Автор: admin

«Вся жизнь моя была посвящена школе»

Рассказчик: Татьяна Александровна Макеева.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 июня 2024 года.

 

Татьяна Александровна, расскажите о себе.

Сейчас я пенсионерка. Отработала 40 лет в школах в Коломне, а начинала здесь, поблизости, в кремле, в третьей школе.

50 лет назад, 6 марта 1974 года, я пришла работать в третью школу пионерской вожатой. Сама территория кремля была для меня неизвестна – я совершенно из другого микрорайона родом, и поэтому для меня это было всё абсолютно новое. В то время все церкви были разрушены, там везде были склады, спортивная школа, что-то такое. И везде бегали школьники любопытные. В монастырях жили люди. Причём в Новоголутвином женском монастыре, в сохранившихся в корпусах, в кельях монашеских были коммунальные квартиры: большой длинный коридор – и комната, комната, комната, комната… Мне приходилось к ребятам туда ходить, поэтому всё это для меня было в новинку и интересно. Это был женский монастырь, а Брусенский монастырь назывался мужской, потому что когда-то его создавали как мужской. Вот там и в жилых корпусах кирпичных жили люди, и на территории монастыря были построены домики, домики, домики, домики, и там тоже жили люди. Те, кто побогаче, имели дома на улицах Казакова, Кремлёвской, Лажечникова… То есть это был достаточно густонаселённый микрорайон.

Работа вожатой заключается в том, чтобы работать с детьми. И я вместе с ребятами облазила всё – все закуточки, все закоулки, все развалины. То есть всё-всё-всё-всё-всё-всё буквально! Местные жители, особенно Брусенского монастыря, заинтересовались: это что тут за девка такая бегает? откуда такая деловая появилась у нас тут? Они же все друг друга знали. Как выяснили, не знаю, но выяснилось, что девка-то наша! Оказалось: моя бабушка Нюша работала в восьмой школе (это там, где современный краеведческий музей) уборщицей. А в подвале школы были оборудованы жилые комнаты – там жила и уборщица со своими детьми (у неё было четверо, мал мала меньше), и даже учителя жили. То есть это всё было заселено. И вот эти старожилы выяснили, что Нюша-уборщица (которая вообще уехала-то в конце 1940-х годов оттуда, а они её помнят!), и младшенькая её, Раечка, 1934-го года рождения – это мои ближайшие родственники. И когда они выяснили, что я Нюшина внучка, меня приняли за свою. И если кто-то спрашивал, чья это такая деловая тут у нас бегает, они говорили: «О, Таня-то? Наша. Нюши-уборщицы внучка!» Вот так я стала своей.

Я недолго проработала в третьей школе вожатой – четыре года. Но вот судьба: спустя десять лет я вернулась туда директором. То есть с третьей школой у меня связаны самые хорошие воспоминания.

Татьяна Александровна, вы рассказали, что вы с ребятами тут буквально везде всё облазали. Может быть, вспомните какие-то истории? Что происходило во время этих экспедиций?

Нет, таких историй особенных мне не помнится. Понимаете, в те времена вожатая (называлась старшая пионерская вожатая) это был человек, который организовывал в школе всё, помимо уроков. Поэтому походы, «Зарницы», сбор макулатуры, металлолома… Вплоть до того, что приходила в школу на работу, а директор говорит: «Так, Славка в школу не пришёл, иди буди». И я шла, напротив монастырь, я шла в квартиру: тёмный коридор, всё навалено, наложено… Я иду, откуда-то из темноты. «Ты к кому?» То есть меня знали. Ну, я называю фамилию, к кому я иду. «О, господи, упадёшь ты тут! Пошли. Так, тут перешагни, тут таз, тут… а, сосед лежит, ладно…» Ну, пьяный. И вот так я ходила. То есть вообще, конечно, с точки зрения современной микрорайона был страшный: ни освещения, ни фонарей, эти развалины… Люди тоже были разные. Ну, как-то вот так свободно ходила.

Из интересного, например, сбор макулатуры. В школу должны принести все макулатуру. Несли все, я принимаю с безменом, взвешиваю, записываю – у нас соревнование. И вдруг смотрю – катят огромную бобину деревянную, а на ней намотан картон. В Успенском соборе был склад картонажной фабрики. Как они открыли дверь? Как они выкатили эту бобину с картоном?! Но они прикатили её в школу, во двор, и сказали: «Макулатура? Принимай, записывай на наш класс!» Ну, конечно, получили от меня! Заставила катить назад.

Всякие ребята были. Школа в те времена, в начале 70-х, была очень переполнена. Потому что весь кремль густонаселён. Ближайшие деревни – совхоз Коломенский, посёлок Радужный, Семибратское, Бобренево – все съезжались к нам учиться. И когда восьмую школу закрыли, нашу начальную школу перевели в здание угловое на Лазарева – Лажечникова, потому что мы были переполнены.

 

«Мамка сказала: отнеси Тане на супец, она же городская!»

А что вспомните о детях? Отличались ли городские от окологородских?

У меня какие-то такие самые добрые воспоминания и от детей, и от взрослых. Например, бобреневские ребята пешком ходили утром в школу – зимой, весной, в грязь. Но у них у всех хозяйство, поэтому они должны были рано утром встать, натаскать корове, свиньям воды, а потом приходить в школу.

К восьми утра?

Да. Однажды по осени как-то идёт в школу Серёжка, я знаю, что он оттуда. Сумка у него с учебниками и в руках авоська, сетка такая, а там свёкла, моркошка, капуста. Я говорю: «Ты куда идёшь?» – «К тебе. Мамка сказала: отнеси Тане на супец, она же городская!» И я получила вот такой от родительницы, от мамки, подарок! Интересные, конечно, были. Потом я ушла в городские школы работать, у нас там переводы были всякие. Конечно, они отличались. Но монастырь-то сносили потихонечку, выселяли, и когда я пришла работать в Колычёво, в новостройку школу, там оказалось достаточно много наших монастырских, которые получили там квартиры. То есть всё это взаимосвязано.

Вы и там «наша» была!

Я везде была «наша». Когда я выложила в «ВКонтакте», в «Одноклассниках» свой пост – рассказ о своём юбилее, – я получила много откликов, комментариев. Вот и наша Марина Беляева (экскурсовод музея «Коломенская пастила» – ред.) – моя пионерка. Но самый интересный комментарий, который меня поразил: «Здравствуй, Таня. Я Гера К. из 8 «А», 1978 года». То есть они уверены, что Таня помнит всех! А Таня после этого 40 лет отработала в школе. Сколько у неё их было?! Но попереписывались, я вспомнила Геру, я нашла его фотографии, ему переслала. Всё замечательно. Он мне прислал и свой дом, и жену, и собаку, и дочку – фотографии. И, видимо, потом он подумал, что вдруг я ему не поверю, и присылает мне вырезку из газеты: Герман К. назначается генеральным директором крупного морского порта в городе Находка. Мужику 60 лет, такая должность, забот вот столько, возраст уже солидный! А он помнит Таню-вожатую! Значит, было хорошо!..

Татьяна Александровна, вы сказали, что это был не ваш район. А где вы-то жили?

Я жила на улице Леваневского, а училась я в пятой школе, это там, где напротив трамвайного депо сейчас спортивная школа по гимнастике. Там была школа, вот там я училась. Поэтому, конечно, для меня этот район… Но со временем он стал для меня настолько родным, что до сих пор самое любимое место моих прогулок – это Коломенский кремль.

 

«Школа была заставлена огромными корзинами, полными яблок»

А что вспомните из своего школьного детства?

Я помню свою пионерскую вожатую, из-за которой я и стала потом пионерской вожатой. У нас была вожатая Корницких Тамара Васильевна. Мы были настолько активные, мы были настолько деловые, нам было настолько это интересно! Глядя на Тамару Васильевну, на свою бурную школьную активную жизнь – лагеря пионерские, «Артек», слёты, – я думаю: вот это меня подвигло на то, что я сказала: я пойду вожатой! И я пришла сюда вожатой.

Но прежде чем стать вожатой, наверное, пошли в институт?

Нет. Это сейчас все после института везде устраиваются. В то время пионерской вожатой я устроилась, мне было 18 лет. Я поступила заочно учиться в пединститут, чтобы не отвлекаться от основной работы.

Целью была работа.

Да. И окончила институт, потом дальше, дальше, дальше. Но вот эта вся учёба, она мне как бы… так была. Всё, чего я достигла в своей педагогической деятельности, я считаю, что это мои вот эти университеты местные…

Я вспоминаю: у нас у школы был сад.

Это в третьей школе?

В третьей школе. Про те школы пока не говорим, но о них тоже могу бесконечно говорить. В третьей школе был огромный шикарный фруктовый сад. Если представляете территорию, от школы до колокольни и от памятника Кириллу и Мефодию буквально до улицы Дмитрия Донского – это всё был сад. Фруктовые деревья, в основном яблоки, были там и грядочки, цветочки. Это была школьная территория, это был школьный сад. За ним ухаживали дети и учителя. Специальные были уроки ботаники, труда – дети там работали. Я помню, даже по осени овощи (морковка особенно мне запомнилась) мытые лежали на блюдах в столовой, и любители брали эту морковку, грызли. Но я о саде. Весной, в мае, он цвёл. Это красота! Особенно когда со второго этажа школы смотришь: цветущий яблоневый сад, а дальше Москва-река и Бобренев монастырь. А осенью, в сентябре, начинается учебный год – и как раз поспевают яблоки. Собирали яблоки тоже школьники, учителя – тогда это всё было вместе, дружно. И вся школа была заставлена огромными корзинами, полными этих яблок. И антоновка жёлтая, и какие-то красные, я сейчас сорта не помню!.. Причём эти корзины с яблоками стояли в столовой на столах, в коридорах (мы их называли рекреации) прямо на подоконнике, или кто там табуреточку принесёт. Огромные корзины этих яблок! Мне кажется, хрустели, грызли все! Действительно их ели: ребята на переменах, учителя в перерывах. И даже те, у кого не было дома сада, возвращались из школы – портфель и авоська с яблоками!

А сколько такой яблочный коммунизм продолжался по времени? На неделю хватало этого урожая?

Я не знаю, насколько его хватало, но быстро он уходил, быстро.

Сорта не припомните?

Нет, я знаю штрифель, он был такой мягонький, и антоновка, такая ядрёная, крупная, жёлтая. Я уже потом не видела таких. Или мне так кажется… Но таких не видела.

А кроме яблонь? Вишни, кусты смородины – что ещё росло в саду?

Я не помню по поводу кустов. Мне запомнились грядочки, на которых выращивали овощи, пропалывали их. И вы знаете, очень было мало цветов. Как-то тогда не принято было сажать цветы. Были, конечно, какие-то, но в основном яблони. Сад был настолько густой, что там легко было спрятаться. Дети, когда убегали с уроков, по разным причинам, прятались в этом саду, прятались в этих зарослях. Которые поделовее, убегали в кино, в кинотеатр «Восток». И когда эти побеги были массовыми, директора меня вызывала: «Так, иди, они теперь там все на сеансе!» Я приходила в «Восток», говорила: «Здравствуйте». – «О, опять пришла!» Служащая открывала вход в зал, включала свет и мне говорила: «Ну, где тут твои?» Они, знаете, так рядочками сидят. Я: «Подъём!» Вставали, за мной гуськом шли, свет в зале выключался, и фильм продолжался.

В школе актового зала не было, и мы ходили проводить всякие пионерские сборы, праздники в кинотеатр «Юность».

Где сейчас КЦ «Дом Озерова».

Он был кинотеатром, назывался «Юность». И на втором этаже огромный зал был без кресел, без всего. Мы там выстраивали всех с флагами, со знамёнами, с барабанами, с горнами, проводили праздники.

Вы сейчас рассказали про сад на основе воспоминаний 1970-х годов. А дальше? Когда этот сад перестал существовать, вы не вспомните?

А я не знаю, как он перестал существовать. Когда я была назначена сюда директором в 1984 году, он уже был заросший, запущенный, это уже были такие дебри, покосившийся забор, развалившийся. Для меня, как для директора, это была головная боль уже, потому что надо было что-то делать. И в то время как раз передавали храмы православной церкви. Мне запомнилось, что ко мне пришёл Николай Иванович Качанкин, как он представился, его поставили как раз настоятелем Успенского собора. Он пришёл ко мне с такой просьбой: забор разваленный очень близко подходит к шатровой колокольне, а они планируют делать ремонт шатровой колокольни, реставрацию, и можно ли им отодвинуть немножко этот забор? «Ну, буквально на метр. Мы вам поставим новый, тесовый…» Я как услышала, что мне новый забор поставят!.. «Да можно! Двигайте, куда хотите!» Действительно, забор они поставили. Со временем всё это пришло в упадок… А уж как там вырубали, как это вычищали, я этого уже не помню. Я уже пошла дальше, дальше, в школу.

Сколько вы были директором третьей школы?

В третьей школе я директором была буквально немножко, два года. Школа старенькая. Все коммунальные системы старые, всё это рассыпается, разваливается. Крыша течёт. Под школой котельная, которая топилась углём. Так вот, привезти зимой уголь – это была проблема директора. Найти истопников, которые бы круглые сутки топили вручную, кидали руками уголь в котлы, – это тоже была проблема. То есть хозяйственные дела были даже не столько трудны, сколько отвлекали от работы с ребятами. А я всё-таки не хозяйственник. Я начала потихонечку ремонтировать, всё, что могла, я там сделала. А в гороно тогда потихонечку начала капать: отпустите на свободу, на волю! И вырвалась, назад, в свою 15-ю школу. 30 лет я отработала в Колычёве, в 15-й школе. Но это уже другая история.

В каком году вы стали работать в 15-й?

15-ю школу в Колычёве открыли 1 сентября 1982 года. Строил и открывал замечательный директор Иван Александрович Поляков. Собрали новый коллектив из разных мест. Но тогда всё было под руководством коммунистической партии, и поэтому идеалогический отдел партийный вызвал меня, вызвал его и нам сказал: «Мы вам даём новую школу, вы будете вместе работать. Сложно. Она не совсем достроена. Сложно в том, что коллектив разный». ГеГанна Михайловна Галанцева, инструктор горкома партии незабвенная, которую все боялись, сказала: «Либо вы, ребята, вдвоём вытянете, справитесь, либо вас сожрут». И мы справились. Мы создали необыкновенную школу! И вдруг в 1984 году, спустя два года, опять же та же Ганна Михайловна сказала: «Молодец, девушка, ты хорошо поработала. Теперь иди назад в третью, подчисть там». Сопротивляться нельзя было, я не хотела. Ну, пошла. Вот так. И поэтому, когда я оттуда вырвалась, я вернулась назад, к Полякову. И в 15-й я работала до 2013 года. Тоже хорошо было. Но тут я уже была на должности организатора внеклассной, внешкольной воспитательной работы. А потом я стала социальным педагогом – это было нововведение: ещё нигде не было этого понятия, но времена заставляли уже заниматься проблемами. И так вот я отработала почти. 40 лет там. Такое количество учеников и родителей за эти годы, что многие помнят, но я не всех узнаю. Поэтому прошу прощения!..

Какой период в своей профессиональной жизни вы считаете самым удачным, счастливым?

Я считаю, что всё сложилось удачно. В основном, конечно, моя профессиональная судьба, вся жизнь моя была посвящена школе, причём воспитательной работе с ребятами. Я не администратор. У меня были прекрасные отношения с коллегами. Многие из моих выпускников по 15-й школе – школа была огромная, полторы тысячи, – окончив школу, поступили в пединститут, после пединститута пришли работать. И сейчас они продолжают работать в 15-й школе, мои девочки, как я их называю, и педагогами, и завучами. Так что, пожалуй, самое счастливое вот это время, когда я работала с ребятами.

 

«Даже понятие “давали квартиры” сейчас непонятно…»

А как менялся город на протяжении вашей жизни? Разные части этого город – и старый, и Колычёво?

Ну, про кремль я сказала. Когда приняли решение реставрировать всё, стали выселять. Вдоль всей кремлёвской стены, с внутренней да и с внешней стороны, со стороны Маринкиной башни, стояли деревянные домики. Они прямо были напиханы, люди жили. Постепенно это всё сносилось, убиралось, людей переселяли.

А сносилось-то с напряжением со стороны хозяев этих домиков? Люди сопротивлялись каким-то образом этому?

Я не знаю подробности, но, судя по тем хибаркам, которые это были, получить, например, квартиру в девятиэтажном доме в Колычёве – это вообще запредельное счастье! Это была радость необыкновенная – эти переселения и переезды. Люди же все здесь жили с печками, это проблемы: дрова, уголь и всё прочее. Поэтому была великая радость, что они туда переехали. А когда Колычёво начали застраивать, это же было голое поле. Колычёво – это вечная стройка в моём понятии. Потому что когда построили 15-ю школу на пустыре, на берегу такого оврага, который идёт от кинотеатра «Русь»: с одной стороны 16-я школа уже была, а мы с другой, 15-я. Когда я туда пришла – это было голое поле, кругом строительный мусор, каркас бетонный. Иван Александрович такой радостный: «Это будет школа?!» Потом по каким-то лестницам, самодельным настилам поднимаемся на третий этаж, в какой-то проём. «А это будет твой кабинет!» Чудо было! К сожалению, он умер, в этом году было 25 лет со дня смерти. Я вспомнила. Чтобы все вспомнили, я сделала пост в соцсетях. Вспомнили. Хороший был человек.

Колычёво заселяли, достраивали. Причём люди, которые не жили там и приходили первый раз, приезжали даже ко мне в школу, удивлялись, как я вообще ориентируюсь, где какая улица, где какой номер дома. Это же неразбериха! Я говорила: «Что здесь непонятного?!»

Был интересный случай. Должны были приехать москвичи. И я им говорю: «Я на работе, в школу приезжайте». Они приезжает в Голутвин, спрашивают, как доехать до Колычёва. У них адрес: бульвар 800-летия Коломны, дом 9. Они доезжают до ЖБИ (завод железобетонных изделий – ред.) на трамвайчике, выходят и спрашивают, где бульвар 800-летия Коломны. Им показывают направление. Они идут дальше, выходят на высокий крутой обрыв оврага, спрашивают: «А бульвар где? Подскажите». Им опять люди показывают на этот овраг и говорят: вот! Они не понимают – ищут, наверное, Чистопрудный бульвар или что-то такое похожее! В общем, в итоге они бродили-бродили, подходят к зданию школы и говорят: «Это же школа, наверняка они знают, где 15-я находится!» Подходят – вывеска 15-й школы, поднимаются ко мне и говорят: «Тань, но всё-таки бульвар-то где?» Я подвожу их к окну (второй этаж, окно учительской) и говорю: «Вот!» На овраг показываю. «А-а-а…» А вы говорите, как строилось. Так и строилось!

Помню я, что Колычёво заселяли очень быстро, дома лепили очень быстро. Были квартиры, которые людям дали, и много было домов девятиэтажных, в которых были общежития – ДСК давали своим рабочим. Это мы называли общежитием, а так у них современная коммунальная квартира была. Я входила, стучала или звонила, входила в коридор: комната одних родителей с ребятами, комната других, общая кухня, общая ванная. И вот так жили.

Часть коммуналок, получается, перекочевала в эти новостройки? Это на какое-то время? Потом опять стали людей расселять по квартирам?

Нет, я думаю, что ДСК, домостроительный комбинат, который строил Колычёво, набирал рабочих. А чтобы привлечь специалистов, им нужно дать какое-то жильё. И тогда в часть квартир, которые они построили (я уже не знаю, как это оформлялось, но это была не собственность), заселяли семьи рабочих именно домостроительного комбината. Хотя в один дом, я знаю, ул. Весенняя, 6, заселял Коломзавод своих. Но там уже квартиры давали. Даже понятие «давали квартиры» сейчас непонятно… Работала семья на Коломзаводе – бесплатно получала двухкомнатную или трёхкомнатную квартиру. А сейчас уже там внуки живут.

 

«В Минске недельки две побудешь, вдруг звонят друзья из Риги»

Важное событие – 800-летие города. Вы помните что-то об этих днях?

Школьники, и я с ними, участвовали во всех этих мероприятиях. Тогда было очень много демонстраций, шествий всяких, митингов – везде школьники были. На 19 мая мы делали свой собственный парад пионерских организаций, маршировали вот здесь, перед Лениным. Чудесно было! А само 800-летие – это же 1977-й. Находились ребята на мероприятие, но участия не принимали. Это уже настали времена массовых театрализованных представлений. Скопление людей было огромное, но не видно, что там происходило. Действо, например, было у Маринкиной башни, со стороны улицы Октябрьской Революции. Мы пришли. Пришли не потому, что нас согнали, а потому, что нам было интересно. Но мы ничего не увидели. А почётных мест в первых рядах нам не досталось.

Какие-нибудь городские события повлияли на вашу жизнь или отразились на вашей биографии?

Я всегда была в гуще всех событий. Всё, что происходило в городе – и с ребятами, и сама… Как мне кажется, всё шло своим чередом. Например, на всех партийных конференциях, комсомольских конференциях, съездах, слётах местного значения было приветствие пионеров. Я готовила детишек – со стихами, с барабанами, с горнами они выходили в эти ряды дворца культуры им. Ленина (сейчас ДК «Коломна»), он был тогда уже построен. Всё приходилось делать, репетировать, организовывать.

А что летом происходило в вашей пионервожатской деятельности? Как вы лето проводили с детьми?

Лето! Летом сессия! Я никогда не ездила работать в пионерские лагеря. Наверное, оттого что основная работа моя такая, что мне уже было не до того. Я училась заочно, летом у меня был месяц сессии, второй месяц отдыхала сама, путешествовала и старалась сил набираться.

Не расскажете, где путешествовали летом, что могли себе позволить?

Зарплата вожатой была достаточно небольшая: сейчас я не помню уже, 70 или с подработками 90 рублей. Недавно только вспоминала этот момент, потому что сейчас уже не путешествую. Могла себе позволить купить билет на поезд, доехать до Симферополя, на качуре в Керчь. Там у родственников загорали, отдыхали и всё прочее. Оттуда на самолёт в Симферополь – в Белоруссию, в Минск, к родственникам. Везде были друзья, поэтому я гуляла, общалась, очень любила всё смотреть. В Минске недельки две побудешь, вдруг звонят друзья из Риги: «Мы тут все собрались, а ты где?» Я говорю: «Я рядом! Сейчас!» Самолётиком в Ригу. И по осени, когда домой возвращалась, опять через Минск (а улетала-то я в сарафанчике в Крым!), в Минске на меня сестра надела, как сейчас помню, своё кримпленовое бежевое пальто, обмотала всеми шарфами, потому что уже похолодало. Конец августа – мне надо возвращаться. Так путешествовала. И ведь могла себя позволить!

Это в 1970-е годы?

Да. Это было в 70-е. В 80-х, когда я работала уже в 15-й школе, уже была зарплата побольше, потому что должность была уже административная. Я уже часы вела, уроки истории, так что уже могла гульнуть.

 

«Гороховая кофточка меня спасла»

Ведь вы были всё время на виду, и наверняка вам хотелось, чтобы у вас была красивая одежда. Как вы справлялись с пошивом платьев, с добыванием модных жилеток, юбок или ещё чего-то?

По поводу одежды вообще очень интересно. Например, в 70-е даже как-то и не заморачивались: в чём ходили, в том и ходили – чистенько, аккуратненько, не хуже всех и всё. В 80-х уже хотелось во что-то нарядиться. Проблема была в том, что я была всегда девочка полная, а в магазинах на полных женщин не было одежды. Советская промышленность наша предполагала, что если толстая женщина, значит, старая. И поэтому все те наряды, которые продавали в магазине, по фасону, по материалу, по расцветкам были старушечьими. Но появились уже первые дорогущие магазины, бутики, и даже на толстых. Хотя вначале мы ездили специально в Москву в магазин для полных людей, был такой магазин женской одежды, и там покупали себе – мы, молодые люди, которые не могли одеться.

