хорошие, немцы строили дома, – всё равно были дворы, и стояли там сараи. На самом деле это были не сараи, а скотный двор, все держали скотину. Очень многие держали коров! Но их надо пасти – нанимали пастуха. Выгоняли утром корову бабушки, она шла в стадо, и по улице Ленина каждый день… Машин ж было мало, машин не было вообще: в 1957 году на Текстильмаше 5 грузовых машин, на ЗТС 10 грузовых машин, на Коломзаводе – 15, ну, и кое у кого после войны – привезли с собой иностранные машинки, они больше стояли, некогда было ездить. То есть по улице Ленина утром гоняли на Репинку коров пасти, вечером, в 3–4 часа, гоняли обратно, их уже эти бабки доили у себя в сараях.

Жили при этом бабки в квартирах?

Да, уже строили дома, жили в квартирах. Эти двухэтажные дома, вы же знаете, немцы построили – 100 домов в посёлке ЦЛПБ. Недавно только стали ломать сараи, лет 10 назад, они до сих пор стояли… Все держали скотину. Т. е. пойти в магазин и стоять в очереди за мясом ― не было такого: тёлка, бычок – выращивали, потом на мясокомбинат, мясо брали, кушали. Начали появляться холодильники. Когда холодильников не было, в сарае делали ледники: это в подвал завозили весной лёд, снег рыхлый крупчатый, покрывали сеном, соломой, чтобы медленно таяло всё лето, туда закапывали продукты. Курицу зарубят, поросёнка, барашка – часть продадут, часть себе, в ледниках хранили.

То, что люди держали скотину, уже даже будучи городскими людьми, с чем это было связано?

Это в 1960-х годах закончилось. Я рассказываю вам про послевоенное время. Я помню 1955 год. Я помню, как Сталин умер, мне было 4 года. Я помню, что я стоял на улице, тётя Паша Стрерихина выбежала из дома своего, моя бабушка была, и она начала кричать: «Умер, умер! Как теперь будем жить?!» Все повторяли только одно: «Как мы теперь жить будем?» Потому что, видимо, рядом с ним никого не было, лидера, чтобы на кого-то положиться, думали, что он и больше никто, он и есть советская власть. Как мы теперь будем жить? Все говорили об этом, и все плакали. Это был март месяц.

Кто-то ездил на похороны среди ваших близких?

Нет, я бы знал. Эта реальность была.

 

Навозная река

Эта улица Ленина. Я вам не сказал: она же не была асфальтированная. Её начали копать – как корыто делают, потом засыпают туда щебёнку, песок, а потом делают асфальт. Уже начали готовить это корыто. И вот коровы ходят, начинается дождь. Мужики, сверху которые идут (выше Фрунзе улицы, верхние – это же посёлок был Ленинский большой, громадный) на Коломзавод работать, утром – у каждого был рюкзак, там видны резиновые сапоги. Подходили к улице Ленина, она представляла из себя навозную реку ― такой слой дерьма. Такое стадо прошло туда и потом обратно – представляете, что это такое?! Тут везде были брёвнышки, лавочки, это было нормально, ящики. Они садились, снимали ботинки, надевали резиновые сапоги, переходили эту улочку, а эта улица Малышева, которая раньше называлась Тендерная, у неё на углу стояли колонка и тоже ящики. И вот они переходили, в колонке мыли сапоги, клади их снова в рюкзак, переодевались и шли снова на работу на Коломзавод. Это продолжалось всего года два, пока не запретили стадо гонять, пока они начали асфальтировать улицу, года два-три была навозная река. Этого никто не помнит, я кому ни рассказываю, все смотрят удивлённо, но это было!

Как Парк Мира был посажен, вы помните?

Он был посажен до моего рождения, в 1948 году, после войны. Говорят, что пострадал директор Пятов, или как-то фамилия… я не помню, директор. На него написали – время такое было нехорошее. Он же вокруг парка ограду сделал чугунную, дорогую. Чугун ― это стратегический материал. Стратегический! За это расстреливали. Поняли его, потому что он (так рассказывали мужики с Коломзавода) сказал одну фразу: когда потребуется, у нас заготовлено 150 тысяч тонн этого материала, не надо ниоткуда брать, сразу на переплавку и сразу оружие. Он нашёлся, что сказать! Ему предъявляли, почему он потратил чугун, кто разрешил? А это тысячи тонн, одна весит тонн пять, а их сколько там…

Нас гоняли, школьников, первый–второй класс, на борьбу с непарным шелкопрядом. Мы привязывали баночку из-под тушёнки, консервов, наливали туда немножко керосина. Деревья ещё были низкие, и этот непарный шелкопряд почему-то на нижних ветках.

На каких деревьях?

На любых. Они вредители. Нас гоняли, мы снимали непарный шелкопряд, в баночку запихивали. Школы – 2, 25, 24 – все классы выходили. Раньше так было! Потом разводили костёр преподаватели, мы эти банки выбрасывали, и они трещали, когда сгорали, лопались эти куколки и трещали, нам было интересно. Два раза я был на непарном шелкопряде. Это были 1957–1958 годы, май или сентябрь, эти месяцы, я не помню, какие месяцы, наверное, сентябрь.

Нас гоняли на посадку деревьев. Машина, загруженная деревьями, идёт, вторая машина с лопатами, и мы идём, класс пятый, шестой, восьмой. Нам даются лопаты, и нам бросаются эти хлыстики деревьев, мы выкапываем ямку – две лопаты, следующую ямку – две лопаты. Дети сажали деревья. Все эти насаждения, многие, может быть, сейчас уже погибли, это же было 69 лет назад, может быть, их уже нет деревьев, но мы сажали, вместо урока.

Вы же совсем маленькими были.

Это не важно! Дети раньше работали! Брали с собой детей на поля, все же сажали картошку для себя, никто не покупал её. Выделяли каждому поле – по 2–3 сотки, смотря, какая семья. И мы копали, дети совершали посильный физический труд ― это было самое главное в воспитании ребёнка! И это было правильно: тех бездельников, которых мы сейчас имеем, которые воспитаны на гаджетах, это же не люди, это даже не знаю, как назвать… Человек славен в труде. Тот человек, который трудится, – тот человек. Который не трудится, я не знаю, как назвать его.

У вас, у ребёнка, какие были обязанности по дому?

Совсем когда маленький, никаких обязанностей. Потом мне придумали обязанности. Когда мы стали строиться, это был 1957 год, 300 гвоздей даёт кривых отец (покупать гвозди ― деньги надо тратить, на всём экономили), и вот на рельсе я их прямил, все пальцы в крови. Работа! И попробуй пожалуйся – скажут: «Как же так? Мы все работаем, и ты привыкай, сегодня у тебя пальцы в крови, а на десятый день у тебя не будет». Уголь привезли, у нас не было газа: полное ведёрко не можешь, половину иди насыпь, возле котла чтобы была горка, чтобы можно было 10 дней топить. Моя такая была работа.

Мы жили уже в Городищах, воды нет: просто дом построен, никаких коммуникаций не было. А каждый день, чтобы жить, нужно флягу молочную, 40 литров, воды привезти. Кто возил? Я вожу. На тележке, полкилометра бассейка, бежишь туда, снимаешь с тележечки, ставишь под бассеечку, наливаешь 5 минут, потом закрываешь герметично, ставишь на тележку и домой. Это когда не стирают. А когда стирают, пять фляг должно быть – это 2,5 часа моего времени. Бабушка сказала: «Я завтра стираю». И я вожу, вожу, выливаю куда-то… Бассейка около Засолки. Засолка – это где сейчас построили новые дома, новый посёлок, по Малинскому шоссе едешь – и слева посёлок, несколько домов больших. Это на территории заготконторы Коломенской АПС простроено, райпотребсоюза. Там раньше солили капусту. Нас гоняли на засол капусты, мы чистили кочаны, мы бросали их в специальную машину, которая шинкует, и оттуда всё это дело в эту бочку диаметром 3 метра и глубиной 5 метров, в которой уже стоят две женщины в чистых резиновых сапогах, и туда это шинкуется, допустим, две шинковочные машины капусты и одна шинковочная машина моркови. Мы это всё моём, а они стоят, топчут её.

Сколько вам было лет?

Я уже учился, это был третий–четвёртый класс.

От школы?

Вся работа общественная была от школы.

Это после уроков?

Или после, или вместо уроков, или в выходные дни. Учитель решает. Ты не был предназначен самому себе, нельзя было сказать: а я не пойду! Тогда таких людей не было! Ты подчинён, ты находишься в классе, совсем другие отношения были, ни один мальчик не мог возмутиться, пожаловаться. Если он жалуется папе, то он тут же получает подзатыльник, ему говорят: ты не умеешь жить, иди и попроси прощения. «Я не виноват!» Ты допустил конфликт – ты виноват, и тебе же достаётся. Это было жестоко, но это было правильно, вырастали правильные ребята.

Какие у вас были отношения с друзьями?

Я с ними не учился, они в других школах учились, по месту жительства. Есть те, с которыми вместе учились, а есть те, с которыми не учились. Мы ходили в выходные дни на рыбалку, по грибы. Такие взаимоотношения.

 

«Что было дома из богатства? Самовар и машинка»

Я вам не сказал: мама и бабушкой стирали, когда нужно было привозить пять фляг воды. Потом надо было полоскать – корзину мы с бабушкой несли на Коломенку, это где-то километр. Несколько раз отдыхали с ней. Донесли – там стояли плоты, на которых бабы сидели, у каждой своё место. И вот полоскали бельё, выжимали. Это целое дело, когда постельное бельё надо было стирать раз в две недели! Зимой несколько комплектов, конечно, никто стирать не будет без воды, и на реку не пойдёшь, как-то обходились, накапливали, а потом уже… Стиральных машин не было, стирали в ванной, когда воду провели, или в какой-то ёмкости. Это была проблема! Всё было направлено на то, чтобы обеспечить быт: приготовить еду, постирать, погладить. Женщины занимались этим делом, и ни у кого не было протеста: «Вот, я должна!..» Ты замуж вышла, у тебя есть ребёнок, тебе даже никто не будет говорить, что ты должна ― ты сама это делаешь! Если ты это делаешь без удовольствия, зачем ты тогда замуж вышла? Девочку к этому готовили.

Мама же при этом работала?

Работали все, очень мало было семей, которые позволяли женщине не работать. Если только она больная, инвалид. У моих друзей у всех дома никого днём нет – и мамы, и папы, и бабушки даже ходили на работу, потому что нужно было зарабатывать деньги, кормить семью.

Поэтому даже на старших больше женщин в семье был быт?

Бабушки всё это делали. Она ушла на пенсию, и это не значит, что она отдыхает: она стирает бельё, она гладит, она готовит – придут же после работы, надо кормить! А пацаны обеспечивают: сходи в палатку около мясокомбината, купи самое дешёвое мясо, диафрагма называлось, 47 копеек килограмм, обрезь, ещё что-то, ножки, суставы – чтобы холодец делать. Что скажут, то ты несёшь в этих клеёнчатых сумках, чтобы не промокло.

У сумок, кстати, какие были ручки?

Тоже из клеёнки.

Они же изнашивались.

Изнашивались – выбрасывали. У каждого дома машинка. Таких домов не было, чтобы машинки швейной не было. Это пошло с войны: в войну каждая женщина шила кальсоны, исподнее для фронта. И ты не могла отказываться! Тебе привозили материал, определённое количество, и два часа в день моя бабушка строчила. Ей давали карточку – иначе ты помрёшь. Работали на фронт все.

Машинками обеспечивали тоже?

Что было дома из богатства? Самовар и машинка. Если машинки нет, ты бедный человек. В магазинах же ничего нет. А как ребёнка обшить? Как себя обшить? Это была первая необходимость! Машинка ― это даже не самовар. Был завод в Подольске, ещё заводы, которые массовым способом их выпускали, и люди, когда семья образовывались, покупали швейные машинки. Женщины и даже мужчины учились на них шить, благо это несложно.

Все мы были обшиты, дети все были. Не было ничего покупного! Жили мы на улице Ленина, вечером, зима или лето, стук в окно. «Кто там?» – «Ситец». – «Ой, заходите, заходите!» Ходили люди с чемоданами. Она зашла – ей сразу чай. Эта русскость: чай и две сушки. Кормить её никто не собирается, но она должна зайти и что-то положить в рот, это человек. Открывала чемодан и там: ситец чёрный с белыми горошками – штука… Знаете, что такое штука? Намотано… Она говорит: «Мне 5 метров», – она отмеряет. «Светленькую 3 метра». Каждая знала… По-моему, 60 сантиметров шириной эти ситцы всего-навсего. Думали, сколько надо, разговор, час она у тебя посидит дома – всё купишь, что надо. Соседка: «Ой, я тоже хочу!» Соседка тоже заходит, тоже покупает, или к ней идёт. Это тоже часть быта.

Откуда женщина возникла с чемоданом?

Я не знаю, наверное, эти заводы, которые выпускали, фабрики ткацкие, их много было, которые выпускали, давали на реализацию. Я не могу вам сейчас сказать.

Такая система сбыта была

А где продавать? У нас только был один магазин Ханзель вот здесь. Бабушка моя жила в Луховицах, она была девка 16–17 лет, очень грамотная, очень грамотная. В деревне праздник, надо же обшиваться – давайте Полинку пошлём. Пишут записки. «Марфа Петровна, 15 метров такого ситца, такого, такого…» Бабушка ездила из Луховиц. Добраться было тяжело, трамваев же не было, ничего не было, всё надо на телегах или пешком. Это сложно! Кто-то едет, берёт её с собой. Она приходит в этот магазин, подходит к продавцу и говорит: «Мне надо штуки, несколько штук куплю». Продавец не имеет права штуками, это может делать только директор магазина – Ханзель. Ханзель сидит, в нарукавниках, что-то пишет. Продавец говорит: «Алексей Семёнович, пришла оптовый покупатель». Он выходит: «Сударыня, здравствуйте, что хотите?» Она говорит: «Я из Аксёнова, мне поручили купить, вот записки». – «Давайте отбирать». Он сам ей выдаёт штуки. Она покупает много, килограмм 20, она такая лошадь была, сюда 10 килограмм, туда 10 килограмм – и идёт.

Это вы про бабушку?

Про бабушку рассказываю. Он снимает косынку, хорошую, дорогую, и повязывает ей! Всё, что она купила, – он берёт большой платок, кладёт и платок в качестве тары ей даёт, за то, что она берёт у него оптом, 20–15 кусков она взяла разные. Вот как торговали люди! Алексей Семёнович Ханзель так торговал, лично сам.

Почему нельзя было, чтобы продавщица отпустила ей оптовой?

Одно дело людям некогда было ходить в магазин. А тут как хорошо – придут, продадут, это здорово. Наверное, немножко подороже продавал, это нормально. Был НЭП когда-то, видимо, отголоски НЭПа.

После Городищ где вы жили?

Я женился, сразу двое детей через год, институт окончил. Я же вечерний оканчивал. Политехнический, отделение ДВС ― двигатель внутреннего сгорания. Яи  работал на Коломзаводе на испытаниях изделий. Двое детей – надо жильё. То у родителей поживём, то у тёщи поживём. Жена раньше меня окончила музыкальное училище и работала уже во дворце культуры химкомбината, ездила два раза в неделю. Она очень хорошо работала, грамотный специалист, такая жена у меня была талантливая женщина. Её там заметили. Она сказала: «Нам бы квартиру». Когда она окончила, ей выдали документ (распределение же раньше было) и написали: «Нуждается в жилплощади». Это попало директору химкомбината Докторову. Он сказал: «Дать. Двое детей – дать двухкомнатную». И нам дали двухкомнатную квартиру, мы переехали в Воскресенск.

Это какие годы?

Это 1972–1973 годы. Мы там долго жили, 20 лет. Потом я построил дом себе, потому что сын женился – ребёнок, дочь замуж вышла – ребёнок. Трёхкомнатная квартира… Если бы мы это не сделали, они бы не сохранили семьи, и я вынужден был уйти из семьи, к тёще, здесь строить дом. Жена приезжала помогала. Потом трёхкомнатную разменяли на две однокомнатные, и каждой семье досталось по однокомнатной квартире, семьи сохранились. Я вынужден был… я спал вместе с собакой в одной комнате, работал очень много, фактически дом построил сам.

Про 1960-е вспомните какие-то истории, связанные со Старым городом, со станцией Коломна? Где сейчас Мемориальный парк, помните ли вы, когда он был кладбищем?

Мемориального парка не было, было кладбище, там похоронен мой дед, бабушкин муж. Мы ходили, оно было в ужасном состоянии, за ним никто не смотрел. Уже было открыто новое кладбище, всех хоронили на новом кладбище, после войны никто на этом кладбище не хоронил, всё это зарастало, всё это безобразие было. Ходило, может быть, человек 50–100 ухаживали, удручающе было… А тут 800-летие Коломны, к 1977 году решили сделать Мемориальный парк. Конечно, при такой ситуации обязательно писали, возмущались, какое-то количество людей, но нужно было просто пережить… Я не знаю, как к этому относиться, но я думаю, что сделали правильно – это уже стало центром города, раньше-то это была окраина…

 

Патриотизм послевоенный ничем не описать

Про демонстрации. Демонстрации 1960–1970-х годов. На них никто людей не звал, никто не обязывал. Люди считали это праздником и сами туда стремились. На работе, конечно, говорили, обязывали, понятно. Но в те годы, в конце 1950-х, мне кажется, даже не обязали, люди сами ходили, потому что были патриоты, после войны любили родину, любили семью. Этот патриотизм послевоенный – ничем описать его нельзя было. Человек ночью, мне кажется, мог бы в одних трусах, мужик, взять нож длинный и идти защищать родину и не думать о том, что будет завтра. Патриотизм был на высочайшем уровне! Я это чувствовал. Когда учился в школе, там преподаватели, мужики (столярное дело, слесарное дело) – они фронтовики все. Тогда не было не фронтовиков! С не фронтовиком никто вообще не разговаривал! Кто он такой вообще, что он сделал для родины?! Ну, если годами не вышел, тогда не виноват, а если по какой-то причине – это просто считались второстепенные люди.

Вот выходили на демонстрацию. В Коломне особая демонстрация была. Я жил в Воскресенске, был на демонстрации, в других городах: просто проходят люди мимо трибуны, что-то скажут и уходят домой. В Коломне все демонстранты видели всю демонстрацию сами, и начало, и конец. Они проходили мимо трибун, разворачивались и шли обратно. Они шли и всех видели! Здоровались, радовались, ликовали: «Петя, я тебя 5 лет не видел! Как твои дела?» – «Всё хорошо!» – «Давай как-нибудь встретимся!» Это всё надо было видеть, это всё красиво, это всё искреннее! Искренность в глазах. Сожаление о том, что не общаются по каким-то причинам…

Вы с кем ходили?

С родителями. Все ходили с родителями дети, детей одевали в самые лучшие одежды. Май всегда тёплый был. На 7 ноября иногда был мороз, одевали, тогда, конечно, некомфортно детям было. А на майские демонстрации, как правило, всегда было тепло.

Вы с семьёй из дома выходили и что вы в качестве атрибутов брали?

Выдавали всё. Стояли девушки, у них 50–100 флажков, шарики. Если тебе надо, если ты хочешь сам, ты подходишь – тебе дают шарик, и ты с шариком идёшь.

Бесплатно?

Понимаете, в те годы не было людей, ни одного человека, который был бы не членом профсоюза. Поступаешь на работу – сразу в профсоюз. Профсоюзные организации были такие мощные и такие богатые! А демонстрация на профсоюзе лежала, организаторами были профсоюзные организации. Это была мощная организация! Профсоюз не давал уволить человека: без подписи профсоюза, без решений профорганизации, никто не имел права уволить человека. Наказать могли, а уволить – нет. Директор вызывал, приглашал на совещание: «Он сделал это, это, это… он недостоин, надо увольнять, много раз прощали». А представитель профсоюзной организации говорит: «Хорошо, мы рассмотрим». В противовес директору! «На профсоюзном заседании рассмотрим и сообщим». Собираются: «Возьмём поруки, я его знаю. Поддаёт? А кто сейчас не поддаёт? Давайте шанс ему дадим». И они пишут документ, что против профсоюзная организация, берёт на поруки.

Это 1980-е? Как будто бы вы уже участвовали в таких совещаниях, или это в пересказе?

Я такое категоричное не застал. Хотя я поступил на работу в 1966 году, застал: был такой Князев, его хотели выгнать, я не присутствовал сам, а в пересказах услышал, – они его отстояли. Но это были 1960-е годы, послевоенные, когда боролись за каждого человека. Мощная организация была, наверное, до 1980-х годов мощная. Сейчас люди выходят из профсоюзов, не хотят лишние деньги платить, взносы, обмельчали люди… Я до сих пор член профсоюза.

 

Каждый день пропадало по одной вилке…

Про наш 205-й дом воспоминания есть? Были здесь ваши знакомые?

Нет. Самая главная улица города, самая культурная улица города (тогда не было слова «стометровка», оно чуть попозже появилось, но будем говорить Стометровка) ― эта улица.

Октябрьской Революции?

Нет, Зайцева. Тысячи людей в день по этой улице ходили, выходили из трамвая и шли по этой улице в «Восток» или в «Юность» (кинотеатры – ред.). Это были главные очаги культуры. Кино ― это было главное. Что ему можно противопоставить? Ничего. Два зала, через каждые два часа в каждом зале разные фильмы. Ещё в «Юности», три зала. Это очень культурно. И просто так встречались люди. Пельменная была здесь, тир здесь стоял – на месте, где стоит спортмагазин, был тир хороший, я ходил, стрелял – 2 копейки один выстрел.

И здесь же ресторан «Коломна» был?

Ресторан «Коломна». В него ходили днём, в обед. Это был не ресторан, а просто люди с работы ходили покушать, комплексные какие-то обеды. Столовая. Рассказывали один случай такой, что в этом ресторане каждый день пропадали вилки, по одной вилке пропадало. Это такой смешной случай. Вначале не замечали, первые 10 дней, добавляли. Потом стали следить, подозрение пало на одного человека. Его потом обыскали ― никакой вилки нет. Второй раз его обыскали. А потом он сказал: «Вам надо хорошо убираться, мыть полы, мыть столы». Оказывается, каждый раз он вилку внутрь втыкал, и там 20–30 вилок было приколото к столу. Этим он показал, что негодные люди, надо скатерти снимать, столы, ножки мыть. Это не байка, это так было!

Здесь не было производств…

Текстильмаш здесь. Ходили, ходили люди. А почему заводы? Здесь много было всяких других мест, где люди работали. По-моему, этого человека звали Хоттабыч, прозвище было. Я работал на Текстильмаше, там был такой Саша Чудаков, он много разных вещей рассказывал, о происшествиях интересных, вот он напоминал Хоттабыча. У всех свои прозвища были, он был Хоттабыч. Он был очень такой весёлый, придумывал всякую фигню, на заводе всякую фигню придумывал…

На Текмаше вы кем работали?

Я работал слесарем. В 1965 году я начал работать учеником слесаря. Потом я учился в институте, днём работал, а вечером учился. Поскольку я учился, знаний было много, я очень быстро набирал, на Коломзаводе уже был слесарем пятого разряда, хорошо владел руками.

Чем особенна была работа на Текстильмаше?

Я работал в 16-м цехе учеником. Там выпускали узловязальные машины. Идёт основа с нитками, 500 ниток, она идёт, и ткут. Получается из этой основы продольные нитки делают поперечные, и получается ткань. Она кончается, 50–100 метров. Как связать каждую с каждой? Узловязальные машины. Они заправляются, становится машина, в ней 1000 деталей мелких, её включаешь, она электрическая, идёт и «ту-ту-ту» – связывает все ниточки, за 15 минут основу всю связывает. Сложнейшая техника! Меня взяли в бригаду, я самые элементарные какие-то крючки, закорючки делал, конечно, не доверяли ничего серьёзного, но какие-то я навыки получал. Линейкой по рукам получал, если что-то не так делал. Мастер Пшеничный меня линейкой по рукам бил. И попробуй скажи отцу (я уже взрослый был), что меня здесь бьют. Он скажет: «Правильно, наверное, надо было ещё и в другую руку разбить тебе, раз ты не умеешь работать».

Вы к этому нормально относились?

Нормально относился, как и все. А что, жаловаться? Он был старорежимный человек. Это был 1966 год, он работал до революции, ему было уже, наверное, лет 70, человек старый был. Этот мастер был настоящий, единственный, который мог наладить машинку. Это нужно очень большой опыт иметь! Он ходил и воспитывал слесарей так, как воспитывали до революции. Тогда побои в норме были.

До Великой Отечественной там был патефонный завод? Получается, что он осваивал каждый раз новое производство...

Он не патефонный был, патефоны – это было так, продукция. Текстильмаш был эвакуирован в начале войны. Директор эвакуационного завода, Смирнов Сергей Степанович, этот завод вывез в другое место, я сейчас не помню, какое. Потом уже патефонный стал. А основная продукция были огнемёты, они выпускались в войну.

А до войны?

Я не могу на такие вопросы отвечать, надо готовиться. Я до войны-то не жил.

Говорят, на Текстильмаше было много немцев, в 1950-е годы они оставались здесь…

По поводу немцев – это особый разговор и не для телефона. Я вам скажу, что они очень много сделали для России. Не фашисты, а немцы, и вся культура у нас немецкая должна была быть в то время. Это были культурные люди, образованные, они учили наших детей – музыке, учителями в школе когда-то, кто русскоязычный был немец. Они были выдержаны, это была элита, это были культурные люди, они были инженерами, они были конструкторами.

Вы в какой школе учились?

Я учился в 1-й школе.

Прямо с первого по десятый?

Нет, там десятилетки не было. Десятый класс я в 9 школе я учился.

«Вся жизнь моя была посвящена школе»

Рассказчик: Татьяна Александровна Макеева.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 июня 2024 года.

 

Татьяна Александровна, расскажите о себе.

Сейчас я пенсионерка. Отработала 40 лет в школах в Коломне, а начинала здесь, поблизости, в кремле, в третьей школе.

50 лет назад, 6 марта 1974 года, я пришла работать в третью школу пионерской вожатой. Сама территория кремля была для меня неизвестна – я совершенно из другого микрорайона родом, и поэтому для меня это было всё абсолютно новое. В то время все церкви были разрушены, там везде были склады, спортивная школа, что-то такое. И везде бегали школьники любопытные. В монастырях жили люди. Причём в Новоголутвином женском монастыре, в сохранившихся в корпусах, в кельях монашеских были коммунальные квартиры: большой длинный коридор – и комната, комната, комната, комната… Мне приходилось к ребятам туда ходить, поэтому всё это для меня было в новинку и интересно. Это был женский монастырь, а Брусенский монастырь назывался мужской, потому что когда-то его создавали как мужской. Вот там и в жилых корпусах кирпичных жили люди, и на территории монастыря были построены домики, домики, домики, домики, и там тоже жили люди. Те, кто побогаче, имели дома на улицах Казакова, Кремлёвской, Лажечникова… То есть это был достаточно густонаселённый микрорайон.

Работа вожатой заключается в том, чтобы работать с детьми. И я вместе с ребятами облазила всё – все закуточки, все закоулки, все развалины. То есть всё-всё-всё-всё-всё-всё буквально! Местные жители, особенно Брусенского монастыря, заинтересовались: это что тут за девка такая бегает? откуда такая деловая появилась у нас тут? Они же все друг друга знали. Как выяснили, не знаю, но выяснилось, что девка-то наша! Оказалось: моя бабушка Нюша работала в восьмой школе (это там, где современный краеведческий музей) уборщицей. А в подвале школы были оборудованы жилые комнаты – там жила и уборщица со своими детьми (у неё было четверо, мал мала меньше), и даже учителя жили. То есть это всё было заселено. И вот эти старожилы выяснили, что Нюша-уборщица (которая вообще уехала-то в конце 1940-х годов оттуда, а они её помнят!), и младшенькая её, Раечка, 1934-го года рождения – это мои ближайшие родственники. И когда они выяснили, что я Нюшина внучка, меня приняли за свою. И если кто-то спрашивал, чья это такая деловая тут у нас бегает, они говорили: «О, Таня-то? Наша. Нюши-уборщицы внучка!» Вот так я стала своей.

Я недолго проработала в третьей школе вожатой – четыре года. Но вот судьба: спустя десять лет я вернулась туда директором. То есть с третьей школой у меня связаны самые хорошие воспоминания.

Татьяна Александровна, вы рассказали, что вы с ребятами тут буквально везде всё облазали. Может быть, вспомните какие-то истории? Что происходило во время этих экспедиций?

Нет, таких историй особенных мне не помнится. Понимаете, в те времена вожатая (называлась старшая пионерская вожатая) это был человек, который организовывал в школе всё, помимо уроков. Поэтому походы, «Зарницы», сбор макулатуры, металлолома… Вплоть до того, что приходила в школу на работу, а директор говорит: «Так, Славка в школу не пришёл, иди буди». И я шла, напротив монастырь, я шла в квартиру: тёмный коридор, всё навалено, наложено… Я иду, откуда-то из темноты. «Ты к кому?» То есть меня знали. Ну, я называю фамилию, к кому я иду. «О, господи, упадёшь ты тут! Пошли. Так, тут перешагни, тут таз, тут… а, сосед лежит, ладно…» Ну, пьяный. И вот так я ходила. То есть вообще, конечно, с точки зрения современной микрорайона был страшный: ни освещения, ни фонарей, эти развалины… Люди тоже были разные. Ну, как-то вот так свободно ходила.

Из интересного, например, сбор макулатуры. В школу должны принести все макулатуру. Несли все, я принимаю с безменом, взвешиваю, записываю – у нас соревнование. И вдруг смотрю – катят огромную бобину деревянную, а на ней намотан картон. В Успенском соборе был склад картонажной фабрики. Как они открыли дверь? Как они выкатили эту бобину с картоном?! Но они прикатили её в школу, во двор, и сказали: «Макулатура? Принимай, записывай на наш класс!» Ну, конечно, получили от меня! Заставила катить назад.

Всякие ребята были. Школа в те времена, в начале 70-х, была очень переполнена. Потому что весь кремль густонаселён. Ближайшие деревни – совхоз Коломенский, посёлок Радужный, Семибратское, Бобренево – все съезжались к нам учиться. И когда восьмую школу закрыли, нашу начальную школу перевели в здание угловое на Лазарева – Лажечникова, потому что мы были переполнены.

 

«Мамка сказала: отнеси Тане на супец, она же городская!»

А что вспомните о детях? Отличались ли городские от окологородских?

У меня какие-то такие самые добрые воспоминания и от детей, и от взрослых. Например, бобреневские ребята пешком ходили утром в школу – зимой, весной, в грязь. Но у них у всех хозяйство, поэтому они должны были рано утром встать, натаскать корове, свиньям воды, а потом приходить в школу.

К восьми утра?

Да. Однажды по осени как-то идёт в школу Серёжка, я знаю, что он оттуда. Сумка у него с учебниками и в руках авоська, сетка такая, а там свёкла, моркошка, капуста. Я говорю: «Ты куда идёшь?» – «К тебе. Мамка сказала: отнеси Тане на супец, она же городская!» И я получила вот такой от родительницы, от мамки, подарок! Интересные, конечно, были. Потом я ушла в городские школы работать, у нас там переводы были всякие. Конечно, они отличались. Но монастырь-то сносили потихонечку, выселяли, и когда я пришла работать в Колычёво, в новостройку школу, там оказалось достаточно много наших монастырских, которые получили там квартиры. То есть всё это взаимосвязано.

Вы и там «наша» была!

Я везде была «наша». Когда я выложила в «ВКонтакте», в «Одноклассниках» свой пост – рассказ о своём юбилее, – я получила много откликов, комментариев. Вот и наша Марина Беляева (экскурсовод музея «Коломенская пастила» – ред.) – моя пионерка. Но самый интересный комментарий, который меня поразил: «Здравствуй, Таня. Я Гера К. из 8 «А», 1978 года». То есть они уверены, что Таня помнит всех! А Таня после этого 40 лет отработала в школе. Сколько у неё их было?! Но попереписывались, я вспомнила Геру, я нашла его фотографии, ему переслала. Всё замечательно. Он мне прислал и свой дом, и жену, и собаку, и дочку – фотографии. И, видимо, потом он подумал, что вдруг я ему не поверю, и присылает мне вырезку из газеты: Герман К. назначается генеральным директором крупного морского порта в городе Находка. Мужику 60 лет, такая должность, забот вот столько, возраст уже солидный! А он помнит Таню-вожатую! Значит, было хорошо!..

Татьяна Александровна, вы сказали, что это был не ваш район. А где вы-то жили?

Я жила на улице Леваневского, а училась я в пятой школе, это там, где напротив трамвайного депо сейчас спортивная школа по гимнастике. Там была школа, вот там я училась. Поэтому, конечно, для меня этот район… Но со временем он стал для меня настолько родным, что до сих пор самое любимое место моих прогулок – это Коломенский кремль.

 

«Школа была заставлена огромными корзинами, полными яблок»

А что вспомните из своего школьного детства?

Я помню свою пионерскую вожатую, из-за которой я и стала потом пионерской вожатой. У нас была вожатая Корницких Тамара Васильевна. Мы были настолько активные, мы были настолько деловые, нам было настолько это интересно! Глядя на Тамару Васильевну, на свою бурную школьную активную жизнь – лагеря пионерские, «Артек», слёты, – я думаю: вот это меня подвигло на то, что я сказала: я пойду вожатой! И я пришла сюда вожатой.

Но прежде чем стать вожатой, наверное, пошли в институт?

Нет. Это сейчас все после института везде устраиваются. В то время пионерской вожатой я устроилась, мне было 18 лет. Я поступила заочно учиться в пединститут, чтобы не отвлекаться от основной работы.

Целью была работа.

Да. И окончила институт, потом дальше, дальше, дальше. Но вот эта вся учёба, она мне как бы… так была. Всё, чего я достигла в своей педагогической деятельности, я считаю, что это мои вот эти университеты местные…

Я вспоминаю: у нас у школы был сад.

Это в третьей школе?

В третьей школе. Про те школы пока не говорим, но о них тоже могу бесконечно говорить. В третьей школе был огромный шикарный фруктовый сад. Если представляете территорию, от школы до колокольни и от памятника Кириллу и Мефодию буквально до улицы Дмитрия Донского – это всё был сад. Фруктовые деревья, в основном яблоки, были там и грядочки, цветочки. Это была школьная территория, это был школьный сад. За ним ухаживали дети и учителя. Специальные были уроки ботаники, труда – дети там работали. Я помню, даже по осени овощи (морковка особенно мне запомнилась) мытые лежали на блюдах в столовой, и любители брали эту морковку, грызли. Но я о саде. Весной, в мае, он цвёл. Это красота! Особенно когда со второго этажа школы смотришь: цветущий яблоневый сад, а дальше Москва-река и Бобренев монастырь. А осенью, в сентябре, начинается учебный год – и как раз поспевают яблоки. Собирали яблоки тоже школьники, учителя – тогда это всё было вместе, дружно. И вся школа была заставлена огромными корзинами, полными этих яблок. И антоновка жёлтая, и какие-то красные, я сейчас сорта не помню!.. Причём эти корзины с яблоками стояли в столовой на столах, в коридорах (мы их называли рекреации) прямо на подоконнике, или кто там табуреточку принесёт. Огромные корзины этих яблок! Мне кажется, хрустели, грызли все! Действительно их ели: ребята на переменах, учителя в перерывах. И даже те, у кого не было дома сада, возвращались из школы – портфель и авоська с яблоками!

А сколько такой яблочный коммунизм продолжался по времени? На неделю хватало этого урожая?

Я не знаю, насколько его хватало, но быстро он уходил, быстро.

Сорта не припомните?

Нет, я знаю штрифель, он был такой мягонький, и антоновка, такая ядрёная, крупная, жёлтая. Я уже потом не видела таких. Или мне так кажется… Но таких не видела.

А кроме яблонь? Вишни, кусты смородины – что ещё росло в саду?

Я не помню по поводу кустов. Мне запомнились грядочки, на которых выращивали овощи, пропалывали их. И вы знаете, очень было мало цветов. Как-то тогда не принято было сажать цветы. Были, конечно, какие-то, но в основном яблони. Сад был настолько густой, что там легко было спрятаться. Дети, когда убегали с уроков, по разным причинам, прятались в этом саду, прятались в этих зарослях. Которые поделовее, убегали в кино, в кинотеатр «Восток». И когда эти побеги были массовыми, директора меня вызывала: «Так, иди, они теперь там все на сеансе!» Я приходила в «Восток», говорила: «Здравствуйте». – «О, опять пришла!» Служащая открывала вход в зал, включала свет и мне говорила: «Ну, где тут твои?» Они, знаете, так рядочками сидят. Я: «Подъём!» Вставали, за мной гуськом шли, свет в зале выключался, и фильм продолжался.

В школе актового зала не было, и мы ходили проводить всякие пионерские сборы, праздники в кинотеатр «Юность».

Где сейчас КЦ «Дом Озерова».

Он был кинотеатром, назывался «Юность». И на втором этаже огромный зал был без кресел, без всего. Мы там выстраивали всех с флагами, со знамёнами, с барабанами, с горнами, проводили праздники.

Вы сейчас рассказали про сад на основе воспоминаний 1970-х годов. А дальше? Когда этот сад перестал существовать, вы не вспомните?

А я не знаю, как он перестал существовать. Когда я была назначена сюда директором в 1984 году, он уже был заросший, запущенный, это уже были такие дебри, покосившийся забор, развалившийся. Для меня, как для директора, это была головная боль уже, потому что надо было что-то делать. И в то время как раз передавали храмы православной церкви. Мне запомнилось, что ко мне пришёл Николай Иванович Качанкин, как он представился, его поставили как раз настоятелем Успенского собора. Он пришёл ко мне с такой просьбой: забор разваленный очень близко подходит к шатровой колокольне, а они планируют делать ремонт шатровой колокольни, реставрацию, и можно ли им отодвинуть немножко этот забор? «Ну, буквально на метр. Мы вам поставим новый, тесовый…» Я как услышала, что мне новый забор поставят!.. «Да можно! Двигайте, куда хотите!» Действительно, забор они поставили. Со временем всё это пришло в упадок… А уж как там вырубали, как это вычищали, я этого уже не помню. Я уже пошла дальше, дальше, в школу.

Сколько вы были директором третьей школы?

В третьей школе я директором была буквально немножко, два года. Школа старенькая. Все коммунальные системы старые, всё это рассыпается, разваливается. Крыша течёт. Под школой котельная, которая топилась углём. Так вот, привезти зимой уголь – это была проблема директора. Найти истопников, которые бы круглые сутки топили вручную, кидали руками уголь в котлы, – это тоже была проблема. То есть хозяйственные дела были даже не столько трудны, сколько отвлекали от работы с ребятами. А я всё-таки не хозяйственник. Я начала потихонечку ремонтировать, всё, что могла, я там сделала. А в гороно тогда потихонечку начала капать: отпустите на свободу, на волю! И вырвалась, назад, в свою 15-ю школу. 30 лет я отработала в Колычёве, в 15-й школе. Но это уже другая история.

В каком году вы стали работать в 15-й?

15-ю школу в Колычёве открыли 1 сентября 1982 года. Строил и открывал замечательный директор Иван Александрович Поляков. Собрали новый коллектив из разных мест. Но тогда всё было под руководством коммунистической партии, и поэтому идеалогический отдел партийный вызвал меня, вызвал его и нам сказал: «Мы вам даём новую школу, вы будете вместе работать. Сложно. Она не совсем достроена. Сложно в том, что коллектив разный». ГеГанна Михайловна Галанцева, инструктор горкома партии незабвенная, которую все боялись, сказала: «Либо вы, ребята, вдвоём вытянете, справитесь, либо вас сожрут». И мы справились. Мы создали необыкновенную школу! И вдруг в 1984 году, спустя два года, опять же та же Ганна Михайловна сказала: «Молодец, девушка, ты хорошо поработала. Теперь иди назад в третью, подчисть там». Сопротивляться нельзя было, я не хотела. Ну, пошла. Вот так. И поэтому, когда я оттуда вырвалась, я вернулась назад, к Полякову. И в 15-й я работала до 2013 года. Тоже хорошо было. Но тут я уже была на должности организатора внеклассной, внешкольной воспитательной работы. А потом я стала социальным педагогом – это было нововведение: ещё нигде не было этого понятия, но времена заставляли уже заниматься проблемами. И так вот я отработала почти. 40 лет там. Такое количество учеников и родителей за эти годы, что многие помнят, но я не всех узнаю. Поэтому прошу прощения!..

Какой период в своей профессиональной жизни вы считаете самым удачным, счастливым?

Я считаю, что всё сложилось удачно. В основном, конечно, моя профессиональная судьба, вся жизнь моя была посвящена школе, причём воспитательной работе с ребятами. Я не администратор. У меня были прекрасные отношения с коллегами. Многие из моих выпускников по 15-й школе – школа была огромная, полторы тысячи, – окончив школу, поступили в пединститут, после пединститута пришли работать. И сейчас они продолжают работать в 15-й школе, мои девочки, как я их называю, и педагогами, и завучами. Так что, пожалуй, самое счастливое вот это время, когда я работала с ребятами.

 

«Даже понятие “давали квартиры” сейчас непонятно…»

А как менялся город на протяжении вашей жизни? Разные части этого город – и старый, и Колычёво?

Ну, про кремль я сказала. Когда приняли решение реставрировать всё, стали выселять. Вдоль всей кремлёвской стены, с внутренней да и с внешней стороны, со стороны Маринкиной башни, стояли деревянные домики. Они прямо были напиханы, люди жили. Постепенно это всё сносилось, убиралось, людей переселяли.

А сносилось-то с напряжением со стороны хозяев этих домиков? Люди сопротивлялись каким-то образом этому?

Я не знаю подробности, но, судя по тем хибаркам, которые это были, получить, например, квартиру в девятиэтажном доме в Колычёве – это вообще запредельное счастье! Это была радость необыкновенная – эти переселения и переезды. Люди же все здесь жили с печками, это проблемы: дрова, уголь и всё прочее. Поэтому была великая радость, что они туда переехали. А когда Колычёво начали застраивать, это же было голое поле. Колычёво – это вечная стройка в моём понятии. Потому что когда построили 15-ю школу на пустыре, на берегу такого оврага, который идёт от кинотеатра «Русь»: с одной стороны 16-я школа уже была, а мы с другой, 15-я. Когда я туда пришла – это было голое поле, кругом строительный мусор, каркас бетонный. Иван Александрович такой радостный: «Это будет школа?!» Потом по каким-то лестницам, самодельным настилам поднимаемся на третий этаж, в какой-то проём. «А это будет твой кабинет!» Чудо было! К сожалению, он умер, в этом году было 25 лет со дня смерти. Я вспомнила. Чтобы все вспомнили, я сделала пост в соцсетях. Вспомнили. Хороший был человек.

Колычёво заселяли, достраивали. Причём люди, которые не жили там и приходили первый раз, приезжали даже ко мне в школу, удивлялись, как я вообще ориентируюсь, где какая улица, где какой номер дома. Это же неразбериха! Я говорила: «Что здесь непонятного?!»

Был интересный случай. Должны были приехать москвичи. И я им говорю: «Я на работе, в школу приезжайте». Они приезжает в Голутвин, спрашивают, как доехать до Колычёва. У них адрес: бульвар 800-летия Коломны, дом 9. Они доезжают до ЖБИ (завод железобетонных изделий – ред.) на трамвайчике, выходят и спрашивают, где бульвар 800-летия Коломны. Им показывают направление. Они идут дальше, выходят на высокий крутой обрыв оврага, спрашивают: «А бульвар где? Подскажите». Им опять люди показывают на этот овраг и говорят: вот! Они не понимают – ищут, наверное, Чистопрудный бульвар или что-то такое похожее! В общем, в итоге они бродили-бродили, подходят к зданию школы и говорят: «Это же школа, наверняка они знают, где 15-я находится!» Подходят – вывеска 15-й школы, поднимаются ко мне и говорят: «Тань, но всё-таки бульвар-то где?» Я подвожу их к окну (второй этаж, окно учительской) и говорю: «Вот!» На овраг показываю. «А-а-а…» А вы говорите, как строилось. Так и строилось!

Помню я, что Колычёво заселяли очень быстро, дома лепили очень быстро. Были квартиры, которые людям дали, и много было домов девятиэтажных, в которых были общежития – ДСК давали своим рабочим. Это мы называли общежитием, а так у них современная коммунальная квартира была. Я входила, стучала или звонила, входила в коридор: комната одних родителей с ребятами, комната других, общая кухня, общая ванная. И вот так жили.

Часть коммуналок, получается, перекочевала в эти новостройки? Это на какое-то время? Потом опять стали людей расселять по квартирам?

Нет, я думаю, что ДСК, домостроительный комбинат, который строил Колычёво, набирал рабочих. А чтобы привлечь специалистов, им нужно дать какое-то жильё. И тогда в часть квартир, которые они построили (я уже не знаю, как это оформлялось, но это была не собственность), заселяли семьи рабочих именно домостроительного комбината. Хотя в один дом, я знаю, ул. Весенняя, 6, заселял Коломзавод своих. Но там уже квартиры давали. Даже понятие «давали квартиры» сейчас непонятно… Работала семья на Коломзаводе – бесплатно получала двухкомнатную или трёхкомнатную квартиру. А сейчас уже там внуки живут.

 

«В Минске недельки две побудешь, вдруг звонят друзья из Риги»

Важное событие – 800-летие города. Вы помните что-то об этих днях?

Школьники, и я с ними, участвовали во всех этих мероприятиях. Тогда было очень много демонстраций, шествий всяких, митингов – везде школьники были. На 19 мая мы делали свой собственный парад пионерских организаций, маршировали вот здесь, перед Лениным. Чудесно было! А само 800-летие – это же 1977-й. Находились ребята на мероприятие, но участия не принимали. Это уже настали времена массовых театрализованных представлений. Скопление людей было огромное, но не видно, что там происходило. Действо, например, было у Маринкиной башни, со стороны улицы Октябрьской Революции. Мы пришли. Пришли не потому, что нас согнали, а потому, что нам было интересно. Но мы ничего не увидели. А почётных мест в первых рядах нам не досталось.

Какие-нибудь городские события повлияли на вашу жизнь или отразились на вашей биографии?

Я всегда была в гуще всех событий. Всё, что происходило в городе – и с ребятами, и сама… Как мне кажется, всё шло своим чередом. Например, на всех партийных конференциях, комсомольских конференциях, съездах, слётах местного значения было приветствие пионеров. Я готовила детишек – со стихами, с барабанами, с горнами они выходили в эти ряды дворца культуры им. Ленина (сейчас ДК «Коломна»), он был тогда уже построен. Всё приходилось делать, репетировать, организовывать.

А что летом происходило в вашей пионервожатской деятельности? Как вы лето проводили с детьми?

Лето! Летом сессия! Я никогда не ездила работать в пионерские лагеря. Наверное, оттого что основная работа моя такая, что мне уже было не до того. Я училась заочно, летом у меня был месяц сессии, второй месяц отдыхала сама, путешествовала и старалась сил набираться.

Не расскажете, где путешествовали летом, что могли себе позволить?

Зарплата вожатой была достаточно небольшая: сейчас я не помню уже, 70 или с подработками 90 рублей. Недавно только вспоминала этот момент, потому что сейчас уже не путешествую. Могла себе позволить купить билет на поезд, доехать до Симферополя, на качуре в Керчь. Там у родственников загорали, отдыхали и всё прочее. Оттуда на самолёт в Симферополь – в Белоруссию, в Минск, к родственникам. Везде были друзья, поэтому я гуляла, общалась, очень любила всё смотреть. В Минске недельки две побудешь, вдруг звонят друзья из Риги: «Мы тут все собрались, а ты где?» Я говорю: «Я рядом! Сейчас!» Самолётиком в Ригу. И по осени, когда домой возвращалась, опять через Минск (а улетала-то я в сарафанчике в Крым!), в Минске на меня сестра надела, как сейчас помню, своё кримпленовое бежевое пальто, обмотала всеми шарфами, потому что уже похолодало. Конец августа – мне надо возвращаться. Так путешествовала. И ведь могла себя позволить!

Это в 1970-е годы?

Да. Это было в 70-е. В 80-х, когда я работала уже в 15-й школе, уже была зарплата побольше, потому что должность была уже административная. Я уже часы вела, уроки истории, так что уже могла гульнуть.

 

«Гороховая кофточка меня спасла»

Ведь вы были всё время на виду, и наверняка вам хотелось, чтобы у вас была красивая одежда. Как вы справлялись с пошивом платьев, с добыванием модных жилеток, юбок или ещё чего-то?

По поводу одежды вообще очень интересно. Например, в 70-е даже как-то и не заморачивались: в чём ходили, в том и ходили – чистенько, аккуратненько, не хуже всех и всё. В 80-х уже хотелось во что-то нарядиться. Проблема была в том, что я была всегда девочка полная, а в магазинах на полных женщин не было одежды. Советская промышленность наша предполагала, что если толстая женщина, значит, старая. И поэтому все те наряды, которые продавали в магазине, по фасону, по материалу, по расцветкам были старушечьими. Но появились уже первые дорогущие магазины, бутики, и даже на толстых. Хотя вначале мы ездили специально в Москву в магазин для полных людей, был такой магазин женской одежды, и там покупали себе – мы, молодые люди, которые не могли одеться.

С одеждой ещё такой случай. Началась у нас уже перестройка, то есть пошли у нас уже рынки. Вся Коломна одевалась в Голутвине на рынке. Все! От мала до велика. Вот это был самый опасный момент. Потому что купила на рынке кофточку. Пришла на работу в обновке! Уроки. Класс открываем. Пятый. Три сидят в кофточках такой же горошек. Проходит несколько часов, переходишь в девятый, десятый – ещё две в таком же… С одного все рынка! Вот после этого я стала стараться пусть что-то, но только в магазинах, только не с рынка… Хотя гороховая кофточка меня спасла. В 15-й школе я получила классное руководство пятиклассников. А школа огромная, и здание начальной школы – это отдельный блок. И когда они в пятом классе переходят в основное здание, где так много людей, им это нравится, они начинают бегать, теряться. А главное: я классный руководитель, меня надо запомнить. Поэтому у меня была такая в горох блузочка, и я ходила в ней всю неделю, чтобы они зрительно меня узнавали в этой массе. А у учительницы химии была почти такая же – другой расцветки, но горох. И вот поначалу она идёт в начале коридора (а коридор длинный!), а мои из-за угла выбегают и говорят: «Вот она!» И бегом! По полу скользят, перед ней тормозят… «Блин, не та!» Разворачиваются и убегают. Потом смеялись в учительской: «Ну, Татьяна Александровна, твои сегодня выдали!» Я говорю: «Хорошо, что культурно сказали: блин!» Так что всякие были интересные моменты. Я любила и люблю свою работу.

 

«Хотя жили не бедно, но собирались в складчину»

А что с музыкой? Что вы слушали в 70-е, 80-е? Какие были возможности слушать музыку? В каких ситуациях?

У нас были пластинки. Был телевизор, чтобы посмотреть всякие вокально-инструментальные ансамбли, только там, больше нигде. Потом появились пластинки, у нас были проигрыватели, потом появился магнитофон. Но это были в основном, почему-то мне помнится, ВИА, тогда была такая мода. Белорусы – моя отдельная любовь: «Песняры», «Сябры»… Сейчас даже не могу вспомнить конкретно, что мне нравилось.

Как отмечали праздники дома? Что, например, готовили для праздничного стола? В вашей семье.

Салат оливье! Действительно, праздники – это очень интересная история. На праздники принято было собираться всей роднёй. В основном, кто с кем близко дружил. Например, у мамы была большая семья: два брата, она, сестра. Но они на свои праздники собирались в доме, где жила бабушка Нюша, на ул. Пионерской. Я помню огромный стол. Салат оливье по великим праздникам. Отварная картошка. Укропчиком. Соленья – огурцы, помидоры, квашеная капуста. По большим праздникам варёная колбаса. Почему-то мне запомнилось сало, сало из мясного было. Хотя жили не бедно, но собирались в складчину, то есть заранее обговаривали, кто что принесёт. Причём деньгами никогда не складывались, а именно несли продукты. И вот этот огромный стол. Нас, детей, сажали в другую комнату, нам тоже накрывали стол – потому что здесь на столе была выпивка, водка. У нас самый большой праздник – это «Ситро». Воспоминания детства! Мы поели, выпили, сладости съели – нас на улицу гулять. Они пели песни. Хором! Все мне казались такими голосистыми!

Дом, где я жила, – это мой родной дом, и сейчас я там живу, на улице Леваневского. Это был район частных домов. Перед нашей улицей до проспекта Кирова не было никаких построек, это было поле, которое засаживали картошкой. А там, где санэпидемстанция, был конный двор, лошади. И всё. Здесь Ленина, всё остальное, площадь Советская – всё это маленькие частные домики. Дома на нашей улице – это давали участки в 1939 году деревенским, которые работали в городе на заводе. И поэтому моя бабушка со своей сестрой перевезли сюда дом из деревни, с рук, пополам, и здесь обосновались. И вся моя жизнь там прошла (правда, конечно, уезжала я в Колычёво). При доме было пять соток земли. Воспоминания моего детства – деревья, кусты смородины и крыжовника и трава. Никаких огородов, никаких грядок, никаких цветов. Это сад. Причём папа привозил палатку, небольшую такую, солдатскую, ставил, как сейчас помню, посреди сада на колышках. И мы в этой палатке играли, кругом эта зелень!.. Это было в начальной школе, конечно. Но меня до сих пор поражает, что никаких ведь не было огородов! Приехали-то они – деревенские, в деревне-то у них наверняка это было. Нет!.. И вот некоторые деревья последние сейчас только выпиливаю, потому что уже старенькие.

