Рубрика: Материалы

«Люди были гораздо проще, гораздо добрее, гораздо общительнее»

Рассказчик: Борис Леонидович Самойлов.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 25 июля 2025 года.
Дата публикации: 25 сентября 2025

 

Мы с вами поговорим за жизнь, что называется: и про вашу жизнь, и про яркие и важные для вас воспоминания. И начнём, наверное, с самого начала. Когда и где вы родились?

Начало моего детства связано с улицей Зайцева, с той её частью, которая примыкает к реке. Практически я вырос на берегу.

Давайте назовём адрес.

Улица Зайцева, дом четыре. Это, наверное, единственная улица в Коломне, на которой нумерация домов начинается не от центра, а от речки – с окраины и в сторону центральной улицы. В этом доме жили мой дед, мой отец и я. Я там родился. Почему на берегу вырос? Потому что мать работала на мосту: разводили, сводили мост. Их будка прямо рядом с мостом стояла, почти напротив дома, поэтому и кормить меня домой приходила, и я всё время был на мосту. Там же, на берегу, был порт, разгружались баржи: привозили в основном песок, камень, щебень. Были огромные кучи песка высотой с двухэтажный дом, даже побольше.

А где это высыпали?

На берегу, между местом, где сейчас отель «40-й меридиан», и мостом. Это было любимым развлечением не только тех, кто там жил, – как говорится, полгорода приходили туда позагорать, покупаться. Берег был весь из песка, купались до посинения. Вылез – на кучу залез, а песок горячий, сверху солнышко. Если совсем холодно, можно закопаться так, что одна голова торчит. Развлечения такое ещё было. На той стороне были поля, было меньше распаханной пашни, было гораздо больше пространства от пашни до реки, до уреза воды, луга больше. Потому что в те времена ещё уровень воды в Москве-реке был выше, наводнения были гораздо больше и чаще. Например, если сейчас 6 метров – это вода из берегов не выходит, то тогда заливались луга. Можно было по ним плавать на лодках. Но это уже в более старшем возрасте ребята. У нас практически в каждом дворе было 2-3 лодки, поэтому с этим проблем не было. Уезжали в поля и купались. На берегу Москвы-реки был городской пляж – там, где спасательная станция (сейчас мало кто знает, что это спасалка). Пляж был на противоположной стороне. А здание спасательной станции и сейчас стоит, здесь МЧС и по маломерным судам регистрация идет. Пляж был на самом повороте, причём он был организован и считался городским: грибки стояли, раздевалки, даже буфет был.

Что в буфете давали?

Обычно: пирожки, вода, лимонад.

Это уже про 50-е годы мы рассказываем?

Да. Я 1949 года рождения, и лет с шести, наверное, я помню то, что происходило, – детская память обычно крепкая, долгая, гораздо проще всё вспоминается. Рядом с нашим домом, на берегу реки, по правой стороне были горы песка, где мы купались, учились плавать, а с левой стороны было Заготзерно Райпотребсоюза.

Поподробнее расскажите, а то уже многие могут не знать, что это.

Это были большие амбары деревянные – примерно там, где сейчас стоит набережная, и вверх от них шла эстакада к речке, куда причаливали баржи и разгружались. Если справа – песок и щебень, здесь – овощи и фрукты. Привозили в основном с Волги: Саратов, Самара, Волгоград (тогда он назывался ещё Сталинград).

Для городских нужд? Или это перегонная была какая-то история?

Здесь они разгружались, всё складировалось и отсюда развозилось по торговым точкам не только в Коломну, но и везде – уже грузовиками, ещё даже и на лошадях возили. В 50–60-е годы ещё был развит вполне гужевой транспорт. Самое интересное, связанное с Заготзерном, для нас начиналось в августе, когда начинали привозить арбузы. Наверное, в нашем детстве ребята, которые жили в нашем дворе и в соседних, ели арбузов не меньше, чем ребята, которые живут в тех местах, где они выращиваются. Арбузов ели очень много! Причём мы их не воровали. Просто подходишь, когда разгружают эти арбузы, и спрашиваешь у грузчиков. А грузчики там временно нанимались: отработали, деньги получили – пошли потратили их на свои нужды. Целый арбуз берёшь – не знаешь, вкусный он, невкусный. Как попробовать? А берёшь расколотый, его не жалко: попробовал – невкусный – выкинул – другой взял. То есть выбираешь тот, который тебе больше понравится. А арбуз – вещь хрупкая, довольно часто они бьются, ломаются даже от веса своего. Их всё равно куда-то нужно девать, вывозить, складировать. А у мужиков у самих такие же дети были, им для нас было не жалко. Все работали дополнительно, чтобы заработать денег, большинство из них – бывшие фронтовики. У всех дети, все понимали всё прекрасно. Поэтому в этом отношении я должен сказать, что сейчас волонтёрские движения, конечно, уступают в доброте, добродушию, отношению к детям и даже в отношениях среди взрослых между собой. Все старались как-то помочь друг другу, сильной зависти не было, и подлости тоже не было. Это во многом проявлялось. Естественно, никто не брал там сумками ни картошку, ни помидоры, ни огурцы, чтобы выносить. А так – пожалуйста.

 

«Тёть, дай лимонадику!»

Единственное, что нам давали на вынос в своё время… Это уже другое здание и другое предприятие – недалеко от Пятницких ворот – большой знаменитый дом купцов Шараповых, тогда его так и называли – дом Шарапова. Рядом была пристройка, которую называли пивзаводом, где сейчас нарисованы рисунки. Но пиво там никогда не производили: в доме Шарапова был склад пива, ещё до революции, потому что там были большие подвалы, удобные для хранения. А на этом так называемом пивзаводе – правильно он назывался Коломенский завод фруктовых вод – производились напитки газированные: лимонады, ситро и квас. Оттуда квас в двухколёсных бочках жёлтого цвета развозился по городу, ставился в определённых местах.

Как сезонный напиток?

Да. В бутылках я коломенского кваса не видал никогда, но тогда и вообще не продавался бутилированный квас, только лимонады. В этом здании были большие окна, выходившие на улицу, решётчатые. Летом, когда жарко было, мы бегали туда. Там же работали местные, все друг друга знали. Подойдешь, в окошко сунешься: «Тёть, дай лимонадику!» Посмотрит на тебя, подаст бутылку, но при условии, что бутылку обратно вернёшь. Потому что сам лимонад трудно было учесть: не было таких счётчиков расхода воды, как сейчас, чтобы до грамма всё посчитать. А по бутылкам – сколько подали, сколько на выходе и сколько разбилось – было проще посчитать. Поэтому, чтобы в следующий раз можно было получить, мы по-доброму приносили бутылки и отдавали им обратно. К нам, соответственно, тоже с таким же уважением относились, доверяли. Тому, кто один раз обманул, второй уже не давали.

О вкусе расскажите этого лимонада, кваса. Отличается же, наверное, от того, что сейчас?

Да. Любимый был напиток, наверное, грушевый: цвет у него был коричневатый, запах такой ароматный, своеобразный. Проходишь мимо этого цеха – на улице стоял запах! Сладкий запах с фруктовым ароматом. В начале, в середине даже 1950-х годов ещё у них, видимо, не было канализации, и поэтому протекал ручей по нашей улице – сбоку, по той стороне, на которой завод стоит, – и стекал в Москву-реку. Там стоял плот недалеко, где мы купались – даже там ощущался от этого ручейка запах и вкус лимонада.

Ну, квас мы почти не пили. А в самом доме Шарапова, на первом этаже, была развесочная фабрика: туда привозили порошки в мешках, в частности горчицу, фасовали в бумажные пакетики.

На втором этаже вплоть, наверное, до 1975-1976 года жили люди – квартиры типа коммуналок, довольно-таки много народу. У них вход был со стороны улицы Москворецкой. Так у них во дворе стояли все эти машины, бочки, тара… Так что, можно сказать, было халявное детство: помидоры ели, овощи ели, напитки тоже все эти пили. Годы были весёлые!

 

«А это, – говорит, – утопленник!»

Случаи всякие были. Например, лежим на пляже, загораем (лет по 8, наверное, было, по 9 нам), скатываемся кувырком, либо ещё что-то… Один из ребят заметил – мячик плывёт. Говорит: «Давайте, кто первым его коснётся – того и мячик». Мы построились и по команде – кто кувырком, кто бегом – в речку. Прыгнули, плывём. Там недалеко, метров 15–20 нужно было проплыть. Не успели ещё разогнаться, один парень у нас – здорово всегда плавал – первым подплывает, касается… И дикий вопль, крик на всю речку! Мы, не поняв даже, в чём дело, только услышав крик, увидев его глаза, разворачиваемся и к берегу плывём. Выскакиваем… Он, хотя после нас поплыл, раньше нас вышел! Отдышаться не можем. Говорим: «Что такое, что случилось?» – «А это, – говорит, – утопленник!» Когда утопленники всплывали, они в таком положении, что у них сверху торчит только голова – как мячик действительно!.. Таких случаев много было. Мне кажется, сейчас люди меньше тонут.

А с чем связано? Какие-то несчастные случаи?

Не знаю. Много тонуло и на пляже, и здесь, по пьянке.

На спасательной станции, мы, уже когда постарше стали, тоже стали подрабатывать, дежурить. Всё время крутили пластинки – правила поведения на пляже, через громкоговоритель. Когда в течение дня раз 20–30 прослушаешь – запомнишь, поэтому сейчас процитирую одну из этих рекомендаций главных: «Пьяному и море по колено. Кто не знает этой пословицы? Но все ли знают, как опасно входить в воду в нетрезвом состоянии? Подвыпивший человек может потерять над собой контроль и утонуть».

То есть старались человеческим языком рассказать…

Да, все правила поведения на пляже: как обращаться с водой, даже как оказать первую медицинскую помощь… Они же не только смотрели за пляжем, у них и водолазы были, и спасатели были – на шлюпках дежурили, вдоль пляжа ездили. Ребята, которые умели грести хорошо, нанимались дежурить.

А что значит «нанимались»? Им приплачивали?

Да, платили.

С какого возраста?