С одеждой ещё такой случай. Началась у нас уже перестройка, то есть пошли у нас уже рынки. Вся Коломна одевалась в Голутвине на рынке. Все! От мала до велика. Вот это был самый опасный момент. Потому что купила на рынке кофточку. Пришла на работу в обновке! Уроки. Класс открываем. Пятый. Три сидят в кофточках такой же горошек. Проходит несколько часов, переходишь в девятый, десятый – ещё две в таком же… С одного все рынка! Вот после этого я стала стараться пусть что-то, но только в магазинах, только не с рынка… Хотя гороховая кофточка меня спасла. В 15-й школе я получила классное руководство пятиклассников. А школа огромная, и здание начальной школы – это отдельный блок. И когда они в пятом классе переходят в основное здание, где так много людей, им это нравится, они начинают бегать, теряться. А главное: я классный руководитель, меня надо запомнить. Поэтому у меня была такая в горох блузочка, и я ходила в ней всю неделю, чтобы они зрительно меня узнавали в этой массе. А у учительницы химии была почти такая же – другой расцветки, но горох. И вот поначалу она идёт в начале коридора (а коридор длинный!), а мои из-за угла выбегают и говорят: «Вот она!» И бегом! По полу скользят, перед ней тормозят… «Блин, не та!» Разворачиваются и убегают. Потом смеялись в учительской: «Ну, Татьяна Александровна, твои сегодня выдали!» Я говорю: «Хорошо, что культурно сказали: блин!» Так что всякие были интересные моменты. Я любила и люблю свою работу.

 

«Хотя жили не бедно, но собирались в складчину»

А что с музыкой? Что вы слушали в 70-е, 80-е? Какие были возможности слушать музыку? В каких ситуациях?

У нас были пластинки. Был телевизор, чтобы посмотреть всякие вокально-инструментальные ансамбли, только там, больше нигде. Потом появились пластинки, у нас были проигрыватели, потом появился магнитофон. Но это были в основном, почему-то мне помнится, ВИА, тогда была такая мода. Белорусы – моя отдельная любовь: «Песняры», «Сябры»… Сейчас даже не могу вспомнить конкретно, что мне нравилось.

Как отмечали праздники дома? Что, например, готовили для праздничного стола? В вашей семье.

Салат оливье! Действительно, праздники – это очень интересная история. На праздники принято было собираться всей роднёй. В основном, кто с кем близко дружил. Например, у мамы была большая семья: два брата, она, сестра. Но они на свои праздники собирались в доме, где жила бабушка Нюша, на ул. Пионерской. Я помню огромный стол. Салат оливье по великим праздникам. Отварная картошка. Укропчиком. Соленья – огурцы, помидоры, квашеная капуста. По большим праздникам варёная колбаса. Почему-то мне запомнилось сало, сало из мясного было. Хотя жили не бедно, но собирались в складчину, то есть заранее обговаривали, кто что принесёт. Причём деньгами никогда не складывались, а именно несли продукты. И вот этот огромный стол. Нас, детей, сажали в другую комнату, нам тоже накрывали стол – потому что здесь на столе была выпивка, водка. У нас самый большой праздник – это «Ситро». Воспоминания детства! Мы поели, выпили, сладости съели – нас на улицу гулять. Они пели песни. Хором! Все мне казались такими голосистыми!

Дом, где я жила, – это мой родной дом, и сейчас я там живу, на улице Леваневского. Это был район частных домов. Перед нашей улицей до проспекта Кирова не было никаких построек, это было поле, которое засаживали картошкой. А там, где санэпидемстанция, был конный двор, лошади. И всё. Здесь Ленина, всё остальное, площадь Советская – всё это маленькие частные домики. Дома на нашей улице – это давали участки в 1939 году деревенским, которые работали в городе на заводе. И поэтому моя бабушка со своей сестрой перевезли сюда дом из деревни, с рук, пополам, и здесь обосновались. И вся моя жизнь там прошла (правда, конечно, уезжала я в Колычёво). При доме было пять соток земли. Воспоминания моего детства – деревья, кусты смородины и крыжовника и трава. Никаких огородов, никаких грядок, никаких цветов. Это сад. Причём папа привозил палатку, небольшую такую, солдатскую, ставил, как сейчас помню, посреди сада на колышках. И мы в этой палатке играли, кругом эта зелень!.. Это было в начальной школе, конечно. Но меня до сих пор поражает, что никаких ведь не было огородов! Приехали-то они – деревенские, в деревне-то у них наверняка это было. Нет!.. И вот некоторые деревья последние сейчас только выпиливаю, потому что уже старенькие.

В школьные годы ездила в пионерские лагеря: в «Северку» в основном, потому что матушка работала в системе торговли, в «Артек»…

 

«Папа нашёл маму в магазине у поросят и за яблоки купил»

Может быть, вспомните что-то про магазин «Три поросёнка»? Мы сейчас находимся с вами в доме, где в 60-е, в 70-е находился этот магазин.

Этот магазин связан с моей матушкой. Я даже принесла парадную фотографию всех работников этого магазина во главе с мужчиной-директором, я не помню его фамилию, и где сидит моя мама, лет 18-ти. Мама пришла работать в этот магазин продавщицей в 16 лет.

В каком году?

1950-й, наверное. Она была очень маленького роста. Из-за прилавка её было не видно. Поэтому ей ставили такие поддоны деревянные один на один, чтобы её было видно, продавщицу, которая там стояла. Здесь она начинала. Так что у меня, хочешь не хочешь, с этой частью города всё связано. Сама я этот магазин почему-то не помнила. Наверное, было очень далеко нам всё-таки с нашего микрорайона сюда ходить. Хотя за керосином ходили, лавка была около Пятницких ворот, там, наверное, где сейчас Музей-Навигатор. Вот сюда оттуда ходили за керосином. А позже уже привозной был и хлеб, и керосин, и всё.

Как долго мама проработала здесь, в магазине? У неё были какие-то воспоминания об этом месте?

Я сейчас уже не вспомню точно по датам. Но она росла и продвигалась. Она начинала продавщицей, потом директор заставил её поступить в техникум торговый, сказал: «Девочка, тебе нужно образование!» Она поступила в техникум, потом окончила институт и уже дальше пошла, пошла, пошла, пошла…

А техникум какой окончила?

Техникум советской торговли в Москве.

Заочно, получается, то есть она и работала, и училась?

Не помню я таких моментов. Нет, я так думаю, что она училась, когда свободна от работы была, потому что у неё сохранилось несколько фотографий тех времён с подругами, там они в Москве… Сейчас этого я не помню, я в основном помню только про себя. Хотя вот вспомнили «Три поросёнка», я вспомнила, что матушка здесь работала. Но мне запомнилось, потому что смеялись, что папа её нашёл у трёх поросят, маму мою.

Они познакомились здесь?

А купил за яблоки!

Папа родом оттуда, с Леваневского. Мама в то время жила уже на Пионерской, в районе молокозавода современного. Где уж они там познакомились, сейчас история умалчивает, но ухаживал он – ходил сюда, приходил в магазин, приносил ей шикарные яблоки из своего сада, угощал. Это был подарок. Ну, встречал, провожал. Поэтому так у нас говорили, что он нашёл её в магазине у поросят и за яблоки купил.

Это такая прибаутка семейная была?

Это была такая семейная прибаутка, легенда, но она правдивая. И всю жизнь вместе прожили, до самого конца. И всё нормально.

А где дальше мама работала? В каких магазинах?

Сейчас не помню про магазины. Был какой-то магазин на улице Пионерской, но потом она в торг перешла, в управление, и работала товароведом, старшим товароведом…

 

«Они на лыжах, я за ними в валенках по сугробам»

А как часто и по каким случаям ездили в Москву? Вы ездили в основном в театр или в магазины? И каким образом добирались?

Из детства я помню, что у моей подруги была очень интересная матушка. Она покупала нам билеты, брала нас двух и электричкой возила в театр и обратно. Потом уже все поездки в Москву были организованы на автобусах. Очень много я ездила с ребятами: и в Горки Ленинские, и сама Москва, и мавзолей, и все музеи… Но это уже было всё организованно. И у меня как-то вся Москва была связана с поездками вот такими. Хотя по молодости я очень любила одна ездить туда, приезжала на электричке, переобувалась из туфель в тапочки летние и гуляла – по Красной площади, по всем улочкам, по Арбатам пешком… Когда приезжала электричкой, выходила в Голутвине, я опять надевала каблуки. Вот Москва для меня была такая. Хотя, говорю, с ребятами очень много ездили. Например, ещё в третьей школе был организован Поезд дружбы, и туда собирали группы школьников из разных городов, мне кажется, даже Московской области, и вот мы с ребятами (и учительница ещё была, две мы были взрослые) ездили. Поезд дружбы шёл по маршруту Керчь–Новороссийск–Волгоград. Это был плацкарт. Но мы рисовали какие-то стенгазеты, готовили номера художественной самодеятельности, то есть мы умудрялись ещё в поезде проводить вот так досуг. Здорово было…

То есть вы приезжали в место, и что там происходило?

Мы приезжали, там были организованы всяческие экскурсии в музеи, по городу. День мы гуляли, кормились, потом мы возвращаясь в поезд. В поезде мы спали, переезжали в другой город – и всё опять так же, и опять. То есть у нас ночёвка, как таковая, была только в поезде. А вот когда я была ученицей, мы ездили с нашей вожатой Тамарой Васильевной в Ленинград. Вот там, я помню, она каким-то образом договаривалась со школой, и мы ночевали в школе на матах спортивных в спортзале. Это уже были какие-то личные контакты. Хотя к нам тоже приезжали ребята и точно так же ночевали. А куда деваться?

Может быть, вспомните что-то, связанное с нашими реками – с Москвой-рекой, с Окой?

Я как-то с реками не была связана. Не помню, какие это были годы, мы ходили на Оку смотреть ледоход. Это было очень красиво – эти заторы льдин, этот треск, этот вал! А ещё смотришь в Колычёве с высокого берега – вот это было здорово. Москва-река – это было своё, что-то обычное, природное…

А о парке 50-летия Октября есть у вас воспоминания? Что там происходило?

Шашлыки! Я не помню, когда его закладывали, и я в этом не участвовала. Но когда я пришла работать в 1982-м в 15-ю школу, это уже был лес. В народе это называется роща: куда пойдём? – в рощу. На лыжах кататься куда? В рощу. Уроки физкультуры – лыжня была самодельная – там проводились. Какие-нибудь школьные соревнования: они на лыжах, я за ними в валенках по сугробам, через посёлок, через деревню – туда в рощу. А вообще люди там отдыхали. И действительно делали шашлыки, поляну накрывали, расстилали всё. Это было такое вот место. Ну, Колычёво – многоэтажные дома, ни одного деревца, ничего! Это глазам даже плохо. И вдруг лес перед тобой!.. Вот это я помню. Потом её стали уже оборудовать более-менее. Ну, как оборудовать? С той-то стороны частники дома построили, так что там от рощи уже ничего не остаётся. Хоть в проекте и есть у них, что они там всё делают, облагородят… Я просто посмотрела, тот парк 50-летия Октября, который закладывался, потихонечку вырубают, и там строят такие коттеджи! Как местные деревенские говорят, «наша Рублёвка». Потому что там такие дома, и при каждом доме территория – это всё вырубленные деревья, жалко.

Мы заканчиваем, может быть, вы о чем-то ещё хотели рассказать?

Вы знаете, я говорить могу бесконечно, особенно про школу. Третья школа – это была моя юность, моё начало, а пятнадцатая школа, колычёвская, – это уже всё зрелые, взрослые годы. Но пятнадцатая школа, где у тебя полторы тысячи, до двух тысяч учеников, – это совсем другое государство, это совсем другая история.

Мы сейчас тогда посмотрим фотографии.

Вот эти «поросята», мама в середине. Я так понимаю, что это 50-е, до моего рождения. И весь коллектив на фоне витрин.

Да, это вот заведующий, Виктор Семёнович Королёв.

Знаете, с возрастом я стало жалеть, почему не подписывали фотографии…

Это в зале школы пионерский праздник: баянист, на сцене дети выступают – это всё я готовила.

Это мы на Блюдечке (сквер у слияния Москвы-реки и Коломенки – ред.). На перемене выбегали все на Блюдечко, дурачились, фотографии делали.

Вот третья школа, 1975 год, на демонстрации. Несут эмблему школы. Дальше с флагами идёт делегация школы. Вот так мы ходили на ноябрьскую демонстрацию – одеты все тепло. Причём все рядились, наряжались.

А вот я делала коллаж по третьей школе, к юбилею, 1974-й год, это я на ступеньках школы 50 лет назад. А вот это новый забор, которым огораживают этот сад. Просто его обновляли, он до этого был старенький.

Это уже дома, которые идут вдоль реки, улица Дмитрия Донского. То есть видите, насколько была школьная территория большой. Очень большой! Там были хозпостройки во дворе, котельные. А вот так выглядела третья школа в то время со стороны площади Соборной: огромные деревья, кустарник, не было мощения улиц.

Вот фотография 1977-го, показывает, какая разрушенная Тихвинская церковь была. Посмотрите, какая дорога, заросли, кусты, разрушенные церкви. И я в кримпленовом пальто – тогда было очень модно. И очень модно было делать химию. Я в кудрях!

Про это мы не поговорили, про химию.

Мы много о чём не поговорили… Это мои комсомольские билеты. А вот такие значки у нас были: «Ленинская поверка», «Поверка», «Ударник». Я такая активная комсомолка была!.. «Ударник летней четверти». Летняя четверть – это были трудовые лагеря. Это отдельная песня! Когда выезжаешь с ребятами на четыре недели, к концу уже совсем падаешь! А куда деваться? И живёшь в бараках там с ними, и работаешь.

Вот это бабушки Брусенского монастыря, которые определяли: «Наша девка-то!» Это бабушка Нюша. Это на территории Брусенского были такие дворы, дома. Практически везде стояли вот такие столы с лавочками. Они или просто сидели болтали, или в домино играли, в карты, в лото – кому что нравилось. А кругом кирпичные стены тех лет…

Вот эта мне нравится фотография. Я думаю, что это год 58-й. Корыто. Корыто! И тазик. Это моя мама, а это я. И вот такие деревянные дома, которые ничем не обделаны, только паклей проткнуты.

На Леваневского это домик?

Нет, я думаю, что где-то тут. Она же стирать ходила к соседям, я так думаю, за плату подрабатывала. Это точно не наш двор. Сама стиральная доска и тазик, и согнутая мама, которая там стирает…

А вот это фотография моих родственников, я определила, что это 1958 год, потому что малыш, который там завёрнут, – это мой двоюродный брат. Посмотрите на наряды тех лет, как они были одеты. При костюмах, при кепе. Наверное, они прихорошились, чтобы сняться на фотографию.

А что это за место, где это снимали?

Я вначале думала, что это ограда банка, но это не банковская ограда. Видимо, делали какую-то парадную фотографию, потому что вот это тётя Надя, которая родила Серёжку, это дядя Витя, мамин брат, отец этого новорожденного. Почему они все собрались? Может быть, праздник какой-то был – они праздновали рождение этого ребёнка, потому что вот это-то мужики-то – всё семейство наше: Виктор – мамин самый старший брат, Николай – двоюродный брат, бабы Нюши брат Пётр, то есть дядя, мне дед, Василий – муж маминой сестры. Судя по тому, что все мужики собрались на фотографии, наверное, это был какой-то праздник, а после праздника их запечатлели. Может быть, всё-таки это было связано с рождением Сергея. А он у нас родился в 1958-м. Бабушки нарядные все, девочки тоже…

Спасибо вам большое!

«Это было золотое поколение, прошедшее войну, готовое прийти на помощь последним куском»

Рассказчица: Алла Васильевна Титова.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2024 года.

Алла Васильевна, расскажите о себе.

Я рождённая 1 марта 1944 года. Шесть лет проработала на Коломзаводе после окончания десятилетки (21-я школа), а потом уже определилась и пошла работать в школу. Параллельно в это время оканчивала третий курс педагогического института, факультет истории. Пошла старшей пионерской вожатой в 11-ю школу. В 1970 году, в летний период, мне предложили поехать поработать во всероссийский лагерь «Артек», в котором я когда-то была пионеркой: в 1957 году была такая смена осенне-зимняя, с ноября по декабрь включительно. Для меня это было большой честью, я согласилась. Работала я в полевой дружине «Лесная» Приморского лагеря, тогда он так назывался, там несколько дружин было, летние смены. Очень серьёзная нагрузка, пожалуй, была в международную смену, когда приезжали зарубежные дети и нужно было занимать и самих руководителей – им так это нравилось, они всё хотели познать и пропустить через себя. Но потом случилась беда: началась эпидемия холеры в августе, у нас заболел очень тяжело один ребёнок, переливали ему кровь. Я в тот момент стала донором, отдавала свою кровь – несколько человек отобрали, чья кровь подходила для переливания. Ну, и отправили нас восвояси по своим родным городам, закрыли на карантин лагерь.

Приехала я в свою 11-ю школу, в которой проработала три года вожатой. Очень много получила здесь от коллектива педагогического, от директора Ивановой Евгении Ивановны. Наставничество было колоссальным! Не только могли поругать, но и сказать, и разжевать, и помочь, и проконтролировать – всё входило в это. И давали свободу самой! Что-то разработать, что-то внедрить, что-то сделать. Мне больше всего помогала моя жилка живчика: я любила танцевать, я любила двигаться, я занималась всеми видами спорта, какими можно было в детстве. Всё это пригодилось. И контакт, я бы сказала, был полный с ребятами любого возраста. У меня учились две сестрёнки, дочери нашего Героя Советского Союза, лётчика Захарова. Одна постарше, другая помладше. И вот до сих пор мы с ними встречаемся, они говорят: «Вы не меняетесь!» Я говорю: «Нет, я меняюсь, конечно, но вот эта жилка, этот огонёк всё равно во мне ещё зажигается, вспыхивает и озаряет».

Поэтому взаимоотношения… не ты старший – ты должна давить, а ты именно вожак, ты лидер, ты должна подсказать, если не получается в чём-то помочь, а также давать свободу, чтобы они себя искали, находили, чтобы на своих ошибках учились. И вот это мне помогло, и меня перевели в щуровскую 30-ю школу организатором внеклассной воспитательной работы. Там я проработала 8 лет и там нашла тоже и поддержку, и уважение. Были какие-то завистники, но таких было мало, я бы сказала.

Последний сюрприз, про который я хочу рассказать. 1 марта этого года, 2024-го, мне исполнилось 80 лет всего. Всего! Жизнь ещё впереди! И ко мне пришли в гости мои выпускники 1973 года выпуска, 50-летней давности, которые учились в 20-й школе. Это было так приятно! Мальчишки, прошедшие Афганистан. Все они были выпускниками артучилища коломенского. Я понимала, какие они прошли испытания там, но они сумели сохранить это тепло, эту надежду, это желание жить, хотя многие были очень тяжело ранены, прошли много испытаний. Вот это я стараюсь сберечь, дорожить и себе доказывать, что не зря все эти годы были отданы одним, другим, пришедшим на смену, третьим. Наверняка кто-то впитал в себя что-то очень хорошее, доброе, чуткое. Они смеются: «Господи, мы вспоминаем как радостные моменты! Да, вы могли и поругать, и наказать, и дать какое-то задание, чтобы исправиться. Но основное-то у нас другое». Я их, кстати, заставила всех танцевать. Они говорят: «Нам так это пригодилось на выпускном вечере!» Девочки же всегда были любителями офицеров! У нас хорошее было артучилище. И мальчишки ходили потом во Дворец спорта на танцевальные вечера, чтобы продолжить обучение. И они мне так с такой гордостью говорят: «Мы вальсировали!» А вальс самый тяжёлый был, я считаю, танец. Всех научила. А на выпускном вечере, когда их выпускали из школы, они договорились со своими одноклассницами, чтобы те не обижались, и полностью каждый совершил со мной тур вальса по небольшому нашему залу. Настолько это трогательно, настолько это приятно!

Потом меня пригласили поработать директором Дома пионеров. Но согласилась я потому, что мне необходимо уже было получить жильё, чтобы мама в лучших условиях жила. А пообещали квартиру. Дом пионеров достался мне очень тяжело. Это бывшее здание интерната № 1 на ул. Малышева, напротив музыкального училища. И там всё пришло в негодность! Пришлось менять всё. Но мы же не знали, в каком он состоянии. Канализацию исправили – водопровод выходит из строя, водопровод исправили – отопление выходит из строя. В общем, год этот был страшно тяжёлый. Я бегала по всем РЭУ, по всем строительным организациям. А потом пришла к Редькину Николаю Александровичу в горком партии, он работал там инструктором, и говорю: «Николай Александрович, я, наверное, откажусь от этой должности. У меня сил больше нет! Там прорвало, тут потекло, там по колено в воде, в этом подполе. Что, нутрий там разводить?! Ну, что делать?!» Мы даже один год занимались в бывшей столовой, она чуть отдалена была от основного здания. А в туалет я сливала вёдрами, а потом ещё сливала горячей водой, чтобы пробить лёд, потому что здание было заморожено основное. Потом ещё где-то года три проработала, наладили вроде работу, расширили количество кружков. В основном я старалась привлекать мальчишек, потому что мальчишек чаще берёт к себе улица. Сделали кружок аквариумных рыбок – причём они сами на стройках искали стекло, которое можно было использовать для создания аквариумов, потом уже рыбок в складчину покупали. Автомобилисты у нас были, юные автомобилисты мы их называли, шахматный кружок создали, кино: у меня был оператор (забыла, как его звали), киномеханики мы их называли, а параллельно знакомились с аппаратурой, учились фотографировать.

Это какие годы?

Я пришла туда в 1978 году, после 30-й школы, по 1982 год. А потом попала на год на больничную койку, заболев очень тяжёлой болезнью – туберкулёзом. Полгода пролежала в больнице, потом меня отправили в Зеленоград, в Крюково, в санаторий. Вылечилась. А в школу-то и не берут: по решению ВКК освободить от занимаемой должности – год ещё надо было ждать. И вот здесь у меня потекли слёзы: без куска хлеба, на руках мать-инвалид. Иду по Окскому любимому проспекту, и встречается мне Барабанов. Он был третьим секретарём, по-моему, в то время, может быть, уже первым, на Станкозаводе: «Что ревёшь?» А мы с ним знакомы ещё по 11-й школе – они шефами у нас были. Я говорю: да вот, так и так. «Пойдёшь старшей табельщицей в отдел кадров?» – «Пойду». Мне любая работа нужна была. Год там проработала, дополнительно пролечивалась, сдавала анализы, потом вернулась в школу. Пришла к завгороно. А мне говорят: «У нас для вас работы нет». Очередной плевок. Сжалась, а потом говорю: «Что, и в продлёнку?» – «А пойдёшь после директора?» Я говорю: «Какая разница? Я с детьми буду работать». Мне важен не директорский пост, потому что там, собственно, пришлось всем заниматься – и хозяйственными делами, и руководить, и мероприятия организовывать…

 

«Не на панель же мне идти!»

