«Истории как из сказки…А так оно и было, никуда не денешься...»
Рассказчица: Римма Алексеевна Обухова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 27 июня 2023 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.
Я Обухова Римма Алексеевна, в девичестве Блокова. Родилась 29 ноября 1939 года. Коломчанка коренная, во втором поколении. Родилась здесь, в Коломне, училась в Коломне, думаю, закончу свой век тоже здесь.
Мы стараемся начать разговор с самых ранних воспоминаний. Где вы родились? Обстоятельства семейные и городские, которые вам рассказывала ваша семья в то время, когда вы родились?
Наверное, надо не с меня начинать, а с родителей. Родители приехали в Коломну где-то в 1930-е годы. До этого они жили в деревне Фоминка, это Ступинский район. Поженились они, когда маме было неполных 15 лет, а отцу полных 15 лет. Причина была одна ― они были оба сироты. У него умер отец, потом мать. Получилось, что старший сын ушёл из семьи, покинул их, а у него, 15-летнего мальчишки, было ещё пять или шесть сестёр, причём старшей сестре было 18 лет, она старше него была, но ещё не замужем. У мамы такая же история была: бабушка осталась вдовой в 32 года, шесть человек детей. Бабушка была вынуждена как-то устраивать дочек, чтобы жить. Одну отдала горничной, старшую, тётю Лену, а маму мою отдала замуж в 15 лет. Она мне рассказывала: «Сижу я на свадьбе, старшую Машу отдают замуж, беременная уже, а мне самой 16 лет, сижу на месте матери». Потом девочек всех выдали замуж, а с младшими приехали в Коломну в 1920-е годы. Причём сначала переехал отец, перевёз семью собственную – маму с детьми, потом перевёз сестёр, потом бабушку, и все стали в Коломне. Жили они на Ивановской дом 6. Дом до сих пор сохранился, но он уже не наш. Из этого дома потом отпочковывались все.
Когда мы получили квартиру на Водовозном переулке, я не знаю, но что в годы войны мы уже были там, это точно. Полагаю, получили её до войны. Отец работал в коммунальном хозяйстве, в то время, наверное, и дали квартиру.
Это была отдельная квартира?
Это была коммуналка. Это была привилегированная коммуналка: там были только три семьи. Причём одна семья не пользовалась нашей кухней, подсобками, у неё был отдельный вход, но она была на этом же этаже. У нас фактически были две семьи. Та семья Кирилловы, он был полковник, приехал из Германии, привёз необыкновенные вещи, которые мы ходили смотрели. Его жена, тётя Груня, говорила вымыть руки, разуться и – тогда разрешала пройти в квартиру. В первый раз мы увидели, что такое ковры, необыкновенные зеркала, часы в пол величиной. Самое удивительное ― это немецкая кукла, сантиметров 70, красивейшее платье, всё с кружевами, волосы необыкновенные. Эта кукла сидела у них в уголке как икона. Почему он привёз эту куклу, я не знаю: у него своих были три сына, ни одной девчонки не было. У сыновей в свою очередь родились сыновья. Девочка родилась уже в третьем поколении у них. Но тем не менее этой красотой она пленила. Она разрешала детям (а двор был совсем закрытый): мы мыли руки, разувались, смотрели эту куклу. Причём она всегда говорила: «Руки за спину, чтобы не браться, стойте и смотрите, посмотрели ― уходите!»
«Мам, а зачем? Бомбёжка, а ты надеваешь всё новое?»
У нас в семье было пятеро детей. Я пятая. Причём первого мальчика мама родила, ей 16 лет было, второго – ей было где-то 18 лет, эти дети умерли во младенчестве. Отец и мать оба были 1900-го года. Я думаю, от болезней эти дети умерли, период такой бы: война, Гражданская война – мальчики умерли один за другим. Потом в 1921 году родился старший, они его называли «Ваня старший», это был любимец мамы, потому что он был её копией, она была очень красивая женщина. А я на отца похожа. Он окончил школу, поступил в танковое училище. В 1940 году женился и вместе с женой уехал в Белосток. Как раз 21 июня 1941 года он отправил жену – она забеременела – с подружкой сюда, в Коломну, рожать, а сам остался там. Потом мы уже узнали, что там Белостокский котёл был: скорее всего, он погиб в самые первые дни войны. Но мы ничего об этом не знали. Мама это рассказывала со слов подруги, когда я уже была довольно взрослым человеком. Она рассказывала: когда они ехали на поезде, поезд немцы стали бомбить, отбомбили, поезд тронулся – и Соня выглянула в окошко, зачем – не знаю. И пулемётчик прямо прошил её в глаза, и всё, насмерть. На остановке Орша всех сняли и похоронили в братской могиле. Мы не знаем, где и как. Эти старшие пропали в полном смысле этого слова.
Второй брат, Валентин, родился в 1925 году, его я уже помню хорошо. В 16 лет, когда началась война, битва под Москвой, он сбежал на фронт, взрослый, здоровый мальчишка, сказал, что ему 18 лет. Из Подмосковья их потом перебросили сначала под Харьков, а потом в Сталинград. Там они обслуживали «Катюши», это был уже 1943 год, когда Сталинградская битва подходила к концу. В какой-то момент, как сейчас говорят, прилетел ответ, и их машину вместе со всеми людьми завалило, его чудом спасла девочка-санитарка: когда она тащила раненых, видимо, он застонал или что-то, она его вытащила, смогла дотащить до госпиталя. Их всех, раненых, уже переправили в госпиталь в Сибирь, Омск или Томск, не помню. Там он почти год восстанавливался, потому что контузия была очень сильная. Потом он вернулся, закончил наш пединститут, тогда уже был создан факультет физкультуры, и стал преподавателем физкультуры. Работал здесь, в Коломне, здесь у него была первая семья. Потом у него в семье не сложилось, он уехал в Орехово-Зуево, там до конца жизни работал преподавателем физкультуры в техникуме для тех, кто обслуживает торфяники: там готовили механизаторов, которые эти торфяники должны были обрабатывать. Вот такая семья, мальчишки.
Я родилась через 15 лет после того, как родился Валентин. Естественно, всё внимание было мне. Я росла балованным домашним ребёнком. Из детских воспоминаний, самых маленьких (я могла из бесед с мамой это восстановить) у меня остались две вещи. Первая – склады взрывались в Коломне. Я точные даты не помню. За Коломной были пороховые склады, и по какой-то причине они взорвались. Это год, наверное, 1942 или 1943-й. У нас квартира была в каком-то купеческом доме, номер 3. Рядом 5-й дом ― там простая система была: коридор и в стороны комнаты как маленькие ульи. У нас были внизу две квартиры – соседи и наши, причём у каждого было по две комнаты, комнаты большие, по 25 метров, а кухня была общая. Перед кухней были огромные сени, они закрыты со всех сторон, окон там не было, а стены огромные – там подоконники были, на них я играла: у меня был детский сад на подоконнике и всё прочее. Когда начали бомбить, склады взорвались, они спрятались в сенях, где окон не было. Мама говорит: «Я надела тебе всё новое». Я спросила: «Мам, а зачем? Бомбёжка, а ты надеваешь всё новое?» Она говорит: «У меня была мысль: вдруг я погибну, а ты останешься жива. Девочка чистенькая, одетая хорошо, тебя возьмут в хорошую семью». Представляете, какие мысли были у матери!..
Я без слёз об этом говорить не могу…
А второе воспоминание – она очень долго искала старшего брата. Всё время приходило, что без вести пропал. И вот однажды, это был уже 1945 год (это уже помню я, мне уже 6 лет, уже человечек), она входит в комнату, у неё сумочка – тогда говорили «редикюль» – она расстёгнута, там торчат белые листочки. Она идёт, как будто не видит, что я впереди, она вот так вошла, сразу упала, и всё… Когда женщины прибежали соседки, её подняли, её посадили. Я такое в жизни не видела, в первый раз… у неё через всю голову пошла белая полоса… поседела. У неё были необыкновенно красивые волосы, пучок такой, как голова почти, соседки говорили, она как с короной ходила, красивая женщина была. А тут такая полоска через всю голову… Эти воспоминания остались на всю жизнь из маленького детства. Это были известия, что всё, пропал он. Папа пришёл, она уже была в нормальном состоянии. Но представляете, что с ней было.
«Строгое воспитание ― это нормально»
Был 1954 год, я ещё в школе училась, мне было 14 лет, у неё случился инсульт. У неё речевой аппарат был не повреждён абсолютно, у неё нормально действовали руки, но у неё совсем отнялись ноги. Она не могла ходить, она по стеночке с трудом до туалета, если её кто-то доведёт, то это хорошо. Она сидела, говорила нормально, только медленно. Она меня ко всему приучила, хозяйство всё стало на мне. У нас был водопровод, канализация, но ванны не было: во-первых, это коммунальная квартира, во-вторых, просто места не было для ванны, да и тогда не принято было что ли, не могу сказать. Мы ходили стирать бельё на Москву-реку летом, это априори, а зимой здесь, но ходили полоскать всё равно на речку. Когда выпадал снег, было попроще: на санки поставили корзинки и повезли. А когда такая погода (лето – ред.), то на коромыслах. Папа мне сделал… купил, наверное, две корзиночки поменьше объёмом, чтобы не очень большие. Женщины-то большие корзинки носили, а я-то совсем ещё молоденькая, мне 14–15 лет.