В школьные годы ездила в пионерские лагеря: в «Северку» в основном, потому что матушка работала в системе торговли, в «Артек»…

 

«Папа нашёл маму в магазине у поросят и за яблоки купил»

Может быть, вспомните что-то про магазин «Три поросёнка»? Мы сейчас находимся с вами в доме, где в 60-е, в 70-е находился этот магазин.

Этот магазин связан с моей матушкой. Я даже принесла парадную фотографию всех работников этого магазина во главе с мужчиной-директором, я не помню его фамилию, и где сидит моя мама, лет 18-ти. Мама пришла работать в этот магазин продавщицей в 16 лет.

В каком году?

1950-й, наверное. Она была очень маленького роста. Из-за прилавка её было не видно. Поэтому ей ставили такие поддоны деревянные один на один, чтобы её было видно, продавщицу, которая там стояла. Здесь она начинала. Так что у меня, хочешь не хочешь, с этой частью города всё связано. Сама я этот магазин почему-то не помнила. Наверное, было очень далеко нам всё-таки с нашего микрорайона сюда ходить. Хотя за керосином ходили, лавка была около Пятницких ворот, там, наверное, где сейчас Музей-Навигатор. Вот сюда оттуда ходили за керосином. А позже уже привозной был и хлеб, и керосин, и всё.

Как долго мама проработала здесь, в магазине? У неё были какие-то воспоминания об этом месте?

Я сейчас уже не вспомню точно по датам. Но она росла и продвигалась. Она начинала продавщицей, потом директор заставил её поступить в техникум торговый, сказал: «Девочка, тебе нужно образование!» Она поступила в техникум, потом окончила институт и уже дальше пошла, пошла, пошла, пошла…

А техникум какой окончила?

Техникум советской торговли в Москве.

Заочно, получается, то есть она и работала, и училась?

Не помню я таких моментов. Нет, я так думаю, что она училась, когда свободна от работы была, потому что у неё сохранилось несколько фотографий тех времён с подругами, там они в Москве… Сейчас этого я не помню, я в основном помню только про себя. Хотя вот вспомнили «Три поросёнка», я вспомнила, что матушка здесь работала. Но мне запомнилось, потому что смеялись, что папа её нашёл у трёх поросят, маму мою.

Они познакомились здесь?

А купил за яблоки!

Папа родом оттуда, с Леваневского. Мама в то время жила уже на Пионерской, в районе молокозавода современного. Где уж они там познакомились, сейчас история умалчивает, но ухаживал он – ходил сюда, приходил в магазин, приносил ей шикарные яблоки из своего сада, угощал. Это был подарок. Ну, встречал, провожал. Поэтому так у нас говорили, что он нашёл её в магазине у поросят и за яблоки купил.

Это такая прибаутка семейная была?

Это была такая семейная прибаутка, легенда, но она правдивая. И всю жизнь вместе прожили, до самого конца. И всё нормально.

А где дальше мама работала? В каких магазинах?

Сейчас не помню про магазины. Был какой-то магазин на улице Пионерской, но потом она в торг перешла, в управление, и работала товароведом, старшим товароведом…

 

«Они на лыжах, я за ними в валенках по сугробам»

А как часто и по каким случаям ездили в Москву? Вы ездили в основном в театр или в магазины? И каким образом добирались?

Из детства я помню, что у моей подруги была очень интересная матушка. Она покупала нам билеты, брала нас двух и электричкой возила в театр и обратно. Потом уже все поездки в Москву были организованы на автобусах. Очень много я ездила с ребятами: и в Горки Ленинские, и сама Москва, и мавзолей, и все музеи… Но это уже было всё организованно. И у меня как-то вся Москва была связана с поездками вот такими. Хотя по молодости я очень любила одна ездить туда, приезжала на электричке, переобувалась из туфель в тапочки летние и гуляла – по Красной площади, по всем улочкам, по Арбатам пешком… Когда приезжала электричкой, выходила в Голутвине, я опять надевала каблуки. Вот Москва для меня была такая. Хотя, говорю, с ребятами очень много ездили. Например, ещё в третьей школе был организован Поезд дружбы, и туда собирали группы школьников из разных городов, мне кажется, даже Московской области, и вот мы с ребятами (и учительница ещё была, две мы были взрослые) ездили. Поезд дружбы шёл по маршруту Керчь–Новороссийск–Волгоград. Это был плацкарт. Но мы рисовали какие-то стенгазеты, готовили номера художественной самодеятельности, то есть мы умудрялись ещё в поезде проводить вот так досуг. Здорово было…

То есть вы приезжали в место, и что там происходило?

Мы приезжали, там были организованы всяческие экскурсии в музеи, по городу. День мы гуляли, кормились, потом мы возвращаясь в поезд. В поезде мы спали, переезжали в другой город – и всё опять так же, и опять. То есть у нас ночёвка, как таковая, была только в поезде. А вот когда я была ученицей, мы ездили с нашей вожатой Тамарой Васильевной в Ленинград. Вот там, я помню, она каким-то образом договаривалась со школой, и мы ночевали в школе на матах спортивных в спортзале. Это уже были какие-то личные контакты. Хотя к нам тоже приезжали ребята и точно так же ночевали. А куда деваться?

Может быть, вспомните что-то, связанное с нашими реками – с Москвой-рекой, с Окой?

Я как-то с реками не была связана. Не помню, какие это были годы, мы ходили на Оку смотреть ледоход. Это было очень красиво – эти заторы льдин, этот треск, этот вал! А ещё смотришь в Колычёве с высокого берега – вот это было здорово. Москва-река – это было своё, что-то обычное, природное…

А о парке 50-летия Октября есть у вас воспоминания? Что там происходило?

Шашлыки! Я не помню, когда его закладывали, и я в этом не участвовала. Но когда я пришла работать в 1982-м в 15-ю школу, это уже был лес. В народе это называется роща: куда пойдём? – в рощу. На лыжах кататься куда? В рощу. Уроки физкультуры – лыжня была самодельная – там проводились. Какие-нибудь школьные соревнования: они на лыжах, я за ними в валенках по сугробам, через посёлок, через деревню – туда в рощу. А вообще люди там отдыхали. И действительно делали шашлыки, поляну накрывали, расстилали всё. Это было такое вот место. Ну, Колычёво – многоэтажные дома, ни одного деревца, ничего! Это глазам даже плохо. И вдруг лес перед тобой!.. Вот это я помню. Потом её стали уже оборудовать более-менее. Ну, как оборудовать? С той-то стороны частники дома построили, так что там от рощи уже ничего не остаётся. Хоть в проекте и есть у них, что они там всё делают, облагородят… Я просто посмотрела, тот парк 50-летия Октября, который закладывался, потихонечку вырубают, и там строят такие коттеджи! Как местные деревенские говорят, «наша Рублёвка». Потому что там такие дома, и при каждом доме территория – это всё вырубленные деревья, жалко.

Мы заканчиваем, может быть, вы о чем-то ещё хотели рассказать?

Вы знаете, я говорить могу бесконечно, особенно про школу. Третья школа – это была моя юность, моё начало, а пятнадцатая школа, колычёвская, – это уже всё зрелые, взрослые годы. Но пятнадцатая школа, где у тебя полторы тысячи, до двух тысяч учеников, – это совсем другое государство, это совсем другая история.

Мы сейчас тогда посмотрим фотографии.

Вот эти «поросята», мама в середине. Я так понимаю, что это 50-е, до моего рождения. И весь коллектив на фоне витрин.

Да, это вот заведующий, Виктор Семёнович Королёв.

Знаете, с возрастом я стало жалеть, почему не подписывали фотографии…

Это в зале школы пионерский праздник: баянист, на сцене дети выступают – это всё я готовила.

Это мы на Блюдечке (сквер у слияния Москвы-реки и Коломенки – ред.). На перемене выбегали все на Блюдечко, дурачились, фотографии делали.

Вот третья школа, 1975 год, на демонстрации. Несут эмблему школы. Дальше с флагами идёт делегация школы. Вот так мы ходили на ноябрьскую демонстрацию – одеты все тепло. Причём все рядились, наряжались.

А вот я делала коллаж по третьей школе, к юбилею, 1974-й год, это я на ступеньках школы 50 лет назад. А вот это новый забор, которым огораживают этот сад. Просто его обновляли, он до этого был старенький.

Это уже дома, которые идут вдоль реки, улица Дмитрия Донского. То есть видите, насколько была школьная территория большой. Очень большой! Там были хозпостройки во дворе, котельные. А вот так выглядела третья школа в то время со стороны площади Соборной: огромные деревья, кустарник, не было мощения улиц.

Вот фотография 1977-го, показывает, какая разрушенная Тихвинская церковь была. Посмотрите, какая дорога, заросли, кусты, разрушенные церкви. И я в кримпленовом пальто – тогда было очень модно. И очень модно было делать химию. Я в кудрях!

Про это мы не поговорили, про химию.

Мы много о чём не поговорили… Это мои комсомольские билеты. А вот такие значки у нас были: «Ленинская поверка», «Поверка», «Ударник». Я такая активная комсомолка была!.. «Ударник летней четверти». Летняя четверть – это были трудовые лагеря. Это отдельная песня! Когда выезжаешь с ребятами на четыре недели, к концу уже совсем падаешь! А куда деваться? И живёшь в бараках там с ними, и работаешь.

Вот это бабушки Брусенского монастыря, которые определяли: «Наша девка-то!» Это бабушка Нюша. Это на территории Брусенского были такие дворы, дома. Практически везде стояли вот такие столы с лавочками. Они или просто сидели болтали, или в домино играли, в карты, в лото – кому что нравилось. А кругом кирпичные стены тех лет…

Вот эта мне нравится фотография. Я думаю, что это год 58-й. Корыто. Корыто! И тазик. Это моя мама, а это я. И вот такие деревянные дома, которые ничем не обделаны, только паклей проткнуты.

На Леваневского это домик?

Нет, я думаю, что где-то тут. Она же стирать ходила к соседям, я так думаю, за плату подрабатывала. Это точно не наш двор. Сама стиральная доска и тазик, и согнутая мама, которая там стирает…

А вот это фотография моих родственников, я определила, что это 1958 год, потому что малыш, который там завёрнут, – это мой двоюродный брат. Посмотрите на наряды тех лет, как они были одеты. При костюмах, при кепе. Наверное, они прихорошились, чтобы сняться на фотографию.

А что это за место, где это снимали?

Я вначале думала, что это ограда банка, но это не банковская ограда. Видимо, делали какую-то парадную фотографию, потому что вот это тётя Надя, которая родила Серёжку, это дядя Витя, мамин брат, отец этого новорожденного. Почему они все собрались? Может быть, праздник какой-то был – они праздновали рождение этого ребёнка, потому что вот это-то мужики-то – всё семейство наше: Виктор – мамин самый старший брат, Николай – двоюродный брат, бабы Нюши брат Пётр, то есть дядя, мне дед, Василий – муж маминой сестры. Судя по тому, что все мужики собрались на фотографии, наверное, это был какой-то праздник, а после праздника их запечатлели. Может быть, всё-таки это было связано с рождением Сергея. А он у нас родился в 1958-м. Бабушки нарядные все, девочки тоже…

Спасибо вам большое!

«Это было золотое поколение, прошедшее войну, готовое прийти на помощь последним куском»

Рассказчица: Алла Васильевна Титова.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2024 года.

Алла Васильевна, расскажите о себе.

Я рождённая 1 марта 1944 года. Шесть лет проработала на Коломзаводе после окончания десятилетки (21-я школа), а потом уже определилась и пошла работать в школу. Параллельно в это время оканчивала третий курс педагогического института, факультет истории. Пошла старшей пионерской вожатой в 11-ю школу. В 1970 году, в летний период, мне предложили поехать поработать во всероссийский лагерь «Артек», в котором я когда-то была пионеркой: в 1957 году была такая смена осенне-зимняя, с ноября по декабрь включительно. Для меня это было большой честью, я согласилась. Работала я в полевой дружине «Лесная» Приморского лагеря, тогда он так назывался, там несколько дружин было, летние смены. Очень серьёзная нагрузка, пожалуй, была в международную смену, когда приезжали зарубежные дети и нужно было занимать и самих руководителей – им так это нравилось, они всё хотели познать и пропустить через себя. Но потом случилась беда: началась эпидемия холеры в августе, у нас заболел очень тяжело один ребёнок, переливали ему кровь. Я в тот момент стала донором, отдавала свою кровь – несколько человек отобрали, чья кровь подходила для переливания. Ну, и отправили нас восвояси по своим родным городам, закрыли на карантин лагерь.

Приехала я в свою 11-ю школу, в которой проработала три года вожатой. Очень много получила здесь от коллектива педагогического, от директора Ивановой Евгении Ивановны. Наставничество было колоссальным! Не только могли поругать, но и сказать, и разжевать, и помочь, и проконтролировать – всё входило в это. И давали свободу самой! Что-то разработать, что-то внедрить, что-то сделать. Мне больше всего помогала моя жилка живчика: я любила танцевать, я любила двигаться, я занималась всеми видами спорта, какими можно было в детстве. Всё это пригодилось. И контакт, я бы сказала, был полный с ребятами любого возраста. У меня учились две сестрёнки, дочери нашего Героя Советского Союза, лётчика Захарова. Одна постарше, другая помладше. И вот до сих пор мы с ними встречаемся, они говорят: «Вы не меняетесь!» Я говорю: «Нет, я меняюсь, конечно, но вот эта жилка, этот огонёк всё равно во мне ещё зажигается, вспыхивает и озаряет».

Поэтому взаимоотношения… не ты старший – ты должна давить, а ты именно вожак, ты лидер, ты должна подсказать, если не получается в чём-то помочь, а также давать свободу, чтобы они себя искали, находили, чтобы на своих ошибках учились. И вот это мне помогло, и меня перевели в щуровскую 30-ю школу организатором внеклассной воспитательной работы. Там я проработала 8 лет и там нашла тоже и поддержку, и уважение. Были какие-то завистники, но таких было мало, я бы сказала.

Последний сюрприз, про который я хочу рассказать. 1 марта этого года, 2024-го, мне исполнилось 80 лет всего. Всего! Жизнь ещё впереди! И ко мне пришли в гости мои выпускники 1973 года выпуска, 50-летней давности, которые учились в 20-й школе. Это было так приятно! Мальчишки, прошедшие Афганистан. Все они были выпускниками артучилища коломенского. Я понимала, какие они прошли испытания там, но они сумели сохранить это тепло, эту надежду, это желание жить, хотя многие были очень тяжело ранены, прошли много испытаний. Вот это я стараюсь сберечь, дорожить и себе доказывать, что не зря все эти годы были отданы одним, другим, пришедшим на смену, третьим. Наверняка кто-то впитал в себя что-то очень хорошее, доброе, чуткое. Они смеются: «Господи, мы вспоминаем как радостные моменты! Да, вы могли и поругать, и наказать, и дать какое-то задание, чтобы исправиться. Но основное-то у нас другое». Я их, кстати, заставила всех танцевать. Они говорят: «Нам так это пригодилось на выпускном вечере!» Девочки же всегда были любителями офицеров! У нас хорошее было артучилище. И мальчишки ходили потом во Дворец спорта на танцевальные вечера, чтобы продолжить обучение. И они мне так с такой гордостью говорят: «Мы вальсировали!» А вальс самый тяжёлый был, я считаю, танец. Всех научила. А на выпускном вечере, когда их выпускали из школы, они договорились со своими одноклассницами, чтобы те не обижались, и полностью каждый совершил со мной тур вальса по небольшому нашему залу. Настолько это трогательно, настолько это приятно!

Потом меня пригласили поработать директором Дома пионеров. Но согласилась я потому, что мне необходимо уже было получить жильё, чтобы мама в лучших условиях жила. А пообещали квартиру. Дом пионеров достался мне очень тяжело. Это бывшее здание интерната № 1 на ул. Малышева, напротив музыкального училища. И там всё пришло в негодность! Пришлось менять всё. Но мы же не знали, в каком он состоянии. Канализацию исправили – водопровод выходит из строя, водопровод исправили – отопление выходит из строя. В общем, год этот был страшно тяжёлый. Я бегала по всем РЭУ, по всем строительным организациям. А потом пришла к Редькину Николаю Александровичу в горком партии, он работал там инструктором, и говорю: «Николай Александрович, я, наверное, откажусь от этой должности. У меня сил больше нет! Там прорвало, тут потекло, там по колено в воде, в этом подполе. Что, нутрий там разводить?! Ну, что делать?!» Мы даже один год занимались в бывшей столовой, она чуть отдалена была от основного здания. А в туалет я сливала вёдрами, а потом ещё сливала горячей водой, чтобы пробить лёд, потому что здание было заморожено основное. Потом ещё где-то года три проработала, наладили вроде работу, расширили количество кружков. В основном я старалась привлекать мальчишек, потому что мальчишек чаще берёт к себе улица. Сделали кружок аквариумных рыбок – причём они сами на стройках искали стекло, которое можно было использовать для создания аквариумов, потом уже рыбок в складчину покупали. Автомобилисты у нас были, юные автомобилисты мы их называли, шахматный кружок создали, кино: у меня был оператор (забыла, как его звали), киномеханики мы их называли, а параллельно знакомились с аппаратурой, учились фотографировать.

Это какие годы?

Я пришла туда в 1978 году, после 30-й школы, по 1982 год. А потом попала на год на больничную койку, заболев очень тяжёлой болезнью – туберкулёзом. Полгода пролежала в больнице, потом меня отправили в Зеленоград, в Крюково, в санаторий. Вылечилась. А в школу-то и не берут: по решению ВКК освободить от занимаемой должности – год ещё надо было ждать. И вот здесь у меня потекли слёзы: без куска хлеба, на руках мать-инвалид. Иду по Окскому любимому проспекту, и встречается мне Барабанов. Он был третьим секретарём, по-моему, в то время, может быть, уже первым, на Станкозаводе: «Что ревёшь?» А мы с ним знакомы ещё по 11-й школе – они шефами у нас были. Я говорю: да вот, так и так. «Пойдёшь старшей табельщицей в отдел кадров?» – «Пойду». Мне любая работа нужна была. Год там проработала, дополнительно пролечивалась, сдавала анализы, потом вернулась в школу. Пришла к завгороно. А мне говорят: «У нас для вас работы нет». Очередной плевок. Сжалась, а потом говорю: «Что, и в продлёнку?» – «А пойдёшь после директора?» Я говорю: «Какая разница? Я с детьми буду работать». Мне важен не директорский пост, потому что там, собственно, пришлось всем заниматься – и хозяйственными делами, и руководить, и мероприятия организовывать…

 

«Не на панель же мне идти!»

В 16-ю школу пришла. Там оказалась моя учительница по 21-й школе завучем (меня лично она не учила, у меня был немецкий язык, а она учитель английского языка была). Она сказала: «Я так рада! Срочно: будет семинар для директоров школ, что-нибудь придумай, проведи с продлёнкой». Я говорю: «Да я ещё не приступила к работе!» А пятый класс дали, они вроде и хотят, а вроде и не хотят в продлёнку ходить. Я потом поняла: у них уже первые симпатии, первая любовь. «Ну, приводите своих мальчиков». Стала играть с ними в моргунчики, стали меняться местами, кто быстрее займёт, ещё какие-то игры начала придумывать. Ну, и практически подготовили уникальное мероприятие, как сказали мои бывшие коллеги-директора. Я говорю: «Что ко мне-то припёрлись все?» – «Мало того, что ты нас сушками, баранками угощаешь, и воду на коромыслах заставила детей носить, и что-то ещё там придумала. Скучно ведь было бы, а здесь мы, смотри, что только не получили!» Потом один из моих директоров, я с ним работала в 30-й школе ещё (он уезжал одно время в Германию, в командировку, вернулся и стал директором 14-й школы), Меньшов Евгений Дмитриевич как-то меня вызывает и говорит: «Титова». Я говорю: «Чего? Ну, Титова я и Титова, всю жизнь Титова!» – «Пойдёшь ко мне?» – «Кем?» – «Учителем трудового обучения». А я курсы окончила, хотелось мне шить научиться – себя обшивала, вышивала, всё делала, старалась быть модной. Тогда ведь купить было вообще что-то невозможно, а мне всегда говорили:  «Опять что-то придумала!» Я говорила: «Да! Из старого перекроила, снова соединила, всё пошло».

Это уже середина 1980-х?

Да… Вру, это было позднее. Я потом уехала на небольшой промежуток работать в Зарайский район, в совхоз Чулки-Соколово, тоже была там завучем по воспитательной работе. Там муж у меня жил, свекровь жила. Но на какое-то время пришлось эту работу свернуть и вернуться снова в Коломну.

А я Меньшову и отвечаю: «Я в декрет ухожу». «В какой декрет?» – на меня смотрит. «В какой декрет женщины уходят?!» – «А, ладно, отработаешь потом!» Я отработала 6 или 7 месяцев, ушла в декрет. В декрете пробыла недолго, ребёнка в садик отдала, потому что и мама-инвалид на руках, и надо было жить. Он родился у меня в 1986 году. Годы тяжёлые, сложные были.

Перестройка как раз, всё вот это…

Да. Я пришла, помню, устраивать его: единственная ясельная группа была разновозрастная, от 7 месяцев брали до полутора лет. А он такой активный тоже был, Серёга, у меня. И мне таким тоном: «Не мать вы!» Я говорю: «А кто же?» – «С такого возраста отдаёте ребёнку в ясли!» Я говорю: «Не на панель же мне идти!» Смотрела на меня так странно. Я говорю: «Мне кусок хлеба надо заработать – кормить его, кормить мать лежачую, больную и себе хоть что-то оставлять». Вот такие даже были у нас! Не все хорошие бывают люди, кто-то нас пытается немножко свернуть.

Пришла в 14-ю школу, проработала там 9 лет учителем трудового обучения. И парторгом была, секретарём парторганизации. Много всего навертели, каких только мероприятий не проводили. Дети довольны: и моделями они у меня были, и выставки цветов мы организовывали, и национальные кухни народов нашей страны мы устраивали, родителей привлекали, и всё это было очень удачно. Но мама у меня слегла, мало того, что шейка бедра была уже сломана, а ей годочков было много уже, 80, ещё и онкология. Я просила разрешения перейти в 15-ю школу. Меня туда тоже давно звали, это рядом с домом, в пяти минутах. Евгений Дмитриевич говорит: «Жалко тебя отпускать, но семейные обстоятельства такие, и парня надо растить». Мальчишка там учился мой. Выпуск я сделала, с шестого класса по девятый. До меня от этого класса сбежали два классных руководителя. Хорошие пацаны были, из неблагополучных семей: и матюшком, и всё, что можно, они пробовали, знали. Поэтому сложный был класс. Но вот сумела довести до девятого класса, не потеряв ни одного. И родителей ставила на место, говорила: «Не можете помогать, так хоть не мешайте! Дайте ребятам дорогу». Возила – тогда было проще, можно было заказывать экскурсии – возила их в музей МВД. Как же они слушали лекции про маньяка, который охотился за мальчиками, про кого-то ещё!.. Рты открыты были! Повезла в музей Есенина, а там нужно было надевать тапочки. И один идёт и говорит: «Тут завязка оторвана. Что с этим тапочком делать?» Я говорю: «Что делать? Надень на ногу, согнись и на ухо надень». На полном серьёзе всё это было принято! Я говорю: «Женька, да пошутила я!» – «А я думал, правда…» Я говорю: «Ну что ж ты, согнутый, что ли, будешь?!» И вот такой у них был восторг – дети, которые ничего не видели другого, кроме пьяных застолий, дебошей, драк… Выпустила этот класс.

Потом вдруг кому-то из вышестоящих органов пришла мысль отменить должность освобождённого классного руководителя. А я у них ещё и историю вела. Ну, отменили и отменили. Я потом стала и воспитателем группы продлённого дня, с разными учителями работала, но повезло мне: была у меня очень хорошая, толковая одна, Татьяна, с которой мы два выпуска выпустили, начиная с первого класса по девятый класс. А с пятого класса я уже была там и как классный и как воспитатель. То есть, если показывать всю биографию, то многих детей, может быть, сумела поставить на правильный путь, помогла найти правильную дорогу. Помнят, здороваются, и родители кланяются. Это очень приятно. По-моему, это дороже всех подарков. Я понимаю, что не напрасно жизнь прожита.

 

«Благодарность необыкновенная! Они расцветают!»

Работала до 67 лет, потом сказала: хватит, надо помогать сыну детей растить, решать проблемы семейные. Чтобы чем-то себя занять и получить хобби, 10 лет подряд преподаю безвозмездно танцы женщинам после 65, одиноким, у которых единственное общение – послушать музыку, пообщаться, получить удовлетворение, оторвать себя от дивана. Благодарность необыкновенная! Они расцветают! Говорят: «А нам почаще нельзя?» А потом чувствую: возраст уже даёт себя знать, говорю: «Хватит нам!» Раньше я занималась четыре раза в месяц. Начинала с ДК им. Куйбышева, занимались в фойе, по 60 человек у меня было! Мне несут в первый день микрофон. Я говорю: «Да я не привыкла с микрофоном работать! Я в школе проработала всю жизнь!» Всю жизнь проводили мероприятия на сцене, где угодно – без микрофона. Микрофон нас пугал. Потому что мы могли громко говорить – там фонить начинало или звук какой-то невнятный. Мы там работали года три, а потом началась пандемия, и как-то это на два года ушло. Потом я вернулась, уже поменьше был коллектив: кто-то после пандемии не смог вернуться, у кого-то изменились обстоятельства – было уже человек 30. Уже в классе занимались танцевальном, в котором когда-то я сама танцевала у Абдалова Николая Дмитриевича – это был потом народный коллектив, коллектив, который дал жизнь многим. У нас многие ребята прошли через ансамбли танца. Не только когда служили в армии, но и в «Берёзке», и в хоре Пятницкого, и даже у Моисеева. Тогда в парнях вообще потребность была. Девочки оканчивали училище и туда переходили.

Потом что-то не заладилось. А организатор мой в «Старомодном» работала, на Дзержинке (музей на ул. Дзержинского – ред.), оттуда пошло начать привлекать людей потанцевать вечером. «Потанцуем!» называлась программа. И вот в этом «Старомодном» класс чуть побольше вашей комнаты; мы сдвигали все машинки и посередине танцевали. У нас приходило поначалу человек до 30. Я задумалась, с чего же начать? И начала с любимого танца, который мы танцевали в парах в 21-й школе на всех вечерах, – падеграс (русский парный бальный танец – ред.). Он, с одной стороны, не сложный, но такой элегантный, такой изящный! И всем он стал нравиться. Парочку танцев, которые ставила в своё время в «Артеке», когда работала худруком, но немножко переделала.

Какие?

Лимбо (танец-игра, заключающийся в проходе под планкой – ред.) и липси (немецкий бальный танец импровизационного характера – ред.). Пригодились. А здесь-то с чего начать? Надо как-то развивать, потому что, чувствую, интерес рушится: кто-то отсеялся, кто-то остался. Но всегда была проблема мужчин. У меня только одна семейная пара все 10 лет со мной. Я им так благодарна! Я говорю: «Вы наши солисты!» Приходили мужчины, пробовали, несколько занятий выдерживали и уходили – тяжёлый труд это. Нам всегда говорили: «Вы танцуете – у вас в голове не всё в порядке». Я говорю: «Ну, уж нет! Вот здесь в первую очередь должно быть всё в порядке, чтобы ноги помнили». И мне всё время моя руководитель Наталья Евгеньевна говорит: «Алла Васильевна, я поражаюсь, как вы всё это помните» Я говорю: «Что-то забываю, но тут же что-то сработает, какой-то щелчок, включается огонёк – и всё идёт!»

У нас была целая программа от «Старомодного». Мы пять лет назад готовили программу (выступали в парке), посвящённую Дню Победы: от самых простых танцев до фокстрота, до вальса. А потом я и исполнила мечту свою – танго мы даже танцевали. Но это уже в третьем зале, это был зал в посёлке Кирова, куда ушла моя руководитель программы (я-то хореограф). А последний год я уже занималась в ДК им. Ленина: шикарный зал, станки, вся стена в зеркалах. Я бегаю от одной стены к другой, чтобы они меня видели, особенно когда нет зеркал. Разминка у станка, разминка на середине… Приходили, кто-то задерживался, кто-то уходил, но менее 15–17 человек не было. Закончили сезон в мае. Не знаю, как получится на следующий год, но думаю, что я опять буду возрождаться, как феникс. Усталость какая-то хроническая, какое-то недомогание бывает, перепады погоды, но проходит этот момент – и я снова как будто начинаю подниматься наверх.

 

«Её взяли как бы в дочки, но попала она в няньки»

Давайте вернёмся в ваше детство. Нас же формирует, в том числе, и детство. Такое тяжёлое послевоенное время… Расскажите про семью, откуда она родом?

Мама коломчанка. Получилось так, что она до конца так и не смогла узнать, кто её родители: то ли это были богатые люди, купеческого звания… Она носила фамилию Титова, но всю жизнь искала родных братьев и сестер. Их было пятеро. По каким причинам они оказались в детдоме, никто не знает. И вот она нашла брата, он помладше неё был, дядя Петя, пыталась породниться с его семьёй, но жена его была немножечко против. Хотя я с ребятами всё время связь держала – там было три ребёнка: двое братьев и сестрёнка Татьяна. Но ему изменили фамилию, он стал Титков. Может быть, специально это делали. Потом она нашла в 1970-е годы старшую сестру (она была от другого отца), она была глуховатая, плохо видела, но с ней тоже поддерживали отношения. Так мы до конца эту историю и не узнали.

Как звали маму?

Маму звали Титова Серафима Ивановна. Мама до определённого времени была в детском доме, а потом её взяли как бы в дочки в Сычёво, но попала она в няньки: там нужно было нянчить детей, чтобы их не раскулачили. Я потом ездила к ним несколько лет, ещё маленькой девочкой, в начальной школе когда училась, считала их дедушкой с бабушкой. Но меня близко не принимали, а я не понимала этого: почему к одним так, а к другим так. Потом мне мама это рассказала. Когда ей исполнилось 15 лет, она прибавила себе три года (она быстро очень возмужала), ушла на Коломзавод. Работала в тяжёлых цехах: меднолитейном, сталелитейном, а на пенсию, на инвалидность, её уже отправили из чугунолитейного. То есть цехи были тяжёлые. Всю войну она работала, и на торфяниках. Тогда же ни отпуск, ни декрет не давали. И где-то в семь месяцев, по фотографиям я смотрю, меня она вынуждена была отдать в круглосуточные ясли, были они в районе улицы Гагарина, за афганским рынком, ближе к парку Мира, с правой стороны. Смены были такие, что люди на 2-3 часа могли только прийти, чуть перекусить, привести себя в порядок – и снова на завод. А может быть, и не уходили иногда… И мне повезло, что там воспитательницей, а может быть, няней, я не знаю, оказалась моя крёстная. Мы жили в одном практически пространстве на Окском проспекте: дом 9, квартира у нас была 32, потом 33, этажом выше, а крёстные в 31-й, они все между собой были родственники.

Алла Васильевна, а как крёстные? Это же время-то было такое…

Вы знаете, всё равно как-то крестили. Для меня это был тайной, церковь работала, тайно крестили.

В какой церкви вас крестили?

У нас единственная у артучилища церковь была в Коломне (единственная, которая не закрывалась во времена советской власти, церковь Богоявления на ул. Гончарной – ред.).

У Николы-на-посаде? Или в Гончарной слободе?

Я не знаю, как она называется.

Голубая?

Да, голубенькая. И я помню, мы куличи с мамой ходили туда светить, я уже подросшая была. Единственная была церковь. Как-то крестили, я не знаю, официально или неофициально, но у меня были крёстная и крёстный. О них я хотела поподробнее рассказать.

Крестная носила фамилию Фёдорова. Муж её прошёл всю войну. Девочка у неё старшая родилась до войны, в 1938, может быть, году, а младшая года 1947, Гулька мы её звали: она всё гулькала, гулькала, гулькала – я-то уже побольше тогда была. Крёстный был Рогожкин, а его жена была сестрой моей крёстной. И ещё у них был брат (ещё были две сестры), тоже в этом же пространстве с нами жил, Ванечка Любичев. Он единственный стал инженером. Они все или в яслях работали, или в садике, или на заводе – все они прошли такую судьбу. А Ванечка и его жена были инженерами, и они так всегда ими гордились! Он был самый младший, родился где-то перед войной, они были более старшими. И всё это был единый коллектив. Я потом покажу вам фотографии, где мы все вместе в «Лесной сказке» – они нас всех приехали на родительский день навещать, и для них это тоже был большой праздник всегда.

 

«Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих»

Что за дом, в котором вы жили?

Это два больших четырёхэтажных дома, которые построил Коломзавод, шестиподъездные. В левой стороне было по четыре комнаты, а через лестницу – по три комнаты. Значит, три семьи и четыре. Но когда мы уже жили на третьем этаже, с нами жил военпред, у него было две комнаты. Это человек, который прислан был из Ленинграда, они контролировали выпуск дизелей, тогда ещё только налаживалось производство. Я помню его, Эдуард Петрович Ванушка, а его жена была Нина Петровна. И был у них сын, Эдуард тоже, который окончил, по-моему, мореходку потом в Ленинграде, дослужился до каких-то чинов. У них были две комнаты, маленькая и большая. Мы занимали с мамой маленькую, то ли восьми, то ли девяти метров, узкую-узкую, окно большое. Всё вплотную стояло.

Припомните обстановку?

Гардеробчик, я его видела сегодня у вас, сразу сказала: «Мамкин!» Вплотную стояла кровать. Дальше у батареи стул вот такого типа, только квадратный, спинка похожая на это. Стол вплотную к окну. Дальше этажерка, которую я тоже видела в вашем музее, и кожаный диванчик. На нём всегда было вышитая ришелье салфеточка кипельная. На полочках этажерки тоже кипельные – стирались к празднику, крахмалились, синились – это процесс такой тонкий-тонкий! И они по полгода, а то и по году не впитывали влагу, не меняли цвета. Я на этом диванчике спала. И когда мама стала попадать в больницу, у неё пошли подряд несколько операций и задели центральную нервную систему, она вынуждена была кого-то просить, чтобы присмотреть за мной, побыть. Я только говорила: «Я приду к вам, я с вами буду, но можно я на своём диванчике, на чистой белой простыне буду спать?» Потому что все ютились, у всех было тесно. Вот у крёстного было трое детей: Виктор, по-моему, года с 1936-го, Любашка года с 1938-го или с 1937-го и младший Толик с 1946-го, и их двое.

И все в одной комнате?

Ну, пусть она у них была большая, но всё равно впятером. У крёстной четверо, один на одном: две дочки, муж и она. У дяди Вани была комнатка побольше, но у них тоже было двое детишек, Славик и Леночка. А поменялись мы почему – они попросили нас на третий этаж переехать. Они перевезли в маленькую комнату, которую мы занимали в квартире, где три комнаты, родителей, бабушку и дедушку. Это настолько приятные, седые люди! Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих. Какие-то скамеечки он делал нам, подножки, мы на них сидели, сказки они нам рассказывали… Это было так обворожительно! И какой-нибудь кусочек нам сунут в рот, чтобы мы не скучали. Вот в такой обстановке я росла. Соседка, тётя Катя, работала бухгалтером в профкоме Коломзавода. Ей нужно было бежать, и я впереди неё – в садик, потому что через железную дорогу переходили, Коломзавод-то у нас дорогой разделён, через мостик какой-то перекидной перебегали. И обратно она меня тоже забирала. Я считаю, что у меня счастливое было детство.

К мамке ходила в больницу – я уже понимала, что пустой нельзя идти. А купить-то не на что было! Ну, находила как-то, экономила, или меня когда угощали, я могла эту пачечку печенья не съесть. Я маме её отправляла, а она мне её спускала уже половинку (у меня сейчас слёзы потекут!), плакала навзрыд, целовала, поцелуи эти посылала. Но я была после этого счастлива, я распрямлялась, что мамка приняла от меня подарочек!

А подросла когда? У нас же было три семьи. Была большая плита. Мы её никогда не топили. На ней стояло три керосинки. Тетя Катя жарит блины, Нина Петровна жарит, и я на керосинке соревнования с ними проводила. И первыми блинами я старалась угостить. А у меня всегда они такие поджаренные! Я не понимала: ну как вы картошкой чуть-чуть помазали – там ни масла, ничего! Они какие-то у них не такие душистые. А я налью в эту сковородку побольше! А они: «Дочк! Но ведь сейчас всё масло испортишь!» Не испорчу! Краешки такие хрустящие, необыкновенные!.. И носила этажом ниже крёстную и крёстного угостить. А потом задумала готовить голубцы. Ну, глупая ещё была, лет девять мне было. До конца, конечно, я не смогла на этой керосинке выварить кочан целиком, хотя узнала, как плодоножку оттуда подрезать, что сделать. Добавила начинку, потом обжарила. Сыровата была капуста. Но вы бы видели лица крёстного и крёстной! «Дочка, какой же ты нам подарок-то сделала!» Дочкой они меня звали. Чувство гордости было. Чувство доброты, чувство взаимопонимания, чувство, что я не одна, – оно сохранилось, наверное. Я считаю, это было золотое поколение, прошедшее войну, испытавшее трудности и в тылу, которое не делило детей на чужих и своих, готовое прийти на помощь последним куском. «Дочк! – стучат по батарее. – Картошку в мундире сварили, мелкую, но сварили, приходи!» Поела. Крёстный: «Дочк!» Сам придёт! Любил, говорят, он меня, особенно маленькую, прям пестался, мамка сказала: никому не доверяла, кроме крёстного. Ну и чего? «Щец иди похлебаем горяченьких. Без мяса, но вкусные!» А с тётей Катей сижу, маленький стульчик, я на спинку ножки вот так поставлю, чай пьём. Сахар колотый лежит. И не видел, когда она за щёку кусочек положит: пьёт и пьёт, в блюдечко нальёт – пьёт и пьёт. А я кусочек съем – он у меня тут же растворяется! «Тёть Кать, ну ты с чем пьёшь чай-то?» – «С таком. Пробуй». У меня так никак не идёт, не получается. Потом уж только где-то подсмотрела, умудрилась: «А-а-а, теперь я поняла, какой это “так”!» Ну, как вот этим людям не быть благодарными?! Нина Петровна какого-то супа нальёт, они были более обеспеченные. Я помню, я так не любила фасоль и гречку, а она меня ей угощала, у них было, а у нас не было их в рационе. И только позднее я поняла, какое это лакомство! Жевала, давилась, но ела, не могла обидеть.

 

«Пойду на двух коньках кататься!»

Купались в корыте, наливали мне воду, мама мне в неё марганцовочки добавляла, она цвет речной волны принимала.

Это в комнате?

В коридорчике. В комнате-то негде было поставить. В ванной у нас просто полоскали бельё, колонка стояла дровяная, но мы ей никогда не пользовались. А мамка как ушла на инвалидность (я уже в четвёртом классе училась, мамке инвалидность дали пожизненно, вторую группу), чтобы выжить, подрабатывали, сидели с чужими детьми. Моя мамка попадала в больницу – приходилось мне за тарелку супа: либо в пересменок на 2-3 часа, либо вечером, либо в какие-то выходные. То есть у меня стаж неофициальный огромный. Стирала у военпредов в бельё, я с ней ходила помогать полоскать.

Это были люди из этого же дома?

Напротив ещё был дом, у стадиона, там жили именно военпреды, основная масса, и руководство завода. Вот она у них подрабатывала: стирала, крахмалила, синила и вешала на улицу. А как его снимать-то зимой? Ну, снимали, всё делали. И ещё у нас радостные были события. Мои окна выходили на каток ЗТС, «Труд» он тогда назывался. А денег-то не было, даже 10 копеек, чтобы билет купить. «Снегурки» подарили, потом уже коньки были «гаги» на ботинках, тоже от кого-то достались. Вот помню с тётей Катей диалог (мамка в больнице): «Пойду на двух коньках кататься! На “снегурках”. Пойду на двух!» – «Или на одном, или не пойдёшь вообще». – «А-а-а, я должна!» – «Ну, решай, выбирай». У неё дочка Галка: «Иди на одном, придумаем что-нибудь». Спрятала, помчались, билет купили. А там у неё мальчик, там роман, Боря Щербаков. Ногу мою без конька везут, меня за руки везут. Накатали, набалдели – а теперь домой, марш! Бегом. А уж когда коньки на ботинках были, там мальчишки отвлекали охранника, а мы через забор перепрыгивали в сугроб. Полежим – никого нет. И на каток! Это такой был праздник! Это такой кайф! Обратно идёшь на этих коньках на третий этаж, за перила держишься. Снимешь: фух, какое счастье! Вот такое детство. Играли все. Взрослые и дети. Деления не было. 38-й год, 44-й, чуть позже. И как-то единое всё было. Защищали, присматривали. Хулиганили тоже вместе.

Расскажите!

У нас рядом был парк, который принадлежал Станкозаводу. Там была танцплощадка летняя. А девчонки же фикстулятся – идут, бёдрышками играют! Если рядом кавалер, что мы делали? Больших наших ещё на танцы не пускали, но они себя уже большими считали, а мы помладше. Рвали репей, в него вставляли травинку. И мы старались девочкам в юбочку кинуть, ближе сюда.

К спинке?

Да. Они идут, а это все колышется, а то и на юбочку, и так это красиво, а они хихикают… Стукалочки делали на окнах.

А это что?

А это привязывали иголочку, веревочку, а к ней верхушку какую-нибудь лёгонькую вроде шишечки, чтобы не разбить. И тем, кто кричал, кто заставлял нас перестать орать, шуметь, «вы здоровые, а всё как маленькие, бегаете!», втайне стукалочку делали. Садились в засаду и дёргали за верёвочку. Выходил человек – ничего не видит, ниточка-то тоненькая. Вот когда только уж на ниточку наткнётся, порвёт… Проходит какое-то время – снова. Так что хулиганили иногда. Но самое, по-моему, радостное у нас – сразу за этими двумя домами было поле, сажали картошку, чтобы выжить. А там земля-то никудышная, вот такая. Помогали, выкапывали. А потом нам давали сколько-то этой картошки. Ботву эту сжигали – на углах печёную картошку ели. Ой, какое счастье было!

Там же на поле?

Да. Кто-то пытался курочек завести, чтобы выжить, семьи прокормить. Кто-то даже поросят держал. Но я бы сказала, никогда не было вражды: пахнет и прочее. А в подвалах держали то, что лишнее, уже в комнату не помещалось. В нижней части строили маленькие подвальчики, хотя нельзя это было. Жили очень трудно, но весело, я бы сказала. На праздники были застолья: кто чего может, всё несли, на общей кухне садились.

Прямо все соседи?

Да.

Расскажите немножко про эти праздники.

Любили очень май, любили очень День Победы, обязательно День Победы! В День Победы даже умудрялись мужчины сколачивать какие-то столы на улице, выходили по два подъезда, потому что некоторые родственники в других подъездах жили. Вот все вместе собирались, человек по 30, в пределах допустимых выпьют немножко, пообщаются, поплачут, поделятся впечатлениями, песни обязательно пели. И самое главное, что эти люди умели веселиться. Если кто-то вышел с гармошкой, с баяном – и частушки, и песни! Мамка певунья была, плясунья! Вот в кого я, наверное, и пошла. Ну, её: «Симочка, ты чего? Ну-ка давай, не куксись, выходи!» Всё пошло, всё нормально. А нам это в радость, для нас это целое представление было, потому что тогда попасть в кино – это проблема была. Я помню, мамка пообещала взять меня на фильм «Кубанские казаки». Это что-то необыкновенное! Я не знаю, с чем это можно было сравнить! «Только бери побольше платков». – «Зачем?» – «Плакать будешь от смеха. Платки намокнут». Я три или четыре платка взяла, жду, и в последний момент мне только говорят: детей не пускают. Подошли к кинотеатру, к контролёрам. Здесь я действительно рыдала навзрыд, здесь мне платки пригодились. Но позднее я много раз этот фильм смотрела.

 

«Мы ходили выступать в кузнечный цех во время обеденного перерыва»

А танцевать я начала так. Жила в этом доме, и где-то на каком-то празднике меня кто-то увидел и пригласил танцевать, была такая Елизавета Васильевна Зайцева. Ну, танцевать, так танцевать. А тогда учились шесть дней в школе. Я уже в четвёртом классе училась, ещё в 18-й школе, в Голутвине, начальная школа; потом уже перешла в 21-ю, поближе к своему дому, построили её за год до того, как я окончила четвёртый класс. Пришла, там четыре парня постарше меня, какие-то у них из папье-маше лошади, они в них влезли: «Вот ты будешь на белом коне». – «Не буду я с парнями!» – «Чего ты?» – «Больше делать что ли нечего?!» Ушла. А интересно! В дверь заглядываю, в щёлочку одну, в другую. «Ну, – говорят, – заходи». Поставили меня в центр, надели мне эту лошадь на бретельках. Тут сапоги какие-то висят!.. Но самое-то интересное: мы же ходили выступать на Станкозавод, в кузнечный цех, во время обеденного перерыва. Это было по воскресеньям. Четверг тогда был выходной на заводах, а воскресенье – в школах. И вот мы ходили. Они с бутылкой молока, с кефиром, чумазые, с куском хлеба, и такие удивлённые глаза: пришли дети! Вот с этими лошадьми. А потом я танцевала лезгинку. Ух, выдавала! Коронный номер мой был!

А где там? Прямо внутри цеха?

Прямо вот пятачок освобождали! И в механических также находили между станками пятачок, и люди где у станка облокотились, где как. Но это столько было восторга! Так нас всегда принимали! Нас потом чествовали: загоняли в оркестровую яму в кинотеатре (он тогда и клуб, и кинотеатр был), разрезали ситный, по куску каждому давали в руку и по конфетке. Это была такая изумительная сладость! «Кавказские» конфетки без обёртки. И мы смаковали эту конфетку, ели эту мякушку и смотрели на простынь, которую опускали – тогда экранов не было, простынь опускали, а так на сцене выступали, когда концерт.

Что вы смотрели на простыни?

Фильмы. Я помню, это был фильм «Молодая гвардия». Мы все обрыдались. Этот фильм я на всю жизнь запомнила! И фильм «Дети капитана Гранта». Для меня эти два фильма остались на всю жизнь. Поэтому, когда мой сын пошёл в первый класс, я купила книжку ему в подарок – «Дети капитана Гранта». Он до сих пор вспоминает: «Ну, мамка, ты дала! Ты действительно заставила меня преодолеть нежелание читать!» Я говорю: «Страницу я, страницу ты». Она же такая хорошая, в переплёте красивом. Для меня это такой, я считала, подарок необыкновенный. Я и до сих пор так считаю. И вот он говорит: «Ты не вздумай маленькому такое купить». Я что-то другое, но купила, тоже книги.

 

«Все высокопоставленные летели в воду»

Алла Васильевна, вы сказали: ситный хлеб. А что, был тогда?

Да, он как чёрный, буханка, но он такой вкусный был! Он не белый и не чёрный, он серовато-светлый. А мы его ситным звали.

Он в магазинах продавался?

Да. И он такой мягкий, он такой ароматный! Это что-то было необыкновенное! Вот так мы проводили своё детство и юность. Я считаю, мы счастливыми были. А потом, в 10-м классе, у нас было семь пацанов и 26 девчонок. У нас один был класс в выпуске.

Это какой год был?

Это был 1961 год. Мы садились на санки, и нас пацаны под горку Окского проспекта, где переезд железнодорожный, вниз, к речке. А мы их в горку тащили, чтобы снова спуститься вниз! На байдарках плавали. Со мной училась Ольга Афанасьева, у неё папа был главным инженером Станкозавода. Были обеспеченные дети. А в садик со мной ходил Васька Шахрай, у него отец был директором этого завода. Я у них первый раз посмотрела телевизор, а тогда он комбайн был: вот такой экранчик, тут же приёмник. Там повторно я смотрела «Дети капитана Гранта». А на байдарках мы с ночёвкой ходили. Две байдарки у нас были, шесть человек. Но тогда не было страха, тогда можно было.

Какой маршрут?

Мы по Оке вверх поднимались, по Осетру немножко вверх, до первого порога, и там в лесочке останавливались, а уже обратно спускались по течению, довольные и счастливые. И проработала я, будучи шесть лет на заводе, каждый год в «Лесной сказке» – это шикарнейший лагерь был.

Расскажите, потому что многие вспоминают «Лесную сказку», как там всё устроено было.

Лагерь, который за смену принимал 900 с лишним человек. Было 19 отрядов. Я сама там ещё была пионеркой. Он был основан в 1947 году. Палаточные домики были фанерные, и когда начинался дождь, мы забирались в тот угол, откуда не капало, но потом всё равно продолжали работу. А потом его сделали стационаром, построили шикарные корпуса: четыре палаты, кладовая для всех вещей и комната для вожатого. И таких корпусов было двенадцать, ещё один деревянный корпус, где были три отряда помладше, и ещё один большой для двух самых маленьких. Территория огромная. Водили купать нас на речку. Это было что-то, особенно когда праздник Нептуна был! Все высокопоставленные летели в воду – и вожатые, и начальники! От плавруков и физруков убегать было бесполезно! А для нас это такое было действо необыкновенное! Потом выходил Нептун, выходили русалки, потом нас уже запускали по очереди в бассейн. Позднее там даже бассейн построили, когда мы уже ездили туда как бывшие работники этого лагеря. Были всегда кружки. Я никогда не забуду: я там научилась выпиливать, выжигать, привозили каждый раз сувениры домой, плести корзинки. Боря Щербаков, царство ему небесное, какой же рукодельник был! Чего он только не умел!

Это были коломзаводские мастера?

И коломзаводские, и те, кто в школах уже работал, они летом подрабатывали воспитателями. А коломзаводские были физруки, плавруки, повара, сантехники, прачки. Мамка, когда работала, прачкой туда ездила, ещё когда инвалидности не было, и я три года с ней, путёвку давали, до седьмого класса доездила. В походы какие мы ходили! В трёхдневный – в московский лагерь в Сосновку, через имение проходили барское графа (Келлера – ред.) Ой, это что-то невообразимое! Там спортивные встречи!.. И там мы объедались московского хлеба, он тоже был необыкновенный. Нам приносили москвичи, потому что у них своя пекарня была в Сосновке.

Потом уже, когда я пришла на завод, Нина Алексеевна Прокахина, моя прекрасная подруга (намного старше меня, и в семью меня ввела, я там была младшей дочкой, помогали тоже), была изумительный человек, разносторонний. Мало того, что она танцевала, она окончила техникум, работала технологом на заводе. Много лет подряд она работала в лагере массовиком, а потом стала работать старшей вожатой в таком огромном коллективе. Что она вытворяла! Какие она мероприятия проводила, какие фестивали, какие праздники, посвящённые дружбе народов СССР! Каждый отряд что только не делал! Костюмированное всё это было: кто грузины, кто армяне, кто русские, кто татары… Месяц подготовка шла. Тут же и спартакиады большие проводили. Настолько это счастливое было! И поэтому, когда мы уже пошли, мы многому научились, что-то своё привносили. Но мы продолжили эту традицию. Те, которые прошли через нас… один мой пионер стал завгороно, многие ребята пусть просто строителями, станочниками, но они стали людьми хорошими. Пять лет ко мне ездили последние: «Мы хоть отдохнём. Ты нас особо не напрягай, кроме спорта». Я говорю: «Буду напрягать и спортом, и всем остальным». Довольные и счастливые. Поход один закончу, отчитаюсь, через два дня снова веду. В Непецино я их водила в своё время. Там работал Мажухин Виктор Иванович, царство ему небесное тоже, одно время директором Дома пионеров. Талантливый был дядька. И вот встреча трёх лагерей. В Непецине московские дети, мы и кто-то из ближних ещё. Опять спортивные соревнования… Варю, кашеварю. «Ребята, последние два стаканчика выпейте, жалко выливать!» – «Мы объелись, мы не можем». Взрослые мальчишки уже, 16-17 лет даже, кто-то ездил, если такая возможность была. «Мальчики, миленькие, мне посуду мыть!» – «Ладно уж, давай, уговорила». Допьют по очереди, по кругу, опять идут на соревнования. «Мальчишки, помыть посуду!» – без звука. Вот такие у нас были детство и юность. Я счастливый человек.

 

«Графики были, когда мы ходили в ванную!»

Алла Васильевна, а что вспомните про старый город? 60-е, 50-е?

Сюда мы ходили на демонстрацию обязательно со школами, потом присоединялись к своим родителям на Май и на Октябрьскую. А потом приходили вечерами сюда гулять, это у нас было место выгула. Высматривали и нас смотрели – на танцплощадки-то нас не пускали. Это общение у нас было, сходка такая по кругу: ходили до Комсомольской, потом возвращались. Для нас город был далеко, я жила на Окском, не всегда мы попадали, но если попадали, то для нас такие открытия были.