В 16-ю школу пришла. Там оказалась моя учительница по 21-й школе завучем (меня лично она не учила, у меня был немецкий язык, а она учитель английского языка была). Она сказала: «Я так рада! Срочно: будет семинар для директоров школ, что-нибудь придумай, проведи с продлёнкой». Я говорю: «Да я ещё не приступила к работе!» А пятый класс дали, они вроде и хотят, а вроде и не хотят в продлёнку ходить. Я потом поняла: у них уже первые симпатии, первая любовь. «Ну, приводите своих мальчиков». Стала играть с ними в моргунчики, стали меняться местами, кто быстрее займёт, ещё какие-то игры начала придумывать. Ну, и практически подготовили уникальное мероприятие, как сказали мои бывшие коллеги-директора. Я говорю: «Что ко мне-то припёрлись все?» – «Мало того, что ты нас сушками, баранками угощаешь, и воду на коромыслах заставила детей носить, и что-то ещё там придумала. Скучно ведь было бы, а здесь мы, смотри, что только не получили!» Потом один из моих директоров, я с ним работала в 30-й школе ещё (он уезжал одно время в Германию, в командировку, вернулся и стал директором 14-й школы), Меньшов Евгений Дмитриевич как-то меня вызывает и говорит: «Титова». Я говорю: «Чего? Ну, Титова я и Титова, всю жизнь Титова!» – «Пойдёшь ко мне?» – «Кем?» – «Учителем трудового обучения». А я курсы окончила, хотелось мне шить научиться – себя обшивала, вышивала, всё делала, старалась быть модной. Тогда ведь купить было вообще что-то невозможно, а мне всегда говорили:  «Опять что-то придумала!» Я говорила: «Да! Из старого перекроила, снова соединила, всё пошло».

Это уже середина 1980-х?

Да… Вру, это было позднее. Я потом уехала на небольшой промежуток работать в Зарайский район, в совхоз Чулки-Соколово, тоже была там завучем по воспитательной работе. Там муж у меня жил, свекровь жила. Но на какое-то время пришлось эту работу свернуть и вернуться снова в Коломну.

А я Меньшову и отвечаю: «Я в декрет ухожу». «В какой декрет?» – на меня смотрит. «В какой декрет женщины уходят?!» – «А, ладно, отработаешь потом!» Я отработала 6 или 7 месяцев, ушла в декрет. В декрете пробыла недолго, ребёнка в садик отдала, потому что и мама-инвалид на руках, и надо было жить. Он родился у меня в 1986 году. Годы тяжёлые, сложные были.

Перестройка как раз, всё вот это…

Да. Я пришла, помню, устраивать его: единственная ясельная группа была разновозрастная, от 7 месяцев брали до полутора лет. А он такой активный тоже был, Серёга, у меня. И мне таким тоном: «Не мать вы!» Я говорю: «А кто же?» – «С такого возраста отдаёте ребёнку в ясли!» Я говорю: «Не на панель же мне идти!» Смотрела на меня так странно. Я говорю: «Мне кусок хлеба надо заработать – кормить его, кормить мать лежачую, больную и себе хоть что-то оставлять». Вот такие даже были у нас! Не все хорошие бывают люди, кто-то нас пытается немножко свернуть.

Пришла в 14-ю школу, проработала там 9 лет учителем трудового обучения. И парторгом была, секретарём парторганизации. Много всего навертели, каких только мероприятий не проводили. Дети довольны: и моделями они у меня были, и выставки цветов мы организовывали, и национальные кухни народов нашей страны мы устраивали, родителей привлекали, и всё это было очень удачно. Но мама у меня слегла, мало того, что шейка бедра была уже сломана, а ей годочков было много уже, 80, ещё и онкология. Я просила разрешения перейти в 15-ю школу. Меня туда тоже давно звали, это рядом с домом, в пяти минутах. Евгений Дмитриевич говорит: «Жалко тебя отпускать, но семейные обстоятельства такие, и парня надо растить». Мальчишка там учился мой. Выпуск я сделала, с шестого класса по девятый. До меня от этого класса сбежали два классных руководителя. Хорошие пацаны были, из неблагополучных семей: и матюшком, и всё, что можно, они пробовали, знали. Поэтому сложный был класс. Но вот сумела довести до девятого класса, не потеряв ни одного. И родителей ставила на место, говорила: «Не можете помогать, так хоть не мешайте! Дайте ребятам дорогу». Возила – тогда было проще, можно было заказывать экскурсии – возила их в музей МВД. Как же они слушали лекции про маньяка, который охотился за мальчиками, про кого-то ещё!.. Рты открыты были! Повезла в музей Есенина, а там нужно было надевать тапочки. И один идёт и говорит: «Тут завязка оторвана. Что с этим тапочком делать?» Я говорю: «Что делать? Надень на ногу, согнись и на ухо надень». На полном серьёзе всё это было принято! Я говорю: «Женька, да пошутила я!» – «А я думал, правда…» Я говорю: «Ну что ж ты, согнутый, что ли, будешь?!» И вот такой у них был восторг – дети, которые ничего не видели другого, кроме пьяных застолий, дебошей, драк… Выпустила этот класс.

Потом вдруг кому-то из вышестоящих органов пришла мысль отменить должность освобождённого классного руководителя. А я у них ещё и историю вела. Ну, отменили и отменили. Я потом стала и воспитателем группы продлённого дня, с разными учителями работала, но повезло мне: была у меня очень хорошая, толковая одна, Татьяна, с которой мы два выпуска выпустили, начиная с первого класса по девятый класс. А с пятого класса я уже была там и как классный и как воспитатель. То есть, если показывать всю биографию, то многих детей, может быть, сумела поставить на правильный путь, помогла найти правильную дорогу. Помнят, здороваются, и родители кланяются. Это очень приятно. По-моему, это дороже всех подарков. Я понимаю, что не напрасно жизнь прожита.

 

«Благодарность необыкновенная! Они расцветают!»

Работала до 67 лет, потом сказала: хватит, надо помогать сыну детей растить, решать проблемы семейные. Чтобы чем-то себя занять и получить хобби, 10 лет подряд преподаю безвозмездно танцы женщинам после 65, одиноким, у которых единственное общение – послушать музыку, пообщаться, получить удовлетворение, оторвать себя от дивана. Благодарность необыкновенная! Они расцветают! Говорят: «А нам почаще нельзя?» А потом чувствую: возраст уже даёт себя знать, говорю: «Хватит нам!» Раньше я занималась четыре раза в месяц. Начинала с ДК им. Куйбышева, занимались в фойе, по 60 человек у меня было! Мне несут в первый день микрофон. Я говорю: «Да я не привыкла с микрофоном работать! Я в школе проработала всю жизнь!» Всю жизнь проводили мероприятия на сцене, где угодно – без микрофона. Микрофон нас пугал. Потому что мы могли громко говорить – там фонить начинало или звук какой-то невнятный. Мы там работали года три, а потом началась пандемия, и как-то это на два года ушло. Потом я вернулась, уже поменьше был коллектив: кто-то после пандемии не смог вернуться, у кого-то изменились обстоятельства – было уже человек 30. Уже в классе занимались танцевальном, в котором когда-то я сама танцевала у Абдалова Николая Дмитриевича – это был потом народный коллектив, коллектив, который дал жизнь многим. У нас многие ребята прошли через ансамбли танца. Не только когда служили в армии, но и в «Берёзке», и в хоре Пятницкого, и даже у Моисеева. Тогда в парнях вообще потребность была. Девочки оканчивали училище и туда переходили.

Потом что-то не заладилось. А организатор мой в «Старомодном» работала, на Дзержинке (музей на ул. Дзержинского – ред.), оттуда пошло начать привлекать людей потанцевать вечером. «Потанцуем!» называлась программа. И вот в этом «Старомодном» класс чуть побольше вашей комнаты; мы сдвигали все машинки и посередине танцевали. У нас приходило поначалу человек до 30. Я задумалась, с чего же начать? И начала с любимого танца, который мы танцевали в парах в 21-й школе на всех вечерах, – падеграс (русский парный бальный танец – ред.). Он, с одной стороны, не сложный, но такой элегантный, такой изящный! И всем он стал нравиться. Парочку танцев, которые ставила в своё время в «Артеке», когда работала худруком, но немножко переделала.

Какие?

Лимбо (танец-игра, заключающийся в проходе под планкой – ред.) и липси (немецкий бальный танец импровизационного характера – ред.). Пригодились. А здесь-то с чего начать? Надо как-то развивать, потому что, чувствую, интерес рушится: кто-то отсеялся, кто-то остался. Но всегда была проблема мужчин. У меня только одна семейная пара все 10 лет со мной. Я им так благодарна! Я говорю: «Вы наши солисты!» Приходили мужчины, пробовали, несколько занятий выдерживали и уходили – тяжёлый труд это. Нам всегда говорили: «Вы танцуете – у вас в голове не всё в порядке». Я говорю: «Ну, уж нет! Вот здесь в первую очередь должно быть всё в порядке, чтобы ноги помнили». И мне всё время моя руководитель Наталья Евгеньевна говорит: «Алла Васильевна, я поражаюсь, как вы всё это помните» Я говорю: «Что-то забываю, но тут же что-то сработает, какой-то щелчок, включается огонёк – и всё идёт!»

У нас была целая программа от «Старомодного». Мы пять лет назад готовили программу (выступали в парке), посвящённую Дню Победы: от самых простых танцев до фокстрота, до вальса. А потом я и исполнила мечту свою – танго мы даже танцевали. Но это уже в третьем зале, это был зал в посёлке Кирова, куда ушла моя руководитель программы (я-то хореограф). А последний год я уже занималась в ДК им. Ленина: шикарный зал, станки, вся стена в зеркалах. Я бегаю от одной стены к другой, чтобы они меня видели, особенно когда нет зеркал. Разминка у станка, разминка на середине… Приходили, кто-то задерживался, кто-то уходил, но менее 15–17 человек не было. Закончили сезон в мае. Не знаю, как получится на следующий год, но думаю, что я опять буду возрождаться, как феникс. Усталость какая-то хроническая, какое-то недомогание бывает, перепады погоды, но проходит этот момент – и я снова как будто начинаю подниматься наверх.

 

«Её взяли как бы в дочки, но попала она в няньки»

Давайте вернёмся в ваше детство. Нас же формирует, в том числе, и детство. Такое тяжёлое послевоенное время… Расскажите про семью, откуда она родом?

Мама коломчанка. Получилось так, что она до конца так и не смогла узнать, кто её родители: то ли это были богатые люди, купеческого звания… Она носила фамилию Титова, но всю жизнь искала родных братьев и сестер. Их было пятеро. По каким причинам они оказались в детдоме, никто не знает. И вот она нашла брата, он помладше неё был, дядя Петя, пыталась породниться с его семьёй, но жена его была немножечко против. Хотя я с ребятами всё время связь держала – там было три ребёнка: двое братьев и сестрёнка Татьяна. Но ему изменили фамилию, он стал Титков. Может быть, специально это делали. Потом она нашла в 1970-е годы старшую сестру (она была от другого отца), она была глуховатая, плохо видела, но с ней тоже поддерживали отношения. Так мы до конца эту историю и не узнали.

Как звали маму?

Маму звали Титова Серафима Ивановна. Мама до определённого времени была в детском доме, а потом её взяли как бы в дочки в Сычёво, но попала она в няньки: там нужно было нянчить детей, чтобы их не раскулачили. Я потом ездила к ним несколько лет, ещё маленькой девочкой, в начальной школе когда училась, считала их дедушкой с бабушкой. Но меня близко не принимали, а я не понимала этого: почему к одним так, а к другим так. Потом мне мама это рассказала. Когда ей исполнилось 15 лет, она прибавила себе три года (она быстро очень возмужала), ушла на Коломзавод. Работала в тяжёлых цехах: меднолитейном, сталелитейном, а на пенсию, на инвалидность, её уже отправили из чугунолитейного. То есть цехи были тяжёлые. Всю войну она работала, и на торфяниках. Тогда же ни отпуск, ни декрет не давали. И где-то в семь месяцев, по фотографиям я смотрю, меня она вынуждена была отдать в круглосуточные ясли, были они в районе улицы Гагарина, за афганским рынком, ближе к парку Мира, с правой стороны. Смены были такие, что люди на 2-3 часа могли только прийти, чуть перекусить, привести себя в порядок – и снова на завод. А может быть, и не уходили иногда… И мне повезло, что там воспитательницей, а может быть, няней, я не знаю, оказалась моя крёстная. Мы жили в одном практически пространстве на Окском проспекте: дом 9, квартира у нас была 32, потом 33, этажом выше, а крёстные в 31-й, они все между собой были родственники.

Алла Васильевна, а как крёстные? Это же время-то было такое…

Вы знаете, всё равно как-то крестили. Для меня это был тайной, церковь работала, тайно крестили.

В какой церкви вас крестили?

У нас единственная у артучилища церковь была в Коломне (единственная, которая не закрывалась во времена советской власти, церковь Богоявления на ул. Гончарной – ред.).

У Николы-на-посаде? Или в Гончарной слободе?

Я не знаю, как она называется.

Голубая?

Да, голубенькая. И я помню, мы куличи с мамой ходили туда светить, я уже подросшая была. Единственная была церковь. Как-то крестили, я не знаю, официально или неофициально, но у меня были крёстная и крёстный. О них я хотела поподробнее рассказать.

Крестная носила фамилию Фёдорова. Муж её прошёл всю войну. Девочка у неё старшая родилась до войны, в 1938, может быть, году, а младшая года 1947, Гулька мы её звали: она всё гулькала, гулькала, гулькала – я-то уже побольше тогда была. Крёстный был Рогожкин, а его жена была сестрой моей крёстной. И ещё у них был брат (ещё были две сестры), тоже в этом же пространстве с нами жил, Ванечка Любичев. Он единственный стал инженером. Они все или в яслях работали, или в садике, или на заводе – все они прошли такую судьбу. А Ванечка и его жена были инженерами, и они так всегда ими гордились! Он был самый младший, родился где-то перед войной, они были более старшими. И всё это был единый коллектив. Я потом покажу вам фотографии, где мы все вместе в «Лесной сказке» – они нас всех приехали на родительский день навещать, и для них это тоже был большой праздник всегда.

 

«Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих»

Что за дом, в котором вы жили?

Это два больших четырёхэтажных дома, которые построил Коломзавод, шестиподъездные. В левой стороне было по четыре комнаты, а через лестницу – по три комнаты. Значит, три семьи и четыре. Но когда мы уже жили на третьем этаже, с нами жил военпред, у него было две комнаты. Это человек, который прислан был из Ленинграда, они контролировали выпуск дизелей, тогда ещё только налаживалось производство. Я помню его, Эдуард Петрович Ванушка, а его жена была Нина Петровна. И был у них сын, Эдуард тоже, который окончил, по-моему, мореходку потом в Ленинграде, дослужился до каких-то чинов. У них были две комнаты, маленькая и большая. Мы занимали с мамой маленькую, то ли восьми, то ли девяти метров, узкую-узкую, окно большое. Всё вплотную стояло.

Припомните обстановку?

Гардеробчик, я его видела сегодня у вас, сразу сказала: «Мамкин!» Вплотную стояла кровать. Дальше у батареи стул вот такого типа, только квадратный, спинка похожая на это. Стол вплотную к окну. Дальше этажерка, которую я тоже видела в вашем музее, и кожаный диванчик. На нём всегда было вышитая ришелье салфеточка кипельная. На полочках этажерки тоже кипельные – стирались к празднику, крахмалились, синились – это процесс такой тонкий-тонкий! И они по полгода, а то и по году не впитывали влагу, не меняли цвета. Я на этом диванчике спала. И когда мама стала попадать в больницу, у неё пошли подряд несколько операций и задели центральную нервную систему, она вынуждена была кого-то просить, чтобы присмотреть за мной, побыть. Я только говорила: «Я приду к вам, я с вами буду, но можно я на своём диванчике, на чистой белой простыне буду спать?» Потому что все ютились, у всех было тесно. Вот у крёстного было трое детей: Виктор, по-моему, года с 1936-го, Любашка года с 1938-го или с 1937-го и младший Толик с 1946-го, и их двое.

И все в одной комнате?

Ну, пусть она у них была большая, но всё равно впятером. У крёстной четверо, один на одном: две дочки, муж и она. У дяди Вани была комнатка побольше, но у них тоже было двое детишек, Славик и Леночка. А поменялись мы почему – они попросили нас на третий этаж переехать. Они перевезли в маленькую комнату, которую мы занимали в квартире, где три комнаты, родителей, бабушку и дедушку. Это настолько приятные, седые люди! Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих. Какие-то скамеечки он делал нам, подножки, мы на них сидели, сказки они нам рассказывали… Это было так обворожительно! И какой-нибудь кусочек нам сунут в рот, чтобы мы не скучали. Вот в такой обстановке я росла. Соседка, тётя Катя, работала бухгалтером в профкоме Коломзавода. Ей нужно было бежать, и я впереди неё – в садик, потому что через железную дорогу переходили, Коломзавод-то у нас дорогой разделён, через мостик какой-то перекидной перебегали. И обратно она меня тоже забирала. Я считаю, что у меня счастливое было детство.

К мамке ходила в больницу – я уже понимала, что пустой нельзя идти. А купить-то не на что было! Ну, находила как-то, экономила, или меня когда угощали, я могла эту пачечку печенья не съесть. Я маме её отправляла, а она мне её спускала уже половинку (у меня сейчас слёзы потекут!), плакала навзрыд, целовала, поцелуи эти посылала. Но я была после этого счастлива, я распрямлялась, что мамка приняла от меня подарочек!

А подросла когда? У нас же было три семьи. Была большая плита. Мы её никогда не топили. На ней стояло три керосинки. Тетя Катя жарит блины, Нина Петровна жарит, и я на керосинке соревнования с ними проводила. И первыми блинами я старалась угостить. А у меня всегда они такие поджаренные! Я не понимала: ну как вы картошкой чуть-чуть помазали – там ни масла, ничего! Они какие-то у них не такие душистые. А я налью в эту сковородку побольше! А они: «Дочк! Но ведь сейчас всё масло испортишь!» Не испорчу! Краешки такие хрустящие, необыкновенные!.. И носила этажом ниже крёстную и крёстного угостить. А потом задумала готовить голубцы. Ну, глупая ещё была, лет девять мне было. До конца, конечно, я не смогла на этой керосинке выварить кочан целиком, хотя узнала, как плодоножку оттуда подрезать, что сделать. Добавила начинку, потом обжарила. Сыровата была капуста. Но вы бы видели лица крёстного и крёстной! «Дочка, какой же ты нам подарок-то сделала!» Дочкой они меня звали. Чувство гордости было. Чувство доброты, чувство взаимопонимания, чувство, что я не одна, – оно сохранилось, наверное. Я считаю, это было золотое поколение, прошедшее войну, испытавшее трудности и в тылу, которое не делило детей на чужих и своих, готовое прийти на помощь последним куском. «Дочк! – стучат по батарее. – Картошку в мундире сварили, мелкую, но сварили, приходи!» Поела. Крёстный: «Дочк!» Сам придёт! Любил, говорят, он меня, особенно маленькую, прям пестался, мамка сказала: никому не доверяла, кроме крёстного. Ну и чего? «Щец иди похлебаем горяченьких. Без мяса, но вкусные!» А с тётей Катей сижу, маленький стульчик, я на спинку ножки вот так поставлю, чай пьём. Сахар колотый лежит. И не видел, когда она за щёку кусочек положит: пьёт и пьёт, в блюдечко нальёт – пьёт и пьёт. А я кусочек съем – он у меня тут же растворяется! «Тёть Кать, ну ты с чем пьёшь чай-то?» – «С таком. Пробуй». У меня так никак не идёт, не получается. Потом уж только где-то подсмотрела, умудрилась: «А-а-а, теперь я поняла, какой это “так”!» Ну, как вот этим людям не быть благодарными?! Нина Петровна какого-то супа нальёт, они были более обеспеченные. Я помню, я так не любила фасоль и гречку, а она меня ей угощала, у них было, а у нас не было их в рационе. И только позднее я поняла, какое это лакомство! Жевала, давилась, но ела, не могла обидеть.

 

«Пойду на двух коньках кататься!»

Купались в корыте, наливали мне воду, мама мне в неё марганцовочки добавляла, она цвет речной волны принимала.

Это в комнате?

В коридорчике. В комнате-то негде было поставить. В ванной у нас просто полоскали бельё, колонка стояла дровяная, но мы ей никогда не пользовались. А мамка как ушла на инвалидность (я уже в четвёртом классе училась, мамке инвалидность дали пожизненно, вторую группу), чтобы выжить, подрабатывали, сидели с чужими детьми. Моя мамка попадала в больницу – приходилось мне за тарелку супа: либо в пересменок на 2-3 часа, либо вечером, либо в какие-то выходные. То есть у меня стаж неофициальный огромный. Стирала у военпредов в бельё, я с ней ходила помогать полоскать.

Это были люди из этого же дома?

Напротив ещё был дом, у стадиона, там жили именно военпреды, основная масса, и руководство завода. Вот она у них подрабатывала: стирала, крахмалила, синила и вешала на улицу. А как его снимать-то зимой? Ну, снимали, всё делали. И ещё у нас радостные были события. Мои окна выходили на каток ЗТС, «Труд» он тогда назывался. А денег-то не было, даже 10 копеек, чтобы билет купить. «Снегурки» подарили, потом уже коньки были «гаги» на ботинках, тоже от кого-то достались. Вот помню с тётей Катей диалог (мамка в больнице): «Пойду на двух коньках кататься! На “снегурках”. Пойду на двух!» – «Или на одном, или не пойдёшь вообще». – «А-а-а, я должна!» – «Ну, решай, выбирай». У неё дочка Галка: «Иди на одном, придумаем что-нибудь». Спрятала, помчались, билет купили. А там у неё мальчик, там роман, Боря Щербаков. Ногу мою без конька везут, меня за руки везут. Накатали, набалдели – а теперь домой, марш! Бегом. А уж когда коньки на ботинках были, там мальчишки отвлекали охранника, а мы через забор перепрыгивали в сугроб. Полежим – никого нет. И на каток! Это такой был праздник! Это такой кайф! Обратно идёшь на этих коньках на третий этаж, за перила держишься. Снимешь: фух, какое счастье! Вот такое детство. Играли все. Взрослые и дети. Деления не было. 38-й год, 44-й, чуть позже. И как-то единое всё было. Защищали, присматривали. Хулиганили тоже вместе.

Расскажите!

У нас рядом был парк, который принадлежал Станкозаводу. Там была танцплощадка летняя. А девчонки же фикстулятся – идут, бёдрышками играют! Если рядом кавалер, что мы делали? Больших наших ещё на танцы не пускали, но они себя уже большими считали, а мы помладше. Рвали репей, в него вставляли травинку. И мы старались девочкам в юбочку кинуть, ближе сюда.

К спинке?

Да. Они идут, а это все колышется, а то и на юбочку, и так это красиво, а они хихикают… Стукалочки делали на окнах.

А это что?

А это привязывали иголочку, веревочку, а к ней верхушку какую-нибудь лёгонькую вроде шишечки, чтобы не разбить. И тем, кто кричал, кто заставлял нас перестать орать, шуметь, «вы здоровые, а всё как маленькие, бегаете!», втайне стукалочку делали. Садились в засаду и дёргали за верёвочку. Выходил человек – ничего не видит, ниточка-то тоненькая. Вот когда только уж на ниточку наткнётся, порвёт… Проходит какое-то время – снова. Так что хулиганили иногда. Но самое, по-моему, радостное у нас – сразу за этими двумя домами было поле, сажали картошку, чтобы выжить. А там земля-то никудышная, вот такая. Помогали, выкапывали. А потом нам давали сколько-то этой картошки. Ботву эту сжигали – на углах печёную картошку ели. Ой, какое счастье было!

Там же на поле?

Да. Кто-то пытался курочек завести, чтобы выжить, семьи прокормить. Кто-то даже поросят держал. Но я бы сказала, никогда не было вражды: пахнет и прочее. А в подвалах держали то, что лишнее, уже в комнату не помещалось. В нижней части строили маленькие подвальчики, хотя нельзя это было. Жили очень трудно, но весело, я бы сказала. На праздники были застолья: кто чего может, всё несли, на общей кухне садились.

Прямо все соседи?

Да.

Расскажите немножко про эти праздники.