Потом у папы нашёлся его старший брат, совершенно случайно. Отец поехал, ему дали путёвку, в Кисловодск. Вдруг оказалось, что директор санатория, куда он приехал, ― его собственный родной брат. Фотография даже была ― лицо одно и то же: оба высокие, красивые, волнистые волосы, красивые мужики были. Он рассказал про маму, что она сидит, сестра одна в Коломне, приходит помогает, другая из ы приезжает помогает. Он говорит: «Привозите её сюда, у нас поднимают». А её младшая сестра, тётя Настя, пошла на пенсию по «горячей» сетке, с 45 лет — она на каком-то вредном производстве работала в Москве. Дети у неё уже взрослые, уже поженились, муж к этому времени у неё умер. Она приезжает сюда, к нам. Отец берёт билеты до Кисловодска, и она вместе с мамой туда приезжает. У меня до сих пор осталась картин такая: туда мы её поднимали на носилках, а обратно её встречали, она вроде меня – с палочкой ходила сама, конечно, она ходила плоховато, как я сейчас, но она уже могла ходить, выходила на улицу, могла посидеть.
Но все домашние дела уже были на мне. Она была очень строгий человек, очень строгий! Хочется погулять-то, а моя очередь мыть сени, они метров 20, пол некрашеный, нужно было песком посыпать, голиком оттереть и всё это смыть, чтобы он был белоснежный. Я поторопилась, вроде как помыла, всё хорошо. Она приходит, посмотрела – молча ведро толкнула и сказала одно слово: «Перемыть». Вот так! Она была очень строгим человеком. Но, может, это и хорошо.
Вам как сейчас кажется?
Я всегда считала и считаю, что строгое воспитание должно быть в меру, но строгое воспитание ― это лучше, чем безалаберность и либеральность, потому что заласканные дети, которые ничего не умеют, они в жизни мучаются, потому что им кажется: как это так? всё было для них, и вдруг нужно делать самим что-то. Поэтому строгое воспитание ― это нормально.
Кухня тоже входила в ваши обязанности?
Само собой. Но там было проще. Полы – это была моя прерогатива, потому что мама говорила: «Невестку я мыть не могу заставить». Валентин женился к этому времени, они года два жили с нами. И кухню убирали Руфа ― первая жена брата и соседка тётя Груша, Аграфена Максимовна. Порядок был идеальный! Сейчас я полагаю, что командиром была мама, она спуску никому не давала. Если плохо помыли плиту, то она тут же как мне: «Перемыть, переделать!» И самое главное – все слушались.
То есть она пользовалась авторитетом и у соседей и в семье.
Да. Тогда меня это не коробило, не интересовало. А уже будучи взрослым человеком, я заметила какую вещь: всех женщин такого же возраста, как она, называли Оля, Таня, Маня, а она всю жизнь была только Марь Иванна. Всю жизнь если надо было за советом прийти, шли только к Марь Иванне.
Какая профессия была у мамы и образование?
Интересно, что у неё никакой профессии не было. Она как в 15 лет вышла замуж, так в семье и была. То надо было девочек растить, то своих детей. А потом, в 1930-е годы домохозяйки не работали в основном. Отец работал, семью обеспечивал.
В советское время не было с этим проблем?
Нет. Она не работала никогда, была просто домохозяйка, но хозяйка она была идеальная. Я 10-ю школу окончала, это были годы, когда разделили: отдельно женские школы и мужские. Потом в 1957 году я окончила 10-летку, а это за три года, 1954 год, когда опять соединили мальчиков и девочек, и из 26-й школы нас перевели в 10-ю, у нас этот класс появился. Я училась нормально, не отличница, но нормально, «троек» никогда не было – «четвёрки», «пятёрки», гуманитарные предметы ― это моё, остальное трудновато. Отец говорил: «Но попой можешь высидеть и это». Я там высиживала – математику, физику, химию, а остальное давалось нормально.
Родители хвалили вас?
Нет. Мама вообще никогда меня не хвалила. Она всегда говорила: «Я не должна тебя хвалить». Я говорила: «Почему?» – «Пусть тебя похвалят чужие люди. И мне будет приятно, и тебе. Ты должна делать так нормально, чтобы я сказала: правильно, всё. И на этом конец».
У вас был такой запрос, вы маму спросили, почему она вас не хвалит?
Я даже не знаю. Спросила у неё… Не могу сказать, почему так, но так она ответила. Получилось так, что своих внуков я хвалю, а детей тоже редко хвалила.
«Премия на башмаки» для партизанской сироты
Поступила в институт я сразу.
На какое отделение?
В наш пединститут. Тогда второй год работал факультет историко-филологический.
Это какой год?
1957 год. Я благодарю бога, что я окончила этот факультет! Это великое дело, когда человек знает и литературу и историю и может наложить историю на литературное произведение, и работать было легче в этом отношении. Там всё благополучно было более-менее.
Расскажите подробнее про институтское время.
У меня институтская жизнь была в какой-то степени ограничена чем? Институт был ― это школа номер 7, я жила в Овражном переулке – ровно три минуты дойти до института. Это первое. Второе: я поздний ребёнок, мама родила меня в 40 лет. Представляете, как она тряслась надо мной? Поэтому меня никуда не отпускали, я некуда не ходила, только на мероприятия, где она точно знала, что будет всё нормально и с кем я шла. Третье – да меня и не тянуло, я всё в книжках сидела. Погулять, конечно, хотелось, но ограниченность была определённая. Девчонки, которые жили в общежитии, – другое дело.
Общежитие было рядом, вы с ними общались?
Да, мы ходили в это общежития. Вот у меня фотография поздняя – мы встретились через 40 лет. Вот Аня Воробьёва, она была старше всех нас на шесть лет, она была разведённая женщина с ребёнком. Когда она приехала с ребёнком, то встал вопрос, куда деть ребёнка.
Она не из Коломны?
Она из Крыма. Надо отдать должное Шпееру, нашему декану: он помог великолепно! В общей комнате, в общежитии в комнате было 16 или 17 коек, огромная комната, почему-то маленькие не делали…
Сколько таких комнат было?
Три большие комнаты на верхнем этаже.
Койки стояли по стене?
Торец к стене, а койки в ряд стояли. Посередине стояли два стола и стулья, чтобы можно было готовиться. И где-то в уголке, за занавеской, – для вещей, типа гардеробной.
Мебели другой не было?
Ничего не было.
Это была женская комната и такая же мужская?
Это все женские. Где мужские были, я даже сейчас уже не помню, не знаю. Я не задумывалась.
Мы занимаемся биографией Венедикта Васильевича Ерофеева. Нам рассказывал Анатолий Иванович Кузовкин, краевед, что у них были мужские комнаты в том же здании.
Значит, там же были, наверное, на первом этаже. Я не задумывалась, приходила к девчонкам и всё. Для этой Анечки отгородили уголок, поставили кровать для этой девочки. А потом Шпеер определил эту девочку на пятидневку в садик, брали её только на субботу–воскресенье, и мы уже заранее организовывали, куда с ней пойти.
Вторая у нас была, Зина, забыла фамилию. Она приехала из Минска, их Белоруссии. Родила её мать прямо в лесу, как она рассказывала. Когда немцы начали сжигать деревню, она беременная убежала в лес и там её в лесу родила. Потом она каким-то образом связалась с партизанами и три года была в партизанском отряде, и мать и это девчушечка. Потом, в 1944 году, я думаю, во время наступления, операции «Багратион», погибла мать. Не знаю, отец был или нет, про отца она ничего не говорила. Детей (видимо, она не одна в отряде была) всех собрали и отвезли в детский дом. Потом этот детский дом перевели сюда, в Россию, по-моему, она говорила, в Брянск. Она уже там заканчивала десятилетку. Поскольку она дочь партизанки погибшей, сирота, она без экзаменов была принята в институт. Она жила в этом же общежитии, в этой же комнате. Но что такое 25 рублей стипендия? Одно дело для меня стипендия – это практически мне подарок, я в семье живу. Другое дело она! Шпеер для неё сделал великое дело: общежитие бесплатное, чтобы она ни копейки не платила, обед каждый день бесплатно, иногда давали, как он говорил, «премию на башмаки», как называли, наверное, через местком. Мы, студенты, которые жили рядом, у кого нормальные семьи, что делали? Мы по очереди… Она получает стипендию, в первый день она живёт нормально, потом этих денег нет. Мы начинаем: «Зин, пойдём к нам?» А у меня мама пироги пекла чудесные!
Расскажите про пироги. С какой начинкой? У вас печь была?