Лет с 15 и даже раньше – самое главное, чтобы хорошо умел работать вёслами. И нас обучали, как оказать первую медицинскую помощь при утоплении: как делать искусственное дыхание, откачать человека. Тогда законодательство как-то проще было, не обязательно нужен был паспорт: отработал смену, работу сделал – получил, заработал. Заготзерно – то же самое, тоже была посменная работа. Привозили на барках товары наваленными прямо горами, не упакованными, и нужно было расфасовать. Делали ящики, а ящики-то – тогда же не было ни картона, ни крафта – из дерева. Даже в нашем доме мы, пацаны, собирали боковушки, сколачивали и отдавали, а взрослые уже их собирали, обтягивали проволокой даже. Тогда нанимались-то рабочие взрослые – им платили официально, нам-то официально не платили. Но взрослые уже платили нам за помощь. Это не считалось противозаконным.

Как тратили потом заработок?

Пирожки, игрушки… И родителям, естественно, давали. Тогда такого не было: раз я заработал, значит, это только мои деньги – с родителями делились все.

 

«Маму сосватал – вопреки её воле»

Давайте о семье поговорим. Вы сказали, что мама мостовщик, значит, для неё служебная квартира была? Как вообще семья оказалась в этом доме?

Семья оказалась в этом доме ещё до революции, при Шапошниковых: дед мой работал управляющим усадьбы. На первом этаже были лавки, под лавками подвалы, погреба, а на втором этаже кто-то из их родственников жил, потому что родня большая была у Шапошниковых. У них три дома было в Коломне, они здесь довольно известны. Потом один из них уехал, главой Москвы стал, один получил перстень алмазный за войну 1812 года – за поставку армии сукна. У них был достаточно большой двор. Эти кирпичные дома были построены в начале 1800-х годов, то есть им уже по 200 лет.

Дед работал управляющим. Я его не застал, он давно умер: у меня отец 1909 года рождения, последний в семье был, самый младший, пятый ребёнок. Но фотография деда и бабушки при венчании сохранилась – можно представить, сколько лет этой фотографии.

В Коломне сделана фотография, на улице Лажечникова?

Да.

Про бабушку отец как-то не рассказывал, и мать не рассказывала – она, по-моему, даже не застала её, потому что они где-то в 1935 или 1934 году с отцом поженились.

Дед жил в этом доме, потому что там нужно было и днём, и ночью находиться: что-то привезли, что-то вывезли, что-то загрузить, что-то сделать, приготовить – он этим занимался. А после революции, когда началась национализация, он временно остался без работы. Но тут же она нашлась – он стал работать бакенщиком. Физически был крепкий: на лодке, на вёслах нужно было проходить участок от Бакунина (по Москве-реке километра три – по воде если, по прямой-то ближе) и почти до Митяевского моста. Тогда было четыре бакена и несколько створов, может быть, и больше – нужно было вечером поехать их зажечь, а утром, соответственно, потушить и где-то заправить керосином.

А так как дом превратился в коммуналки, ему, естественно, осталась комната.

Это дед по линии отца. Мать была из Рязанской области, у них тоже большая многодетная семья была. Единственная, кого я застал, это бабушку, мамину маму. Она приехала сюда, один из братьев маминых забрал её к себе, и она жила с ними в Коломне.

А как родители познакомились?

Как родители отца, не знаю. Родители матери познакомились в Петербурге, он тогда Петроградом был. Они были из села, а зимой большинство людей из села уезжали на заработки в разные города. И вот дед поехал в Петроград. И бабушка из Архангельска тоже приезжала в Петроград и работала воспитателем в какой-то семье. И где-то они познакомились, поженились, переехали в Рязанскую область. Кикины их фамилия была – достаточно известная. У них полдеревни Кикины. Кикин – это был такой приближённый Петра Первого, которого сослали, как говорят, в Рязанскую область, поэтому там все считают, что это его потомки.

Как ваши родители познакомились?

Отец у меня рыбак страстный – на удочку, сетями, чем угодно ловил. Он поехали в Рязанскую область на рыбалку, где-то познакомился с мамой, разговорились. И сосватал – вопреки её воле. Такое ещё в то время было, уже после революции.

 

«Участвовал в строительстве бронепоездов, ремонте танков»

Отец получил образование, кем он работал?

Отец пошёл в техническую школу, которую открыли ещё братья Струве, где обучали профессии. Она была рядом с территорией Коломзавода. Ему посчастливилось: тогда только начинали применять сварку, и стали набирать людей на обучение – он туда попал, на первый курс. Потом он приезжал сюда, окончил, как сейчас называется, ПТУ либо рабфак, стал работать сварщиком. И он хорошим оказался сварщиком, одним из лучших в Коломне.

Он получил среднее образование и сразу же рабочую специальность?

Да, а потом пошёл на курсы, которые по России проводили, его направляли туда: электросварка, газовая сварка – все виды сварки он делал.

Он рассказывал про школу Струве?

Как-то особенно нет. Но эта школа была уже в советское время, 1920–1930-е годы, он же лет в 16-17 пошёл учиться. Поэтому когда началась война и его братьев взяли на фронт, он тоже хотел, но ему сделали бронь и не отпустили – из-за того, что были нужны высококвалифицированные сварщики.

Он уже к тому времени на Коломзаводе работал?

Да. Он был очень квалифицированный сварщик, участвовал в строительстве бронепоездов, ремонте танков. И не просто сам работал, но уже обучал тех, которые приходили – женщины приходили в основном. Нужно было научить, показать… Когда стали делать «Катюши», тоже принимал участие. Часто приглашали и на Государственный артиллерийский ремонтно-опытный завод (ГАРОЗ), это прообраз КБМ.

Так он работал всю войну, имеет медаль за трудовое отличие. В коломенском Музее боевой славы есть фотография, где на фоне бронепоезда стоят несколько человек, четыре или пять, которые отличились при его строительстве, – он один из них. Он одним из первых начал варить броню.

После войны часто случаи были неприятные. У нас рядом с Коломзаводом был Вторчермет. Туда свозили битую технику – танки, самолёты, всё что угодно, складировали, чтобы потом можно было использовать на переплавку. После войны привозили сейфы разные, которые захватывали в освобождённых городах. Они же закрыты, без ключей, и на месте их редко вскрывали, особенно большие – было запрещено, потому что многие были заминированы. Причём они были очень толстые, бронированные. Его приглашали вскрывать эти сейфы, потому что у сейфа самое слабое место – задняя стенка, её так не укрепляли, потому что весил сейф тонну или две, его с места не сдвинешь, когда он у стенки стоит. И вот газорезкой сейфы вскрывали. Несколько случаев было, когда среди бумаг, документов были золотые вещи, кольца и даже золотые коронки. Так неприятно, отец говорил, после этого становилось: их же с живых людей снимали…

А так отец был заядлый рыбак, постоянно ездил, у него друзья все были. Меня с собой брал тоже и на Москву-реку, и на Оку, в основном в район Фруктовой, даже там лодки свои держали. Отец, помимо того, что рыбачил и был сварщиком, очень хорошо научился в своё время от своего деда делать лодки, плоскодонки. Делал себе, своим знакомым.

Во дворе дома?

Да, делали что-то типа стапеля. Даже потом, когда стали открываться турбазы на Оке, они ему заказывали. И мне приходилось помогать ему.

Сколько времени нужно было, чтобы лодку сделать?

При наличии материалов мы её делали где-то за неделю.

Но это же вечера только и выходные?

Да. Мне приходилось опиливать, во всём помогать, потому что делали в основном вдвоём. Иногда ещё кого-то он просил помочь, когда тяжёлая была работа. А так – работа пилой с деревом, придержать, подержать, забить, гвозди замочить…

А где брали материалы тогда?

Закупали. Особенно когда завод заказывал, закупали на пилораме материал. Были необрезанные доски, и чтобы их сделать прямыми, пилили. Ещё ножовки только начинали появляться, и опиливать доски приходилось вручную лучковой пилой. Не многие знают, что такое лучковые пилы. Это примерно как ножовка по металлу, только поперечина была посередине, а сверху стойки шли выше, и там была натянута верёвка и палочка. И вот натяжение полотна регулировалось натяжением верёвки. А чтобы не упиралась сюда, под углом разворачивали её и пилили 4-5 метров этой доски. Пацан пилил!

Почему лодки многие держали – потому что весной, когда начиналось половодье, по берегу много плыло мусора, смывало с берега. Естественно, очень много дров, деревьев, сучьев. И те, кто имел лодки, выезжали, ловили, что могли, в лодку клали, привязывали к ней – заготавливали дрова. Потом эти дрова приходилось пилить, колоть и таскать, потому что было печное отопление, не было газа и водопровода в этих домах. Во всём старом городе практически приходилось носить воду. У нас ближайшая колонка была прямо напротив «Калачной».

А, там уже сейчас нет её…

Где-то с 1980-х годов, наверное. А тогда стояла колонка, примерно как на улице Лазарева стоит, только она сейчас там не работает. Вот оттуда таскали вёдрами домой. И так же выносили эти вёдра, выливали – за домом была сточная канава. Когда уже её засыпали, это было наше место развлечения – за сараями, где всё заросло кустами и травой.

Это во дворе?

Не во дворе, а где у меня сад, наверху. Там до сих пор стоит дом, где жил человек, которого мы звали «хозяин горы». Напротив его дома росли три огромных вяза. В те времена, по нашим обхватам, наверное, обхвата в два. Мы по этим вязам лазили, а у них ветки гибкие, но не хрупкие, поэтому ни под кем не ломались. Мы там делали всякие засады, в прятки играли, домики делали. Ребята постарше, которые жили в нашем доме и в соседнем, принесли откуда-то кольца гимнастические, сделали перекладину, летом делали волейбольную площадку, зимой пытались заливать каток, хотя каток зимой часто на льду естественном, на речке делали.

 

«От Пятницких ворот на санках разгонялись – и до самой речки, на лёд вылетали!»

Зимние забавы были не хуже летних! Трудно было родителям затащить нас домой! Потому что половина старого города проходила к нам на улицу, и вот буквально от Пятницких ворот на санках, кто на чём-то ещё (ледянок не было – тарантасы делали такие) разгонялись – и до самой речки, на лёд вылетали! Лёд по полметра толщиной был, его специально выкалывали. И вот кто дальше заедет на этот лёд или кто быстрее – соревновались. По два, по три человека садились на эти сани. Представляете, какой большой уклон! Сейчас такого не придумаешь, даже не сделаешь нигде!