А какие ощущения от этой части города?

Допустим, спускались к Москве-реке, а там же другое, пытались переходить с разрешения, без разрешения, тайком, но где-то всё время были какие-то дела. Что-то новое всё время нас поражало. Вот архитектура – она же другая. У нас в той части города, на Окском проспекте, было два дома, стадион, дом для военпредов, ещё два дома напротив клуба и клуб. Всё! Это потом всё стало обрастать. И поля, поля в основном. Двухэтажные дома потом стали строить пленные. ЦЛПБ так называемый у нас посёлок был – шлакоблочные домики. Пойти-то особенно некуда было. Но зато нас водили на все стадионы, мы во всех праздниках принимали участие. Я помню, на Май пошили платья, какая-то у нас была композиция – и полил ливень проливной. Пока мы добежали до Окского проспекта, у меня платье (по косой или как там его кроили, кто знает) с одной стороны все ноги оголило, а другой чуть не до пяток вытянулось!

Сюда я ходила заниматься гимнастикой в старом соборе на Соборной площади. Был у меня тренер шикарный, обратно он нас водил до трамвая. Трамвай тогда только начинал ходить от площади Советской, потом уже линии-то стали протягивать.

То есть до этой части города добирались на трамваях сначала?

Не всегда. Его в 1949-м только построили, и то он ходил от Голутвина до старого «Детского мира», потом продлили сюда. Но это так редко было! А уж постепенно стали эти линии опутывать… В Колычёво мы приехали – мы пешком оттуда ходили два года, пока мост построили. Я с коляской, с Серёжкой. И в школу в 14-ю пешком ходили, и туда, и обратно. Сесть на трамвай было невозможно, чтобы до Зелёной доехать. А оттуда всё равно пешком.

Невозможно, потому что много людей?

Огромное количество. И не было тогда ещё. Вначале одну линию провели вдоль Астахова, потом уже начали по кольцу – это всё долго строилось. Но все были счастливы, потому что жили в собственной квартире. Я просыпалась лет пять, чтобы очередь занимать в туалет и в ванную. Четыре-пять семей в одной квартире живут, в одной комнате по две семьи: дети женились и вместе с родителями жили. Кому в смену в одну, кому в другую, кому туда, кому сюда. Попробуй свой график нарушь! Графики были, когда мы ходили в ванную! И на кухне за каждой семьёй была конфорка, мы не имели права занять.

Не в своё время?

Да. Даже если она свободная, и хозяйки нет дома, я не имела права. Если вот я постучусь, она разрешит. А здесь я въехала и говорю: «Господи! Я королева!»

Когда вы въехали?

Я въехала 5 мая 1980 года. Мне было 36 лет. Я была директором Дома пионера.

Вам предоставили как служебную сначала?

Да, это уже через три года, потому что я ставила вопрос: я ухожу. Сказали: «Жди, жди, квартира вот-вот…»

До 80-х жили в коммуналках?

В коммуналках.

 

«Народ стал черстветь»

Как менялось настроение людей ближе к 80-м от 50-х? Были какие-то разные ощущения?

Были, конечно. Кто-то более хорошо устроился, кто-то менее. Кому-то здоровье позволяло, кому-то нет. Потом стали уходить участники войны, а новое поколение начало карабкаться, пренебрегая всем. Были и такие люди, понимаете?

И они оставались соседями вашими при этом?

Менялись, менялись, менялись, менялись. И были уже холоднее. Уже совсем другое было. Пытались: «Вот, ты завуч или директор, приведи мать в порядок!» Я говорю: «Что значит “приведи мать в порядок”? Во-первых, родителей не выбирают. А во-вторых, она больной человек, вы что её доводите?» А они начинали говорить про меня гадости какие-то очередные. Какая мать выдержит? «Она не такая!» – и пошла перебранка, чуть не до кулаков. Судились. Приходили из школ, защищали: «Вы чего тут устраиваете? Человек пришёл на ночь глядя отдохнуть, мать образить. А вы тут дебош устраиваете». Комнату чтобы занять – любым способом готовы были.

Это уже ближе к 80-м? А чем вы объясняете? Почему раньше было…

Жестокость какая-то, зависть стала появляться.

Из-за чего она возникала?

А вот почему ей легко всё достается, как они считали, почему ей дают, а мне нет?! Народ стал черстветь как-то. Менялась обстановка везде, и в мире менялась в это время. Мы всё время находились с детьми, нас это, может быть, и устраивало, и сдерживало, и давало какую-то подпитку положительную, потому что детям нельзя было лгать. А эти уже начинали какие-то козни строить. Мне кажется, поэтому у нас и путч произошёл в 1991-м, мы очень переживали за это.

Может быть, расскажете, как это всё переживалось?

Я работала в 14-й школе. И вдруг такое событие. У нас учитель физкультуры Городничев, он жил когда-то со мной в параллельном доме, напротив, по Окскому проспекту, тоже большая семья была, приятная, очень благополучная, дети разновозрастные: «Я поеду защищать Белый дом». – «Ты что, ты с ума сошёл?» – «Нет, поеду!» Ездил. И таких у нас нашлось много ребят, пацанов 18–22 лет. Ездили, защищали. Приехали разочарованные, конечно. Потому что, когда ввели танки, стало уже страшно наверняка. И мы все переживали. Этот период очень тяжело вспоминать. Не знали, чем всё это закончится. И вообще 90-е годы очень сложные! Эти очереди, эти 300 грамм, которые по талончику дают… Сын говорит: «Мам, я теперь понимаю, почему ты мне говорила: “А я сыта, пока варила!”» Пачку пельменей на троих: Серёньке вперёд, потом мужу, а потом себе одну пельмешку оставлю и водички. «Мам!» – «Нет, сынок, я уже накушалась». А как я могла ему сказать по-другому? А также маме. Она у меня дожила до 1997 года, лежачая, с онкологией, со сломанной шейкой бедра. Мне предложили: «Оставьте её в больнице. Через две недели – в морг». Я говорю: «Вызывайте неотложку, едем домой». Она у меня ещё прожила около года дома, ухоженная. Я не знаю… кто-то сломался, кто-то очерствел. Но мы-то остались, наверное, основная масса, всё-таки такими же добрыми и щедрыми, готовыми прийти на помощь. Сейчас же такая обстановка: кто-то отсиживается, а кто-то готов последним поделиться, отправить мальчишкам. Психология человека: что заложено в детстве, что он воспринял, то и в нём и остаётся.

Почему же это дальше не воспроизводится? Вы же тоже вкладываете в людей…

Я всегда говорю: не от своих, может быть, от чужих – всё равно добро вернётся. А бумеранг, он вернётся к тем, кто послал это зло. Это неизбежно. Не сразу. Да, какие-то жертвы будут, какие-то трагедии. Но бумеранг обязательно вернётся! Вот в это надо обязательно верить! Это жизнь. Она всегда сложная. Но самое главное – уметь радоваться вот этим маленьким радостям, ценить людей. Я благодарна тем, кто рядом со мной. Когда-то мы не видимся. Я много раз прихожу, то одним помогаю, то другим, а последний раз подружке одной, одинокая она, говорю: «Танюшка, я больше тебе не помощник. Снег почистить у меня уже нет возможности и физической, и моральной. И ребят не могу своих оставить». Вот вчера прекрасная была нога, а сегодня натёрла, намылила, надела бандаж и пошла с гордо поднятой головой. Попробуйте, скажите, что я хитрю! Нет! Надо ещё оптимистом быть. Я могла много раз, наверное, сломаться. Но люди подставляли плечо, даже незаметно для меня, спинку мою поддерживали.

 

«Я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион»

Алла Васильевна, может быть, расскажете об истории своей любви?

История любви у меня была, я бы сказала, несчастная. Я однолюбка. Со мной танцевал Олег Брандин, красивый, постарше меня. Я в паре с ним танцевала, а увлекался он, конечно, более старшими. Но потом как-то он меня разглядел. У нас такая была композиция «Свадьба»: я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион. (Даже такие мы постановки делали!) Вот он увидел во мне что-то, в преобразившейся, 20-летней. Мы встречались, я ездила к нему в институт, он меня приглашал – в энергетическом институте работал два года, учился. А я немела, я не могла говорить, у меня всё замирало! Для меня он был таким кумиром! Я боялась глупость какую-то сморозить! А оказывается, нужно её было морозить! Не могла, гордость не позволяла. Два или три раза мы пытались встречаться, сходиться, так и расходились. Он сказал: «Я не могу один поддерживать». Я до сих пор его люблю!..

А замуж я вышла… Среди тех, кто был в санатории, куда я попала на лечение, отец моего сына, пожалуй, оказался лучшим. Там тюремщики, с такой болезнью… Мне врачи вообще говорили: «Где ты её подцепила?!» Я говорила: «Если бы я знала…» Ослабленные нервы, стрессовые ситуации, недоедание – всё это сказалось. Всю жизнь спортом занималась, танцами, физически была подготовленная, но – где-то вот сломалась.

…У него развалились ботинки. Мы идём в столовую, и он как-то подвязал их и ногой шлёп-шлёп вперёд, шлёп-шлёп. Говорю: «Пойдём, я куплю». Он гордый тоже был: «Не могу я принять!» Я говорю: «Что, босиком-то лучше бегать?» Ну, уговорила. А он прекрасно танцевал вальс, этим и купил. Партнёр необыкновенный для вальса! Поехали в Химки, купили обувь. Потом он меня познакомил со свекровью, это была моя вторая мамка, я ей очень благодарна. Так случилось – не сложилось у нас. Но сына я родила, сын носит его фамилию. Терпела, сколько могла, не получилось. Его нет в живых, царство ему небесное, но я благодарна ему, что у меня есть сын, и свекрови благодарна.

Жизнь не всегда бывает гладкая, не всегда принцы находят нас. Но тогда ведь всё это бывает в радужном свете, на фоне того, что мы испытываем. Я вообще никогда не была в санаториях. Это такая же болезнь, только в разных корпусах мы лежали. В больнице в одном корпусе лежали в Щурове, а там все в разных.

То есть вы в Коломне в больнице лежали?

Я в больнице в Коломне лежала полгода, даже меня раньше выписали, потому что у меня процесс очень хорошо шёл. Я пила все буквально таблетки – я поставила себе цель вернуться в школу во что бы то ни стало, хотя понимала, что процесс не быстрый. А туда приехала: «Это моя». – «Нет, она моя». Я пулей до своего корпуса, три дня не выходила в столовую, потому что там вечерами… очень дальнее расстояние. Вот когда Славка приехал, я ещё по больнице я его знала, видели, во всяком случае, друг друга. Я благодарна тому, что он меня познакомил со своей мамой. Мария Кирилловна удивительная была женщина: не имевшая образования, чуткая, добрая. Я помню, с Серёжкой приехала маленьким, в декрете ещё, по-моему, была или в отпуск уже первый пошла, она мне говорит: «Дочк, я ведь не смогу тебе ничем помочь…» Я говорю: «Мам, мне не нужна помощь. Спасибо, что ты нас кормишь, что он на свежем воздухе». Я могла хлев почистить. Она говорит: «Ни одна сноха мне этого не делала». Я говорю: «А я буду делать».

Она жила в частном доме?

Она в совхозе жила, в Чулки-Соколово, чтобы как-то выжить. Четвертушка там была, не дом, четвертушка совхозная. И маленький огородик, где огурчики, петрушечка. Но готовила изумительно! А как мы шинковали капусту! Это было что-то!

Квасили?

Квасили. Там же погреб в доме. В квартирах такое не получится. И вот оттуда возили. Картошку я возила (я на этом вырастила сына) и капусту. Выжили. Крепкий, красивый парень, умный. Замначальника цеха на Коломзаводе.

А какое образование получал?

После девятого класса я его вынуждена была уговорить пойти в сельхозтехникум: во-первых, там стипендия, во-вторых, мне не нужно было тратиться на одежду. До девятого класса он как-то у меня обходился в одном костюмчике, к школьной форме подходящем. Продержались. Я понимала: парень растёт, а дети были разные, обеспеченных очень много было, и уже начинали…

Это 90-е уже?

Да. В 92-м он пошёл, наверное, в 93-м, в школу, окончил девятый класс, учился хорошо. С собой в Чулки всё время брали, он там пахал с нами на этих полях, картошку сажали, окучивали, жука собирали – всё делал. Приучен к труду. Пошло у него всё. А потом окончил техникум.

На каком направлении он?

Он фермер был. Но он был самый младший – он пошёл в школу пораньше, в шесть с половиной. Была хорошая учительница, и мне подружка говорит: «Отдай». И я не пожалела. Он был самый маленький, ребята были на год старше, минимум на семь месяцев.

На последнем курсе он получил даже какую-то премию областную как лучший ученик. И в награду их послали на сбор винограда в Краснодарский край. Он второй раз поехал на море. Первый раз я его отправила, когда мама у меня уже лежала в агонии. Из школы группы собиралась, я уговорила: «Возьмите, ради бога, я не справлюсь, – чтобы он это не видел». В шестом классе он был самый мелкий, там брали седьмой, восьмой класс. Вот Лилия Петровна приезжает, учитель английского языка она у него была, и говорит: «Ты знаешь, мы поражались. Говорили “Ребята стираем: футболочки, трусики, шортики…” Как же он идеально всё это делал!» Сушить-то надо где-то, чтобы потом не гладить. И приехал потом, помню, такой расстроенный. Я говорю: «Ты что такой расстроенный?» – «Мам, однажды прибило к берегу от танкера смолу или что-то такое… Полотенце я теперь не могу отстирать. Я пытался!..» Я говорю: «Сынок, ножным сделаем, новое купим!» Он понимал, что всё это денег стоит.

А окончил когда колледж, пришёл и сказал: «Мам, а теперь я иду на станок на Коломзавод и параллельно поступаю в Политех». Работал и учился шесть лет, освоил три станка, потом был мастером участка, мастером цеха, прошёл все курсы молодых специалистов, дошёл до замначальника М2, одного из крупнейших цехов механических, под его началом теперь три или четыре. Работает на совесть. Я горжусь. У меня славный ребёнок. Так что я счастлива. Вот видите, жизнь всё равно представляет нам столько подарков! Она компенсирует. Обязательно!

 

«Натанцуюсь – и вроде груз снимаю»

Алла Васильевна, а у вас есть высшее образование?

Пединститут. Я вообще пошла на завод, чтобы кусок хлеба зарабатывать. Я принесла когда первые 20 рублей заработанные, плакали мы обе с мамкой. Я рассыльной пришла устраиваться, чтобы кусок хлеба есть досыта. Бегала с чертежами, со всякими поручениями между цехами, из одной части завода на другую. Я работала в отделе металлурга и ОГКНО (отдел главного конструктора по нестандартизированному оборудованию – ред.). В одну сторону прибегу, в другую сторону – за день столько набегаюсь!.. Но приходила во дворец, натанцуюсь – и вроде груз снимала. А потом мама попросила Слонова, замдиректора завода (она у них стирала, убирала в своё время): «Переведите девчонку, чтобы хоть могла параллельно заочно или вечерами учиться». После беготни такой нереально было, ноги гудели. Перевели меня в лабораторию динамическую, я была слесарь-электромонтажник. Мы изготавливали датчики, потом их ставили на тепловоз и участвовали в испытаниях. Я через три года поступила в пединститут заочно, работала, училась, летом работала в лагерях – для меня это тоже было подспорье и оздоровление своего рода, всё-таки питание, воздух много значит.

А на каком факультете учились?

На истфаке. Поступила я в 1964-м, окончила в 1969-м, тоже работала.

Что-то припоминаете о годах институтских?

У меня была очень своеобразная группа. Мы начали в старом пединституте, теперь это 7-я школа. У нас учились люди, которые намного были старше (я была, пожалуй, самая молодая), с 44-го года. А там люди уже в званиях, с регалиями, кому-то нужно было к пенсии подрабатывать. Сидим, ждём на первую лекцию учителя. И вдруг входит дородный такой крепыш, богатырь, с огромным портфелем. Мы все, естественно, вскочили. «Сидите, я ваш сокурсник». Сколько же было хохота!

Сбегали иногда с лекций, первый год, но бежали сюда, в кинотеатр. У нас был очень хороший староста. Со мной училась молоденькая тоже девочка, чуть постарше меня. Он: «Пойдёмте, я вас клубничкой угощу». А видел, что мы такие скромненькие, а там уже разных фасонов, мастей были люди. Но мы себя в обиду не давали. Вот он нас клубничкой угощал и на сеанс приглашал, двух.

В «Юность»?

Нет, в «Восток», где два зала-то было.

Я помню, получала 20 рублей, когда в «Артек» приехала, получала уже 90 рублей – для меня это была такая бешеная зарплата! А те, кто не имел высшего образования, 70 рублей получали.

То есть ваше желание пойти учиться было связано с тем, что…

Оно было связано с тем, что я себя испытала три года. Я доказала себе, что это моя стезя – школа. Мне сказали: «Сразу поступишь!» Потому что я в школе активисткой была, массовиком-затейником всю жизнь была. Но я должна была убедиться, что это призвание.

Но истфак – все-таки это серьёзно достаточно.

Да. Я увлекалась историей в школе, мне нравился этот предмет, я больше гуманитарий. Прекрасный у нас была учитель русского языка и литературы Никольская Нина Васильевна (плохо видела, у неё огромные линзы были). Какие же мы мероприятия ставили! Тогда же не было куда пойти. Приглашали родителей, на выборах выступали, концерты давали. Я там и танцевала, и читала, и пела. Что только мы не делали! Мы всё умели! Это так было хорошо, так кайфово…

И уже после третьего курса я перешла, вернее, меня перетащил к себе Сигал Павел Исаевич, он у меня был воспитателем на отряде. Я от завода была командирована вожатой. А у него в декрет уходила вожатая, девочка-армянка. И он говорит: «Я тебя перетаскиваю в школу». Меня без звука приняли. Я не пожалела об этом.

Получается, вам не дали окончить обучение?

Я работала и параллельно заканчивала, я же заочница была.

Четыре года тогда было на заочном?

Пять. Я в 64-м поступила, в 69-м я диплом получила.

А как у вас день был устроен?..

Тяжело. В воскресенье только можно было отдохнуть. Консультации зимние были, сессия была дней 10–12. И если успешно сдавала, то получала стипендию, если нет, то бесплатно. И летние так же: и учились, и экзамены сдавали. Заочно очень тяжело учиться, это нужно преодолеть себя. Вечерние сложные, потому что после работы: сын от станка ходил – в 10 приходил никакой домой. Хорошо, еда и всё ему было готово, а мне рассчитывать не на кого было, только на себя. Мама всегда у меня была в состоянии больном. Но выстояли, выдержали.

Вы довольны своим образованием именно в таком виде?

Очень.

Кому больше благодарны из преподавателей?

Я, во-первых, благодарна своим школьным преподавателям – тогда изумительные были люди. Классная руководитель у меня была в седьмом классе, с демонстраций она меня таскала к себе – накормить. Пекла пироги изумительные, в Голутвине жила. У неё было три парня, я всегда говорила: «Варвара Тимофеевна, вам своих бы накормить мужиков!» А муж у неё работал учителем трудового обучения во второй школе. «На всех хватит». Вот такие были люди! Потом у меня была учитель химии. Я сейчас дружу (её нет уже в живых, Никольская Феодосия Васильевна) с её дочкой. Она иногда мне начинает что-то там (она математик), я говорю: «Знаешь что? Цыц! Ты моложе меня. Я начинала дружить с мамкой, а к тебе моя дружба по наследству перешла». «Всё-всё, я затихаю!» – она мне…

Понимаете, какие-то взаимоотношения были очень человеческие. Я приходила к ним на плюшки. Жили тоже не шикарно. А потом уже, когда у меня Серёжка родился, она была парализована, Феодосия Васильевна-то: «Алк, приди! Танька зашивается, где прибраться, где чего, где оладушков напечь кабачковых». Она сидела, качала одной ножкой Серёжку в коляске, а я где коврики почищу, где полы подмою. То есть вот эта взаимопомощь у нас никогда не уходила. Мы считали это обычным. Не вот: мне должны за это заплатить… Нет, это безвозмездное было! И это желание у меня не пропадает до сих пор, потому что ко мне люди с открытым забралом всю жизнь шли: кто кормил, кто поил, кто какую-то одежонку предлагал. Я благодарна была не знаю как! А сейчас-то предлагаем – нет, с этикеткой, новую только! Я говорю: так это хорошая вещь… Всё, я перестала. Вот вы меня перед этим спросили, откуда народ такой стал. Люди почему-то считали, что им блага должны как манна с неба свалиться. Такого не бывает. Всё надо заработать. И быть благодарным. Непременно благодарным! Не с закрытым забралом. На людей смотреть открытым взглядом.

 

«Вожу груз под номером 200»

Ученики менялись за время вашей жизни? В них вы ощущали изменение времени?

Вот мальчишки когда пришли, афганцы, в первый год я боялась к ним подойти. Не звонили, ничего. Они настолько ожесточённые были после афганской этой битвы!.. Я потом говорю: «Ребята, мы виноваты, что мы вас…» – «Нет, вы не виноваты!» Но они понимали это. «Вы нас готовили к нормальной жизни. Вы нам рассказывали про войну и готовы были помочь, сделать, вытянуть». Хулиганистые были ребята. А вот в последний раз они мне сказали: «Может быть, благодаря вашим урокам, вашему желанию общаться с нами…» Они меня шли провожать после смены, потому что трамваи, автобусы уже не ходили, а трамваи в Щурово не ездили вообще, до «Черняховской» (остановка трамвая «Улица Черняховского» – ред.). Я говорю: «Ребята, а как же вы?» – «А мы дойдём, нас много». Через щуровский мост, особенно вечерами в субботу, провожали обязательно: помимо танцев были у нас литературные композиции, куда-то ходили, что-то устраивали и на улице, и в школе… И вот всей ватагой шли.

Ко мне приходили на 8 Марта – так они меня поздравляли и с днём рождения, и с 8 Марта. Усаживались на диване человек по семь, друг на дружке, три стульчика вплотную. А один год, я помню, они уже взрослыми себя почувствовали. Захотелось им, наверное, что-то покрепче. Заказывали к блинам (Масленица всё время попадала) – кому селёдку, кому сметану, кому чего. Потом говорю: «Ребят, давайте я ещё картошечки сварю». И они втихаря… Я говорю: «Так, достали из-под полы, из-под стола, поставили на стол. И я с вами пригублю». Всё – весь этот туман ушёл, но я знала, что они больше не будут. Они взрослыми себя хотели почувствовать. Это был уже восьмой, девятый, десятый класс. Конечно, они взрослые. И вот они до сих пор: «Шарапова больше всех она любила!» – Сашка Смагин такой. Я говорю: «Сань, не обманывай себя. Он был самый сложный. Я должна была его любить. Я и Димку Копытина больше всех вас любила!» Вот ушёл он. Я его долго пытала, за что он получил орден Красной Звезды (тоже в Афганской войне). Он мне говорил: «Вожу груз под номером 200». Пробило его не раз, получил сквозное ранение. Просто так орден не дают. Но не удержался мальчик, стал пить, ушёл из жизни. Психику сломал… Вот кто-то выстрелил, а кто-то нет. Но у него это ещё и наследственное не было. Я его из этой среды в своё время тянула, секретарём комсомольской организации сделала, чтобы отвлечь…

А в Хатынь-то, помню, мы их привезли – это уже были не наши дети, они тут же изменились. Вот они балагурили, болтали какую-то ересь иногда – совершенно другие! Вот настолько они прониклись сразу всем этим… Памятник этот до сих пор у меня в глазах. И дети совершенно другие. Я говорю: «Да это не наши дети!»

Конечно, они меняются. Они взрослеют. У них хорошие семьи. Я очень рада за них. Они достойными стали людьми. Они участвуют во всех мероприятиях. Смотрю и говорю: «Мой Вовка Ланин. О, Игорёк! Так приятно…»

 

«Здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд»

Можно сказать, что были благополучные районы в городе и неблагополучные?

Да, были такие. В Щурове коммуналка такая была: там барачного типа дома, оттуда мой Коля Шарапов, там один на одном жили, работали или на Коломзаводе в тяжелейших цехах металлургических или в кузнице, или на цемзаводе – тяжёлое производство. А получали мизер и жили кое-как. У нас в Колычёво одно время запихнули всех, кого можно, – бараки сносили, туда давали жильё. Там такой неординарный был микрорайон вначале! Это сейчас более-менее, а тогда была такая смесь гремучая! У меня был первый класс, когда я была освобождённым классным руководителем, у одного что-то вырвалось. Я говорю: «Цыц! Хочешь, тебя же покрою сейчас в обратную сторону?!» – «А ты?..» Я говорю: «Не “ты”, а “вы”. Умею. Я всё умею» – всё! То есть их же методы пошли в ход.

Это работало?

Срабатывало великолепно. Понимали они меня. Я помню, они как-то немножко над моим мальчонкой начали, он ещё был маленький… Я сказала старшему заводиле, Вадиму: «Вадим, вот иду со сковородкой, купила. Если ещё раз руку поднимешь на моего ребёнка, об башку разобью эту сковороду!» Всё! Они его опекали. Они к нему не лезли, но и кто если попытался бы: «Достаточно, – говорили, – это наш подопечный». Серёжка ходил в клуб «Суворов» с детства, тоже мальчишка стойкий стал. Друзья у него пожизненные остались – вот как росли в одном подъезде, кто-то ненужный отошёл, а вот эти пожизненные мальчишки. Один сирота, Димка, я его так и зову – сынок… Мы тоже, наверное, не можем делить на своих и чужих, они все наши, не важно, кто их рожал.

Какие самые светлые периоды в вашей жизни?

Они как-то вперемешку. И светлые годы перекрывают негатив, и поэтому возрождаешься всё время, и силы какие-то берутся. Казалось бы, стухла, когда эту болезнь получила, я думала, я не выживу. Я никуда три дня не выходила. Мне медсестра говорит: «Да это не онкология!» А она участница Великой Отечественной войны. Низкий ей поклон, нет её уже живых. «Да, ты долго будешь лечиться, но ты сможешь!» Я только после этого пошла. Для меня это финал жизни был. Стала пить препараты, меня стало разносить – я за два месяца вернула себя к норме! Я занималась, несмотря на смешки, на всё что угодно – где-нибудь вставала, как у станка, и продолжала заниматься. Я ввела себя в норму. То есть, когда человек хочет, мне кажется, он всё может преодолеть. Если он ставит себе цель, он её обязательно достигнет.

Видимо, и какая-то поддержка у вас была, и вы и сами хотели.

Я хотела. И люди добрые меня поддерживали. Они не столько меня науськивали или как-то толкали, а как бы меня вели и старались в конечном итоге на прямую вывести. Я считаю, я счастливый очень человек. Дай Бог, чтобы у людей было столько друзей разновозрастных! Я сейчас своим ребятам говорю: «Да вы нас догоняете уже по возрасту!» Им уже самим 68, этим мальчикам, которых я мальчиками до сих пор считаю. Но они пронесли через жизнь всё, не сломались, это тоже ценно. Значит, что-то я им дала, какой-то стержень укрепила. Я не хвалюсь, я просто рада тому, что жизнь моя прожита не зря.

Какие события в стране как-то повлияли на вас, на вашу жизнь, на ваше состояние? Начиная даже с полёта Гагарина в космос, может быть, вспомните?

Да это что-то необыкновенное было. Во-первых, сам День Победы в нас заложил такую стойкость, такое уважение к стране! Мы долгие годы ведь собирали материал, и в 30-й школе до меня начали, и я подключилась, и после меня. Участников войны мы собирали, этих старичков, дедушек. Как же они плакали! Они же были забытые все. И вот хотелось, чтобы это всё было поднято на должный уровень. Сейчас оно действительно всё поднято, а тогда-то ведь это всё только энтузиазм наш. Из мордовского села приезжал дедуля, о котором все забыли, он там ковырялся как мог, и здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд. Люди, которые прошли войну, не вспоминали эти периоды. У моей подружки, Никольской Татьяны, дочери Феодосии Васильевны, учительницы моей, муж тоже воевал, но он про войну никогда не вспоминал: «Вам это не нужно знать. Мы победили», – он говорил. Люди сделали всё, чтобы нам более светлое будущее создать.

Полёт Гагарина – это что-то было. Это ликование было!

Вы сам этот день помните?

Помню. 1961 год, я уже десятиклассница была. Хотя было очень мало информации. У нас же «тарелка» висела, мы по ней всё узнавали. Телевизоры только начали появляться. Я бегала к своим Прокахиным посмотреть фигурное катание. Не всякие программы ещё давались. Но это такой был кайф! Первый раз, когда я попала в Большой театр, это незабываемо!

Расскажите, что за постановка была.

В классе у меня учился Витька Подобедов, тоже уже умер, к сожалению. Мама у него работала в торговле. Посуду – чайнички, лафитнички – всё это продавала, рядом со школой был магазин. Обеспеченная такая семья. Отец, по-моему, шофёром был, но хорошо зарабатывал. И вот они организовали нам эту поездку для класса. А у меня мамка, как всегда, в больницу попала. Мне в школе какой-то паёк выделяли, меня в столовой кормили макарончиками, котлеткой, вначале булочку выделяли. Ну, как я могу быть неблагодарна людям, которые меня всё время поддерживали, не давали с голоду умереть?! И вот тут: «Ты с нами едешь в Большой театр». Не все поехали, не весь класс, половина где-то. А ездили-то на электричке. Приехали в Большой театр. Утащили нас в буфет Витька и Ольга, которые были обеспечены, накормили всем. А я же полуголодная всё равно была. Спектакль идёт, меня начинает ворочать. И туда мне хочется, и сил никаких!.. Досидела. «Ребят, мне плохо!» – «Сейчас до электрички доедем, уткнёшься в кого-нибудь и будешь спать». Всё это ушло, но впечатление от того, что я была в Большом театре, неизгладимо.

Второй раз я попал уже с Ниной, случайно мы взяли билеты, последний ряд партера, смотрели спектакль «Цветик-семицветик». Вот дважды я была. Первый был балет «Шурале» – красочный, необыкновенный! Я там была вся! Это событие, которое я пронесла через всю жизнь. Потом мы очень часто ездили от танцевального коллектива. Меня тоже там опекали, я была самая маленькая, озорная, глаз да глаз за мной нужен был. Ансамбль Вирского, украинский, шикарный был коллектив. Ансамбль Моисеева, потом у нас Лёнечка Штырков там ещё и танцевал, он нам доставал билеты, мы раза три на него попадали, в концертный зал Чайковского. Это чудо какое-то! Я с удовольствием сейчас смотрю по телевизору все эти программы, повторы. Конечно, такого эффекта нет, но я всё это помню! Какие-то танцы мы воспроизводили. У нас мальчишки танцевали «Понтозоо» – знаменитый танец этого коллектива. Коллектив Годенко сибирский – это же чудо какое-то было, что-то неописуемое! То есть в то сложное время мы ездили на спектакли, на концерты! Это 1961 год. Я на заводе работала с моей мизерной зарплатой!

И никогда не забуду: 17 лет, меня выгнали за дверь. В щёлочку подглядываю – они её заклеили. Обидно! Хожу по этому коридору. «Мы тебе сказали: как можно будет, войдёшь». Они мне решили сделать день рождения! У меня же не было никогда дней рождения до 18. Они мне купили книгу о Петре Первом, подписали (она у меня хранилась до последнего: кто-то у меня из ребят брал и не вернул, ну, бог им судья), часы наручные и стол накрыли. У меня слёзы лились ручьём! А потом мы ещё пошли на концерт коллектива с Кавказа, на первом ряду сидели. Вот таким у меня был день моего совершеннолетия. Ну как такое забыть! Взрослые люди, они уже многими семьями у нас занимались, муж с женой, работали, дети даже у них были. То есть коллектив-то взрослый, я была самая махонькая воспитанница, но задорная, видно. И вот люди, казалось бы, мне ничем не обязанные, но сделали всё по уму. Ну, как забыть вот эту человеческую благодарность, внимание, желание сделать счастливым другого! Поэтому в ответ всё время хочется кому-то делать.

 

«За окошко в сетке вешали продукты, но их снимать умудрялись крюками»

Алла Васильевна, а вспомните про парк Мира?

Помню, когда ещё загородку мама отливала в чугунке. И ставили эту загородку, а я бегала туда смотреть, как они это делали. И взбунтовались, когда её недавно хотели снять, говорим: да это же историческая реликвия! Помню, как эти кустики сажали там, где теперь танцплощадка Я помню, как этот парк основывался. Для нас он всегда был местом особенным. Мы же там программу, посвящённую 75-летию Победы, откатывали, показывали танцы. Знаете, сколько народу желающих пришло? На тротуарчике на каком-то мы танцевали. Нам дали старые платья того периода, шляпки какие-то, белые носочки мы надели. Это было так кайфово!

Это какой год?

Пять лет назад.

Такая реконструкция?

Да, мы сделали с первым моим коллективом. Пусть у нас было шесть пар, кто-то путался, но к нам присоединились и военные, которые в отставке, и просто прохожие. Это было что-то изумительное! Ну, как такое забудешь?

Вы использовали парк Мира в качестве места встреч?

Мы на аттракционы туда часто ходили. Последний раз я там выступала на Масленицу, кадриль мы танцевали. Это когда уже во дворце я была, потому что пертурбация шла в Старомодном, и моя руководитель не могла нас принимать. Ну, воссоединение произошло снова в посёлке Кирова.

А в 70–80-е ходили в парк?

Конечно. Это было главное место, где можно было погулять, посидеть. Фонтан завораживающий был! Тогда же не было всяких кафе, где шаурму готовят; мороженое единственным лакомством было, и мы счастливы были. Гуляли до определённого времени по возрасту. Но в парке всё время народ был, круглые сутки, особенно те, кто ближе жил.

Какое мороженое вспомните?

Ой, первое мороженое – вафелька такая небольшая, и в нее ложечкой клали, это было в 50-е годы около клуба им. Ленина. А потом мы любили в стаканчиках и любили эскимо очень. А в Москву когда я ездила за продуктами и чтобы себя чем-нибудь принарядить, «Лакомку»: в электричке за целый день съешь его – и всё равно кайфово!

В Москву всё-таки приходилось ездить за продуктами?

Ездили. Москва всё-таки снабжалось. В Москве к празднику какую-нибудь обновочку себе покупали, платьишко не очень дорогое. У нас это сложно было, в нашем городе: не было такого выбора, а если был, то слишком дорого, а зарплаты у нас не очень большие, никогда не были они большими.

То есть в Москве можно было купить то же самое, но дешевле?

Да. У Ниночки Прокахиной там родственники жили. Мы ездили на Сокол, причём с ночёвкой: приезжали, шли по магазинам, что-то искали на проспекте Вернадского, потом на Соколе у них ночевали. У них большая квартира была, а это её сестры двоюродной муж, он работал когда-то директором Коломзавода, а потом в министерство его забрали. А на второй день уже возвращались домой на электричке. Это целое приключение было! Мы такие радостные, и мы так берегли эти вещи! Очень берегли.

На события какие-то ездили в Москву? На фестивали?

Нет, на фестивали у нас не было возможности, мы смотрели по телевизору. Я помню 1980 год, Олимпиада. Я в Колычёве, там рогулька антенна, связь плохая. Но как же не посмотреть закрытие-то? Плакали!.. А я как раз перед этим проехала по лагерям, смотрела работу, какую там проводят, чем занимают детей, прилетела, села у этого телевизора. Да что вы, мы ни одного не пропускаем! Это невозможно! Если нет возможности вживую увидеть, обязательно смотрим по телевизору. Меня и сейчас от телевизора не оторвать, я за всеми новостями смотрю. Мне Серёжка: «Мам, целый день у телевизора!» – «Нет, с перерывами!» Ну, а как быть не в курсе событий?

Кстати, у нас же здесь, на площади Двух Революций, гастроном был. Вы его помните?

Здесь был «Три поросёнка».

А про него что скажете?

Шикарный магазин. Мы ходили, облизывались. Цены для нас всё-таки были… Только к праздникам можно было что-то купить. Холодильников не было, за окошко в сетке вешали продукты, чтобы не испортились. Но у нас их снимать умудрялись крюками.

Какой этаж?

Третий. Даже с третьего снимать умудрялись – с четвёртого этажа подцепят… Да, умельцы у нас всегда были! Вот когда была обида-то! Вот это была трагедия! К празднику вроде купили, хоть попробовать. Встаёшь – а сеточки-то и нет.

Это был из ряда вон случай? Или такое часто было?

Одно время очень часто – когда выпускали из тюрем. Это послевоенные 50-е годы. Мы боялись выходить даже одно время, они по подвалам могли шастать. Амнистии так называемые. Нас предупреждали и родители, и все взрослые, кто в этих домах с нами жил, оберегали во всяком случае. Но потом как-то это устаканивалось. А так вообще-то страшновато было. Всякие периоды были. Но больше всё-таки хорошего.

У вас были собственные огородики в черте города?

У подружки была дача в Малом Уварове. Я вначале с её мамой ездила. Я начинаю дружить с более взрослыми, а потом перехожу на дружбу с их детьми. А с Танюшкой-то мы работали в 15-й школе. Но как-то у нас отношения (она помоложе меня была) не очень были, до теплоты не доходило. А потом случилась беда: маму парализовало. Первая, к кому она обратилась, это ко мне. «Тань, я не могу тебе отказать». Я и жила, и ночевала там, сколько мама жила, до кончины. Всё делали. И сейчас поддерживаем отношения. До последнего ездили туда – и косили, и убирали, а потом пешком на автобус. Вот только первый год ноги стали беспокоить, к сожалению: у меня одна оперированная коленка, а вторая – два раза травма была, в связке надорвана (зимой, как-то нескладно, это же не восстанавливается). Собственного огорода у меня никогда не было. Когда я к свекрови ещё ездила, там не собственные, там всё тоже времянки.

 

«В то время со мной дружили только мальчишки»

А есть у вас какие-то истории, связанные с занятиями фотографией?

Муж в своё время увлекался фотографией, он неглупый был у меня парень, читал много. Мы печатали эти фотографии.

То есть в семье был фотоаппарат?

Он занимался, подрабатывал – на основной работе мизерная была зарплата. На свадьбах, на каких-то мероприятиях в своих пенатах зарайских. И Серёжа много в начальной школе делал фотографий, раздавал, у меня их сохранилось очень много. И я с ним подчас проявляла, что-то помогала.

А как это было устроено?

В ванной, лампа эта красная – и шур-шур-шур. Ребёнок спит. Так что я через это тоже проходила.

Может быть, тогда сейчас посмотрим фотографии?

Посмотрим. Год 1963-й, строительство инженерного корпуса – это нас от лаборатории командировали на стройку на самом заводе.

Это мы во дворце культуры им. Куйбышева после проведения новогодних ёлок – мы их тоже обслуживали. По три-четыре ёлки, а вечером ещё и танцевальные вечера для цеховиков. Все 13 дней, московские специалисты и мы вместе с ними.

Это мы перед отправкой в «Лесную сказку», у дворца. Нас здесь много – все бывшие работники «Лесной сказки», все коломзаводцы, основная масса оттуда бралась, костяк. Это вот Старателев Вячеслав, который был радистом в ДК им. Куйбышева, но тоже в своё время в «Лесной сказке» работал.

Это я с мамочкой любимой, мне здесь год и два месяца. Дорожу этими фотками. Правда, красивые причёски были у женщин в то время? И лица одухотворённые, да? Скромно одетые, бедненько даже, но с форсом.

А это я на даче в Песках – от садика отправляли. Коломзавод снимал в аренду, и мы там всё лето жили. Родители приезжали к нам раз в месяц, по-моему. 1949 год, матроски тогда были модные, это был костюм для девочек и для мальчиков. Покупали. Это считалось престижно, очень. Тренд был!

1946 год. Это уже представление. Костюмы из чего-то шили, из марли. Это в садике круглосуточном. По-моему, с трёх или с четырёх лет в садик брали, в ясли. Ясли № 2.

Это тоже в Песках, персонал и мы на даче. Воздух там шикарный был. Это уже садик, детский сад № 2, старшая группа.

Мальчиков немало.

Тогда были мальчишки, рождались. В то время со мной дружили только мальчишки. Вернее, я с ними дружила. Мы сбежали как-то с экскурсии – нам так попало! Ждать нам не хотелось очень долго. А там спокойная такая улица была. И мы сбежали. И первыми прибежали. Ух, нам досталось! Васька, Петька, Серёжка. Во-первых, нам воспитательница подсыпала всем по очереди. Её, правда, потом разжаловали, к сожалению. Мы жалели. Родители не смогли терпеть: один пострадал очень сильно – разбила лицо. Она в ярость такую вошла, я понимаю: сбежали четверо малолетних дурачков…

А вот мои любимые крёстный, крёстная, Ванечка – вся семья, которая меня помогла вырастить, и я с мамочкой в центр. Это на родительский день они приехали к нам в «Лесную сказку». Для них это тоже был праздник – прокатиться на пароходе, тогда нас возил пароход «1 мая»: лопастями шлюп-шлюп-шлюп-шлюп… Это потом уже катера стали, в 60-е.

Отправлялись от Старого города?

Нет, мы ездили от Бачманова.

А что брали для пикника? Может, припомните?

Молочко (а мы в это время на травиночки надевали земляничку – подарок родителям), хлебушка. Жили впроголодь тогда ещё, тяжёлое было время. Кто-то огурчики, кто-то картошечку сварит – вот такое всё было. Не было ничего. Даже не выпивали при детях.

А это лимонадные бутылочки?

Да.

Так что вот семья моя – не по крови. Шикарная семья. У меня по крови только одна мама.

А это я в нянечках сижу, гуляю с мальчиком. Родители на смене или кому-то нужно было в пересменках. Мамка подрядилась, но попала в больницу. А вот в зимнее время то же самое, с другим уже мальчиком, на ЗТС уже, на стадионе – моё любимое место для гуляния.

Это моя первая фотография в «Лесной сказке». Вот такой был лагерь в 1954-м. С каменными вазонами. Потом-то их убрали, когда большие корпуса построили. Фанерные домики как-то украшали. Это я в гимнастическом кружке в 1956 году. Володя Прудков, кузнец по специальности, был любимым физруком. Я на всех пирамидах в «Лесной сказке»: он меня ещё куда-то кверху вставил, пацаны меня поднимали на двух больших – их поднимали, а они меня поднимали. На всех спартакиадах.

Это наш Володя, вожатый с завода тоже, 56-й год. Любили! Отцов-то не было у многих…

А это мы в «Артеке» в 1957-м. Это мы ездили в выходные. У нас же был лагерь зимний, мы там и учились, но пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, а в субботу-воскресенье нам устраивали экскурсии в Ялту, в Алуштинский дворец, Симферополь, Воронцовский дворец. Все в форме ходили. Мы приезжали, нам говорили: «Детки, вы детдомовские?» – «Нет, мы из “Артека”!». Форма была тёмненькая, и вот такие пальто нам давали. Тогда не очень было ещё, я когда уже работала, форма, конечно, более изысканная была. Когда я мыла в душе ребят разных национальностей (приехали, помню, немцы), мы с ними договорились: «Катюшу» мы поём, если они поют громко – значит, вода холодная, если они поют плохо, то эта вода, значит, горячая очень. С кем-то ещё договаривались как-то ещё по-другому, в общем, язык находили! А одна всё у нас тянула шорты вниз. Шорты же должны быть шортами, а она их всё вниз. Я ей объясняла, что они должны быть выше колен. В общем, уговорили.

Это мы на фоне Аюдаг-горы. Я довольная, счастливая. Это мы у развёрнутого монумента, сами его сооружали. Я была барабанщиком. Вот такие воспоминания шикарные. Это же чудо какое-то: я попала в Крым! Просыпалась утром и из окна видела море. Девчонка. Седьмой класс.

Это мы на катере в Константиново возили ребят в поход и готовили сами еду.

Ой, какой у вас роскошный катер!

Катер был от завода. Заводской был тогда катер.

Это у нас новогодний бал. Две мои подружки. Валюшка Котлерова, Зина Гольдина и Красная Шапочка Аллочка. Из чего-то делали костюмы, считали, что это нужно. Какие же мы устраивали праздники! Какие же мы были счастливые! Один год, помню, из марли сделала себе костюм, а прошёл ливень, и я пока его донесла – там кисель!.. Мы же крахмалили всё это.

А где причёску такую делали?

Сама. Это «бабетта», модная в то время была. Я в парикмахерскую не ходила.

Это 1961 год. Парк Горького – там мы выступали. Мы ездили везде! На все областные мероприятия нас приглашали. Коллектив был сильный, мы получили звание народного. У нас талантливый был руководитель – Николай Дмитриевич Абдалов. То, что мне в клубе дали, – это было восхищение просто по-детски. А здесь… я даже хотела одно время поступать в культпросветучилище, танцором быть. Но победила вторая профессия – учитель. А желание танцевать осталось, сохранилось. Вот мой партнёр Женя Фадеев, директором школы тоже потом был. У нас коллектив был очень сильный. Принимали нас на всех мероприятиях.

 

«До сих пор ощущаю за своей спиной маму»

Воспоминания нахлынули о детстве, юности, о людях, которые со мною рядом жили в тот период. Такую нежность ощутила я. Они дарили тепло и радость, внимание и заботу, став родными для меня. Так много испытавшие по жизни сумели сохранить душевность, чуткость, взаимоуважение и уважение к другим. Какое это было удивительное поколение! Спасибо, дорогие, за уроки жизненные! Вы научили ответственности не бояться, решения правильные принимать и сложные моменты преодолевать, быть чуткими и приходить на помощь. Витала, впитала всё это я в себя и до сих пор всё это сокровенное во мне живёт.

Это вы сейчас написали?

Накануне, когда пригласили вы меня… Я пишу что-то каждый день. У меня появился новый дар – я четыре года что-то каждый день записываю. Иногда более складно, иногда более серьёзно, политизировано в какой-то степени.

Это можно назвать дневниками?

Я даже не знаю, как это назвать. Мне как-то предлагали и печатать, я говорю: «Нет, это моё сокровенное. Если дети сочтут нужным, пусть они делают с этим то, что считают важным. А если нет, я не имею права им навязывать своё». Вот какой-то дар меня осенил – пишу. Ко всем важным событиям получаются очень патриотичные, я бы сказала, вещи. Вот этим я могу гордиться. Но это действительно происходит внутреннее перезаряжение какое-то, восприятие такое, что невозможно, чтобы не вылетело на бумагу. Вот такая я.

Что больше вспоминается в сегодняшние дни из прошлой жизни?

До сих пор ощущаю за своей спиной маму. Я стала её чаще чувствовать, стоит она как будто за мной. Я первое время оглядывалась… Не хватает нам всегда материнской любви, в каком бы возрасте мы ни были. Поэтому я считаю, что самый дорогой человек в жизни всё-таки была и остаётся мама. Это я стараюсь внушить и знакомым, и близким, и детям: позвоните, от вас не убудет, скажите доброе слово, поссорились – найдите способ помириться, конфетку хоть просто принесите, не просит она никогда подарок.

Может, опишите её как человека? Какой у неё был характер?

Болезнь её сломала, она была в последние годы взрывным человеком. Но открытым, добрым, готовым прийти на помощь, пожертвовать собой готова была. Жизнь много раз её ломала, но она выстояла. У неё умирали дети. Муж первый погиб на финской войне. Мой отец практически с нами не знался, он пришёл первый раз, когда мне было 18 лет. Но я его спустила с лестницы – мама уже болела, а у него жена умерла: «Пожалей меня!» Может быть, это было жестоко, но я не могла иначе. Я потом жалела: может, мама была бы счастлива, а может, и нет, не знаю. Этот поступок меня до сих пор угнетает. Но когда мне его помощь нужна была, он даже алименты отказался платить. Как я могла к нему относиться? Когда 14 лет мне было, мама подавала на алименты, когда она уже стала инвалидом по болезни. Он отказался.

А у вас были и есть братья и сёстры?

До меня. Там тяжёлый менингит был, тогда неизлечимый. У неё трое, по-моему, на руках детей умирало. Я считаю, у неё сложная очень жизнь была. Но она карабкалась всё время вверх. Вот этот настрой, наверное, и мне передался. Меня спрашивают: в кого ты такая? Я говорю: в маму и сама в себя. Я сама себя ещё воспитывала. Я пыталась заставить себя многократно переступить. Переступала, чтобы начать всё с нуля. Это трудно, но мне кажется, это даёт новые силы, возрождает полностью, освобождает. Хотя где-то это всё равно сохраняется, но уже не так больно становится, боль как-то отпускает.

Обо всех ли важных для вас людях мы поговорили?

Я думаю, да. Я ко всем всегда относилась по-человечески. И буду впредь так делать. Потому что каждый заслуживает, обязательно, доброты, человечности, чтобы его понимали и принимали таким, какой он есть. У нас же очень много детей было больных, с которыми я работала, которых изгоями считали.

В каком смысле больных? То, что называется «с ограниченными возможностями»?

Это не умственно отсталые, но дети с какими-то ограничениями. Такие классы были одно время, я в таких классах работала воспитателем. Но я всем говорила: те, кто обидит моих детей, будут иметь дело лично со мной! Они такие же, как и вы! Лучше даже во многих чертах! И такое было.

Те, кто помнят меня, я признательна. Те, кто забыли, – ради бога, это их жизнь. Но большинство всё-таки, я считаю, пошли по хорошему, правильному пути и сами теперь дарят добро. СМС-ки беспрестанно шлют ребята, каждый день меня поддерживают. Я говорю: «Вы меня то яствами кормите, то какими-то необыкновенными сюрпризами продлеваете мне молодость!» «А как же!» – они мне говорят. Так что я счастлива.

Спасибо, Алла Васильевна, за такой оптимистичный, такой жизнеутверждающий наш разговор!

«Мы участвовали в жизни страны, не задумываясь об этом особенно, но в были гуще событий»

Рассказчики: Олег Иванович и Ольга Викторовна Бойко.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 апреля 2024 года.

Начнём с вопросов о том, когда и где вы родились.

Олег Иванович: Я родился ныне за рубежом – на Украине. Есть такой Корсунь-Шевченковский район, знаменитый район, где когда-то добивали Паулюса в Великую Отечественную войну. Вот там я родился, вырос.

Не расскажете, в каком году вы родились?

Олег Иванович: Ой, это сложно! В 1961-м, 11 августа. В этом году у меня праздничный год: как говорил почтальон Печкин, новую жизнь начинаю – на пенсию перехожу.

Поздравляю!

Олег Иванович: Почти пенсионер, как ни странно. Окончил школу, отправили меня по-скоренькому в армию, чтобы я нигде не хулиганил. После армии я ушёл в Калининград, в мореходку. Бороздил слегка простор мирового океана, где познакомился со своей супругой.

В Калининграде?

Олег Иванович: Да, в большом городе Калининграде, портовом, знаменитом.

А как? Во время службы, получается?

Олег Иванович: Нет, я после службы пошёл учиться, и пошёл в море.

Ольга Викторовна: Окончил мореходную школу.

Олег Иванович: Да, окончил мореходную школу. Я водитель больших судов, скажем по-земному, со всеми вытекающими последствиями. Несколько лет я работал по заграницам на судах тралового флота. Ну, а потом так жизнь сложилась, что я забрёл Коломну при помощи Ольги.

Про семью ещё расскажите, Олег Иванович. Про маму, папу, бабушку, дедушку что помните.

Олег Иванович: Семья рабоче-крестьянская. У нас в селе есть сахарный завод свой, деревенский, назовём его так. В те годы была это лёгкая промышленность. Производили сахар, выращивали сахарную свёклу. Мать работала на заводе. Отец некоторый период времени работал тоже на заводе, но потом попросили, и он переквалифицировался. Ввиду того, что он был механиком, ему предложили работу на новых тракторах – были такие Т-150 гусеничные. Он товарищ такой в технике был продвинутый. Пригнали с Харьковского завода этот трактор, и он в колхозе дальше лет, наверное, 15 работал трактористом.

То есть выращивали сахарную свёклу и там же перерабатывали?

Олег Иванович: Выращивали абсолютно всё. И там же был завод, который производил сахар, выдавал на гора. Мать заведовала химлабораторией, а он бороздил поля колхозные.

У вас был свой дом?

Олег Иванович: Естественно, свой дом, своё хозяйство. Дед у меня работал также. Это уже были люди, которые прошли войну. Дед был сильно контужен, плохо разговаривал с войны. Он работал также на сахарном заводе. Его родной брат окончил военную академию и служил в Питере в конструкторском бюро. Они занимались строительством всего на свете. Сейчас уже можно это говорить, в частности, они строили Байконур и много-много шахт, которые существуют по нашей стране. Это была питерская на тот момент разработка, и они это дело всё вели. Тоже знаменитый дед: некоторые даже люди коломенские, которые работали в ЖКХ, у него учились там, в Питере.

То есть это получается двоюродный дед?

Олег Иванович: Да. Может, что-то с генами у нас в семье – и нам досталось…

Наверное, не зря вы по инженерной стезе потом пошли.