Да, была печь. Пироги должен был замешивать либо Валентин, брат, когда он был с нами, либо я сама вместе с папой. Она же сидела, не могла замешивать, тяжело. А лепить пироги лепила запросто! Пироги и с картошкой, и с луком, и с грибами, единственное, с мясом не было, с ягодами было. Я же говорю, она хозяйкой была великолепная! У нас перед домом было несколько грядочек. У каждого жильца было две–три грядочки. У неё была грядка с громаднейшими помидорами! Это чудо! Вторая грядка была поделена: лук, морковка, свёколка; рядом грядка с огурцами. Женщины вечно: «Ой, Марь Иванна, опять у вас помидоры хорошие!» Я сижу молчу: «Да, хорошие, а сколько раз она меня заставит прорыхлить или что-то сделать!» Но молчу! Мама напечёт пирогов, и мы эту Зину приглашаем в гости, она наестся. Она как всегда говорила: «Ой, как бы заворот кишок не был! Обожралась…» И с собой ей мама даст. А у нас Волковых было две. Елена Волкова, она потом Лозовская стала, – Зина к ним пойдёт, у них то же самое (а там семья зажиточная – и мясо, и рыбка, и всё остальное), там два-три дня побудет. Потом ещё к одним… и мы её доводили до следующей стипендии! Всё нормально было.
«Землянки превратили в погреба»
Каждый сентябрь… на четвёртом и пятом курсах уже не ездили, а в первый, второй и третий курс мы всё время ездили на уборку урожая. Первый курс на наши поля, на втором мы в совхозе «Сергиевский» строили свинарник. Ну, какие мы строители? Строили, конечно, строители, а мы как подсобные рабочие: кирпичи подать, мальчишки раствор месили, фотографии у меня даже есть. На третьем курсе нас послали на лён! Это был стык Псковской и Московской областей, северные районы. В первый раз в жизни мы увидели, как цветёт лён, когда поле снежно-голубое – такое красивое, это необыкновенно! Мы этот лён собирали. Это не очень просто: вырывать надо было вверх до середины, а низ нельзя, брак идёт. Руками собирали, нам показали, как: небольшого размера столбики, их вокруг клали – в середину один и вокруг кладётся. Они сушились несколько дней, потом из забирали, увозили. Нас по избам расселили в деревне, она в годы войны была захвачена немцами. Когда немцы уходили (почему они так сделали, не знаю), одну сторону полностью сожгли, а вторая сторона осталась. Или ветер что ли… Сторона, которую сожгли, там люди очень долго жили в землянках. Это 1960 год! Но бабушка, у которой мы жили, у неё был хлипенький, но домик, на стороне, которую не сожгли. Она говорила: «В основном из землянок все переселились, остались только лодыри». Потому что там колхоз сам не строил, но он разрешал купить строительный материал. Видимо, так: где мужики, там отстроили быстро, а если там одна женщина с малыми детьми, она так в землянке и жила. Землянки довольно большие, мы ходили смотрели. Выглядело так: когда подходишь, ступеньки, дверь, сверху всё закрыто дёрном (земля пластами снимается, внизу палки и глина, а сверху дёрн), а внутри не доски, конечно, а сучья, палки – из чего можно было стеночки сделали. Опять, там, где были мужчины, более-менее сделано досками. Там с одной стороны типа кухоньки, чтобы приготовить что-то, а с другой стороны нары – дети все наверху, взрослые пониже. Сзади куть, как они говорили, в ней зимой держали скотину. Мы были осенью, сентябрь был, поэтому скотина ещё на воле была.
Как же они отапливались?
Как-то отапливались, как-то делали.
Было подобие печи?
Да-да. Потом многие сказали, что эти землянки превратили в погреба, очень хорошие погреба получились. Опять же – где были мужчины, а так ведь не сделаешь, не превратишь…
Вы жили в избах?
Да. Мы у бабулечки жили – матерщинница была необыкновенная! А я в жизни мата не слышала, папа у меня никогда не ругался, про маму и говорить нечего. Меня ж приучили, что взрослым нельзя говорить, они же старшие, но потом я как-то не выдержала, говорю: «Бабулечка, что же вы так ругаетесь?» – «Ничего подобного, я не ругаюсь, это для связки слов в предложения». Никогда не забуду!
«Я говорю: “Есть!” – и пошла служить на благо родины!»
Потом, после третьего курса, я уже вышла замуж. Поскольку муж всю жизнь до смерти работал на КБМ (всю жизнь работал, до смерти), меня никуда не послали. Наши девчонки разъехались. Нас ведь готовили как особый курс, мы должны были ехать в Болгарию. Почему именно в Болгарию, я не знаю. Мы должны были преподавать русский язык и историю в Болгарии, а для этого мы должны были изучить болгарский язык. Я сейчас думаю, как же мы учились: латынь, древнерусский, русский язык, болгарский, немецкий. Пять языков мы учили! Пять!
Кто болгарский вам преподавал?
Болгарский преподавала настоящая болгарка. Мы очень долгое время не могли к ней приспособиться – она очень быстро говорила. У неё какое-то интересно имя, на «о» кончается. Болгарский был только на последнем курсе, и мы должны были ехать в Болгарию. Нас уже определили, как и что, но я в это число не входила, потому что я замужем, а муж на КБМ – всё закрыто, я невыездная.
Вы и не стремились и не жалели?
Я же знала, что так получится. А наши девчонки были расстроены.
Не хотелось в Болгарию?
Наоборот, очень хотели! Но пришло какое-то постановление, что в Болгарию никто не едет. И вместо этого отправили в Якутию, на Алтай, в Приморье, в Псковскую область, Лотошинский район… Все, кого отправили, отработали три года. У нас со свободным дипломом оказались человек шесть, вроде меня: выскочили замуж и уехали с мужьями, у нас было военное училище, они все вышли за курсантов и уехали с мужьями. Остальные – тогда разговора не было, как это так не поехать?! – все поехали. Интересно, что вернулись не все, многие остались там, понравилось. В Якутии один наш товарищ (так и умер там, в Якутии) попал сначала в малюсенький городок, потом приехал в столицу Якутии, окончил аспирантуру и стал преподавателем в якутском университете, всё благополучно у него сложилось.
Когда мы собирались, как раз вспоминали, кто где жил, как сложилось. Аня поехала в Крым, потом она вернулась. Это был период, когда татарам в Крыму свободу дали. И её в школу направили, там половина детишек – татары, а они русского языка не знают, дома говорят только по-татарски и чуть что: мы не понимаем, ты плохо нам преподаёшь. Она рассказывала, что очень трудно было работать. Потом она перевелась в другую школу, русскую, там было полегче.
Вы как выпускники могли русский, литературу и историю преподавать? А она преподавала?..
Она литературу взяла. А мне дали свободный диплом, тогда зав. Гороно был Муругов Константин Васильевич, я пошла к нему на приём с дипломом и с приложением к нему. Он посмотрел: «5… 5… 5… а это что такое?» А там по физкультуре стоит «тройка»! Я говорю: «Не смогла нормы сдать». – «Ничего себе, такая спортивная, а не смогла нормы сдать!» Я говорю: «Да с преподавателем не поладила!» А у нас преподаватель мужчина, ко мне приставать начал… «тройку» поставил – отказала. Ничего страшного. Поставил меня Муругов на учёт, сказал так: «Сейчас пока ничего не могу сказать, в школе все места заняты, но посмотрю, – посмотрел ещё раз диплом, приложение, – где-нибудь найду местечко». Проходит, наверное, месяц, он звонит отцу на работу, чтобы я пришла. Он говорит: «Нашёл вам место ― научный сотрудник нашего краеведческого музея. Извольте служить на благо родины!» Я говорю: «Есть!» – и пошла служить на благо родины! В музее я проработала неполных три года, потому что Алёшка родился, сын, как раз в это время. Работая в музее, я стала преподавать в вечерней школе историю.
Где в то время находился музей?
В церкви Михаила Архангела. Там у нас коллектив был очень маленький. Алевтина Матвеевна ― она хранитель, зав. фондами, наш старшой, командир. Мы ― два научных сотрудника: Нина Скряга и я.
Вы одна выпускница, остальные были уже с опытом, со стажем?
Я думаю, что опыт был только у Алевтины Матвеевны, потому что она работала пять лет до меня. У Нины, я думаю, опыта не было, потому что она только перевелась из сельской школы, она закончила иняз, то есть к истории совсем боком, никакого отношения не имела. Получилось, что она в основном водила экскурсии по музеям, а меня вечно отправляли на экскурсии по территории кремля и на встречу со всеми делегациями. В то время к нам без конца приезжали то поляки, то чехи, то немцы. В программу всегда вставляли краеведческий музей и лично меня пихали. Я понимаю: человек считается с историческим образованием, обязан держать марку! Но мне самой очень нравилось – с ними было очень интересно разговаривать. Потом, они говорили такие вещи, которых мы не знали, хотя бы то, что они говорили: «Почему у вас так скудно в магазинах?» Нам казалось, у нас всё нормально, а у нас скудно… «Почему ваши люди так бедно одеты, однообразно?» Мне казалось, все нормально одеты! «Почему ваши люди живут в коммуналках?»
На каком языке общались?
На ломаном русском.
Это делегации, которые приезжали по делам в КБМ, на Коломзавод?
Да.
Это инженеры-специалисты?
Да, все абсолютно.
Это в каком году?
1962 год я кончила. Это 1962–1963 годы ― самое массовое, потом уже меньше стало. Иногда одни и те же приезжали.