Наверное, пролетали до следующего берега!

Да, почти! Это сейчас машины там ездят, а тогда тогда-то они ходили раз в два часа. Хотя мост был проездной и машины по нему ходили, но машины-то какие были: ЗИЛы, ЗИСы – они же лёгкие, сейчас многие кроссоверы тяжелее, чем эти грузовики! Так что движения страшного не было, тем более зимой ехали очень медленно, потому что настолько мы накатаем дорогу, что любая машина пробуксовывает, не разгоняется! Цеплялись, естественно, за машины, когда вверх ехали, чтобы не тащить санки, потому что скорость маленькая у них была. Однажды даже ребята постарше откуда-то прикатили сани, в которые лошадь запрягается. Человек 10 в них засело, разогнали по этому склону – такая масса народу несётся!.. Причём если санками, тарантасами, самокатами мы могли управлять как-то, то здесь разогнались – а как управлять-то? Лошади нету, оглобель нету! Сани едут сами по себе, видим, что летим на мост и никуда не свернуть – стали на ходу спрыгивать! Так что дальше они поехали уже пустые. Вверх их решили, по-моему, не поднимать, все перепугались, разбежались! Ну, видимо, потом, хозяин с лошадью приехал, запряг…

Ещё делали на зиму самокаты: буквой «Т» доски сбивались, сзади поперечина, на них прибивались коньки – спереди одна либо две доски, делали отверстия и конёк прибивали как площадки, и конёк, которым можно было рулить. И вот разгонялись человека два-три на них.

То есть надо было ложиться на эту конструкцию?

Можно было ложиться, можно садиться. Сзади стояли обычно те, которые разгоняют, толкают. Голь на выдумки была горазда! Тарантас – что это такое? Это брали прут металлический, длинный (они лежали у двух храмов, Покровского и Николы Гостиного), пробки металлические, где-то 10–12 мм, и из них гнули…

А для чего эти прутки у храмов были?

А там же были мастерские. В Николе Гостином даже одно время была пересылка, тюрьма, а потом мастерские. А рядом с Покровским храмом были заводы фурнитуры…

И вот мы их гнули: вначале идёт пруток прямо, потом мы его загибаем… опять вниз и сюда – то есть сверху как ручка держится, как санки, а на эти два крутка, которые снизу, встаёшь. Это уже человека по два, по три разгонялись, на них катались.

На льду именно?

И на льду, и здесь с горки тоже летали на них. Я только здесь это видел, не знаю, может, в других местах тоже было – по тем временам не ездили никуда, а сейчас-то вроде нет…

Делали это всё сами или родители?

Нет, сами! Обычно самостоятельно делали что попроще. Родители помогали, когда делаешь с коньками, посложнее. А так санки у всех были: если летом телега, то зимой сани – перевозили товары на рынок, с рынка, даже воду возили

Как выглядели сани? Плетёные были в основном?

В основном делались металлические, этим много занимался мой отец – его просили сварить эти санки (почти все соседи были с его санками!). А настил там делали уже деревянный. На Вторчермете доставали, таскали уголок металлический…

Вторчермет был ещё поближе, на станции Коломна. Вы о нём и говорили, да?

Да-да. Очень большой был. Мы, уже когда стали более взрослыми, лет по 11-12, туда лазили. Приносили оттуда то автомат немецкий, то противотанковое ружье – много там этой техники лежало. Территория была огорожена, охранялась, но не так сильно, потому что там был в основном хлам. Брали что-то из приборов… Интересно было пацанам там лазить. Залезем – там кто-то шевелится, смотришь – такие же, как мы пацаны, тоже ковыряются, что-то ищут. Оттуда приносили металл, чтобы что-то сделать из него. С завода не вытащишь, там же проходные. А оттуда можно, и удобно – чуть больше километра протащить вдоль берега… Жили за счёт того, что есть.

 

«Конопля была высотой больше двух метров, сплошным забором росла»

Вот сейчас говорят: конопля и всё прочее… Тогда через речку от нас были поля колхозные. Когда сеяли огурцы, ещё что-то, вокруг полей было заграждение от ветра. И что же, вы думаете, сажали как такое ограждение? Коноплю! Она была высотой больше двух метров, сплошным забором росла. Периметр, наверное, километра по три-четыре был. И поля эти охранял ещё объездчик – на лошади, с кнутом, гонял нас. Не только нас, но и взрослых, потому что не у каждого был свой огородик, чтобы вырастить картошку, капусту, огурцы, а на рынке всё-таки дороговато, особенно когда под осень картошку заготавливают и остальные овощи.

А что сажали на Бобреневом лугу?

Овощи. Чередовали, потому что грамотно сажали, чтобы всё хорошо росло, вплоть до того, что огурцы даже были. Поля-то были заливные, каждый год заливались водой. До нашего дома, в то время, когда я там жил, был 8,5 метров подъём воды.

Наверное, не каждый год всё-таки?

Нет, такой не каждый год, но до ворот доходило так раз в 2-3 года.

Сколько так вода могла стоять?

Где-то неделю-две. В половодье как в Бобренево можно было перебраться? Только на лодках. Мужчины, иногда мы, вот здесь, на нашей улице, сажали людей в лодки и прямо по полям, по лугам туда везли. Когда мост снимали, выводили в сторону, перевозили вначале с берега на берег, потом всё дальше и дальше – до самого Бобренева! Даже есть фотографии: идут лодки там, где сейчас поля. Однажды даже (я это не застал, мне рассказывали родители) был разлив до самого Бобренева практически, было тепло, а потом ударили морозы и чуть не неделю стояли. И вся река, вся гладь замёрзла, превратилась в огромный каток! И люди ходили по этому льду до Бобренева!

Люди зачем туда ходили? Там жили, а сюда ходили работать?

Да, как и сейчас. Тогда монастыря действующего не было, там всё было в развалинах – вначале какие-то склады были, а потом, по-моему, и складов даже не стало. На территории Коломны все сохранились храмы, в основном, – один из немногих городов, где большинство храмов остались целыми, нетронутыми, потому что, видимо, хорошими хозяйственниками были руководители города, решили: зачем ломать крепкое, хорошее здание? Тогда, может быть, с исторической точки зрения их не так ценили, как сейчас. Но если есть здание, если его можно использовать, а не затрачивать средства, чтобы построить склады новые и всё остальное, их использовали. Например, в Успенском соборе был склад бумаги для типографии, такой же склад бумаги был в Крестовоздвиженском храме, который на ул. Лажечникова находится. Крестовоздвиженский храм возле Пятницких ворот – это была картонажная фабрика, там блокнотики делали, тетрадки, там работала артель слепых людей. Причём большинство из них жили в доме 14, по-моему, напротив школы. Там школа-то не так давно, до этого там был учительский институт. И там рабочим надо было пройти от дома всего каких-то 300 метров до фабрики. Храм был чистеньким, аккуратненьким. Завод фурнитуры был в Николе Гостином и в Покровском храмах. В Вознесенском храме склады были: горюче-смазочные материалы от завода Текстильмаш, станки. В общем, по крайней мере, поддерживались здания: крыши не протекали, стены не размокали, всё стояло. Благодаря этому, я думаю, всё и сохранилось.

 

«Улица была вымощена брёвнами сантиметров 25–30 в диаметре»

Нам в детстве всем любопытно было, везде лазили, смотрели, где, что, чего, куда можно залезть, по стенам, по башням по всем полазить, по храмам. Храмы были закрыты, охранялись – так залезешь в окошко, либо, когда дверь открыта, заглянешь, посмотришь, как загружаются, разгружаются… А так, в принципе, интересовались историей. Когда в начале 1960-х годов стали проводить, если не изменяет память, воду или газ, стали рыть траншеи, рабочие столкнулись с огромной проблемой. Тогда ещё улица Зайцева была не заасфальтирована, она была мощёной, камнем. Причём булыжником.

Как мы сейчас видим под Пятницкими воротами?

Нет, это просто смешно – камни даже не те! Там были более массивные, гранитные и лежали абсолютно ровно. Их каждый год ремонтировали, после зимы, потому что зимой камень из земли выпирает. Под ними была песчаная подушка. В нашем доме жил дядя Коля Пахомкин, он как раз работал в ДРСУ возчиком, управлял лошадью, возил песок, камни. Камни на улице те же оставались, но где-то нужно было подсыпать, где-то наоборот убрать. То есть дорогу выравнивали, так что всё было накатано и очень красиво – камни были разноцветные: и красные, и серые, и белые, и зеленоватого цвета, и бежевые…

Это на вашей памяти?

Да, в 1970-х годах это было. И в начале 1960-х, когда начали рыть траншеи, булыжник сняли экскаваторами. А дальше эта мощёная дорога и песчаная подушка лежали на деревянном настиле – улица была вымощена брёвнами сантиметров 25–30 в диаметре.

Как вскрытие было ул. Октябрьской Революции одно время – с деревянным мощением, и там похоже, да?

Да, но тогда техника была несколько другая… Причём эти брёвна – лиственница. Она не гниёт! Даже сейчас, когда делали реконструкцию нашей улицы, в нескольких местах зацепились за неё (кое-где она осталась), берёшь от брёвен щепки – а они свежие, не сгнившие. И вот рабочим тогда приходилось вручную эти брёвна выпиливать, потому что экскаваторы были не на гидравлике, как сейчас, они не брали их, просто скользили по ним и всё.

Брёвна лежали поперёк?

Конечно. Нельзя было делать грунтовую дорогу там, потому что при любом дожде, даже сейчас, реки просто текут! Не только наши улицы, но и другие были мощёные, потому что ширина обода колеса где-то сантиметров пять: он даже по сухой дороге будет ехать – уже её разбивает, если много ездить. А когда потоки воды – улица просто в овраги превращалась бы.

 

«Мы играли с натуральными саблями!»