Олег Иванович: Но их уже практически никого нет, одна мать у меня осталась, ей 86 лет. Живёт на Украине, в своём доме. Пока жива, здравствует, благополучно, вроде, передвигается, всё нормально. Есть ещё у меня братья-сёстры, но все они там, на чужбине, перезваниваемся. Сейчас времена, конечно, не те. Раньше они к нам сюда часто ездили, мы туда реже, только летом. Но сейчас всё, пока вразнобой. Как дело пойдёт дальше, никто не знает.

 

«То, что я увидела во сне, я приехала и увидела в Коломне в реальности»

Ольга, вы расскажете немножко о своей семье? То есть вы уроженка Калининграда?

Ольга Викторовна: Мои родители там познакомились после войны. Потому что в фильме с Беркли, знаете историю? Он был заселён со всей страны.

А они откуда приехали?

Ольга Викторовна: Мама из Белоруссии, из Гродненской области, отец из Брянска.

И в каком году они там поселились?

Ольга Викторовна: В 60-х годах. Я родилась в 64-м. Тоже рабочая семья: отец электриком работал, мама маляром работала на заводе. К сожалению, их уже нет живых. Моя семья – это муж и дети и внучка маленькая теперь. Там корни потеряны, нет родни в Калининграде. Очень редко мы там бываем. Очень, конечно, ностальгирую.

В каком возрасте вы оттуда уехали?

Ольга Викторовна: В двадцать лет. Я окончила коммунально-строительный техникум и как молодой специалист по распределению приехала в Коломну. Поскольку с мужем мы там уже познакомились, он ещё ходил в рейс, рейсы по полгода бывают – вот он последний рейс ушёл, и я уехала сюда, а потом он приехал ко мне. Здесь мы уже обосновались, создали семью. Двое детей у нас уже взрослых – сын и дочь. Все работают, все при деле, заняты. Детьми можем только гордиться, потому что умные, трудолюбивые и порядочные люди. Я думаю, что ничего плохого о них никто не скажет.

Здесь в Коломне они живут?

Ольга Викторовна: Да, все рядом с нами. Интересный такой небольшой момент. У меня никогда каких-то особых способностей природных не проявлялось. Но когда я получила распределение в Коломну, в этот же день, вернее, в ночь, после того как я пришла из своего учебного заведения, зная, что я поеду в Коломну, маме с папой говорю: «Я даже не знаю, что есть город такой – Коломна». Маленький городок, я никогда не слышала о нём. Все-таки Калининград – это областной центр очень большой. Стали искать по карте, вычислили расстояние от Москвы. И вот ночью я вижу во сне Коломну. Когда я приехала, поняла, что это была улица Гражданская. И я вижу себя, что я еду в трамвае. В Калининграде трамваи маленькие, там узкоколейка, аккуратненькие такие, а здесь большие трамваи. Вот эти дома – низ кирпичный, верх бревенчатый. Я таких в жизни никогда не видела, не было у меня опыта такого. То, что я увидела во сне, я приехала и увидела здесь в реальности. Это был шок.

У меня прям мурашки по коже! А чем вы это объясняете?

Ольга Викторовна: Не могу сказать, но, наверное, проявление судьбы. Верим мы в неё или нет, но она есть. Потому что дальше из Карелии приехала моя двоюродная сестра по распределению железнодорожного техникума – в Голутвин, молодой специалист. Но она, правда, быстро вернулась к родителям, потому что у нас же здесь родни не было никакой. А ещё через полгода мой родной брат в армию сюда попал и строил на улице Огородной дома, он был в стройбате. Вы представляете, вот такие пересеклись судьбы в этом городе!

То есть никто не просился сюда?

Ольга Викторовна: Нет, всё случайно, но случайного в нашей жизни мало, как видите. Я приехала в 1984 году. Город очень понравился. Единственное, было сожаление, что такая сильная историческая часть города – и она была в очень печальном виде в разрухе. Мы могли на прясло стены вылезти свободно, там было всё разорено, эта пятиглавка церкви, колокольня – там свободный вход вообще был просто, я даже не буду говорить, что там было, безобразие полное. И когда я приехала, говорю: «Господи, у людей такие исторические памятники здесь! Ну почему оно в таком разрушенном виде?!» Это просто в душе была такая мечта: пусть кто-то займётся и восстановит. Здесь дух времени чувствуется мощно. И мужу сказала (первое впечатление было): «Я бы старую часть города вообще под музей, наверное, обустроила». Тогда этого не было ничего. Вот сравните сейчас: и Арткоммуналка, и «Старомодное» на улице Дзержинского, и «Душистые радости», и мастерская, где кукол изготавливают, и кузница (мы туда ходили в музей, там шикарный музей тоже), и вообще столько много всего! Я не скажу, что это мечты мои воплощаются, это как предвидение, что люди восстановят и сохранят историю для следующих поколений. Это же очень серьёзно, это очень важно.

То есть даже в тех руинах вы уже видели ценность?

Ольга Викторовна: Да, безусловно.

Олег Иванович: Она же коммунальщик, она чувствовала это всё!

Мне кажется, не коммунальщик, а ценитель чего-то высокого, понимания ценности архитектуры…

Ольга Викторовна: Да. Но вот если вы были когда-нибудь в Калининграде, сравните разницу в архитектуре, в обстановке во всей. Туда попадаешь, как в Европу сейчас. И раньше-то город был в принципе ухоженный, но сейчас это…

Я была в 2006-м, и мы тоже, как вы сейчас рассказываете про кремль, лазали на форты в разных частях города находящихся.

Ольга Викторовна: Сейчас всё восстановили. Мы были 5 лет назад. Там от туристов не протолкнёшься теперь. Раньше было свободно, мы гуляли по набережной реки, и вообще было очень хорошо.

 

«Я приехал – заграничный товарищ!»

Расскажите, как вы распределялись, куда и в какую организацию попали.

Ольга Викторовна: В ЖКХ городское. Коммунально-строительный техникум окончила и как молодой специалист приехала сюда, в Горжилуправление. На тот момент оно было в здании, которое выходит на площадь Двух Революций.

На каком этаже была ваша комната?

Ольга Викторовна: Нет, это не комната, мы же на участках работали, а здесь было управление центральное. В ЖКХ отработала 38 лет: 32 года в городе и 6 лет последних в районе – до того момента, пока район не расформировали и объединили в общий округ городской.

Олег Иванович: Вот я вам теперь скажу. Мы начинали свою творческую жизнь в Коломне. Вот тут, напротив вас, был Дом колхозника, на улице Октябрьской Революции, от вас через дорогу была гостиница, в которой были по восемь коек номера. Я приехал – заграничный товарищ! Спрашиваю: «Вы мне номер дайте одноместный, двухместный!» Она говорит: «Таких нет, у нас только все вот такие». – «Покажите». Она открывает – я говорю: «Ё-мазай, это чё?!»

А это какой дом-то всё-таки? На Третьего Интернационала угол?

Олег Иванович: Аптека рядом, сейчас там ЖКХ, по-моему, прямо напротив Арткоммуналки.

На первом этаже?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: А утром пошёл купить молочка, выхожу на площадь Советскую – а там гостиница «Советская». Я туда прихожу, вроде современное здание. У администратора спрашиваю: «А у вас одноместные номера, двухместные есть?» Она на меня смотрит так: «А ты откуда вообще?» Говорю: «Слушай, там койки железные, как в казарме!..»

Так вы не стали здесь останавливаться?

Олег Иванович: Нет, мы ночь переночевали. Я бегом оттуда прибежал, собрали манатки и переселились в гостиницу «Советскую».

А молодому специалисту разве не выделили здесь какое-то место?

Олег Иванович: Это было потом. Она жила потом в этой гостинице «Советской» энный период времени, я её оставил и улетел отсюда – уехал в рейс, а она тут уже обосновывалась одна. Но мы тогда ещё не были женаты.

Расскажите, как тогда выглядела гостиница «Советская», какое впечатление произвела на вас? Вам, наверное, и не приходилось до этого жить в гостиницах?

Ольга Викторовна: Нет, конечно, жили дома, учились рядом с домом. Это был первый опыт.

Олег Иванович: Обычная стандартная советская гостиница. Ввиду того, что я и в Калининграде жил в гостинице, и здесь – да, здесь было чуть-чуть, может быть, поубогей, но в советские годы все гостиницы были одинаковые: мебель вся из ДСП, и больше там ничего не было.

Сменное бельё давали? Шкафчик был, ресепшн?

Олег Иванович: Да, всё менялось. Всё было. Тумбочка, кровать, телевизоры были.

В номере был санузел?

Олег Иванович: Да. Я же брал, чтобы жене было жить комфортно.

Вы вынуждены были из зарплаты оплачивать?

Олег Иванович: ЖКХ, наверное, платила. Нет? Сама платила, я платил.

Ольга Викторовна: Я иногородняя, и был какой-то период, пока мне подбирали жильё. Комнатку маленькую дали нам.

Олег Иванович: И переселили её рядом, на улицу Гагарина, 66д дом, в коммуналку с подселением. Двухкомнатная квартира – в одной комнате, большой, жила женщина, а в другой комнате жила она.

Ольга Викторовна: Маленькая комната – 9,6 м, общая кухня. Мы сначала вдвоём, там у нас и сын родился, и дочь – вот в такой клетушке мы были вчетвером. Потом переехали, служебную квартиру нам дали. Мы переехали 1993 году.

То есть вы прожили с 1984-го в этой квартирке на Гагарина?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: Потом я подселился, потом сын «подселился», потом родилась дочь…

 

«Мы моей сотруднице коляску отдавали и шли в кино»

Расскажите про быт в коммуналках.

Ольга Викторовна: Я и родилась в коммуналке, потому что родители мои в Калининграде тоже были приезжие. Комната была на шесть семей! Стояло шесть кроватей железных, отгороженных тумбочками, и один в центре стол. И все умудрились детей завести!

Олег Иванович: Вопрос как? И никто ничего не перепутал!

Ольга Викторовна: Вот как-то так! Кухня была огромная, конечно: три, по-моему, плиты. Но санузлы были жуткие…

В центре Калининграда эта комната была?

Ольга Викторовна: Да.

Сейчас сохранилось само здание?

Ольга Викторовна: Само здание есть, но оно уже под офисы отдано, там уже люди не живут, коммунальные квартиры расселены. Мы даже когда ездили, его видели – пришли, посмотрели. Архитектура очень тоже интересная – со скульптурами на фасаде. На стройке работали мама и папа, за жильё работали, квартиру заработали.

Олег Иванович: Они строили Московский проспект в Калининграде. Вот они там же и получили квартиру.

А здесь как выглядела коммуналка, чем отличилась от калининградской?

Ольга Викторовна: Это обычная двухкомнатная квартира, только «хрущёвка». Были полегче условия: две семьи, кухня малюсенькая, санузел совмещённый, но комнаты отдельные.

Олег Иванович: Дело в том, что когда соседкой была Марья Павловна, работник была медицины, – выгодный сосед, особенно когда сын родился

Ольга Викторовна: Родители далеко…

Олег Иванович: Никого же нету. И что делать с ним? Соседка помогала.

Ольга Викторовна: Советы какие-то давала по уходу за малышом.

Олег Иванович: Ты вот так сделай, вот это туда, вот это сюда.

То есть добрососедские отношения были?

Олег Иванович: В принципе, да. Мы ей не мешали особо, она нам.

Ольга Викторовна: Пожилой человек уже, возрастной, пенсионерка была глубокая. Сын у неё жил в соседнем подъезде – не сказать, что она одинокая совсем: внучки приходили, навещали. По-соседски нормально общались.

А в других комнатах и квартирах как? Там что-то соседи были?

Олег Иванович: Коляски у всех стояли в подъезде, который никогда не закрывался. Никто никогда их не тырил оттуда, никто ничего не тащил. Вот прямо заехал через дверь, бросил – и всё, и она там стоит. Причём одномоментно росло трое детей – там стояло три коляски. Одна с первого этажа, и мы на третьем.

Ольга Викторовна: Не было такого воровства. Можно было оставить на улице.

Наверное, до начала 90-х вы так спокойно жили?

Олег Иванович: Да. Потом переехали в Колычёво.

С Гагарина вы ходили гулять в старую часть города?

Олег Иванович: Да, мы брали вечером колясочку и гуляли. Причём гуляли в тот период, когда в парке не было танцев, в Парке Мира. В Парк Мира мы ходили каждый почти день на танцы. В будни там были танцы, а мы на лавочке с ребёнком гуляли.

Ольга Викторовна: Мы рядом сидели с коляской, слушали музыку.

Олег Иванович: На пересечении улиц Красногвардейской и Комсомольской, где сейчас дом без крыши, сгорел, жила с моей работы сотрудница, Лена. Когда мы куда-нибудь шли в кино, мы ей эту коляску отдавали. Она: «Есть!» – под козырёк, и она уже с Серёжей занималась, а мы…

А вы ходили в какой кинотеатр?

Олег Иванович: В «Горизонт». Это же дело было ответственное. Отдавали ей ребёнка, а сами сбегали.

Ольга Викторовна: У нас не было здесь ни родни, ни особо какого-то круга общения, пока не завели друзей. Как-то просто жили, спокойно.

Олег Иванович: Где сейчас Патефонка (арт-квартал в здании старого завода – ред.), Текстильмаш был, там на улице стояли ёлочки, на которых лежал металл вдоль улицы Савельича. Где сейчас у нас парковка машин, там стояли эти ёлочки. Я ещё на них глядел и думал: «Что здесь за беспредел такой страшный?!» И был такой покосившийся… можно назвать его сараем, где сейчас у нас стоит будка охраны. Я всё удивлялся: какая разруха, а ещё что-то тут делают… Но оно было всё огорожено.

То есть вы знали, что это большое производство, но всё, что вокруг было, не впечатляло?

Олег Иванович: Да. Может, ввиду того, что Текстильмаш одной ногой стоял в оборонке, особо про него никто и не говорил: завод и завод.

А где соседи по коммуналке работали?

Олег Иванович: Она в больнице была.

Ольга Викторовна: Медсестрой.

А из других квартир?

Олег Иванович: На Коломзаводе в основном. Медицина была, учительница была. В общем, кто где.

Дети подрастали, ходили во двор гулять, в рабочий посёлок?

Олег Иванович: Выпускаешь на улицу из подъезда – и всё, иди нафиг, вперёд!

С какого возраста начали отпускать ребёнка?

Олег Иванович: Да Серёга, когда Оксана родилась, уже на улицу ходил, на велике катался.

Ольга Викторовна: Года в четыре, отпускали во двор.

Олег Иванович: Если соседи сидят на улице, женщины, они же знают, кто чей. Кричат, допустим: «Иди, упал!» Или что в грязюке. То есть, как-то всё было…

 

«Начал трудовую деятельность с первым стахановцем Коломзавода»

Олег Иванович, а в то время, когда Ольга трудилась в ЖКХ города, вы чем занимались?

Олег Иванович: Я прогуливал всё, что можно! Шучу. Я работал на Коломенском тепловозостроительном заводе. С 1985-го года. Но тогда был город вообще-то закрытый. Мы для того, чтобы расписаться, на Украину послали весточку, поехали туда, нас там расписали, и мы вернулись сюда уже женатиками. Коломна была закрытым городом: шаг влево, шаг вправо – расстрел. А на Коломзавод меня взяли тогда как: была система такая – набирали по оргнобору. Пришлых людей просто так не брали. Коломзавод выдавал разнарядку, куда ему нужно сколько людей. Служба занятости Коломны находилась напротив афганского рынка, где музыкальная школа и училище. И все, кто попадал в Коломну, обязаны были пойти туда, зарегистрироваться. Там тебе что-нибудь предлагали. Вот мне предложили Коломенский завод. Я на него и пошёл.

На какую позицию?

Олег Иванович: Простым рабочим, электриком. Тогда был цех М-15, его на данный момент нет. На Коломенском заводе была внешнеторговая фирма, которая занималась поставкой дизелей по Советскому Союзу и близлежащие страны, включая Кубу. И вот этот цех она прибрала под себя и сделала там цех ремонта дизелей. В котором я 25 лет отстоял. Причём начал я свою трудовую деятельность там с первым стахановцем Коломенского завода Бусыгиным Григорием Ивановичем. Было стахановское движение в 30-х годах, и он, уже будучи глубоким пенсионером, продолжал трудиться, занимался как раз-таки строительством этого комплекса цехов, ему было поручено. И я был у него, назовём так, в подмастерьях. Много чему научился. Плохо одно – на тот момент никто на историю особо не обращал внимания. Был суконный стол такой, шикарный, с двумя тумбами – в цеху, в кабинете стоял (я за этим столом потом сидел, рулил коллективом своим). Оставил я его там, потом его куда-то дели, потому что всем имуществом занимался завод. Но красивый был стол, конечно! У нас сейчас на Текстильмаше есть один такой, но поменьше.

Как вы восприняли работу на заводе? Как хороший факт своей биографии?

Олег Иванович: Тогда М-15 был прикреплён к цеху М-10, потому что его только набирали. Меня послали в М-10, и я, зайдя в этот цех, увидел человека, с которым служил вместе в армии. Это был Александр Морозов (он уже давно, правда, покойный), местный: родился здесь, вырос. Я с Украины, в армии был водителем-электромехаником, а он был лейтенантом после Рязанского института связи – и вот мы с ним в пятой танковой армии служили. И вот я захожу, а он сидит на станке. Я говорю: «Александр Васильевич, ты что тут делаешь вообще?» Он говорит: «Живу». Ну и пошло и поехало.

То есть вы ровесники?

Олег Иванович: Ну, практически – он старше был на два года.

Тяжело вам было работать на заводе?

Олег Иванович: Когда ты знаешь, что ты делаешь, то никогда не тяжело. Я быстренько вырос: за год я стал энергетиком предприятия и дальше уже рулил, рулил, рулил службой энергетической, пока не ушёл оттуда. Потом переформатировали, пошла перестройка капитальная: организовали цех по ремонту дизелей, я перешёл туда – мы создали этот цех, построили, всё сделали в 90-е годы, в 1993 году, наверное.

 

«Из послушниц у меня была классная бригада!»

Как переживался перелом эпохи?

Олег Иванович: Я абсолютно нормально всё это переживал, прекрасно трудился. Скажу больше: Коломзаводе открыли стоматологию, там были молодые девчонки-комсомолки, подающие надежды, но все были туристы. Так подобралось, что там были четыре человека, которые ходили в турпоходы. Этими турпоходами от «Белого дома» (администрации города – ред.) руководил Игорь Петрович Тарасов. Ныне он вот тут рядом живёт, а был он батюшкой церкви Иоанна Богослова. Но мы успели до того, как он ушёл в церковь, а мы все разбрелись. В своё время за церковью делали музей Константина Васильева, культурный центр «Лига». И в этой «Лиге» как раз собралась эта вся комсомольская молодёжная диаспора в виде Лебедева Ильи – «Кузнечная слобода» (коломенский кузнец, создавший музей – ред.), этого Игоря Петровича Тарасова, Виталия Хитрова (коломенский предприниматель, дизайнер – ред.), ещё там ребята были…

А как вы подобрались? Вы же все в разных местах…

Олег Иванович: Вот так жизнь сложилась! Ещё одно такое важное и знаменательное в моей жизни было – я был коммунистом. Но когда матушка Ксения (настоятельница Ново-Голутвина монастыря – ред.) и отец Николай (Качанкин, первый благочинный Коломенского округа – ред.) приехали, и исполком передавал епархии первую церковь, я там поучаствовал. Причём митрополит Крутицкий и Коломенский меня там причащал. Я келии делал в Ново-Голутвином монастыре, я эту церковь электрифицировал – маленькую церковь внутри монастыря, с неё я начинал, в принципе, свою бурную деятельность в Старом городе. Это после работы мы ходили, трудились (в некоторой степени чуть денег зарабатывали, потому что надо было как-то жить).

Это городская администрация инициировала или церковь?

Олег Иванович: В «Лиге» мы были от администрации, а в церкви уже при церкви. Я супругу и детей особо не видел, потому что я в 16 часов заканчивал рабочий день на заводе, ехал в Старый город, заходил к отцу Василию, там ужинал, причём это была обязаловка: я должен был обязательно зайти покушать, – потом шёл в церковь работать. Там часов до 10–11. На тот момент из послушниц, которые там были, у меня была бригада, причём бригада классная. Им на день даёшь задание: между кирпичей, чтобы нигде не видно было, чтобы всю старину не попортить, они штробили мне бороздочки, чтобы потом туда вложить кабелёчек, и это всё заделывали.

Послушницы или послушники?

Олег Иванович: Нет, там были одни девушки. И они это всё аккуратненько делали. Потом перешли в их кельи, в которых они первые начинали жить, там тоже чуток забабахали.

Там был как раз переход от коммуналок к кельям?

Олег Иванович: Да. Там была разруха, народ оттуда выселили, а они туда заселялись. Вот первые шаги я там делал.

Это какой год?

Олег Иванович: 1988–1989-й. Потом они набрали уже постоянных людей, которые стали работать. Ещё некоторый период времени, что случись – приедут в Колычёво: батюшка знал, где у меня квартира. Приедет на машине кто-нибудь, телефонов не было никаких. Приедут – поехал, что там надо, починил, уезжаешь.

 

«Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были»

А ваше сообщество из «Лиги» как раз занималось восстановлением храмов?

Олег Иванович: Нет. Тогда все уже начали кооперативы, всё прочее хозяйство своё мутить. Разошлись как-то все, разбежались, каждый что-то своё начал делать. Когда ты занят там, а они днём здесь, ты с ними видишься только, допустим, вечером или в выходной день. Когда мы в это здание первое «Лиги» пришли, за зданием были сараи, и там были такие поросята добротные! Две свиньи! И мы всё спрашивали, когда же их выселят отсюда.

В Брусенском монастыре?

Олег Иванович: Да, там маленькое здание, сейчас оно обсажено ёлочками, – вот это здание было, где изначально хотели сделать музей Константина Васильева, художника. И на открытие приезжала сюда Шахназарова со всей своей свитой, расставляли, мы там же все стены сделали под картины, систему микроклимата тогда город купил новую туда, мы её устанавливали в подвале – то есть здание было сделано добротно и хорошо для того, чтобы там хранились картины.

Мне кажется, и сейчас там отличный выставочный зал.

Олег Иванович: Я там не был в последние годы, потому что «Лига» переехала, и оно теперь принадлежит церкви.

Как же заглохлая идея с музеем Васильева?

Олег Иванович: Я так понимаю, что семья его картины не отдала. Они поняли, что это может быть коммерчески хороший проект, и они всё это дело загребли, и всё это дело закончилось. Ну, главное, что ничего не пропало. Здание на месте, всё служит, работает. Так что и я посодействовал Старому городу чуть-чуть.

А в личном, бытовом плане как вы переживали 1985-й, 1990-е?

Олег Иванович: Да мы не думали!

Ольга Викторовна: Вопрос в том, что мы начинали жизнь с нуля. Вообще с нуля. Без помощи, без поддержки. Очень много работали. В эти годы люди теряли много накоплений, а у нас их не было. Мы пытались выжить в этом мире, вырастить своих детей.

Ну, испытывали же, наверное, какие-то сложности?

Ольга Викторовна: Конечно. Вечное безденежье, дефицит продуктов.

Олег Иванович: Сложностей у нас не было!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать спасибо вам за эту встречу. Потому что я идти не хотела: я не люблю публичности, съёмок, я теряюсь. Но вы делаете благородное дело, вы, ваши сотрудники, соратники, ваша команда – вы помогаете сохранить память историческую. Мы уже сами стали забывать. У нас в следующем году будет 40-летие совместной жизни, круглая дата.

Олег Иванович: Серьёзно?

Ольга Викторовна: Да. И вот воспоминания такие – оказывается, мы хорошую жизнь проживали и проживаем ещё. У нас много событий было интересных. Мы участвовали, как говорится, в жизни страны и общества, не задумываясь об этом особенно, не акцентируя внимание, но мы в гуще событий были всегда. И сейчас это вспомнить редко удаётся. Потому что я на пенсии, муж в этом году тоже на пенсию выходит. Я себе по-другому свою пенсию представляла: я буду в огородике цветочки сажать и в доме чем-то заниматься. А активно работаем. Пытаемся помочь детям. Да и потом рано пока ещё на покой – есть силы, энергия, есть знания, здоровье, желание работать. И просто круговорот событий! Такое чувство, что времени в сутках не хватает, чтобы всё успеть сделать.

Это ощущение сейчас времени?

Ольга Викторовна: Да, сейчас. Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были. Сейчас просто ничего не успеваем!

А как это вы объясняете для себя? Почему так ускорилось время?

Олег Иванович: Мы тянемся за вами, за молодыми: мы накупили себе телефонов, понаставили интернет, повыучили детей – надо же быть в тренде!

Ольга Викторовна: Редко-редко удаётся просто вспомнить былое, вспомнить прошлую жизнь – интересно, вот эти годы прошедшие…

Ну да, вам кажется, что это всё обычно и понятно, а на самом деле, чем дальше мы от этого времени отходим, тем то, чем вы жили и как вы проживали эту жизнь, становится уникальнее.

 

«Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать!»

Олег Иванович: Была ещё одна штука такая. Собирали книги. Расклад был такой: нужна была макулатура для того, чтобы записаться в общество. Надо было сдать, я не помню, килограмм 30 макулатуры. Записаться в общество любителей книги…

Городское или коломзаводское?

Олег Иванович: Городское. Причём жили мы на улице Гагарина, а где сейчас улица Добролюбова, где у нас налоговая, дома там были такие захудалые, и там был пункт приёма макулатуры.

Постоянный или акциями сбор проходил?

Ольга Викторовна: Постоянно.

Олег Иванович: В течение двух лет он точно был там. И вот ты макулатуру наберёшь, и надо было успеть к каким-то суперкнигам, Пушкина купить. Надо было в 4-5 утра порысачить туда, чтобы забить очередь, чтобы в эту очередь вклиниться, чтоб тебя записали, ты потом побежишь домой, возьмёшь эти тюки с макулатурой, прибежишь туда, эти мешки сгрузишь, тебе оторвут талончики. И потом отоваривались в «Книжном мире» на площади Советской: где остановка, поворот на Голутвин – на первом этаже там был книжный магазин. Там даёшь талончик, даёшь денежки – книжечки заполучил. Бесплатно не проходило.

Ольга Викторовна: А жили как-то просто, были счастливы.

Олег Иванович: Чтобы телевизор купить, была та же самая история: надо добыть талон на телевизор.

В каком году озадачились телевизором?

Олег Иванович: В 1986-м году, в коммуналку покупали. Мы тогда себе добыли телевизор «Рекорд».

Ольга Викторовна: На первый взнос брали кредит.

Олег Иванович: У всех есть, а у нас нет – надо. Но, опять же, это была очень козырная история.

Ольга Викторовна: Система связей!

Олег Иванович: Мафия бессмертна, как сейчас скажут. Я тогда договорился с одним человеком, она договорилась с директором магазина. А очередь стояла с этими квиточками на телевизоры.

Многолетняя очередь?

Олег Иванович: Она, может быть, и многолетняя была, но на определённый период времени, когда привезут телевизоры. Все знали, что их, допустим, привезут во вторник, и ты с этой карточкой идёшь за телевизором. Там стоит человек 15 уже. А машина, допустим, их привозит 10. Значит, тебе сегодня не хватит, иди завтра. Посему идёшь с того хода, где выгружают телевизоры, ввиду того, что ты кого-то знаешь. На коробке пишут: «Брак». Сейчас уже можно рассказывать – уже даже ФСБ не возьмёт! Потому что те, кто были, они уже повымирали. И вот я отпросился у Григория Ивановича Бусыгина. Он: «Чего?» – «За телевизором». – «Ну, беги». Взял с собой сотрудника, мы с ним прискакали туда, этот телевизор вытаскиваем, народ весь сразу возмущается. Выходит заведующий, говорит: «Не, ребята, они взяли бракованный, там что-то не работает, не светится». А я: «Я сам электронщик, я подчиню, мне пофиг, у меня лишь бы был экран». Ну, и толпа тебя выпустила с магазина. Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать, пока народ не опомнился! Поймали мужика, ехал на УАЗике: «Мужик, довези!» И этот телевизор в УАЗик поставили, довезли домой. Вот, разжились с телевизором!

А где магазин находился?

Олег Иванович: Вот здесь же, где книгами торговали. Тяжёлый, здоровый был телевизор, это не современный телевизор. «Горизонт-6» или «Горизонт-7». Хороший телевизор, здоровый! А стиральную машину…

Вот здесь был магазин техники бытовой…

Олег Иванович: Да, вот там, под церковью Иоанна Богослова. Теперь уже руководитель того магазина позвонила сюда, говорит: «Слушай, надо стиральную машину отложить, к тебе ребята придут». Назвала фамилию. Приходишь – на, тащи.

 

«Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали»

Смотрите, 1986 год – вам хватило меньше двух лет, чтобы обосноваться в городе!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать, что мы жили так тяжело и трудно не потому, что мы старые и в те времена ни у кого ничего не было, а потому что мы были иногородние: мы приехали, и нам никто ничем не помогал (родители не могли денежно помогать), и мы сами зарабатывали на свою жизнь, сами обустраивались. Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали. У нас не было ни стартового капитала, ничего. Поэтому нам было так трудно. Это не потому, что вся страна так жила, а потому что у нас сложилась так судьба. А сложись она по-другому, может быть, и мы другие были бы.

Но всё-таки зарабатывали так, что хватало и в кредит купить телевизор, и стиральную машину.

Олег Иванович: Но это было поначалу. Потом пошёл с 1996 года совсем другой период жизни. Поэтому мы чуть-чуть изменили тактику бега на длинную дистанцию. Я стал ездить в Москву ремонтировать квартиры. Тупо.

Ольга Викторовна: Опять же как электрик.

А как же Коломзавод?

Олег Иванович: Я после работы ехал в Москву и все выходные там проводил, с 1996 года. Я лет, наверное, десять протусовал, до 2003 года.

Ольга Викторовна: Бабушек не было.

На машине ездили?

Олег Иванович: На машине, да. Я уже себе купил машину. Сначала я купил мотоцикл, потом купил «четвёрку», потом купил «Волгу-29» – все были поддержанные. Потом уже денег накопил, купил «Волгу-10» новую, и дело пошло и пошло. Но остановил меня Коломзавод с моей стройкой в Москве, прижали к стенке: или ты работаешь здесь, или ты занимаешься своим хозяйством. Я ещё годочек туда-сюда потыкался, но тогда на Коломенский завод пришла «Северсталь». Был такой период времени, когда они выкупили завод и начали заниматься БС-70 – новыми тепловозами, и нужны были руки, мозги и люди. Нам прислали опять же с «Северстали» директора нового, и он нас всех взял за жабры, ввиду того, что он закончил физмат с отличием. Он хорошо считал, хорошо всё мог делать, но и нам пришлось работать… Но у нас уже почти всё было, мы уже сильно не переживали: уже была земля, уже была другая квартира.

Ольга Викторовна: За счёт того, что мы очень много работали.

Олег Иванович: В 16 часов я заканчивал рабочий день, садился в свою машину, чесал столицу, в час ночи возвращался назад – и практически каждый. Поэтому мы такие хорошие сейчас!

На Коломзаводе до какого года проработали?

Олег Иванович: До 2011-го. В августе 2011 года меня один товарищ, дай бог ему здоровья, он ныне директор в Луховицах…

Ольга Викторовна: Сманил на Текстильмаш.

Олег Иванович: Да, он тогда пришёл сюда директором на Текстильмаш, посмотрел на весь этот беспредел, который тут. На Коломзаводе мы с ним встретились, он говорит: «Слушай, иди ко мне, я зашиваюсь, не знаю, за что хвататься». Он местный, Сергей Апестин, сейчас у него своё предприятие. И вот он меня сюда притащил.

 

«Мы медленными шагами, но приводим в порядок»

Какие были первые впечатления у вас?

Олег Иванович: Первое впечатление… Когда ещё мы «Лигой» занимались, на Текстильмаше была сушилка (где сейчас автодома делают), и мы там сушили дубовые доски. Мы тогда писали письмо на Текстильмаш, что просим для музея… Первый раз я туда пошёл, когда мы выгружали доски, тогда была охрана военизирована – закрытое предприятие. Второй раз я попал на Текстильмаш: мы в 2005 году на Коломзавод делали гальванический участок и возили себе установки гальванические; а здесь была всегда гальваника. И меня попросили заодно – вместе с тем, что я вожу себе, – привезти такую же установку сюда. Я тогда на машине заехал сюда, меня запустили, документы проверили, сгрузили мы этот выпрямитель гальванический. Я посмотрел, думаю: как же тут люди работают?..

Это какой год?

Олег Иванович: Это 2004-й, наверное, или 2005.

То есть было ощущение упадка?

Олег Иванович: Не то что упадка – всё жутко грязное. Вот где сейчас концертный зал арт-квартала, была гальваника. Это было что-то страшное! Там уже были учредители, другие акционеры, которые выкупили…

Про котельную 1937 года расскажете?

Олег Иванович: Большая котельная, когда я пришёл, можно сказать, уже практически не работала. Значит, был завод Текстильмаш. Вот эта котельная здоровая вырабатывала пар до 2006 года, когда вышло постановление правительства о запрещении отопления зданий паром.

Из-за того, что это небезопасно?

Олег Иванович: Да. Там 110 градусов концентрированный пар. Люди варились, слесаря и так далее, то есть опасное было хозяйство. И перевели всё на водогрейные котлы, которые нагревают там внутри до 100 градусов, соответственно, в батареях уже 80 – то есть безопасно стало всё.

Модернизировали котельную?

Олег Иванович: Не модернизировали. Её в те годы не стали модернизировать, просто тупо купили новую. И вот эта маленькая, серенькая стоит там рядом – это была купленная учредителями того времени котельная, её в 2008 году включили в работу Деньги тогда все экономили, да денег, я так понимаю, и не было особо. Почему не было? Почему, скажем, так случилось с Текстильмашем, что он пошёл в упадок? Развал Советского Союза – первое. Второе: 80% товара, которое производил Текстильмаш, уходило на экспорт, получается. Почему? Потому что Таджикистан, Узбекистан – все, кто занимался шёлком, нитями, пряжей и так далее, все работали отсюда. То есть здесь делали 12 видов веретён под все станки, под все машины, которые существовали в лёгкой промышленности в Советском Союзе.

То есть тут комплектующие делали?

Олег Иванович: Не комплектующие. Наверняка видели старое кино, даже «Москва слезам не верит»: героиня ходит там, где ткацкие станки стоят, на них катушки ниток. Так вот, когда эту катушку поднять, там ось веретена – это то, что производил Текстильмаш. И он все ивановские ткачихи, и вся заграница работали на этих веретёнах. Перестройка развалила связи, соответственно, лёгкая промышленность, к которой относился Текстильмаш, была обрублена. И параллельно с этим – он принадлежал одной ногой Министерству обороны. Где сейчас два гуся, там был узел связи. Было закрытое такое внутри завода назовём его предприятие, куда никто доступа не имел.

И бомбоубежище, наверное?

Олег Иванович: Бомбоубежище никогда не было текстильмашевским, оно принадлежало всегда фонду имущества. Это ГО и ЧС, это не Министерство обороны, это другая стезя. Ввиду того, что на Текстильмаше работало 1800 человек, даже больше было в хорошие времена, те, когда сделали это бомбоубежище. Причём близость «Белого дома» – всю эту структуру можно было туда спрятать. Поэтому для того, чтобы это бомбоубежище жило, его в управление передали Текстильмашу ввиду того, что там была военизированная охрана. Причём это было под эгидой Министерства обороны по той простой причине, что узел связи нужно было куда-то прятать, и запасной пункт связи был в этом бомбоубежище. То есть всё было завязано в одну кучу. Поэтому все тяготы и лишения, гриф, что ты только по пропуску на завод, никуда не денешь, и пока тебя выведут из состава, чтобы ты мог что-то делать, – чуть-чуть было упущено время. Никто на это предприятие не обращал внимания. Кто-то оттуда уходил, кто-то шёл на Коломзавод и так далее. Поэтому оно в эти годы пришло в упадок.

Да, сохранились там кадры. Когда я пришёл, было 180, по-моему, человек. Львиная доля оборудования стояла, не работала, потому что было всё сделано, настроено на выпуск той продукции – веретён, – которой, когда я уже пришёл в 2011 году, мы ещё, наверное, года три торговали, этими веретёнами. Но параллельно с тем, что открыли ворота за границу, немцы начали производить машины безверетённого типа, то есть катушка ниток в воздушном пространстве сидит. Она уже не рвётся. Но почему специфика такая? Эти веретёна делают 25 тысяч оборотов. И вот представляете тоненькую нить – она не должна порваться. То есть настроены были эти веретёна за счёт магнитов и так далее очень тщательно и хорошо, продукция была высокоточной.

Вернусь к экскурсу в историю. В начале прошлого века здесь производили иглы для патефонов, патефоны. Соответственно, из того оборудования старого у нас ещё кое-что есть. 1939 года есть станки, которые мы сейчас храним, как зеницу око – может быть, когда-нибудь пригодятся. Они работали: предприятие же не умерло, ничего мы не развалили, ничего никуда не ушло – мы его нежно подняли и перевезли на мебельную фабрику, в новые цеха, и там сейчас всё машиностроение, которое делал Текстильмаш (металлообработка и прочие дела), – они сейчас там занимаются. То есть весь коллектив, который здесь был, просто перевезли в новый корпус, в хороший цех, с хорошими полами, с хорошим новым оборудованием частично. Последние станки уехали, наверное, четыре года назад, три года назад даже. Основные в 2017 году мы вывозить стали отсюда. То есть постепенно перевезли – наладили производство, перевезли – наладили. Но уже с 2011 года на Текстильмаше мы начали заниматься переоснащением предприятия, стали покупать станки ЧПУ, брать импортные в лизинг и развивать это направление. То есть из полутора тысяч единиц оборудования, которое стояло мёртвым грузом, мы что-то вывозили, что-то продавали, что-то сдавали в металлолом, потому что оно никуда не годное, никто на нём уже не работал. И покупали эти станки ЧПУ себе. И сейчас на мебельной фабрике у них всё крутится, всё вертится, операторы станков ЧПУ ходят посменно на работу, выпускают продукцию, всё прекрасно.

А что выпускают?

Олег Иванович: Всё что угодно. Там большой спектр того, что они делают и для нефтяников, и для всех на свете. То есть заказы, есть работа, движение идёт. Но если взять развал и уборку отсюда мехобработки и той же, в частности, гальваники, это для зданий, которые сейчас тут остались, была манна небесная. Потому что когда мы ковырнули чуть-чуть в полы, которые там были никакие, там было всё гнилое. Там все металлоконструкции нам пришлось переделывать, пришлось делать новые фундаменты, новое всё внутри цехов. Там тихий ужас. Поэтому мы медленными шагами пусть, но приводим в порядок.

 

«Шуховские котлы взяли, балбесы, и разобрали!»

Олег Иванович: В котельную в своё время, в 1916–1918-м, приезжали из Москвы из архитектурных институтов. Там стояли шуховские котлы, которые по недоразумению, недопониманию, когда маленькую котельную поставили, взяли, балбесы, и разобрали! То есть если бы там стоял шуховский котёл нетронутый, ей бы цены не было! Туда бы валом валили экскурсии. Почему? Потому что этих котлов на всю страну осталось 3–5 штук. Дефицит страшный, а история это капитальная. Поэтому она сейчас стоит, ждёт своего часа. Промониторили мы там, тоже копнули фундаменты, посмотрели, что там и как. Скажем так, не в очень плачевном состоянии всё, ввиду того, что она стоит практически на болоте.

Рядом трёхэтажное здание, где сейчас «Пятёрочка», – там была администрация Текстильмаша и техотдел. Почему он был там? Потому что выведено было за ворота в связи с оборонкой. И вот это здание вообще стоит на сваях – там была речка, и напротив, где жилые дома, если за них заглянуть, за улицу Уманскую, – там как бы в яму всё – там был большой пруд. В давние годы там, где сейчас бомбоубежище, за прудом чуть, у пруда, была выставка лошадей местных заводчиков. Там где сейчас «Валерия», жил товарищ, который занимался лошадьми. И все местные собирались у этого пруда, менялись опытом и так далее, то есть там было хорошее дело такое конное. Поэтому сейчас и мыслится, чтобы сделать там конную площадь.

Как в целом оцениваете эти перемены?

Ольга Викторовна: Мне жалко. Потому что производство по сравнению с офисными зданиями, коворкингом даже – это всё-таки производство. Может, можно было его как-то перепрофилировать.

Олег Иванович: Когда у тебя 1500 единиц оборудования, на каждом станке должен стоять человек. Но сейчас на производстве станочник – он уже не станочник, не токарь-револьверщик, а оператор станка ЧПУ. Этот станок работает три смены и делает 12 операций одномоментно, то есть он заменяет 12 человек. 10 станков сколько заменят? Вот тебе и весь расклад. Цифровизация, модернизация, прогресс.

Ольга Викторовна: Я о другом просто говорю. С другой стороны, всё, что происходит, это неизбежно, это требование времени. И территория, и вообще этот комплекс зданий стал центром протяжения населения города: там и концертная зона, и прогулочная. В городе не так уж много мест, куда можно семейно пойти. А иногда просто бесплатно. Вот мы тем летом приезжали, слушали рок-концерты, нам было интересно. Но не часто, потому что времени особо-то нет. А какой-то вечер можно выбрать и посидеть под открытым небом, на свежем воздухе.

Олег Иванович: Надеть кепку, чтобы тебя никто не узнавал!

Ольга Викторовна: Послушать современную музыку, пообщаться с молодёжью, посмотреть, как люди воспринимают это всё. Чтобы не оторваться от жизни совсем. Это же интересно! Как-то надо быть в курсе. И людей ходит очень много на самом деле.

Олег Иванович: Самое главное в том, что в постперестроечный период, 25–30 лет, всё было направлено на зарабатывание денег. Никто не думал, что там может развалиться – просто тупо выжимали всё, что можно было выжать с этого всего хозяйства. Это личное моё мнение такое.

Ольга Викторовна: Когда сейчас они реставрируют, они же эти здания возрождают практически. Там деревянные конструкции сгнившие, все эти крыши, там фундаменты сыплются, металлоконструкции коррозированные…

Олег Иванович: Десять лет – и это бы сложилось тупо.

Ольга Викторовна: Сейчас это всё укрепляют, восстанавливают, реставрируют, сохраняют исторический облик здания.

Олег Иванович: Это мы типа оправдываемся сейчас.

Ольга Викторовна: Нет, это польза большая! Когда работает предприятие, такой ремонт сделать практически невозможно – невозможно остановить цех, вывезти станки на месяц на улицу, то есть это будет работать, пока будет работать. Сейчас есть хорошие возможности всё реставрировать, перепрофилировать под нужды современных людей.

Олег Иванович: Но опять же, современные люди хотят ездить на автодомах, путешествовать по стране, заниматься туризмом. Вот выйду на пенсию – куплю автодом и не буду ничего делать, буду ездить!

 

«Шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу»

Совсем не поговорили про то, как вы отдыхали. Или с семьёй, или каждый по отдельности имел возможность отдохнуть летом?

Ольга Викторовна: Всегда с семьёй. По отдельности никогда.

Олег Иванович: В советские годы расклад был такой: с 1996 года мы садились в машину под названием «Жигули», четвёртая модель, кидали на заднее сидение детей (не надо было их пристёгивать, упаковывать в сидение, чтобы не дай бог чего!) и ехали на Украину к бабушке. Это был май. Отвезли детей к бабушке, бросили их там на два месяца.

Ольга Викторовна: Оставили на передержку!

Олег Иванович: Если у нас есть возможность, мы оттуда шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу. Два месяца страдали тут без детей, ходили на работу, опять садимся в машину, заехали к бабушке, забрали детей, маршрут тот же: Чёрное море, покупались там, допустим, недельку, дикарями ездили, тогда где кого поймал, у того и поселился, чтобы было где машину поставить.

Не с палаткой, а брали какие-то комнатки, верандочки…

Олег Иванович: Обычно старались, да.

Ольга Викторовна: Предложения были всегда.

Олег Иванович: Вот недельку там покупаешься – и обратно в Москву. Вот это и есть отдых активный!

Это две недели. А где остальные две недели отдыха?

Ольга Викторовна: Агрофитнес.

Олег Иванович: Агрофитнес.

Ольга Викторовна: Есть огород, поэтому…

Земля в каком году появилась? Тоже от производства?

Ольга Викторовна: В 1988-м.

Олег Иванович: Да ладно, от производства! От производства ничего не появлялось.

И это, наверное, тоже был способ выживания?

Олег Иванович: Да. Причём надо было так сделать, чтобы это было недалеко от квартиры. Поэтому мы старались, мы над этим работали. Долго и упорно.

 

«Я ему велик поставил, и он по комнатам поехал!»

Олег Иванович: Меня всегда убивало в девятиэтажке… На данный момент есть перфораторы: им просверлил – и всё. В то время перфораторов не было. Был молоток, был специальный пробойник твердосплавный – и как приходишь домой, а кто-нибудь из соседей дум-дум-дум-дум! На следующий день приходишь – с другой стороны кто-то дун-дун-дун-дун! И пробивали просто тупо в бетоне отверстия, чтобы какой-то дюбель встать, что-то закрепить. А крепили много всего – ковры вешали, стенки.

Это вы когда переехали, наверное, в Колычёво? В каком году?

Олег Иванович: Да. В 1988-м переехали.

А квартира всё-таки от производства?

Олег Иванович: Нет. Супруга отработала 10 лет.

Ольга Викторовна: 11 лет я за служебное жильё отработала, у нас двухкомнатная квартира уже была. А потом нашла обмен сама и обменялась на трёхкомнатную.

С каким чувством переезжали из коммуналки в свою квартиру? Можете вспомнить этот день?

Олег Иванович: Да, потому что у сына был трёхколёсный велосипед. Он переступил порог, я ему велик поставил, и он по этим комнатам поехал! В двухкомнатной квартире.

Ольга Викторовна: Мы жили в 9,6 метров, даже не 10 метров комнатка. Там, естественно, мебель не особая: диван, стол-книжка, пара стульев и детская кровать – всё, что было.

Олег Иванович: Мы приехали, в одну комнату заселились – и всё, остальное всё пространство нафиг нужно, уже так привыкли!

Ольга Викторовна: Мебели, конечно, и не было даже, но потом постепенно обжились.

А как вы распределили эти три комнаты?

Олег Иванович: Нет, сначала было две.

Ольга Викторовна: Тогда были двухъярусные кровати.

Олег Иванович: Опять же вернёмся к карточкам, где взять телевизор, где взять всё. Тот же Коломенский завод, выпуская загранпродукцию, получал оттуда бартером всякую мебель, обувь, одежду. И можно было купить.

Ольга Викторовна: В условиях дефицита, когда их в магазинах не было, таким образом можно было купить.

Олег Иванович: Но, опять же, должен был за тебя проголосовать профсоюз – «о выделении Бойко стенки «Авангард»! После этого её можно купить: с зарплаты отчислял 2–4 месяца. Ещё была у нас касса взаимопомощи.

Ольга Викторовна: На всех предприятиях была.

Олег Иванович: Каждый месяц в цеху была организована касса взаимопомощи. У нас секретарь этим хозяйством занимался, обычно кто-то по профсоюзной деятельности.

Но это и было как бы от профсоюза?

Олег Иванович: Да. Чуть-чуть – согласие было профсоюзное на такую хрень. И мы, допустим, по рублю или по три отстёгивали в эту кассу взаимопомощи. Вот там набралась какая-то сумма. Собрались представители цеха этой кассы: у Сени не хватает денег на коляску, давайте ему из кассы взаимопомощи дадим 20 рублей.

Это тоже на собрание решалось?

Олег Иванович: Да, всё железно, никто единолично ничего не решал. Значит, Сене 20 рублей на, и у него, допустим, есть три – 17 касса взаимопомощи доложила и выдала Сене. Сеня дальше платит опять по рублю. Потом, допустим, мне нужны ботинки – проголосовали: купим ему ботинки. Опять с этой кассы бдым деньги. И опять все туда скидываются. Таким образом чуть-чуть людям была материальная помощь: за собственные же деньги, но ты мог какую-то сумму взять сразу. Но небольшую – сотнями и тысячами никто не вертел, тогда же рубль – это вообще козырная сумма была.

Советы по тому, как распределить эту кассу, как часто организовывались? Раз в месяц?

Олег Иванович: Да нет, было и чаще. Всё зависело от необходимости. Завод-то большой был, цеха-то были крупные, то есть народу было много.

А все нормально к этому относились? Или это была обязаловка?

Олег Иванович: Ругались только за крупные покупки, такие, допустим, как мебель. Все же хотят хорошего и много! Но на цех выделено, допустим, три стенки. Всё. А 25 человек. Что делать? Как их разделить?

Ольга Викторовна: Жребий кидали!

Олег Иванович: Одну стенку отложим, потому что это будет Бойка, а две распределим. Но председателем этого всего ещё на тот момент был Бусыгин Григорий Иванович. Весело было, потому что все же хай поднимают! Хорошо, Бойке не нужно, распределяем.  И на цех три распределили, а мне Мария Николаевна подписала бумагу на четвёртую, пошёл на склад, получил и сам себе привёз!

Ольга Викторовна: Вы ещё скидку делайте: у меня муж очень любит пошутить. Балагур! Поэтому он себя таким мафиози выставляет…

Олег Иванович: Нет, не мафиози…

Ольга Викторовна: Всегда есть те, кто с душа коллектива – больше вкладывает душевных сил, беготни, нервов, организационных моментов. А есть люди, которые пассивны, но тоже хотят быть…

Олег Иванович: Хотят всё получить сразу.

Как долго просуществовала эта касса?

Олег Иванович: До перестройки. Как закрылся комсомол, так и рухнуло практически всё. Там же списки вели, кто сколько сдавал, потом всё просто раздали и всё закончилось.

 

«Люди должны понимать с детства, что родина есть родина»

А что ещё такого социального ушло из жизни завода с началом перестройки?

Олег Иванович: Про Коломзавод – это сложная история, потому что это было давно, и там меня нет уже давно, как там, не знаю. Детсадики были тогда все распределены по предприятиям – они все переданы были городу, весь, скажем так, соцкультбыт – от него стали быстро предприятия избавляться. Школы были подшефные, мы ходили в двадцать шестую, по-моему, на Мосэнерго – мы им помогали и городки строить, и всякое. Были базы отдыха на каждом предприятии свои.

Ольга Викторовна: Это тоже жалко.

А ездили вы туда?

Олег Иванович: Да! Ещё в «Реколде» (АО по ремонту двигателей – ред.) с внешнеторговой фирмой купили катер, собрали тех, кто захотел, с детьми, и поскакали. Мы ходили на Рязань, в Константиново Есенина. Катер оплачивало предприятие. Собрали всех членов коллектива, по желанию, конечно, потому что многие не шли: я боюсь качки и прочего. Но в основном-то отдыхали. В Москву ездили на концерты, очень много. Я два раза ездил на ансамбль «Берёзка». Классно! Очень сильно они воодушевили тогда!

А сюда на гастроли коллективы ездили?

Олег Иванович: Дело в том, что тогда такой, как сейчас, гастрольной программы, вот сейчас – все артисты сюда едут-едут, – не было.

В каком году город перестал быть закрытым? Это тоже как-то чувствовалось на жизни города?

Олег Иванович: Мы особо за этим не следили: бегаешь на работу, бегаешь… Ещё до 2007–2008 года мы ездили в Москву, на организацию выписывали себе автобус – у нас в нашей автоколонне был счёт от организации нашей «Трэкол». У них был отдел, который занимался туристами, сидела там женщина, и мы ей: если что-то где-то «вкусное», хорошее – звони. Она нам звонит – мы к ней едем: «Вот туда-то хотите?» – «Давай». – «Сколько вам автобусов?» – «Два». Они выписывали счёт, организация платила.

Ольга Викторовна: Вообще сплачивали всегда.

Олег Иванович: И мы прекрасно отдыхали, ездили, смотрели концерты, «Метро» (польский мозикл, впервые поставленный в 1991 г. – ред.). У нас где-то даже сохранился буклет, причём подписанный баронессой лично (российская актриса Екатерина Урманчеева, вышла замуж за барона Э. Гечмен-Вальдека, продюсер российской версии мюзикла «Метро» – ред.). Мы с ней там познакомились.

Ольга Викторовна: Зная характер моего мужа, неудивительно!

Что касается образования детей – это составляло какую-то проблему?

Ольга Викторовна: В тот период времени не было даже такого понятия – эта школа хорошая, а эта школа плохая. Общий уровень был нормальным.

Олег Иванович: Шли туда, где живёшь, лишь бы рядом с домом.

Ольга Викторовна: Потом стали образовываться гимназии на базе детских садов, школ.

Во время роста ваших детей или уже чуть позже?

Олег Иванович: Оксаны, дочь, родившаяся в 1988 году, окончила колычёвскую гимназию № 5.

Ольга Викторовна: Детский садик был «Журавушка» там. Причём у нас дети оба экспериментальные. В этом же садике были оба. Сын на два года старше дочери. Тогда только образовались нулевые классы. Он первый пошёл в нулевой класс: первый год он образовался, и сын у нас попадает в нулевой класс. А дочь, уже когда подросла, у неё выбор был либо идти в школу, либо оставаться здесь. И на базе этого же садика сделали гимназию.