Где они останавливались, в каких гостиницах?
Не знаю.
Какой был маршрут, как вы их вели по городу?
Первый всегда музей, потом шли на Блюдечко через улицу Лажечникова, потом на Соборную площадь, потом через Пятницкие ворота, потом шли уже сюда, к рядам (торговым – ред.), которых нет, по Зайцева, потом ехали просто на автобусе по Коломне, я показывала новый микрорайон. Новый микрорайон был тогда улица Ленина, она только застраивалась.
Пятиэтажки.
Да. Они хорошенькие были, новенькие, свеженькие, но и улица приличная была. Впервые промежутки между улицей и тротуаром, газончики сделали, у нас их долгое время не было, и когда их сделали, мы хвастались этим. Больше всех поражал наш трамвай, почему, не знаю.
В приятном смысле?
Да-да-да! Очень часто ходит, три копейки стоит – очень дёшево, люди ведут себя спокойно, благожелательно. Заставляли меня с ними в трамвае ездить – мало ли вопросы зададут.
Вы сопровождали их в поездках?
Конечно.
В кремле историю рассказывали?
Да. Так стыдно было: захламлённость была невозможная! Так стыдно было показывать – ужасно просто! Я забивала буквально историческими фактами, что было в XV, XVI веках, при Иване Грозном, какой был великолепный, чудесный город!
Мимо Успенского собора, он был в заброшенным состоянии…
Конечно! Это было очень сложно… Самое интересное, когда тебе задают вопросы, а ты не знаешь, как ответить. Вернее, я знаю, как ответить, а вдруг это нельзя сказать? Это очень сложно…
У них эти вопросы возникали, почему в таком состоянии?
Естественно. У нас Ганна Михайловна была, глава нашего партийного правительства – это же вообще фурия, другого слова нет! Прежде чем вести экскурсию, вызовет к себе, накачивает: «Знаете ли вы постановления партии и правительства? решения последнего съезда? кто у нас первый секретарь?..» Это было ужасно! Ей надо было кивать головой и молчать, ничего не говорить. Ужасно!
Это перед каждой экскурсией?
Не перед каждой, когда я только начинала, а потом, видимо, дали отзыв (они обязаны были писать отзыв о работе, как их встречают и провожают). Самое интересное: в первые экскурсии они мне ничего не привозили, потом экскурсии были – они привозили презентики маленькие (открытки, проспекты, духи, конфеты оформленные). Я так думаю, сейчас если объективно рассудить: молоденькая девочка, вроде ничего, смотрится, говорит вроде нормально, можно слушать, не уснёшь, и всё! Не думаю, что особо заслуги мои были. Готовилась я к этому, конечно, что говорить.
«Я всё забыла! Никого не отметила – такая армия пришла!»
Вторая сторона. Работая в музее, я начала работать в школе рабочей молодёжи. Это было для меня открытие в полном смысле слова! Это была такая школа, которая научила меня на всю жизнь! Во-первых, мои ученики в большинстве своём старше меня были. Это же рабочие люди! Таких мальчишек, которым было 15–16 лет ― наверное, одна треть класса. Первый свой приход в школу я не забуду никогда! Мне дали 10 «А» и «Б». Предполагалось, что «А» будет приходить утром, а «Б» вечером. По списку 40 человек: 20 должны прийти утром и 20 вечером. Прихожу утром ― в классе 10 человек. Мне говорят: «Не волнуйтесь, вечером придут». Вечером, когда я вошла в класс, я встала и стою как столб! На каждой парте (а там стояли обыкновенные парты) сидят по трое. На всех подоконниках сидят. Двое – я понимаю, что ради хохмы! – взяли, ножки скрестили, сели на пол – им место не досталось. Представляете? Это был первый мой рабочий день! Это ужас! Меня как учили: придёте, перекликнете, чтобы отметить, что они пришли… Да какое здесь отмечаться? Я всё забыла! Никого не отметила – такая армия пришла! Я пришла – у меня щёки красные, как помидор! Потом, на следующей неделе, они начали меня тестировать. Приносят записочки: кто такой Ататюрк или кто такой этот?.. Мне одна учительница говорит: «Ты записочки не бери: они специально берут у кого-то. Ты попроси вслух произнести, что они хотят спросить. Они не произнесут!»
Предполагалось, что они записочки передают во время урока?
Нет, они после урока делали умный вид, что приходят с дополнительными заданиями, спросить у меня. Школа небольшая, 8-х классов два было, 9-х четыре, а 10-х пять. У меня все пять 10-х. Я выхожу из одного класса, а из того бегут спрашивают: «Ну как?» Парень сидит, говорит: «Ничего, горластая, всё понятно».
Где находилась эта школа?
Бывшее здание 7-й школы, а до этого это гимназия, улица Пушкина. За общежитием, дальше, вот это здание.
Давно оно было как вечерняя школа?
Вечерняя школа у нас была создана в 1942 году. Вообще по всей стране, в том числе у нас. Вначале там были начиная с пятого класса, потому что очень много беспризорников было. Потом уже таких не было, в основном, седьмой (один был), восьмой, девятый, десятый. Там практика чисто человеческих отношений. Знаний они не могли мне дать, они даже интересных вопросов задать не могли, потому что они сами не знали ничего, здесь только с моей стороны нужно было делать. Директор у нас был Вагин Виктор Павлович ― огромный мужик, двухметрового роста, широченный: «Если я сказал, то всё!» Хороший мужик, сейчас я понимаю, что таким директор и должен быть. Самое интересное: ко мне нормально относились. А когда я забеременела, то поняла, что не просто нормально, а очень хорошо относились ко мне. Дело в том, что у меня был дикий токсикоз. Я выдержать урок полностью не могла, мне надо было выбежать, дело своё сделать… А у меня среди учеников были отец и сын с фамилией… Сталин! Он работал в Радужном механизатором и пришёл учиться ради сына, потому что сын балбес, прогуливает, не хочет учиться, он пришёл учиться вместе с сыном.
Фильм «Большая перемена».
Да. И вот такая история. Я однажды полетела. Классы все на втором этаже мои, а туалет внизу. Я полетела, вывернуло меня, поднимаюсь по лестнице и слышу – отец Сталин стоит у стола учительского: «Вы не понимаете что ли? Бабёшка должна выносить ребёнка! Здорового ребёнка! А вы ей нервы мотаете. Уткнулись в книжки – и параграф выучить! И чтоб тишина была!» Я вхожу ― идеальная тишина, все сидят, уткнулись в книжки. Потом девчонки на практику пришли, говорят: «Мы не поймём: вроде бы мы хорошие студенты, у нас хорошие отношения, но всегда на уроке кто-то разговаривает. Вы же вышли ― шу-шу-шу, пришли ― опять тишина». Я говорю: «Я ничего не делаю специально, просто так сложилось». Ребята чувствуют искренность, искренние отношения.
Никогда не забуду. Была такая Галя Гордеева, ей уже было 33 года, она работала на канатной фабрике, и ей хотели присвоить звание мастера. А у неё нет никакого образования. Ей говорят: «Ты хоть закончи вечернюю школу, тогда будет совсем другое дело: у тебя аттестат, мы тебя поставим». А она как назло влюбилась в женатого человека и забеременела от него. Жила она только с бабушкой. Бабушка, естественно, ей говорит: «Сделай аборт и немедленно». Она приходит ко мне: «Как чего? Что делать?». Я говорю: «Галя, тебе сколько лет? 33. Ты подумай: 33 года, ты родишь в 34. А ты потом родишь когда-нибудь? Нет, конечно. Мы тебе поможем, давай рожать». И она родила девочку. Что делали ребята: на уроки она привозит коляску. Допустим, первый ― русский. У кого русский хорошо, тот идёт гулять с девочкой, Галя садится на это место. На перемене она покормила. Наступает математика ― у кого хорошо с математикой, идёт гулять с этой девочкой, Галя сидит на уроке. Вот так мы её вытянули. Иногда она пропускала, конечно: ребёнок заболел и всё… Но мы её вытянули, и учителя все помогли, мы ей аттестат сделали. Она потом ко мне пришла: «Римма Алексеевна, вы мне сделали подарок ― аттестат подарили». Я говорю: «Это не я, это твой класс, это они сделали». Я её тут встречаю, она идёт, девочка уже замужем сама, взрослая женщина. Она говорит: «Римма Алексеевна, вот крестница-то ваша, вот какая уже!»
Ой, там такие истории необыкновенные! Потрясающие! А сколько таких тоже историй: мальчишка с девчонкой поладили, тут же она забеременела, а родители не пускают. Я иду к родителям, договариваюсь: ну, что же вы, они же молодые, что же они в сарае живут-то у вас? Ведь октябрь месяц, они же застудятся!» – «Нет, нет, не приму! Даже не говорите, не приму!» Что делать? Мальчишка совсем бросает школу. Мне ведь тоже плохо, что он бросает школу… Потом поехали вместе с мужем и взяли с собой сынишку, ему уже годика три, очаровательный – все дети очаровательные в три года, а он такой кудрявенький, пухленький. Пришли, я говорю: «Посмотрите, вот такой же у вас будет внук, а вы этого внука не принимаете, ну как так?..» – «Ладно… пусть живут». Вот такие истории были… Там можно столько рассказать!..