Любили очень май, любили очень День Победы, обязательно День Победы! В День Победы даже умудрялись мужчины сколачивать какие-то столы на улице, выходили по два подъезда, потому что некоторые родственники в других подъездах жили. Вот все вместе собирались, человек по 30, в пределах допустимых выпьют немножко, пообщаются, поплачут, поделятся впечатлениями, песни обязательно пели. И самое главное, что эти люди умели веселиться. Если кто-то вышел с гармошкой, с баяном – и частушки, и песни! Мамка певунья была, плясунья! Вот в кого я, наверное, и пошла. Ну, её: «Симочка, ты чего? Ну-ка давай, не куксись, выходи!» Всё пошло, всё нормально. А нам это в радость, для нас это целое представление было, потому что тогда попасть в кино – это проблема была. Я помню, мамка пообещала взять меня на фильм «Кубанские казаки». Это что-то необыкновенное! Я не знаю, с чем это можно было сравнить! «Только бери побольше платков». – «Зачем?» – «Плакать будешь от смеха. Платки намокнут». Я три или четыре платка взяла, жду, и в последний момент мне только говорят: детей не пускают. Подошли к кинотеатру, к контролёрам. Здесь я действительно рыдала навзрыд, здесь мне платки пригодились. Но позднее я много раз этот фильм смотрела.

 

«Мы ходили выступать в кузнечный цех во время обеденного перерыва»

А танцевать я начала так. Жила в этом доме, и где-то на каком-то празднике меня кто-то увидел и пригласил танцевать, была такая Елизавета Васильевна Зайцева. Ну, танцевать, так танцевать. А тогда учились шесть дней в школе. Я уже в четвёртом классе училась, ещё в 18-й школе, в Голутвине, начальная школа; потом уже перешла в 21-ю, поближе к своему дому, построили её за год до того, как я окончила четвёртый класс. Пришла, там четыре парня постарше меня, какие-то у них из папье-маше лошади, они в них влезли: «Вот ты будешь на белом коне». – «Не буду я с парнями!» – «Чего ты?» – «Больше делать что ли нечего?!» Ушла. А интересно! В дверь заглядываю, в щёлочку одну, в другую. «Ну, – говорят, – заходи». Поставили меня в центр, надели мне эту лошадь на бретельках. Тут сапоги какие-то висят!.. Но самое-то интересное: мы же ходили выступать на Станкозавод, в кузнечный цех, во время обеденного перерыва. Это было по воскресеньям. Четверг тогда был выходной на заводах, а воскресенье – в школах. И вот мы ходили. Они с бутылкой молока, с кефиром, чумазые, с куском хлеба, и такие удивлённые глаза: пришли дети! Вот с этими лошадьми. А потом я танцевала лезгинку. Ух, выдавала! Коронный номер мой был!

А где там? Прямо внутри цеха?

Прямо вот пятачок освобождали! И в механических также находили между станками пятачок, и люди где у станка облокотились, где как. Но это столько было восторга! Так нас всегда принимали! Нас потом чествовали: загоняли в оркестровую яму в кинотеатре (он тогда и клуб, и кинотеатр был), разрезали ситный, по куску каждому давали в руку и по конфетке. Это была такая изумительная сладость! «Кавказские» конфетки без обёртки. И мы смаковали эту конфетку, ели эту мякушку и смотрели на простынь, которую опускали – тогда экранов не было, простынь опускали, а так на сцене выступали, когда концерт.

Что вы смотрели на простыни?

Фильмы. Я помню, это был фильм «Молодая гвардия». Мы все обрыдались. Этот фильм я на всю жизнь запомнила! И фильм «Дети капитана Гранта». Для меня эти два фильма остались на всю жизнь. Поэтому, когда мой сын пошёл в первый класс, я купила книжку ему в подарок – «Дети капитана Гранта». Он до сих пор вспоминает: «Ну, мамка, ты дала! Ты действительно заставила меня преодолеть нежелание читать!» Я говорю: «Страницу я, страницу ты». Она же такая хорошая, в переплёте красивом. Для меня это такой, я считала, подарок необыкновенный. Я и до сих пор так считаю. И вот он говорит: «Ты не вздумай маленькому такое купить». Я что-то другое, но купила, тоже книги.

 

«Все высокопоставленные летели в воду»

Алла Васильевна, вы сказали: ситный хлеб. А что, был тогда?

Да, он как чёрный, буханка, но он такой вкусный был! Он не белый и не чёрный, он серовато-светлый. А мы его ситным звали.

Он в магазинах продавался?

Да. И он такой мягкий, он такой ароматный! Это что-то было необыкновенное! Вот так мы проводили своё детство и юность. Я считаю, мы счастливыми были. А потом, в 10-м классе, у нас было семь пацанов и 26 девчонок. У нас один был класс в выпуске.

Это какой год был?

Это был 1961 год. Мы садились на санки, и нас пацаны под горку Окского проспекта, где переезд железнодорожный, вниз, к речке. А мы их в горку тащили, чтобы снова спуститься вниз! На байдарках плавали. Со мной училась Ольга Афанасьева, у неё папа был главным инженером Станкозавода. Были обеспеченные дети. А в садик со мной ходил Васька Шахрай, у него отец был директором этого завода. Я у них первый раз посмотрела телевизор, а тогда он комбайн был: вот такой экранчик, тут же приёмник. Там повторно я смотрела «Дети капитана Гранта». А на байдарках мы с ночёвкой ходили. Две байдарки у нас были, шесть человек. Но тогда не было страха, тогда можно было.

Какой маршрут?

Мы по Оке вверх поднимались, по Осетру немножко вверх, до первого порога, и там в лесочке останавливались, а уже обратно спускались по течению, довольные и счастливые. И проработала я, будучи шесть лет на заводе, каждый год в «Лесной сказке» – это шикарнейший лагерь был.

Расскажите, потому что многие вспоминают «Лесную сказку», как там всё устроено было.

Лагерь, который за смену принимал 900 с лишним человек. Было 19 отрядов. Я сама там ещё была пионеркой. Он был основан в 1947 году. Палаточные домики были фанерные, и когда начинался дождь, мы забирались в тот угол, откуда не капало, но потом всё равно продолжали работу. А потом его сделали стационаром, построили шикарные корпуса: четыре палаты, кладовая для всех вещей и комната для вожатого. И таких корпусов было двенадцать, ещё один деревянный корпус, где были три отряда помладше, и ещё один большой для двух самых маленьких. Территория огромная. Водили купать нас на речку. Это было что-то, особенно когда праздник Нептуна был! Все высокопоставленные летели в воду – и вожатые, и начальники! От плавруков и физруков убегать было бесполезно! А для нас это такое было действо необыкновенное! Потом выходил Нептун, выходили русалки, потом нас уже запускали по очереди в бассейн. Позднее там даже бассейн построили, когда мы уже ездили туда как бывшие работники этого лагеря. Были всегда кружки. Я никогда не забуду: я там научилась выпиливать, выжигать, привозили каждый раз сувениры домой, плести корзинки. Боря Щербаков, царство ему небесное, какой же рукодельник был! Чего он только не умел!

Это были коломзаводские мастера?

И коломзаводские, и те, кто в школах уже работал, они летом подрабатывали воспитателями. А коломзаводские были физруки, плавруки, повара, сантехники, прачки. Мамка, когда работала, прачкой туда ездила, ещё когда инвалидности не было, и я три года с ней, путёвку давали, до седьмого класса доездила. В походы какие мы ходили! В трёхдневный – в московский лагерь в Сосновку, через имение проходили барское графа (Келлера – ред.) Ой, это что-то невообразимое! Там спортивные встречи!.. И там мы объедались московского хлеба, он тоже был необыкновенный. Нам приносили москвичи, потому что у них своя пекарня была в Сосновке.

Потом уже, когда я пришла на завод, Нина Алексеевна Прокахина, моя прекрасная подруга (намного старше меня, и в семью меня ввела, я там была младшей дочкой, помогали тоже), была изумительный человек, разносторонний. Мало того, что она танцевала, она окончила техникум, работала технологом на заводе. Много лет подряд она работала в лагере массовиком, а потом стала работать старшей вожатой в таком огромном коллективе. Что она вытворяла! Какие она мероприятия проводила, какие фестивали, какие праздники, посвящённые дружбе народов СССР! Каждый отряд что только не делал! Костюмированное всё это было: кто грузины, кто армяне, кто русские, кто татары… Месяц подготовка шла. Тут же и спартакиады большие проводили. Настолько это счастливое было! И поэтому, когда мы уже пошли, мы многому научились, что-то своё привносили. Но мы продолжили эту традицию. Те, которые прошли через нас… один мой пионер стал завгороно, многие ребята пусть просто строителями, станочниками, но они стали людьми хорошими. Пять лет ко мне ездили последние: «Мы хоть отдохнём. Ты нас особо не напрягай, кроме спорта». Я говорю: «Буду напрягать и спортом, и всем остальным». Довольные и счастливые. Поход один закончу, отчитаюсь, через два дня снова веду. В Непецино я их водила в своё время. Там работал Мажухин Виктор Иванович, царство ему небесное тоже, одно время директором Дома пионеров. Талантливый был дядька. И вот встреча трёх лагерей. В Непецине московские дети, мы и кто-то из ближних ещё. Опять спортивные соревнования… Варю, кашеварю. «Ребята, последние два стаканчика выпейте, жалко выливать!» – «Мы объелись, мы не можем». Взрослые мальчишки уже, 16-17 лет даже, кто-то ездил, если такая возможность была. «Мальчики, миленькие, мне посуду мыть!» – «Ладно уж, давай, уговорила». Допьют по очереди, по кругу, опять идут на соревнования. «Мальчишки, помыть посуду!» – без звука. Вот такие у нас были детство и юность. Я счастливый человек.

 

«Графики были, когда мы ходили в ванную!»

Алла Васильевна, а что вспомните про старый город? 60-е, 50-е?

Сюда мы ходили на демонстрацию обязательно со школами, потом присоединялись к своим родителям на Май и на Октябрьскую. А потом приходили вечерами сюда гулять, это у нас было место выгула. Высматривали и нас смотрели – на танцплощадки-то нас не пускали. Это общение у нас было, сходка такая по кругу: ходили до Комсомольской, потом возвращались. Для нас город был далеко, я жила на Окском, не всегда мы попадали, но если попадали, то для нас такие открытия были.

А какие ощущения от этой части города?

Допустим, спускались к Москве-реке, а там же другое, пытались переходить с разрешения, без разрешения, тайком, но где-то всё время были какие-то дела. Что-то новое всё время нас поражало. Вот архитектура – она же другая. У нас в той части города, на Окском проспекте, было два дома, стадион, дом для военпредов, ещё два дома напротив клуба и клуб. Всё! Это потом всё стало обрастать. И поля, поля в основном. Двухэтажные дома потом стали строить пленные. ЦЛПБ так называемый у нас посёлок был – шлакоблочные домики. Пойти-то особенно некуда было. Но зато нас водили на все стадионы, мы во всех праздниках принимали участие. Я помню, на Май пошили платья, какая-то у нас была композиция – и полил ливень проливной. Пока мы добежали до Окского проспекта, у меня платье (по косой или как там его кроили, кто знает) с одной стороны все ноги оголило, а другой чуть не до пяток вытянулось!

Сюда я ходила заниматься гимнастикой в старом соборе на Соборной площади. Был у меня тренер шикарный, обратно он нас водил до трамвая. Трамвай тогда только начинал ходить от площади Советской, потом уже линии-то стали протягивать.

То есть до этой части города добирались на трамваях сначала?

Не всегда. Его в 1949-м только построили, и то он ходил от Голутвина до старого «Детского мира», потом продлили сюда. Но это так редко было! А уж постепенно стали эти линии опутывать… В Колычёво мы приехали – мы пешком оттуда ходили два года, пока мост построили. Я с коляской, с Серёжкой. И в школу в 14-ю пешком ходили, и туда, и обратно. Сесть на трамвай было невозможно, чтобы до Зелёной доехать. А оттуда всё равно пешком.

Невозможно, потому что много людей?

Огромное количество. И не было тогда ещё. Вначале одну линию провели вдоль Астахова, потом уже начали по кольцу – это всё долго строилось. Но все были счастливы, потому что жили в собственной квартире. Я просыпалась лет пять, чтобы очередь занимать в туалет и в ванную. Четыре-пять семей в одной квартире живут, в одной комнате по две семьи: дети женились и вместе с родителями жили. Кому в смену в одну, кому в другую, кому туда, кому сюда. Попробуй свой график нарушь! Графики были, когда мы ходили в ванную! И на кухне за каждой семьёй была конфорка, мы не имели права занять.

Не в своё время?

Да. Даже если она свободная, и хозяйки нет дома, я не имела права. Если вот я постучусь, она разрешит. А здесь я въехала и говорю: «Господи! Я королева!»

Когда вы въехали?

Я въехала 5 мая 1980 года. Мне было 36 лет. Я была директором Дома пионера.

Вам предоставили как служебную сначала?

Да, это уже через три года, потому что я ставила вопрос: я ухожу. Сказали: «Жди, жди, квартира вот-вот…»

До 80-х жили в коммуналках?

В коммуналках.

 

«Народ стал черстветь»

Как менялось настроение людей ближе к 80-м от 50-х? Были какие-то разные ощущения?

Были, конечно. Кто-то более хорошо устроился, кто-то менее. Кому-то здоровье позволяло, кому-то нет. Потом стали уходить участники войны, а новое поколение начало карабкаться, пренебрегая всем. Были и такие люди, понимаете?

И они оставались соседями вашими при этом?

Менялись, менялись, менялись, менялись. И были уже холоднее. Уже совсем другое было. Пытались: «Вот, ты завуч или директор, приведи мать в порядок!» Я говорю: «Что значит “приведи мать в порядок”? Во-первых, родителей не выбирают. А во-вторых, она больной человек, вы что её доводите?» А они начинали говорить про меня гадости какие-то очередные. Какая мать выдержит? «Она не такая!» – и пошла перебранка, чуть не до кулаков. Судились. Приходили из школ, защищали: «Вы чего тут устраиваете? Человек пришёл на ночь глядя отдохнуть, мать образить. А вы тут дебош устраиваете». Комнату чтобы занять – любым способом готовы были.

Это уже ближе к 80-м? А чем вы объясняете? Почему раньше было…

Жестокость какая-то, зависть стала появляться.

Из-за чего она возникала?

А вот почему ей легко всё достается, как они считали, почему ей дают, а мне нет?! Народ стал черстветь как-то. Менялась обстановка везде, и в мире менялась в это время. Мы всё время находились с детьми, нас это, может быть, и устраивало, и сдерживало, и давало какую-то подпитку положительную, потому что детям нельзя было лгать. А эти уже начинали какие-то козни строить. Мне кажется, поэтому у нас и путч произошёл в 1991-м, мы очень переживали за это.

Может быть, расскажете, как это всё переживалось?

Я работала в 14-й школе. И вдруг такое событие. У нас учитель физкультуры Городничев, он жил когда-то со мной в параллельном доме, напротив, по Окскому проспекту, тоже большая семья была, приятная, очень благополучная, дети разновозрастные: «Я поеду защищать Белый дом». – «Ты что, ты с ума сошёл?» – «Нет, поеду!» Ездил. И таких у нас нашлось много ребят, пацанов 18–22 лет. Ездили, защищали. Приехали разочарованные, конечно. Потому что, когда ввели танки, стало уже страшно наверняка. И мы все переживали. Этот период очень тяжело вспоминать. Не знали, чем всё это закончится. И вообще 90-е годы очень сложные! Эти очереди, эти 300 грамм, которые по талончику дают… Сын говорит: «Мам, я теперь понимаю, почему ты мне говорила: “А я сыта, пока варила!”» Пачку пельменей на троих: Серёньке вперёд, потом мужу, а потом себе одну пельмешку оставлю и водички. «Мам!» – «Нет, сынок, я уже накушалась». А как я могла ему сказать по-другому? А также маме. Она у меня дожила до 1997 года, лежачая, с онкологией, со сломанной шейкой бедра. Мне предложили: «Оставьте её в больнице. Через две недели – в морг». Я говорю: «Вызывайте неотложку, едем домой». Она у меня ещё прожила около года дома, ухоженная. Я не знаю… кто-то сломался, кто-то очерствел. Но мы-то остались, наверное, основная масса, всё-таки такими же добрыми и щедрыми, готовыми прийти на помощь. Сейчас же такая обстановка: кто-то отсиживается, а кто-то готов последним поделиться, отправить мальчишкам. Психология человека: что заложено в детстве, что он воспринял, то и в нём и остаётся.

Почему же это дальше не воспроизводится? Вы же тоже вкладываете в людей…

Я всегда говорю: не от своих, может быть, от чужих – всё равно добро вернётся. А бумеранг, он вернётся к тем, кто послал это зло. Это неизбежно. Не сразу. Да, какие-то жертвы будут, какие-то трагедии. Но бумеранг обязательно вернётся! Вот в это надо обязательно верить! Это жизнь. Она всегда сложная. Но самое главное – уметь радоваться вот этим маленьким радостям, ценить людей. Я благодарна тем, кто рядом со мной. Когда-то мы не видимся. Я много раз прихожу, то одним помогаю, то другим, а последний раз подружке одной, одинокая она, говорю: «Танюшка, я больше тебе не помощник. Снег почистить у меня уже нет возможности и физической, и моральной. И ребят не могу своих оставить». Вот вчера прекрасная была нога, а сегодня натёрла, намылила, надела бандаж и пошла с гордо поднятой головой. Попробуйте, скажите, что я хитрю! Нет! Надо ещё оптимистом быть. Я могла много раз, наверное, сломаться. Но люди подставляли плечо, даже незаметно для меня, спинку мою поддерживали.

 

«Я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион»

Алла Васильевна, может быть, расскажете об истории своей любви?

История любви у меня была, я бы сказала, несчастная. Я однолюбка. Со мной танцевал Олег Брандин, красивый, постарше меня. Я в паре с ним танцевала, а увлекался он, конечно, более старшими. Но потом как-то он меня разглядел. У нас такая была композиция «Свадьба»: я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион. (Даже такие мы постановки делали!) Вот он увидел во мне что-то, в преобразившейся, 20-летней. Мы встречались, я ездила к нему в институт, он меня приглашал – в энергетическом институте работал два года, учился. А я немела, я не могла говорить, у меня всё замирало! Для меня он был таким кумиром! Я боялась глупость какую-то сморозить! А оказывается, нужно её было морозить! Не могла, гордость не позволяла. Два или три раза мы пытались встречаться, сходиться, так и расходились. Он сказал: «Я не могу один поддерживать». Я до сих пор его люблю!..

А замуж я вышла… Среди тех, кто был в санатории, куда я попала на лечение, отец моего сына, пожалуй, оказался лучшим. Там тюремщики, с такой болезнью… Мне врачи вообще говорили: «Где ты её подцепила?!» Я говорила: «Если бы я знала…» Ослабленные нервы, стрессовые ситуации, недоедание – всё это сказалось. Всю жизнь спортом занималась, танцами, физически была подготовленная, но – где-то вот сломалась.

…У него развалились ботинки. Мы идём в столовую, и он как-то подвязал их и ногой шлёп-шлёп вперёд, шлёп-шлёп. Говорю: «Пойдём, я куплю». Он гордый тоже был: «Не могу я принять!» Я говорю: «Что, босиком-то лучше бегать?» Ну, уговорила. А он прекрасно танцевал вальс, этим и купил. Партнёр необыкновенный для вальса! Поехали в Химки, купили обувь. Потом он меня познакомил со свекровью, это была моя вторая мамка, я ей очень благодарна. Так случилось – не сложилось у нас. Но сына я родила, сын носит его фамилию. Терпела, сколько могла, не получилось. Его нет в живых, царство ему небесное, но я благодарна ему, что у меня есть сын, и свекрови благодарна.

Жизнь не всегда бывает гладкая, не всегда принцы находят нас. Но тогда ведь всё это бывает в радужном свете, на фоне того, что мы испытываем. Я вообще никогда не была в санаториях. Это такая же болезнь, только в разных корпусах мы лежали. В больнице в одном корпусе лежали в Щурове, а там все в разных.

То есть вы в Коломне в больнице лежали?

Я в больнице в Коломне лежала полгода, даже меня раньше выписали, потому что у меня процесс очень хорошо шёл. Я пила все буквально таблетки – я поставила себе цель вернуться в школу во что бы то ни стало, хотя понимала, что процесс не быстрый. А туда приехала: «Это моя». – «Нет, она моя». Я пулей до своего корпуса, три дня не выходила в столовую, потому что там вечерами… очень дальнее расстояние. Вот когда Славка приехал, я ещё по больнице я его знала, видели, во всяком случае, друг друга. Я благодарна тому, что он меня познакомил со своей мамой. Мария Кирилловна удивительная была женщина: не имевшая образования, чуткая, добрая. Я помню, с Серёжкой приехала маленьким, в декрете ещё, по-моему, была или в отпуск уже первый пошла, она мне говорит: «Дочк, я ведь не смогу тебе ничем помочь…» Я говорю: «Мам, мне не нужна помощь. Спасибо, что ты нас кормишь, что он на свежем воздухе». Я могла хлев почистить. Она говорит: «Ни одна сноха мне этого не делала». Я говорю: «А я буду делать».

Она жила в частном доме?

Она в совхозе жила, в Чулки-Соколово, чтобы как-то выжить. Четвертушка там была, не дом, четвертушка совхозная. И маленький огородик, где огурчики, петрушечка. Но готовила изумительно! А как мы шинковали капусту! Это было что-то!

Квасили?

Квасили. Там же погреб в доме. В квартирах такое не получится. И вот оттуда возили. Картошку я возила (я на этом вырастила сына) и капусту. Выжили. Крепкий, красивый парень, умный. Замначальника цеха на Коломзаводе.

А какое образование получал?

После девятого класса я его вынуждена была уговорить пойти в сельхозтехникум: во-первых, там стипендия, во-вторых, мне не нужно было тратиться на одежду. До девятого класса он как-то у меня обходился в одном костюмчике, к школьной форме подходящем. Продержались. Я понимала: парень растёт, а дети были разные, обеспеченных очень много было, и уже начинали…

Это 90-е уже?

Да. В 92-м он пошёл, наверное, в 93-м, в школу, окончил девятый класс, учился хорошо. С собой в Чулки всё время брали, он там пахал с нами на этих полях, картошку сажали, окучивали, жука собирали – всё делал. Приучен к труду. Пошло у него всё. А потом окончил техникум.

На каком направлении он?

Он фермер был. Но он был самый младший – он пошёл в школу пораньше, в шесть с половиной. Была хорошая учительница, и мне подружка говорит: «Отдай». И я не пожалела. Он был самый маленький, ребята были на год старше, минимум на семь месяцев.

На последнем курсе он получил даже какую-то премию областную как лучший ученик. И в награду их послали на сбор винограда в Краснодарский край. Он второй раз поехал на море. Первый раз я его отправила, когда мама у меня уже лежала в агонии. Из школы группы собиралась, я уговорила: «Возьмите, ради бога, я не справлюсь, – чтобы он это не видел». В шестом классе он был самый мелкий, там брали седьмой, восьмой класс. Вот Лилия Петровна приезжает, учитель английского языка она у него была, и говорит: «Ты знаешь, мы поражались. Говорили “Ребята стираем: футболочки, трусики, шортики…” Как же он идеально всё это делал!» Сушить-то надо где-то, чтобы потом не гладить. И приехал потом, помню, такой расстроенный. Я говорю: «Ты что такой расстроенный?» – «Мам, однажды прибило к берегу от танкера смолу или что-то такое… Полотенце я теперь не могу отстирать. Я пытался!..» Я говорю: «Сынок, ножным сделаем, новое купим!» Он понимал, что всё это денег стоит.

А окончил когда колледж, пришёл и сказал: «Мам, а теперь я иду на станок на Коломзавод и параллельно поступаю в Политех». Работал и учился шесть лет, освоил три станка, потом был мастером участка, мастером цеха, прошёл все курсы молодых специалистов, дошёл до замначальника М2, одного из крупнейших цехов механических, под его началом теперь три или четыре. Работает на совесть. Я горжусь. У меня славный ребёнок. Так что я счастлива. Вот видите, жизнь всё равно представляет нам столько подарков! Она компенсирует. Обязательно!