И когда стали эти работы делать, начали что-то, находить… И мы играли с натуральными саблями! Я не знаю, археологи работали тогда в Коломне или нет… Достаточно много находили: и черепа, и шлемы, части кольчуг, даже сабли находили, с которыми мы бегали – никто у нас их не отнимал, не забирал, не просил.

Это было в слое под брёвнами?

Да. Там же раньше был овраг, где наш двор сейчас проходит, и когда проводили исследования для прокладки канализации, обнаружили шесть метров насыпного грунта. Это достаточно много. Почему и говорят, что изначально Пятницкие ворота были на шесть метров выше. Потому что земля смывалась раньше тоже. Сейчас даже посмотреть на дома – не то что фундамента, цоколя на многих нет, как на Пятницких воротах. Башни если взять, которые идут до сквера Гагарина, там прям кирпичи из земли идут.

Кстати, подвалы-то у вас там живые?

Большинство живые, единственное, где не сохранились подвалы, – в нашем доме и в доме напротив, потому что они практически каждый год затапливались водой, была проблема откачивать воду. И их просто засыпали. В моей жизни три капитальных ремонта было, и чтобы мусор не увозить, его засыпали в эти погреба. А те погреба, которые выше по улице, сохранились: в шестом доме, восьмом, в десятом…

А там что они собой представляют? Сводчатые?..

Да, потому что тогда же не было плит для перекрытий, камень укладывался сводом, сверху ставился замок, который если убрать, то весь свод рухнет. А так он как клин распирал всё. Из белого камня делали. У меня есть и кирпичи, которые сделаны клином, которые ставились как замковые камни для окон, они были несколько побольше обычных и шли под углом диагонально.

 

«Часть льдин забирали, в погреба закладывали, в ледники»

Борис Леонидович, про папу поговорили. А про маму? У неё было образование?

Не было. Отец её сосватал и перевёз к себе в Коломну – против её воли, как она потом сама рассказывала мне и моим сёстрам. Конечно, она смирилась, но часто вспоминала, переживала. Она с 1916 года, он с 1909-го – отец намного старше неё был.

Получается, вы у родителей родились достаточно поздно, отцу уже 40 лет было. Вы не единственный ребёнок в семье?

Нет, у меня одна сестра с 1937 года, старшая, её уже нет, вторая с 1940 года, была ещё сестра 1945 года, но она недолго прожила, не больше полугода, она родилась примерно вместе с Виталием Тепляковым, потому что мать кормила её и Витальку.

Кормилица была для него?

У Виталькиной матери не было молока, и поэтому мать делилась с ними. Можно сказать, он молочный братец! Мы так называем друг друга.

Мама домработницей была, подрабатывала уборщицей. Но самую большую часть времени она поработала на мосту.

Что входило в её обязанности?

Лебёдки крутить.

Ого! Ничего себе!

В бригаде было четыре человека – две женщины и двое мужчин. И они каждую лебёдку вчетвером крутили. Тогда не было такого понятия – мужская и женская работа… Это сейчас на кнопку нажал – и мост расходится. А тогда и мост был массивней, потому что деревянный был, и понтоны деревянные, машины даже ездили. И вот они крутили. Когда ветер сверху, то особенно тяжело им приходилось против течения. Разводить-то ещё ничего, а вот сводить было гораздо сложнее… По сути, и сейчас сидят мостовщики там, где был их пункт.

Зимой они занимались ремонтом моста, а ближе к весне выкалывали лёд. Выкалывали для чего? Лёд был очень толстый, и если бы начинался ледоход и мосты стояли на месте, их разносило бы в щепки. Поэтому их нужно было уводить к берегу, разводить от ледохода. Для этого выкалывали большую полынью на ширину моста, даже чуть больше, обкалывали кусками небольшими. Мост на зиму отводили в ту сторону, где было Заготзерно, а вверх был так называемый затон, куда баржи, катера становились на ремонт вдоль берега. Лёд выкалывали вначале вверх по течению, потом в сторону берега. Часть льдин забирали, в погреба закладывали, в ледники, часть под лёд загоняли брёвнами, чтобы течением их уносило. Представляете: вот этот полуметровый лёд – вручную, пешнями!..

Это в том числе и мамина была работа?

Да, все мостовщики зимой так работали. Это сейчас зима для них – период отдыха, а тогда работы хватало. Ещё там был плот, который, наверное, испокон веков там стоял. С него всё время полоскали, это запечатлено даже на старинных фотографиях, и его называли плотомойкой. И вот эту плотомойку нужно было обкалывать ото льда постоянно – тоже они вырубали, убирали этот лёд, следили, где-то песочка подсыпали, чтобы не скользили. Ещё большая плотомойка была выше по Москве-реке: там делали большую полынью, огораживали её ветками и всем остальным, в лёд вмораживалась сетка металлическая (если кто-то упадёт туда, чтобы не утонул и можно было достать). И люди на этой полынье тоже полоскали бельё. Тогда проблема была с бельём же: машинок не было!

Когда первые появились стиральные машины, они стали разделяться на мужские и женские. Это уже конец 50 – начало 60-х. Если машинка с ручкой, значит, это женская. А если машинка без ручки для выжимания, то это мужская.

У вас в семье появилась стиральная машина?

Да, была тоже.

То есть плотомойка сходила на нет уже в 1960-х?

Нет, она ещё была в 1980-х, только её переставили не с правой стороны моста, если на мост смотреть, а на левой стороне. Такая небольшая была, люди стирали, полоскали, в основном, дорожки, ковры. Там положили большую бетонную плиту, и на неё клали, либо на поручни моста вешали ковры, дорожки, пока вода стечёт. Высушить его не высушишь, конечно, за час-два… Если ковёр намочить полностью, он неподъёмный становится! Поэтому клали там либо вешали, чтобы стекла вода, а потом на тележках увозили.

А какая минусовая температура должна была быть, чтобы не полоскать там?

Вода всегда положительной температуры. В речке ниже +4 она не опускается. Женщины надевали шерстяные перчатки, а на них резиновые (это большой дефицит был) – и полоскали. Кто в медицинских, кто даже в перчатках электриков, таких толстых.

Всегда были женщины или иногда всё-таки мужчины появлялись?

В основном женщины. Мужчины привозили и увозили бельё, потому что сырое оно тоже тяжёлое.

Это, как правило, в выходные?

Да и посреди недели тоже, потому что в те времена-то женщины меньше были трудоустроены, чем сейчас, занимались с детьми. Например, в нашем доме сейчас шесть человек живёт, даже пять. А тогда (мы с Виталием Тепляковым как-то сели и решили посчитать) жило 44 человека! В каждой семье практически было по три ребёнка.

 

«Сундук открыли – он был полностью набит деньгами»

О каких-то соседях вспомните, расскажете?

В основном жили там фронтовики, женщины, которые их ждали… И вот даже из небольшого количества детей нашего двора один дослужился до генерал-лейтенанта ФСБ, второй стал офицером-подводником, замкомандира подводной лодки, одна – проректор института, Виталька – архитектор-реставратор, я до главного редактора дорос.

А когда вы доросли до таких статусных профессий, продолжали общаться как соседи?

Продолжали, но большинство разъехалось…

Может быть, раньше-то и больше было народу, мы считали с Виталием тех, кого мы застали. Просто как первый ремонт начинается – часть жильцов отселяют. Второй когда был ремонт большой, капитальный, больше половины дома отселили на улицу Зелёную и улицу Флотскую – там как раз началось строительства домов.

Отселяли – и с концами?

Да, с концами. И вот когда последний ремонт в 1977-м был, практически всех выселили, единственные, кто не уехал, это наша семья. Отец, как я говорил, был заядлый рыбак, уже к тому же старый, он ни в какую! Сказал: «И мой отец, и я тут выросли. Никуда я не поеду». К тому моменту я уже был женат, ребёнок был, и нам дали трёхкомнатную квартиру. Поэтому единственный, кто остался день в этом доме, – отец. Был ещё один жилец, но его сейчас нет, он постоянно куда-то вербовался на работу, поэтому сдавал своё жильё в аренду. А потом здесь он помер, и жена его померла… И вообще на улице от моста до Пятницких ворот осталось пять человек на данный момент, кто вырос на этой улице.

Расскажите историю про женщину с сундуком из вашего дома.

У нас одна комнатка была небольшая, где жила одна из последних родственников Шапошева.

Вы думали, что она, скорее всего, родственница, но может быть, и нет?

Нет, все знали, что она родственница, она работала вроде бы даже в своё время в женском училище, которое было на ул. Пушкина. Мне лет 6-7, наверное, было, когда она померла. И когда она померла, то не оказалось никого родственников. По её манерам, поведению, по начитанности, чувствовалось, что она, как говорится, не из простых. Она практически никого к себе в квартиру не пускала, жила одна. По закону, в течение полугода, пока родственники не объявятся, с квартирой ничего нельзя делать, она была опечатана. Потом уже, когда уже разрешили, вошли туда, потому что город должен был решить, что с ней делать. У неё была одна комнатка, с одним окошком. Сейчас она на моей территории находится, после ремонта. Ну, вскрыли квартиру – нужно же было её освобождать. Стали вытаскивать вещи. У неё в основном книги были, шкафы с книгами, ещё сундук стоял и кровать. Сундук открыли – он был полностью набит деньгами. Но деньги не советского периода в основном, а царские. Куда их девать? Я же говорил, что тогда то ли не работала археологическая служба, то ли ещё что… и нам, пацанам, раздали эти деньги! Кто-то из взрослых взял себе на память, но большая часть досталась пацанам. У нас посреди двора стоял стол, в неразложенном состоянии – камень большой, высотой сантиметров 40, в форме сердца. Там женщины играли в лото, мужики в домино либо в карты. Мы тоже играли в карты и вместо денег рассчитывались вот этими деньгами, большими такими! Для нас они не представляли никакой ценности.

Вам достались? Помните, как они выглядели?