В вечерней школе я проработала семь лет. Это такая школа – школа жизни! Они в чём-то меня учили – ну что я девчонка пришла, в 23 года, молоденькая совсем! Поэтому я очень благодарна! И учителям в вечерней школе, и ребятам.
«Я и директор, и завуч, и учитель, и у меня ещё две котельных»
Как вам удавалось совмещать музей и школу?
Я договорилась, что утром не работаю, а работаю только вечером в школе. Я пришла сначала не на постоянную работу, а там Татьяна Башкина ушла в декрет (это жена директора колледжа медицинского), а меня на время декрета взяли – они на любые условия шли, лишь бы заткнуть. Когда я проработала за неё год, они мне сами предложили перейти на работу совсем. Я перешла и семь лет там отработала.
Потом меня вызвала Нина Александровна, наш инспектор из Гороно, и предложила работать завучем в третью школу. И я пошла. Ощущение было: здесь огромные мужики, я рядом с ними девчушка, а тут вхож – на ковре бегают маленькие, как бы не раздавить! Потом получилась история нехорошая: сняли директора и завуча, назначили нас новым директором и новым завучем. Работы было вот так! Там неприятность, и финансы, я подробности не знала, не вникала. Мне досталось в каком отношении: Клавдия Фёдоровна Кокорина, директор школа, весь год болела, у неё сердце больное, и получилось, что я работала одна. Я же не бельмеса не знала как администратор! Мало того, что я никакой завуч, я не знала ничего абсолютно, я никакой и директор! А получилось, что я и директор, и завуч, и учитель, и у меня ещё две котельных. Где сейчас школа 3-я ― это основное здание, а где сейчас музей краеведческий ― это было здание для начальной школы, оно принадлежало нам же, и котельные были отдельные ― там и здесь. Без конца: котельщики запили, не пришли на работу… У меня муж с отцом сами ходили топить эти котельные, детей же я не могу оставить. Тяжело было очень! Я пришла в Гороно и говорю: «Что хотите делайте, я не могу так больше работать. Переведите меня. Я согласна учителем, мне не надо завучем, директором, ничего». Меня Галанцева (секретарь райкома партии – ред.) стала допекать: «Идите директором». А я в партию не вступала. Она: «Вступайте в партию». Я: «Нет». – «Почему?» – «Я считаю, что я не достойна ещё». Надо было что-то отвечать…
А на самом деле? Сейчас-то уже можно сказать.
Я искренне так считала. Я в какой-то степени идеализировала своего отца, для меня он был идеалом в полном смысле, я считала, что надо быть коммунистом таким, как мой отец. А я не такая, я ещё до него не доросла. Я искренне в это верила. Рано и всё! Я договорилась, чтобы меня перевели учителем в 12-ю школу. Я пошла в 1975 году учителем, год проработала и опять меня поставили завучем. Там Зинаида Прокофьевна уезжала за границу, в Таиланд, меня на её место поставили. Инна Александровна ушла из инспекторов и начала там же работать завучем, она старшим завучем, я младшим. А через полгода умирает сама Инна Александровна, причём умирает за полсуток: вечером была совершенно здоровая женщина, к утру умерла.
Инсульт? Инфаркт?
Скорее всего. Получилось, что автоматически я становлюсь старшим завучем, там я проработала только завучем 25 лет, а всего 29 лет проработала в 12-й школе.
Вы уже не преподавали?
Я была и учителем и завучем.
Что преподавали?
Историю. Я литературу практически не вела. Единственное, когда была замена литературы в вечерней школе, заболел учитель, надо заменить, а так я литературу не преподавала, я всё время историком работала. До пенсии проработала там, практически весь жизненный путь.
«Один на весь округ – Четвертинка! И держал ребят в кулаке»
В студенческое время вернёмся. Мы сейчас готовим книжку, которая посвящена отчасти нашему герою Ерофееву. Он учился в коломенском педагогическом тоже на историко-филологическом факультете, уже после того, как вы закончили, в 1962–1963 годах. Мы не можем найти документы про жизнь в общежитии. Может быть, припомните про жизнь в общежитии, как там был устроен быт?
Здесь я вам плохой помощник. Я не жила там. К тому же мама предпочитала, чтобы приходили к нам домой, чтобы она видела всех, лишь бы я из дома не уходила. Она, видимо, очень боялась за меня. Поэтому я ничего не могу сказать. Единственное, что интересно – как развлекались студенты. Мало того, что у нас раз в месяц обязательно был студенческий вечер, часто тематический, со сценками, с музыкой, с танцами.
Это именно факультетские?
Да. Это одно. Когда ездили на картошку, там понятно. Здесь, в городе, какое главное развлечение ― кинотеатр, раз в неделю новый фильм. Ходили в «Юность». «Востока» тогда не было, он позже, наверное, в 1964 году, а это уже не студенческие годы.
Второе развлечение, весной и до осени, до 1 октября ― это городской сад с танцами, там духовой оркестр играл, там кинотеатр маленький был. Мне на всю жизнь запомнилось, там эстрада, сцена, играет оркестр, и у всех чётко определённое место. Около самой сцены ― это ребятишки-хулиганы (кто-то задерживался, кто-то из тюрьмы пришёл, не самые благополучные).
Взрослые ребятишки?
Разумеется! И девушки, как бы сейчас сказали, с социально низкой ответственностью. Один был круг, никто их не трогал, и они никого не трогали.
Второй круг ― круг рабочей молодёжи, с заводских рабочих общежитий.
Третий круг ― это студенческий круг, студенты: мы, медицинский техникум и курсанты, когда их отпускали. Самое интересное вот в чём. Здесь был участковый, которого я не знала ни фамилии, ни имени, ни отчества, его звали Четвертинка, потому что он ростом с меня или ещё меньше, маленького роста, но в плечах широченный. Самое интересное, что он держал ребят в кулаке, ребята боялись при нём курить. Ребят 14–15 лет держал в кулаке, они боялись при нём курить. Если идёт не взрослый, а маленький, с папироской: «Четвертинка! Скорей!..» Он к ним подходит. «Нет! Я не виноват!» Или: «Простите, пожалуйста, я больше так не буду!» Ведь один на весь округ – Четвертинка! И там в саду был ещё один милиционер – знаете, как они следили?! Рабочие и этот круг они просто наблюдали, а из нашего круга когда девчонки стали уходить, они все смотрят: идут парами или одна. Если одна, то сразу: «Ты с кем пришла?» – «С подружкой». – «А где подружка?» – «Там, с парнем». Подзывает их: «Её сначала проводите, а потом пойдёте гулять».
Они как участковые заботились?
Настоящие участковые! Это изумительно просто было!
Круги никак не пересекались?
Никогда. Редко-редко. Если дрались, то только первый круг, там драки происходили. А так все стояли в стороне, туда не совался никто.
«Учителей спрашивали: вы не возражаете, чтобы такому-то дать премию, квартиру?..»
Расскажите о заводской жизни города. Вы в вечерней школе преподавали для ребят, на каких предприятиях они работали?
У нас в основном были с завода Текстильмаш. Ещё были с мебельной фабрики и с «канатки».
Мебельная на Льва Толстого?
Да. Коломзаводские были в школе номер 1, где пединститут, где политехник, только с торца. Наша школа номер 2, а там 1. Связь была самая настоящая и прямая. Во-первых, на заводе существовал отдел, где принимают рацредложения и прочее, в его состав входил инженер, который отвечал за повышение квалификации и образования своих рабочих. Он имел связь со школой. Система была такая: каждый понедельник кто-то из школы – или завуч, кого это касалось, или как я классный руководитель – приходил на заседание этого совета и докладывал. Ходила я не каждый понедельник – в зависимости от того, как вызывали, а там совещание было каждый понедельник: сегодня меня вызывали, завтра другого классного руководителя, потом третьего, у кого появились консультации. Приходили туда, докладывали обо всех учениках: кто как посещает, кто как занимается, кого рекомендуют на повышение, кому премию дать с нашего согласия. Представляете? И раз в месяц с завода приходили к нам на педсовет. Сейчас педсовет четыре раза в год, когда четверть кончается (сейчас вообще триместры стали…), а тогда каждый месяц были рабочие педсоветы. Они подводили итоги: сколько у нас выбыло, сколько новых прибыло, как успевают… Чисто рабочее. Представитель завода сидел, слушал, записывал, на кого обратить особое внимание. Вплоть до того, кому общежитие давали, кому квартиру давали – всё согласовывалось с нами.
Стимулировалось по совокупности заслуг.
Да. Это была заслуга. Нас вызывали и спрашивали: вы не возражаете, чтобы такому-то дать премию, квартиру, чем-то помочь? Всегда был вопрос материального обеспечения для школы: книги, карты…
Завод как шеф?..