 

«Натанцуюсь – и вроде груз снимаю»

Алла Васильевна, а у вас есть высшее образование?

Пединститут. Я вообще пошла на завод, чтобы кусок хлеба зарабатывать. Я принесла когда первые 20 рублей заработанные, плакали мы обе с мамкой. Я рассыльной пришла устраиваться, чтобы кусок хлеба есть досыта. Бегала с чертежами, со всякими поручениями между цехами, из одной части завода на другую. Я работала в отделе металлурга и ОГКНО (отдел главного конструктора по нестандартизированному оборудованию – ред.). В одну сторону прибегу, в другую сторону – за день столько набегаюсь!.. Но приходила во дворец, натанцуюсь – и вроде груз снимала. А потом мама попросила Слонова, замдиректора завода (она у них стирала, убирала в своё время): «Переведите девчонку, чтобы хоть могла параллельно заочно или вечерами учиться». После беготни такой нереально было, ноги гудели. Перевели меня в лабораторию динамическую, я была слесарь-электромонтажник. Мы изготавливали датчики, потом их ставили на тепловоз и участвовали в испытаниях. Я через три года поступила в пединститут заочно, работала, училась, летом работала в лагерях – для меня это тоже было подспорье и оздоровление своего рода, всё-таки питание, воздух много значит.

А на каком факультете учились?

На истфаке. Поступила я в 1964-м, окончила в 1969-м, тоже работала.

Что-то припоминаете о годах институтских?

У меня была очень своеобразная группа. Мы начали в старом пединституте, теперь это 7-я школа. У нас учились люди, которые намного были старше (я была, пожалуй, самая молодая), с 44-го года. А там люди уже в званиях, с регалиями, кому-то нужно было к пенсии подрабатывать. Сидим, ждём на первую лекцию учителя. И вдруг входит дородный такой крепыш, богатырь, с огромным портфелем. Мы все, естественно, вскочили. «Сидите, я ваш сокурсник». Сколько же было хохота!

Сбегали иногда с лекций, первый год, но бежали сюда, в кинотеатр. У нас был очень хороший староста. Со мной училась молоденькая тоже девочка, чуть постарше меня. Он: «Пойдёмте, я вас клубничкой угощу». А видел, что мы такие скромненькие, а там уже разных фасонов, мастей были люди. Но мы себя в обиду не давали. Вот он нас клубничкой угощал и на сеанс приглашал, двух.

В «Юность»?

Нет, в «Восток», где два зала-то было.

Я помню, получала 20 рублей, когда в «Артек» приехала, получала уже 90 рублей – для меня это была такая бешеная зарплата! А те, кто не имел высшего образования, 70 рублей получали.

То есть ваше желание пойти учиться было связано с тем, что…

Оно было связано с тем, что я себя испытала три года. Я доказала себе, что это моя стезя – школа. Мне сказали: «Сразу поступишь!» Потому что я в школе активисткой была, массовиком-затейником всю жизнь была. Но я должна была убедиться, что это призвание.

Но истфак – все-таки это серьёзно достаточно.

Да. Я увлекалась историей в школе, мне нравился этот предмет, я больше гуманитарий. Прекрасный у нас была учитель русского языка и литературы Никольская Нина Васильевна (плохо видела, у неё огромные линзы были). Какие же мы мероприятия ставили! Тогда же не было куда пойти. Приглашали родителей, на выборах выступали, концерты давали. Я там и танцевала, и читала, и пела. Что только мы не делали! Мы всё умели! Это так было хорошо, так кайфово…

И уже после третьего курса я перешла, вернее, меня перетащил к себе Сигал Павел Исаевич, он у меня был воспитателем на отряде. Я от завода была командирована вожатой. А у него в декрет уходила вожатая, девочка-армянка. И он говорит: «Я тебя перетаскиваю в школу». Меня без звука приняли. Я не пожалела об этом.

Получается, вам не дали окончить обучение?

Я работала и параллельно заканчивала, я же заочница была.

Четыре года тогда было на заочном?

Пять. Я в 64-м поступила, в 69-м я диплом получила.

А как у вас день был устроен?..

Тяжело. В воскресенье только можно было отдохнуть. Консультации зимние были, сессия была дней 10–12. И если успешно сдавала, то получала стипендию, если нет, то бесплатно. И летние так же: и учились, и экзамены сдавали. Заочно очень тяжело учиться, это нужно преодолеть себя. Вечерние сложные, потому что после работы: сын от станка ходил – в 10 приходил никакой домой. Хорошо, еда и всё ему было готово, а мне рассчитывать не на кого было, только на себя. Мама всегда у меня была в состоянии больном. Но выстояли, выдержали.

Вы довольны своим образованием именно в таком виде?

Очень.

Кому больше благодарны из преподавателей?

Я, во-первых, благодарна своим школьным преподавателям – тогда изумительные были люди. Классная руководитель у меня была в седьмом классе, с демонстраций она меня таскала к себе – накормить. Пекла пироги изумительные, в Голутвине жила. У неё было три парня, я всегда говорила: «Варвара Тимофеевна, вам своих бы накормить мужиков!» А муж у неё работал учителем трудового обучения во второй школе. «На всех хватит». Вот такие были люди! Потом у меня была учитель химии. Я сейчас дружу (её нет уже в живых, Никольская Феодосия Васильевна) с её дочкой. Она иногда мне начинает что-то там (она математик), я говорю: «Знаешь что? Цыц! Ты моложе меня. Я начинала дружить с мамкой, а к тебе моя дружба по наследству перешла». «Всё-всё, я затихаю!» – она мне…

Понимаете, какие-то взаимоотношения были очень человеческие. Я приходила к ним на плюшки. Жили тоже не шикарно. А потом уже, когда у меня Серёжка родился, она была парализована, Феодосия Васильевна-то: «Алк, приди! Танька зашивается, где прибраться, где чего, где оладушков напечь кабачковых». Она сидела, качала одной ножкой Серёжку в коляске, а я где коврики почищу, где полы подмою. То есть вот эта взаимопомощь у нас никогда не уходила. Мы считали это обычным. Не вот: мне должны за это заплатить… Нет, это безвозмездное было! И это желание у меня не пропадает до сих пор, потому что ко мне люди с открытым забралом всю жизнь шли: кто кормил, кто поил, кто какую-то одежонку предлагал. Я благодарна была не знаю как! А сейчас-то предлагаем – нет, с этикеткой, новую только! Я говорю: так это хорошая вещь… Всё, я перестала. Вот вы меня перед этим спросили, откуда народ такой стал. Люди почему-то считали, что им блага должны как манна с неба свалиться. Такого не бывает. Всё надо заработать. И быть благодарным. Непременно благодарным! Не с закрытым забралом. На людей смотреть открытым взглядом.

 

«Вожу груз под номером 200»

Ученики менялись за время вашей жизни? В них вы ощущали изменение времени?

Вот мальчишки когда пришли, афганцы, в первый год я боялась к ним подойти. Не звонили, ничего. Они настолько ожесточённые были после афганской этой битвы!.. Я потом говорю: «Ребята, мы виноваты, что мы вас…» – «Нет, вы не виноваты!» Но они понимали это. «Вы нас готовили к нормальной жизни. Вы нам рассказывали про войну и готовы были помочь, сделать, вытянуть». Хулиганистые были ребята. А вот в последний раз они мне сказали: «Может быть, благодаря вашим урокам, вашему желанию общаться с нами…» Они меня шли провожать после смены, потому что трамваи, автобусы уже не ходили, а трамваи в Щурово не ездили вообще, до «Черняховской» (остановка трамвая «Улица Черняховского» – ред.). Я говорю: «Ребята, а как же вы?» – «А мы дойдём, нас много». Через щуровский мост, особенно вечерами в субботу, провожали обязательно: помимо танцев были у нас литературные композиции, куда-то ходили, что-то устраивали и на улице, и в школе… И вот всей ватагой шли.

Ко мне приходили на 8 Марта – так они меня поздравляли и с днём рождения, и с 8 Марта. Усаживались на диване человек по семь, друг на дружке, три стульчика вплотную. А один год, я помню, они уже взрослыми себя почувствовали. Захотелось им, наверное, что-то покрепче. Заказывали к блинам (Масленица всё время попадала) – кому селёдку, кому сметану, кому чего. Потом говорю: «Ребят, давайте я ещё картошечки сварю». И они втихаря… Я говорю: «Так, достали из-под полы, из-под стола, поставили на стол. И я с вами пригублю». Всё – весь этот туман ушёл, но я знала, что они больше не будут. Они взрослыми себя хотели почувствовать. Это был уже восьмой, девятый, десятый класс. Конечно, они взрослые. И вот они до сих пор: «Шарапова больше всех она любила!» – Сашка Смагин такой. Я говорю: «Сань, не обманывай себя. Он был самый сложный. Я должна была его любить. Я и Димку Копытина больше всех вас любила!» Вот ушёл он. Я его долго пытала, за что он получил орден Красной Звезды (тоже в Афганской войне). Он мне говорил: «Вожу груз под номером 200». Пробило его не раз, получил сквозное ранение. Просто так орден не дают. Но не удержался мальчик, стал пить, ушёл из жизни. Психику сломал… Вот кто-то выстрелил, а кто-то нет. Но у него это ещё и наследственное не было. Я его из этой среды в своё время тянула, секретарём комсомольской организации сделала, чтобы отвлечь…

А в Хатынь-то, помню, мы их привезли – это уже были не наши дети, они тут же изменились. Вот они балагурили, болтали какую-то ересь иногда – совершенно другие! Вот настолько они прониклись сразу всем этим… Памятник этот до сих пор у меня в глазах. И дети совершенно другие. Я говорю: «Да это не наши дети!»

Конечно, они меняются. Они взрослеют. У них хорошие семьи. Я очень рада за них. Они достойными стали людьми. Они участвуют во всех мероприятиях. Смотрю и говорю: «Мой Вовка Ланин. О, Игорёк! Так приятно…»

 

«Здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд»

Можно сказать, что были благополучные районы в городе и неблагополучные?

Да, были такие. В Щурове коммуналка такая была: там барачного типа дома, оттуда мой Коля Шарапов, там один на одном жили, работали или на Коломзаводе в тяжелейших цехах металлургических или в кузнице, или на цемзаводе – тяжёлое производство. А получали мизер и жили кое-как. У нас в Колычёво одно время запихнули всех, кого можно, – бараки сносили, туда давали жильё. Там такой неординарный был микрорайон вначале! Это сейчас более-менее, а тогда была такая смесь гремучая! У меня был первый класс, когда я была освобождённым классным руководителем, у одного что-то вырвалось. Я говорю: «Цыц! Хочешь, тебя же покрою сейчас в обратную сторону?!» – «А ты?..» Я говорю: «Не “ты”, а “вы”. Умею. Я всё умею» – всё! То есть их же методы пошли в ход.

Это работало?

Срабатывало великолепно. Понимали они меня. Я помню, они как-то немножко над моим мальчонкой начали, он ещё был маленький… Я сказала старшему заводиле, Вадиму: «Вадим, вот иду со сковородкой, купила. Если ещё раз руку поднимешь на моего ребёнка, об башку разобью эту сковороду!» Всё! Они его опекали. Они к нему не лезли, но и кто если попытался бы: «Достаточно, – говорили, – это наш подопечный». Серёжка ходил в клуб «Суворов» с детства, тоже мальчишка стойкий стал. Друзья у него пожизненные остались – вот как росли в одном подъезде, кто-то ненужный отошёл, а вот эти пожизненные мальчишки. Один сирота, Димка, я его так и зову – сынок… Мы тоже, наверное, не можем делить на своих и чужих, они все наши, не важно, кто их рожал.

Какие самые светлые периоды в вашей жизни?

Они как-то вперемешку. И светлые годы перекрывают негатив, и поэтому возрождаешься всё время, и силы какие-то берутся. Казалось бы, стухла, когда эту болезнь получила, я думала, я не выживу. Я никуда три дня не выходила. Мне медсестра говорит: «Да это не онкология!» А она участница Великой Отечественной войны. Низкий ей поклон, нет её уже живых. «Да, ты долго будешь лечиться, но ты сможешь!» Я только после этого пошла. Для меня это финал жизни был. Стала пить препараты, меня стало разносить – я за два месяца вернула себя к норме! Я занималась, несмотря на смешки, на всё что угодно – где-нибудь вставала, как у станка, и продолжала заниматься. Я ввела себя в норму. То есть, когда человек хочет, мне кажется, он всё может преодолеть. Если он ставит себе цель, он её обязательно достигнет.

Видимо, и какая-то поддержка у вас была, и вы и сами хотели.

Я хотела. И люди добрые меня поддерживали. Они не столько меня науськивали или как-то толкали, а как бы меня вели и старались в конечном итоге на прямую вывести. Я считаю, я счастливый очень человек. Дай Бог, чтобы у людей было столько друзей разновозрастных! Я сейчас своим ребятам говорю: «Да вы нас догоняете уже по возрасту!» Им уже самим 68, этим мальчикам, которых я мальчиками до сих пор считаю. Но они пронесли через жизнь всё, не сломались, это тоже ценно. Значит, что-то я им дала, какой-то стержень укрепила. Я не хвалюсь, я просто рада тому, что жизнь моя прожита не зря.

Какие события в стране как-то повлияли на вас, на вашу жизнь, на ваше состояние? Начиная даже с полёта Гагарина в космос, может быть, вспомните?

Да это что-то необыкновенное было. Во-первых, сам День Победы в нас заложил такую стойкость, такое уважение к стране! Мы долгие годы ведь собирали материал, и в 30-й школе до меня начали, и я подключилась, и после меня. Участников войны мы собирали, этих старичков, дедушек. Как же они плакали! Они же были забытые все. И вот хотелось, чтобы это всё было поднято на должный уровень. Сейчас оно действительно всё поднято, а тогда-то ведь это всё только энтузиазм наш. Из мордовского села приезжал дедуля, о котором все забыли, он там ковырялся как мог, и здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд. Люди, которые прошли войну, не вспоминали эти периоды. У моей подружки, Никольской Татьяны, дочери Феодосии Васильевны, учительницы моей, муж тоже воевал, но он про войну никогда не вспоминал: «Вам это не нужно знать. Мы победили», – он говорил. Люди сделали всё, чтобы нам более светлое будущее создать.

Полёт Гагарина – это что-то было. Это ликование было!

Вы сам этот день помните?

Помню. 1961 год, я уже десятиклассница была. Хотя было очень мало информации. У нас же «тарелка» висела, мы по ней всё узнавали. Телевизоры только начали появляться. Я бегала к своим Прокахиным посмотреть фигурное катание. Не всякие программы ещё давались. Но это такой был кайф! Первый раз, когда я попала в Большой театр, это незабываемо!

Расскажите, что за постановка была.

В классе у меня учился Витька Подобедов, тоже уже умер, к сожалению. Мама у него работала в торговле. Посуду – чайнички, лафитнички – всё это продавала, рядом со школой был магазин. Обеспеченная такая семья. Отец, по-моему, шофёром был, но хорошо зарабатывал. И вот они организовали нам эту поездку для класса. А у меня мамка, как всегда, в больницу попала. Мне в школе какой-то паёк выделяли, меня в столовой кормили макарончиками, котлеткой, вначале булочку выделяли. Ну, как я могу быть неблагодарна людям, которые меня всё время поддерживали, не давали с голоду умереть?! И вот тут: «Ты с нами едешь в Большой театр». Не все поехали, не весь класс, половина где-то. А ездили-то на электричке. Приехали в Большой театр. Утащили нас в буфет Витька и Ольга, которые были обеспечены, накормили всем. А я же полуголодная всё равно была. Спектакль идёт, меня начинает ворочать. И туда мне хочется, и сил никаких!.. Досидела. «Ребят, мне плохо!» – «Сейчас до электрички доедем, уткнёшься в кого-нибудь и будешь спать». Всё это ушло, но впечатление от того, что я была в Большом театре, неизгладимо.

Второй раз я попал уже с Ниной, случайно мы взяли билеты, последний ряд партера, смотрели спектакль «Цветик-семицветик». Вот дважды я была. Первый был балет «Шурале» – красочный, необыкновенный! Я там была вся! Это событие, которое я пронесла через всю жизнь. Потом мы очень часто ездили от танцевального коллектива. Меня тоже там опекали, я была самая маленькая, озорная, глаз да глаз за мной нужен был. Ансамбль Вирского, украинский, шикарный был коллектив. Ансамбль Моисеева, потом у нас Лёнечка Штырков там ещё и танцевал, он нам доставал билеты, мы раза три на него попадали, в концертный зал Чайковского. Это чудо какое-то! Я с удовольствием сейчас смотрю по телевизору все эти программы, повторы. Конечно, такого эффекта нет, но я всё это помню! Какие-то танцы мы воспроизводили. У нас мальчишки танцевали «Понтозоо» – знаменитый танец этого коллектива. Коллектив Годенко сибирский – это же чудо какое-то было, что-то неописуемое! То есть в то сложное время мы ездили на спектакли, на концерты! Это 1961 год. Я на заводе работала с моей мизерной зарплатой!

И никогда не забуду: 17 лет, меня выгнали за дверь. В щёлочку подглядываю – они её заклеили. Обидно! Хожу по этому коридору. «Мы тебе сказали: как можно будет, войдёшь». Они мне решили сделать день рождения! У меня же не было никогда дней рождения до 18. Они мне купили книгу о Петре Первом, подписали (она у меня хранилась до последнего: кто-то у меня из ребят брал и не вернул, ну, бог им судья), часы наручные и стол накрыли. У меня слёзы лились ручьём! А потом мы ещё пошли на концерт коллектива с Кавказа, на первом ряду сидели. Вот таким у меня был день моего совершеннолетия. Ну как такое забыть! Взрослые люди, они уже многими семьями у нас занимались, муж с женой, работали, дети даже у них были. То есть коллектив-то взрослый, я была самая махонькая воспитанница, но задорная, видно. И вот люди, казалось бы, мне ничем не обязанные, но сделали всё по уму. Ну, как забыть вот эту человеческую благодарность, внимание, желание сделать счастливым другого! Поэтому в ответ всё время хочется кому-то делать.

 

«За окошко в сетке вешали продукты, но их снимать умудрялись крюками»

Алла Васильевна, а вспомните про парк Мира?

Помню, когда ещё загородку мама отливала в чугунке. И ставили эту загородку, а я бегала туда смотреть, как они это делали. И взбунтовались, когда её недавно хотели снять, говорим: да это же историческая реликвия! Помню, как эти кустики сажали там, где теперь танцплощадка Я помню, как этот парк основывался. Для нас он всегда был местом особенным. Мы же там программу, посвящённую 75-летию Победы, откатывали, показывали танцы. Знаете, сколько народу желающих пришло? На тротуарчике на каком-то мы танцевали. Нам дали старые платья того периода, шляпки какие-то, белые носочки мы надели. Это было так кайфово!

Это какой год?

Пять лет назад.

Такая реконструкция?

Да, мы сделали с первым моим коллективом. Пусть у нас было шесть пар, кто-то путался, но к нам присоединились и военные, которые в отставке, и просто прохожие. Это было что-то изумительное! Ну, как такое забудешь?

Вы использовали парк Мира в качестве места встреч?

Мы на аттракционы туда часто ходили. Последний раз я там выступала на Масленицу, кадриль мы танцевали. Это когда уже во дворце я была, потому что пертурбация шла в Старомодном, и моя руководитель не могла нас принимать. Ну, воссоединение произошло снова в посёлке Кирова.

А в 70–80-е ходили в парк?

Конечно. Это было главное место, где можно было погулять, посидеть. Фонтан завораживающий был! Тогда же не было всяких кафе, где шаурму готовят; мороженое единственным лакомством было, и мы счастливы были. Гуляли до определённого времени по возрасту. Но в парке всё время народ был, круглые сутки, особенно те, кто ближе жил.

Какое мороженое вспомните?

Ой, первое мороженое – вафелька такая небольшая, и в нее ложечкой клали, это было в 50-е годы около клуба им. Ленина. А потом мы любили в стаканчиках и любили эскимо очень. А в Москву когда я ездила за продуктами и чтобы себя чем-нибудь принарядить, «Лакомку»: в электричке за целый день съешь его – и всё равно кайфово!

В Москву всё-таки приходилось ездить за продуктами?

Ездили. Москва всё-таки снабжалось. В Москве к празднику какую-нибудь обновочку себе покупали, платьишко не очень дорогое. У нас это сложно было, в нашем городе: не было такого выбора, а если был, то слишком дорого, а зарплаты у нас не очень большие, никогда не были они большими.

То есть в Москве можно было купить то же самое, но дешевле?

Да. У Ниночки Прокахиной там родственники жили. Мы ездили на Сокол, причём с ночёвкой: приезжали, шли по магазинам, что-то искали на проспекте Вернадского, потом на Соколе у них ночевали. У них большая квартира была, а это её сестры двоюродной муж, он работал когда-то директором Коломзавода, а потом в министерство его забрали. А на второй день уже возвращались домой на электричке. Это целое приключение было! Мы такие радостные, и мы так берегли эти вещи! Очень берегли.

На события какие-то ездили в Москву? На фестивали?

Нет, на фестивали у нас не было возможности, мы смотрели по телевизору. Я помню 1980 год, Олимпиада. Я в Колычёве, там рогулька антенна, связь плохая. Но как же не посмотреть закрытие-то? Плакали!.. А я как раз перед этим проехала по лагерям, смотрела работу, какую там проводят, чем занимают детей, прилетела, села у этого телевизора. Да что вы, мы ни одного не пропускаем! Это невозможно! Если нет возможности вживую увидеть, обязательно смотрим по телевизору. Меня и сейчас от телевизора не оторвать, я за всеми новостями смотрю. Мне Серёжка: «Мам, целый день у телевизора!» – «Нет, с перерывами!» Ну, а как быть не в курсе событий?

Кстати, у нас же здесь, на площади Двух Революций, гастроном был. Вы его помните?

Здесь был «Три поросёнка».

А про него что скажете?

Шикарный магазин. Мы ходили, облизывались. Цены для нас всё-таки были… Только к праздникам можно было что-то купить. Холодильников не было, за окошко в сетке вешали продукты, чтобы не испортились. Но у нас их снимать умудрялись крюками.

Какой этаж?

Третий. Даже с третьего снимать умудрялись – с четвёртого этажа подцепят… Да, умельцы у нас всегда были! Вот когда была обида-то! Вот это была трагедия! К празднику вроде купили, хоть попробовать. Встаёшь – а сеточки-то и нет.

Это был из ряда вон случай? Или такое часто было?

Одно время очень часто – когда выпускали из тюрем. Это послевоенные 50-е годы. Мы боялись выходить даже одно время, они по подвалам могли шастать. Амнистии так называемые. Нас предупреждали и родители, и все взрослые, кто в этих домах с нами жил, оберегали во всяком случае. Но потом как-то это устаканивалось. А так вообще-то страшновато было. Всякие периоды были. Но больше всё-таки хорошего.

У вас были собственные огородики в черте города?

У подружки была дача в Малом Уварове. Я вначале с её мамой ездила. Я начинаю дружить с более взрослыми, а потом перехожу на дружбу с их детьми. А с Танюшкой-то мы работали в 15-й школе. Но как-то у нас отношения (она помоложе меня была) не очень были, до теплоты не доходило. А потом случилась беда: маму парализовало. Первая, к кому она обратилась, это ко мне. «Тань, я не могу тебе отказать». Я и жила, и ночевала там, сколько мама жила, до кончины. Всё делали. И сейчас поддерживаем отношения. До последнего ездили туда – и косили, и убирали, а потом пешком на автобус. Вот только первый год ноги стали беспокоить, к сожалению: у меня одна оперированная коленка, а вторая – два раза травма была, в связке надорвана (зимой, как-то нескладно, это же не восстанавливается). Собственного огорода у меня никогда не было. Когда я к свекрови ещё ездила, там не собственные, там всё тоже времянки.