Олег Иванович: И она там её и окончила.

Ольга Викторовна: Так что у нас экспериментов по жизни было много и событий много.

Олег Иванович: Когда сын заканчивал восьмой класс, компьютеры начинали внедрять, и он с отличием окончил первые открывшиеся курсы в Голутвине по компьютерным всем делам.

Ольга Викторовна: Причём он самоучкой освоил компьютер полностью.

Олег Иванович: Мы ему не помогали, папы не было – он всё время где-то бегал, мама ими занималась.

А первый компьютер в семье когда возник?

Олег Иванович: Да вот сразу же и возник.

Ольга Викторовна: Мы видели, что наш сын очень к этому тянется и хорошо понимает, у него есть какие-то способности. И я мужу говорю: надо его куда-то на профессиональное обучение, в учебный центр.

Это помогло ему дальше по жизни продвигаться?

Олег Иванович: Да.

Ольга Викторовна: Он в этом очень хорошо разбирается, в программировании и так далее. Хотя это не его основная деятельность, но навыки очень хорошие, серьёзные. Причём вот так, с детства.

Может быть, вы хотите что-то добавить?

Ольга Викторовна: Я хочу пожелать вам успехов в вашем благородном деле. По-моему, сейчас патриотизм как никогда стоит на повестке дня. Рано или поздно все события успокоятся, мирового масштаба все проблемные вопросы наши внешнеполитические и внутриполитические всё равно разрешатся, для этого есть профессиональные люди. Но нельзя упустить момент воспитания детей. Нельзя упустить! Люди должны понимать с детства, что родина есть родина. И с этого всё начинается. С понятия о родине, о семье. Не терять эти все понятия и все эти ценности жизненные. Вы делаете очень хорошее дело. Вы сохраните в истории память народа. Мы-то скоро уйдём. К сожалению, общаясь с молодыми людьми, не вижу заинтересованности у большей части молодёжи.

Наверное, придёт это ещё.

Ольга Викторовна: Когда придёт, может быть, некому рассказать будет. А вы как раз сохраните что-то. Для них. Хорошо.

Олег Иванович: Ну, они же сидят в интернетах все, в телефонах – может, где-то что-то и почитают со временем.

Ольга Викторовна: Но живое общение это не заменит. Никогда.

Спасибо вам большое, Ольга, Олег Иванович, за ваше время!

«Это традиция, которая осталась с того времени… очень тёплое воспоминание, напоминание о том, кто мы и откуда»

Рассказчик: Ольга Сергеевна Родионова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 17 апреля 2024 года.

 

Оля, наверное, начнём с того, где ты родилась, расскажи о семье на тот момент.

Родилась я в городе Коломне, а именно в роддоме на территории больницы.

На улице Комсомольской роддом был?

Нет, роддом был на улице Октябрьской Революции, там, где комплекс ЦРБ. Он был красного цвета, этот роддом. По-моему, он до сих пор стоит.

Не оштукатуренный был разве?

Нет, он не был оштукатурен, он был красного цвета всегда, трёх- или четырёхэтажный. На тот момент состав семьи был: мои мама и папа, бабушка, дедушка со стороны папы, бабушка со стороны мамы. И другие родственники, коих было очень много. И жили мы сначала на улице Гагарина рядом с депо.

Что это было за квартира или дом?

Это хрущёвские пятиэтажки, которые построили в городе одними из первых, по улице Гагарина. Рядом находилось трамвайное депо, из которого уезжали и в которое заезжали трамваи.

То есть окна глядели прямо на трамвайное депо? Это угол Гагарина и Кирова?

Нет, там окна глядят во двор, просто из двора трамвайное депо видно, поскольку оно находится сбоку всех домов, которые там, первые три, за гостиницей «Советской» стоят. Там и видно всегда трамваи, и слышно всегда трамваи.

Ты это сейчас говоришь с тёплым чувством или, наоборот, с каким-то раздражением?

Нет, я это говорю с абсолютно тёплым чувством, потому что, наверное, этот вот успокаивающий звук выезжающих рано утром трамваев и заезжающих трамваев поздно вечером, ночью, когда они заходят, – он сопровождал меня с момента моего рождения, сопровождал потом всё детство, когда я к бабушке, дедушке приезжала туда с ночёвками. И, как ни странно, сопровождает меня сейчас! Потому что семейная история продолжается всё в том же доме.

 

«Их раскулачили, потому что у них был кирпичный дом»

Может быть, вспомнишь самые-самые ранние свои воспоминания, с чем угодно связанные?

Поскольку у меня день рождения 27 декабря, то моё самое первое воспоминание связано, конечно, с Новым годом. Я помню, как папа дарил мне какой-то большой-большой шуршащий пакет, свёрток. Я уже не помню, что было в том свёртке, конечно, единственная память сохранилась на фотографии, когда я с этим свёртком стою, держу его в руках, крепко прижимаю к себе. Это год, получается, мне был. Я вот этот  момент запомнила.

Давай поговорим о родителях. Чем занималась твоя мама, как у неё строилась биография, её семья – всё, что ты можешь рассказать.

Семья мамы жила раньше на Партизанской – это там, где станция Голутвин находится. Рядом со станцией Голутвин были тогда бараки, даже не общежития, а именно бараки. Папа работал при железной дороге, мамин папа.

То есть бараки предназначались сотрудникам железной дороги, служебные были?

Я так понимаю, что бараки были служебные, потому что дедушка работал при железной дороге, и бабушка потом тоже работала на железной дороге. Но так случилось, что дедушку, маминого папу я никогда не видела, потому что семья рассталась, и он уехал, когда мама была где-то в старших классах школы. И единственную фотографию я увидела в прошлом году. Когда я посмотрела на эту фотографию, я просто была в некоем шоке, сидела и говорила: «Ну это же Камбербэтч!» Такой типаж лица и просто как бы сделал другую прическу, а лицо просто актёра Камбербэтча!

А каких кровей он? Это известно ещё дальше про семью?

Не очень известно на самом деле. У семьи корни какие-то с Украины. Со стороны маминой мамы известна судьба. И мама сама знала и своего дедушку, то есть моего прадедушку, даже прапрадедушку. Потому что это мамин дедушка. И прапрабабушку. А там судьба такая: когда началась революция, когда революция дошла до тех губерний, которые располагались дальше от всех столиц, их раскулачили, потому что у них был кирпичный дом.

А жили они в это время не в городе?

Они жили в Мордовии. То есть там Мордовия и территория близкая к Мордовии, такой промежуток, где Мордовия соседствует с какой-то ещё губернией. А дом был кирпичный только из-за того, что они несколько раз горели. Но их посчитали кулаками, раскулачили, они были вынуждены перейти в другое село с тем, что смогли взять в руки и унести с собой. Детей там было много. И дедушка мамин тогда стал лесничим, заведовал лесом. Была такая история, когда они бежали от раскулачивания, потому что кто-то дедушке шепнул, что если они сами дома не покинут, то просто убьют всех. И они бежали экстренно. Конечно, они не знали вообще, куда бегут и что будет… И так получилось, что в месте, куда они пришли, рядом с лесом, лошади заболели, и дедушка вызвался этих лошадей поставить на ноги. Он их отпаивал, выхаживал и таким образом заслужил доверие, и ему предложили место при вот этом лесничестве. Правда, дальше судьба складывалась более благоприятно. Они отстроили новый дом. У дедушки был колодец, и в этот колодец, который дедушка отрыл, ходила вся деревня за водой. И у мамы такие воспоминания: она мне всегда в саду собирает ягодки земляники на веточках и говорит, что это букет дедушки – потому что она запомнила, что дедушка ей приносил из леса всегда такой букет с веточками, с ягодками. Была у них русская печка, и мама очень много рассказывает, как готовили в русской печке.

Интересно! Расскажи.

Понятно, что готовили с утра, очень рано утром всё ставили в печь, и к вечеру, когда семья возвращалась, доставали всё готовое – щи, картошку. Еда, конечно, была самая простая. Но больше всего маму впечатляет то, как жарили блины: наливали толстым слоем в сковородку тесто, убиралась эта сковородка в печку, потом доставалась, блин сразу переворачивался на тарелку; и были гусиные и глубинные перья в связке, и ими растопленным маслом смазывали эти т блины. То есть эти блины никто, получается, не переворачивал, они фактически жарились с одной стороны. На лето они приезжали в деревню с мамой со своей, там все родственники собирались, коих было много.

То есть они там обосновались и продолжали жить, и мама там родилась?

Они там обосновались и жили. Но это была семья дедушки маминого. А мамина мама в Коломне, и мама в Коломне родилась.

А как они в Коломну попали?

Я не в курсе этого вопроса. Надо, наверное, его задать. Ну, в общем, мама родилась в Коломне.

 

«Весь барак одновременно переезжал в новостройку»

А мама когда родилась?

В 1951 году. Они все уже родились в Коломне и жили на «Партизанке». И в книге, которая посвящена столетию Коломенского завода, эти бараки на «Партизанке» есть, сфотографированы: перед ними стоит строй работников завода, которых отправляют на фронт. То есть это бараки ещё постройки, наверное, дореволюционной. Их переселяли из этих бараков – как раз я родилась в 75-м году, и где-то через год, через полтора мы переехали в новый микрорайон Колычёво, свежепостроенный, потому что это как раз было расселение из тех бараков. Получилось, что мамины соседи, друзья и знакомые по бараку – весь барак одновременно переезжал в новостройку. И все соседи там были известны, то есть сохранялись такие соседские отношения, потому что все переехали, все знакомы. Я вспоминаю своё детство, когда мы жили в микрорайоне Колычёво: вот там одна тётя, там другая тётя, в доме напротив ещё знакомые – такое коммунальное соседство сохранилось и развилось уже в какие-то наши дружбы, дружбы выраставших детей, которые бегали, дружили.

Общий двор, игры…

Ну да! К тому же микрорайон был действительно новый, и досуга нам там хватало.

А что из досуга, кроме того, что двор общий, – на реку ходили?

Досуг был очень богатый на самом деле. Эта остановка трамвая сейчас называется «Улица Астахова», и там получается, что за длинным продуктовым магазином стоят три дома. Вот, собственно, в этих трёх домах мы и жили. Поскольку рядом был магазин, зимой происходило следующее: к этому магазину был вход, какие-то ступеньки, но ступеньки эти пригождались нам, детям, – мы ваяли большую-большую снежную, ледяную горку.

Прямо на ступеньках магазина?

Поверх ступенек магазина, они служили некой основой. Мы на горку залазили и либо мы с неё катались, либо играли в «царя горы». Конечно, домой мы приходили все просто в сосульках и просто в налипшем комками снеге, но ничего поделать с этим было нельзя. Потом ещё появились такие пластиковые короткие лыжи, они привязывались к ногам тесёмочками. И это были не полноценные длинные лыжи на креплениях, а такие лыжики, которые крепились к любой обуви. В то время они крепились на валенки.

Ходили в валенках ещё?

Да, я ещё ходила в валенках, и галоши я помню. И на этих лыжах можно было ездить не по лыжне, а вообще где угодно и как угодно; палок к ним тоже никаких не было, и палки там были не нужны абсолютно.

И куда же вы ходили на этих лыжах? По двору?

Прямо во дворе. А потом в Колычёве просторно было, места много, так что было совсем-совсем рядом куда-то дойти до горок, там на горках покататься, на санках. Ещё мы ездили за Колычёво, это прям было обязательно зимой – с мамой и с папой на лыжах кататься. Либо каждые выходные, либо через выходные, сейчас, конечно, на месте тех наших покатушек уже всё застроено, но тогда там кроме наших трёх домов и ещё чуть-чуть домов вообще ничего не было.

Это повсеместное увлечение? Соседи тоже могли вот так семьями на лыжах кататься?

Да.

Какой был маршрут, вдоль Оки?

Нет, Ока немножечко в другой стороне, а мы ходили ближе к железной дороге.

Там поле или лес?

А там часть лыжни по полю шла, часть по лесу шла. Мы ехали, куда ехалось. Обязательно термос с собой брали с горячим чаем, останавливались – этот чай пили. Когда я ехать не могла, меня папа на буксир брал за палки и вёз.

До какого возраста вы так семьёй ездили?

В Колычёве мы прожили до моего третьего класса. То есть я три класса отучилась в Колычёве, соответственно, лет десять мне было.

Это то, что касается зимнего досуга. Летом, конечно, был велосипед и поездки на велосипедах. Тоже с семьёй. Потому что мы уезжали далеко, доезжали до Акатьева.

По проезжей части ехали?

Да, конечно, ездили по проезжей части. В Акатьеве купались, потому что там был самый классный пляж, самая классная вода, самая классная река, Ока.

А чем там пляж хорош?

Он песчаный там был, и там не было сильного течения. Городской пляж в Колычёве – там были сильные течения, и мы там из-за этого практически никогда не купались, и, наверное, из-за народа ещё воспринимали как какой-то пляж, где все лежат. Мы предпочитали уезжать туда, там даже иногда с ночёвкой оставались, если с какими-то знакомыми вместе ехали. И поскольку в семье было два велосипеда взрослых, то получалось, что на одном велосипеде ехала мама, когда мы ехали в Акатьево (или вообще в любую велосипедную поездку), а я сидела на раме, на седле у папы. Потому что у него был велосипед побольше. И, конечно, с велосипедом много очень связано разных смешных случаев.

Расскажи, это интересно.

Мы с папой когда ехали под горку, я ему кричала всегда: «Давай, давай быстрее!» Потому что классно же ехать под горку! Но там были ещё и места в горку. И я выступала таким мотиватором: «Давай, давай, крути педали, мы сможем, горка скоро закончится», – говорила я ему. Временами мы с папой ездили и не по дороге, а какими-то тропинками. Один раз мы с ним так перекувыркнулись, что я летела с маленького своего сиденья в одну сторону, папа в другую, а велосипед поверх нас в третью сторону летел!

Это сейчас, наверное, со смехом можно, да?

Тогда мне тоже было весело, это были приключения. И я когда сама начинала учиться кататься на велосипеде (папа меня учил сначала на двухколёсном, у которого были маленькие колёсики по бокам, а потом этих колёсиков уже не было), я тоже иногда падала, ошибалась, смеялась, вставала и ехала дальше. А ещё один раз мы с пляжа колычёвского ехали с ним на велосипеде и почему-то стали подниматься в гору. И вот лезем, пыхтим, ползём, папа тащит велосипед, я ему сзади помогаю. Мы все в поту, в пыли, в грязи! Лезем, лезем на эту гору, а гора такая высокая, отвесная, практически Эверест какой-то! И вот мы залазим, и я ему говорю: «А что же мы лезли-то? Вот там же можно было по тропинке подняться!» Папа так на меня философски посмотрел, и я ему сказала: «Ну да, умный в гору не пойдёт…»

Я вообще тогда любила изрекать всякие такие умности. Я помню, мы поехали на юг с мамой, там мы ходили вдоль корпусов, и была табличка в одном месте: «Курильщик сам себе могильщик». И когда мы вернулись домой, а ездили мы без папы, то я, поскольку папа курит, выдала ему именно слова с этой таблички. Папа на меня очень долго смотрел…

Ещё летом прибавлялись всякие дворовые игры, потому что играли в «казаков-разбойников», строили шалаши либо во дворе своём, либо в соседском дворе. Ещё очень любили лазить в овраг. Овраг этот был, по современным меркам, заброшка такая, где рос репей, и вообще росло всё. Мы, конечно, от родителей скрывали, что мы ходили в этот овраг, что мы туда лазили. Но там в «казаков-разбойников» играть было очень атмосферно! Никак не сравнить с тем, что было во дворе.

Расскажи немножко о правилах «казаков-разбойников»?

Я сейчас уже и не помню…

 

«Руки у меня всегда были в мозолях»

Ваша компания состояла из мальчиков и девочек?

Это была больше мальчишечья компания. Я больше любила с мальчишками носиться, с девочками меньше почему-то. И доходило до того, что на мне за лето джинсы просто сгорали. Сначала на них появлялись дырки на коленях, потому что мы везде лазали же… Руки у меня всегда были в мозолях, и папа всегда брал мою руку, смотрел и говорил: «Ты что, работала?» Потому что тоже везде висели…

Но у тебя уже были джинсы? Это было уникальным случаем или это уже было вполне доступно, и много кто ходил в этих джинсах? Именно среди детей.

Я не скажу, насколько это было доступно. Просто мама шила мне, вязала, одевала меня, и эти джинсы были не заводские, не магазинные, а это была джинсовая ткань, из которой джинсы были сшиты. Потому что сосед наш, дядя Валера – как раз тоже из маминых барачных друзей – умел кроить джинсы. И он занимался тем, что он джинсы шил взрослым. Он где-то эту ткань добывал, потому что всё тогда было не так просто в плане одежды. И мама ходила и с ним вместе кроила, а потом шила.

Она и для него шила?

Нет, мама только для меня шила. Она для меня шила, вязала – и я была красива и модно всегда одета.

А она при этом пользовалась выкройками и какими-то моделями из журналов?

Ой, нет, мама всегда сама кроила. Причём она как-то из головы это строила, придумывала какие-то модели. Но они были настолько красивые, что на меня всегда внимание обращали, во что я одета.

Ты чувствовала, что ты хорошо одета на общем фоне?

Мне нравилось, как я одета! Они сшили джинсовый сарафан, в нём было очень-очень много кармашков – они это всё придумывали. Мама шила себе тоже вещи, папе шила. Например, она нам сшила ветровки: у меня была оранжевая с синим, а у папы была синяя с оранжевым. Получалось так, что мама шила себе юбку – и мне юбку сшила, это был такой фэмили лук, как сейчас говорят.

То есть в доме была швейная машинка, и мама этому уделяла достаточно много времени.

Да. Она как-то выкраивала на это время, ей было интересно.

Откуда это увлечение у неё?

Не знаю, мне кажется, это просто было её желание. Хотя я сейчас её что-то прошу сшить или связать, она говорит: «Нет, всё, у меня прошло это настроение». То есть это было какое-то увлечение. Хотя, с другой стороны, моей собаке она связала свитер!

У меня собаки недавно появились, одной три года, а второму два года. И вот она связала свитер – жёлтый, с чёрными полосками, такой пчелиный. И все тоже спрашивали, откуда такой свитер модный на собаке.

У неё, видимо, какое-то чутьё было?

Да, у неё чутьё, чувство вкуса, стиля есть. Вещи выглядели очень классно! И поскольку тогда был дефицит одежды, дефицит красивой, хорошей одежды, то все мои вещи потом дальше передавались другим детям – детям друзей, детям друзей друзей…

Ты по этому поводу не переживала?

Нет, абсолютно. Например, мама мне связала варежки красного цвета, а на варежках были вывязанные зайцы с ушами. Их потом носили, по-моему, все дети всех друзей и знакомых друзей! Потому что они необычные, потому что таких нет. Какие-то юбки мама вязала… много всего было. Вот эти одежды в моей памяти все сохранились. И когда я смотрю, например, на чёрно-белые фотографии, я говорю: «А вот этот сарафан был вот такого цвета, а вот эта юбка была красного цвета, а вот этот вязанный костюмчик был такого цвета, а вот этот сарафан зелёного цвета…» То есть у меня это в памяти осталось очень ярким впечатлением, потому что это было классно: когда мама что-то придумала, она тебя заставляет мерить, ты это примеряешь на себя, а потом такая – хопа и готовенькая вещь, в которой ты ходишь и модничаешь немножко.

Тебя пыталась мама вовлекать в это, или не было у неё желания и тебя посадить за житьё? Или у тебя, может быть, возникала такая мысль, желание?

Нет, вовлекать никто не пытался, потому что у меня была своя маленькая швейная машинка, по-моему, из Германии кем-то была привезена. И она шила два вида строчек. То есть она шьёт и до сих пор два вида строчек: прямая строчка и строчка с петельками.

Оверлок?

Нет, не оверлок, а именно петельками, декоративная, красивая строчка. И я тоже что-то шила, каким-то куклам своим одежду. Что-то такое я тоже делала – не сказать, что что-то глобальное, но что-то такое шила. Правда, сейчас я предпочитаю если шить, то по прямой!

 

«Я тоже брала фотоаппарат, и это не было баловством»

Как ты думаешь, ваша семья в чём-то отличалась от других семей? От ваших соседей, какого-то окружения…

Я думаю, что увлечениями, наверное, семья отличалась. Потому что у мамы было увлечение шитьём и вязанием, рукоделием. А папа очень сильно увлекался фотографией. То есть когда-то давно мама его заразила фотографией, но у него это переросло в такое увлечение, страсть. Когда я стала выкладывать в «Одноклассники», тогда они появились, какие-то свои детские фотографии, меня спросили: «Откуда у тебя столько фотографий?!» Для меня это было привычно, я это не воспринимала как что-то, чего у других нет. Когда ты растёшь в этом, для тебя это такая базовая штука, данность. И я ответила: «Меня папа фотографировал, вообще папа увлекался фотографией». То есть это тоже такое воспоминание детства, когда была тёмная комната, проявители, растворители…

Этой тёмной комнатой была ванная?

Когда мы жили в Колычёве, то папа занимался фотографией в ванной. И тогда к нему нельзя было входить, он там завешивал шторой специальной, чтобы из-за двери не проникал свет из коридора. И он там занимался и проявлением, и печатью фотографий. Ровно всё то оборудование, которое у вас стоит тут, в коммунальной квартире, я знаю наизусть, потому что это была такая часть ритуала появления фотографий. Когда из Колычёва мы уехали на ул. Октябрьской Революции, папа сделал проявочную в комнате тёмной. Там получилось так, что большая комната, которая раньше была метров двадцать пять, для советских людей была перегорожена, и из этой 25- или 30-метровой комнаты получились три комнаты в итоге: одна большая с двумя окнами, одна маленькая с одним окном и третья тёмная, в которой окон вообще никаких не было. И там у нас стояли всегда шкафы и гардеробы, и папа там устраивал целую фотолабораторию. Там тоже была штора, всё та же самая, которая приехала с нами из Колычёва, и этот процесс постоянно шёл – плёнки папа проявлял и печатал регулярно. Но тут мы с ним уже печатали вместе и проявляли.

Это сколько тебе было лет?

Мне было уже 11-12, четвёртый класс. Я уже была допущена в эту комнату, потому что папа полагался на мой художественный вкус. Мы смотрели с ним, где можно высветлить, где надо затемнить, как кадрировать, где переделать какую-то фотографию, потому что она нам не нравилась…

Как бы отношение двух художников, да?

Это были именно такие равноправные отношения. Папа и учил меня фотографировать, объяснял, рассказывал, как что в фотоаппарате работает. Я тоже брала фотоаппарат, и это не было баловством, а именно фотографированием, потому что я знала, как кадр строится, что в кадр лучше взять, а что лучше не брать. У меня есть фотография, которую я сделала в Волгограде, куда мы ездили каждое лето: сидит папа и дядя Петя, курят – и табличка: «Не курить».

Концептуально сработала!

Да, мне нравились концептуальные фотографии, и потом это увлечение фотографией перешло частично в профессию, потому что я очень долгое время потом фотографировала уже современной фототехникой.

Когда у тебя появился собственный фотоаппарат?

В детстве.

То есть у вас были с папой разные камеры?

Нет, скажем так, что все камеры, которыми папа фотографировал, а их было несколько, их и сейчас есть несколько…

Вспомнишь марки?

«Зенит», советский какой-то… «Лока» (могу ошибаться), ФЭД – Феликс Эдмундович Дзержинский… В общем, фотоаппаратов 4-5. И к ним папа всегда покупал разные объективы для разной съёмки, тестировал, светофильтры всегда покупал. То есть он очень увлекался этим.

Он это покупал в Коломне или в Москву ездил?

Что-то в Коломне покупал, за чем-то в Москву ездил. Когда в командировку ездил, тоже покупал фототехнику.

Можешь описать, в каких случаях вы брались за камеры? Это были какие-то специальные походы или могли просто в будни сфотографировать друг друга?

Никаких особых случаев для съёмки не было. Фотоаппарат был всегда наготове. И если мы, например, ехали на природу, папа брал с собой фотоаппарат и фотографировал нас, природу. Или, например, мы шли на демонстрацию – папа фотографировал демонстрантов. Предметом всех съёмок, конечно, была семья, но отвлечённые фотографии тоже были: кадры, например, природы у папы очень красивые получались, художественные, чувствовалось, что он подходит к этому с таким взглядом художника.

 

«Наверх вела мраморная лестница, на пьедестале стоял мраморный вазон»

Мы переместились из Колычёва на ул. Октябрьской Революции. А с чем был связан этот переезд? И мы не сказали, с чем был связан переезд из барака в Колычёво?

Бараки расселяли. Квартиру давали маме (уже с папой и со мной). Мама бухгалтером была, на Коломзаводе работала, очень долгое время. Но с развалом Советского Союза, конечно, сменила работу.

Ну, квартиру-то дали ей как сотруднику Коломзавода? Видимо, очередь стояли…

Видимо, стояли очередь, но они ещё ездили с папой и работали на стройке, в микрорайоне Колычёво продолжалась стройка этих многоэтажек, и они, соответственно, ездили туда какое-то время строить после работы. Они как бы за своё жильё ездили строить – и потом давали квартиру. Квартиру давали маме, папе и новорождённой мне, и ещё давали маминой маме и брату её, то есть моему дяде. Мы оказались соседями в одной квартире. Пять человек.

А какая квартира была?

Квартира была трёхкомнатная. Собственно, поэтому мы разъезжались и менялись: бабушке искали один вариант, нам искали другой вариант… И так мы переехали на улицу Октябрьской Революции, в 210-й дом, в квартиру номер один мы попали, на первый этаж – со своего тоже первого этажа тоже первой квартиры. Но дом, конечно, кардинально отличался. Если в Колычёве все многоэтажки были построены по проекту единому, и все квартиры повторялись, то тут было забавно, что не было ни одной похожей квартиры. Поскольку 210-й дом принадлежал раньше купчихе Морозовой, то, соответственно, эти купеческие апартаменты и купеческое жильё переделали под нужды советской власти.

Там были одно время коммуналки… Вы как бы стали наследниками пространства, которое когда-то было коммунальным?

Нет. Часть бывших купеческих помещений была отдана под коммуналки, это было отдельное крыло, в которое был вход со двора только. И там коммуналки как с самого начала советской власти были, так они и остались до того момента, когда было произведено это расселение и дом превратился в ресторан с апартаментами. А часть этих помещений так и осталась отдельными квартирами. И получается, что у нас был парадный вход с улицы Октябрьской Революции. В этом парадном входе был большой холл с высоким потолком и мраморная лестница на второй этаж.

Сейчас этот вход занимает какое-то кафе?

Нет, сейчас этот вход под кодовым замком, там вход в парикмахерскую, которая расположена как раз в нашей бывшей квартире. Наверх вела мраморная лестница, и на пьедестале стоял такой же мраморный вазон.

Прямо на лестничной клетке?

Там не было такой лестничной клетки, там было помещение на первом этаже и вот этот вход красивый на второй этаж. Высота потолков на первом и на втором этажах была разной, и было понятно, что на втором этаже жили купцы, а на первом этаже жил какой-то обслуживающий персонал.

Или были лавочки, там же была булочная?

Нет, лавочек там не было, там были комнаты. Эта квартира была очень своеобразная, потому что получалось, что, входя, ты попадал сразу в прихожую и кухню. Эти помещения не были никак разделены, и разделить их было вообще никак невозможно, потому что это было всё очень маленькое. Тут же была ванная, а большая комната с лепным потолком (там самая простая лепнина была) была поделена ещё на комнаты. Причём двери и полы там остались дореволюционные, как сам дом. Там были деревянные полы из разной толщины, разной ширины досок, и какие-то доски были более горбатые, какие-то менее горбатые. У соседей, по сути, устройство в квартире было таким же, то есть не было никакой прихожей, а было единое пространство прихожей и кухни. Но как там было нарезано внутри – повторений не было, то есть нарезалось всё как-то интуитивно, как получалось. И у нас была такая кухня буквой Г, у кого-то кухня была длинная и узкая, у кого-то кухня перетекала в комнату, и ванная была уже из комнаты. Всё это было достаточно весело. А на втором этаже часть квартир была квартирами, а другая часть была коммуналкой. Там были выше потолки, это спасало, но всё остальное было так же обустроено.

В части коммуналок?

Нет, в части квартир. А коммуналки одни в нашем подъезде были, а самая большая часть коммуналок была во дворе. У нас был парадный вход, а был ещё вход во двор – чёрный вход. Во дворе было много сараев, практически по периметру всего двора, и за сараи была борьба, потому что у кого-то был один сарай, у кого-то два, у кого-то три. Нам достались два сарая: один был на улице, а второй был под лестницей, как раз вот под этой мраморной. Там было устроено какое-то пространство под лестницей, был скошенный потолок и просто стена и дверь, через которую в этот сарай входили, где хранили всякие банки с компотами и огурцами солёными, и закрутками.

 

«Несмотря на то, что это коммуналка, там всегда приятно пахло»

Возвращаясь к коммуналкам. Коммуналки, где вход был со двора, там часть здания даже была деревянная частично, при том, что всё здание кирпичное.

Это, похоже, пристройки какие-то были поздние?

Да, там была поздняя какая-то пристройка, и частично эта пристройка была связана с тем, что там ещё топили углём. В пристройке два дворника работали и топили углем, отапливали дом.

А там тоже сколько-то семей жило, в этом пристрое?

В этом пристрое были комнаты коммунальные. Если тут в квартирах были отдельные удобства, в каждой квартире, то там были удобства только на этаж общие: общая ванная, общий туалет и общая кухня. Комнаты там тоже были разного размера. Но при этом, несмотря на то, что это коммуналка, там всегда очень приятно пахло каким-то деревом, какой-то чистотой и ещё чем-то, я даже не могу определить этот запах…

Может, едой?

Нет, едой там не пахло! Не знаю, почему, но едой там не пахло. А там был запах вещей, что ли…

Но тебе он был приятен?

Да, но он был приятен. И там всегда было очень чисто. Вот очень чисто!

Кто же там жил? Вы знакомились с этими соседями, общались?

Да, дом маленький. Дома по улице Октябрьской Революции – они каждый как бы государство в государстве, потому что внутри эти дворы, отделённые друг от друга либо кирпичной стеною, либо забором. И в этих сообществах домовых, конечно, все друг друга знали. Понятное дело, что мы, дети, ходили вообще ко всем друг другу в гости. И в коммуналку было ходить особенно интересно – там жили бабушки, дедушки, то есть никакой молодёжи там не было. В принципе, в этих домах мало было молодых семей, в отличие от Колычёва, где все семьи были молодые, детей было много. А тут детей было очень-очень мало, поэтому мы дружили – либо между дворами дружили, потому что во всех дворах кто-то был из ребят, ну и практически все в одной школе учились, знали со школы друг дружку. Был такой Илюшка, который приезжал к бабушке и дедушке, которые жили на втором этаже, тоже в отдельной квартире, и Илюшка был моей подружкой. Мы с ним везде носились, несмотря на разницу в возрасте, которая у нас была, изучали всё, что могли изучить.

А что вы изучали? Кстати, во двор нашего дома не забегали? Что здесь было в то время? Это же рядышком, фактически через ул. Октябрьской Революции?

Нет, так далеко мы не забегали. Дворы были очень обособленные. Например, с соседним двором, который у нас был через стенку, мы не дружили. По какой причине не дружили, я не знаю, но было такое правило, что мы с ними не дружим. Одним летом у нас прокладывали центральное отопление, потому что, я не вспомню уже, до которого года, но у нас было печное отопление. Топили углём в своей вот этой котельной. И в какой-то год нам решили проложить центральное отопление, и поэтому через все дворы была прорыта траншея, такая большая и глубокая, потому что надо было заложить трубы. И тут мы заглянули в соседний двор, нам было интересно, что там. У них оказался куст с крыжовником. Было лето, крыжовник зрел.

Может, даже ещё не дозрел!

Да, может, даже не дозрел, но ягоды зелёные появлялись, и мы периодически туда заглядывали. И решили этим крыжовникам полакомиться. Лакомились мы этим крыжовником, и вдруг на нас выскочил дед. Я уж не знаю, сколько этому деду было лет, но бегал он классно! Потому что улепётывали мы от него с такой скоростью – и не могли никак убежать, оторваться. Мы убежали просто на силе молодости и энергии. Я не знаю он за нами погнался – много бы мы крыжовника не съели… Но вот такая война с соседним двором у нас была. А ещё мы лазили везде и брали Илюшкиного дедушку. Он был почему-то такой товарищ несерьёзный и наши игрища все подхватывал и говорил, типа: «Ну, а давай!» И мы лазили по кремлю, во все башни. Там, конечно, было страшно, не то что сейчас – территория прибранная, красивая, – тогда это были обломки кирпича, обломки каких-то конструкций. Мы туда лазали, но, правда, ото всех это скрывали.

Лазали-то с дедушкой?

Да.

То есть, наверное, он всё-таки приглядывал за вами. Это середина 80-х была уже?

Да. Мы тут практически до 2000-х жили, потом только уже переехали.

 

«Кажется: ну всё бы съел! Особенно эти цветы из крема!»

А что, кроме заброшенных башен и храмов, было тогда на территории кремля? Там жили люди?

Да, люди там жили. Там тоже были коммуналки. И у мамы в коммуналке на территории кремля какой-то знакомый жил даже.

Вы ходили к ним в гости?

Я помню, что ходили, но не особо помню деталей внутри. Дом стоял прямо за первыми самыми башнями, рядом с Брусенским монастырём, кирпичный такой, прочный. Когда мы сюда переехали, изменился сам город: в Колычёве были большие просторы, ветра, а тут всё маленькое, уютное, двухэтажное, ничего высокого нет. И было очень много ещё таких магазинов и гастрономических точек. В нашем доме была булочная. В булочной было разделение на кондитерскую часть и на хлебную. Кондитерская часть поражала своим видом, потому что в витринах стояли пирожные – были безе, корзиночки, и всё такое было пышное такое, свежее! Рожки с кремом, язычки, эклеры – всё это так радовало глаз! Но это была маленькая часть витрины, а основную часть витрины занимали торты. И торты были килограммовые, двухкилограммовые – просто огромные. Внутри у них был бисквит с пропиткой, с кремом, а сверху они были украшены цветами из крема. И цветы эти были просто… смотришь – и глаз радуется! И кажется: ну всё бы съел! Особенно эти цветы из крема! Когда приезжали гости, то мы какой-нибудь торт с красивыми цветами кремовыми покупали в булочной. Хвалились гостям, какие у нас тут торты.

По вкусу тоже торты вам нравились?

По вкусу торты тоже были вкусные. Внутренний вид соответствовал внешнему. А напротив нашего дома было кафе «Буратино». В этом кафе делали молочные коктейли.

Это уже на ул. Яна Грунта?

Нет, Октябрьской Революции, 210. Напротив, через улицу, был ювелирный магазин, где ювелирный магазин и сейчас. А рядом – такая маленькая пристроечка, там было кафе «Буратино». Его всегда выкрашивали в светло-голубой цвет. Я из окон своей маленькой комнатки всегда смотрела на кафе «Буратино».

Там вывеска была?

Да, там была вывеска: личико Буратино нарисовано и надпись «Кафе “Буратино”». Там делали молочные коктейли, там было мороженое. Внутри было несколько столиков, за которыми стоят, и можно было взять в креманках шарики мороженого разного.

Вспомни, какие были сорта мороженого?

Ванильное, наверное, было…

А что ты брала? Что ты любила?

Я больше всего любила коктейли – там делали молочные коктейли. И там были соки в стеклянных колбах.

А соки какие?

Соки были разные: томатный (он в те времена не котировался), абрикосовый, виноградный, вишнёвый. И стояли внизу большие-большие банки, наверное, пятилитровые, которые открывали и переливали в эти стеклянные конусы. Поворачивали ручечку, чтобы тебе налить в стакан.

Ещё вниз по улице Зайцева была «Пончиковая». Там сейчас пункт приёма «Озон».

Это после «Спортмастера» или все-таки по Яна Грунта?

Нет, после «Спортмастера» была сначала кулинария, с пельменями. А перед аркой была «Пончиковая». Она была совсем крошка: прям вот реально окно, входишь – и такое маленькое-маленькое помещение. Но за пончиками всегда стояла очередь. В субботу, когда я получала свою зарплату за уборку и мои хозяйственные дела по дому, я бежала за пончиками.

То есть у вас в семье было принято поощрять ребёнка за участие в хозяйственных нуждах?

Да. Мама за то, что я мыла полы, убиралась (есть я готовила лет с шести –  сначала простое, а потом увлеклась этой темой), мне платила десять копеек.

Не помнишь, с какого возраста?

Как мы сюда переехали.

Это была твоя инициатива или родители так выстроили ситуацию?

Я уж не помню, но, по-моему, родители были инициаторами. В общем, я бежала в «Пончиковую», чтобы на 10 копеек купить пончиков.

А сколько пончик стоил?

Я уж не помню, но на 10 копеек я покупала такой кулёк. Пончики всегда надо было стоять и ждать, потому что там всегда была очередь, и даже если ты входил внутрь, там была толпа перед тобой. А поскольку пончиков какое-то ограниченное количество могли выпечь, то их приносили партию, а дальше приходилось ждать следующей партии. И были пончики, которые уже выложили в противень и посыпали сахарной пудрой. А бывало так, что ещё на них сверху выкладывали пончики и ещё сыпали сахарной пудрой. А тебе доставались, когда ты подходил, пончики, которые снизу. А тебе не хотелось тех пончиков, которые снизу!

Потому что они уже примятые…

Да, они чуть-чуть примятые были, и сахарная пудра уже была такая подтаявшая. Потому что они же горячие прям, с пылу с жару. И ты кого-нибудь в очереди пропускал, чтобы получить именно те пончики, которые вот только-только принесут из заднего помещения. Поскольку по субботам мы учились, я за пончиками ходила в воскресенье.

А так это работало всю неделю?

Да, так «Пончиковая» работала всю неделю, и там всю неделю был ажиотаж.

С утра до вечера выпекали пончики или только в какие-то утренние часы?

Пончики начинали печь утром и только к вечеру прекращали. Там не было ничего, там были только пончики.

И что дальше ты с этим пакетом делала? Ты его сама ела где-то?

Нет, я с этим кульком бежала домой, чтобы сахарная пудра не успела растаять, и мы это дома ели, садились, с семьёй. На «Пончиковой» была вывеска простая: «Пончиковая», то есть никакой игры в названии не было – что делают, то и в названии.

А продавщицы как выглядели?

Продавщицы были такие дородные женщины, в белых колпаках, в белых халатах, накрахмаленных. И они выносили это подносами, высыпали на другой, оцинкованный, поднос. Пончики делал автомат. Поскольку я гастрономический журналист, когда я была в Питере, я специально договорилась с владельцем пончиковой, которая в Питере работает с 1958 или 1952 года, попросила посмотреть оборудование, на котором делались пончики. Это автомат, который кусочки теста порционно выкидывает, шмякает, и дальше они попадают по конвейеру в масло.

А здесь видно было это оборудование?

Нет, здесь оборудование не было видно,  это была отдельная комната, отдельный цех, сзади, оттуда только появлялись женщины с пончиками на подносах.

То есть это точно была не ручная работа?

Да, это точно была не ручная работа, а механизированная. Потому что руками такое делать, это очень-очень долго.

В ближайший ресторан «Коломна» они могли поставлять эти пончики? Или только в этом месте они продавались?

Нет, только в этом месте они делали, ресторан «Коломна» к этому отношения никакого не имел.

А можешь припомнить, до какого времени они здесь оставались?

Я не вспомню, до какого времени «Пончиковая» работа. Но мне кажется, что после развала СССР она ещё какое-то время продержалась, а потом тут начали меняться один за другим собственники. И я помню, что мы именно в этом доме ходили смотреть как-то квартиру. Там со двора был вход, именно за этой «Пончиковой», и тогда уже никакой «Пончиковой» не было. Так что я думаю, что максимум она просуществовала до начала 90-х, и в начале 90-х, плюс-минус, уже развалилось.

А очередь состояла в основном из местных жителей? Это и взрослые и дети были?

«Пончиковая» была местом притяжения, сюда приезжали именно за пончиками, из других районов города, не только из близлежащих домов бегали за пончиками. На самом деле было культовое место!

 

«У нас в тёмной комнате лежали арбузы, дыни иногда до Нового года!»

Что ещё из интересного? Тут был гастроном огромный.

Который под колокольней Иоанна Богослова?

Да. То есть всё то, что не относится к «Тысяче мелочей» – этот магазин там всегда был.

Промтовары?

Да, промтовары, торговали всем, начиная от отрезов клеёнки и заканчивая ножницами и какими-то бытовыми и хозяйственными штуками. А гастроном был очень большой, там было несколько отделов. И в гастрономы мы всегда заходили после шавыринского катка (ледовая дорожка была построена вместе с Дворцом спорта Б. И. Шавыриным, главным конструктором и руководителем Коломенского КБ, поэтому в народе получила его имя – ред.) – за коктейлем из мороженого. И всегда отстаивали за ним очередь, за молочным коктейлем за 10 копеек. Когда ты смотришь, как его делают: туда полпачки мороженого, молока, потом сиропы дозировано, потом всё взбивается – этот коктейль с высокой пенкой очень вкусный! И висели лозунги, которые говорили, что пить коктейль полезно и детям, и взрослым.

Это в стеклянных стаканах, которые тут же выдавались, и ты их сдаёшь?

Да, коктейль выдавался в стеклянных стаканах, ты выпиваешь его и тут же стакан отдаёшь.

Это классические мухинские, гранёные стаканы или большие какие-то?

Это были стаканы гранёные, обычные. Тут же их ставили мыться быстро. Очередь всегда за коктейлем стояла внушительная.

А что ещё помнишь из того, что было в гастрономии? Какие ещё отделы тебя привлекали?

В гастрономе был большой очень отдел со всякими конфетами, со всякими шоколадками, драже, всякими сладостями. Наверное, он меня впечатлял больше всего.

То есть это середина 80-х? Никакого дефицита не наблюдалось?

Да, это середина 80-х. Это уже дальше, где-то после 85-го, пошло такое, что полки стали более пустые, и раскладывалось всё с большим интервалом, чтобы эти полки хоть как-то заполнить. И тогда в мясной отдел просто без слёз зайти было невозможно. Благо, мама работала тогда уже в Военторге, у них были тогда свои магазины военторговские. И мама была таким снабженцем по части продуктов дома.

Это после 85-го, в 90-м? Мама поменяла работу, ушла с Коломзавода?

Да, где-то после 85-го она ушла в Военторг.

Сеть этих магазинов была распространённая в Коломне?

Я не скажу, сколько их было в Коломне. Просто мама стала работать в старом городе: рядом с арт-кварталом «Патефонка» сквер, с правой стороны, его проходишь – и там такое красное здание, а напротив него столовая (она раньше швейникам принадлежала), и по диагонали красное здание – вот там был офис Военторга.

Это на улице Уманской, наверное?

Нет, это не Уманская, это, наверное, Левшина. И я ходила к ней в офис периодически. Там просто был офис, где сидело начальство, бухгалтерия сидела, другие отделы какие-то, кадровые. Тогда у мамы начались поездки на вагоны: приходили вагоны с разным урожаем, начиналось всё с арбузов, дынь, – они ехали эти вагоны разгружать. Понятное дело, что разгружали вагоны солдаты и служащие КВАКУ (Коломенское высшее артиллерийское командное училище – ред.), а они вели учёт: сколько разгрузили, сколько боя… И всё время, сколько мы на Октябрьской Революции жили, у нас в тёмной комнате, под кроватью или под шкафом, лежали арбузы, дыни. Иногда лежали до Нового года!

А разгружали на железной дороге?

Да, на железной дороге. Но, по-моему, не в Голутвине, а куда-то ещё ездили разгружать. У них же был пункт приёма, откуда они это всё распределяли. Кроме арбузов разгружали яблоки – джонатан, голден – это первые импортные яблоки, которые мы пробовали. Не наши привычные антоновки, коричные, которых всегда было валом из сада, потому что у дедушки было высажено очень много яблонь, – яблоки не наши, завезённые.

 

«Сам магазин был очень атмосферный»

А ещё про магазины, про «Трёх поросят» что-то помнишь?

Он назывался тогда «Огонёк». Он у меня отложился в памяти, потому что это было первое моё знакомство, когда я попробовала помадку. «Театральную помадку» тогда делал наш коломенский завод, хлебокомбинат. И папа повёл нас всех в «Огонёк» и купил кулёк этой помадки. Она была такая вкусная! И, конечно, сам магазин был очень атмосферный: с одной стороны, он был такой маленький, что после размеров гастронома смотрелся… по-другому, а с другой стороны, в нём было всего полно. Мы покупали в «Огоньке» всегда пряники шоколадные, их тоже коломенский хлебокомбинат делал – тоже безумно вкусные. Я тогда узнала, что есть, оказывается, шоколадные пряники. И ещё всегда покупали «Коровку» – это был такой деликатес, который мы посылали всем родственникам просто бандеролями.

Тоже местного производства конфеты?

Да, «Коровка» тоже местного производства была. Причем сейчас появляются на рынке аналоги, но всё это не то! Она больше похожа по вкусу на сливочную тянушку из лавки купца Шведова.

То есть внутри не жидкая, а тягучая?

Внутри она была именно тянучая, а сверху такая чуть-чуть подсохшая, то есть эта тянушка была прообразом «Коровки» будущей, это её уже доработали для производства и поставили на поток. Но конфета была восхитительная по вкусу, такая сладко-сливочная, но не приторная. И если разломить её, то она как сыр тянулась.

А во что она была упакована?

Она была в фантик упакована, на фантике была коровка, такая она была оранжевая.

Как будто бы «Театральную помадку» делал не хлебокомбинат коломенский, а как будто бы в ресторане «Коломна» был свой кондитерский цех с этой «Театральной помадкой»?

Тут я не подскажу.

Ты уверена, что из хлебокомбината в этот магазин, а не из ресторана попадала эта «Театральная помадка», «Коровка»?

Нет, это точно, что с хлебокомбината. Про то, что «Театральная помадка» делалась в ресторане, я не слышала. Единственный я знаю нюанс, что каждую конфету «Коровка» заворачивали вручную. Из уст в уста это передавалась. В Коломне производств много было. Долгое время в черте города был свой мясокомбинат – на улице Кирова, там сервелат был коломенский. Купить его нигде было невозможно – краденый только какой-то, левый сервелат был.

То есть его здесь производили и отправляли сразу же куда-то?

Да, его производили и отправляли в Москву. Потому что мама с папой, когда ездили в командировки в Москву, они там покупали коломенский сервелат, везли сюда. И вплоть до того даже, что торты «Сказка», «Прага»  тоже в Москве покупали и сюда привозили.

Но они уже были московского производства, я думаю.

Да, это было московского производства.

Неужели твои родители из Москвы везли торты, тогда как у них были в своём доме?!

Да. Это разные торты. А потом, видимо, такое было, что тогда все ездили за продуктами в Москву.

А как часто родители ездили в Москву именно за продуктами?

За продуктами они, конечно, не ездили просто так, это было привязано к какой-то командировке. Но, тем не менее, электрички зелёные, которые ходили тогда, всегда называли «колбасные электрички». Потому что все знали, что на этих электричках едут в Москву. А ещё из Москвы, я помню, бабушка привозила сметанные булочки, и мама тоже привозила, и папа привозил. Они были такие круглые, и они были такие вкусные! Особенно с колбасой (если её разрезать и положить внутрь колбасу).

А почему они назывались сметанными?

Это было такое название. Они были очень сдобные, но при этом очень хлебные. А вообще хлеба тоже много было разного.

Да, расскажи про хлеб в вашем магазине.

В хлебном были и бублики, и баранки, и булочки-веснушки – с изюмом.

Сверху или внутри?

Внутри, в тесте. И этот изюм было очень прикольно выковыривать оттуда.

А из чёрного хлеба?

Ржаной был всегда, бородинский. В булочной висели на верёвках либо щипцы металлические, либо такие вилочки – ими хлеб берёшь и кладёшь.

То есть самообслуживание было?

Да, конечно.

В вашем магазине именно?

Везде, во всех магазинах так было. И было забавно, когда к нам приехала родственница из Казахстана, она на эту вилку начала насаживать хлеб, как на шампур. Это было очень смешно, потому что никто так не делал, так не было принято, и они под это не были предназначены.

А для чего она делал так?

Чтобы потом всё сразу в пакет положить. А ещё были очень вкусные городские булочки. Они были маленькие такие, и у них была очень вкусная корочка, которую было вкусно обгладывать.

За хлебом ходили утром, наверное, в основном? Там была очередь?

Да нет, потому что булочная была под боком, хлебом ходили в любое время: выбежал из подъезда и забежал в соседний подъезд за хлебом.

Запах хлеба доносился до квартиры вашей?

Нет, не доносился. Потому что улица Октябрьской Революции достаточно пыльная, так что, скорее, у нас пахло больше дорогой.

Окна выходили на улицу?

Да, и мимо наших окон всё время люди ходили, иногда заглядывали в окна.

 

«Стены толстенные – никто и не знал, что я играю на пианино!»

Мама и папа были довольны тем, что именно эта квартира у них? Или они искали другие варианты?

Мне-то всё нравилось. А для мамы с папой, мне кажется, это было немножко шоком, потому что квартира, во-первых, такая необычная была, во-вторых, наверное, после того новенького жилья (плюс там у нас ремонт был красивый) испытывали какое-то состояние стресса. Мама, мне кажется, какое-то время даже как-то плакала, переживала глубоко. А с другой стороны, квартира была интересна ещё и тем, что у нас было две двери входных. То есть была одна входная, потом шёл маленький предбанник, и была вторая дверь. И забавно, что между этими двумя дверьми – видно, двери остались старые, дореволюционные, они были из толстого дерева массивного, – поскольку замков тогда не было, закрывалась эта дверь на огромный крючок, он шёл от одной стены и к крючку, который был на двери на самой. И мы на эти крючки тоже закрывали дверь.

Плюс ещё очень много было в стене заглушек. Я тогда не понимала, для чего эти заглушки. Мы их открывали чисто проветрить. И я только впоследствии поняла, уже будучи взрослой, что это были заслонки, чтобы отапливать помещения, которые находились вне комнат, которые отапливались печным отоплением.

Длинные выходы, да?

Да-да-да, поделись этим теплом, открой эту форточку! Потому что одна часть заслонки открывалась внутрь квартиры, а другая часть – наружу, в подъезд. То есть этим теплом печным отапливался, получается, подъезд.

Что ещё интересного было? Были стены толстенные! Толщины практически метровой. И внутри этих метровых стен тоже проходили эти печные выходы для отопления. Получилось так, что я всю жизнь музыкой занималась, в училище училась в музыкальном – и никто не знал, что я играю на пианино! То есть стены были настолько толстые, перекрытия настолько толстые, что даже не было звуков слышно, что инструмент какой-то есть. И когда к нам в гости заходили соседи первый раз, они удивлялись: «О, у вас пианино тут стоит!»

Соседи тоже были колоритные. В одной квартире жила семья Рубцовых, с ними мы дружили. У них были две охотничьи собаки – два терьера, и они с этими терьерами реально ходили на охоту тогда.

По коломенским лесам?

Да, по коломенским лесам. Они у них были натасканные на лис, на зайцев, то есть на мелкую живность.

А что-то в интерьерах намекало на то, что хозяева были увлечены охотой?

Нет, в интерьерах ничего не намекало, просто две собаки, мальчик и девочка.

А как отношения с соседями? Вы их могли себе пригласить на ужин или праздники или просто общались?

Там все друг с другом общались, потому что когда пространство такое маленькое, невозможно не знать друг друга. Просто с кем-то мы больше дружили, с кем-то меньше. С Рубцовыми мы, например, и ездили куда-то за город, очень часто зимой ездили, кстати говоря, на Анину дачу. Эта дача была раньше летней усадьбой братьев Струве, основателей Коломзавода. Мы туда ездили на дачу, катались там с горок.

Эту Анину дачу занимало уже какое-то учреждение?

Там что-то находилось. Но мы туда просто ездили как в красивое место, где можно погулять, походить, посмотреть, пофотографироваться.

Как вы туда добирались?

На машине туда добирались. У Рубцовых машина была. У нас машины не было, мы с ними ездили.

Через стенку у нас жила семья, сейчас я уже не вспомню фамилию, мы их всех тоже знали. У них была бабушка, звали её Анна Павловна, я уж не помню, сколько ей лет было, но, видимо, сильно много. И они завели овчарку немецкую. Эта немецкая овчарка выросла, звали его Грей, она такая – делаю, что хочу, гуляю, где хочу! И Анна Павловна выгуливала этого Грея во дворе. И крик разносился на весь двор. Она стояла, курила папироску, опираясь на тросточку, в очках таких круглых, сильно поддатая, и кричала: «Грей! Кому сказала? Ко мне!»

Вот такой быт был.