Да-да-да. Все химикаты для хим. кабинета… Карт они нам закупили столько, что когда я перешла в 3-ю школу, то оформила акт передачи, потому что карты были для 5–6 классов, они в вечерней школе не нужны, а когда я пришла в 3-ю школу – там не карты, а одна рванина! А здесь все новенькие,завод купил! Эти карты я актом перетащила сюда. Многие хают социализм, а я считаю, что взаимоотношения людей – дай бог каждому, поддержка. И зависть была и то, и сё, но главное – поддержка была во всём. Внимание не только у нас, на нашем предприятии, Текстильмаше, такое же было на Коломзаводе, на КБМ. Я даже завучем пришла в 12-ю школу работать, это дневная школа, а всё равно связи, шефства остались, потому что закрепляли каждую школуза каким-то предприятием. А сейчас ничего нет.
12-я к какому была предприятию прикреплена?
КБМ.
Там тоже была система поддержки и обеспечения?
Да, да, да.
«Все знали, что она немка, но её никто не трогал, её оберегали»
Какой период кажется вам самым счастливым в вашей жизни?
Конечно, самый счастливый – когда ты молодой, тогда всё в розовом свете!
Студенчество, юность, детство?
Когда начинается период взросления, осознания и, допустим, до 40 лет. Потом начинаешь анализировать по-другому многие вещи. А это период розовых очков, здесь всё хорошо. Мы с Женей часто говорили, он часто ко мне приходил. Я говорю: с точки зрения материальной мы стали жить лучше – у всех полно тряпок, машин… по городу проехать негде – одни машины. С точки зрения материальной мы стали жить лучше намного. Но мы потеряли самое главное – добрососедские хорошие отношения. Мы на улице жили, в Водовозном переулке, как в деревне: мы всех знали, кто в каком доме, у кого что случится – женщины тут же объединяются и помогают.
Я всегда вспоминаю: в нашем доме жила необыкновенная пара ― она немка, он еврей. Когда они появились в нашем доме, я не знаю, но жили они всю войну, поэтому я их и помню. Детей у них своих не было. Они жили в комнатушечке, большую часть этой комнаты занимало пианино великолепное, немецкое.
Они его привезли с собой?
Да. Когда я уже повзрослела, мама рассказала, что она коренная немка, Екатерина Васильевна, а Ефим Борисович (или как?.. не помню, я с ним не общалась) был управляющим в их поместье, в Германии. И в 1918 году, когда там начались события (точно так же, как у нас, громили поместья), была угроза жизни, и они решили бежать. Она, чтобы спастись, вышла замуж за этого Ефима, управляющего, они переехали оттуда в Ригу. В Риге они жили до 1939 года, потом стали перебираться сюда ближе, но всегда выбирали маленькие городки. А потом оказались здесь, в Коломне. Он великолепно играл на скрипке, а она играла на фортепиано. Мы их просили, она открывала окна, она играет, мы сидим внизу и слушаем. Мы не понимаем, что они играют, мы не знали ни одного произведения. Но мы с таким наслаждением слушали! Скрипка эта, наверное, была необыкновенная, дорогая. У нас же в Коломне были немцы, военнопленные, они строили на ЗТС дома. Однажды они разгружали здесь баржи, по нашему переулку ходили. Они услышали эту музыку и стали приходить и слушать, вместе с конвоиром стоят и слушают. Потом конвоир говорит, что они просят продать эту скрипку. Они отказались, не продали. Вот что делала Екатерина Васильевна? Сейчас я думаю, что она этим спасала не только детей, но и себя. У нас рядом соседний дом, там было очень много детей, дом барачного типа. У Аришкиных пять или шесть человек, одна только девочка, остальные мальчишки. Обуви у них не было вообще летом, босиком все ходили, есть было практически нечего. Это военное и послевоенное время. Некоторые дети шли и просто падали. Екатерина Васильевна подбирала этого ребёнка, приводила к себе, отмывала, кормила, держала у себя неделю, пока он поднимался, и выпускала.мама говорила: «Екатерина Васильевна во двор Толечку выпустила, значит, всё нормально». Она ещё медицинскими знаниями обладала, может, она медиком была, не знаю. Он-то на пивзаводе работал бухгалтером. Таким образом в течение войны она детей всё время поддерживала. Представляете к ней отношение? Все же знали, что она немка. Её никто не трогал, её оберегали. Более того: грядочки, которые были перед домом, она была не в состояния обрабатывать (может, не умела, может, не хотела) – за неё женщины сажали грядочку, чтобы зеленушка у неё какая-то была. После войны они исчезли. Переехали они куда-то или перевели их – не знаю. Время сложное было, может, забрали куда-то… Они уехали.
Эти концерты по выходным они давали?
Каждый вечер. Он приходил с работы, она ему давала ужин. У нас-то обыкновенная рабоче-крестьянская семья. Она почему-то с мамой моей общалась больше всего. Я как-то пришла, там ужин, белые салфетки, мало того, что скатерть на столе, в кольце салфетка лежит, серебряные приборы, ножи и вилки, здесь ещё какие-то финтифлюшечки. В первый раз я увидела это у неё. У нас обыкновенная семья: что у всех, то и у нас.
Ещё расскажите о соседях? У реки что за дома?
У самой реки была усадьба. Там жил священник, как его звали, понятия не имею.
Храм был в каком состоянии?
Полностью разрушенный, там был какой-то склад.
Говорили, то ли ручки от чемоданов там хранили…
Я не знаю. Мы уехали в 1975 году с Водовозного переулка.
До этого в этом районе жили, знали?
Да. Там жил священник. Нас поражало: у нас перед домом двор, грядки, а у них как усадьба!
Чем они жили в советское время?
Я думаю, это была дворянская семья.
Как-то сохранилась?
Да. Напротив них был двухэтажный дом. Там жили люди, как я поняла позднее, которые тогда переехали из Питера и Москвы, но связаны были с этим священником, каким образом, родственные отношения или нет, я не знаю. В тот период в основном общаешься с детьми ведь. В нашем доме из девчонок я была одна, у Кирилловых три парня (мальчишки от нас держались в стороне). Там семья Зайцевых, Героя Советского Союза, они тоже жили в Водовозном. Там старшая дочь, Эмма, была ровесница мне, а младшая, Нина, моложе на пять–шесть лет. Честно говоря, мама мне всегда говорила: «Лучше не общайся». Она хулиганистая девчонка была, материлась страшно. Нина поспокойнее. А это очень хулиганистая, девчонки обходили её стороной, не только я, и она больше с ребятам, и поэтому, может, себя так вела.
Напротив дом ― жили татары, чисто татарский дом. Причём семьи многодетные были. Одна из девочек, Абаева Лида, училась вместе в начальной школе, мы вместе 4-ю начальную школу кончали. Она единственная из семьи – а там было трое детей, – кому разрешили пойти учиться. Остальные почему-то в школу не ходили. Она не глупая девочка была, она закончила семь классов (тогда была семилетка), поступила в какой-то техникум, не в Коломне. А тут я встретила её два года назад, она уже работает экономистом. Те ребята умерли (братья – ред.). Причём они держались всегда очень обособленно, с нашими русскими женщинами они почти не общались. Почему-то мужчины у них появлялись только вечером, утром и днём их не было видно, видимо, настолько рано уходили, что мы их не видели. Появлялись вечером и начинали петь, на инструментах, на балалайках играть, какие-то ещё у них инструменты. Пьянство они не приветствовали. Садились, бренчали себе во дворе. Преимущество было, что у них у всех были закрытые дворы: стояли ворота, калитка, их можно на ночь закрывать.
Дети могли выходить?
Дети общались. Днём открывали. Детей разве удержишь, они везде могут пролезть!
Мама поменяла платье на куклу
Во двориках были грядки?
Нет, дворики ― это были дворики. Двор обычно квадратный, а вокруг этого квадрата, по периметру, с этой стороны дом, а три стороны периметра ― это были сараи. В каждом сарае был погреб, только у ленивых в погребе ничего не было. А так жили практически натуральным хозяйством. Я вспоминаю, у нас стояла бочка с капустой, бочка огурцов, бочка помидоров обязательно, бочка грибов, потому что ездили. Если повезёт, если в этот год вырастили кабанчика, то солонину клали. Жили натуральным хозяйством. И все так жили.
Во дворах кабанчиками свиней называли?
Да. Посередине двора обязательно стоял огромный котёл. Тогда, в войну, мыла-то не было – варили щёлок из золы. Золу сначала сжигали, потом из золы варили щёлок. Варили на весь дом сразу, не одному персонально. Каждый брал оттуда, наливал в бутыль, эту бутыль держали. Когда стирали, в нём замачивали бельё. Бельё беленькое было – прелесть! Только ополаскивать очень жёстко надо было. Если варится щёлок, то женщины стоят на страже, чтобы дети не подошли, чтоб ничего не было страшного. Сварили, закрыли, дети уже знают, что ничего трогать нельзя.
Запасы в бочках с грядок?
В основном с грядок. Урожай был – вот такие помидоры! Мама где-то прочитала (она очень много читала), что огурцы надо подвешивать на шпалерах, и она отца заставила сделать шпалеры, а меня – сделать веточки и повесить на шпалерах. Сначала все смеялись. А когда у нас пошли огурцы, и их много, и они очень хорошие (на земле же они могут загнить) – все стали делать точно так же. Так что обеспечены были полностью.