 

«В то время со мной дружили только мальчишки»

А есть у вас какие-то истории, связанные с занятиями фотографией?

Муж в своё время увлекался фотографией, он неглупый был у меня парень, читал много. Мы печатали эти фотографии.

То есть в семье был фотоаппарат?

Он занимался, подрабатывал – на основной работе мизерная была зарплата. На свадьбах, на каких-то мероприятиях в своих пенатах зарайских. И Серёжа много в начальной школе делал фотографий, раздавал, у меня их сохранилось очень много. И я с ним подчас проявляла, что-то помогала.

А как это было устроено?

В ванной, лампа эта красная – и шур-шур-шур. Ребёнок спит. Так что я через это тоже проходила.

Может быть, тогда сейчас посмотрим фотографии?

Посмотрим. Год 1963-й, строительство инженерного корпуса – это нас от лаборатории командировали на стройку на самом заводе.

Это мы во дворце культуры им. Куйбышева после проведения новогодних ёлок – мы их тоже обслуживали. По три-четыре ёлки, а вечером ещё и танцевальные вечера для цеховиков. Все 13 дней, московские специалисты и мы вместе с ними.

Это мы перед отправкой в «Лесную сказку», у дворца. Нас здесь много – все бывшие работники «Лесной сказки», все коломзаводцы, основная масса оттуда бралась, костяк. Это вот Старателев Вячеслав, который был радистом в ДК им. Куйбышева, но тоже в своё время в «Лесной сказке» работал.

Это я с мамочкой любимой, мне здесь год и два месяца. Дорожу этими фотками. Правда, красивые причёски были у женщин в то время? И лица одухотворённые, да? Скромно одетые, бедненько даже, но с форсом.

А это я на даче в Песках – от садика отправляли. Коломзавод снимал в аренду, и мы там всё лето жили. Родители приезжали к нам раз в месяц, по-моему. 1949 год, матроски тогда были модные, это был костюм для девочек и для мальчиков. Покупали. Это считалось престижно, очень. Тренд был!

1946 год. Это уже представление. Костюмы из чего-то шили, из марли. Это в садике круглосуточном. По-моему, с трёх или с четырёх лет в садик брали, в ясли. Ясли № 2.

Это тоже в Песках, персонал и мы на даче. Воздух там шикарный был. Это уже садик, детский сад № 2, старшая группа.

Мальчиков немало.

Тогда были мальчишки, рождались. В то время со мной дружили только мальчишки. Вернее, я с ними дружила. Мы сбежали как-то с экскурсии – нам так попало! Ждать нам не хотелось очень долго. А там спокойная такая улица была. И мы сбежали. И первыми прибежали. Ух, нам досталось! Васька, Петька, Серёжка. Во-первых, нам воспитательница подсыпала всем по очереди. Её, правда, потом разжаловали, к сожалению. Мы жалели. Родители не смогли терпеть: один пострадал очень сильно – разбила лицо. Она в ярость такую вошла, я понимаю: сбежали четверо малолетних дурачков…

А вот мои любимые крёстный, крёстная, Ванечка – вся семья, которая меня помогла вырастить, и я с мамочкой в центр. Это на родительский день они приехали к нам в «Лесную сказку». Для них это тоже был праздник – прокатиться на пароходе, тогда нас возил пароход «1 мая»: лопастями шлюп-шлюп-шлюп-шлюп… Это потом уже катера стали, в 60-е.

Отправлялись от Старого города?

Нет, мы ездили от Бачманова.

А что брали для пикника? Может, припомните?

Молочко (а мы в это время на травиночки надевали земляничку – подарок родителям), хлебушка. Жили впроголодь тогда ещё, тяжёлое было время. Кто-то огурчики, кто-то картошечку сварит – вот такое всё было. Не было ничего. Даже не выпивали при детях.

А это лимонадные бутылочки?

Да.

Так что вот семья моя – не по крови. Шикарная семья. У меня по крови только одна мама.

А это я в нянечках сижу, гуляю с мальчиком. Родители на смене или кому-то нужно было в пересменках. Мамка подрядилась, но попала в больницу. А вот в зимнее время то же самое, с другим уже мальчиком, на ЗТС уже, на стадионе – моё любимое место для гуляния.

Это моя первая фотография в «Лесной сказке». Вот такой был лагерь в 1954-м. С каменными вазонами. Потом-то их убрали, когда большие корпуса построили. Фанерные домики как-то украшали. Это я в гимнастическом кружке в 1956 году. Володя Прудков, кузнец по специальности, был любимым физруком. Я на всех пирамидах в «Лесной сказке»: он меня ещё куда-то кверху вставил, пацаны меня поднимали на двух больших – их поднимали, а они меня поднимали. На всех спартакиадах.

Это наш Володя, вожатый с завода тоже, 56-й год. Любили! Отцов-то не было у многих…

А это мы в «Артеке» в 1957-м. Это мы ездили в выходные. У нас же был лагерь зимний, мы там и учились, но пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, а в субботу-воскресенье нам устраивали экскурсии в Ялту, в Алуштинский дворец, Симферополь, Воронцовский дворец. Все в форме ходили. Мы приезжали, нам говорили: «Детки, вы детдомовские?» – «Нет, мы из “Артека”!». Форма была тёмненькая, и вот такие пальто нам давали. Тогда не очень было ещё, я когда уже работала, форма, конечно, более изысканная была. Когда я мыла в душе ребят разных национальностей (приехали, помню, немцы), мы с ними договорились: «Катюшу» мы поём, если они поют громко – значит, вода холодная, если они поют плохо, то эта вода, значит, горячая очень. С кем-то ещё договаривались как-то ещё по-другому, в общем, язык находили! А одна всё у нас тянула шорты вниз. Шорты же должны быть шортами, а она их всё вниз. Я ей объясняла, что они должны быть выше колен. В общем, уговорили.

Это мы на фоне Аюдаг-горы. Я довольная, счастливая. Это мы у развёрнутого монумента, сами его сооружали. Я была барабанщиком. Вот такие воспоминания шикарные. Это же чудо какое-то: я попала в Крым! Просыпалась утром и из окна видела море. Девчонка. Седьмой класс.

Это мы на катере в Константиново возили ребят в поход и готовили сами еду.

Ой, какой у вас роскошный катер!

Катер был от завода. Заводской был тогда катер.

Это у нас новогодний бал. Две мои подружки. Валюшка Котлерова, Зина Гольдина и Красная Шапочка Аллочка. Из чего-то делали костюмы, считали, что это нужно. Какие же мы устраивали праздники! Какие же мы были счастливые! Один год, помню, из марли сделала себе костюм, а прошёл ливень, и я пока его донесла – там кисель!.. Мы же крахмалили всё это.

А где причёску такую делали?

Сама. Это «бабетта», модная в то время была. Я в парикмахерскую не ходила.

Это 1961 год. Парк Горького – там мы выступали. Мы ездили везде! На все областные мероприятия нас приглашали. Коллектив был сильный, мы получили звание народного. У нас талантливый был руководитель – Николай Дмитриевич Абдалов. То, что мне в клубе дали, – это было восхищение просто по-детски. А здесь… я даже хотела одно время поступать в культпросветучилище, танцором быть. Но победила вторая профессия – учитель. А желание танцевать осталось, сохранилось. Вот мой партнёр Женя Фадеев, директором школы тоже потом был. У нас коллектив был очень сильный. Принимали нас на всех мероприятиях.

 

«До сих пор ощущаю за своей спиной маму»

Воспоминания нахлынули о детстве, юности, о людях, которые со мною рядом жили в тот период. Такую нежность ощутила я. Они дарили тепло и радость, внимание и заботу, став родными для меня. Так много испытавшие по жизни сумели сохранить душевность, чуткость, взаимоуважение и уважение к другим. Какое это было удивительное поколение! Спасибо, дорогие, за уроки жизненные! Вы научили ответственности не бояться, решения правильные принимать и сложные моменты преодолевать, быть чуткими и приходить на помощь. Витала, впитала всё это я в себя и до сих пор всё это сокровенное во мне живёт.

Это вы сейчас написали?

Накануне, когда пригласили вы меня… Я пишу что-то каждый день. У меня появился новый дар – я четыре года что-то каждый день записываю. Иногда более складно, иногда более серьёзно, политизировано в какой-то степени.

Это можно назвать дневниками?

Я даже не знаю, как это назвать. Мне как-то предлагали и печатать, я говорю: «Нет, это моё сокровенное. Если дети сочтут нужным, пусть они делают с этим то, что считают важным. А если нет, я не имею права им навязывать своё». Вот какой-то дар меня осенил – пишу. Ко всем важным событиям получаются очень патриотичные, я бы сказала, вещи. Вот этим я могу гордиться. Но это действительно происходит внутреннее перезаряжение какое-то, восприятие такое, что невозможно, чтобы не вылетело на бумагу. Вот такая я.

Что больше вспоминается в сегодняшние дни из прошлой жизни?

До сих пор ощущаю за своей спиной маму. Я стала её чаще чувствовать, стоит она как будто за мной. Я первое время оглядывалась… Не хватает нам всегда материнской любви, в каком бы возрасте мы ни были. Поэтому я считаю, что самый дорогой человек в жизни всё-таки была и остаётся мама. Это я стараюсь внушить и знакомым, и близким, и детям: позвоните, от вас не убудет, скажите доброе слово, поссорились – найдите способ помириться, конфетку хоть просто принесите, не просит она никогда подарок.

Может, опишите её как человека? Какой у неё был характер?

Болезнь её сломала, она была в последние годы взрывным человеком. Но открытым, добрым, готовым прийти на помощь, пожертвовать собой готова была. Жизнь много раз её ломала, но она выстояла. У неё умирали дети. Муж первый погиб на финской войне. Мой отец практически с нами не знался, он пришёл первый раз, когда мне было 18 лет. Но я его спустила с лестницы – мама уже болела, а у него жена умерла: «Пожалей меня!» Может быть, это было жестоко, но я не могла иначе. Я потом жалела: может, мама была бы счастлива, а может, и нет, не знаю. Этот поступок меня до сих пор угнетает. Но когда мне его помощь нужна была, он даже алименты отказался платить. Как я могла к нему относиться? Когда 14 лет мне было, мама подавала на алименты, когда она уже стала инвалидом по болезни. Он отказался.

А у вас были и есть братья и сёстры?

До меня. Там тяжёлый менингит был, тогда неизлечимый. У неё трое, по-моему, на руках детей умирало. Я считаю, у неё сложная очень жизнь была. Но она карабкалась всё время вверх. Вот этот настрой, наверное, и мне передался. Меня спрашивают: в кого ты такая? Я говорю: в маму и сама в себя. Я сама себя ещё воспитывала. Я пыталась заставить себя многократно переступить. Переступала, чтобы начать всё с нуля. Это трудно, но мне кажется, это даёт новые силы, возрождает полностью, освобождает. Хотя где-то это всё равно сохраняется, но уже не так больно становится, боль как-то отпускает.

Обо всех ли важных для вас людях мы поговорили?

Я думаю, да. Я ко всем всегда относилась по-человечески. И буду впредь так делать. Потому что каждый заслуживает, обязательно, доброты, человечности, чтобы его понимали и принимали таким, какой он есть. У нас же очень много детей было больных, с которыми я работала, которых изгоями считали.

В каком смысле больных? То, что называется «с ограниченными возможностями»?

Это не умственно отсталые, но дети с какими-то ограничениями. Такие классы были одно время, я в таких классах работала воспитателем. Но я всем говорила: те, кто обидит моих детей, будут иметь дело лично со мной! Они такие же, как и вы! Лучше даже во многих чертах! И такое было.

Те, кто помнят меня, я признательна. Те, кто забыли, – ради бога, это их жизнь. Но большинство всё-таки, я считаю, пошли по хорошему, правильному пути и сами теперь дарят добро. СМС-ки беспрестанно шлют ребята, каждый день меня поддерживают. Я говорю: «Вы меня то яствами кормите, то какими-то необыкновенными сюрпризами продлеваете мне молодость!» «А как же!» – они мне говорят. Так что я счастлива.

Спасибо, Алла Васильевна, за такой оптимистичный, такой жизнеутверждающий наш разговор!

«Мы участвовали в жизни страны, не задумываясь об этом особенно, но в были гуще событий»

Рассказчики: Олег Иванович и Ольга Викторовна Бойко.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 апреля 2024 года.

Начнём с вопросов о том, когда и где вы родились.

Олег Иванович: Я родился ныне за рубежом – на Украине. Есть такой Корсунь-Шевченковский район, знаменитый район, где когда-то добивали Паулюса в Великую Отечественную войну. Вот там я родился, вырос.

Не расскажете, в каком году вы родились?

Олег Иванович: Ой, это сложно! В 1961-м, 11 августа. В этом году у меня праздничный год: как говорил почтальон Печкин, новую жизнь начинаю – на пенсию перехожу.

Поздравляю!

Олег Иванович: Почти пенсионер, как ни странно. Окончил школу, отправили меня по-скоренькому в армию, чтобы я нигде не хулиганил. После армии я ушёл в Калининград, в мореходку. Бороздил слегка простор мирового океана, где познакомился со своей супругой.

В Калининграде?

Олег Иванович: Да, в большом городе Калининграде, портовом, знаменитом.

А как? Во время службы, получается?

Олег Иванович: Нет, я после службы пошёл учиться, и пошёл в море.

Ольга Викторовна: Окончил мореходную школу.

Олег Иванович: Да, окончил мореходную школу. Я водитель больших судов, скажем по-земному, со всеми вытекающими последствиями. Несколько лет я работал по заграницам на судах тралового флота. Ну, а потом так жизнь сложилась, что я забрёл Коломну при помощи Ольги.

Про семью ещё расскажите, Олег Иванович. Про маму, папу, бабушку, дедушку что помните.

Олег Иванович: Семья рабоче-крестьянская. У нас в селе есть сахарный завод свой, деревенский, назовём его так. В те годы была это лёгкая промышленность. Производили сахар, выращивали сахарную свёклу. Мать работала на заводе. Отец некоторый период времени работал тоже на заводе, но потом попросили, и он переквалифицировался. Ввиду того, что он был механиком, ему предложили работу на новых тракторах – были такие Т-150 гусеничные. Он товарищ такой в технике был продвинутый. Пригнали с Харьковского завода этот трактор, и он в колхозе дальше лет, наверное, 15 работал трактористом.

То есть выращивали сахарную свёклу и там же перерабатывали?

Олег Иванович: Выращивали абсолютно всё. И там же был завод, который производил сахар, выдавал на гора. Мать заведовала химлабораторией, а он бороздил поля колхозные.

У вас был свой дом?

Олег Иванович: Естественно, свой дом, своё хозяйство. Дед у меня работал также. Это уже были люди, которые прошли войну. Дед был сильно контужен, плохо разговаривал с войны. Он работал также на сахарном заводе. Его родной брат окончил военную академию и служил в Питере в конструкторском бюро. Они занимались строительством всего на свете. Сейчас уже можно это говорить, в частности, они строили Байконур и много-много шахт, которые существуют по нашей стране. Это была питерская на тот момент разработка, и они это дело всё вели. Тоже знаменитый дед: некоторые даже люди коломенские, которые работали в ЖКХ, у него учились там, в Питере.

То есть это получается двоюродный дед?

Олег Иванович: Да. Может, что-то с генами у нас в семье – и нам досталось…

Наверное, не зря вы по инженерной стезе потом пошли.

Олег Иванович: Но их уже практически никого нет, одна мать у меня осталась, ей 86 лет. Живёт на Украине, в своём доме. Пока жива, здравствует, благополучно, вроде, передвигается, всё нормально. Есть ещё у меня братья-сёстры, но все они там, на чужбине, перезваниваемся. Сейчас времена, конечно, не те. Раньше они к нам сюда часто ездили, мы туда реже, только летом. Но сейчас всё, пока вразнобой. Как дело пойдёт дальше, никто не знает.

 

«То, что я увидела во сне, я приехала и увидела в Коломне в реальности»

Ольга, вы расскажете немножко о своей семье? То есть вы уроженка Калининграда?

Ольга Викторовна: Мои родители там познакомились после войны. Потому что в фильме с Беркли, знаете историю? Он был заселён со всей страны.

А они откуда приехали?

Ольга Викторовна: Мама из Белоруссии, из Гродненской области, отец из Брянска.

И в каком году они там поселились?

Ольга Викторовна: В 60-х годах. Я родилась в 64-м. Тоже рабочая семья: отец электриком работал, мама маляром работала на заводе. К сожалению, их уже нет живых. Моя семья – это муж и дети и внучка маленькая теперь. Там корни потеряны, нет родни в Калининграде. Очень редко мы там бываем. Очень, конечно, ностальгирую.

В каком возрасте вы оттуда уехали?

Ольга Викторовна: В двадцать лет. Я окончила коммунально-строительный техникум и как молодой специалист по распределению приехала в Коломну. Поскольку с мужем мы там уже познакомились, он ещё ходил в рейс, рейсы по полгода бывают – вот он последний рейс ушёл, и я уехала сюда, а потом он приехал ко мне. Здесь мы уже обосновались, создали семью. Двое детей у нас уже взрослых – сын и дочь. Все работают, все при деле, заняты. Детьми можем только гордиться, потому что умные, трудолюбивые и порядочные люди. Я думаю, что ничего плохого о них никто не скажет.

Здесь в Коломне они живут?

Ольга Викторовна: Да, все рядом с нами. Интересный такой небольшой момент. У меня никогда каких-то особых способностей природных не проявлялось. Но когда я получила распределение в Коломну, в этот же день, вернее, в ночь, после того как я пришла из своего учебного заведения, зная, что я поеду в Коломну, маме с папой говорю: «Я даже не знаю, что есть город такой – Коломна». Маленький городок, я никогда не слышала о нём. Все-таки Калининград – это областной центр очень большой. Стали искать по карте, вычислили расстояние от Москвы. И вот ночью я вижу во сне Коломну. Когда я приехала, поняла, что это была улица Гражданская. И я вижу себя, что я еду в трамвае. В Калининграде трамваи маленькие, там узкоколейка, аккуратненькие такие, а здесь большие трамваи. Вот эти дома – низ кирпичный, верх бревенчатый. Я таких в жизни никогда не видела, не было у меня опыта такого. То, что я увидела во сне, я приехала и увидела здесь в реальности. Это был шок.

У меня прям мурашки по коже! А чем вы это объясняете?

Ольга Викторовна: Не могу сказать, но, наверное, проявление судьбы. Верим мы в неё или нет, но она есть. Потому что дальше из Карелии приехала моя двоюродная сестра по распределению железнодорожного техникума – в Голутвин, молодой специалист. Но она, правда, быстро вернулась к родителям, потому что у нас же здесь родни не было никакой. А ещё через полгода мой родной брат в армию сюда попал и строил на улице Огородной дома, он был в стройбате. Вы представляете, вот такие пересеклись судьбы в этом городе!

То есть никто не просился сюда?

Ольга Викторовна: Нет, всё случайно, но случайного в нашей жизни мало, как видите. Я приехала в 1984 году. Город очень понравился. Единственное, было сожаление, что такая сильная историческая часть города – и она была в очень печальном виде в разрухе. Мы могли на прясло стены вылезти свободно, там было всё разорено, эта пятиглавка церкви, колокольня – там свободный вход вообще был просто, я даже не буду говорить, что там было, безобразие полное. И когда я приехала, говорю: «Господи, у людей такие исторические памятники здесь! Ну почему оно в таком разрушенном виде?!» Это просто в душе была такая мечта: пусть кто-то займётся и восстановит. Здесь дух времени чувствуется мощно. И мужу сказала (первое впечатление было): «Я бы старую часть города вообще под музей, наверное, обустроила». Тогда этого не было ничего. Вот сравните сейчас: и Арткоммуналка, и «Старомодное» на улице Дзержинского, и «Душистые радости», и мастерская, где кукол изготавливают, и кузница (мы туда ходили в музей, там шикарный музей тоже), и вообще столько много всего! Я не скажу, что это мечты мои воплощаются, это как предвидение, что люди восстановят и сохранят историю для следующих поколений. Это же очень серьёзно, это очень важно.

То есть даже в тех руинах вы уже видели ценность?

Ольга Викторовна: Да, безусловно.

Олег Иванович: Она же коммунальщик, она чувствовала это всё!

Мне кажется, не коммунальщик, а ценитель чего-то высокого, понимания ценности архитектуры…

Ольга Викторовна: Да. Но вот если вы были когда-нибудь в Калининграде, сравните разницу в архитектуре, в обстановке во всей. Туда попадаешь, как в Европу сейчас. И раньше-то город был в принципе ухоженный, но сейчас это…

Я была в 2006-м, и мы тоже, как вы сейчас рассказываете про кремль, лазали на форты в разных частях города находящихся.

Ольга Викторовна: Сейчас всё восстановили. Мы были 5 лет назад. Там от туристов не протолкнёшься теперь. Раньше было свободно, мы гуляли по набережной реки, и вообще было очень хорошо.

 

«Я приехал – заграничный товарищ!»

Расскажите, как вы распределялись, куда и в какую организацию попали.

Ольга Викторовна: В ЖКХ городское. Коммунально-строительный техникум окончила и как молодой специалист приехала сюда, в Горжилуправление. На тот момент оно было в здании, которое выходит на площадь Двух Революций.

На каком этаже была ваша комната?

Ольга Викторовна: Нет, это не комната, мы же на участках работали, а здесь было управление центральное. В ЖКХ отработала 38 лет: 32 года в городе и 6 лет последних в районе – до того момента, пока район не расформировали и объединили в общий округ городской.

Олег Иванович: Вот я вам теперь скажу. Мы начинали свою творческую жизнь в Коломне. Вот тут, напротив вас, был Дом колхозника, на улице Октябрьской Революции, от вас через дорогу была гостиница, в которой были по восемь коек номера. Я приехал – заграничный товарищ! Спрашиваю: «Вы мне номер дайте одноместный, двухместный!» Она говорит: «Таких нет, у нас только все вот такие». – «Покажите». Она открывает – я говорю: «Ё-мазай, это чё?!»

А это какой дом-то всё-таки? На Третьего Интернационала угол?

Олег Иванович: Аптека рядом, сейчас там ЖКХ, по-моему, прямо напротив Арткоммуналки.

На первом этаже?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: А утром пошёл купить молочка, выхожу на площадь Советскую – а там гостиница «Советская». Я туда прихожу, вроде современное здание. У администратора спрашиваю: «А у вас одноместные номера, двухместные есть?» Она на меня смотрит так: «А ты откуда вообще?» Говорю: «Слушай, там койки железные, как в казарме!..»

Так вы не стали здесь останавливаться?

Олег Иванович: Нет, мы ночь переночевали. Я бегом оттуда прибежал, собрали манатки и переселились в гостиницу «Советскую».

А молодому специалисту разве не выделили здесь какое-то место?

Олег Иванович: Это было потом. Она жила потом в этой гостинице «Советской» энный период времени, я её оставил и улетел отсюда – уехал в рейс, а она тут уже обосновывалась одна. Но мы тогда ещё не были женаты.

Расскажите, как тогда выглядела гостиница «Советская», какое впечатление произвела на вас? Вам, наверное, и не приходилось до этого жить в гостиницах?

Ольга Викторовна: Нет, конечно, жили дома, учились рядом с домом. Это был первый опыт.

Олег Иванович: Обычная стандартная советская гостиница. Ввиду того, что я и в Калининграде жил в гостинице, и здесь – да, здесь было чуть-чуть, может быть, поубогей, но в советские годы все гостиницы были одинаковые: мебель вся из ДСП, и больше там ничего не было.

Сменное бельё давали? Шкафчик был, ресепшн?