Самым классным событием, наверное, была всегда весна и подготовка к майской демонстрации. Потому что к этому времени начинали красить все дома по улице Октябрьской Революции, приводить их в порядок, штукатурить. Наш дом всегда красили в зелёный цвет, но все они были всегда покрашены в разные цвета. Кафе «Буратино» был всё время светло-голубого цвета, наш был всё время тёмно-зелёного цвета. Начиналась покраска домов, мы начинали мыть окна: окна на первом этаже, и получается, что они у нас не открывались, такие деревянные рамы были, и их можно было помыть только снаружи, с улицы, выйдя с ведром и тряпкой, протереть. То есть мы красоту тоже наводили после того, как дом был покрашен. И дальше наступало 1 Мая. И в этот день всё шоссе Октябрьской Революции – с бурным движением, с большим потоком машин – перекрывали, и мы просыпались в тишине. Было так здорово услышать эту тишину и не слышать гула постоянного движения! Я всегда рано-рано просыпалась и убегала на это шоссе, и многие жители домов тоже выходили на шоссе походить по нему. Дальше мы собирались на демонстрацию, шли к «Белому дому», к площади Советской, где тоже собиралась демонстрация. И дальше мы шли по улице Октябрьской Революции, по которой не ездила ни одна машина, по которой целый день гуляли люди, и движение возобновляли только ближе к ночи уже. Но это было такое восхитительное ощущение, когда ты просыпаешься в тишине и когда ты можешь походить по шоссе где угодно.

А почему ты называешь «шоссе»? Так называли?

Ну, улица, трасса, проезжая часть…

Места для пешеходов были такие же, как сейчас?

Да, тротуары были такие же.

А вот эта традиция прогулок по вечерам вдоль Октябрьской Революции у вас были? Многие рассказывают, что вечером, особенно в 60-е годы, люди после работы выходили на эту «большуху», как они называли Октябрьскую Революцию, и просто прогуливались, доходили до сквера Ленина, здесь могли задержаться, потом обратно шли. Просто гуляли. Такое было в ваше время?

Нет, у нас такого уже не было, потому что ничего приятного в прогулке вдоль улицы Октябрьской Революции тоже не было. Она уже была очень активная. И какое-то время шли слухи о том, что вроде бы построят какую-то окружную дорогу и не будет такого движения транспорта через центр города, потому что мы же жили в центре города тогда. Но слухи оставались слухами, улица Октябрьской Революции оставалась улицей с очень насыщенным движением, и никаких прогулок тогда не было. А вечером иногда даже бежали быстрее-быстрее, в ускоренном темпе, потому что не всё было хорошо в плане безопасности. Я помню, что в училище, когда я училась, у нас был три раза в неделю хор – понедельник, среда, пятница, – и заканчивался он в 20:30. И меня папа даже ходил встречать с трамвая, с остановки «Улица Комсомольская», и мы шли уже домой вместе. Но это уже был 91-й год.

 

«Статуя Ленина указывала на то, что центрее места не бывает!»

Ты упомянула, что вы чувствовали себя живущими в центре…

Конечно, мы жили в центре города, потому что тут происходили все события. Тут статуя Ленина указывала на то, что центрее места не бывает! И все остальные районы центром города точно не были. Голутвин тогда тоже не был таким местом притяжения. Старая часть города была действительно центром города. Гулять мы ходили обычно в кремль, в старую часть города, обязательно ходили на «Блюдечко» (сквер у слияния Коломенки и Москвы-реки – ред.), стояли там, папа там очень часто фотографировал.

Как тогда «Блюдечко» выглядело? Были какие-то строения, ларьки?

Нет, оно так же выглядело.

Пустынным?

Ничего не было там, даже скамеек никаких. Все знали, что это «Блюдечко», все туда шли. И дальше мы ходили – смотрели церкви. Но тогда они были все в полуразрушенном виде, какие-то просто в разрушенном виде. Они все были открыты, там никаких служб не проводилось, и мы заходили и любовались на то, что было чуть-чуть видно под слоями пыли, штукатурки поверх росписей. И мечтали о времени, что когда-нибудь это будет восстановлено. А может быть, не будет восстановлено – мы тогда не знали, но хотелось, конечно, красоту увидеть воочию.

То есть это воспринималось уже и тогда как красота, как что-то утраченное, которое хотелось возродить?

Да, скорее так. За других я не скажу, но мы на это смотрели именно так. Мы очень любили ещё заходить в церковь, которая сейчас на территории женского монастыря, а тогда там даже ступеней, которые ввели в этот храм, просто не было.

В Ново-Голутвине монастыре?

Да. Но мы тогда не знали названия этих храмов, их никак не называли, просто говорили, что пойдём вот туда или пойдём к Пятницким воротам, потому что Пятницкие ворота знали все.

А до реки доходили, до моста? Это считалось прогулкой?

Да, до реки тоже доходили, до моста доходили. Там обычно стояли, смотрели: обязательный такой был пункт – дойти до реки. Там был магазин водников, где сейчас «10 зайцев», заходили к водникам, обязательно что-нибудь покупали.

Не припомнишь, что там могли покупать?

Там был продуктовый магазин, что-то такое самое обычное покупали. И очень любили ходить по улочкам Старой Коломны, на посаде, разглядывая всякие дома, останавливались всегда. Это такая традиция, которая осталась с того времени – сейчас мы тоже там ходим, обязательно разглядываем, я обязательно фотографирую эти старые домики. Это очень тёплое воспоминание, напоминание о том, кто мы и откуда мы.

Может быть, назовёшь какие-то любимые улицы или уголочки, перекрёстки? Что особенно было притягательным?

Не знаю, по мне – они все любимые. Потому что там же бесконечно можно останавливаться у домов. Мне просто даже нравятся палисадники, где у деревянных домиков цветёт сирень. А потом я ещё застала такое время, когда вдоль трамвайных путей, до самой улицы Пионерской, было всё застроено частными домами.

На улице Гражданской?

Где трамвайные пути. Сейчас где-то от улицы Комсомольской уже практически не осталось, очень редкие дома. А раньше это всё было по обе стороны застроено домами частными. И домами была застроена улица Ленина – не то место, которое к парку, а та часть, которая после перекрёстка, от Кирова, потом там улица Шиловой идёт, а дальше многоэтажки начинаются – там тоже раньше был большой-большой частный сектор.

Туда тоже ходили гулять? Или ты просто это помнишь?

Нет, я просто это помню. Туда мы не ходили гулять, потому что это было как-то вне наших маршрутов. Но просто в ту сторону мы всегда ходили в сад, в эти коллективные сады – у нас там сад.

 

«Там раньше была свалка, а потом там нарезали сады»

Пешком ходили до сада?

Да, пешком ходили до сада.

А что там выращивали?

Ой… Сад дали ещё дедушке. Эти все сады от Коломзавода давали. Раньше там была свалка. Это улица Ленина, Озёрское шоссе, то, что в Подлипки идёт. А сады начинаются от речки Репинки. Там первое садоводческое товарищество было, потом через дорогу второе, и вот третье. Там раньше была свалка, а потом там нарезали сады по пять соток и выдали.

А не смущало то, что это всё на месте свалки?

Ну, во-первых, свалка в советское время была не та свалка, что в наше время: никакого полиэтилена там не было. Мы часто там и деньги находим, когда начинаешь копать. Монетки, пуговицы – то, что не может перегнить, перепреть. Какие-то металлические штуки непонятного происхождения… И было такое распоряжение, что должно быть обязательное количество яблонь, слив, вишен. Я, когда разбирала семейные архивы, нашла дедушкиной рукой написанное: какие яблони он покупал, черенки, что он сажал, –вот это на одной бумажке он запротоколировал.

А какой год примерно?

Это были 50-е годы, то ли 58-й, то ли какая-то такая дата. Примерно в это время уже был сад. Нашла в семейном архиве фотографию, где все яблони, все эти посадки очень маленькие, буквально до колена, чуть выше колена, и радостный дедушка смотрит на эти яблони свои. О был, конечно, увлечённый садовод, читал труды Мичурина, прививки делал своими руками, выписывал журнал «Наука и жизнь», читал. И в его заметках по поводу обработки деревьев тоже бывают сноски типа: смотри журнал «Наука и жизнь» за такой-то год, за такой-то месяц, и подписана страница, на которой можно прочитать, что делать.

Это уже он, уже будучи на пенсии, так увлёкся садом?

Наверное, да.

А что это за обязательство – обязательно нужно такое-то количество плодовых деревьев?..

Садовые товарищества, когда организовывали, то было для всех распоряжение, что надо сажать столько-то яблонь…

Может быть, не надо, а рекомендуется?

Нет, именно что нужно. И яблонь дедушку посадил тогда очень много.

На пять соток земли очень много яблонь?!

Да, он посадил где-то двенадцать яблонь. И помимо этого ещё сливы и вишни.

А как перерабатывали это?

Во-первых, раздавали всем родственникам, знакомым яблоки, ягоды иногда. Во-вторых, иногда ездили торговать на улицу Зелёную, там рынок был, где поворот трамвая. Он так и назывался – рынок на Зелёной, особого названия у него нет. Мне кажется, у нас в Коломне с названиями очень просто!

Ездил торговать дедушка?

Скорее бабушка. Он сопровождал её скорее. В-третьих, очень много закатывали всего: яблочное варенье варили, гнали яблочный сок, яблоки сушили.

Может, и пастилу ещё делали?

Нет, до пастилы не доходило. Но все элементы переработки яблок дошли и до поколения мамы и папы, и я тоже яблоки сушила, нарезала. Варенье мы уже меньше варили, потому что не особенно любители варенья. Но сок яблочный гнали! Он выходил такой густой, насыщенный, кислый-кислый!

Практически все яблони, большая часть, – они и остались в саду, до сих пор там растут. До сих пор у нас там штрифель есть, антоновские, белый налив, коричная была яблоня, но она упала несколько лет (очень сильный зимой снегопад был).

Вишни каких сортов?

Шубинка, я точно знаю. А остальные сорта – они ещё те, советские. Владимирская есть… Потому что никто новых сортов не заводил. Правда, они сейчас там все разрослись порослью дикий…

Овощи выращивали?

Овощи особо не выращивали, а больше выращивали клубнику. Была всегда поляна занята клубникой, бабушка её всегда обрабатывала. И тоже сорта там были ещё старые, очень долго мы их потом меняли на новые.

На этом участочке был какой-то домик или сарайчик?

Да, домик был такой небольшой. Летний домик, в котором и кровать стояла раньше, с железными набалдашниками и с сеткой, там же стояли инструменты, их было немного, там же стоял стол деревянный, там же стояла скамейка. И когда я, маленькая, приходила в сад с бабушкой, с дедушкой, этот стол доставался, скамейка тоже вытаскивалась, и мы за этим столом ели. Но особо еды такой не сказать, что там было, то, что с собой брали, – всё самое простое: белый хлеб, молоко в термосе, чтобы тёпленькое было. Собственно, больше ничего такого и не было, этим садились и перекусывали. Если начиналась первая клубника, то, конечно, пробовали первую клубнику. И её бабушка всегда делила на всех поровну.

А чем ты, как ребёнок, там могла заняться?

Ой, у меня там было раздолье! Всякие кусты общипывать… Потом, там бак был с водой, я там организовывала какую-то кухню летнюю, что-то готовила в баночках каких-то. Был у меня крокодил Гена, игрушка, кит надувной – я там их купала, возилась с ними. Так что там всегда было весело, было классно!

Там компания тоже была?

Нет, там компании не было, потому что, с одной стороны, все тоже друг друга знали, но, с другой стороны, там было такое семейное общение.

Этот участок как-то огораживался или не было никаких загородок?

Ой, раньше не было даже никаких загородок! Это уже сейчас веяние нового времени, когда все стали заборы из профлиста ставить, когда ты уже не знаешь, кто твои соседи. А раньше всё было открыто, только у крайних участков могла быть какая-то загородка.

Общая, наверное, для всего товарищества.

Да. Либо какая-то сетка, либо даже вообще никакой загородки не было.

 

«В Москве переворот. Ночью шли танки через Коломну»

В 90-е ситуация как-то менялась, связанная с этим участком? Может быть, больше овощей стали выращивать?

В 90-е вообще поменялось много что. Так получилось, что в 91-м году, когда случился путч, мы были с мамой в Волгограде, в Волжском, на даче у родственников. Потом вернулись в город, в Волжский, и не понимали вообще, что происходит, потому что какое-то бурление происходит, все что-то обсуждают, куда-то мечутся, бегают. Включаем телевизор – вроде то же, какие-то программы идут… И получается так, что ночью нам выезжать, и в ночь начинают показывать «Лебединое озеро». Мы сидим, с восторгом смотрим «Лебединое озеро», не в курсе этих новостей. И потом едем дальше, в Волгоград, чтобы сесть на вокзале на поезд наш. Сидим в Волгограде уже на чемоданах – поезда нет и нет, переносят и переносят отправление. В итоге поезд приезжает. А папа нас должен был встречать в Москве на Курском вокзале. Мы встречаемся с папой, а он и говорит: «В Москве переворот. И у нас ночью шли танки через Коломну по Октябрьской Революции». Перемены начались вот так.

Он с каким чувством говорил? С чувством тревоги?

С одной стороны, всё время было как-то непонятно, что происходит. Тревоги мы вроде бы и не ощущали, но это, может быть, я сейчас так помню, в то время, может, и ощущалась какая-то тревога и непонятность. Но в итоге мы из Москвы доехали до Коломны благополучно на электричке. И дальше уже следили за всеми событиями по телевизору и по радио. В 91-м году я ещё и школу окончила, девятый класс, и поступила в музыкальное училище. И это тоже была такая история! Я ходила предыдущий год весь на подготовительные занятия, занималась дирижированием, сольфеджио. И когда я пришла, уже поступив, студентом первого курса, то, конечно, училище было наблюдать интересно: все портреты Ленина, Сталина и всех деятелей, все партийные лозунги и слоганы – всё это было снято быстро. На стенах зияли такие пустые квадраты с отличающейся по цвету краской. В общем, всё это выглядело совсем по-другому, конечно, уже не было такой пропаганды, когда мы учились.  Хотя главными предметами, пока мы учились, первые два года оставались не дирижирование и не фортепиано, а гражданская оборона и физкультура.

Почему? Больше всего часов выделялось на это?

Я считаю, что по инерции это сохранилось. То есть пропаганда ушла всего советского, партийности, всех этих атрибутов, связанных с прошлой жизнью, а ничего нового не пришло. И мы учились по старым программам, а в них очень много было времени отведено на гражданскую оборону и физкультуру. Главный вопрос, который нам задавали, был такой: если случится ядерный взрыв, вы как ляжете? как надо падать на землю?

А тогда это воспринималось как какая-то реальная угроза? Или это было далеко, на всякий случай? Или это ощущалось как что-то близкое и возможное в твоём восприятии?

Как близкое и возможное это не ощущалось. Мы над этим смеялись скорее, это было что-то такое непонятное и действительно невообразимое. Но могли пожурить и сказать, что ты по физкультуре какие-то оценки получаешь, или почему ты пропускаешь уроки гражданской обороны. А они были самыми первыми в субботу! И понятно, что на них не особенно все бежали. Скорее всего, это было влияние этих людей на программу, которая к этому отношения вообще никакого не имела, музыкальную.

Это то, что касается жизни, – такой был перелом. И, конечно, к саду отношение стало другое. Потому что в саду стали выращивать всё просто! Поставили там две теплицы, стали выращивать и огурцы, и перцы, и помидоры, и вообще всё, что росло. И появилась даже какая-то грядка с картошкой.

Здесь же?

Да, здесь же, в этом же саду. Потому что было непонятно вообще, что будет. Потому что менялось всё очень быстро. И в тот же магазин ювелирный напротив дома, когда началась очень бурная волна девальвации, постоянно была очередь. Сначала люди туда от паники побежали покупать.

Как способ сохранить деньги?

Да, способ сохранить деньги, да, вложиться. И как только там был привоз, организовывалась очередь, люди стояли. Всё тогда покупалось впрок, вплоть до трусов. Тогда ещё начались перебои с продуктами, и я помню, что нам даже в училище начали выдавать талоны на питание: при училище была столовая маленькая, их можно было потратить на еду; их выдавали на какую-то определённую сумму, и надо было за месяц эти талоны реализовать. Я помню, была сценка интересная, когда в училище привезли сахар для преподавателей. И вот они как муравьи, передавая это каким-то таким не словесным способом, а как муравьи – усиками, – начали стекаться к этим мешкам сахара и набирать себе оттуда пакеты, кто сколько мог. Сидишь и смотришь: один подошёл, другой подошёл, третий подошёл… Там разбиралось вообще всё, потому что там тушёнку привозили, ещё что-то привозили.

Как это воспринимала тогда ты? Остро или как какое-то течение жизни, ничего особенного в этом нет?

С одной стороны, это воспринималось как нечто новое, что вошло в жизнь, но не понятно, к чему оно ведёт. С другой стороны, это воспринималось уже как часть жизни. Потому что обстоятельства поменялись, и никто над этим особо не рефлексировал, наверное, из людей моего возраста. У нас были свои проблемы: надо было сдавать экзамены, зачёты, надо было учить много наизусть, потому что нагрузка на дирижёрско-хоровом отделении была второй по степени загруженности (первая степень загруженности была у теоретиков и композиторов). И в этой нагрузке особо рефлексировать было некогда.

Над политической жизнью.

Политическую жизнью я больше слушала, потому что у меня было включено радио, и я слушала выступления со Съездов народных депутатов. Как раз это всё только-только появилось: выступал Ельцин, выступал Горбачёв, что там вообще обсуждалось. То есть в курсе политической жизни мы были при этом, но, наверное, это не перевешивало, не было всей жизнью.

Но я помню свои эксперименты в саду. Потому что тогда я начала не только зачитываться книжками про еду, но и что-то пытаться придумывать – некую «кашу из топора». Мы посадили в саду топинамбур. Это было что-то новое, непонятно было, как это есть. Я придумала какие-то рецепты с топинамбуром. Мои родители всё это ели, хвалили и говорили: давай ещё. В общем, у меня такая была рефлексия в готовку! Потому что я помню, что я тогда очень много готовила.

В основном из того, что давал сад?

И из того, что сад давал, и из остального. Просто сад давал какое-то новое разнообразие. А потом ещё в это время было действительно очень много напряжения и страха, связанного с внешней средой, потому что в то время были перестрелки, и говорили, что на этом месте расстреляли какую-то машину…

Это в Коломне?

Да. Криминальная ситуация была очень неспокойная: перестрелки, поджоги – витало в воздухе, что стало небезопасно. В это же время появились карточки продуктовые. Была карточка с фотографией на каждого члена семьи, и к этой карточке выдавалась бумажка, на которой были перечислены продукты, условно говоря, от яиц и молока вплоть до сигарет. Всё это тоже надо было успеть отоварить. А ещё и продукты в магазине были не каждый раз, то есть это ещё надо было подловить в магазине. Те категории, которые не использовались, можно было обменять. Например, папа как-то экономил на сигаретах и покупал вместо сигарет яйца. Какие-то штампики сверху стали: вместо надписи «Сигареты» – «Мука», скажем. В общем, люди вертелись как могли.

Отоваривались в этих же магазинах?

Да, в этих же магазинах, в том же гастрономе, там в том же «Огоньке» – где поймаешь.

 

«У него всегда запчасти виолончелей в ванной сушились»

Мы момент перескочили: как ты выбирала место для дальнейшей учёбы после школы? Ты это выбирала или родители?

Во-первых, я училась в музыкальной школе, причём я училась в детской музыкальной школе с хоровым уклоном «Дружба». Она находилась в здании Дворца культуры тепловозостроителей. Во-вторых, семья была не профессионально музыкальная, но музыкальная: папа учился играть на баяне в музыкальной школе (но, по-моему, не все классы окончил). То есть музыкой со мной в музыкальной школе папа занимался: рассказывал, как лучше выстраивать процесс обучения, гаммы играть, советы давал, насколько мог. А ещё со стороны папиных родственников два дяди были музыкантами профессиональными: один учился на виолончели у Ростроповича, но не сделал профессиональную карьеру, потому что переиграл мизинец – у него получилось воспаление нервов, а это ставило крест на его дальнейшей музыкальной карьере. Но он работал в Министерстве культуры.

Чиновником? Жил в Москве?

Да. В Москве часть родственников жила, часть в Подольске. А дядя Ваня, это муж папиной сестры, тоже раньше занимался на виолончели, а потом реставрировал органы, реставрировал пианино, рояли и сам делал виолончели.

Редкая профессия!

И у него всегда запчасти виолончелей в ванной сушились… или вылёживались. На его виолончелях выдающиеся музыканты играли, занимали призовые места. То есть его виолончели ценились очень сильно. И дошло до того, что дядю Ваню позвали в Рим, в Ватикан, и он там восстанавливал какой-то орган. Он приехал, делился впечатлениями оттуда.

Это в какие годы примерно было?

Это уже было после перестройки, когда начались поездки за границу, когда заграница стала доступной. А до этого он профессионально этим не занимался, работал совершенно по другой специальности, но занимался этим для души. И поскольку я его очень сильно любила, то его влияние на меня тоже было очень сильным, впечатляющим. Он мне привозил всегда книги про дирижёров известных, рассказывал про музыку, ноты привозил. У нас с ним всегда было общение на языке музыки. Но он, конечно, был человек с просто энциклопедическими познаниями. При этом очень красивый. И когда он о чём-то рассказывал, то можно было сидеть и слушать, раскрыв рот, его познания в музыке всегда впечатляли.

Так что кроме музучилища вообще никаких вариантов у меня не было. Я даже в школе не хотела идти в 10–11 класс, потому что мне была уже интересна музыкальная жизнь – она была и насыщенная, и новые впечатления там были. В школе уже было не сильно интересно, не сильно интересны люди вокруг тебя.

А в училище сразу стало интересно? Или был какой-то период адаптации?

В училище сразу было интересно, потому что там масса предметов новых, и расписание с первого курса очень плотное, и дальше нагрузка только возрастала и возрастала. Чуть-чуть выдохнуть можно было только на последнем курсе, уже так перед дипломом. Мне до сих пор снятся сны о том, что я что-то не сдала, какой-то предмет! Хотя я всегда все сдавала.

Тебе хорошо давалась учёба?

Да, мне хорошо давалась учеба, мне это было интересно. И вот такая моя склонность характера затачивалась под это, это было таким естественным продолжением, когда ты про другое ничего и не знаешь, и не думаешь даже, что как-то можно по-другому. Постоянные концерты, выступления, подготовка к этим выступлениям – это как с детства началось, так дальше и шло по нарастающей.

Родители поддерживали?

Да, родители поддерживали. Родители раздобыли фортепиано, когда мы ещё жили в Колычёве. Родители поехали куда-то в Старую Коломну, я тогда даже не знала, куда, они мне только рассказывали, что не смогли в этот раз привезти инструмент, но причину не называли. И только потом я узнала, что в семье, где было моё фортепиано, была маленькая девочка, которая не хотела это фортепиано отдавать, а поскольку оно закрывалось на ключик, она прятала ключик. И мои родители, её родители уговорами пытались узнать, куда она его спрятала…

Что это было за пианино?

Это пианино «Заря». Его всегда настраивал дядя Ваня. Можно же по-разному настроить инструмент – он его всегда настраивал как концертный рояль. Кроме него никого к этому инструменту настраивать не допускали. Он специально приезжал со всеми ключами настроечными, со своим камертоном, и это была история на целый день, когда он начинал настройку инструмента. Как он рассказывал, в этом инструменте (хотя это делала уже советская фабрика «Заря») были колки и другие составляющие, меха, например, которые были ещё до революции произведены.

То есть оно как-то обновлялось, или это заводская такая сборка?

Это именно заводская сборка была с какими-то ещё теми деталями. То есть это очень хороший инструмент был. И дядя придавал ему такое звучание специальное.

А где оно стояло в квартире?

Оно в большой комнате стояло. И я занималась там же, где вся жизнь семьи происходила. Никаких отдельных кабинетов не было.

Когда приходили гости, тебя просили давать концерты?

Я и сама с удовольствием играла! Я и домашние концерты давала, писала, помню, программу себе – что я буду играть. Садилась и играла. Правда, я подхалтуривала и хитрила, как все дети. Помню, что я решила сыграть то, что уже учила, а не новое произведение. А мама сидела-сидела, слушала-слушала и говорит: «Ну, конечно, у меня нет ни музыкального слуха, ни музыкального образования, но я-то знаю, что ты это в прошлом году играла». Так что хитрость не всегда удавалась. Это, конечно, было в школе музыкальной – в училище такое не прокатывало, и хитрить там было не с кем.

 

«Детей крестили в Елоховской церкви, где Пушкина крестили»

Может быть, тебе хочется о чём-то ещё дополнительно рассказать?

Мы ушли в сторону от маминых родственников, а я бы хотела рассказать ещё про папиных родственников. Они были родом из Москвы. В семье папиного дедушки было трое детей. Жили они, видимо, где-то в районе Бауманской, потому что детей крестили в Елоховской церкви. А Елоховская церковь примечательна тем, что там Пушкина крестили. И перед Октябрьской революцией, в 1914 году, они сделали фотографии, семейный портрет такой (тогда в семье было двое детей ещё – дедушка и его старший брат, сестра ещё не родилась тогда). И этих фотографий, как оказалось, было сделано шесть или семь штук. А фотография тогда была вещью дорогой – за цену одной фотографии можно было месяц хлеб есть: 45 буханок хлеба можно было купить.

То есть они были достаточно состоятельными?

Да. И в 1915 году, когда в городе стало голодно из-за войны Первой мировой, они купили дом в селе Городище Луховицкого района и всей семьёй переехали туда. И там уже бабушка моя познакомилась с моим дедушкой. Как бабушка рассказывала, они на Святки гадали: бросали через спину сапожок. И в какую сторону сапожок ложился – с той стороны жених придёт.

Дождалась?

Да, и дождалась! Бабушка в другом селе жила, не в Городищах, не знаю, кто был её отец, какая семья была. Но по тому, о чём родственники разговаривали, вроде бы как зажиточной тоже.

Дедушка из Городища ездил учиться в Коломну, получил вечернее образование.

А на кого учился?

Он общее образование получил.

Они уехали, и прервалось у него школьное образование?

Он маленький был тогда, ещё и в школу-то не ходил. На фотографии, если посмотреть, ему 2-3 года. И получилось, что он выпал вообще из образовательной системы и образование уже во взрослом возрасте получал.

Потом они переехали, им дали комнату на Окском проспекте. Дом этот до сих пор стоит. Уже оттуда, из комнаты, им дали квартиру в новой пятиэтажке на улице Гагарина. Но на Окском проспекте ещё папа мой жил. А во время войны Коломзавод эвакуировали сначала на Урал, и они семьёй все и уехали: бабушка, дедушка и дочка их, тётя Вера моя. Под конец войны их перебросили в Харьков, и там папа родился, уже в 46-м году это было. Потом они уже в Коломну вернулись. Как бабушка рассказывала, они уезжали в войну, взяв вещи, и она обменивала на картошку эти вещи, платья какие-то свои красивые, отрезы ткани. Дедушка работал в кузнечном цеху – и на Коломзаводе, и в эвакуации. Он начинал сначала просто рабочим, по-моему, кузнечного цеха, а заканчивал уже начальником отдела целого, был начальником смены. И в честь юбилея Коломзавода ему подарили книгу юбилейную. Он до пенсии проработал на Коломзаводе.

А бабушка работала кем?

Бабушка не работала, она занималась с детьми. Я нашла благодарственную грамоту из школы – бабушке в честь 8 Марта, за воспитание сына. А у дедушки было несколько грамот от Сталина!

Мы сейчас посмотрим фотографии…

Вот фотография 1914 года, в паспарту: вот дедушка, совсем маленький, это мой прадедушка Андрей Родионов, это прабабушка, это старший брат дедушки Иван. Художественный фотограф Данилов. Я нашла, что он был на площади Мясницкие ворота, он там до Октябрьской революции был. Меня радует надпись, что негативы хранятся. Я думаю: если найти потомков тех Даниловых, хранятся ли фотографии у них?..

Тут у водопада они у какого-то, 38-й год. Дедушка на всех фотографиях такой франт! И я до сих пор ношу его вещи!..

Вот пошли послевоенные дома отдыха… Дедушка свой вес пишет: 66,1 кг – невеликий вес для мужчины…

Это папа, когда пошёл учиться, он попал в гимназию для мальчиков, тогда они ещё не были совместными, это первый класс «Б», 24 школа, апрель 54-го года…

Вот папа тут играет в вокально-инструментальном ансамбле. Он выступал на городских площадках с их вокально-инструментальным ансамблем…

Это у нас заяц жил, Тяпка, мама тут с ним сидит. Он такой – шкодил. Он больше всего любил жареную картошку! Когда раздавался запах жареной картошки, он начинал молотить лапами, стучать в дверь.

А кто его притащил-то?

Мама его притащила из колхоза…

Демонстрация. Вот эти шарики такими колбасками, ещё цветы были, из бумаги нарезанные, такие мохнатые… А это вот мы на майской демонстрации на фоне «пряника», который потом в Колычёво отправили. Он был тогда на площади Советской, где торговый центр сейчас стоит, стоял ближе к краю площади, напротив Дома торговли. А вот там ещё деревянные дома…

Это из детской музыкальной хоровой школы-студии «Дружба», после какого-то концерта. Все в костюмчиках – их нам выдавали, причём выдавали каждый раз какие-то разные. Мне так это нравилось! Этот костюм можно себе взять, постирать, погладить, потом надеть…

Это та самая Анина дача. Кстати говоря, это раритетное фото, потому что фотографий этого места практически не осталось. И от неё тоже ничего не осталось…

Это письмо прабабушки. Она писала с ятями, с буквами «i» – она родилась в 19 веке, а в 20-м грамоте выучилась. Но мы читали – понятно, просто какие-то слова не всегда понятны. Это она дедушке пишет…

А, это дедушка стихи писал! Тут много есть таких листочков со стихами. Это вот стихотворение про землю…

«На пригорке рядом с детским садиком летом ночью спали. Очень дружные были»

Рассказчик: Наталья Александровна Зеленкова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 2 февраля 2024 года.

 

Когда и где вы родились?

Родилась я 18 января 1939 года в Коломне, в роддоме, который находился на улице Комсомольской, теперь там наркологический центр. Потом меня принесли в дом, который находился напротив храма Михаила Архангела. Там на углу стоял дом каменный, в этом доме жили несколько семей, там жила моя бабушка, и туда меня привезли. Через полгода дали комнату в коммунальной квартире на Пионерской, она называлась раньше Конной площадью. В коммунальной квартире жили три соседки.

Сколько вам было лет, когда вы переехали?

Мне было несколько месяцев.

В каком составе переехали?

Мама с папой и я – трое. Дали комнату. Мама была так счастлива! Она свой узел (вещей-то не было много) в комнату принесла, бросила в один конец, говорит: «Я могу сюда его бросить, могу сюда бросить! Мне никто ничего не скажет!» Была просто счастлива! Там они жили до войны.

Они как бы отделились от старших, от своих родителей? С кем вы тогда жили, кроме бабушки?

Там была очень большая семья! У бабушки было 13 детей. Там уже были не все, конечно, но была очень большая семья.

 

Блины из щей

Расскажите, что помните о бабушке. Как они оказались в Коломне? Давно ли жила семья здесь?

Я не знаю. Они вообще из Рязанской области, как они оказались… С бабушкой я ведь мало общалась, я была маленькая тогда, редко виделись. Была такая хлебосольная бабушка. Всегда приходили к ним – она ставила чайник, пекла блины. Интересно, что блины она пекла из всего, что было из всего, что было, она могла туда и щи положить, остатки еды какой-то мешала – и были очень вкусные блины!

Она добавляла в тесто?

Да.

Они получались довольно сытными?

Да.

Какие ещё о бабушке воспоминания остались?

Больше я ничего не помню, потому что маленькая была. Очень рано ушла бабушка.

Мы переехали мы в квартиру. Это дом на Пионерской, старый дом, балкончик.

Кому дали эту квартиру?

Папе дали. Он работал на Текстильмаше, а дома эти были Текстильмаша, он на этом заводе работал.

Кем работал папа?

Он работал… что-то по ПВО (противовоздушная оборона), курсы потом проходил. Я не знаю, кем он работал, в составе администрации был, наверное. Потом он был на курсах ПВО перед войной, потом его забрали на фронт, и он пропал без вести.

Как папу звали?

Александр Матвеевич Расщепляев. Он даже есть в «Книге памяти» в музее. В 1941 году его забрали, а в 1942 году он погиб. Я в 1939 году родилась, а в 1940-м, в декабре, родилась сестрёнка Валя. Началась война, и мама уехала в Егорьевск, там жила её мама, бабушка моя вторая. Их отправили в эвакуацию. Там тоже была большая семья. Поехали мама с двумя детьми, бабушка. Дедушка остался там, он в техникуме был завхозом, и от техникума была эвакуация, эвакуировали детей, всех родственников. Человек пять-шесть поехали в Казахстан. Очень ехали долго, месяц ехали, тяжело очень.

Что помните об этой поездке?

Ничего. Мама рассказывала, что приехали в Казахстан.

С вами, с сестрой?

Да. Тогузак называлась станция. Поселили их в дома, в которых жили польские переселенцы репрессированные. Этих поляков увезли, и перед тем, как уехать, они разгромили все дома, дома эти были непригодные для жизни. Мама рассказывала, что комната была холодная, двери не было, двери одеялом завешивали. Было очень тяжело, они ходили в степь за сушняком, чтобы растопить печки. Там были недолго, месяц они были эвакуации, потом их вернули обратно.

Обратно куда?

В Коломну. Это был 1942 год. Она приехала домой, а комнату заняли. Но потом комнату освободили, она осталась двумя детьми. Она начала работать в детском саду.

 

«Ты похлопай в ладошки – мышка убежит»

Давайте немножко о маме расскажем. Как её звали?

Мама Ирина Антоновна Тарасова.

Она какое образование получила?

Она была по образованию учитель истории. Но она работала мало учителем, во время войны, когда она из эвакуации приехала, она стирала бельё военным. Работала за мыло, солдаты давали мыло, а она это мыло меняла на рынке на омлет, чтобы нас кормить как-то. Тяжело было очень. Она работала в детском саду. В это время сестра очень сильно болела. У неё был рахит, диатез, диспепсия, в общем, она погибала. Её забрали в Егорьевск, чтобы умирала не у мамы. Я осталась с мамой, ходила в детский садик, болела очень.

Какой детский садик?

В нашем доме был детский сад. Она там работала, и я там была. Я очень часто болела тоже, у меня был конъюнктивит. Оставляли меня одну дома, я очень боялась мышей, и мама говорила: «Ты не бойся, ты похлопай в ладошки – мышка убежит». Так я и делала.

Когда вы оставались дома одна?

Когда я болела, а мама работала, нельзя было взять больничный.

Мама работала в детском саду там же, где вы были, на Пионерской?

Да.

Какие от этих военных лет ещё воспоминания?

Я помню, что я прятала корки хлеба, кусочки хлеба под подушку, чтобы утром погрызть. Больше я ничего не помню из детства раннего. Мне кажется, что помню бомбоубежища, но мама говорила, что не я могла помнить, потому что это было давно. Я помню День Победы. Это я помню очень хорошо, потому что был очень солнечный день, я стояла на подоконнике, мы смотрели в окно, и я говорила маме: «Скоро папа приедет, папа наш вернётся!» Потому что от папы не было известий никаких, извещение пришло уже позже, в 1946 году. У мамы появился мужчина, который помогал очень с детьми, из Ленинграда он был эвакуирован на завод. Потом они поженились, у меня родился ещё братик.

Но в то время я ждала своего папу. Ждала очень долго, когда уже училась в школе, в медучилище. Когда в медучилище я ходила, военные шли из артучилища, и я всегда думала: может быть, я папу встречу. Всегда его ждала. Потому что он всегда, когда писал письма (письма сохранились), писал: «Я обязательно приеду, привезу куколку дочке Наташе», – он очень меня любил. Такие вот воспоминания…

 

«Соседка даже нас опекала»

Окна у вас выходили во двор дома или на улицу?

Во двор.

Вспомните, как вы там жили, как с соседями складывались отношения?

Соседи у нас были очень хорошие. Семья была, тоже две девочки, так что у нас в квартире было четыре ребёнка. Мы дружно очень жили. Соседка даже нас опекала, вместе со своими детьми нас возила в Москву, там у неё родственники были, в Комлево. Очень хорошо жили. Вторая соседка была женщина одинокая, она быстро съехала, и нам дали ещё одну комнату, у нас было две комнаты уже.

У нас двор был очень большой и зелёный. Мы во дворе играли всегда, детей было много во дворе, играли в прятки. Рядом три дома было – 8, 9 и был детский сад, двухэтажное или трёхэтажного здание, оно было недостроенное, мы любили там играть. Сейчас там детский садик очень хороший.

На Пионерской, «Белочка», во дворе вашего дома? Почему он был недостроенный?

Не знаю, почему он был недостроенный. Мы ходили в детский сад, который был в нашем же доме, пятый-шестой подъезд, был детский садик на втором этаже. Рядом, через дорогу, был другой детский сад, он был не достроен просто.

Во дворе мы очень дружно с ребятами играли в прятки и в лапту, и в горелке, во что только ни играли! Пригорок у нас был рядом с детским садиком зелёный – мы даже летом там спали: выходили со своими тряпками, с матрасами и там даже ночью спали. Очень дружные все были!

Зимой катались на коньках, привязывали на валенки коньки, приматывали и катались. Помню, у нас по дороге, по улице, ездил очень часто старьёвщик на лошади, на санях, и кричал: «Тряпьё принимаем!» Мы бежали, собирали бутылки, тряпки заранее и меняли на свистульки, на такой мячик на верёвочке – его трясёшь, он прыгает, «уйди-уйди» – и жмых. Жмых – это отходы от семечек, из семечек выжимали масло, и они такими тюбиками у него, одна кожура вместе с соком. Говорили: «Дяденька, дай жмычку немножко!»

Вы жили в коммунальной квартире на сколько семей?

Сначала три семьи, потом две семьи. Нас четверо и там четверо.

И у вас ещё маленький мальчик появился в этой же квартире? Вас стало пятеро?

Да.

Может описать обстановку вашей комнаты, из чего состояла, какая мебель?

В комнате, где детская была, стояла двуспальная кровать с бомбушками такими, широкая, по одной стенке, по другой стенке диванчик стоял. Стол был письменный, ну, такой не особенно письменный… Всё, больше ничего не было в этой комнате. Комната была смежная: в комнате был стенной шкаф, его разломали и сделали проход во вторую комнату. В той комнате стоял диван (кстати, диванчик, на котором мы сидим – вот такой диванчик был), буфет стоял, гардероб был и стол, больше там ничего особенного не было, кровати там не было.

В этой комнате и в вашей детской было по окну?

Да. В большой комнате был балкон, на балконе тоже мы спали летом, закрывали его половиками, огораживали, там у нас была постель, летом любили спать на балконе.

Как приём пищи был организован, где вы ели?

На общей кухне готовили, кушали за столом. Сосед очень хорошо готовил, и я училась у него готовить: «Дядя Серёжа, сколько положить соли? А это как?..»

Что же вы готовили, маленькая девочка?

Суп варила, картошку варила. Я уже когда училась, на обед приходили родители, они работали на Текстильмаше, и мама тоже, она начала работать в лаборатории (технологическая лаборатория была). По гудку всё было: гудок был на работу, гудок на обед, гудок с обеда. Гудит – я в окошко смотрю: мама идёт, они ходили на обед домой. Я скорей разгребаю всё, накормлю её, она покушает – и ложится отдыхать, полчасика отдохнёт – и опять на работу, вот так они работали. Чего могла, готовила, в основном мама, конечно, готовила.

Гудок даже был слышен в окнах вашего дома?

Конечно. Гудок был слышен с Коломзавода и наш гудок.

К какому часу мама ходила на работу?

К восьми, наверно, ходила, в пять она кончала. Обед был с часа до двух. Летом с обеда, вечером мы часто ходили на речку купаться.

Куда именно?

На Москву-реку. Купались или около моста (переходишь мост – и справа был небольшой пляжик), или на основном пляже, который налево, там был хороший песчаный пляж, туда мы ходили купаться летом. Ещё мы ходили гулять. Вечером папа с мамой ходили, нас брали, в сквер гулять (не Зайцева, его потом построили, а который большой, который ближе).

За памятником Ленину сквер?

Да. Они садились на скамеечку, а мы бегали, в кустах прятались, играли там. Любили гулять.

В это время там ещё постоянно были люди, гуляли?

Очень много гуляли, сидели на скамеечках. В этот сквер любили ходить.

Это в основном семейные люди?

Семейные.

Общались?

Да.

До которого часа, гуляли?

Как стемнеет.

Освещения в сквере не было?

Не было.

 

«Можно было попробовать – в крышечку наливали молочка»

В какую баню вы ходили?

Мы ходили в центральную баню каждую неделю.

На Уманской?

Да. Со своим тазом ходили, со своим бельём. Приходилось очередь стоять – всегда была очередь. Очередь подойдёт, заходили, там был предбанник и скамейки (не знаю, с номерами были или нет), раздевались и шли в банную, там брали тазы свободные: кто помылся, тазы оставляли, шайки такие. Такие лавки были большие – здесь люди стояли с тазами и мылись. Вода горячая, холодная была сбоку, краны стояли, и с подносом ставишь таз, открываешь краны, наливаешь воду. Были душевые, не кабины, а просто души были.

Вам нравилось ходить в баню как ребёнку?

Конечно, нравилось!

Ходили всей семьёй?

Да. Иногда соседка брала нас в душевую – там душевые кабины тоже были отдельные. Но это раза два было, в основном мы ходили в баню.

В какие дни ходили, в выходные?

Да. В субботу, выходные бани.

С какими местами в городе ещё связаны ваши воспоминания? Там, где сейчас музейная фабрика пастилы или с кремлём, может быть? Ходили вы или это достаточно далеко от вас?

В кремле, в башне Грановитой, была керосиновая лавка, но туда мало ходили, за керосином мы ходили больше туда, где сейчас «Калачная», потому что готовили на примусе и керогазе. С бидончиком ходили и приносили керосин. Однажды мама зажигала керосинку, и вспыхнул пожар дома. Мама тогда сильно обгорела… то ли она пролила, то ли как… такое было несчастье, она пострадала. Мы тогда были на Аниной даче, нас туда увозили каждое лето, и мне сказали: «Твоя мама умерла». Дети передали. Я очень переживала, а потом сказали, что ничего, нормально.

Ходили на рынок: где сейчас авторынок, там был рынок продовольственный, туда я ходила за молоком с бидончиком. Были прилавки большие, стояли женщины с бидонами большими с молоком. Можно было попробовать молоко, в крышечку наливали молочка. Я пробовала, выбирала, чтобы молоко было повкуснее. Не знаю, чего я понимала, но я выбирала!

С какого возраста?

В школе я уже училась, в шестом-седьмом классе. Ещё ходили стирать иногда на речку, плот был около моста, там стирали большие вещи. А так стирали дома на доске, кипятили в баке на кухне, закладывали туда: мыло тёрли на тёрке, потом сода – всё это кипятилось, стиралось, полоскалось, крахмалилось обязательно, синилось. Такая была процедура. Большие вещи тяжело было очень полоскать в ванной.

Ванна была?

Холодная, там полоскали пододеяльники, очень трудно было, я маленькая всё-таки была.

Была какая-то очередь на ванную?

Нет, мы вдвоём, договаривались. У нас никаких проблем не было в общении, никаких не было скандалов никогда, очень дружно жили.

Ванная, туалетная комната и кухня на сколько семей были?

На квартиру.

У остальных квартир свои были кухни и ванные?

В этой квартире было всё. Сейчас эту квартиру занимает моя сноха, жена брата. Там трёхкомнатная квартира хорошая, она сейчас там живёт с внуками. Тогда это было общее. По очереди стирали, договаривались. Убирали квартиру тоже по очереди, по неделям – общего пользования: туалет, ванную, коридор, кухню. Всё это чистилось, всё в чистоте содержалось.

 

Портфель печенья и чибрики

В какую школу вы ходили?

В школу я начала ходить в седьмую, где сейчас медучилище, на улице Пушкина. Там я училась семь классов, с 1946 года, она семилетка была, небольшая, одноэтажная или двухэтажная, не помню, но такая уютная. Маленькие классы, зал был актовый со сценой. Я помню, в этом актовом зале, когда умер Сталин, нас собрали, всё сообщили, и мы все плакали. Дети все плакали, потому что думали: «Как же будем дальше жить? Что же будет дальше?» Такое было время.

В школу ходили – мама давала с собой покушать на перекус чёрный хлеб, посыпанный сахаром, складывала так, сахар потом таял, на переменках мы кушали. На праздники нам давали печенье. Я помню, что в портфель насыпали нам печенье – полкило или килограмм! В школе давали, как подарки, может быть, к Новому году.

В какие магазины ходили здесь поблизости?

Магазина у нас было два: «Конный внизу», там сейчас как раз магазинчик есть – на углу Пионерской и Красногвардейской, в подвале; и «Конный наверху», на Октябрьской. И мы ходили в «Конный внизу». Когда туда ходили за хлебом, была очередь, нам писали номерочки чернильным карандашом на руке. И время от времени проверяли: если кого не было по этим номерам, тех вычёркивали. По этим номеркам нам давали хлеб. Не помню, сколько, буханку, наверное, потому что у нас семья. Помню, когда домой шла, эти кусочки, краешки хлеба, немножечко откусывала!

Потом, когда были постарше, годы в 1950-е, в основном ходили в «Три поросёнка» и в гастроном. «Урожайная» была, где «Часы» сейчас, на Октябрьской, хлебный магазин, по левой стороне, у Морозовых.

Про «Трёх поросят» что помните, как витрина выглядела?

Не помню.

Что внутри, что брали в этом магазине?

Не помню, что там брали. Я знаю, что ходили туда. В основном ходили мы на Конную – рядом было, там всё можно было купить.

Вы испытывали какой-то дефицит, в семье было такое: что-то только по праздникам?

Да.

Это какие годы?

Наверное, 1946, 1947 годы. Трудно было с едой, вообще с питанием. Я только помню, что у нас всегда было на обед молоко (оно было, видимо, доступно) с хлебом – в молоко крошили хлеб. Помню, что всегда папа ругался, чтобы мы ели с хлебом, первое, наверное, чтобы наедаться, посытнее. Помню, конфеты были у нас, подушечки, типа как крыжовник. Мама выдавала нам по четыре конфетки. Я две съем и две спрячу, потом наберу немного, выставляю их – угощаю всех. Особенно я не помню дефицит.

Во время войны у нас стояла посреди комнаты буржуйка железная, трубы шли дугой и выходили в форточку. Трубы соединялись, между ними висели консервные банки, чтобы капало – сажа или что-то такое. На этой печурке, помню, жарили лепёшки из чибриков. Чибрики – это прошлогодняя картошка, которая оставалась, она промёрзла, чёрная такая была, её мама собирала, молола и из неё пекла лепёшки. Они были такие невкусные, противные! Во время войны это было.

Буржуйку ставили, потому что холодно? Центрального отопления не было?

Да. Она обогревала. Чёрная такая стояла, на ножках.

Когда буржуйка была разобрана?

После войны, потому что уже была не нужна. Не знаю, когда она исчезла. Что она была, я помню.

 

«Каждому хотелось за него подержаться, хоть за штанину»

Вы ходили в школу с какими чувствами? Какие впечатления у вас остались от школаы?

Школа мне нравилась, в школе было хорошо. У нас была очень хорошая до четвёртого класса учительница – Мария Алексеевна Симакова. Она была очень хороший учитель, нас любила, хорошо к нам относились! И потом были хорошие учителя у нас. Школа хорошие впечатления оставила.

Когда я училась в школе, мы познакомились с Андреем Павловичем Радищевым. Со второго класса он к нам пришёл, мы записались в хор, и я ходила в хор до 9-10 класса, мы занимались в Доме пионеров. Андрей Павлович был необыкновенный человек! Он пришёл после войны, у него было ранение в лицо, немного перекошенный рот, он очень любил детей. Но мы его любили безумно, обожали! Гурьбой обычно ходили, каждому хотелось за него подержаться, хоть за штанину, хоть пальто, потому что за руку всех нас он не мог взять. Он учил нас не только пению, он очень много рассказывал о композиторах, о музыке. Ездили мы на смотры в Москву очень часто, он возил нас в театры, музеи. Он очень много с нами занимался! Ездили мы на поезде, поезд тогда такой ходил – вагоны были с полками, не купе, а сидения и полки. Тёмные такие чёрные вагоны. На этом поезде мы ездили в Москву – долго, три часа поезд шёл.

Выступали в городе часто, по радио: «Выступает хор Дома пионеров, руководитель Андрей Павлович Радищев». На избирательных участках выступали, когда были выборы. Репертуар был очень разнообразный: конечно, патриотические песни пели, о партии, о Родине, народные песни, много было из опер «Аскольдова могила», «Руслан и Людмила», «Евгений Онегин» (хор девушек). У нас было трёхголосое пение, так что очень хороший был хор. Андрей Павлович много занимался литературным творчеством, но я не ходила в эти кружки. Одно время желающим он предложил заниматься музыкой, я записалась на фортепиано, начала ходить, купили мне сольфеджио. Инструмента не было, он был у мамы в садике, я начала туда ходить. Но потом это дело прекратили, и я не смогла дальше заниматься, но хотелось очень. Это была 7-я школа.

В восьмом классе нас перевели в 26-ю школу, где сейчас МФЦ. Это была совсем другая школа, как гимназия. Были очень строгие порядки! Надо было обязательно, чтобы в косах коричневые бантики, белый воротничок, белые манжеты, чулки обязательно. На перемены выходили все чинно, парами. Если мы сидим, учителя проходят, то обязательно вставали. Были очень строгие правила, но школа была хорошая. Это был восьмой класс, женская школа. В девятом классе нас объединили с мальчиками и перевели в 10-ю школу. 10-я школа только отстроилась (где сейчас детская спортивная школа), стояла на пустыре, надо было идти по тропинке. Помню, зимой мороз, метели – и туда мы ходили.

До восьмого класса вы учились раздельно?

Конечно, одни девочки. Когда нас перевели в мужскую школу, мы страшно волновались, как нас мальчики примут, как будет обстановка. Но на удивление, нас приняли очень хорошо. Мальчики нас как-то очень по-доброму восприняли, и мы их тоже. Проучились там 9 и 10 классы. Школа тоже была хорошая, конфликтов никаких не было.

Про учителей старших классов что-то помните?

По литературе была очень хорошая учительница, Головкина. По химии был странный такой учитель, я химию плохо знала, учитель старый был, не очень увлёк, хотя я была старательная ученица, не отличница, но хорошистка.

К Андрею Павловичу до какого возраста ходили?

До 9 класса.

Почему не стали дальше?

Он стал меньше внимания уделять хору, больше литературе, они изучали творчество писателей, ездили в путешествия. Я уже бросила, не стала.

 

«Зелень обязательно была на майские!»

Как праздники городские проходили, участвовали ли вы в них?

Я праздники не помню, как проходили. Есть фотография – на городском фестивале, написано: «Второй городской фестиваль, 1956 год». В Коломне, мы идём по улице, какой-то фестиваль, мы участвовали, медучилище.

А 9 Мая, 1 Мая, демонстрации?

Обязательно ходили на демонстрации! На майские демонстрации – ставили веточки тополиные в апреле, чтобы они распускали листочки, и с этими веточками мы ходили. Конечно, флажки, транспаранты… но зелень обязательно была на майские! На октябрьскую демонстрацию ходили. Всегда впереди всей демонстрации шёл участник революции, морской офицер. Он уже старенький был, начинал демонстрацию. Где памятник Ленину, там были трибуны, там стояло всё наше городское руководство. Туда ходили, кричали «ура!», флажками махали. Разворачивалась демонстрация, обратно я шла уже своим ходом.

Вы посещали в составе семьи?

Нет. В составе школы, медучилища. Позже, может, в составе семьи, но всегда ходили.

После официальной части вы куда шли?

Домой, отмечали. Что-то мама готовила – салат какой-нибудь, пироги всегда пекла. Что-то выпивали они, наверное.

Собирались взрослые, у детей был свой праздник?

Да.

Чем отметилось окончание школы?

Выпускной был. Обычно никуда мы не ходили,была торжественная часть, банкета не было, ничего запоминающегося не было. И дома, мне кажется, особо не отмечали.

Ближе к окончанию школы стали задумываться, куда пойти дальше?

Да. Я хотела пойти в медицину, но поступать в институт я побоялась и поступила в медучилище, окончила его.

Это было ваше решение?

Моё.

Как мама и папа?

Они одобрили. А я мечтала.

Откуда это желание?

Не знаю. Мне не хотелось быть педагогом, мне хотелось быть именно врачом.

Был конкурс?

Был конкурс, но я хорошо сдала, попала в группу на фельдшерское отделение.

 

«От страха мы пели песни всю дорогу!»

В конце первого курса, это был 1957 год, у нас в техникуме объявили призыв комсомольцев на освоение целинных земель. Много появилось желающих, но родители отпустили только 13 человек, и меня в том числе. Мы поехали осваивать целинные земли.

Вне учёбы, летом?

Да. Это было в июне. Мы там пробыли до октября.

Что двигало вами?