У меня до сих пор они есть. Бумажные, меди там не было. Медь мы находили на берегу реки либо где-то во дворе, когда там копали что-то. Каждую весну, когда половодье заканчивалось, вода сходила, мы переплывали на другой берег реки и ходили по нему, когда трава ещё не выросла. Вода размывала немножко берег, и мы там собирали монеты. Потому что на большинстве барж, которые таскались бурлаками или стояли на противоположном берегу, продажа шла. Мы по горсти набирали этих денег. Это ведь не в один день кто-то высыпал, рассыпал – там годами скапливалось: берег глинистый был, глина их затягивала. Этим деньгам мы значения не придавали – играли ими в расшибец (или, по-другому, расшибалку), в пристеночку… Даже никто не задумывался отнести в музей, куда-то сдать либо продать. Может быть, в Москве либо ещё где-то они и были для кого-то редкостью, но здесь это была просто обыденность.

Даже когда эта бабушка умерла, у неё нашли трость, такая подержанная, потрёпанная. Кто-то из ребят забрал её, бегали с ней, носились, играли. Потом кто-то её уронил или стукнул обо что-то – и трость раскрылась. Внутри оказался клинок. До революции было модно такие клинки носить в ножнах в виде трости. Ну, стали играться им – например, в мушкетёров: кто-то прутом отбивается, а кто-то настоящей шпагой машет! Но кто-то взрослый увидел, отобрали у нас, подзатыльники дали, разогнали. Куда дальше эта трость делась, не знаю.

 

«Мы зажали снаряд в тиски и начали пилить»

Случаев разных много было. Например, мы делали ракеты: артиллерийский порох – палочки такие – в фольгу их заворачиваешь с одной стороны, на спичку надеваешь, поджигаешь – они улетают. И вот мы нашли на Вторчермете снаряд неразорвавшийся, небольшой. У Морозовых дом напротив был, у них единственных на данном участке улицы были тиски. Мы зажали снаряд в эти тиски и начали пилить. Стоим, пилим его спокойно, радуемся, что достанем много пороха для ракет! И выходит кто-то из взрослых и видит, что мы пилим снаряд! Мы уже до пороха добрались практически, а он взял и с моста в речку снаряд этот бросил. Нам подзатыльников родители потом надавали. Всё это было гораздо проще в те времена!

Чего только не было! Перелезть любой забор, двухметровый, трёхметровый – ни для кого из нас это труда большого не составляло. На противоположном берегу гоняли в футбол. Зимой с горки катались около 150–170 метров – от Пятницких ворот до речки: туда съедешь – ладно, а обратно с санками тащиться! И вот сколько раз за вечер сходишь – в общем, здоровый был. На коньках, на лыжах катались по берегу противоположному либо спускались с этого берега на речку – бегали, на лыжах катались, расчищали зимой лёд – гоняли в хоккей, на коньках.

Однажды при мне зимой наступил оттепель, снег на льду растопился, а потом ударил мороз, и он замёрз. И долго не было снега – вся река превратилась в сплошной каток, до моста. Вот было раздолье! Единственное – шайба иногда далеко улетала! За ней долго приходилось кататься. А так на километр можно было спокойно кататься на коньках, как угодно – как зеркало было отполированное.

 

«Я вырос на мосту и на улице!»

Про коммуналку расскажите, как там всё было внутри устроено, какие нравы, как отношения с соседями складывались.

Люди были гораздо проще, гораздо добрее, гораздо общительнее. Да, без ссор не обходилось, без каких-то конфликтов, но это всё быстро забывалось. В доме все мужчины практически воевали, перенесли тяготы… Дядя Саша Маршев был фронтовик, это наш сосед на втором этаже, у них была пристройка. Под ними жили Пахомкины. У них было по трое детей, и с ними ещё бабушки жили. Вот у них единственных была своя кухня. Наша квартира была угловая, одна стенка к речке, а вторая на улицу. С нами через стенку общая кухня была с одним соседом, который тоже воевал, и ему в знак благодарности дали комнату. У нас трое детей в семье было. Сосед часто жил у сестры, не так часто пользовался кухней.

За ним дядя Саша Кислов жил, он баянист был и на ул. Комсомольской в городском саду играл. Там иногда оркестр выступал, а так под баян люди танцевали.

У Виталия Теплякова, как раз под ними, рядом с воротами, была семья, у них тоже трое детей, отец фронтовик, дядя Вася, и бабушка. Тогда не называли по имени и отчеству, звали тётей Валей, дядей Васей и т. п. Все занимались кто чем. Пахомкин в войну конюхом был, и здесь после войны тоже был конюхом в ДРСУ. Маршев на Текстильмаше работал, тётя Валя, его жена, работала воспитателем в детском саду (там сейчас торговая лавка, лён, это бывшая гауптвахта).

Вы не в этот садик ходили?

Нет, я дома воспитывался. Я вырос на мосту и на улице!

Почему родители вас не отдали в советский садик?

Во-первых, рядом с домом мать работала, во-вторых, деньги были нужны: старшая дочь к этому времени уже в институте училась, младшая закачивала школу.

Вы были более-менее под присмотром сестёр?

Да, сёстры за мной присматривали, конечно, для них я был обузой постоянной, хвостом, никуда не денешься. Мать рядом, в любой момент могла прибежать. Тогда же не по рации передавали, что нужно разводить мост, а гудок пароходы давали, поэтому она из квартиры тоже могла слышать пароходный гудок и бежать на работу.

То есть между гудками она дома могла оказаться?

Да. И я в свободное время, когда нужно, к ней мог зайти запросто. И на мосту покататься, хотя это и не разрешалось – но своим разрешали. У нас в основном все были воспитаны при доме. Это был как бы общественный сад: кто-то за кем-то присматривает, сегодня обед у одних, завтра у других – кто из родителей свободен, тот и присматривает. Я не помню, чтобы кто-то из нашего дома ходил в садик в моём возрасте.

Могло ещё быть связано с тем, что тогда сады были за деньги?

Да. Тем более садов было очень мало, у дома их не было, значит, нужно было куда-то привезти, потом на работу поехать. Это сейчас с транспортом проще, а тогда всё только на своих двоих. Отец рассказывал, почему он с Коломзавода ушёл на Текстильмаш: в начале, особенно в годы войны, там сутками был. Сутки, говорил, отработаешь, особенно зимой, – как вспомнишь, что километра два-три по морозу идти до дома!.. Транспорт городской не ходил, а если ходил, то от Коломзавода надо было дойти до трамвая, приехать на трамвае, а от трамвая ещё столько же пройти сюда. Поэтому потом он перебрался сюда, а потом, уже будучи на пенсии, подрабатывал на мосту: когда ремонт идёт, что-то сварить, что-то обрезать – в основном сваркой занимался. Работы всегда хватало.

 

«Дарили в основном посуду почему-то!»

Праздники отмечали квартирой коммунальной?

Дни рождения отмечали. И внутри семьи, и на улице, соседи могли прийти, скидывались во дворе на подарки. Дарили в основном посуду почему-то! Это взрослым. Нам-то, детям, практически ничего не дарили – накрывали стол со сладостями. А что там было дарить-то?

А что на стол накрывали в день рождения?

Торт домашний, далеко не всегда – покупной торт, пироги, пирожные, конфеты, ситро поставят – чтобы казались взрослыми. Чаще всего у кого-то в комнате собирались.

Времена были весёлые, нескучные. Хоть не в достатке жили, но зато народ был добрый. Ну, где-то кто-то с кем-то немножко не поладил, не уступил – день-два не поразговаривают, а потом опять все вместе, не разлей вода. Устраивали сами субботники, во дворе наводили порядок, особенно весной. Обычно по вечерам мужики приходили – что потяжелее сделать, убрать. А так женщины в кучку сгребут, соберут. Следили за порядком, за чистотой двора.

Двор-то был общий?

Общий.

Что-то растили во дворе?

Нет. Потом уже, когда мне было лет девять-десять, за сараями, на так называемом заднем дворе, где мы поставили спортивные снаряды, где играли в войнушки, в казаков в зарослях деревьев, жильцы решили, что земля напрасно стоит пустая. Тогда уже сделали туалет, выгребную яму, но осталась сточная канава, уже пересохшая. И вот решили: кто желает, вместе соберёмся, расчистим, разделим на небольшие участки – пусть кто хочет, тот и сажает там, что хочет. Собрались несколько семей, все вместе всё сделали, на участки разбили и кинули жребий – кому какой участок достался. По две, по три грядки досталось. В основном помидоры и огурцы сажали. Картошки там дай бог ведро соберёшь, это не то. А когда уезжать стали, соседям, с кем были в более близких отношениях, передавали свои участки. Потом они уже сами между собой менялись, если между двумя твоими участками стоит сосед – участки же одинаковые по размеру были. И в конце оказалось, что я моя семья одна осталась в этом доме.

Новые жильцы не появлялись?

Появлялись, но гораздо меньше, потому что стали уже площадь больше давать, не комнаты в коммуналке, а квартиры.

 

«Он на дому всех местных детей крестил»

Вы чувствовали, что ваша семья как-то отличалась от других? И чем она могла отличаться?

Нет, такого не было. Все как-то были ровные. Тем более, в возрасте все были… Всё-таки война наложила свой отпечаток: в течение 5-6 лет практически никто не рожал детей. Те, кто родился до войны, либо после войны – 4-5 лет у них разница в возрасте была. Потом уже, конечно, пошли: 1945 год, в 1946-м у нас, по-моему, никого не было, 1947-й, в 1948-й… То есть дети либо довоенные, либо послевоенные.

Кстати, про Новый год не поговорили. Новый год как отмечали?

Ничего особенного не было, никаких ночных посиделок. Только в семьях. Ёлки обязательно ставили, все в своих комнатах. Во дворе их ставили уже после того, как разбирали – мы из них делали всякие крепости и прочие ограждения. Сугробы были – мы в них тоннели рыли и вот этими ёлками загораживались. Тогда не было централизованного сбора ёлок.

Были традиции каких-то совместных песен, концертов самодельных?

Бывало – на праздники 1 Мая (это был большой праздник), Октябрьской революции. На День Советской армии просто поздравляли. В основном отмечали те, которые летом, осенью – накрывали стол. Пасху постоянно отмечали, хотя она была под запретом.

И куличи делали?

Мы делали куличи, яйца красили, друг с другом менялись. Мы, пацаны, катали эти яйца: ставили доску, по этой доске первый его скатывал, второй если скатил и попал в твоё яйцо, значит, он его себе забирает. И так далее по очереди.

А освящать-то ходили?