Олег Иванович: Да, всё менялось. Всё было. Тумбочка, кровать, телевизоры были.

В номере был санузел?

Олег Иванович: Да. Я же брал, чтобы жене было жить комфортно.

Вы вынуждены были из зарплаты оплачивать?

Олег Иванович: ЖКХ, наверное, платила. Нет? Сама платила, я платил.

Ольга Викторовна: Я иногородняя, и был какой-то период, пока мне подбирали жильё. Комнатку маленькую дали нам.

Олег Иванович: И переселили её рядом, на улицу Гагарина, 66д дом, в коммуналку с подселением. Двухкомнатная квартира – в одной комнате, большой, жила женщина, а в другой комнате жила она.

Ольга Викторовна: Маленькая комната – 9,6 м, общая кухня. Мы сначала вдвоём, там у нас и сын родился, и дочь – вот в такой клетушке мы были вчетвером. Потом переехали, служебную квартиру нам дали. Мы переехали 1993 году.

То есть вы прожили с 1984-го в этой квартирке на Гагарина?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: Потом я подселился, потом сын «подселился», потом родилась дочь…

 

«Мы моей сотруднице коляску отдавали и шли в кино»

Расскажите про быт в коммуналках.

Ольга Викторовна: Я и родилась в коммуналке, потому что родители мои в Калининграде тоже были приезжие. Комната была на шесть семей! Стояло шесть кроватей железных, отгороженных тумбочками, и один в центре стол. И все умудрились детей завести!

Олег Иванович: Вопрос как? И никто ничего не перепутал!

Ольга Викторовна: Вот как-то так! Кухня была огромная, конечно: три, по-моему, плиты. Но санузлы были жуткие…

В центре Калининграда эта комната была?

Ольга Викторовна: Да.

Сейчас сохранилось само здание?

Ольга Викторовна: Само здание есть, но оно уже под офисы отдано, там уже люди не живут, коммунальные квартиры расселены. Мы даже когда ездили, его видели – пришли, посмотрели. Архитектура очень тоже интересная – со скульптурами на фасаде. На стройке работали мама и папа, за жильё работали, квартиру заработали.

Олег Иванович: Они строили Московский проспект в Калининграде. Вот они там же и получили квартиру.

А здесь как выглядела коммуналка, чем отличилась от калининградской?

Ольга Викторовна: Это обычная двухкомнатная квартира, только «хрущёвка». Были полегче условия: две семьи, кухня малюсенькая, санузел совмещённый, но комнаты отдельные.

Олег Иванович: Дело в том, что когда соседкой была Марья Павловна, работник была медицины, – выгодный сосед, особенно когда сын родился

Ольга Викторовна: Родители далеко…

Олег Иванович: Никого же нету. И что делать с ним? Соседка помогала.

Ольга Викторовна: Советы какие-то давала по уходу за малышом.

Олег Иванович: Ты вот так сделай, вот это туда, вот это сюда.

То есть добрососедские отношения были?

Олег Иванович: В принципе, да. Мы ей не мешали особо, она нам.

Ольга Викторовна: Пожилой человек уже, возрастной, пенсионерка была глубокая. Сын у неё жил в соседнем подъезде – не сказать, что она одинокая совсем: внучки приходили, навещали. По-соседски нормально общались.

А в других комнатах и квартирах как? Там что-то соседи были?

Олег Иванович: Коляски у всех стояли в подъезде, который никогда не закрывался. Никто никогда их не тырил оттуда, никто ничего не тащил. Вот прямо заехал через дверь, бросил – и всё, и она там стоит. Причём одномоментно росло трое детей – там стояло три коляски. Одна с первого этажа, и мы на третьем.

Ольга Викторовна: Не было такого воровства. Можно было оставить на улице.

Наверное, до начала 90-х вы так спокойно жили?

Олег Иванович: Да. Потом переехали в Колычёво.

С Гагарина вы ходили гулять в старую часть города?

Олег Иванович: Да, мы брали вечером колясочку и гуляли. Причём гуляли в тот период, когда в парке не было танцев, в Парке Мира. В Парк Мира мы ходили каждый почти день на танцы. В будни там были танцы, а мы на лавочке с ребёнком гуляли.

Ольга Викторовна: Мы рядом сидели с коляской, слушали музыку.

Олег Иванович: На пересечении улиц Красногвардейской и Комсомольской, где сейчас дом без крыши, сгорел, жила с моей работы сотрудница, Лена. Когда мы куда-нибудь шли в кино, мы ей эту коляску отдавали. Она: «Есть!» – под козырёк, и она уже с Серёжей занималась, а мы…

А вы ходили в какой кинотеатр?

Олег Иванович: В «Горизонт». Это же дело было ответственное. Отдавали ей ребёнка, а сами сбегали.

Ольга Викторовна: У нас не было здесь ни родни, ни особо какого-то круга общения, пока не завели друзей. Как-то просто жили, спокойно.

Олег Иванович: Где сейчас Патефонка (арт-квартал в здании старого завода – ред.), Текстильмаш был, там на улице стояли ёлочки, на которых лежал металл вдоль улицы Савельича. Где сейчас у нас парковка машин, там стояли эти ёлочки. Я ещё на них глядел и думал: «Что здесь за беспредел такой страшный?!» И был такой покосившийся… можно назвать его сараем, где сейчас у нас стоит будка охраны. Я всё удивлялся: какая разруха, а ещё что-то тут делают… Но оно было всё огорожено.

То есть вы знали, что это большое производство, но всё, что вокруг было, не впечатляло?

Олег Иванович: Да. Может, ввиду того, что Текстильмаш одной ногой стоял в оборонке, особо про него никто и не говорил: завод и завод.

А где соседи по коммуналке работали?

Олег Иванович: Она в больнице была.

Ольга Викторовна: Медсестрой.

А из других квартир?

Олег Иванович: На Коломзаводе в основном. Медицина была, учительница была. В общем, кто где.

Дети подрастали, ходили во двор гулять, в рабочий посёлок?

Олег Иванович: Выпускаешь на улицу из подъезда – и всё, иди нафиг, вперёд!

С какого возраста начали отпускать ребёнка?

Олег Иванович: Да Серёга, когда Оксана родилась, уже на улицу ходил, на велике катался.

Ольга Викторовна: Года в четыре, отпускали во двор.

Олег Иванович: Если соседи сидят на улице, женщины, они же знают, кто чей. Кричат, допустим: «Иди, упал!» Или что в грязюке. То есть, как-то всё было…

 

«Начал трудовую деятельность с первым стахановцем Коломзавода»

Олег Иванович, а в то время, когда Ольга трудилась в ЖКХ города, вы чем занимались?

Олег Иванович: Я прогуливал всё, что можно! Шучу. Я работал на Коломенском тепловозостроительном заводе. С 1985-го года. Но тогда был город вообще-то закрытый. Мы для того, чтобы расписаться, на Украину послали весточку, поехали туда, нас там расписали, и мы вернулись сюда уже женатиками. Коломна была закрытым городом: шаг влево, шаг вправо – расстрел. А на Коломзавод меня взяли тогда как: была система такая – набирали по оргнобору. Пришлых людей просто так не брали. Коломзавод выдавал разнарядку, куда ему нужно сколько людей. Служба занятости Коломны находилась напротив афганского рынка, где музыкальная школа и училище. И все, кто попадал в Коломну, обязаны были пойти туда, зарегистрироваться. Там тебе что-нибудь предлагали. Вот мне предложили Коломенский завод. Я на него и пошёл.

На какую позицию?

Олег Иванович: Простым рабочим, электриком. Тогда был цех М-15, его на данный момент нет. На Коломенском заводе была внешнеторговая фирма, которая занималась поставкой дизелей по Советскому Союзу и близлежащие страны, включая Кубу. И вот этот цех она прибрала под себя и сделала там цех ремонта дизелей. В котором я 25 лет отстоял. Причём начал я свою трудовую деятельность там с первым стахановцем Коломенского завода Бусыгиным Григорием Ивановичем. Было стахановское движение в 30-х годах, и он, уже будучи глубоким пенсионером, продолжал трудиться, занимался как раз-таки строительством этого комплекса цехов, ему было поручено. И я был у него, назовём так, в подмастерьях. Много чему научился. Плохо одно – на тот момент никто на историю особо не обращал внимания. Был суконный стол такой, шикарный, с двумя тумбами – в цеху, в кабинете стоял (я за этим столом потом сидел, рулил коллективом своим). Оставил я его там, потом его куда-то дели, потому что всем имуществом занимался завод. Но красивый был стол, конечно! У нас сейчас на Текстильмаше есть один такой, но поменьше.

Как вы восприняли работу на заводе? Как хороший факт своей биографии?

Олег Иванович: Тогда М-15 был прикреплён к цеху М-10, потому что его только набирали. Меня послали в М-10, и я, зайдя в этот цех, увидел человека, с которым служил вместе в армии. Это был Александр Морозов (он уже давно, правда, покойный), местный: родился здесь, вырос. Я с Украины, в армии был водителем-электромехаником, а он был лейтенантом после Рязанского института связи – и вот мы с ним в пятой танковой армии служили. И вот я захожу, а он сидит на станке. Я говорю: «Александр Васильевич, ты что тут делаешь вообще?» Он говорит: «Живу». Ну и пошло и поехало.

То есть вы ровесники?

Олег Иванович: Ну, практически – он старше был на два года.

Тяжело вам было работать на заводе?

Олег Иванович: Когда ты знаешь, что ты делаешь, то никогда не тяжело. Я быстренько вырос: за год я стал энергетиком предприятия и дальше уже рулил, рулил, рулил службой энергетической, пока не ушёл оттуда. Потом переформатировали, пошла перестройка капитальная: организовали цех по ремонту дизелей, я перешёл туда – мы создали этот цех, построили, всё сделали в 90-е годы, в 1993 году, наверное.

 

«Из послушниц у меня была классная бригада!»

Как переживался перелом эпохи?

Олег Иванович: Я абсолютно нормально всё это переживал, прекрасно трудился. Скажу больше: Коломзаводе открыли стоматологию, там были молодые девчонки-комсомолки, подающие надежды, но все были туристы. Так подобралось, что там были четыре человека, которые ходили в турпоходы. Этими турпоходами от «Белого дома» (администрации города – ред.) руководил Игорь Петрович Тарасов. Ныне он вот тут рядом живёт, а был он батюшкой церкви Иоанна Богослова. Но мы успели до того, как он ушёл в церковь, а мы все разбрелись. В своё время за церковью делали музей Константина Васильева, культурный центр «Лига». И в этой «Лиге» как раз собралась эта вся комсомольская молодёжная диаспора в виде Лебедева Ильи – «Кузнечная слобода» (коломенский кузнец, создавший музей – ред.), этого Игоря Петровича Тарасова, Виталия Хитрова (коломенский предприниматель, дизайнер – ред.), ещё там ребята были…

А как вы подобрались? Вы же все в разных местах…

Олег Иванович: Вот так жизнь сложилась! Ещё одно такое важное и знаменательное в моей жизни было – я был коммунистом. Но когда матушка Ксения (настоятельница Ново-Голутвина монастыря – ред.) и отец Николай (Качанкин, первый благочинный Коломенского округа – ред.) приехали, и исполком передавал епархии первую церковь, я там поучаствовал. Причём митрополит Крутицкий и Коломенский меня там причащал. Я келии делал в Ново-Голутвином монастыре, я эту церковь электрифицировал – маленькую церковь внутри монастыря, с неё я начинал, в принципе, свою бурную деятельность в Старом городе. Это после работы мы ходили, трудились (в некоторой степени чуть денег зарабатывали, потому что надо было как-то жить).

Это городская администрация инициировала или церковь?

Олег Иванович: В «Лиге» мы были от администрации, а в церкви уже при церкви. Я супругу и детей особо не видел, потому что я в 16 часов заканчивал рабочий день на заводе, ехал в Старый город, заходил к отцу Василию, там ужинал, причём это была обязаловка: я должен был обязательно зайти покушать, – потом шёл в церковь работать. Там часов до 10–11. На тот момент из послушниц, которые там были, у меня была бригада, причём бригада классная. Им на день даёшь задание: между кирпичей, чтобы нигде не видно было, чтобы всю старину не попортить, они штробили мне бороздочки, чтобы потом туда вложить кабелёчек, и это всё заделывали.

Послушницы или послушники?

Олег Иванович: Нет, там были одни девушки. И они это всё аккуратненько делали. Потом перешли в их кельи, в которых они первые начинали жить, там тоже чуток забабахали.

Там был как раз переход от коммуналок к кельям?

Олег Иванович: Да. Там была разруха, народ оттуда выселили, а они туда заселялись. Вот первые шаги я там делал.

Это какой год?

Олег Иванович: 1988–1989-й. Потом они набрали уже постоянных людей, которые стали работать. Ещё некоторый период времени, что случись – приедут в Колычёво: батюшка знал, где у меня квартира. Приедет на машине кто-нибудь, телефонов не было никаких. Приедут – поехал, что там надо, починил, уезжаешь.

 

«Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были»

А ваше сообщество из «Лиги» как раз занималось восстановлением храмов?

Олег Иванович: Нет. Тогда все уже начали кооперативы, всё прочее хозяйство своё мутить. Разошлись как-то все, разбежались, каждый что-то своё начал делать. Когда ты занят там, а они днём здесь, ты с ними видишься только, допустим, вечером или в выходной день. Когда мы в это здание первое «Лиги» пришли, за зданием были сараи, и там были такие поросята добротные! Две свиньи! И мы всё спрашивали, когда же их выселят отсюда.

В Брусенском монастыре?

Олег Иванович: Да, там маленькое здание, сейчас оно обсажено ёлочками, – вот это здание было, где изначально хотели сделать музей Константина Васильева, художника. И на открытие приезжала сюда Шахназарова со всей своей свитой, расставляли, мы там же все стены сделали под картины, систему микроклимата тогда город купил новую туда, мы её устанавливали в подвале – то есть здание было сделано добротно и хорошо для того, чтобы там хранились картины.

Мне кажется, и сейчас там отличный выставочный зал.

Олег Иванович: Я там не был в последние годы, потому что «Лига» переехала, и оно теперь принадлежит церкви.

Как же заглохлая идея с музеем Васильева?

Олег Иванович: Я так понимаю, что семья его картины не отдала. Они поняли, что это может быть коммерчески хороший проект, и они всё это дело загребли, и всё это дело закончилось. Ну, главное, что ничего не пропало. Здание на месте, всё служит, работает. Так что и я посодействовал Старому городу чуть-чуть.

А в личном, бытовом плане как вы переживали 1985-й, 1990-е?

Олег Иванович: Да мы не думали!

Ольга Викторовна: Вопрос в том, что мы начинали жизнь с нуля. Вообще с нуля. Без помощи, без поддержки. Очень много работали. В эти годы люди теряли много накоплений, а у нас их не было. Мы пытались выжить в этом мире, вырастить своих детей.

Ну, испытывали же, наверное, какие-то сложности?

Ольга Викторовна: Конечно. Вечное безденежье, дефицит продуктов.

Олег Иванович: Сложностей у нас не было!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать спасибо вам за эту встречу. Потому что я идти не хотела: я не люблю публичности, съёмок, я теряюсь. Но вы делаете благородное дело, вы, ваши сотрудники, соратники, ваша команда – вы помогаете сохранить память историческую. Мы уже сами стали забывать. У нас в следующем году будет 40-летие совместной жизни, круглая дата.

Олег Иванович: Серьёзно?

Ольга Викторовна: Да. И вот воспоминания такие – оказывается, мы хорошую жизнь проживали и проживаем ещё. У нас много событий было интересных. Мы участвовали, как говорится, в жизни страны и общества, не задумываясь об этом особенно, не акцентируя внимание, но мы в гуще событий были всегда. И сейчас это вспомнить редко удаётся. Потому что я на пенсии, муж в этом году тоже на пенсию выходит. Я себе по-другому свою пенсию представляла: я буду в огородике цветочки сажать и в доме чем-то заниматься. А активно работаем. Пытаемся помочь детям. Да и потом рано пока ещё на покой – есть силы, энергия, есть знания, здоровье, желание работать. И просто круговорот событий! Такое чувство, что времени в сутках не хватает, чтобы всё успеть сделать.

Это ощущение сейчас времени?

Ольга Викторовна: Да, сейчас. Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были. Сейчас просто ничего не успеваем!

А как это вы объясняете для себя? Почему так ускорилось время?

Олег Иванович: Мы тянемся за вами, за молодыми: мы накупили себе телефонов, понаставили интернет, повыучили детей – надо же быть в тренде!

Ольга Викторовна: Редко-редко удаётся просто вспомнить былое, вспомнить прошлую жизнь – интересно, вот эти годы прошедшие…

Ну да, вам кажется, что это всё обычно и понятно, а на самом деле, чем дальше мы от этого времени отходим, тем то, чем вы жили и как вы проживали эту жизнь, становится уникальнее.

 

«Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать!»

Олег Иванович: Была ещё одна штука такая. Собирали книги. Расклад был такой: нужна была макулатура для того, чтобы записаться в общество. Надо было сдать, я не помню, килограмм 30 макулатуры. Записаться в общество любителей книги…

Городское или коломзаводское?

Олег Иванович: Городское. Причём жили мы на улице Гагарина, а где сейчас улица Добролюбова, где у нас налоговая, дома там были такие захудалые, и там был пункт приёма макулатуры.

Постоянный или акциями сбор проходил?

Ольга Викторовна: Постоянно.

Олег Иванович: В течение двух лет он точно был там. И вот ты макулатуру наберёшь, и надо было успеть к каким-то суперкнигам, Пушкина купить. Надо было в 4-5 утра порысачить туда, чтобы забить очередь, чтобы в эту очередь вклиниться, чтоб тебя записали, ты потом побежишь домой, возьмёшь эти тюки с макулатурой, прибежишь туда, эти мешки сгрузишь, тебе оторвут талончики. И потом отоваривались в «Книжном мире» на площади Советской: где остановка, поворот на Голутвин – на первом этаже там был книжный магазин. Там даёшь талончик, даёшь денежки – книжечки заполучил. Бесплатно не проходило.

Ольга Викторовна: А жили как-то просто, были счастливы.

Олег Иванович: Чтобы телевизор купить, была та же самая история: надо добыть талон на телевизор.

В каком году озадачились телевизором?

Олег Иванович: В 1986-м году, в коммуналку покупали. Мы тогда себе добыли телевизор «Рекорд».

Ольга Викторовна: На первый взнос брали кредит.

Олег Иванович: У всех есть, а у нас нет – надо. Но, опять же, это была очень козырная история.

Ольга Викторовна: Система связей!

Олег Иванович: Мафия бессмертна, как сейчас скажут. Я тогда договорился с одним человеком, она договорилась с директором магазина. А очередь стояла с этими квиточками на телевизоры.

Многолетняя очередь?

Олег Иванович: Она, может быть, и многолетняя была, но на определённый период времени, когда привезут телевизоры. Все знали, что их, допустим, привезут во вторник, и ты с этой карточкой идёшь за телевизором. Там стоит человек 15 уже. А машина, допустим, их привозит 10. Значит, тебе сегодня не хватит, иди завтра. Посему идёшь с того хода, где выгружают телевизоры, ввиду того, что ты кого-то знаешь. На коробке пишут: «Брак». Сейчас уже можно рассказывать – уже даже ФСБ не возьмёт! Потому что те, кто были, они уже повымирали. И вот я отпросился у Григория Ивановича Бусыгина. Он: «Чего?» – «За телевизором». – «Ну, беги». Взял с собой сотрудника, мы с ним прискакали туда, этот телевизор вытаскиваем, народ весь сразу возмущается. Выходит заведующий, говорит: «Не, ребята, они взяли бракованный, там что-то не работает, не светится». А я: «Я сам электронщик, я подчиню, мне пофиг, у меня лишь бы был экран». Ну, и толпа тебя выпустила с магазина. Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать, пока народ не опомнился! Поймали мужика, ехал на УАЗике: «Мужик, довези!» И этот телевизор в УАЗик поставили, довезли домой. Вот, разжились с телевизором!

А где магазин находился?

Олег Иванович: Вот здесь же, где книгами торговали. Тяжёлый, здоровый был телевизор, это не современный телевизор. «Горизонт-6» или «Горизонт-7». Хороший телевизор, здоровый! А стиральную машину…

Вот здесь был магазин техники бытовой…

Олег Иванович: Да, вот там, под церковью Иоанна Богослова. Теперь уже руководитель того магазина позвонила сюда, говорит: «Слушай, надо стиральную машину отложить, к тебе ребята придут». Назвала фамилию. Приходишь – на, тащи.

 

«Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали»

Смотрите, 1986 год – вам хватило меньше двух лет, чтобы обосноваться в городе!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать, что мы жили так тяжело и трудно не потому, что мы старые и в те времена ни у кого ничего не было, а потому что мы были иногородние: мы приехали, и нам никто ничем не помогал (родители не могли денежно помогать), и мы сами зарабатывали на свою жизнь, сами обустраивались. Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали. У нас не было ни стартового капитала, ничего. Поэтому нам было так трудно. Это не потому, что вся страна так жила, а потому что у нас сложилась так судьба. А сложись она по-другому, может быть, и мы другие были бы.

Но всё-таки зарабатывали так, что хватало и в кредит купить телевизор, и стиральную машину.

Олег Иванович: Но это было поначалу. Потом пошёл с 1996 года совсем другой период жизни. Поэтому мы чуть-чуть изменили тактику бега на длинную дистанцию. Я стал ездить в Москву ремонтировать квартиры. Тупо.

Ольга Викторовна: Опять же как электрик.

А как же Коломзавод?

Олег Иванович: Я после работы ехал в Москву и все выходные там проводил, с 1996 года. Я лет, наверное, десять протусовал, до 2003 года.

Ольга Викторовна: Бабушек не было.

На машине ездили?

Олег Иванович: На машине, да. Я уже себе купил машину. Сначала я купил мотоцикл, потом купил «четвёрку», потом купил «Волгу-29» – все были поддержанные. Потом уже денег накопил, купил «Волгу-10» новую, и дело пошло и пошло. Но остановил меня Коломзавод с моей стройкой в Москве, прижали к стенке: или ты работаешь здесь, или ты занимаешься своим хозяйством. Я ещё годочек туда-сюда потыкался, но тогда на Коломенский завод пришла «Северсталь». Был такой период времени, когда они выкупили завод и начали заниматься БС-70 – новыми тепловозами, и нужны были руки, мозги и люди. Нам прислали опять же с «Северстали» директора нового, и он нас всех взял за жабры, ввиду того, что он закончил физмат с отличием. Он хорошо считал, хорошо всё мог делать, но и нам пришлось работать… Но у нас уже почти всё было, мы уже сильно не переживали: уже была земля, уже была другая квартира.

Ольга Викторовна: За счёт того, что мы очень много работали.

Олег Иванович: В 16 часов я заканчивал рабочий день, садился в свою машину, чесал столицу, в час ночи возвращался назад – и практически каждый. Поэтому мы такие хорошие сейчас!

На Коломзаводе до какого года проработали?

Олег Иванович: До 2011-го. В августе 2011 года меня один товарищ, дай бог ему здоровья, он ныне директор в Луховицах…

Ольга Викторовна: Сманил на Текстильмаш.

Олег Иванович: Да, он тогда пришёл сюда директором на Текстильмаш, посмотрел на весь этот беспредел, который тут. На Коломзаводе мы с ним встретились, он говорит: «Слушай, иди ко мне, я зашиваюсь, не знаю, за что хвататься». Он местный, Сергей Апестин, сейчас у него своё предприятие. И вот он меня сюда притащил.

 

«Мы медленными шагами, но приводим в порядок»

Какие были первые впечатления у вас?