Патриотическое чувство! Мы были такие, наверное, патриоты! Помочь осваивать целинные земли, в Казахстан! 13 девочек отобрали, дали талоны на питание, с продуктами же было плохо. По этим талонам нам выдали по кругу колбасы, пачку сахара, батон. Собрали мы чемодан. Велели нам взять с собой телогрейки, одежду. Собрали нас у медучилища. Директором медучилища был Пётр Артемьевич Сарафьян, он нас провожал, подарил нам всем косметические наборы: одеколон, зубной порошок и мыло. Посадили нас в грузовик открытый, повезли в Москву. Привезли на Рижский вокзал, посадили в вагоны, их называли «телятники»: сплошной вагон и нары сделаны. Неделю мы ехали, кормили нас в солдатских столовых.

Привезли нас в Казахстан ночью, мы без сопровождения были, нас там встречали, тоже посадили в грузовик и повезли. Куда нас везут? Кто нас везёт? Мужчина водитель; нам было страшно, и от страха мы пели песни всю дорогу! Привезли нас в посёлок, поселили в два вагончика деревянных на окраине посёлка. На другой день повели на работу. В первый день нас заставили чистить ток – место, куда будут ссыпать зерно в поле, оно было заросшее травой. Надо было его лопатами чистить, в первый день мы все заработали водяные мозоли – девочки все городские! Потом мы приспособились. Пока не было урожая, занимались током, обмазывали сараи глиной – лошадь месила глину, а мы потом обмазывали. Потом нас поставили убирать кукурузу; трактор кукурузу срезал, а мы в кузове грузовика её разравнивали, потом возили в силосные ямы. Когда зерно поспело, мы работали на зерне. Зерно привозили на веятельных машинах, зерно ссыпалось в такой бункер, веялось, а мы регулировали, на веялке я работала.

Потом туда приехали ещё из Ульяновска, из Горьковского университета группа, работали с нами, приехали из машиностроительного техникума мальчики, но они были по соседству, они в гости к нам приходили. Так мы работали до октября – уже заморозки начались, вода в вёдрах замерзала. Потом нас обратно везли в хороших вагонах купейных, с комфортом, быстро доехали.

Там я заработала медаль за освоение целинных и зальных земель. Работала очень хорошо.

Какая там была атмосфера?

Хорошо было.

Как воспринимали, как приключение в жизни?

Сначала как долг: мы работали, выполняли долг, очень старались, все очень хорошо работали. Дружный был коллектив у нас, всё хорошо.

Вы держались своей компании?

Да. У нас были свои объёмы работы, каждый работал на своём участке. А так, конечно, общались.

Завязывались дружбы?

Нет, никаких отношений особенных не было, романтики не было, не завязались отношения.

Некогда было, с утра до вечера?

Да. Уставали, наверное. Не было развлечений никаких у нас.

Выходные были?

Были, наверное. Никуда мы оттуда не выходили, некуда было выйти.

По дому скучали?

Конечно. Писали письма.

Домашние городские все были?

Все городские девочки были. Тяжело было.

Как был устроен быт ваш? Вы жили в теплушках?

В вагончиках мы жили. Нас кормили, едой мы не занимались.

Вы не голодали?

Нет. Условия были нормальные для жизни. Развлекались, как могли: на лошадях катались верхом…

Чтение, музыка – этому было место, время?

Не было ничего такого.

 

«Работала в Ногинске, вечером ездила в Москву учиться»

В октябре вы возвращаетесь в Коломну...

Да. Тут уже учёба идёт вовсю. Девочки нам писали конспекты, чтобы мы не отстали. Я шла на «отлично» первый курс, а второй курс я немножко съехала: много пропустили, догонять было сложно. Ничего, окончила медучилище.

Какая память о преподавателях осталась?

Была хорошая учительница по акушерству и гинекологии, очень много дала нам советов женских, жизненных, не помню, как зовут её. Так всё обычно было: работа, учёба, практика в больнице, потом практика под Луховицами – там жили, вели самостоятельные приёмы. По окончании меня направили в Ногинск, я там работала.

По распределению?

Да.

Была возможность выбрать?

Нет. В этот выпуск нас в Подмосковье выпускали. Распределение на пять лет.

Как там складывалась жизнь?

В Ногинске по профилю не было мест, временно нас направили в детские ясли. Жили на частной квартире под Ногинском, до работы шла около часа пешком, автобусы там не ходили. В яслях была смена с 6 утра, у меня была грудная группа – круглосуточно дети оставались, с трёхмесячного возраста до года двух месяцев в моей группе были дети. Работали по сменам. Потом нам дали комнату в Ногинске, она была на три человека, три девочки жили. Пять лет проработала.

Чтобы поступать в институт, надо было проработать три года. Мы с подружкой проработали и поехали поступать в институт. В этом году я не поступила, не прошла по конкурсу, подруга поступила. Поступала в Первый мед. На второй год я готовилась, занималась – поступила на вечернее: там два года на вечернем, потом переводят на дневной. Два года я работала в Ногинске, вечером ездила в Москву учиться. Потом дали общежитие в Москве, я перевелась, рассчиталась в Ногинске, жила в Москве и училась. Перевели нас на дневное отделение, я работала, пока училась.

Вы поступали на первый курс?

Да.

Несмотря на то, что у вас было среднее образование?

Да. И училась шесть лет. Работала я всё время, в медсанчасти, в поликлинике медсестрой, на шестом курсе я работала уже врачом в поликлинике.

Как же вы совмещали дневное обучение?..

Приём на дому, домашние вызовы выполняла. Как-то приспосабливались.

Как связь с семьёй держали в это время, ездили в Коломну?

Обязательно. Я привозила продукты из Москвы, здесь же было плохо с продуктами, я нагружала целую сумку в Москве и привозила.

Это какие годы?

Это с 1965 года, когда я поступила в институт.

Что вы привозили?

Колбасу, мясо. Ездила не каждый выходной, но приезжала часто.

Кто вас тут встречал?

Жила на Пионерской, здесь не очень далеко дойти. Жили мама, папа, сестра, брат – все жили тут.

Как у них здесь складывалась жизнь без вас?

Нормально было. Сестра работала уже, брату было 12 лет, младший был, учился в школе, брат от второго брака родился. Они жили нормально.

Вы за них сильно не беспокоились?

Нет.

Они вас навещали в Москве?

Нет, никогда не навещали, я жила в общежитии.

В общежитии с кем вы жили?

Комната на три человека. Одна была однокурсница моя и девочка ещё с младшего курса, с дневного отделения. На третьем-четвёртом курсе в общежитии в Измайлове жили, потом перевели нас на Пироговку в общежитие, там старшие курсы были. Тоже на три человека была комната.

В общежитии как жизнь проходила?

Занята была учёбой, работой. Были вечера танцевальные, была встреча с Окуджавой у нас в общежитии, он приезжал туда. На дискотеки ходили, они проходили в общежитии по выходным. В театры, музеи обязательно ходили, в консерваторию, на спектакли, по возможности ходили, но мало было времени: я всё время работала, пока училась. На времяпровождение свободное было мало времени. И потом, я домой ездила.

На каком отделении вы учились?

Лечебное.

Вам нужно было специализацию выбрать на последних курсах? Что вы выбрали?

Терапию. Специализацию на шестом курсе я уже проходила в Коломне, я уже была замужем, ждала ребёнка. Интернатура на шестом курсе называлась.

 

«Я любила свою работу, работала с удовольствием всегда»

С супругом где вы познакомились?

Дома, в Коломне. Подруга пригласила Новый год встречать. Он жил на квартире у них, работал на Коломзаводе. Потом он меня провожал до дома. С тех пор привязалсятак ко мне, что целый год за мной ухаживал. Я редко приезжала, он постоянно приходил к моей маме, навещал её, а меня всегда встречал с цветами. Он из села Степанщино, у него там свой дом с мамой, сад большой. Целый год он за мной ухаживал. Потом мы поженились.

Когда я кончала институт, была в интернатуре, ждала первого ребёнка. Мне уже было 30 лет, уже была старая по тем временам. Сейчас это не считается, а тогда это было «о-о-о!» Всё занята была, шла к своей цели.

До конца сохранялось желание, вы чувствовали, что это ваше предназначение?

Да. Я знала, что должна.

Тяжело было учиться в институте?

Интересно. Тяжело, конечно, потому что сложные были предметы, насыщенные занятия. Но было интересно, я с удовольствием училась.

По окончании института вы возвращаетесь в Коломну. Здесь вас определили в какую поликлинику?

В городскую, в ЦРБ, я участковым терапевтом работала.

У вас в жизни никогда не возникало сомнения по поводу выбора профессии?

Нет. Я любила свою работу, работала с удовольствием всегда.

Жили вы где?

Сначала жили у мамы на Пионерской, у мамы было две комнаты на этой квартире, потом женился брат, я сразу встала на очередь. Брат женился – ему отдали комнату, мы переселились к маме в комнату, поставили гардероб посреди комнаты, нам отгородили угол, детскую кроватку поставили рядом. Антоша был сын первый.

Не было возможности жить отдельно. Мы ждали квартиру, стояли на очереди. Вскоре нам дали квартиру. Считали, что мы жили на частной, потому что муж был прописан на частной, и мы прописались туда.

Долго ждали квартиру?

Нет, около года. Антону уже был год, мы переехали в двухкомнатную квартиру. Мы были счастливы. Находилась она около пединститута, на Карла Либкнехта – вот эти двухэтажные дома. Потом нам дали квартиру в Колычёве, трёхкомнатную, хорошую.

Как вам район у пединститута, нравился? Как-то по-другому всё там было, нежели в старой Коломне?

Мы жили отдельно, радовались, что у нас своя квартира, можем самостоятельно всё делать. На работу, правда, я ходила пешком через парк Мира, это было недалеко. Было очень хорошо, мы были довольны!

Как свободное время проводили?

Когда маленькие дети были, мы ездили к свекрови, она в Степанщине жила. У мальчика там началась астма, было сырое помещение, и мы стали реже туда ездить. Когда немножко подросли, мы часто зимой на лыжах ходили, маленькая девочка была (дочка на два годика младше) – она на саночках. Ходили в основном через Оку и туда, в те леса.

Из Коломны?

Да. На лыжах ходили, гуляли часто.

Летом ездили в санатории, лагеря, профилактории?

Раза два мы были с приятелями на Оке, в палатках жили неделю, рыбу ловили. В санаторий ездили с мальчиком, у него астма началась, раза три ездили в Анапу в санаторий. Один раз мы были в доме отдыха на Украине.

Летом старались куда-то отправиться, чтобы было разнообразие. А так – к свекрови в деревню, там сад большой, деревенский дом, яблок, фруктов было много. Ездили туда, пока можно было. На несколько дней можно было с мальчиком приехать: дом деревянный, обшитый плитами – наверное, был неподходящий климат, начинались приступы астмы. Но всё-таки иногда приезжали, навещали свекровь, что-то делали. Муж постоянно ездил, там был огород, помогал матери, мы пореже.

Заготовки какие-то делали?

Всегда делали. Овощи, фрукты, смородину.

Где хранили их?

Сарая не было, но в кладовке всё стояло хорошо, сохранялось.

Как праздники отмечали, дни рождений?

Всегда отмечали дни рождений, праздники. Готовили что-то. Я часто пекла дрожжевые пироги, плюшки, ватрушки, большой пирог обязательно сладкий. Готовили салаты, что-то вкусное, мясное. Старались праздники отмечать всегда. Часто приходили навещать нас мама с папой в гости, мы старалась приготовить к их приходу.

По выходным?

Да. Когда маленькие дети были, у меня была няня, она оставалась с детьми, потому что я работала, вышла на работу после трёх месяцев. Няня была с Антоном, потом дочка родилась, она и с ней была, помогала очень. Няня была из старого дома, соседка. Выходные все дома.

Няня до садика была?

До садика.

 

«Ходили на плот на Коломенку стирать большие вещи»

Говорят, были централизованные прачечные. Как вы справлялись со стиркой?

Несколько раз я ходила в эту прачечную, потом перестала. Я даже ходила, когда жила у мамы – баня была недалеко, ходила туда, но как-то мне не особо понравилось. Иногда ходили на плот на Коломенку стирать большие вещи. Один раз я пошла, ещё была школьницей, половики стирать, понастирала, а нести обратно не могла – они тяжёлые, мокрые, я не могла тащить обратно, я по частям на тележке отвозила, еле-еле, далеко было, не рассчитала свои силы.

Это ваша была инициатива?

Конечно. Хотела приятное сделать маме, помочь, без её согласия, ведома. Я рано начала стирать дома. Полоскали в ванне; горячей воды не было, но холодная была. Было тяжело пододеяльники полоскать, простыни, отжимать их. Но всё равно я старалась помочь маме всегда, я же была старшей, маму очень жалела всегда. Когда гудок на обед, я уже всё разогрею, они приходят, быстро покушают, и мама отдыхает.

Парк Мира вы помните, как его устраивали, засаживали в 1960-х?

Нет. Я, наверное, училась в это время.

Вы уже приехали, парк был. Вы ходили гулять туда?

Обязательно. И с детьми ходили гулять.

А в кино ходили?

Конечно. В городской кинотеатр, где сейчас «Дом Озерова». Там перед фильмом всегда артисты выступали, на маленькой сцене всегда играл оркестр перед началом сеанса. Оркестр из артучилища всегда играл на танцах в городском парке на Комсомольской, а там играл какой-то другой. Играли популярную музыку, классические вальсы были. Мы не сидели, слушали стоя.

Есть какие-то запоминающиеся фильмы, которые на вас тогда произвели впечатление?

Не помню. «17 мгновений весны», но это было уже позже.

Когда уже жили отдельно, оставалось время на какие-то концерты, музеи, театры?

Нет. Двое детей у меня подряд, некогда было. Когда дети подросли, с детьми на утренники, концерты, спектакли ходили.

На детские куда ходили?

Во Дворец культуры тепловозостроителей (в то время – ДК имени Куйбышева – ред.).

В Москву ездили?

Да. На спектакли – в театр Натальи Сац, несколько раз были там на балете с детьми. В Третьяковскую галерею ездили.

То есть всё уже было связано с детьми?

Да. В Москве была знакомая, несколько раз ездили, ночевали у неё, чтобы попасть куда-то.

С однокурсниками у вас связи сохранились?

С одной до сих пор переписываемся, по телефону посылаем СМС-ки. Одна подружка осталась. А так возраст такой уже…

По жизни сохраняли связи? В гости ездили?

Нет. Только одна подружка. Мы с ней с медучилища знакомы, вместе жили в Ногинске, она на год раньше поступила в институт. Она из Воскресенска, с Москворецкой. А так никого не осталось, старая…

У вас желания в Москве остаться не было?

Нет. Муж был здесь, и работа, и родители. Желания не было остаться в Москве. Когда училась, я работала в Москве, а так в Коломну, домой, к маме.

Коллектив на работе с течением времени сильно менялся?

Нет. Он оставался долго таким. До сих пор основной состав остался.

До какого возраста вы доработали?

Пять лет я работала участковым терапевтом, а потом я перешла работать в лабораторию. Я работала до 74 лет.

Уже тяжело под конец было?

Нет. Я работала в лаборатории с микроскопом, особой нагрузки не было.

Уже без пациентов?

Да. Лабораторная работа, анализы.

 

«Я мечтала, чтобы у меня были дети»

Оглядываясь на жизнь: какие самые светлые были моменты?

Первый момент – это поступление в институт, то, что моя мечта сбылась. Потом рождение детей. Дети для меня были всё. Я мечтала, чтобы у меня были дети, с ними я была счастлива.

И, конечно, работа – работа мне нравилась. Я мечтала быть врачом, мне очень нравилось работать, и с пациентами был хороший контакт всегда. Потом в силу сложившихся обстоятельств (со здоровьем стало плоховато), я перешла в лабораторию работать. Но там тоже был хороший коллектив, очень хорошая заведующая – Фейгина Раиса Ильинична. До сих пор девочки вспоминают, как работали раньше, сейчас совсем другая обстановка, другие условия, всё по-другому.

Внутрикорпоративные были мероприятия неформальные?

Да. Когда я работала в поликлинике, была очень хорошая заведующая, она организовывала тематические встречи, посвящённые, например, какому-то писателю. Мы собирались в Красном уголке и что-то рассказывали. Такие встречи были не часто, но были. Очень хороший был коллектив. На новогодние праздники мы не собирались коллективом, но тематические встречи были. Потом я ушла из поликлиники, там как-то по-другому всё стало, мы уже не собирались. Внутри лаборатории у нас постоянно были дни рождений, праздники отмечали небольшим коллективом. Был хороший коллектив, дружные были, друг о друге всё знали, помогали друг другу. Хорошее время было.

Как вы пережили 1990-е?

Я не помню, чтобы было особенно трудно. Я никогда легко не жила. Как-то справлялись. Особенной нужды или нехватки я не испытывала. Мы с мужем работали, наверное, нам было достаточно, не шиковали, но и не голодали, детей вырастили. Дети ходили в садик, потом в школу, всё было организовано.

Покажете фотографии, которые принесли?

1943 год. Мы на Аниной даче, нас возили каждое лето, детский садик вывозили. Это я слева, это моя сестрёнка.

В штанишках, в панамках!

Да. Это военный год. Это 1946 год, до школы. Мы приезжали в Егорьевск, там жила бабушка моя, мы на лето приезжали с сестрёнкой Валентиной.

Валентина всё-таки выжила?

Да. Как она выжила: её отправили в Егорьевск умирать, а там во дворе был песок насыпан, и её каждый день выносили летом в этот песок, засыпали песком. Там был выраженный рахит, но она выжила. Мама поехала с ней туда прощаться. А она выжила, встречает её, на ножки встала! Случайно выжила. Потом мама её забрала домой, она серьёзная такая у нас была.

Потом пионерские лагеря были. Пирамида была такая.

Где пионерские лагеря были?

Ездили в Пески. Это тоже в Песках, пионерки. Ездили каждое лето либо в Пески, либо в Берхино на одну смену. Остальное лето были дома во дворах.

Это уже медучилище.

Где медучилище находилось?

На Пушкина, где артучилище, там было деревянное здание.

Не каменная усадьба?

Усадьба, старое такое здание, может быть, двухэтажное. Артучилище было через дорогу, в этом районе.

Это студийная фотография или во дворе?

Во дворе школы. Это первый или второй курс. Это девочка из Белоруссии, приехала поступать к нам.

У вас во внешности есть что-то восточное…

Я не взяла фотографию родителей, это мама и отчим, я не взяла фотографию папы. Я на папу похожа.

Сохранились фотографии внутри квартиры, во дворе?

Нет. Вот коммунальная кухня. Это отмечаем праздник, Октябрьский что ли. Это не на Пионерской, это мы в гостях, в Коломне, где-то на улице Октябрьской Революции старый дом был, это 1964 год.

Вы в очках здесь?

Да. Это восьмой класс, 26-я школа. Это наши учителя: этот литературу преподавал, этот – географию, это математик. Преподаватели молодые.

Форма была?

Да, но это мы не в форме. В 26-й школе была очень строгая форма.

Воротнички видны...

Это не в форме, это обычная одежда. Форма была чёрный фартук, белые воротнички, манжеты белые. Это во дворе школы.

Сейчас здание оштукатурено, раньше было по-другому.

Да. Перед началом фильма всегда музыка играла, оркестр. Стояли аппараты с газированной водой перед входом, можно было взять дешёвую воду без сиропа, а можно с сиропом, и сиропы разные были. Мороженое было в вафельных стаканчиках: была форма, туда клалась вафелька, сверху мороженое, и оно выдавливалось. Было очень вкусное мороженое.

На танцы мы ходили в городской сад. В «Бобры» не ходили – было далеко. Перед началом на сцене сидел военный оркестр из училища. Начиналось всегда вальсом, и мы открывали вальс, мы с подружкой кружились. Потом начинались танцы, было очень много народу. Каждый выходной ходили на танцы, когда в школе учились, в старших классах. Перед началом танцев ходили на большую улицу Октябрьскую – на Большуху – гуляли по этой улице, парами, тройками, а потом уже шли на танцы. В Берхино ездили на катере, в поход туда ходили с ночёвкой. Там такие отвесные берега, ставили там палатку и оставались с ночёвкой; несколько раз ездили на отдых – в школьном возрасте и когда училась в институте, туда приезжала.

Спасибо большое, Наталья Александровна, за наш разговор.

«Впечатление из детства: ночью просыпаюсь, на абажуре висит простынь, папа сидит за столом и читает»

Рассказчик: Александр Александрович Дергачёв.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 июля 2023 года.

Я родился 9 июня 1949 года в городе Коломне.

Давайте начнём с самых ранних ваших воспоминаний, с рассказа о близких, о семье, о том времени, когда вы родились.

Первое воспоминание моё, когда нам было три-четыре года. Жили мы в бараке по адресу улица Льва Толстого, дом 1, это где сейчас мемориальный парк, где сейчас электроотдел городской, около Вечного огня. Где сейчас сквер Шавырина, там мы сажали картошку: всем семьям давали участки, нам давали участки, мы там сажали картошку. Сейчас там прекрасный скверик.

Первое воспоминание: стоят наши два барака. Там жили работники ДОЗ ― деревообрабатывающего завода, который образовался в 1930-е годы. Он за забором находился, нас разделяли сараи, в которых почти все держали живность. В те годы живность в городе ― это было нормально: куры, свиньи, кто кого приручил.

У нас был большой двор, очень большой двор. Посередине пустота ― здесь заливали каток зимой. К нам выходила за этой стеной котельная, горячая вода, у нас была возможность взять эту воду и залить у себя каток. В этом дворе жили все очень весело. Это барачная система. Бараки снесли в начале 1960-х, нас переселили на Полянскую, первую часть, а вторую часть переселили на Льва Толстого, дом 3. Это рядом два дома, даже наш общий дом. Часть людей переселили на Ленина, когда начали строить первые панельные дома.

Про барачную систему, не все же уже знают…

Барак был разделён на две части, вход был с двух сторон, посередине была перегородка, они были разделены на две отдельные части. Я жил в первой части, комната у нас была 6-я что ли. Там длинный коридор и, дверь в дверь, налево и направо были две двери.

Он двухэтажный был?

Бревенчатый одноэтажный. Когда его разбирали, еле разобрали ― такие брёвна, столько пролежали. Хороший был барак.

Его строили в какие годы?

Я не знаю, мы въехали в чью-то или он уже был… Я историей нашего барака не интересовался. Въехали мы в 1933 году, папе дали комнату, он работал мастером. Родился первый ребёнок, Коля. С нами ещё жила мама моей мамы, бабушка. В углу стояла печка. Я помню позже, когда уже сёстры были. У меня одна сестра родилась в 1935 году, вторая в 1941-м, а я родился в 1949 году, а брат в 1954 году. Вот мы вшестером (бабушка во время войны умерла, в 1942 году) жили в этой комнате, топили печку.

Четверо детей и папа с мамой?

Да. Бабушка уже умерла.

Комната была сколько метров?

Метров 16. В углу стояла здоровая печка, которая съедала пространство. Рядом стояла этажерка, на этажерке стоял приёмник интересный, который папа с войны привёз. На этажерке ещё стояли книги. Папа очень любил читать. Моё впечатление в детстве: я ночью просыпаюсь, у нас в центре комнаты абажур висел, на абажуре висит простынь, чтобы свет не распространялся, а падал прямо на стол, папа сидит за столом и читает. Из авторов Мате Залка, Джек Лондон, ещё что-то, такие толстые книги.

Это домашняя библиотека?

Скорее всего, он брал в фабричной библиотеке. Книги такие старые, они до меня не дошли: когда переезжали, с нами в квартиру новую они не попали. Куда они делись ― не знаю.

 

Кровати во дворе под акациями

Сценка запечатлелась в памяти.

Да. Комната, большое окно, у окна стоит мой диван, где я спал, тут кровать, где спала старшая сестра со второй сестрой, а брат младший спал с родителями. Перед мною стоял стол ещё, где мы все обедали.

Стол посередине комнаты?

Да. В углу умывальничек, помню, под ним стола ведро. Рядом с умывальничком ― вешалка за шторочкой.

Кухня и уборная?

Это всё вместе.

Кухня на сколько семей общая?

В бараках не было. Это сейчас кухня, на которую все слетаются, а там не было.

Это всё на коленке.

Была керосиночка: вдруг там что-то надо подогреть, чтобы печку не затапливать.

Уголок в комнате был для приготовления пищи?

Всё готовилось на столе. Потом, где умывальник, была под кастрюли типа тумбочка. За окном росла акация, вдоль всего барака. Когда его построили, посадили акацию, видимо. Она была от начала барака и метров 40-50, мне казалось, очень длинная. Под каждым окном была кровать. Потому что обед был в час, приходили многие работающие на фабрике, они покушают, потом выходили во двор и ложились под окно на эту кровать, там спали, отдыхали. Почти у всех были эти кровати железные, раскладные.

Они выставлялись на улицу?

Они не выставлялись, они там стояли, просто туда выносили матрасик старенький ― не на железе же спать. Помню, папа приходил, обедал, выходил во двор, обходил барак, приходил под окно, мама подушку давала, матрасик, он его расстилал, подушку клал и на этом матрасике… Мама смотрела, чтобы он не проспал работу, потому что после обеда в сон всегда тянет, я по себе знаю.

 

«Семья была боевая – десять ребят!»

Расскажите про маму и папу.

Папа родился в деревне Клементьево, это Луховицкий или Зарайский район, она где-то на границе, в семье крестьянина. У них было 13 детей: 10 ребят и три девочки. Дедушка ― папин отец ― работал на нашем Коломзаводе. Кем он там работал, не знаю: если как крестьян, то чёрная работа ― он же крестьянин, у него специальности не было, но это мои предположения. Он работал до какого-то года. Когда начали землёй наделять, он вернулся в деревню, они там стали распахивать землю около дома, у них и хозяйство было.

Дедушку я не застал, а на похороны бабушки меня взяли, это 1953 год, наверное, мне было года четыре. Мы доезжали до Луховиц на электричке, а до деревни Астапово, которая находится на шоссе, идущем в Зарайск, доезжали на поезде, на «качуре», как её называли, а там шли километров пять. Поскольку папа работал на фабрике, ему разрешили сделать гроб для матери. Он вёз этот гроб, эти доски, мама ему помогала. Сначала на электричке, потом на «качуре», в Астапово вышли, пошли в сторону Клементьева.

Доски везли из Коломны? А в деревне с этим были проблемы?

Из Коломны. Какие в деревне доски, там не было ничего в то время! Они несли, несли, устали очень, спрятали в стог. За ними шли сзади, понаблюдали, что там копаются ― эти доски украли. Из этой же деревни они были, когда принесли домой (это мне мама потом рассказывала), увидели, что очертания, боковинки ― это гроб. Пришли сами, знали, кто в деревне помер, сказали: «Извините нас, пожалуйста, возьмите». Такая история.

Из 10 братьев я видел только четверых, это с папой. Самый младший, дядя Лёша, жил с родителями, остался с ними. Папу направили в Рязань в высшую партшколу, ВПШ. Ему после этой школы дали направление в Коломну. Дядя Гриша 1920-го года, наверное, жил в Луховицах. Дядя Вася был перед папой. (У меня записано всё, не знал, что это пригодится, у меня все года рождений записаны.) Дядя Вася попал в плен, потому что его призвали сразу. Папу призвали в июле, а дядю Васю в июне, его сразу отправили на передовую, и он попал в плен. Когда из плена освободили (он в Австрии, по-моему, был), его нигде не брали на работу, тогда так было. Но он был такой хозяйственный, ходил всем печки клал, специальность у него была.

Здесь в Коломне?

Нет, он жил в деревне Плешки, север района, это уже Луховицы, он там женился, они дом купили или построили, и дядя Вася ходил по домам, строил.

Семья, конечно, была боевая ― десять ребят! Жаль, что я старших никого не знал. Дядя Володя, папин брат, жил в Щурове, но я его ни разу не видел, он к нам не приезжал. Остальные, не знаю, на фронте погибли или где-то живут. А сёстры все у него остались. Младшая сестра, тётя Настя, воевала, жила в Москве, после фронта она к нам раза два-три приезжала. То ли на фронте она здоровье подорвала… рано умерла, ей даже 50-ти не было. Тётя Поля и тётя Паня вышли замуж, одна в Жуковске жила, другая в Москве, на проспекте Мира. Я к ним ездил иногда.

Собирались время от времени?

Да. Они к нам приезжали в Коломну. Это папина родина. Дядя Лёша был мужик буйного характера. На фронте попал сразу в штрафбат: он с кем-то подрался, он был драчун, задира, в штрафбате провоевал. После фронта то ли его не брали в колхоз, то ли сам не пошёл ― он пас скот. Мой двоюродный брат, его сын, Саша ему помогал. Второй брат, который в Луховицах, дядя Гриша, какое-то учебное заведение окончил в торговле, работал в Луховицах начальник Райпотребсоюза. Как-то неудобно было просящим быть всё время ― туда-то привозили вещи такие, импортные. Но раза два моя двоюродная сестра, его дочка, приезжала, всё время что-то привозила, какую-то рубашку расписную, американскую, необыкновенную. Это уже 1960-е годы. Я к нему несколько раз ездил, у него тоже был сын. Мы все, дети папиных братьев, были 1949 года: и Саша в Клементьеве, и Толя в Луховицах ― все были 1949 года, ровесники, ездили, общались. Воспоминаний много.

 

«На огурцах построили дома себе и детям»

Какие-то истории запомнилось?

Знаете слово «бучило»? Это такая яма, куда после дождя стекается вода. Поскольку вокруг нет ни пруда, ни речки, там купались дети. Это бучило по длине и ширине как комната, зато там тёплая вода, под солнышком быстро нагревается. Она была по грудь. Но дно там было илистое или глина: когда первая группа ребята туда забиралась, вода становилась настолько мутная! Но тем не менее было весело! Это деревня Плешки. Я туда ездил не очень давно, интересно было, сохранилась ли эта деревня. Я её не узнал. Я хотел с сыном поехать на папину родину, в Клементьево, а ехать надо было мимо Плешков. Я туда поднялся на машине. Там всего одна семья жила, вернее, домов было несколько, там сидела одна женщина на крыльце, я подошёл, говорю: «Вы таких-то не знаете, Дергачёвых?» ― «Нет, не знаю». Там ещё одна женщина была напротив, я к ней подошёл. Тоже не знает. Они все там, как правило, дачники. Женщина москвичка, она приезжает раз в неделю посмотреть на дом. А эта женщина вышла замуж за иностранца, то ли таджик, то ли узбек, там они живут. Деревня совсем неузнаваемая.

Ещё что из деревенской жизни вспомните?

Я ездил на Красную Пойму, Луховицкий район. Дединово знаете? Там Пётр Первый строил корабль «Орёл». Перед Дединовым Красная Пойма ― такой уже сейчас посёлок, наверное. Совхоз был довольно приличный, где жила мамина сестра, она там вышла замуж, они жили на Красной Пойме, её муж работал трактористом. Мои воспоминания, что мы ещё спим, а слышим: трактор уже завели, в окошке смотрим ― на улице темно. Он выезжал затемно и приезжал затемно. Жили на отшибе, от основной деревни где-то в километре два домика стояли, хутор, они там жили. У неё было шестеро детей, она не работала, всё время с детьми. Ещё огород был у них такой здоровенный, они работали там.

Натуральным хозяйством жили?

Нет, муж работал в совхозе Красная Пойма трактористом, дядя Андрей. Он с утра до вечера, чтобы обеспечить свою большую семью, он с утра до вечера работал, пахал, боронил, культивировал. У них был огромный огород (мне он тогда казался огромным), где они сажали огурцы. Луховицкие огурцы ― это всё оттуда! Они начали с огурцов, на этих огурцах построили дом себе, потом построили дома всем детям. У них появилась 24-я «Волга», на Красной Пойме по тем временам, в 1960-е годы, 24-я «Волга» ― это!.. Они все выучились, Саша, старший, закончил Ленинградский политехнический, Володя закончил Московский политехнический. Саша работал главным инженером в совхозе, Володя работал инспектором по сельхозтехнике в Луховицком районе. Третий сын, Коля, начальником пожарной охраны работал (или инспектором?..), одновременно играл в футбол и хоккей за луховицкую команду, такой был уважаемый человек. Витя, четвёртый сын, работал на станции Луховицы в какой-то мастерской. Ваня работал то ли завмагом… на самой Красной Пойме. Ещё Серёжка был, хороший, доброй души человек, но как-то в жизни не повезло ему, он инспектором охотхозяйства работал. Большая семья, но все вышли в люди!

В 1960-е годы они сами продавали свои огурцы?

Конечно! У них у первых в деревне появился «Москвич». Они ездили на рынок в Москву. У меня в памяти осталось: там небольшая речушка протекала метров 40-50 от дома, и мы вечером, все дети, старшие ребята брали по два ведра, а нам давали алюминиевые бидончики трёхлитровые. И вот все носили воду на эти грядки, каждый вечер, поливали, чтобы огурцы росли. Он в выходные или среди недели ездили постоянно в Москву и продавали огурцы. На огурцах они построили дома. Москва съедала всё! Они на этот «Москвичок» нагрузят три-четыре мешка ― и в Москву. Когда огурцы шли, наверное, каждый день даже ездили. Это же сезонная вещь: потом пройдёт ― и всё.

Частенько вы туда ездили?

Каждое лето. Несмотря на то, что у тёти Ксюши было много детей, они всегда меня принимали. Она старалась маме помогать, видела, что четверо детей. А мама всё время болела, было серьёзное заболевание, ей в 1956 году дали группу, она не работала, получала по группе пенсию.

 

«10 лет без права переписки»

Мама получила образование?

У мамы образования практически не было. В деревне Екатериновке практически ничего не было. Мама родилась в крестьянской семье, была крепкая семья: два брата ― старший дядя Яша и младший дядя Ося ― и сестра тётя Ксюша, папа Павел, отчество я не узнал, и мама. У них было крепкое хозяйство, потому что все были работящие, и когда землёй наделили после революции, они обрабатывали землю, они хороший крепкий дом построили, он был самый лучший в деревне. Когда стали образовываться первые, ещё не колхозы, а первые общие хозяйства (государство выделяло средства или сами они, не знаю), дядю Яшу выбрали председателем этого кооператива. Они распахивали, собирали лужайку, отдавали государству. В 1931 или 1932 году пошла борьба с вредительством, везде искали вредителей, которые не дают развиваться нашему молодому государству. К ним в деревню приехал проверяющий. А у них была задача: из каждой поездки по вредителю. Когда он ехал в их деревню, увидел в поле брошенную борону. Оставляли не только борону, но и плуги, потому что тащить с дальнего участка, а потом тащить обратно ― это лошадь мучить, она и так за целый день намучается. Инспектор приехал в деревню, дяде Яше говорит: «Кто это бросил борону?» Дядя Яша то ли знал, то не знал, кто это бросил (всё время же люди перемещались, им говорят: закончите ― туда переходите), но сказал, что не знает. «Не знаешь ― ответишь ты!» Он приехал к себе с отчётом, доложил, приехали военные, забрали дяде Яшу и отца, деда моего, и увезли в район, в Жердевку. Больше их никто не видел, как раньше было ― 10 лет без права переписки… Это 1931-1932 годы, потому что в 1933-м мама уже была в Коломне. Их выгнали из дома. Они только ночь переночевали у соседей, взяли только самое необходимое. Им сказали: уезжайте, а то отправят в Сибирь. Они уехали почему-то в Коломну.

Про эту историю вы знаете в пересказе от кого?

От мамы.

С каким чувством она рассказывала?

Со слезами она рассказывала.

В семье это тяжело переживали?

Конечно. Бабушка и две дочери, тетя Ксюша и мама (мама у меня 1916-го года, тётя Ксюша была старше, 1912-го, не знаю точно, она была года на три-четыре старше) и дядя Ося (он был маленький, лет 10-12 ему было), они были вынуждены уехать. Приехали в Коломну, сняли эту комнату.

В бараке?

Нет, здесь.

На улице Октябрьской Революции?

Да. Не знали всех тонкостей, может, кто-то посоветовал. Бабушка ходила, мама ещё девчонка была.

Какие воспоминания связаны с этим переселением, этой комнатой?

Про комнату она ничего не говорила. Просто окна показал: «Саш, вон там мы жили, когда переехали в Коломну». Не знаю даже, сколько они жили, может, год, полгода, два. Потом, когда к Юрке Шилову приходил, говорил, что тут моя мама жила в 1930-е годы. Он тоже удивился.

Именно на втором этаже?

На первом не было жилых помещений.

Мама ничего не рассказывала?

Нет. Она была очень напугана, замкнута была. Может, бабушка сказала особо не распространяться, откуда она, они же чуть ли не емья врагов народа. Естественно, они ничего не говорили.

Про эту историю мама рассказывала, когда вы уже были взрослым человеком?

В 1960-е годы. Потом ездили в Екатериновку, меня даже мама с собой не взяла, не знаю, почему. Я хотел посмотреть на их дом. В этом доме потом сделали сельсовет, дом был самый хороший на селе. А в соседей деревне Петин (очень странное название) была её крёстная, она жила до 1970-х годов. В 1965 году я после первого курса техникума туда ездил с мамой. Она одна раз в год туда ездила, к крёстным, а я с ней съездил всего один раз. Рядом жил Николай, он был в родстве с нами, он помогал бабушке, крёстным. У бабушки был домик, чуть побольше этой комнаты, там печка стояла, она на этой печке жила, у неё, по-моему, кровати не было, она спала на этой печке. У неё были куры, она отдавала с собой почти полные чемоданы яиц: куры неслись, она сама особо не кушала, кушала, сколько могла. Мама спрашивала, давно ли яйца лежат. Бабушка говорили: «Нет-нет, два-три дня», ― куры хорошо неслись.

 

Шура Васильевич

Как познакомились мама с папой?

Не знаю.

Мама жила до замужества здесь?

В 1934 году родился уже первый сын у мамы. Есть свидетельство о браке, оно, правда, уже разорвалось, но оно у меня лежит.

Немного времени прошло между тем, как они приехали сюда, и замужеством?

Дело в том, что папу после Рязани отправили в Коломенский горкомхоз, городское коммунальное хозяйство, его распределили, он тут работал. Может, они здесь где-то встретились. Горкомхоз где-то здесь был, в центре, может, где административное здание. Мама красивая была.

У неё сложная судьба, но он не побоялся. У него понятное образование, работа стабильная…

Может, она ничего особо не рассказывала ему. Потом построили ДОЗ ― деревообрабатывающий завод, там стали комплектовать работников, его направили по партийной линии туда мастером. Он там мастером работал до 1962 года.

До пенсии?

Нет. До пенсии он не дожил. Пришёл Никита Сергеевич, пошло такое направление: уступите свои места, старые люди, молодым и с образованием. А у отца было всего семь классов, по тем временам это было много, он ещё был фронтовик… В Рязань его направили, поскольку он был из Клементьева, как молодого, он семь классов закончил, это было очень много по тем временам.

В Рязани не считалась образованием партшкола?

Его бы не взяли мастером, она хоть и партшкола, но что-то давали техническое. Я, честно говоря, не углублялся, чему там учили. У него был жизненный опыт: он родился в крестьянской семье, знал, как забить гвоздь, как вспахать поле. Он очень хорошо общался с людьми, был коммуникабельный человек, очень любил читать, много читал. Мои в детстве воспоминания, что он ночью сидит за столом, абажур, простынь висит, он сидит и читает. Так к нему уважительно относились, несмотря на то, что любил он выпить. Его звали почему-то не Александр Васильевич, а Шура Васильевич. Тогда многих Сашек называли Шурками. Меня вот называли. Двух соседей тоже почему-то Шурками называли. Папа ушёл на фронт в 1941 году, не видел, как в октябре родилась его дочка, вторая сестра моя. Они жили в бараке.

 

Военный патруль и самогон

Как прошли военные годы?

Военные годы тяжело прошли. У мамы были две девочки, а первый сын умер с 1936 году от воспаления лёгких. Мама лежала в детской больнице на Комсомольской. В 1936 году в возрасте двух лет он умер. Хоронили его около церкви Петропавловской, тогда ещё там хоронили, прямо у около первого бюста героев, которые потом сделали. Я с мамой ходил , она все праздники церковные, Рождество, Пасха… Папа на фабрике работал, сделал хороший крест. Во время войны все кресты поломали на дрова, дров не было… Мы ходили так в церковь. Я ещё помню, как в 1950-е годы служба была в церкви Петра и Павла. Потом там уже сделали спортивную школу, туда я тоже ходил. Я учился в 26-й, где сейчас МФЦ. До этого я учился в 5-й школе, где сейчас Дом торговли ― здесь стояла моя школа, которую потом снесли, очень крепкое было здание, его бомбили-бомбили… С 1 по 4 класс там, а с 5 по 8 в 26-ю переводили. В этой школе моя старшая сестра училась.

Про военные годы сохранились воспоминания?

Воспоминания сохранились. Одна история… Надо было кормить бабушку, сестёр. Многие гнали самогон. А потом ходили сюда, на станцию, когда шли эшелоны на фронт, остановились, и они меняли самогон на тушёнку ― дома надо было кормить детей, бабушку (не знаю, от чего бабушка умерла, может, от недоедания). И был такой случай. Мама пришла, бежит солдатик обменять самогон на тушёнку, сказал, что сейчас принесёт, взял самогон и ушёл. Холодно было. Она стоит. Идёт патруль: «Что тут стоите?» ― «Военный эшелон жду». Ну, рассказала. Прошли в вагон посмотреть. Они там сидят выпивают. «Кто?» ― «Вот этот взял». «Ты брал?» ― «Брал, а чего не брать?!» Не знаю, что там дальше было… В общем, маме дали тушёнку, спросили, где муж. Муж на фронте.

Патруль её не отругал?

Наоборот защитил. Папа пришёл с фронта в конце 1945 года. Его оставили после Победы, он попал в госпиталь в 1945 году, у него было сильное ранение: взорвался снаряд, он получил сильную контузию. В госпитале он пробыл до самой Победы. Когда стали отправлять людей домой, ему сказали: «Ты отдохнул, давай ещё послужи». Его направили в город… у меня есть папин военный билет, там название города, где он прослужил в комендатуре до ноября или октября. Его не увольняли ― армия, он был в Германии.

Момент, когда папа вернулся, вы помните?

Как я могу помнить, если это был 1945 год!

Сохранилось ли это воспоминание в семье?

Не знаю… У меня есть фотография: мы сидим на крыльце барака, у меня на груди медаль «За отвагу», папа мне дал, это год 1952-й, мне года два-три было, я у него на коленях сижу, рядом мама сидит, сёстры стоят.

 

Плен у моджахедов и японские шпионы

Какая была атмосфера в семье на момент, когда вы были маленьким? Спокойная была обстановка или напряжения были?

Напряжений не помню. Даже когда папа позволял себе выпивать, мама спокойно воспринимала, понимала, что работа у него с людьми, непростая. Всё хозяйство было на маме. Нас было сначала трое, потом четверо, в 1954 году у меня родился брат Коля. Он военным стал по жизни, у него орден Красной Звезды, орден Мужества, он служил во внутренней разведке. Ему орден дали, когда они были в Таджикистане: их захватили моджахеды, увезли к себе в Афган, а он ночью развязался сам, развязал своего командира, они ночью выбрались и побежали в сторону границы. Командира сильно избили, а он его как мог тащил, он здоровый, здоровее меня. Он дотащил его до своих, за это ему дали орден. Орден ещё один ему дали, когда он был на патрулировании дороги из Владимира (он во Владимире жил). Им по рации передали: «В вашу сторону едет машина с японскими резидентами. Захватить!» Это 1970-е или 1980-е, не знаю. Он со своим начальником, подполковником, друг его был, Аркадий, были на этом дежурстве, стали перехватывать. У тех иномарка, в то время у нас иномарок не было, они были на «Волге». Они стали их преследовать до дороги, до трассы хорошей оставалось не очень далеко. Один из них выпрыгнул из машины и побежал по полю. Аркадий говорит: «Догоняй!» ― Колька за ним. Аркадий на своей 24-й «Волге» перерезал им дорогу, машина с этими (двое, трое их там было) в него врезалась. Аркадий долго потом лежал в госпитале, но выкарабкался и вернулся в строй. Ему дали потом Героя Советского Союза.

 

Немцы в танках на переплавку

Давайте вернёмся в 1950-60-е. Что вы помните о городе, где гуляли ребёнком?

Когда жили в бараках ― у меня очень много фотографий бараков наших, где мы жили, наших ребят. В бараке напротив нас жили крёстные моего младшего брата, бабушка с дедушкой. Они как-то с мамой дружили. Я к ним ходил на Пасху христосоваться. Это в 1950-е, я ещё не учился, лет шесть было. Они меня брагой угощали (все ставили брагу в то время во всех комнатах). У них было два сына, Коля и Федя. Коля окончил Ленинградский политехнический институт, а Пеня окончил московский какой-то институт, то ли Бауманку… Они оба работали на КБМ у нас, на «почтовом ящике». Они оба занимались фотографией, фотографировали нас всех, ребят, всё интересное фотографировали, проявляли и дарили. У меня несколько фотографий, где стоит наша дворовая ребятня, человек 20–25, отдельно был довоенный и послевоенный возраст. Помню, наши довоенные, любили ходить на свалку. Свалка у нас около станции Коломна, там стояли две такие вышки. В этих вышках поднимали тросами огромный столб, такие металлические чушки, метров на 20–30 поднимали, а вниз ставили железо. Там я один раз видел танкетку, это такая фигня, которая возила к кому-то была приписана ― к связистам, разведчикам, ― это как маленький танк. До этого, в 1940-е годы, туда привозили всё, что с фронта возили, там станция рядышком. Они этой штукой разбивали, чтобы потом отправить в печь на переплавку. Говорят, что даже там иногда взрывалось, потому что снаряды не вытащили оттуда. Ребята говорили, что там даже и немцев видели, в танках этих. Не знаю, насколько это правда. Ракетницы были, это я видел, ребята приносили со свалки. Это вторчермет.

Вы видели, что притаскивали?

Танкетку. Пол Коломны приходили смотреть, что там есть. Один раз мы видели там ящик с револьверами. Они лежали в ящике без барабанов и были газосваркой разрезаны ― они не восстанавливались. Это я один раз видел. Ракетницы ребята приносили, но я ни разу не видел ракетницы, где они их брали, не знаю.

Сами вы туда тоже бегали?

Да. Мне лет 7–8 уже было, мне интересно было, тем более, они наговорят, что там можно найти: «Там можно ракетницу найти! Там и пистолет можно найти! А ребята видели в танках немцев мёртвых!»

Сами приспосабливали в игровое оружие?

Нет. Ракетницы были у старших ребята, которые года рождения 1930-х, было годов 15–18.

У вас мальчишеская компания была?

Смешанная, у нас и девчонки были хорошие такие, компанейские. Одного товарища звали Игорь Мыриков, он нам всё время сказки рассказывал, анекдоты. Мы его любили. Его взрослые ребята не уважали, он как-то… как девочка был, мягкий парень, таких особо не любят, любят, чтобы жёсткие были. А мы вокруг него сядем, он начинает что-то рассказывать нам. «Игорёк, ещё чего-нибудь расскажи нам!» Такой был от природы воспитатель, хороший был парень.

В сторону кремля бегали?

Я не бегал. Кремль от нас далеко был.

В соседние дворы?

Там частный сектор, по Красногвардейской и Льва Толстого. Куда там забежишь?

 

Щурята в ямах и мазут на голову

По Льва Толстого ходили купаться, к чугунному мосту, это наше излюбленное было место. Ходили на Москву-реку, как мы называли «за линьку». Переходили линию Москва―Рязань, мы называли это «за линьку». Когда Москва-река разливалась, она доходила почти до Чермета. Когда вода схлынет, там было очень много ям, в этих ямах оставалась вода, вместе с рыбками. Рыбки ― это, как правило, щурята. И вот мы там по пояс, воду намутим, намутим ― они раз! ― всплывают. Мы майку завяжем и как сачком ― опа! Они были маленькие, конечно, их есть нельзя, нам было просто интересно. Одно было глубокое, мы там ещё и купались, чтобы до речки не ходить.

По речке, помню, ходили «двухэтажки» (пассажирские двухэтажные корабли – ред.), баржи возили, песок, гравий. По Москве-реке. На каждой барже висели баллоны от машин, они до самой земли, чтобы швартоваться, чтобы не ударяться сильно, они как амортизаторы работали. Мы за эти баллоны цеплялись, подтягивались, взбирались на эту баржу и ныряли. Там нырять было интересно! Все цеплялись ― так интересно было! Которые повзрослее, они цеплялись за двухэтажки, но они ходили раза два в день. Если за двухэтажку зацепиться, то можно было нырнуть с самого верха. Но там гоняли здорово, и не только гоняли, но ещё и мазутом обливали. Служащие держали всегда ведро мазута наготове и как только увидят, что кто-то зацепился ― его на голову! Потом женщины на берегу оттирали. Если кто-то на мотоцикле приезжал, просили бензин и бензином оттирали.

Жестоко!

Жестоко. Но если парень утонет… Как-то надо как-то отваживать, другого ничего не придумали.

 

Откуда Коломенка вытекает

Был ещё интересный случай. У меня есть друг Серёжа Кузнецов. Мы однажды решили узнать, откуда Коломенка вытекает. Взяли по куску хлеба. Сюда вот вышли, к мосту, и пошли вверх по течению. Шли-шли, шли-шли… А там один берег крутой, другой пологий. С крутого берега, он глинистый, ребята раскатали, по нему съезжали на заднице в воду прямо. Нам стало интересно, мы остановились, тоже сняли маечки, покатались. Пошли дальше. Шли-шли… Смотрим, мужики рыбу ловят. У них корзинка ― не соврать, как этот стол, прямоугольная. Один заводит, другой по кустам шебуршит, если рыба там есть, то она в эту корзинку залетает. Нам интересно, мы стояли, смотрели. Потом пошли дальше. Дольше мы с ним до Андреевки. Чувствую, что времени уже прилично. Андреевка ― это дорога рязанская, около автоколонны она разветвляется и идёт на Богдановку. Если на Богдановку ехать, там километров 7–8, может, 10. По речке мы вышли к ней, но уже снизу. «Ну что? Дальше не пойдём? Уже и устали и есть хочется…» Пошли, спросили, где автобусная остановка. Нам сказали. Пришли на автобусную остановку, у нас с ним было копеек 50, а дорога стоит 15 копеек. Взяли билеты, доехали до Коломны. Здесь был ресторан на втором этаже, а на первом этаже была столовая. Мы зашли в эту столовую, подходим, а там женщины уже собирают, котлы вычищают. А у нас осталось 20 копеек. Мы: «Тёть, можете дать на 20 копеек что-нибудь поесть?» Хлеб в то время был бесплатным, на столе стояли тарелки с хлебом. Она наложила нам по тарелке картошки с подливой. Мы сели, как эту картошку навернули! Идём по Красногвардейской, обнялись с ним, идём поём. В то время фильм вышел: «Город на Каме, где ― не знаем сами! Не дойти ногами, не достать руками» («…город на Каме, матушке-реке» ― песня из фильма 1938 г. М. Донского «Детство Горького», снятого по первой части трилогии писателя ― ред.). Идём поём. Я так вспоминаю.

Целое путешествие! Сколько вам было лет?

Лет 8 или 9. Подходим к бараку, а там наши мамы уже стоят, его и моя: «Что же вы такие-сякие, куда вы пропали?!» Уже беспокоились.

Вам досталось?

Не помню. Мама меня любила. Она меня как-то выделяла из всех детей, хотя она всех детей любила. Она со мной в больнице лежала на Комсомольской. Ей говорили, что я уже был не жилец (это мне потом папа рассказывал). Она говорит, что поднесла меня к окошку ― весь чёрный, мне кололи уколы…

Что случилось?

Не знаю, что у меня было. Воспаление лёгких, что-то… Мне кололи пенициллин или что-то ещё. Они взяли меня домой, сказали, что если уж суждено умереть, то пусть он дома умрёт. Мама под расписку взяла меня домой. Вот. Выжил. Такая история.

Как чудо, наверное, в семье воспринималось?

Да, мама у меня была верующая женщина.

Даже в советское время религия была в семье?

Не скажу, что в семье, потому что папа был коммунист не то что ярый, но в бога он не верил. Мама верила, она меня в церковь с собой брала всегда, мы с ней на кладбище ходили. Я помню, год 1954–1955, служба была уже не каждый раз в нашей Петропавловской церкви, по праздникам была. В какой-то праздник мы с ней ходили, я помню, что в середине церкви был проём, провал такой большой, его обходили. Отчего он образовался, я не знаю, но батюшку службу там проводил.

Многолюдно было в храме?

Много людей было, конечно. Рядом была ещё Богоявленская церковь, она в советское время никогда не закрывалась.

Там был свой приход, наверное.

Да. Рядом с Петропавловской церковью очень много народу жило, это рабочий посёлок.

Посёлок Левшина который, 1929 года, красно-кирпичный?

Рабочий посёлок считался, который напротив, дома двухэтажные, эти дома считались рабочим посёлком. Это первые дома, которые строились по Октябрьской Революции, когда завод начал набирать рабочих, стали строить эти дома и заселять рабочими.

 

Война на кладбище

В рабочий посёлок вы ходили маленьким?