В храм ходили все в Богоявленский, потому что он единственный не закрывался в те времена. Крестили нас, как мне мать говорила… Вот сейчас тот дом сломали, а он был на углу, у него, помню, рисунки были на окнах всякие. В последнее время там бабулька жила, а до этого – священник. И вот он на дому всех местных детей крестил, не в храме. Потому что под запретом было. Все же были на заводах – не дай бог, узнают, что ты в храм пошёл, это было наказуемо.

Дети тоже знали, что это какая-то тайна?

Я узнал, когда взрослым уже стал, а до того не возникало вопросов. Как-то меня спросили, крещёный ли я. Я говорю: «Я откуда знаю? Я не помню, я не знаю». Потом мать рассказала, что нас всех в основном крестили на дому.

А Рождество отмечали?

Отмечали, тоже ходили в Богоявленскую церковь. Больше никакие религиозные праздники не отмечали, на Крещенье купаний не было, только ходили брали воду. Как-то такой традиции не было.

 

«У нас даже был Пушкин в прижизненном издании»

Какие книжки вы помните из детства? Книжки в библиотеке брали или дома была библиотека?

У нас дома была библиотека хорошая. Собирала, во-первых, сестра старшая. В соседнем доме жила женщина, она работала учительницей и нас всех, детей, обучала читать и писать. У нас с неё начиналась грамота. Потом книги покупали родители – сначала детские, от старших к младшим они переходили. Была ещё часть книг от умершей Шапшиной – их родители и другие жильцы дома, кто интересовался, взяли себе.

Помните, что там было?

Всякие были. У нас даже был Пушкин в прижизненном издании. Многих авторов дореволюционных было. Был Есенин, первое издание. Поэтому довольно-таки уникальная была библиотека. В те же времена, особенно до революции, не каждая семья могла себе позволить покупать книги, тем более в таком количестве. Вот, кстати, помимо сладостей, детям дарили книги на дни рождения. У меня даже с детства сохранились книги, подписанные как подарки на день рождения. Дарили ещё альбомы для фотографий, но это уже более взрослым. А так – книги, не зря говорят, что книга – лучше подарок.

Но вы действительно воспринимали их как желаемый подарок?

Конечно, потому что это достаточно интересно. У нас же не было телевизоров, кинотеатров тоже не было – кино мы смотрели по большей части на передвижках – были такие аппараты, в основном под названием «Украина», на узкой плёнке. У нас ближайшая передвижка была в институте, в актовом зале. По вечерам там фильмы показывали, билеты продавали – по 5 или 10 копеек.

Это ещё до того, как кинотеатр «Восток» построили?

Да, его уже позже построили. Самый старый кинотеатр  – «Зимний» (где потом был кинотеатр «Юность», а сейчас культурный центр «Дом Озерова»). Летний кинотеатр был в саде дворца. А уже потом «Восток» построили. И второй был показ фильмов на передвижке, куда мы бегали, – на пристани. Там, где сейчас отель «40-й меридиан», был речной вокзал. Здание это не используется как вокзал сейчас. Там, где гостиница стоит, был дебаркадер, куда причаливали рейсовые (можно было от Коломны до Москвы и до Рязани добраться на них, до Бронниц, до Щурова) и туристические пароходы. На речном вокзале был большой зал ожидания, большой буфет. И внизу, в зале ожидания, ставили передвижку и по вечерам показывали фильм.

Бильярдная большая там была, очень большая, в отдельной комнате – единственная на ближайшую округу (а тут, по сути дела, тогда-то был центр города!).

Кто ей пользовался? Моряки в основном?

Нет, жители приходили. Платили деньги за партию в бильярд, очередь стояла. Мы, дети, заходили, смотрели. Два стола там стояло. Тогда курить нигде не запрещали – всё в дыму было, играли с папиросами (сигарет особо не было, даже самокрутки многие курили). И вот мы там, как говорится, приучались, хотя, конечно, играть нам не приходилось: два стола на весь город – желающих было достаточно много погонять шары!

Это всё по вечерам было или в выходные?

Бильярдная работала в любой день.

В институт на кинопоказы особо не прорваться было, а здесь у нас была лазейка: в одном месте мы расковыряли лаз – под первым этажом большое было пространство, мы туда пролазили, за стеной, где был экран, тоже разобрали – можно было вылезти, потихоньку с толпой смешаться и смотреть кино.

 

«Мужики местные, чтобы поправить здоровье, приходили на берег реки»

На нашей улице был магазин, очень хороший, назывался в народе «водный». Потому что его обеспечивало Министерство речного пароходства – напрямую зависел от Москвы завоз продуктов. Это был, наверное, лучший магазин в Коломне по набору вин и других продуктов.

Когда приходили пароходы туристические, в основном, из Москвы, многие (например, моя жена, когда первого ребёнка родила) ходили туда, потому что буфет у них работал круглосуточно, и товары были хорошие: колбаса, молоко. Вот жена заказывала детское питание и молоко – в буфете: познакомилась с буфетчицей, а та знала расписание, когда кто приходит.

Был период, когда с 11 часов только разрешали торговать напитками крепкими. К семи часам мужики местные, чтобы похмелиться, поправить здоровье, приходили на берег реки. Приходил пароход, швартовался, открывался буфет. Жена подходила тоже к этому времени. Мужики безропотно женщин пропускали, потому что знали: они туда идут не для того, чтобы выпить, а что-то заказывать для детей. Вначале пропустят женщину, потом уже чётко по очереди проходили. Все нормально, с уважением друг к другу относились, не было скандалов типа «а ты куда прёшься?!». Эта улица называлась в народе Пьяной – улица Зайцева. Ну, и сам город такой был: это же 101-й километр (во времена СССР высылали за 101-й километр от Москвы – ред.)… К тому же на этой улице было, можно сказать, единственное место в Коломне, где можно подойти к реке спокойно, посидеть на берегу. Сюда приходили и либо на этом берегу, либо на том берегу распивали. Особенно, когда получка либо аванс. Ну, куда идти? Пошли на речку! К тому же здесь можно было и вина купить, и закуски купить, и знали, где стаканы лежат. Потом за ними жёны приходили – знали, где искать. Все на виду были, на глазах. Пили и денатурат, и политуру и другие напитки – это уже алкаши. Пьянок достаточно много было. Нашему двору как-то повезло: никто из жильцов не сидел. А в других дворах были – по одному, по двое – те, кто сидел в колониях, тюрьмах. У нас обошлось – один только попал в тюрьму за растрату, на складе работал. А так большинство сидели за драку, хулиганство, воровство.

Но всё равно вы не чувствовали, что эта среда опасная для детей? Ни за кем особо не присматривали?

Присматривали, старались. Там, где больше присматривали, там всё нормально обошлось. А там, где пускали на самотёк, всё это происходило. Был очень серьёзный присмотр. Представьте: не дай бог ты при взрослых выругаешься матом – прямо тут же можешь получить подзатыльник. А если будешь жаловаться родителям – так и родители тебя ещё накажут. Если закуришь на глазах взрослых, тоже гоняли. Если ты непотребно себя ведёшь, быстро ставили на место, любой мог сделать тебе замечание и даже наказать – дать подзатыльник либо пинка. Запросто можно было получить за неправильное поведение! Милицию уважали, боялись. Это сейчас могут милиционеру и пригрозить, и чуть ли не избить его. А тогда милицейский свисток – это всё, все врассыпную!

Знали участкового в глаза?..

Да, все знали участкового. По-разному воспитывала улица. Вот был период лет 10–15 назад, в 90-е годы: отвлечь детей от влияния улицы – было такое движение, постоянно эта фраза мелькала. Пусть ребёнок ходит в секцию, лишь бы только не на улицу! А тогда мы не боялись: если ты правильно воспитан, ты не будешь связываться с теми, кто неправильно воспитан – вот так было у нас. Кучковались мы по воспитанию и образованности. Тем более что все тут и учились вместе. Мы учились в основном школах номер четыре, начальной, которая находилась на углу улиц Исаева и Зайцева, номер три, где Соборная площадь, и номер семь, где сейчас медколледж, она была средней – учились до восьмого, девятого классов. Меня из четвёртой школы перевели в седьмую, весь наш класс практически ушёл туда.

Но некоторые заканчивали образование на четырёх-пяти классах.

И что с ними происходило потом?

Где-то жили, подрабатывали.

 

«Никаныч действительно был Педагог»

А какие впечатления от школы остались, от начальной школы, от учителей, от обстановки школьной?

Здание было старым, старинным его считали. Но впечатление было очень хорошее, до сих пор помню. Не помню фамилии учительницы, но помню, что её звали Полина Тимофеевна, с первого по четвёртый класс нас учила. Но нам повезло, что нас читать, писать и считать научили до этого. Может быть, поэтому в первом классе ребята как-то ленились – не то что ленились, а было неинтересно, потому что мы уже всё это знали. Но она нас многому научила, и было это достаточно весело. Они тогда ведь назывались не просто учителями, а педагогами. У нас были всякие кружки: пение, танцы… – нас приобщали ко всему!

А рядом ещё был Дом пионеров, в который я пошёл класса со второго – с третьего. Меня один из соседей, Виталий Тепляков, к этому делу приобщил – он сам туда записался и ходил. И я с ним. На изо. Как раз попались такие ребята, хороший набор…

Это было ваше решение, родители в это особо не вникали?

Да. Виталька достаточно большую роль сыграл в моей жизни, как старший, следил за мной. В свой первый поход я ходил с кружком (тогда не было названия «студия»). Преподавал нам Николай Иванович Бодрягин, Никаныч, как мы его звали.

Какое он на вас впечатление произвёл?

Он действительно был Педагог, с большой буквы. Не просто учил нас рисовать, а именно воспитателем был. Такой правильный человек… Все мы были перед ним равны! Все вместе ходили в походы. В первый поход я с ним пошёл, когда в четвёртом классе учился. Мы пошли в Звенигород. Сейчас, когда Кузовкин либо Фёдоров отмечают какие-то даты, часто показывают фотографию – жители одной палатки: на ней стоят Кузовкин, Фёдоров, Тепляков и я. Мы вчетвером жили в одной брезентовой палатке, друг на друге почти спали – тогда палатки же были небольшие. Тогда я был самый маленький, а сейчас я самый высокий из них почему-то оказался!