Всем, кто работал на заводах, давали участки под картошку. Это обычно было в Щурове, на той стороне реки. Там прямо картофельные поля, там участки выделялись, соток шесть, наверное, и засевали только картошкой. Мы с папой ездили, всё делали. Рядом соседи наши сажали и лук, и капусту, всё на этих сотках.
Из животных держали в основном свиней?
Конечно.
А молоко как?
Молоко приносили в дом. Из какой деревни, я не знаю. Женщина приходила, видимо, с мужем, приезжала на лошади, там стояли большие бидоны, и она: «Молоко приехало! Молоко приехало!» Все выходили, на лавочки поставили бидончики, она уже знала, кому сколько надо, наливала.
В выходные дни?
Это я не знаю, не помню. Я думаю, что не только в выходные, потому что холодильников-то не было, а семьи большие, это молоко поглощалось за два дня точно.
Творог делали, ещё что-то?
Конечно.
Остальные продукты были в магазинах, вы специально ходили?
В магазины я ходила.
В какие?
Сейчас этого магазина нет. Где сейчас где авторынок, на углу был Дом крестьянина, а ближе сюда стояли небольшие магазинчики и лавочки. Мы обычно покупали у них. Карточки только в 1947 году отменились, и я однажды пошла покупать хлеб, а около меня крутится какая-то девочка, я с ней разговорилась, дети ― есть дети. А она у меня карточки украла. Я подхожу, моя очередь, лезу в карман, а карточек нет. Я ревела не знаю как! Мама молодец в этом отношении. Я пришла, в слезах, соплях. Мама говорит: «Не волнуйся, осталось пять дней, проживём». Она меня даже не ругала.
Про этот рынок расскажите, вы не ходили туда?
Нет, мне мама не разрешала. Если ходили, то только с мамой, и то я очень редко ходила, она боялась. Там стояли ряды, лавки широкие, на этих лавках. Позднее, в 1950–1960-е годы стали весы, а тогда всё на безменчиках. Торговали всем абсолютно. Цены для того времени были приемлемые. Орешкины, семья шесть человек детей и она, семь человек, она говорила: «Я покупаю на рубль на всех полкило мяса, столько-то молока и буханку хлеба». На рубль!
Я помню на рынке только одно. Однажды мы с мамой пошли, а там кроме продовольственных больших лотков был уголочек, где торговали вещами, там продавали куклу, почти такую же как у Кирилловых была. Я остановилась как вкопанная, дух из меня вылетел! Это ж красота, но денег нет. Ушли. Я не помню, чтобы я ревела, но мама говорит, что я ревела, и она пошла и поменяла своё платье на эту куклу, отдала. Там с рук женщина торговала. Она предложила платье, она за это платье отдала куклу.
Как потом складывалась судьба этой куклы?
Она потом долго у меня была! Я уже замуж выходила… Уже у брата появились дети, они её покалечили, разобрали на части – интересно, как двигаются ноги и прочее. Я её берегла не знаю как! Подоконники такие же были, ещё больше, и один подоконник был мой, там куклы, все остальные игрушки. Порядок идеальный, потому что если порядка нет, то мама скажет: «Сейчас всё выкину!» Поэтому кукла у меня сидела как барыня.
«О, Риммочка, мама тебе красиво платье соорудила!»
Расскажите, как вы оказались в этом доме, в 205-м, как часто вы здесь были, как вы ходили к Китиным?
Я появилась, когда мы в восьмом классе с ней познакомилась. Я из 26-й школы пришла.
Как звали девочку?
Валентина. Я из одного класса, она из другого. Когда в 26-й школе были, мы не общались, знали друг друга, но не общались близко. В восьмой класс мы вместе попали, стали общаться. Во-первых, она очень своеобразная внешне девочка – красивая и очень взрослая. Я рядом с ней мышонок самый настоящий, худенький, тощенький, а она такая оформившиеся девушка. В восьмом классе 15 лет. Я замухрышка, а она уже оформившиеся девушка. Ребята, конечно, на неё сразу обращали внимание. А один парень – красивый был, Витька Шувалов, но хулиганистый невозможно – сразу заявил: «Эта будет моя!» Они действительно потом поженились. В восьмом классе мы ещё приглядывались друг к другу. А она однажды спросила такую вещь… дело в том, что папина сестра в Москве работала в кремлёвском ателье обыкновенной швеёй, но там за хорошую работу им разрешали брать остатки кусков материи – полметра, иногда метр и всё прочее. Что получше она оставляла себе и всегда была одета как куколка, а что ей не нужно, привозила нам. Мама шила, она обшивала меня полностью. И где-то меня Валя увидела. И говорит: «Слушай, у меня мама тоже шьёт. Можно я приду к вам посмотрю, как твоя мама шьёт?» Привела я её к себе домой познакомиться. Потом она сказала: «Теперь пойдём ко мне». С тех пор мы стали более-менее общаться. Когда уже подросли (в восьмом-то классе девчонки ещё совсем маленькие), в десятом классе, когда уже стали мальчики внимание оказывать, у них было очень удобно встречаться: с одной стороны – одна мама, с другой стороны – мама здесь, значит, всё под контролем, значит, ничего не случится. Поэтому сюда нас отпускали. Нас троица была, ещё Тоня Бочарникова, и мы здесь были вместе, и мальчишки приходили, из нашего класса, соседнего, но мы их знали.
Вы входили через парадную? Расскажите про эту лестницу.
Да. Высоченная лестница. Сразу поворот налево и их квартира. Была огромная комната, они её разделили пополам. Эта комната осталась как комната Вали, здесь мы и были.
Было что-то примечательное в обстановке?
Самое элементарное. У них обыкновенная железная кровать, малюсенький диванчик и стол, ничего больше не было. Мама занималась шитьём в той маленькой комнате, у неё стояла зингеровская машинка, она шила на ней. На стене вешалка большая, платья на плечиках висели.
Она этим жила?
Она этим шитьём жила.
Как звали маму?
По-моему, Анна, но не могу точно сказать, не помню.
Она и днём, и вечером была дома?
Постоянно была.
К вам спокойно относилась?
Сначала познакомилась, расспросила, какая семья, как что. Потом всё нормально было. Мама на выпускной сказала: «Папа нам дал денег, но их хватит либо на очень хорошие настоящие кожаные туфли (а до этого дермантиновые же были), босоножки хорошие, либо платье. Но я тебе говорю как женщина: платье мы можем сшить сами, а туфли мы сами не сошьём. Поэтому давай купим хорошие босоножки, а платье я тебе сошью сама». И сшила платье из белого атласа, который раньше ставили на подкладку. На матовую сторону сделали платье, а отделку, ворот, пояс с бантом, как у девиц в кинофильмах ― такое платье мне мама сшила. Когда я пришла к ним, тетя Аня и говорит: «О, Риммочка, мама тебе красиво платье соорудила! Очень красивое платье!»
Это для повседневной ходьбы?
На выпускной вечер. Белое, белоснежное! И белые босоножки. А Вале мама сшила платье по журналу. Еврей-то в последней комнате жил…
Пасманы.
Да. У них сын старше нас года на три был. Он чем-то занимался непонятным: типа валютчик, журналы какие-то доставал… стиляга мы его звали между собой. Вот о принёс журналы, и тётя Аня со своей дочерью сшили платье по журналу. Мы с мамой сами выдумывали, а она по журналу шила.
Журналы были заграничные?
Да. Пасман этим занимался.
Что-то ещё слышали или знаете про Пасманов?
Я видела только его и отца. Сам парень был высокий, худощавый, горбатенький, типично еврейской лицо. Отец ростом маленький, нос крючком и всегда говорил: «Ты у меня дождёшься! Опять набедокурил!»
У старшего была «Волга» голубая, он всё время стола во дворе?
Я не знаю. Он адвокатом был. Насчёт «Волги» не знаю.
Вы внутрь коммуналки не заходили?
Нет. Только к Китиным.
На кухне не были?
Нет. Мамин запрет был вбит в голову!
Когда здесь демонстрации организовывали, вы у Китиных бывали?
Мы и здесь бывали, и сами участие принимали. Мы пройдём — и потом бежим сюда. Система была: сначала шли колонны… я не очень хорошо помню, но помню, что мы были в середине. Сначала проходили орденоносцы, военные, потом мы шли, потом основное.
Школьники?
Каждая школа шла. Сзади шли институты, техникумы. Мы пройдём, успеваем сюда пробежать и в окошко смотреть.
После демонстраций было застолье?
Чай, да если мама печенье напечёт, и всё.
Застолье на 1 Мая, 9 Мая не было?
Нет. Мы даже когда собирались, у нас ничего не было.
Праздники как-то отмечали? Дни рождений?..
Дни рождений да. Но только с родителями, родители всё организовывали. Приглашаешь своих сокурсников или соклассников, но родители присутствуют, одни мы не были никогда.
Как это выглядело, все собирались за столом, какие угощения?
Что смогли, то и поставили, у кого что было: картошка, капуста, огурцы, помидоры. А уж если колбаска появится, это вообще хорошо. Понятия салата, как сейчас, не было. Сразу ставили определённую тарелку — и побольше! — всё съедали.