Мы с ними встречались на Петропавловском кладбище. Потому что часть моего детства прошла на кладбище. Там был сторож дядя Федя, без ноги. А наше любимое занятие было бегать по ограде кирпичной ― вот по этой ограде с кокошниками, мы через них перепрыгивали. Он ходил и это дело не разрешал. У него было ружьё, в нас он ни разу не стрелял, но ребята взрослые говорили, что он стрелял, в кого-то солью попал. Так что ребята его особо не сердили. Потом его убрали в году 1953–1954, когда нам было лет 7–8 лет, мы лазили на это кладбище играть в войну, потому что там была очень высокая трава, если встанешь между могилами, то и не видно тебя, она была выше детского роста. Туда ходили влюблённые парочки ― там природа хорошая. Я там, помню, очень много было надгробий: купец первой гильдии, купец второй гильдии… стояла такая плита, на ней стоял гранитный саркофаг, сбоку были надписи, таких было много. Очень много было литых крестов, из чугуна, наверное. Всё потом подобрали, всё убрали. Ребята с рабочего посёлка раскапывали могилы, думая, что там что-то необыкновенное есть. Я пару раз видел норы, куда они лазили, не боялись (могло засыпать только так).

Это взрослыми осуждалось, если становилось известным?

Это гонялось, конечно. Там особо взрослые не ходили, там родственников, наверное, никого особо не осталось, кого хоронили (хоронили в 19 веке). Оно использовалось до 1936 года. В 1936-м мы Колю похоронили там, и то не знаю, как разрешили. Но там уже не хоронили никого. Потом открыли наше Протопоповское кладбище (с. Протопопово на берегу Оки, затем посёлок им. Кирова, сейчас в черте города – ред.). Хотя это кладбище, говорят, открыли в 1942-м, когда стали  поступть с фронта раненые, тут умирали ― кладбище и открыли. На этом кладбище мои родители похоронены, на Протопоповском: папа в 1963 году умер, а мама в 1973 году, через десять лет. У них разница в возрасте десять лет ― и вот так вот умерли. 56 лет прожили.

Вы к тому времени, к моменту смерти папы, успели переехать из барака?

Да, мы переехали из барака в 1959 году, 5 декабря. Это был праздник, День конституции.

Как случилось? Вам дали комнату?

Квартиру двухкомнатную. Нас было шесть человек: четверо детей, папа с мамой. Папа работал старшим мастером на мебельной фабрике, фронтовик, на это тоже смотрели.

 

«Самый чудной дом в Коломне»

Куда вы переехали?

Полянская, 19а. Это сейчас самый чудной дом в Коломне, потому что полдома ― четыре этажа, а полдома ― два этаже, паровозик такой. По улице Левшина едете, заворачиваете к станции Коломна, прямо от поворота, пересекаем трамвайные пути, идём к станции, перед многоэтажкой справа, и наш дом: два ― четыре. Наш дом был построен в 1959 году. Это первый дом, который мебельная фабрика построила. Почему он такой чудной стал, дело в ом, что он был признан аварийным, потому что лопнул, посередине была сильная трещина, и в 1972 или 1973 году решили его снести, а на его месте построить большой четырёхэтажный дом. Поскольку выселять людей было некуда, они решили сначала построить одну половину ― четыре этажа, потом снести этот и построить вторую половину. Вот построили первую половину в четыре этажа, нас всех с двухэтажного выселили в эти четыре этажа. А потом подумали-подумали: что мы его сносить будем? Опять его заселили, и там до сих пор люди живут. Я хотел отказаться переезжать, потому что там площадь, куда нас переселили, была меньше. Вроде так не положено. Директор у нас был хороший мужик, Шундев Вениамин Андреевич: «Саш, не положено, я понимаю, но это ваш выбор, хотите переезжайте, хотите нет, можете остаться». Потом решили всё-таки переехать.

Как у вас новоселье прошло, как устроились на новом месте?

Хорошо. Четвёртый этаж, правда, я никогда не думал, что буду старым! Великолепно! Окна откроешь ночью, воздух свежей. А сейчас на четвёртый этаж мне тяжело забираться. Уже скоро 50 лет, в 2024 году будет, как мы в этом доме живём. Кстати, этот дом тоже лопнул пополам. У нас был такой прораб (не хочу о нём говорить, бог ему судья), он поставил стену, которая должна была быть общей между следующим построенным домом и нашим, на старый дом. Я в то время учился ещё на втором курсе на строительном факультете, поэтому я ещё не знал, что дом даёт осадку. Но онто уже мужик с опытом, столько лет работал в отделе строительства на ЗТС (завод тяжёлых станков – ред.), он же должен знать, что дом даёт осадку! Дом дал осадку, у нас прошла трещина с первого этажа по наш четвёртый, по самому слабому ― по окну. Та стена осталась на старом здании, а эта часть осела. У меня рука заходила в трещину! Потом её замазали, вроде всё обошлось. Стена капитальная, он её сделал в кирпич, это тоже делать нельзя. Как межкомнатная, она нормальная, а как уличная не может быть. Я ставил руку, когда ветер в нашу сторону, я чувствовал ветер в руку. Пришлось делать вторую стену. Я купил бруски на 50, пенопласт, гипсокартон, сделал вторую стену ― дуть не стало. А то дети то и дело болели. Оказывается, что просто температура низкая в комнате.

Что о соседях вспомните в этом доме?

У меня интересный сосед был, дядя Ваня. Вся зелень у нас о дворе ― благодаря ему. Он уже был на пенсии, я помню, и он всё время ходил с лопатой и подсаживал деревья. От него была черёмуха, она достигла четвёртого этажа. Ураган у нас был, она рухнула прямо на дом. Она достала до первого этажа, благо на первом этаже были приличные решётки, только поэтому стёкла не выбили, а ветки достали до второго этажа. До четвёртого этажа ― это метров 10 в ней было. Зато когда она цвела, аромат шёл по всему двору.

У вас территория перед домом?

Нет, сзади. А перед домом палисадничек. Люди трудолюбивые там рассадили всё, что можно. Нетрудолюбивые засадили крапивой.

Был общий двор, все ухаживали за ним по очереди?

Нет, только желающие.

Грядки уже не разводили?

Грядки у нас есть. Кто в двухэтажном доме живёт, они там посадили. Я тут шёл ― сердце радуется: и лучок у них, и кабачки растут. Молодцы! Там три женщины, молодцы, они трудятся, всё перекопали, цветочки, лучок, огурчики даже, по-моему. Если руки приложить…

Ваш дом стоял в окружении частного сектора? Весь угол до станции Коломна был весь в домиках?

Да. И со двора примыкало. Здесь, сзади нас, мебельная фабрика была. Вся территория мебельной фабрики, где сейчас дом, девятиэтажку, построили. Хорошо, хоть там сараи построили, а то в доме ни кладовочек, ничего нету, а сараи сделали ― мы ими пользуемся до сих пор. Их эта девятиэтажка хотела снести, но мы отстояли: ходили в администрацию, наши дома в план занесены, поэтому их трогать нельзя. Сарай нужен, как без сарая, тем более во дворе! Всегда есть что из дома выбросить, но не на помойку, а в сарай, до помойки рука не поднимается!

 

Тяжёлое пальто с Урала

Кстати, там сейчас пальто висит, в сарае. Я привёз, куда его, в дом его не поднимешь, оно тяжёлое. Наш родственник во время войны работал на Урале в лагерях, в то время называлось ОГПУ. То ли ему выдали это пальто. Он был шеф-поваром, у него инвалидность была. У него правая рука ― первая кость была над второй, перелом. Поэтому его на фронт не взяли. Он работал в лагерях. То ли ему выдали, то ли он выменял, поскольку был шеф-поваром. Он ходил в этом пальто, когда я ещё с женой познакомился. После Урала они почему-то переехали в деревню с женой, тётей Мотей, а это Иван Викторович Заморёнов. Пальто у него висело. Я как-то к нему приехал, а он ко мне хорошо относился: «Саш, давай я тебе пальто подарю!» Я: «Дядь Вань, жалко, пальто-то какое!» Когда он мне его дарил, я ещё в нём в институт ходил. На него всё время косились гардеробщицы ― оно очень тяжёлое! Они старались повесить его поближе, чтобы никуда не носить. Я в нём года два или три ходил, в институт ходил, пока не бросил, даже на работу в нём ездил, это были 1970-е годы. Потом стал зарабатывать, что-то поприличней себе купил, а пальто повесил ― выбросить рука не поднялась, всё-таки дяди Ванин подарок… И потом ― пальто 30-х годов! Так оно и осталось, сначала в в сарае висело, потом в гараж перенёс.

Вы в школу в то время уже в 26-ю ходили?

Да.

Окончили вы сколько классов?

Восемь, в то время восьмилетка была. Пошёл в техникум машиностроительный, потому что там стипендия была. Мы жили ― уже папы не было― на мамину пенсию, пенсия была 43 рубля. Там потом добавили за папу пенсию 37 рублей, и в итоге на 80 рублей мы жили втроём: брат младший, я и мама. А надо было ещё платить за квартиру. Обе сестры к тому времени вышли замуж, от них помощи не было, у них своя молодая семья, дети пошли.

Это было тяжёлое время?

Да. Я помню, как мне было очень нехорошо, когда мне подарили ботики в школе… Там родительские комитеты же были везде…

Это от школы?

От родительского комитета. Ботинки 7 рублей стояли. Вы представляете, что такое на 80 рублей жить втроём?! Я помню, я ходил на наш рынок коломенский, там палаточка была около ворот на Левшина, там продавали копчёные кости, я за ними ходил. Мама их варила, тушила, готовила из них. Так вот крутились. Поэтому когда я пошёл в техникум, 20 рублей стипендию я отдавал маме.

На какое отделение пошли?

Инструментальное производство. У нас девчоночное было отделение: у нас в группе было восемь ребят и 16 девчонок. Но группа была боевая! С этой группой мы ездили на Малую землю, с этой группой мы заняли первое место по художественной самодеятельности в техникуме.

 

«Воробушки» на концерте Ободзинского

После первого курса мы ездили в Ленинград, нам дали такую путёвку. Потом списались с директором винсовхоза «Малая земля», она нас пригласила на уборку винограда, и мы в 1967 году ездили на уборку винограда, только 10 девчонок и двое ребят. Мы как раз с Геной Чистяковым, это председатель фотоклуба «Лад», ездили на уборку винограда. Была такая незабываемая поездка! Сшили себе форму с эмблемой КМТ ― Коломенский машиностроительный техникум, синяя рубашка, чёрные брюки, у девчонок чёрные юбки. У меня фотография: мы стоим на станции Голутвин, ждём поезд Новороссийск ― Москва. Нас сфотографировали, всю нашу команду. Туда приехали, нас разместили прямо на территории виноградников, там рабочие домики, один домик этот нам дали, нам дали раскладушки, мы между девчонками и нами занавесочку повесили, их десять и нас двое. Нам 15 дней дали убирать виноград, а 15 дней просто жить. Мы с Генкой заработали по 7,5 рублей, а девчонки по 15 рублей каждая. Я помню, мы попали на концерт Ободзинского, там он давал концерт в это время. Дождь пошёл, от Малой земли до Новороссийска километров 10–15, мы пока приехали, дождь был, мы запоздали на концерт. Все промокшие забегаем. Он так смотрит на нас и говорит: «О!» Как-то он нас назвал типа «воробушки» ― видит, что все ребятки молодые, да ещё все в униформе. Хороший концерт был, никогда его не забуду! Я вообще люблю Ободзинского, очень лирический певец.

Сколько вы учились в техникуме?

В техникуме 3,5 года.

Вы хорошо учились?

Да. У меня только полгода стипендии не было ― я завалил какой-то экзамен. Я ещё работал.

Вы думали, чем заниматься в будущем?

Честно говоря, не представлял себе. Во время каникул ещё на мебельной фабрике работал, устраивался на месяц. Они выпускали столы обеденные, раскладные полированные столы. Их надо было собрать, посмотреть, потом разобрать. Когда я их разбирал, я их переворачивал, ножки вынимал, укладывал внутрь, а женщины упаковывали. Вот за эту работу мне платили.

Вас ещё помнили по отцу?

Да! Так там половина бараковских работало! Папу все хорошо знали, меня хорошо знали. Сейчас в нашем доме мало остались народу, поумирали уже. Сейчас напротив нас Лида живёт, за которой мы сейчас ухаживаем с женой, она одна, ей уже 80 было, надо в аптеку идти, магазин, а она уже не ходит, не спускается ― ей подняться трудно. У неё сын живёт в Москве, с Москвы не накатаешься…

Как вы встретились с супругой?

Это было интересно! Я сейчас жизнь вспоминаю ― у меня сильный ангел-хранитель, он меня столько раз вытаскивал из таких передряг!..

 

«Про Ванино нам говорили: здесь половина полицаев живёт»

Я служил в армии с товарищем, он живёт в Песках, он у меня в отделении был комсоргом, мы с ним подружились. Мы учились в школе младших авиаспециалистов, порт Ванино. Про него есть тюремная песня: «Я помню тот Ванинский порт И вид пароходов угрюмый, Как шли мы по трапу на борт В холодные мрачные трюмы». Очень известная песня! Мы отучились в этой школе шесть месяцев, и нас по всему Дальнему Востоку распределяли. У нас был выбор, а я очень плохо переношу холод. Можно было ехать на Чукотку, на Камчатку, на Курилы, на Сахалин. Я говорю: «Вовк, поехали в Находку». Она на широте Украины находится, там не может быть такой… сильно холодный климат. Он говорит: «Ну, поехали». Мы с ним получили направление в посёлок Унаши.

А про Ванино, кстати, нам говорили: «Ребята, будете в увольнении, ни с кем не заговаривайте, здесь половина полицаев живёт, которых сослали, которых не расстреляли, тех сослали на Дальний Восток и где-то расселили. Они относятся очень плохо к военным». Ну, нас бог миловал, мы там один раз сфотографировались, и больше нас туда не пускали.

Приехали мы в эти Унаши, в полк ПВО истребительный. В полку я был командиром отделения, я был ответственный за спорт. Со спортом я ездил во Владивосток на соревнования по плаванию. Потом мне дали самолёт-спарку ― это учебно-тренировочный самолёт, куда садятся лётчики после отпуска, там сзади инструктор, впереди лётчик. На него надо было учиться. Нас отправляли с Вовкой в Комсомольск-на-Амуре, потому что эти самолёты там выпускались. Мы с ним целый месяц там прожили, смотрели документацию на этом заводе. Жили при полку, там 41-й истребительный полк стоял, там наши ребята тоже служили, мы встретились с ними. В зимнее время, под Новый год туда попали, там морозы под 40, а мы в юфтевых сапогах! Как вспомню!.. Хорошо, что на Север распределение не взяли.

В Спасск-Дальний возил ребят с плохим зрением, им там очки выписывали. Так я Дальний Восток посмотрел хорошо. В Унашах виноград рос, там речушка была Сучан, мы на неё купаться ходили.

Мы хотели вспомнить про супругу.

Мы с Вовкой дружили, потом после армии он ко мне приезжал несколько раз, мы с ним на танцы ходили. Он говорит: «Когда ко мне приедешь?» Я говорю: «Вовк, что в твоей деревне делать-то?» пески и есть деревня! А у него 31 июля день рождения. Я к нему приехал на день рождения, там были девочки, с кем он переписывался в армии. В армию ему прислали фотографию, на ней стоят три девчонки, это с кем он учился в школе: «Угадай, где моя?» Я не угадал. «Вот моя, Надя Лексакова». У неё папа был директор песковской школы. И вот они пришли на день рождения, там мы и познакомились. Потом я её проводил. Она уже работала, у неё мамы не было, она рано пошла работать, после 10 класса, мама умерла рано. Так мы познакомились. Видать, приглянулся чем-то! Стал к ней приезжать в Пески, потом она меня познакомилась со своими родственниками в Звенигороде, с папой. Папа жил уже от неё отдельно, на берегу Москвы-реки, с женщиной одной.

Мне в Звенигороде устроили допрос с пристрастием: «Ты так или серьёзно?» Я говорю: «Серьёзно, я её люблю!»

Какой это был год?

Это был 1970 год. Поскольку мы жили ― брат ещё был, мама не работала, пенсию получала слабенькую, я пришёл сам ― гол сокол. Мама говорит: «Саш, ты погода со свадьбой, год отработай, накопи на свадьбу». На год мы свадьбу отложили, но встречались очень часто. Через год, в июле месяце… в этом году будет у нас 51 год, как мы живём. В прошлом году отметили золотую свадьбу.

 

«Все прибегали смотреть, как москвичи живут»

Где вы жили?

В этой квартире. Мама через год умерла, она всю жизнь болела. Я себя помню всё время бегающим в нашу больницу, ЦРБ, к ней приду, на окошко встану, она посмотрит на меня… Это когда я ещё в школе учился. Через год мама умирает, брат пошёл в армию, он окончил школу прапорщиков в Ташкенте. Его направили сначала в Суздаль, потом во Владимир, там была школа диверсантов. Школа с забором, там дом построили, квартиру дали: в дырку пролез ― и на службе.

Ваши братья, сёстры сами выбирали себе профессию, место учёбы или кто-то на кого-то влиял?

Влияния особого не было. Сестра Валя отработала какое-то время на Текстильмаше, кем, не знаю, она там недолго работала, потом она ушла в воинскую часть, в «парашютку» ― наш барак с ней забором был разделён (по Красногвардейской улице, если она дальше продолжается). Там складирование парашютов, туда приходят парашюты с фабрики, а оттуда расходятся по частям, типа распределителя. Там был свой взвод обслуживания, они как вольнонаёмные ― смотрели за порядком, чтобы укладывали парашюты, чтобы потом их удобно было брать, как кладовщицы. Она там отработала.

Вы где работали?

Где я только не работал! Мою трудовую кто брал: что это такое?! Она у меня из двух трудовых состоит. Но я везде работал честно, мне ниоткуда не выгоняли. Начинал я работать с Коломзавода.

После армии вы вернулись?..

Да. Там открыли цех М-10, я там проработал. Через год поступил в институт, в наш Политех на строительный факультет. Я почему-то хотел строить гидроэлектростанции и речные сооружения. Такая романтика была в голове. Работая на Коломзаводе, я перешёл на третий курс, подумал: что же я учусь на строителя, а работаю на машиностроительном заводе? Пошёл на фабрику в мебельную стройгруппу, там я получил специальность каменщика.

Здесь переплетается с моей жизнью. Ещё кода я работал на фабрике, мои друзья учились в Московском станко-инструментальном институте. Из этого института они ездили в стройотряд в Казахстан. Друг мой, Валера Федяшин, хороший парень, говорит: «Саш, ты уже в стройке работаешь, уже что-то умеешь?» Я говорю: «Кладке я научился». ― «Поехали в стройотряд!» А у меня как раз учебный отпуск подходил. С третьего курса было 40 суток отпуска (первый и второй курсы ― 30 суток). Я сдаю последние экзамены пораньше, подхожу к преподавателю ― у нас в этом плане хорошее отношение было ― и в 1973 году я в первый раз поехал.

Вы уже женаты были?

Да!

Жена отпускала?

Отпускала ― деньги-то нужны! Я же в отпуск ездил. И потом, это далеко не прогулка, там работали ребята здорово. Два года подряд ездил в Казахстан со станко-инструментальным институтом. Многие ребята были одни и те же, Валера ездил, который там непосредственно учился, рекомендовал нас туда.

Как добирались туда?

Самолётом до Ташкента. Многие тогда студенты самолётами летали, потому что оплачивала контора, которая приглашает на работу. Вот мы два года ездили в Казахстан. Я подумал, работая на мебельной фабрике, что надо на какую-то большую стройку переходить. К тому времени я со своим прорабом на фабрике поссорился, потому что он мне обещал место мастера (мне надо было мастера, чтобы учиться было проще), а он взял своего знакомого. Мне потом сказали, что он боялся, что я его подсижу: у него не было высшего образования, а я институт окончу, с директором в хороших отношениях. И он меня начал притеснять. Я не стал ссориться, ушёл. А тут ребята, с кем я ездил, говорят: «Поехали в Сибирь, в какой-нибудь леспромхоз, строить». Это я опережаю события… Компания, где Юра Шилов был, ещё ребята знакомые, они ездили в Пермь в леспромхоз на строительство брусовых домов. Говорят: «Саш, мы тебе даём двух ребят, найди ещё двоих, езжайте впятером ― это оптимальная бригада для строительства брусовых домов». Мы с моим другом, с кем я родился в разницей в месяц, с кем жил в бараке, Женя Цунаев, хороший был парень, он от ковида умер год назад… Мы подобрали бригаду пять человек и поехали в 1979 году. Списались с леспромхозом, директор нас пригласил строить животноводческий комплекс. Я с фабрикой рассчитался и поехал. Мы там проработали четыре месяца, с мая по август. Построили им котельную, свинарник, конюшню ― три здания построили.

Вы по чертежам строили, которые вам предоставляли?

Конечно!

Вы единственный из пяти профессиональный строитель?

Юра Шилов сначала был корреспондентом, а потом стал главным редактором «Коломенской правды». Я потом с ним попал на Ямал. У них была своя компания, а у нас своя. Из строителей там один только строитель был. Женька такой технарь, мы его на пилу сразу поставили, там много запиловки, брус надо пилить, выпиливать. Так что каждый своё место нашёл. Все люди с высшим образованием, кроме меня!

Ваша жизнь там проходила за работой?

Мы начинали в 8 и кончали в 9 вечера. На развлечения, тем более девчонок, у нас времени не было. У них там один клуб был и один магазин. Мы отоваривались у них на складе: директор подписывал выдачу консервов, мы приходили на склад, нам выдавали как москвичам приехавшим. Одна женщина, бывшая ссыльная, но очень хорошая женщина, мы её наняли готовить, прибираться. И в дождь работали, сапоги грязные… Все прибегали смотреть, как москвичи живут. То, что нам дали, называлось гостиницей, но это была просто одна комната большая и маленькая кухонька. Мы когда приехали, там был кошмар! Мы там всё убрали. Там жили молдаване, тоже строители, они тоже строили. Местные говорили, что они приходят в резиновых сапогах ― бах на одеяло сверху и лежат. И когда приехали аккуратные, вежливые ― Володя из Радужного, инженер, вообще эстет, все были люди воспитанные, себе такого не позволяли, кушали аккуратно, всё было очень аккуратно. Они никогда кровать не заправляли, а мы встанем, кровать заправим, всё разгладим ― и на работу. Поэтому к нам приходили смотреть, кто такие.

Поработали хорошо. Мы заработали за неполный месяц по 1200. По тем временам это были бешеные деньги! Машину купить было нельзя, «Жигули» уже стоили 3–5 тысяч. Но мы зато купили цветной телевизор!

В семью?

Да, мы когда уже приехали. Я жене купил кольцо золотое с янтарём большим ― память осталась от первой поездки. Потом на следующий год поехали, на следующий… четыре года подряд я ездил.

Было хорошее подспорье для семьи?

Родителей-то не было ни у неё, ни у меня. Что на работе зарабатывал, я работал наладчиком станков в то время на Коломзаводе…

Вернулись?

Да. Я на этом заводе отработал 15 лет. Мне дали столько акций, когда его акционировали, я удивился. Я уже не работал, мне прислали письмо: приходите во дворец Куйбышева, там раздавали акции.

 

«Повесили на доску почёта ― стал получать в два раза меньше

Как я опять попал на Коломзавод? Я когда приехал из Казахстана, я устроился в ПМК-533 (передвижная механизированная колонна, работала по Коломенскому району – ред.), у нас была передовая бригада, наш бригадир висел на центральной площади у «белого дома» (там фотографии висели такие большие, помните?). Я там тоже потом, в 1981 году, висел: меня бригадиром поставили (я вышел из передовой бригады), мне собрали всех тех, кого хотели по 33-й выгонять: «Саш, ты же коммунист, организуй народ!» Раньше тех, кого хотели выгонять по 33-й, на исполком, на комиссию отправляли. Когда привезли на комиссию наших с ПМК, им говорят: «Ребята, мы с Коломзавода отправляем к вам на стройку перевоспитывать, а этих-то куда? Их уже не возьмут».

Что за 33-я статья?

33-я статья ― это статья за прогулы, за нарушение трудовой дисциплины. За это полагалось увольнение, и потом с такой статьёй никуда не брали на работу. Куда хочешь, туда и иди. Родители вам скажут, что такое 33-я статья!

Таких было много?

Достаточно, если им комиссию устраивали каждый месяц в «белом доме» (народное название администрации города – ред.). Их туда привозили со всех предприятий: «Почему прогуливаете? Почему не работаете? Почему пьянствуете в рабочее время? Вы работали станочником, мы вас переводим на стройку разнорабочим. Если не будете работать…» В Москве за 101-й километр выселяли, а у нас не знаю, куда, у нас 101-й километр ― за Рязань. Такие были условия.

Я отработал пять лет на стройке в ПМК. Потом, когда бригадку собрали, повесили меня на городскую доску почёта. У меня до сих портрет в гараже стоит. Я стал получать в два раза меньше, хотя работал бригадиром, там бригадирские доплачивали. Но поскольку бригада была такая, что один упал с четвёртого этажа на груду кирпича, еле остался живым… Я думаю: с ними в тюрьму меня посадят.

Несчастный случай?

Пьяный упал, можно сказать, что несчастный случай. Мы строили в Сергиевском тепличный комбинат, мы там строили кирпичное здание котельной, и вот он с лесов этого здания… Там щебёнка падала вниз, там внизу целые кучи кирпича. Он не удержался и на эту груду кирпича упал. Отлежался, поехал домой, на работу вышел на следующий день.

Вы после этого призадумались?

Не после этого, я и так хотел: зарплату здесь домой ношу, жена спрашивает, почему стал так мало получать. А вот потому, что на доску повесили, бригадиром стал! Там у меня были два-три парня хороших, не знаю, как их потом судьба сложилась…

Мы опять списались с леспромхозом под Томском.

Как вы находили эти контакты?

У меня ребята преподавали в Воскресенском строительном техникуме. Им по ходу профессии надо было ездить в министерство лесного хозяйства, а там такие талмуды лежали, в них все леспромхозы, все адреса хозяйств были записаны. Они их выписывали.

То есть это были не заявки, а вы их обзванивали?

Да, потому что надо было, чтобы они прислали письмо, что было гарантией, что они оплатят нам дорогу ― самолёт до Томска прилично стоил.

Не находилось у них своих работников?

Там нет народу, там или лесорубы или пьяницы. Пьяницы работать не могут, а у лесорубов своя работа.

Они справки и про вас наводили, характеристики?

Нет. Дать пендель оттуда всегда можно.

Но деньги-то на вас уже потрачены…

Никаких денег: мы ехали за свой счёт, они уже там оплачивали в конце, когда мы отработаем. Если мы запьём или что-то, они могут не оплатить: нарушили договор. Там договор был, всё нормально.

Директор нас хорошо встретил, разместил рядом с девчонками, как назло. Девчонки после техникума приехали из Томска, бухгалтеры были все, они нас немножко отвлекали. Но у вас все серьёзные мужики были. Вся беда моя была в том, что каждый раз бригада была увеличена. В первый раз мы поехали впятером, потом под Пермь ― вдесятером, а уже в Сибирь мы поехали 15 человек. Тут уже трудно ребятами управлять, людей особо не знал.

Там были московские и коломенские?

Все коломенские, ребята с Радужного… Плохо управлять, когда много народу. Были ребята выпивающие, с ними тоже очень трудно: надо работать, а когда выпивают, возникает конфликт, его надо улаживать. Меня ребята уважали что ли: когда я подходил, всё это дело умолкало. Тем не менее, со мной поехали 15 человек, но пять человек через месяц уехали. Остальные со мной работали ещё месяц, через месяц ещё пять человек уехали. Мы доделывали работу уже впятером.

Они уезжали спланированно?

Первые спланированно, они работали на производстве, брали отпуск. Один из них был мой друг, который со мной всё время ездил, Женя Цунаев, он работал начальником отдела на ЗТС. Это отдел, который распределял, делал нормативы на производство, определял расход материалов в процессе производства: они же делали большие станки, у них большой расход материала. Он ездил всё время в главк на утверждение планов расхода и был такой уважаемый человек. Настолько уважаемый, что смог мне, когда я поехал с сыном в Питер (он поехал поступать в мореходку, а я его сопровождал), он гостиницу нам сделал свою ведомственную, я там ждал, пока сын Сашка сдавал экзамены. Экзамены завалил, решил обратно не ехать, устроиться на подготовительные курсы, на следующий год опять поступать, а пока будет работать на верфи, ему уже 17 лет. Жил он там целый год, передумал в мореходку поступать, из Питера его взяли в армию, я ездил провожать его из Ленинграда. Взяли из Ленинграда, а прислали под Москву, в десантный полк, который охраняет Москву, рядом с Кубинкой. «Пап, я хотел куда-то подальше, а меня опять под Москву!» Потом его зафигачили в Таджикистан, когда там волнения начались. Я сразу туда, приезжаем мы в полк, мне говорит его командир, старший лейтенант: «Сан Саныч, понимаете, мало того, что он сам захотел, так ещё ребят подговорил с собой самых лучших, на которых я надеялся! А этих раздолбаев тут оставили». Они в Таджикистан улетели, там ему в оцеплении выбили зуб, до сих пор не вставил. Оттуда его направили в Сибирь. Когда выводили из Молдавии генерала Лебедя, они готовили им казармы: тоже десантники же, сами для себя должны готовить. Оттуда он и демобилизовался в милицию нашу. Пришёл в милицию, его направили в Москву, в юридический. Два курса окончил, после третьего курса его направили, 3–4 курс доучивался, а здесь уже работал в розыске. В 1990-е годы зарплату в милиции не платят, а тут ещё женился, как на грех, ― он отсюда перевёлся опять в Москву, жена москвичка.

 

«Копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату!»

Про сам город можете что-то рассказать? Как город менялся? Вы его видели, или всё в работе?..

Я на танцы-то ходил, до женитьбы! Я не очень любил ходить, дамы отказывались танцевать со мной, наверное, страшный был. Ребята ходили, мои друзья, я с ними заодно. Я очень любил музыку слушать, у нас играл оркестр из артучилища, такой хороший оркестр. После оркестр сменили ВИА ― вокально-инструментальные ансамбли, у нас здесь уже начали играть. Я любил слушать, встану в уголок и слушаю музыку.

Дома был проигрыватель?

Проигрыватель я купил, когда уже женатым был. Купил «Урал», такой на ножках, он у меня до сих пор в гараже.

Он катушечный?

Приёмник с пластинками.

Дальше вы покупали пластинки?

Да. У меня столько пластинок!

Как вы их доставали?

Я покупал. У меня не было знакомства, к сожалению. У меня есть первые пластинки «Песняров». Когда показывали первые пластинки недавно по телевизору ― вот у меня такая: они на жёлтом фоне сидят, там ещё не все, которые потом уже присоединились. Это у меня уже четвёртый диск, расширенный состав «Песняров». Я все пластинки уже не помню. У меня ещё жена привезла из Песков старые пластинки, пластмассовые, под патефон, жалко, что у меня патефона не было. У Мишки Абакумова (народный художник России – ред.) был патефон…

Расскажите, как с художниками начали дружить.

Фотографию вам покажу… В 1989 году ко мне приходит мой друг Гена Чистяков, наш председатель фотоклуба. Говорит: «Не хочешь подработать? Моему знакомому, Абакумову Михаилу, дали дом на улице Островского. Это старый заброшенный дом, бывшее предприятие по изготовлению извести, ― вот фотография: мы стоим у его мастерской. ―  Надо из этого здания сделать ему мастерскую». Со двора на Островского мы стоим. Мы пришли, встретились с Мишей, привёл он нас к этому зданию, говорит: «Саш, первым делом надо сделать крышу, чтобы дом не разрушался». А у него по той стороне трещина пошла. Я собрал ребят из своих знакомых. Этот дом был двухэтажный, этот второй этаж ― как бы чердачный этаж. Он говорит: «Мне перекрытие между ними не нужно, его надо снести, чтобы мастерская была объёмная». Снести ― не строить, запросто, и мы это межэтажное перекрытие снесли. Он был уже тогда уважаемый. У нас был не Союз художников, а проектно-художественная мастерская, он была как бы государственная. Столько мусора было, вывозили, это ужас, когда снесли!

Здание уже не использовалось к тому моменту?

Нет. Там было в середине большое помещение, посередине стояли два больших чана, в эти чаны загружали известь, её заливали водой,и  она там гасилась, потом её по мешкам, по ёмкостям ― и развозили по стройкам, кто давал заявки. Чаны метра два были в диаметре, глубиной на метр минимум, были прямо в землю утоплены (пола там не было). Это был 1987 год, когда ему дали это здание. Наташа, дочка Мишина, мы с ней общаемся.

Это усадьба бывшая, 19 век?

Я не знаю. Судя по кладке, это старое здание, из кирпича. Мише его администрация продала за ненадобностью, он был уже заслуженный. Начали мы эту мастерскую делать: осенью 1987 года сделали крышу, в 1988 году начали делать изнутри пол, стены, окна, в 1989 году стали делать пристройку под отопление (не отапливалось здание).

Кстати, когда я копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату! Правда, ручка у неё была отдельно, сама фигня отдельно, между ними был тросик. Миша сказал, что сходит в военкомат, хоть и старая, а взорвётся ещё. Но никто не пришёл, и мы закопали её, не помню даже, где, чтобы никто не откопал. Это был уже 1989 год.

Вы два года занимались зданием?

Три года. Потом внутри антресоль сделал ему: у него большое окно, чтобы он мог писать с антресоли Богоявленскую церковь, она тут находится.

 

«Засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20»

Я в то время работал на Коломзаводе, это всё делал в свободное от работы время. Работал на машинной сборке, лудильное отделение ― это профессия первой категории: это высшая категория, когда на пенсию уходят с 50 лет. Я там отработал к тому времени семь лет. Это наступил 1990 год. Тут как всё закрутилось!.. Я с 1 апреля подаю на расчёт, потому что у нас зарплата упала, но она у всех упала. Начинается инфляция. А почему подаю на расчёт ― мне Миша сказал: «Ну, сколько ты будешь в этом дерьме копаться?» Если бы вы видели меня в то время ― у меня был такой суконный фартук, суконные рукавицы, потому что мы работали с расплавленным свинцом и расплавленным оловом, с серной кислотой. У нас были такие ванны ― кто к нам в отделение заходил, два шага сделает и сразу нос зажимает и бегом из цеха на улицу! Мы уже привыкли. Из восьми человек, кто работал в нашей бригаде, четверых схоронили в довольно молодом возрасте: выйдет на пенсию ― и на кладбище, выйдет на пенсию ― и на кладбище…

Вы это объясняете чем?

Вредностью. Свинец расплавленный! У нас была ванна, мы в неё окунали детали, которые нам приносили. Сначала их травили в кислоте, потом приносили в ванную, потом обдували их сильным напором воздуха и отправляли в производство.

Вот Миша и говорит: «Хватит в этой грязи кувыркаться, приходи к нам в союз снабженцем. У тебя образование среднее специальное». А зарплата, которую он мне обещал, не отличалась от той, какая была на завод. Я советовался с женой, как мне. Она: «Саш, конечно! Одного схоронили, другого… Что ждать-то? Я тебя не хочу терять». И я перешёл в отделение Союза художников Коломны (или ещё это была ещё художественно-производственная мастерская, не помню).

Здание была на Посадской, где сейчас музей пастилы?

Нет, это Дом пионеров, до сих пор он там.

На Посадской тоже был, перед храмом Николы-на—Посадях, где сейчас музей пастилы.

Угловое здание? Не было там Союза художников. У нас художники разбросаны по всему городу. В Доме воеводы художники наши были, мастерские, отец с сыном там были (Иван и Алексей Букакины – ред.), кто-то ещё был из художников, я там ни разу так и не был. Но их оттуда убрал Аркаша (здание было передано администрацией города краеведческому музею, который на тот момент возглавлял Аркадий Арзуманов – ред.).

В этой квартире были художники? Музей же основан в 2011 году, коммуникаций не было к тому времени. В этих холодных помещениях были художники. Это же муниципальное хозяйство.

Я не слышал, спросить я могу. Из старых Паша Зеленецкий, Сергея Тимофеевича уже не спросишь (Циркин, заслуженный художник России, умер в 2018 г. – ред.), Геннадия Павловича Сорогина тоже (заслуженный художник России, умер в 2002 г. – ред.), Червякова можно спросить. Червякову я сделал мастерскую в Москворецком переулке, тоже моя работа. Меня там чуть бревном не убило! Мы с ним выжимали балки второго этажа, домкратили. Чуть перекосишь ― они выпрыгивают, дай бог, если не на себя, а в сторону! С Толей (Червяковым – ред.) мы керамику начинали делать. Но попали на 1990-е годы. Тут был магазинчик на углу комиссионный (сначала там был военторг), мы туда керамику сдавали, но не покупали керамику. А мне надо было семью кормить. Толя очень талантливый человек.

Что именно сдавали?

Сервизы кофейные, чайные. Он ещё вазочки делал.

Про мастерскую. Я, значит, перешёл в Союз снабженцем работать. Моя работа заключалась в чём: я должен был раз в неделю присутствовать на совете и раз в месяц съездить в Подольск на художественный комбинат, привезти им материалы ― багет, рамки, подрамники, холсты, краски. Вот вся моя работа. Мы относились к областному Союзу художников, поэтому именно в Подольск я ездил. Поскольку началась зверская инфляция, засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20 рублей. Я это помню, это ужас был! Миша как мог меня поддерживал: «Саша, давай ты у меня в мастерской поставишь станочек». Станок № 1, на нём делали распиловку и строжку (ЗТС начал выпускать его под номером один). Миша его купил. Мы его установили во второй части: здание разделено капиталкой на две части, в той части я делал туалет, ещё что-то, типа кладовочки, там же поставили станок. Я там пилил, строгал. Кому надо было сделать что-то ― подрамники, рамки, ― они мне заказывали, я там у Миши делал. Для поддержки штанов было. Миша мне сам заказывал, я ему помогал в процессе. Очень много работ он писал при мне, иногда говорил: «Сань, подойди, тебе нравится?»

Вам действительно нравилось?

Я не тонкий знаток живописи, но мне нравилось. У него если вдалеке стоит что-то, то видно, что это вдалеке. Всё в пропорциях, всё соответствовало… Потом сядем, чай попьём, у него самовар стоял. У меня есть фотография, где мы сидим за столом. У меня есть фильм, один его товарищ снимал, как мы песни поём у него в мастерской.

Про Валеру Королёва (писатель, 1945—1995 гг. – ред.). Мы познакомились с ним у Миши, потом сошлись с ним близко. Я ему рассказывал про свои поездки в Пермь, в Казахстан, на Урал, в Томск. Он говорит: «Сань, у тебя столько информации, начни писать!» Он мне три книги, которые выпустил, подарил. У него четыре книжки вышло, четвёртую мне Оля подарила, его жена.

Вы как относились к его рекомендации?

Я попробовал. С этим надо, наверное, родиться.

 

Стройка в вечной мерзлоте

Я помню, мы уезжали на Ямал, поехали в Быково, оттуда мы улетали. Комары задолбали, и билетов нет! Как же нам лететь-то? Чтобы лететь до Салехарда, до Ямала нет прямого рейса. Долетаешь до Салехарда, а там на катере в посёлок Новый порт надо было добираться. Юрий Шилов, молодец, энергичный мужик, со своим удостоверением «пресса» в окошко: «Нам надо срочно лететь в Салехард!». Там девушка сидит: «Да нет билетов…» Потом машет нам: есть два билета. Юрка полетел и ещё один друг, деловой, бригадир. Мы полетели только на следующий день, ночевали в аэропорту. Мы люди привычные — на лавочке, так на лавочке. Прилетели туда, они нас там встречают: «Ребята, не ходит ничего в Новый порт». Там теплоходики такие маленькие… Не знаем, как добираться. Мы были там в середине июня, а до 15 июля ничего туда не пойдёт. А у нас отпуск на месяц! Сказали сходить к вертолётчикам, они оттуда рыбу возят (Новый порт рыбхоз же), может, вас захватят туда. Они сетями возили: там сеть с рыбой под брюхо загружают, везут сюда, здесь выгружают, опять под брюхо цепляют и везут туда. Мы подходим: «Не можете нас захватить? Мы вам заплатим». Они говорят: «Вы откуда?» — «Мы из-под Москвы, из Коломны». — «А мы из Егорьевска!»

Вот они нас взяли, и до Нового порта долетели мы, как земляков, никакие деньги не брали. Там нам рады были. Мы прилетели, а там директора сняли, который с нами договаривался. На его место назначили главного инженера, он молодой парень, где-то нашего возраста. Говорит: «Мужики, надо им сделать пристрой к котельной». А там вечная мерзлота, мы никогда в ней не строили. Там так: делают маленькую лодочку, потом ставят иглу (игла ― двухметровая труба, на конце трубы как у чайника носик, там маленькие отверстия), к трубе подключается пар. Этот пар идёт через трубу, вставляешь в дырочку, этот пар размывает дырочку, и ты половником эту жижу оттуда вынимаешь и выбрасываешь. Дырочку надо сделать такого диаметра, чтобы туда бревно вошло, такой подтоварник (круглый лес, который применяется для строительства и т. п. без дополнительной обработки – ред.) диаметром 16–18 см. Он являлся основой для будущего фундамента, на него сажался фундамент. Мы за это дело взялись. Поскольку мы время утеряли, времени было мало. Мы делали опалубочку, метали бетон, поставили все 16–20 столбов по периметру, их на 50–60 сантиметров над землёй по шнурочку выровняли, пилой срезали, поставили с двух сторон опалубочку и заливали бетоном. Эти столбы на бетон опираются, дальше не идут, потому что там вечная мерзлота, некуда им проваливаться. Поскольку время было утеряно, мы сделали только до перемычки, под проём под окно ставили, забетонировали, время наше подошло. Надо домой. Главный инженер сказал, что нормально, доделают. Нормально там заплатили, дорогу оплатили. Мы полетели обратно. А тогда приехал замминистра рыбного хозяйства с проверкой на вертолёте. К нему подошли: «Заберёшь ребят, москвичей?» — «Заберу, конечно, земляки!» Он забрал на вертолёте до Салехарда, а там уже взяли билеты.

Случай был с нашим бригадиром. Он хотел купить жене что-нибудь из меха. В столовой с одним мужиком познакомился, тот предложил прийти в дом, купить что-то. Олег говорит: «Я пойду, посмотрю». Мы ему: «Что за люди? Мало ли…» А он крепкий парень, пошёл туда. Пришёл через какое-то время без мехов. Олег говорит: «Не знаю, как я оттуда вырвался! Захожу в дом. Сидят четыре мужика, такие вот морды, все в наколках. У них на стене висят воротники, шапки. Сидит этот мужик…» А он его видел одетым, а тут он раздетый, весь в «не забуду мать родную»! Олег с собой бутылку водки взял — за знакомство, как положено. «Водку принёс — молодец, хорошо!» — «Ну, что у вас есть?» — «На стене видишь». — «А сколько стоит шапка?» — «Стольник». — «А воротник?» — «Стольник». На что ни показал — всё стольник. Сто рублей ― в то время не такие большие деньги (это 1986–1987 год), как сейчас тысяча. Они или воровали, или… Что они охотники — это точно нет! Они что-то делали незаконное. Потом мы их встретили в Салехарде, они несли два баула, лёгкие, видно, что внутри мех.

Почему он не стал покупать?

Он говорит: «Сейчас деньги вытащишь — дадут по башке. Сказал, что в другой раз приду. Но я больше не пойду, мне жизнь дорога. И после спиртного что у них с головой будет…»

 

Золото из туалета

Давайте в Коломну вернёмся, к художникам.

Почему я с ними был в хороших отношениях был. Я помог Сорогину Геннадию Павловичу, это наш заслуженный художник, очень известный, он работал в областном Союзе художников. У него сын с дочерью тоже художники, Сорогины, Таня и… (Алексей – ред.).

Чем помогали?

У него была будочка — вход на его территорию: у него свой дом, где молокозавод. Я ему что-то там делал. В мастерскую меня завёл» «Как мастерская?» Я ему: «Хорошо, Геннадий Павлович». — «Вот тебе, Сань, за твои труды картинку в подарок». До сих пор у меня картинка его, не многие могут похвастаться, что у них картина Геннадия Павловича. Мне многие дарили картины, у меня коллекция приличная.

Где вы её храните, у себя дома?

На стене и в углу. На антресоли ещё есть.

Червякову помогали?..

Мастерскую ему сделали целиком. У Червякова я нашёл золотые часы: тоже делали пристрой под газовое оборудование. Лестницы обшивали, чтобы была закрытой. У него там, оказывается, раньше жил батюшка, у него внизу была аптечка, и там мы нашли столько пузырьков аптечных! Причём пузырьки старинные, ещё царские, литые, на них всякие надписи, орлы.

Я помню эту историю, она как-то разнеслась по посаду, про эти бутылочки. У меня даже один образец есть!

А часы нашёл, когда копали пристрой под газовое оборудование, оно проходило через туалет (туалет тоже старинный стоял у них во дворе). Я взял эту работу на себя, там со мной двое ребят работали — это амбре им почему-то не понравилось. Работал, работал, говорю: «Золото нашёл!» — и поднимаю кусок, извините, дерьма. Они сначала: ха-ха-ха. А потом так лопатой ― смотрю: золотой пятак, поднимаю, а это часы. Мой племянник там работал, ещё кто-то, я им: «Золото нашёл!» Они: «Да достал ты со своим золотом!» А потом они подошли я им показал. Часы все прогнили, мы стекло сняли, стали изнутри всё выбрасывать. Мне потом только сказали: «Что же вы сделали! У них же внутри стояли настоящие рубины!» На обороте написано: «Филадельфия, 1878 год». На оси внутри раньше ставили настоящие рубины. Если бы рубины нашли, любому часовщику могли бы продать. Ну, если мозгов нет, то куда деваться!.. Они у меня до сих пор лежат, могу показать.

Вы же их и нашли, вам же они и достались?

Да. Толя на них и не претендовал, честный мужик, это осталась память о его мастерской.

 

«Телеграмма 1896 года: и в то время были авралы!»

Ещё кому делали мастерские?

Ещё Паше Зеленецкому на Лажечникова. Там было здание — постоялый двор или что-то такое, там меняли коней, на переправе. Там здание почты, а во дворе лошадей привязывали, наверное, конюхи в этом помещении пережидали. Мы пошли это здание посмотреть. Паша говорит: «Надо крышу сделать, а внутри я сам». Я ребят собрал, мы эту крышу старую сняли, она была трухлявая, а новую крышу хорошую сделали. Когда крышу сняли, нашли скелет… кошки, прямо около самой стенки, как в музее показывают — весь чистый. Рядом пачка бумаг лежала: телеграммы. Я взял: телеграмма 1896 года, адресована на наш коломенский завод, в ней были слова: просим ускорить отгрузку парового двигателя куда-то (а откуда телеграмма — это уже истлело). Я их выбросил, теперь думаю: что ж такое, без башки-то! Ведь она интересная сама по себе! 1896 год!

Это переписка, наверное, с заводом Струве.

Конечно! «Просим ускорить» — значит, и в то время были авралы!

Получается, вы и со старыми зданиями работали.

Да. В 1990-е годы дали многим, кто хотел: Жене Ходину (коломенский художник, 1958—2014 гг. – ред.) дали на улице… если идти через Пятницкие ворота, дойти до монастыря, прямо в начале стоят частные дома, по этой улице если идти, то по левой стороне, ему дали один из этих домиков. Женя Ходин был талантливый художник, спиртное сгубило, жизнь укоротило.

Как вам сообщество художественное? Оно же отличалось от заводского.

Оно очень отличалось! Каждый из художников чувствует себя талантом или мнит талантом, поэтому между ними были не очень хорошие отношения. Сообщества не было.

Каждый сам по себе?

Конечно. Я ещё застал то время, когда их работы отбирали, чтобы возить в Москву, в художественный салон. Это был совет, на совете отбирали работы. Каждый имел право отправить три работы в салон. Это деньги, ребята на это жили. Всегда приносили не по три работы, а по несколько, чтобы отобрали самые хорошие. Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович, Миша входили в совет (Циркин, Сорогин, Абакумов – ред.), ещё кто-то.

Сами коломенские отбирали?

Да. Там уже просто принимали. Я несколько раз возил, на метро «Октябрьская» был художественный салон, мы с его директором ездили и сдавали.

Как происходил отбор?

Они сидели и говорили: это можно отправить, или давай ту, более художественно выдержанно. Это в присутствии автора. Один художник, входящий в наш Союз, жил в Воскресенске, у него был свой автобус, ПАЗик, он один раз привёз порядка 20 работ. У него была специфика, он делал натюрморты, сирень. Он хорошо писал, но 20 работ не могут взять. Конфликты были… «Почему у всех по три, а у тебя 20 взять?!» Я потом, когда работал в Виноградове, его выставку встретил в здании администрации Воскресенска. Смотрю, там в газете он стоит рядом с американским президентом, не помню, с каким именно. В Виноградове я работал с 1993 по 2000 годы.

 

«Физически-то я работал, а душой отдыхал»

В Коломне были выставочные залы, где выставлялись художники?

Нет. Первый выставочный зал ― Дом Озерова. Миша много приложил своих сил, чтобы этот зал отдали.

Михаил Абакумов хотел, чтобы в городе появился свой зал?

Конечно. Художников уже много было, и художники хорошие. Три заслуженных: Миша, Циркин Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович.

С какого года начали организовывать выставки?

Не знаю. Это надо у Галины Владимировны (Дроздова, нынешний директор Культурного центра «Дом Озерова» – ред.) спросить.

Вы ходили на выставки?

Конечно! После выставки был фуршет всегда.

Это там же происходило?

Да, девчонки накрывали, работницы зала.

Чаще стали художники встречаться?

Они и так встречались, потому что на совет должны были все приходить.

Они проходили в Доме пионеров?

Да. В зале. В этом Доме пионеров я спектакль показывал. Так судьба переплелась, что учитель рисования у меня и Миши Абакумова был один и тот же. Миша тоже в 22-й школе учился, и Никаныч — Николай Иванович Бодрягин — вёл там рисование. Миша учился на класс старше. Он окончил в 1963 году, а я в 1964 году, мы оба пошли в техникум. Мы так шли, но не пересекались. Он в 1964 году ушёл и поступил в Московское художественное училище 1905 года.

Вы к Бодрягину тоже ходили в студию?

Нет. У меня «тройка» была одна в аттестате ― по рисованию. И одна «пятёрка» была в альбоме — за новогоднюю ёлку, которую мне нарисовал мой друг Женька Цунаев.

Про Дом пионеров хотели рассказать.

Николай Иванович вёл ещё кукольный кружок. Он говорит: «Кто хочет в кукольном спектакле поучаствовать?» Я такой активный был: «Давайте я». Ещё девчонки были у нас. Мы ставили спектакль про Петрушку. Ребятки пришли с детского сада. Мы репетицию делали сначала, конечно, Николай Иванович ствил пластинку, там шёл текст, мы под этот текст разыгрывали действие. Николай Иванович привёл ребят из детского сада, полный зал был — они нам так аплодировали! Я учился в 8 классе.

Вернулись уже в другом качестве много лет спустя.

Попал в наш Союз, так у меня душа там отдыхала. Физически-то я работал: то одному помогу, то другому, — а душой отдыхал. Коллектив был хороший. Мы ездили в Манеж на выставки.

Вы помогали с монтажом, транспортом?

Если требовалось. Запомнилась мне Мишина выставка в Академии художеств. У Миши юбилей был, была очень солидная выставка. Сама Академия художеств смотрится — как будто заходишь во дворец. Нас туда на автобусе, автобус город выделил, возили. От городской администрации кто-то ездил, но не Валерий Иванович Шувалов.

Я стою в администрации, Валерий Иванович спускается, смотрит на меня, подходит: «Здравствуйте». Я ответил, а сам думаю: он меня помнит что ли? Даже как-то неудобно было. Когда ко мне подходил Денис Лебедев (на описываемый момент — глава города – ред.) ― это сын моего друга Юры Лебедева, наши дети бегали ещё в детстве, в Конев Бор ездили, как раньше на прогулки ездили. С Юрой Лебедевым мы крепко дружили. Нас было четверо друзей: Юра Лебедев, Боря Юрчак, Серёжа Быстров и я. Юрчак умер, Юрка уехал на Украину и там помер, он с женой развёлся. У Дениса тоже судьба какая…

Вы были у Шиловых здесь, в коммуналке?

Да, в комнатке их был, заходил.

Можете что-то вспомнить?

Ничего не помню. Гурий Алексеевич с родителями, мама у него хорошая, добрая. Комнатёнка и есть комнатёнка. Может, у них были две комнатёнки?.. Гурий Алексеевич был дизайнером, художником. Он работал в мастерской: если вы стоите перед входом в женский монастырь, с правой стороны угловая башенка — в этой башенке они творили, можно сказать. Башня небольшая, где там особо… Гурий Алексеевич там работал, макеты какие-то делал.

Он в качестве дизайнера на ЗТС работал…

А мастерская была здесь.

Вы ходили в его мастерскую?

Гурия? Не ходил. Мы туда подходили, но я подниматься не стал, с кем-то мы шли, он сказал, что тут Гурий работал. Его Червяков тоже знал.

Спасибо, много интересного нам поведали!