То есть это пленэры были – ваши походы?

Тогда мы не слышали такого названия. Походы это были, или же говорили: пошли на этюды, поехали на этюды. Мы почти на месяц в Звенигород ходили.

Подрабатывали зимой и весной от изостудии – собирали деньги для похода. Возле Дома пионеров стояли статуи и фонтан: барабанщик, горнист, с веслом девушка – всё это мы красили. Бюст Ленина ещё, по-моему, был. К Новому году, к праздникам мы оформляли Дворец пионеров, задники рисовали для сцены – тоже нам перечислялись деньги. Плюс город выделял деньги. И вот мы ходили каждый год – в Звениград, в Ярославль, в Плёс… Жили в палатках, с собой носили всё.

А добирались автобусами, электричками?

Да. И по Оке на катере до Поленова, до Плёса и Елабуги тоже на теплоходе ходили, потом обратно – то есть пользовались доступным транспортом.

Как эти походы повлияли на вас как на личность, может быть, на будущее ваше? Были бы вы другим, если бы не было такой части вашей жизни?

Да всё возможно… Потому что, судя по дальнейшему, из-за того, что я вовремя отошёл и стал заниматься в кружке – дожил до сего дня. А многих моих товарищей с улицы уже давно нет на этом свете по разным причинам… Потом, мы же не просто в путешествия ходили, мы посещали музеи, галереи. Сам Николай Иванович нам много рассказывал, он был начитанный и знающий. Мы постоянно что-то узнавали новое, приобщались к прекрасному. По театрам мы не ходили, потому что времени на это не было и одежды соответствующей – ходили в сатиновых шароварах и пр. То есть воспитательное значение, приобщение, жизнь в коллективе, когда мы сами были пацанами, а с нами были и взрослые. Например, я, Фёдоров и Кузовкин – мы разные по возрасту, лет в 10 разница, но мы легко уживались: все в одной палатке, готовили в одном ведре, мыли посуду вместе – всё делали вместе. Воспитывалось уважение и к старшим, и к младшим. В юном возрасте 10 лет – большая разница, не то что в зрелые годы. Но мы уживались, дружили.

 

«Проходная действительно меня вывела в люди»

Был у нас Максимов Володька. Его старший брат стал автомобилистом, шофёром-водителем на кране работал. А младший брат решил стать подводником – и именно в Севастополе. Он два года к этому готовился. Занимался физически, гирю тягал, потому что там было нужно хорошее здоровье. Закончил учёбу – дослужился до капитана первого ранга.

А у вас была какая-то мечта?

Нет. Получилось так, что по семейным обстоятельствам я в 16 лет пошёл работать на завод Текстильмаш, в инструментальный цех. Я седьмую школу окончил, в девятой школе отучился один год – и забросил учёбу, ближе к концу учебного года, и стал учеником токаря. В инструментальном цехе мне повезло с коллективом…

Папа, наверное, походатайствовал?

И папа ходатайствовал, и начальник цеха меня знал… Все меня знали, и я всех знал, кто работал в этом цехе. Тем более, работали династиями: Бирюковых четыре брата, их жёны работали, например. У одного из них я был как раз учеником, у дяди Толи. А через шесть месяцев я получил сразу третий разряд токаря. Потому что мне и дядя Коля помогал, его брат… Третий брат у них в другом цехе работал, я с ним меньше общался, а эти братья постоянно меня контролировал, даже когда я стал работать самостоятельно – подсказывали, говорили, как лучше делать. Тётя Валя там кладовщицей была… Отец к тому времени там уже не работал, но зато дядя Саша Маршев работал, наш сосед. Поэтому проблем не было.

Каждый раз, как я прохожу мимо бывших проходных на ул. Уманской (основная проходная-то была на ул. Савельича), мне всегда вспоминается старая песня: «Ту заводскую проходную, что в люди вывела меня…» Сама на языке крутится! Потому что она действительно меня вывела в люди. Хороший коллектив был. К тому же не цех, где операционщики работали и месяц могли делать одну и ту же деталь, часть операции этой детали – мы делали разнообразные, можно сказать, у нас творческая работа была: у тебя есть чертёж и кусок металла – и ты должен сделать деталь. Сейчас опять возрождается наставничество, а тогда оно было. Ученику ставили задачу, чтобы сам самостоятельно продумал, каким резцом, сколько проходов, последовательность операций… Опыт передавали нам наставники.

Потом я ушёл в армию, отслужил, вернулся и опять стал работать. Тогда один из братьев Бирюковых, дядя Витя, ему уже было за 70 лет, уходил с завода. Ему сказали: «Ты себе замену найди». А он был токарь-доводчик (мы делали в основном мерительный инструмент: калибры, шаблоны и всё остальное). У дяди Вити сын был, но он даже своего сына не взял продолжать его работу – выбрал меня из всего цеха.

У вас всё получалось?

Стало получаться, он со мной занимался. И когда он ушёл, я, по сути, единственный токарь-доводчик на весь завод остался. То есть у меня были детали от 1 до 5 микрон точности и 14–12 класс частоты. Стало получаться! Потом уехал за границу – предложили съездить от военкомата. А потом пошёл в журналистику.

Я окончил школу рабочей молодёжи, уже работая на заводе, – была такая школа рабочей молодежи номер два, которая размещалась в здании школы номер семь, то есть я опять же вернулся туда, на ул. Пушкина. Там учились и днём, и вечером: те, кто работает днём, приходили вечером, а те, кто во вторую смену, – днём. Тяжеловато было, конечно, личного времени мало оставалось, надо же было ещё и уроки готовить! На личную жизнь, гулянки оставались только выходные. Гуляли по большей части здесь, под окнами нынешней Арткоммуналки – это был так называемый Бродвей, ходили взад и вперёд от ул. Октябрьской Революции до кинотеатра (которого ещё тогда не было), вдоль сквера. По большим праздникам – Октябрьской революции, 1 Мая – перекрывали улицу Октябрьской Революции и по ней ходили.

Называли ещё её Большуха, да?

Да, большая улица – Большуха. По субботам и воскресеньям здесь знакомились, встречались.

А календарь из цветов помните, который здесь в сквере был?

Здесь был не только календарь, была и арка хорошая, которую в 1956-м где-то разобрали. С одной стороны от неё была афиша, а с другой стороны – доска почёта городская. Лоточники тут стояли, продавали пирожки с мясом, с повидлом, которые 5 копеек стоили, и газированную воду. Очень вкусные были пирожки, их пекли на фабрике-кухне прямо тут, где сейчас «Спортмастер».

А вот эту квартиру, где Арткоммуналка, вы не знали?

Нет, у нас в те времена хорошо общались с теми, кто жил поблизости, но уже верхняя часть улицы и нижняя, соседние улицы общались как-то меньше, особенно мы, пацаны.

Драчек-то не было между районами?

Были и драчки! Улица на улицу дрались, я ещё застал это. Мы с Бобреневской улицей воевали (сейчас ул. Исаева). У них всегда был преимущество, так как они на горе были.

 

«Час летим. Второй летим. Третий летим. Куда летим – никто не знает!»

А где вы проходили срочную службу?

На один год мне дали отсрочку от армии, чтобы закончить школу. Потом призвали – оказался у чёрта на куличиках, на Камчатке. С призывного пункта нас пригнали в Домодедово, в один конец зала всех посадили, мы ждали самолёта. Никто ещё не знал, куда нас отправят. Подали самолёт – четырёхвинтовой был, пассажирский, – нас загрузили человек 200, наверное. Летим. Час летим. Второй летим. Третий летим. Куда летим – никто не знает! Где-то на восьмом часу, наверное, приземляемся. Выходим – Хабаровск. А это был 1968 год – Даманский полуостров и Чехословакия. Ну, думаю, всё, попали! Значит, нас в район Даманского… Нас опять загоняют в какую-то комнату, сидим, через некоторое время часть ребят наших забирают, мы продолжаем ждать. Проходит опять какое-то время, приходят и говорят: грузитесь в самолёт. Погрузились уже в Ил-18. Взлетаем. Летим час, два, три… Куда же дальше уже лететь?! Географию всё-таки знали, школу-то окончили – куда ж столько из Хабаровска лететь?! Прилетаем… В иллюминаторы смотрим – кругом сопки торчат. Выходим – аэропорт называется Елизово. А что такое Елизово? Сейчас многие знают, а тогда не знали, что это аэропорт главный Камчатки. Вышли, нас загрузили и повезли в учебку. И пошла служба. Со службой, опять же, повезло, можно сказать. Мы попали на замену четырёхгодичникам – то есть до нас служили четыре года, а я служил три года. И тем ребятам сказали: «Вот вам ученики, вы наставники, пока самостоятельному несению вахты (там же вахта идёт, а не просто казармы и полигон) не обучите, не демобилизуем. Как только подопечный сдал самостоятельное несение вахты – выписываем проездные и вперёд с песнями». Соответственно, мытьё посуды, гальюнов и прочего брали на себя старики – у нас дедовщины в этом плане не было, им не до этого было: после четырёх лет всем хотелось попасть побыстрее домой!

Служили в ВМФ получается? Как этот период жизни свой можете оценить?

Да, ВМФ. Это большая школа для меня. Я советую многим нормально относиться к службе в армии. Не знаю, как сейчас, а у нас был коллектив, взаимопомощь, уважение друг к другу. Если хорошие, тем более, командиры попадаются, то вообще прекрасно. Ты живёшь в чисто мужском коллективе, сачкануть очень трудно.

Отпуска у нас были большие, можно было домой съездить. Дают тебе 10 суток – плюс 10 дней на дорогу до дома и 10 дней на дорогу обратно. А летишь самолётом!

Один отпуск мне объявил лично главком военно-морского флота, адмирал флота Советского Союза Горшков. Потому что я в его кабинете целую неделю работал, под его руководством. Он увидел, что я после окончания учения ещё работаю – и объявил отпуск в кабинете командующего флотилией. Так что на Новый год я приехал домой нежданно-негаданно!