На сладкое доставалось?
Обычно чай, компот. Мама пекла печенье и пироги. Когда я уже стала в институте учиться, тётя Нина, отцова сестра, стала часто приезжать, она научила меня печь торты. Я стала печь торты, все: и «Медовик», и «Наполеон», и прочие. К каждому празднику я делал такой торт, которым похвастаться можно было. Сейчас уже нет. Когда я дочери передала всё, получилась такая же история как с мамой: она ушла только на пирожки, а я на торты. Потом торты ― дочь, а я только пирожки. А сейчас ничего, потому что я отбить тесто не могу, а его надо отбивать, иначе оно вкусное не будет.
«Хорошо, что у нас были турбазы»
Завершающий вопрос. Как вы видите, как развивается наш город, как вы ощущаете, в лучшую сторону, или что-то идёт не так?
Как во всех сферах жизни, плюсы и минусы есть. Трудно сказать, чего больше, чего меньше. Внешне, конечно, город подчистился. С другой стороны, даже в смысле оформительских вещей из цветов, какие были раньше, сейчас нет. Здесь на площади был знаменитый календарь. Сколько лет этот календарь был! Исчез… Около нашего дома вспышками проводится, а систематической работы нет.
Второе, я не понимаю, что за система с ливнёвкой происходит. Все города захлёстывает это. Из-за чего? Ремонтировали одновременно дома и ливнёвые состоянии. Сейчас её забыли, эту ливнёвку.
Вроде как хорошо: машин стало больше, люди сокращают потери времени, удобства, всё великолепно. Но ведь от машин-то мы задыхаемся. В одном районе поехали, сын говорит: «Давай я тебе город покажу», — я же никуда не выхожу, зимой вообще не выхожу, а летом всё время в саду, я уже ненормальный человек. Такое количество машин! Это же вредно!
Раньше где гуляли в основном, в 1960–1970-е и дальше?
В студенческие годы зимой были лыжи в Хорошове каждое воскресенье, а в субботу ходили на каток.
Куда? На ледовый, сюда?
Нет, его не было. Ходили на коломзаводской «Авангард». Причём великолепно.
И с детьми ходили?
И с детьми. У меня с двух лет дочка на лыжах каталась, с горки, всё великолепно. Я замуж вышла, муж у меня то же самое — и на лыжах, и с детьми. Здесь ничего не изменилось в этом отношении.
Летом, когда совсем были молодые, — или на речку (там же пляж был, великолепно было), или в лес ездили группами, на электричке, 10–15 человек, меньше не ездили: страшновато когда мало народу. Здесь или сад городской, или гуляния по «прешпекту» ― по улице Октябрьской, отсюда до теперешнего Мемориального парка хождения.
По Зайцева скверу тоже гуляли?
По Зайцева гуляли уже когда парочками. И кинотеатр «Юность». Особенно не выберешь. И то, что было в клубе. Летом ещё хорошо, что у нас были турбазы. Раз муж работал на КБМ, нам каждый год давали путёвки, льготные, он работник хороший был, давали всегда.
Куда именно ездили?
На Оку. Дети в лагерь «Ленинец», а мы на турбазу рядышком.
Как называлось? Не «Лесная сказка»?
Нет, «Лесная сказка» ближе городу, а это наоборот, к Притыке ближе. Мы поехали в первый раз на эту турбазу как только поженились, в 1961 году, мы тогда ещё жили в палатках, там даже домиков не было. Готовили так: там была Марья Ивановна, повар, видная женщин, но она не готовила, а руководила — сидела на табуретке со ступенечкой (говорила: «Чтоб мне видно было все чаны»), а мы по очереди все дежурили. Две палатки сегодня дежурят ― чистим картошку, режем, жарим, всё сами. Это в первые годы. Потом построили маленькие домики, потом уже побольше. Мы перестали ездить туда, когда дочь уже замуж вышла, это был 1990 год. Мы, наверное, в последний раз были в 1993 году на турбазе. Всегда было одно и то же время, мы договаривались с определёнными компаниями и брали последнюю неделю июля и две недели августа, там отдыхали. Самая хорошая погода, грибы, ягоды, всё уже есть. Замечательно отдыхали!
Досуг как был организован?
Там массовики-затейники были, они всё организовывали, мы только подпевали. Концерты, костры, соревнования всякие, на плавание — кто переплывёт Оку быстрее…
С детьми ездили или без детей?
И с детьми, и без детей.
«Нам направо, налево не для нас»
Про магазин «Огонёк» что-то скажете?
«Три поросёнка» который? Он продуктовый был, неинтересный магазин был: здесь было всё, что в других магазинах ― не очень густо, не очень пусто. Другой интересный магазин был — «Водники» на улице Зайцева. Там магазин запомнила на всю жизнь. Там вход, на расстоянии метра перегородка стоит, отдел направо и отдел налево. Направо ― молоко, хлеб, килька, в лучшем случае селёдка. Налево ― красная и чёрная икра, осетрина. Как только мы входили в магазин с мамой, она с палочкой еде доходила, она всегда говорила: «Нам направо, налево не для нас». Здесь такого не было, это потому что «Водники» — это для специалистов, им по талонам, сертификатам всё это продавалось.
Можно было купить, у кого деньги?
Конечно. Но нам направо! А этот магазин — там налево был кондитерский. Меня всегда возмущало, что рядом с кондитерским почему-то был рыбный отдел. Купить конфеты или печенье, а тут рыбный отдел вонючий! Это 1960-е уже. А поросята-то красивые стояли, розовые.
Не можем найти фотографию, никто с ними, видимо, не фотографировался.
На них не обращали внимания: стоят и стоят. Они розовенькие, а костюмчики у них были разные, у кого жёлтый, у кого зелёный, у кого бордовенький. Что держали, не помню, наверное, девочки больше запоминают одеяния, чем окорока! Сами мордочки розовые, пухленькие! Всегда говорили Орешкины: «Что ж ты такой тощий, хоть бы стал бы как поросёнок в “Трёх поросятах!”» Симпатичные были, хорошенькие.
Про Ерофеева удавалось что-то услышать?
Я про него вообще ничего не знала. Во-первых, это, наверное, закон: младшие тянутся к старшим, но старшие к младшим никогда не тянутся. А он же моложе нас был.
Он не моложе был, он после МГУ, на втором курсе оказался здесь взрослым.
Я про курсовой возраст, а не человеческий.
Он приехал в город в 1962 году, он поступил в октябре 1962-го.
В какое-то время он всплыл, а потом его почти запретили.
В самиздате только.
Тем более он очень своеобразный. Эти его «Петушки»…
Вы читали?
Читала, уже в 1990-х Женя принёс. Я не в восторге, это не для меня.
Расскажу бабушкину историю на закуску. У моей бабушку Катерины, маминой мамы, получилось так: в её семье – крестьянские семьи все многодетные – было восемь человек детей. В какой-то момент по какой-то причине неизвестной дом сгорел. Дедушки в это время не было дома. Когда он приехал, у него, видимо, сразу инсульт, он сразу умирает. Она осталась одна с восемью детьми. В селе старостой был мельник, у него собственная мельница. У этого мельника сын Иван, будущий дед, он был участник войны, его ранило, у него одна нога была короче другой, прихрамывал он, считался бракованным. Мельник пришёл к прабабушке и говорит: «Давай твою Катьку за моего Ивана, а я за это вам дом построю и ребятам помогать всем буду». Он у него сын один, единственный. Прабабушка сказала, что подумает. Почему Катька? Ему Катька понравилась, ей 15 лет. Маме 15 лет и бабушке 15 лет (к моменту замужества – ред.)! Это уже бабушка рассказывала, я сама помню: «Ой, в церковь ехать, одеяние принесли, красивое невозможно! А я как вспомню, что меня за старика отдают, я плачу! Мне баретки одевают, я их скидаю, мне баретки одевают, я их скидаю! У платья хвост ещё сделали, со шлейфом. Повели в церковь, батюшка говорит: “Согласна?” Я говорю: “Нет!” Мне бабушка как даст подзатыльник, и говорит: “Согласна, согласна!”». Вот так.
Это 19 век?
Да. А он, наверное, в Русско-турецкую войну попал. Так бабушка и стала. «Но он хороший мужик был, меня даже на плече носил», – говорит. Они все двухметровые мужики, здоровые были.
И у мамы такая же получилась история. У бабушки шесть детей, и у них тоже сгорает дом, а дед Иван, когда выскочил из этого дома (дело было, когда снег не сошёл полностью, весной), он как встал на снег, так до земли у него ноги онемели, он протаял весь этот снег, у него сразу отнялись ноги, и через некоторое время он умирает, остаётся бабушка с шестью детьми. И мельник-дед опять поднимите этих всех детей. То бабушкиных поднимал, а теперь невестки своей. Молодец дед, молодец! Он старостой был. Наступает какой-то праздник, он объявляет: «Марии столько-то яиц, муки, это скажите Петьке. Это Витьке, это тому-то» – то есть все должны помогать. За счёт этого и выживали. Какие истории, я всегда говорила бабушке, как из сказки истории. А она говорит: «А что из сказки? Так оно и было, никуда не денешься»…