Олег Иванович: Первое впечатление… Когда ещё мы «Лигой» занимались, на Текстильмаше была сушилка (где сейчас автодома делают), и мы там сушили дубовые доски. Мы тогда писали письмо на Текстильмаш, что просим для музея… Первый раз я туда пошёл, когда мы выгружали доски, тогда была охрана военизирована – закрытое предприятие. Второй раз я попал на Текстильмаш: мы в 2005 году на Коломзавод делали гальванический участок и возили себе установки гальванические; а здесь была всегда гальваника. И меня попросили заодно – вместе с тем, что я вожу себе, – привезти такую же установку сюда. Я тогда на машине заехал сюда, меня запустили, документы проверили, сгрузили мы этот выпрямитель гальванический. Я посмотрел, думаю: как же тут люди работают?..

Это какой год?

Олег Иванович: Это 2004-й, наверное, или 2005.

То есть было ощущение упадка?

Олег Иванович: Не то что упадка – всё жутко грязное. Вот где сейчас концертный зал арт-квартала, была гальваника. Это было что-то страшное! Там уже были учредители, другие акционеры, которые выкупили…

Про котельную 1937 года расскажете?

Олег Иванович: Большая котельная, когда я пришёл, можно сказать, уже практически не работала. Значит, был завод Текстильмаш. Вот эта котельная здоровая вырабатывала пар до 2006 года, когда вышло постановление правительства о запрещении отопления зданий паром.

Из-за того, что это небезопасно?

Олег Иванович: Да. Там 110 градусов концентрированный пар. Люди варились, слесаря и так далее, то есть опасное было хозяйство. И перевели всё на водогрейные котлы, которые нагревают там внутри до 100 градусов, соответственно, в батареях уже 80 – то есть безопасно стало всё.

Модернизировали котельную?

Олег Иванович: Не модернизировали. Её в те годы не стали модернизировать, просто тупо купили новую. И вот эта маленькая, серенькая стоит там рядом – это была купленная учредителями того времени котельная, её в 2008 году включили в работу Деньги тогда все экономили, да денег, я так понимаю, и не было особо. Почему не было? Почему, скажем, так случилось с Текстильмашем, что он пошёл в упадок? Развал Советского Союза – первое. Второе: 80% товара, которое производил Текстильмаш, уходило на экспорт, получается. Почему? Потому что Таджикистан, Узбекистан – все, кто занимался шёлком, нитями, пряжей и так далее, все работали отсюда. То есть здесь делали 12 видов веретён под все станки, под все машины, которые существовали в лёгкой промышленности в Советском Союзе.

То есть тут комплектующие делали?

Олег Иванович: Не комплектующие. Наверняка видели старое кино, даже «Москва слезам не верит»: героиня ходит там, где ткацкие станки стоят, на них катушки ниток. Так вот, когда эту катушку поднять, там ось веретена – это то, что производил Текстильмаш. И он все ивановские ткачихи, и вся заграница работали на этих веретёнах. Перестройка развалила связи, соответственно, лёгкая промышленность, к которой относился Текстильмаш, была обрублена. И параллельно с этим – он принадлежал одной ногой Министерству обороны. Где сейчас два гуся, там был узел связи. Было закрытое такое внутри завода назовём его предприятие, куда никто доступа не имел.

И бомбоубежище, наверное?

Олег Иванович: Бомбоубежище никогда не было текстильмашевским, оно принадлежало всегда фонду имущества. Это ГО и ЧС, это не Министерство обороны, это другая стезя. Ввиду того, что на Текстильмаше работало 1800 человек, даже больше было в хорошие времена, те, когда сделали это бомбоубежище. Причём близость «Белого дома» – всю эту структуру можно было туда спрятать. Поэтому для того, чтобы это бомбоубежище жило, его в управление передали Текстильмашу ввиду того, что там была военизированная охрана. Причём это было под эгидой Министерства обороны по той простой причине, что узел связи нужно было куда-то прятать, и запасной пункт связи был в этом бомбоубежище. То есть всё было завязано в одну кучу. Поэтому все тяготы и лишения, гриф, что ты только по пропуску на завод, никуда не денешь, и пока тебя выведут из состава, чтобы ты мог что-то делать, – чуть-чуть было упущено время. Никто на это предприятие не обращал внимания. Кто-то оттуда уходил, кто-то шёл на Коломзавод и так далее. Поэтому оно в эти годы пришло в упадок.

Да, сохранились там кадры. Когда я пришёл, было 180, по-моему, человек. Львиная доля оборудования стояла, не работала, потому что было всё сделано, настроено на выпуск той продукции – веретён, – которой, когда я уже пришёл в 2011 году, мы ещё, наверное, года три торговали, этими веретёнами. Но параллельно с тем, что открыли ворота за границу, немцы начали производить машины безверетённого типа, то есть катушка ниток в воздушном пространстве сидит. Она уже не рвётся. Но почему специфика такая? Эти веретёна делают 25 тысяч оборотов. И вот представляете тоненькую нить – она не должна порваться. То есть настроены были эти веретёна за счёт магнитов и так далее очень тщательно и хорошо, продукция была высокоточной.

Вернусь к экскурсу в историю. В начале прошлого века здесь производили иглы для патефонов, патефоны. Соответственно, из того оборудования старого у нас ещё кое-что есть. 1939 года есть станки, которые мы сейчас храним, как зеницу око – может быть, когда-нибудь пригодятся. Они работали: предприятие же не умерло, ничего мы не развалили, ничего никуда не ушло – мы его нежно подняли и перевезли на мебельную фабрику, в новые цеха, и там сейчас всё машиностроение, которое делал Текстильмаш (металлообработка и прочие дела), – они сейчас там занимаются. То есть весь коллектив, который здесь был, просто перевезли в новый корпус, в хороший цех, с хорошими полами, с хорошим новым оборудованием частично. Последние станки уехали, наверное, четыре года назад, три года назад даже. Основные в 2017 году мы вывозить стали отсюда. То есть постепенно перевезли – наладили производство, перевезли – наладили. Но уже с 2011 года на Текстильмаше мы начали заниматься переоснащением предприятия, стали покупать станки ЧПУ, брать импортные в лизинг и развивать это направление. То есть из полутора тысяч единиц оборудования, которое стояло мёртвым грузом, мы что-то вывозили, что-то продавали, что-то сдавали в металлолом, потому что оно никуда не годное, никто на нём уже не работал. И покупали эти станки ЧПУ себе. И сейчас на мебельной фабрике у них всё крутится, всё вертится, операторы станков ЧПУ ходят посменно на работу, выпускают продукцию, всё прекрасно.

А что выпускают?

Олег Иванович: Всё что угодно. Там большой спектр того, что они делают и для нефтяников, и для всех на свете. То есть заказы, есть работа, движение идёт. Но если взять развал и уборку отсюда мехобработки и той же, в частности, гальваники, это для зданий, которые сейчас тут остались, была манна небесная. Потому что когда мы ковырнули чуть-чуть в полы, которые там были никакие, там было всё гнилое. Там все металлоконструкции нам пришлось переделывать, пришлось делать новые фундаменты, новое всё внутри цехов. Там тихий ужас. Поэтому мы медленными шагами пусть, но приводим в порядок.

 

«Шуховские котлы взяли, балбесы, и разобрали!»

Олег Иванович: В котельную в своё время, в 1916–1918-м, приезжали из Москвы из архитектурных институтов. Там стояли шуховские котлы, которые по недоразумению, недопониманию, когда маленькую котельную поставили, взяли, балбесы, и разобрали! То есть если бы там стоял шуховский котёл нетронутый, ей бы цены не было! Туда бы валом валили экскурсии. Почему? Потому что этих котлов на всю страну осталось 3–5 штук. Дефицит страшный, а история это капитальная. Поэтому она сейчас стоит, ждёт своего часа. Промониторили мы там, тоже копнули фундаменты, посмотрели, что там и как. Скажем так, не в очень плачевном состоянии всё, ввиду того, что она стоит практически на болоте.

Рядом трёхэтажное здание, где сейчас «Пятёрочка», – там была администрация Текстильмаша и техотдел. Почему он был там? Потому что выведено было за ворота в связи с оборонкой. И вот это здание вообще стоит на сваях – там была речка, и напротив, где жилые дома, если за них заглянуть, за улицу Уманскую, – там как бы в яму всё – там был большой пруд. В давние годы там, где сейчас бомбоубежище, за прудом чуть, у пруда, была выставка лошадей местных заводчиков. Там где сейчас «Валерия», жил товарищ, который занимался лошадьми. И все местные собирались у этого пруда, менялись опытом и так далее, то есть там было хорошее дело такое конное. Поэтому сейчас и мыслится, чтобы сделать там конную площадь.

Как в целом оцениваете эти перемены?

Ольга Викторовна: Мне жалко. Потому что производство по сравнению с офисными зданиями, коворкингом даже – это всё-таки производство. Может, можно было его как-то перепрофилировать.

Олег Иванович: Когда у тебя 1500 единиц оборудования, на каждом станке должен стоять человек. Но сейчас на производстве станочник – он уже не станочник, не токарь-револьверщик, а оператор станка ЧПУ. Этот станок работает три смены и делает 12 операций одномоментно, то есть он заменяет 12 человек. 10 станков сколько заменят? Вот тебе и весь расклад. Цифровизация, модернизация, прогресс.

Ольга Викторовна: Я о другом просто говорю. С другой стороны, всё, что происходит, это неизбежно, это требование времени. И территория, и вообще этот комплекс зданий стал центром протяжения населения города: там и концертная зона, и прогулочная. В городе не так уж много мест, куда можно семейно пойти. А иногда просто бесплатно. Вот мы тем летом приезжали, слушали рок-концерты, нам было интересно. Но не часто, потому что времени особо-то нет. А какой-то вечер можно выбрать и посидеть под открытым небом, на свежем воздухе.

Олег Иванович: Надеть кепку, чтобы тебя никто не узнавал!

Ольга Викторовна: Послушать современную музыку, пообщаться с молодёжью, посмотреть, как люди воспринимают это всё. Чтобы не оторваться от жизни совсем. Это же интересно! Как-то надо быть в курсе. И людей ходит очень много на самом деле.

Олег Иванович: Самое главное в том, что в постперестроечный период, 25–30 лет, всё было направлено на зарабатывание денег. Никто не думал, что там может развалиться – просто тупо выжимали всё, что можно было выжать с этого всего хозяйства. Это личное моё мнение такое.

Ольга Викторовна: Когда сейчас они реставрируют, они же эти здания возрождают практически. Там деревянные конструкции сгнившие, все эти крыши, там фундаменты сыплются, металлоконструкции коррозированные…

Олег Иванович: Десять лет – и это бы сложилось тупо.

Ольга Викторовна: Сейчас это всё укрепляют, восстанавливают, реставрируют, сохраняют исторический облик здания.

Олег Иванович: Это мы типа оправдываемся сейчас.

Ольга Викторовна: Нет, это польза большая! Когда работает предприятие, такой ремонт сделать практически невозможно – невозможно остановить цех, вывезти станки на месяц на улицу, то есть это будет работать, пока будет работать. Сейчас есть хорошие возможности всё реставрировать, перепрофилировать под нужды современных людей.

Олег Иванович: Но опять же, современные люди хотят ездить на автодомах, путешествовать по стране, заниматься туризмом. Вот выйду на пенсию – куплю автодом и не буду ничего делать, буду ездить!

 

«Шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу»

Совсем не поговорили про то, как вы отдыхали. Или с семьёй, или каждый по отдельности имел возможность отдохнуть летом?

Ольга Викторовна: Всегда с семьёй. По отдельности никогда.

Олег Иванович: В советские годы расклад был такой: с 1996 года мы садились в машину под названием «Жигули», четвёртая модель, кидали на заднее сидение детей (не надо было их пристёгивать, упаковывать в сидение, чтобы не дай бог чего!) и ехали на Украину к бабушке. Это был май. Отвезли детей к бабушке, бросили их там на два месяца.

Ольга Викторовна: Оставили на передержку!

Олег Иванович: Если у нас есть возможность, мы оттуда шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу. Два месяца страдали тут без детей, ходили на работу, опять садимся в машину, заехали к бабушке, забрали детей, маршрут тот же: Чёрное море, покупались там, допустим, недельку, дикарями ездили, тогда где кого поймал, у того и поселился, чтобы было где машину поставить.

Не с палаткой, а брали какие-то комнатки, верандочки…

Олег Иванович: Обычно старались, да.

Ольга Викторовна: Предложения были всегда.

Олег Иванович: Вот недельку там покупаешься – и обратно в Москву. Вот это и есть отдых активный!

Это две недели. А где остальные две недели отдыха?

Ольга Викторовна: Агрофитнес.

Олег Иванович: Агрофитнес.

Ольга Викторовна: Есть огород, поэтому…

Земля в каком году появилась? Тоже от производства?

Ольга Викторовна: В 1988-м.

Олег Иванович: Да ладно, от производства! От производства ничего не появлялось.

И это, наверное, тоже был способ выживания?

Олег Иванович: Да. Причём надо было так сделать, чтобы это было недалеко от квартиры. Поэтому мы старались, мы над этим работали. Долго и упорно.

 

«Я ему велик поставил, и он по комнатам поехал!»

Олег Иванович: Меня всегда убивало в девятиэтажке… На данный момент есть перфораторы: им просверлил – и всё. В то время перфораторов не было. Был молоток, был специальный пробойник твердосплавный – и как приходишь домой, а кто-нибудь из соседей дум-дум-дум-дум! На следующий день приходишь – с другой стороны кто-то дун-дун-дун-дун! И пробивали просто тупо в бетоне отверстия, чтобы какой-то дюбель встать, что-то закрепить. А крепили много всего – ковры вешали, стенки.

Это вы когда переехали, наверное, в Колычёво? В каком году?

Олег Иванович: Да. В 1988-м переехали.

А квартира всё-таки от производства?

Олег Иванович: Нет. Супруга отработала 10 лет.

Ольга Викторовна: 11 лет я за служебное жильё отработала, у нас двухкомнатная квартира уже была. А потом нашла обмен сама и обменялась на трёхкомнатную.

С каким чувством переезжали из коммуналки в свою квартиру? Можете вспомнить этот день?

Олег Иванович: Да, потому что у сына был трёхколёсный велосипед. Он переступил порог, я ему велик поставил, и он по этим комнатам поехал! В двухкомнатной квартире.

Ольга Викторовна: Мы жили в 9,6 метров, даже не 10 метров комнатка. Там, естественно, мебель не особая: диван, стол-книжка, пара стульев и детская кровать – всё, что было.

Олег Иванович: Мы приехали, в одну комнату заселились – и всё, остальное всё пространство нафиг нужно, уже так привыкли!

Ольга Викторовна: Мебели, конечно, и не было даже, но потом постепенно обжились.

А как вы распределили эти три комнаты?

Олег Иванович: Нет, сначала было две.

Ольга Викторовна: Тогда были двухъярусные кровати.

Олег Иванович: Опять же вернёмся к карточкам, где взять телевизор, где взять всё. Тот же Коломенский завод, выпуская загранпродукцию, получал оттуда бартером всякую мебель, обувь, одежду. И можно было купить.

Ольга Викторовна: В условиях дефицита, когда их в магазинах не было, таким образом можно было купить.

Олег Иванович: Но, опять же, должен был за тебя проголосовать профсоюз – «о выделении Бойко стенки «Авангард»! После этого её можно купить: с зарплаты отчислял 2–4 месяца. Ещё была у нас касса взаимопомощи.

Ольга Викторовна: На всех предприятиях была.

Олег Иванович: Каждый месяц в цеху была организована касса взаимопомощи. У нас секретарь этим хозяйством занимался, обычно кто-то по профсоюзной деятельности.

Но это и было как бы от профсоюза?

Олег Иванович: Да. Чуть-чуть – согласие было профсоюзное на такую хрень. И мы, допустим, по рублю или по три отстёгивали в эту кассу взаимопомощи. Вот там набралась какая-то сумма. Собрались представители цеха этой кассы: у Сени не хватает денег на коляску, давайте ему из кассы взаимопомощи дадим 20 рублей.

Это тоже на собрание решалось?

Олег Иванович: Да, всё железно, никто единолично ничего не решал. Значит, Сене 20 рублей на, и у него, допустим, есть три – 17 касса взаимопомощи доложила и выдала Сене. Сеня дальше платит опять по рублю. Потом, допустим, мне нужны ботинки – проголосовали: купим ему ботинки. Опять с этой кассы бдым деньги. И опять все туда скидываются. Таким образом чуть-чуть людям была материальная помощь: за собственные же деньги, но ты мог какую-то сумму взять сразу. Но небольшую – сотнями и тысячами никто не вертел, тогда же рубль – это вообще козырная сумма была.

Советы по тому, как распределить эту кассу, как часто организовывались? Раз в месяц?

Олег Иванович: Да нет, было и чаще. Всё зависело от необходимости. Завод-то большой был, цеха-то были крупные, то есть народу было много.

А все нормально к этому относились? Или это была обязаловка?

Олег Иванович: Ругались только за крупные покупки, такие, допустим, как мебель. Все же хотят хорошего и много! Но на цех выделено, допустим, три стенки. Всё. А 25 человек. Что делать? Как их разделить?

Ольга Викторовна: Жребий кидали!

Олег Иванович: Одну стенку отложим, потому что это будет Бойка, а две распределим. Но председателем этого всего ещё на тот момент был Бусыгин Григорий Иванович. Весело было, потому что все же хай поднимают! Хорошо, Бойке не нужно, распределяем.  И на цех три распределили, а мне Мария Николаевна подписала бумагу на четвёртую, пошёл на склад, получил и сам себе привёз!

Ольга Викторовна: Вы ещё скидку делайте: у меня муж очень любит пошутить. Балагур! Поэтому он себя таким мафиози выставляет…

Олег Иванович: Нет, не мафиози…

Ольга Викторовна: Всегда есть те, кто с душа коллектива – больше вкладывает душевных сил, беготни, нервов, организационных моментов. А есть люди, которые пассивны, но тоже хотят быть…

Олег Иванович: Хотят всё получить сразу.

Как долго просуществовала эта касса?

Олег Иванович: До перестройки. Как закрылся комсомол, так и рухнуло практически всё. Там же списки вели, кто сколько сдавал, потом всё просто раздали и всё закончилось.

 

«Люди должны понимать с детства, что родина есть родина»

А что ещё такого социального ушло из жизни завода с началом перестройки?

Олег Иванович: Про Коломзавод – это сложная история, потому что это было давно, и там меня нет уже давно, как там, не знаю. Детсадики были тогда все распределены по предприятиям – они все переданы были городу, весь, скажем так, соцкультбыт – от него стали быстро предприятия избавляться. Школы были подшефные, мы ходили в двадцать шестую, по-моему, на Мосэнерго – мы им помогали и городки строить, и всякое. Были базы отдыха на каждом предприятии свои.

Ольга Викторовна: Это тоже жалко.

А ездили вы туда?

Олег Иванович: Да! Ещё в «Реколде» (АО по ремонту двигателей – ред.) с внешнеторговой фирмой купили катер, собрали тех, кто захотел, с детьми, и поскакали. Мы ходили на Рязань, в Константиново Есенина. Катер оплачивало предприятие. Собрали всех членов коллектива, по желанию, конечно, потому что многие не шли: я боюсь качки и прочего. Но в основном-то отдыхали. В Москву ездили на концерты, очень много. Я два раза ездил на ансамбль «Берёзка». Классно! Очень сильно они воодушевили тогда!

А сюда на гастроли коллективы ездили?

Олег Иванович: Дело в том, что тогда такой, как сейчас, гастрольной программы, вот сейчас – все артисты сюда едут-едут, – не было.

В каком году город перестал быть закрытым? Это тоже как-то чувствовалось на жизни города?

Олег Иванович: Мы особо за этим не следили: бегаешь на работу, бегаешь… Ещё до 2007–2008 года мы ездили в Москву, на организацию выписывали себе автобус – у нас в нашей автоколонне был счёт от организации нашей «Трэкол». У них был отдел, который занимался туристами, сидела там женщина, и мы ей: если что-то где-то «вкусное», хорошее – звони. Она нам звонит – мы к ней едем: «Вот туда-то хотите?» – «Давай». – «Сколько вам автобусов?» – «Два». Они выписывали счёт, организация платила.

Ольга Викторовна: Вообще сплачивали всегда.

Олег Иванович: И мы прекрасно отдыхали, ездили, смотрели концерты, «Метро» (польский мозикл, впервые поставленный в 1991 г. – ред.). У нас где-то даже сохранился буклет, причём подписанный баронессой лично (российская актриса Екатерина Урманчеева, вышла замуж за барона Э. Гечмен-Вальдека, продюсер российской версии мюзикла «Метро» – ред.). Мы с ней там познакомились.

Ольга Викторовна: Зная характер моего мужа, неудивительно!

Что касается образования детей – это составляло какую-то проблему?

Ольга Викторовна: В тот период времени не было даже такого понятия – эта школа хорошая, а эта школа плохая. Общий уровень был нормальным.

Олег Иванович: Шли туда, где живёшь, лишь бы рядом с домом.

Ольга Викторовна: Потом стали образовываться гимназии на базе детских садов, школ.

Во время роста ваших детей или уже чуть позже?

Олег Иванович: Оксаны, дочь, родившаяся в 1988 году, окончила колычёвскую гимназию № 5.

Ольга Викторовна: Детский садик был «Журавушка» там. Причём у нас дети оба экспериментальные. В этом же садике были оба. Сын на два года старше дочери. Тогда только образовались нулевые классы. Он первый пошёл в нулевой класс: первый год он образовался, и сын у нас попадает в нулевой класс. А дочь, уже когда подросла, у неё выбор был либо идти в школу, либо оставаться здесь. И на базе этого же садика сделали гимназию.

Олег Иванович: И она там её и окончила.

Ольга Викторовна: Так что у нас экспериментов по жизни было много и событий много.

Олег Иванович: Когда сын заканчивал восьмой класс, компьютеры начинали внедрять, и он с отличием окончил первые открывшиеся курсы в Голутвине по компьютерным всем делам.

Ольга Викторовна: Причём он самоучкой освоил компьютер полностью.

Олег Иванович: Мы ему не помогали, папы не было – он всё время где-то бегал, мама ими занималась.

А первый компьютер в семье когда возник?

Олег Иванович: Да вот сразу же и возник.

Ольга Викторовна: Мы видели, что наш сын очень к этому тянется и хорошо понимает, у него есть какие-то способности. И я мужу говорю: надо его куда-то на профессиональное обучение, в учебный центр.

Это помогло ему дальше по жизни продвигаться?

Олег Иванович: Да.

Ольга Викторовна: Он в этом очень хорошо разбирается, в программировании и так далее. Хотя это не его основная деятельность, но навыки очень хорошие, серьёзные. Причём вот так, с детства.

Может быть, вы хотите что-то добавить?

Ольга Викторовна: Я хочу пожелать вам успехов в вашем благородном деле. По-моему, сейчас патриотизм как никогда стоит на повестке дня. Рано или поздно все события успокоятся, мирового масштаба все проблемные вопросы наши внешнеполитические и внутриполитические всё равно разрешатся, для этого есть профессиональные люди. Но нельзя упустить момент воспитания детей. Нельзя упустить! Люди должны понимать с детства, что родина есть родина. И с этого всё начинается. С понятия о родине, о семье. Не терять эти все понятия и все эти ценности жизненные. Вы делаете очень хорошее дело. Вы сохраните в истории память народа. Мы-то скоро уйдём. К сожалению, общаясь с молодыми людьми, не вижу заинтересованности у большей части молодёжи.

Наверное, придёт это ещё.

Ольга Викторовна: Когда придёт, может быть, некому рассказать будет. А вы как раз сохраните что-то. Для них. Хорошо.

Олег Иванович: Ну, они же сидят в интернетах все, в телефонах – может, где-то что-то и почитают со временем.

Ольга Викторовна: Но живое общение это не заменит. Никогда.

Спасибо вам большое, Ольга, Олег Иванович, за ваше время!