Всякое в жизни бывает. Мне повезло, потому что я быстро попал в штаб флотилии, работал среди офицеров, там и рядовых почти никого не было, все в офицерских званиях: кап-раз, кап-два (капитан второго ранга) – меньшие были звания.

А что входило в ваши обязанности?

Работа с чертёжными документами. Я же рисовал, по черчению у меня всё время пятёрка была. Специалист штурманских средств: все учения, все выходы и входы, продвижения кораблей обозначали сначала на картах – нужен точный чертёж, точные координаты, нельзя ошибиться.

Вы эту специальность как-то потом использовали в жизни?

Не знаю, может быть, привычка к точности… Вот и фотографией начал заниматься когда, в походе в обязанности мои входило всё, что мимо проплывало, фотографировать.

 

«В темноте проявляется только фотоплёнка и любовь!»

С какого возраста вы начали фотографировать?

Наверное, лет в 12 мне первый фотоаппарат мой двоюродный брат подарил. Он у меня до сих пор лежит. «Смена» появилась потом. На день рождения мне офицеры подарили фотоаппарат ФЭД, уже в армии, на втором, по-моему, году службы.

Фотографии у вас остались со службы? Или нельзя было забирать оттуда фотографии?

То, что по службе снимал, нет, а любительские есть. Когда я вернулся на завод, тоже начал фотографировать – в заводскую газету сначала, потом в городскую, «Коломенскую правду». Добрых, хороших людей, наставников в моей жизни хватало. Был фотокорреспондентом в «Коломенской правде» Леонид Стариков. Я с ним как-то познакомились. Он говорит: «Хочешь научиться снимать и работать в газете, в прессе?» Я говорю: «Хотелось бы». Он говорит: «Тогда беги из Коломны, езжай в Москву, учись там. У тебя всё нормально получается, всё дальше пойдёт, если будешь стараться. И там пристроиться работать фотографом гораздо проще, не обязательно быть в штате, можно работать на два-три издания одновременно. А здесь ты будешь, как и я, ездить по колхозам, бегать по заводам, снимать передовиков, постановочные кадры и загнёшься здесь, как я». Действительно, куда в Коломне денешься-то? Городская газета – ты слова лишнего не скажешь – либо тебя с работы выгонят, либо твоего начальника накажут. Цензура.

То есть вы его послушали и отправились в Москву. И где обучались?

Был такой рабфак, который многие известные журналисты, спортсмены, инженеры прошли. Например, появилась у тебя тяга к журналистике – поступаешь туда, два года обучения, учат только журналистике, дают задания постоянно, постоянно практика, практика, практика. Два раза в неделю собирались и каждую работу разбирали всем коллективом. Я в основном фоторепортажи делал. При Центральном доме журналиста был рабфак. Лидия Дыко заведующей была.

Вы с рекомендацией туда пришли?

Да, рекомендации от Коломенской городской типографии, от заводской типографии и характеристика из цеха.

И где вы жили? В общежитии каком-то?

Нет, я уже работал. Я уже вернулся из-за границы, уже свою квартиру получил. Меня к 1980 году вызвали на Олимпиаду, после неё квартиру уже получил. Работал на первой московской Олимпиаде, и в оргкомитете, и так снимал. За плечами четыре Олимпиады. Потом перешёл полностью на спорт и работал со спортом.

На разные издания?

Да, на разные уровни. Когда я начинал, мы снимали на плёнку. А что такое плёнка? Это не то, что сейчас на цифровой фотоаппарат или телефон снять. Тогда это целая проблема была. Нужно иметь почти лабораторию: купить плёнку, уметь её зарядить в фотоаппарат, проявить, промыть, закрепить, высушить, сделать растворы для бумаги и т. д. Желающих было очень немного. Это сейчас нажал на кнопку – и сразу видишь результат. А тогда у нас была поговорка о том, как поработал: вскрытие покажет! А ещё была поговорка: в темноте проявляется только фотоплёнка и любовь!

У вас дома было всё оборудование или были какие-то производственные лаборатории?

Я две лаборатории оборудовал своих. А так как было мало фотографов, а спрос довольно большой на них, люди либо напрямую меня просили либо через редакцию. Особенно с фотохроникой ТАСС: у меня там друзья были, я там постоянно работал как внештатный корреспондент. Часто даже кто-то получил задание, но заболел либо загулял – и среди ночи звонят: «Выручай! Нужно снять, меня посылают, а я не могу встать… Сейчас позвоню в гараж, тебе могу машину подгонят, отвезут. Сделаешь – пойдёт под моей фамилией, а деньги тебе». У нас было человек 10–15 фотографов на всю Россию, кто друг друга знал, основные. Выручали друг друга. Потому что могло быть так, что соревнования одновременно в двух разных районах могут проходить, в разных городах… С неохотой, но делились снимками, когда просили, потому что знали, что через какое-то время ты к нему обратишься с такой же точно просьбой. Сейчас и в пуле президентском три человека работает из той группы.

Какое событие произвело на вас наибольшее впечатление?

Трудно сказать… Всё воспринимали как обычную, обыденную работу. Какая разница – снимать Олимпийские игры или чемпионаты Советского Союза? Радовались всем победам, огорчались неудачам своих. Приходилось и на себе многое пробовать. Конечно, так или иначе болеешь за что-то. Приходилось, например, по слаломной трассе на закорках спускаться. Меня вёз бронзовый призёр Чемпионата мира Мельников, спускал с горы. Оказался на середине горы: болоньевый костюм, брюки, склон крутой – не спуститься. Туда меня на траке завезли, а обратно бросили. Приезжал тренер, передал по рации, чтобы меня оттуда забрали. Мельников приехал, говорит: «Давай, залазь». Я говорю: «Куда?» Отвечает: «На закорки. Только прикинься вещмешком – не шевелись и ни на что не реагируй, лучше даже глаза закрыть, чтобы не видеть. Иначе мне сложнее будет спускаться». И вот он меня с полгоры спустил, даже чуть меньше. Я встаю на ноги, а они как ватные, не слушаются меня!

С Тихоновым были в Стокгольме на Чемпионате мира. Он человек известный был: тренер, постоянно пресс-конференции и прочее. Мы с ним почти каждый день виделись и общались, я уже в хоккее работал. Как выходит с пресс-конференции, говорит: «Борь, возьми свой диктофон и пошли на выход, в гостиницу, делай вид, что ты у меня берёшь интервью». Потому что обычно после пресс-конференции человек 5–10 стоят с диктофонами, ждут эксклюзивную информацию. И вот я перед ним держу диктофон, он рукой помашет, чтобы показать, что уже занят – и мы их проходим! Это уже было традиционно у нас, отработанный приём. Да, отработанный.

 

«При цензуре было меньше цензуры, чем сейчас, особенно с фотографиями»

Про Коломну немножко расскажите. Во время своих гостевых приездов что видели?

Конечно, до определённого момента она практически мало что менялась. Единственное, в 1962-1963 году, когда мы приехали из похода, улицы покрылись асфальтом, а до этого они были мощёные. Это было сильное изменение, здорово подействовало на нас. Потом постепенно, буквально в последние годы начала более-менее Коломна преображаться, когда её сделали открытым городом. Стали появляться туристы, стала Коломна прихорашиваться, начали обращать на это внимание, что-то восстанавливать, что-то поддерживать. Сейчас люди приезжают, им есть с чем сравнить, с другими городами, с другими регионами. И, насколько я знаю, люди говорят, что это один из лучших городов в России. Поэтому не случайно она стала символом России.

Коломенский кремль, вы имеете в виду?

Да. Коломенский кремль выиграл премию, получил деньги, в город перечислил – соответственно, деньги пошли на благоустройство Коломны.

С каким чувством возвращались в город на постоянную жизнь?

Сейчас-то уже это гораздо проще. Вначале жена здесь чаще была, потому что у неё произошёл инсульт, и после инсульта ей нужно было восстановиться. В Москве всё-таки шумно, кругом народ, гул автомобильный, тем более квартиры была на юго-западе, там самолёты постоянно летают. Врачи сказали найти более спокойное и тихое место. Сюда приехала. Тут и воздух чище, потому что предприятия к этому времени закрылись, большинство, и шума гораздо меньше было в то время. Я стал приезжать сюда на выходные, её навещать… А когда началась пандемия, куда деваться? Я ещё работал. Журнал пришлось закрыть – не для кого было его печатать и не о чем, потому что спортивные соревнования не проводились, даже многие тренировки запретили… Вот я и приехал в Коломну, занялся изучением истории Коломны. Вот сделал этот макет. Оказывается, карантин-то можно и с пользой провести. Только работу потерял – сейчас же восстановить, открыть своё собственное издание очень сложное. Даже когда полтора года назад попросили восстановить это издание, восстановил я его, но дальше не захотел уже работать, потому что другие условия: при цензуре было меньше цензуры, чем сейчас, особенно с фотографиями – не каждую можно опубликовать фотографию, только с личного разрешения человека, особенно если это дети.  Обязательно подтверждение любого интервью… Если ты к этому не привык, работал сам по себе, сам себе хозяин, то это очень сильно психологически давит. Какие-то кураторы появились, юристы появились над тобой…

Может быть, что-то хотите добавить, что мы упустили?

Конечно, наверное, есть что сказать: 75 лет прожить – и уместить в три часа рассказа!.. Может, бывают некоторые, кто с 7–10 лет, как себя помнят, знают одно занятие – например, доить коров, либо тащить одну и ту же деталь на заводе. Там, может быть, меньше впечатлений. А тут, когда такая бурная жизнь была, обильная, разнообразная – и служба, и работа, и всегда среди интересных людей, когда со спортом связанные мероприятия крупные, интервью у министров берёшь… Когда, по сути дела, одним из родоначальников любительского хоккея стал в Москве!..

Не было мысли написать книгу?

Да многие предлагают – ленивый я! Видимо, устал писать! Мне когда интервью приходилось брать, я всегда говорил: я же самый объективный журналист – я на все события смотрю через объектив! Собеседник посмеётся, поулыбается – самое главное сделано: расположил человека к разговору. Если контакта не будет, то интервью будет куцее. Если человеку нечего рассказать, что он может рассказать? Он бы и рад, да нечего…

Спасибо вам большое, Борис Леонидович.