Рубрика: Материалы

«Мы участвовали в жизни страны, не задумываясь об этом особенно, но в были гуще событий»

Рассказчики: Олег Иванович и Ольга Викторовна Бойко.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 апреля 2024 года.

Начнём с вопросов о том, когда и где вы родились.

Олег Иванович: Я родился ныне за рубежом – на Украине. Есть такой Корсунь-Шевченковский район, знаменитый район, где когда-то добивали Паулюса в Великую Отечественную войну. Вот там я родился, вырос.

Не расскажете, в каком году вы родились?

Олег Иванович: Ой, это сложно! В 1961-м, 11 августа. В этом году у меня праздничный год: как говорил почтальон Печкин, новую жизнь начинаю – на пенсию перехожу.

Поздравляю!

Олег Иванович: Почти пенсионер, как ни странно. Окончил школу, отправили меня по-скоренькому в армию, чтобы я нигде не хулиганил. После армии я ушёл в Калининград, в мореходку. Бороздил слегка простор мирового океана, где познакомился со своей супругой.

В Калининграде?

Олег Иванович: Да, в большом городе Калининграде, портовом, знаменитом.

А как? Во время службы, получается?

Олег Иванович: Нет, я после службы пошёл учиться, и пошёл в море.

Ольга Викторовна: Окончил мореходную школу.

Олег Иванович: Да, окончил мореходную школу. Я водитель больших судов, скажем по-земному, со всеми вытекающими последствиями. Несколько лет я работал по заграницам на судах тралового флота. Ну, а потом так жизнь сложилась, что я забрёл Коломну при помощи Ольги.

Про семью ещё расскажите, Олег Иванович. Про маму, папу, бабушку, дедушку что помните.

Олег Иванович: Семья рабоче-крестьянская. У нас в селе есть сахарный завод свой, деревенский, назовём его так. В те годы была это лёгкая промышленность. Производили сахар, выращивали сахарную свёклу. Мать работала на заводе. Отец некоторый период времени работал тоже на заводе, но потом попросили, и он переквалифицировался. Ввиду того, что он был механиком, ему предложили работу на новых тракторах – были такие Т-150 гусеничные. Он товарищ такой в технике был продвинутый. Пригнали с Харьковского завода этот трактор, и он в колхозе дальше лет, наверное, 15 работал трактористом.

То есть выращивали сахарную свёклу и там же перерабатывали?

Олег Иванович: Выращивали абсолютно всё. И там же был завод, который производил сахар, выдавал на гора. Мать заведовала химлабораторией, а он бороздил поля колхозные.

У вас был свой дом?

Олег Иванович: Естественно, свой дом, своё хозяйство. Дед у меня работал также. Это уже были люди, которые прошли войну. Дед был сильно контужен, плохо разговаривал с войны. Он работал также на сахарном заводе. Его родной брат окончил военную академию и служил в Питере в конструкторском бюро. Они занимались строительством всего на свете. Сейчас уже можно это говорить, в частности, они строили Байконур и много-много шахт, которые существуют по нашей стране. Это была питерская на тот момент разработка, и они это дело всё вели. Тоже знаменитый дед: некоторые даже люди коломенские, которые работали в ЖКХ, у него учились там, в Питере.

То есть это получается двоюродный дед?

Олег Иванович: Да. Может, что-то с генами у нас в семье – и нам досталось…

Наверное, не зря вы по инженерной стезе потом пошли.

Олег Иванович: Но их уже практически никого нет, одна мать у меня осталась, ей 86 лет. Живёт на Украине, в своём доме. Пока жива, здравствует, благополучно, вроде, передвигается, всё нормально. Есть ещё у меня братья-сёстры, но все они там, на чужбине, перезваниваемся. Сейчас времена, конечно, не те. Раньше они к нам сюда часто ездили, мы туда реже, только летом. Но сейчас всё, пока вразнобой. Как дело пойдёт дальше, никто не знает.

 

«То, что я увидела во сне, я приехала и увидела в Коломне в реальности»

Ольга, вы расскажете немножко о своей семье? То есть вы уроженка Калининграда?

Ольга Викторовна: Мои родители там познакомились после войны. Потому что в фильме с Беркли, знаете историю? Он был заселён со всей страны.

А они откуда приехали?

Ольга Викторовна: Мама из Белоруссии, из Гродненской области, отец из Брянска.

И в каком году они там поселились?

Ольга Викторовна: В 60-х годах. Я родилась в 64-м. Тоже рабочая семья: отец электриком работал, мама маляром работала на заводе. К сожалению, их уже нет живых. Моя семья – это муж и дети и внучка маленькая теперь. Там корни потеряны, нет родни в Калининграде. Очень редко мы там бываем. Очень, конечно, ностальгирую.

В каком возрасте вы оттуда уехали?

Ольга Викторовна: В двадцать лет. Я окончила коммунально-строительный техникум и как молодой специалист по распределению приехала в Коломну. Поскольку с мужем мы там уже познакомились, он ещё ходил в рейс, рейсы по полгода бывают – вот он последний рейс ушёл, и я уехала сюда, а потом он приехал ко мне. Здесь мы уже обосновались, создали семью. Двое детей у нас уже взрослых – сын и дочь. Все работают, все при деле, заняты. Детьми можем только гордиться, потому что умные, трудолюбивые и порядочные люди. Я думаю, что ничего плохого о них никто не скажет.

Здесь в Коломне они живут?

Ольга Викторовна: Да, все рядом с нами. Интересный такой небольшой момент. У меня никогда каких-то особых способностей природных не проявлялось. Но когда я получила распределение в Коломну, в этот же день, вернее, в ночь, после того как я пришла из своего учебного заведения, зная, что я поеду в Коломну, маме с папой говорю: «Я даже не знаю, что есть город такой – Коломна». Маленький городок, я никогда не слышала о нём. Все-таки Калининград – это областной центр очень большой. Стали искать по карте, вычислили расстояние от Москвы. И вот ночью я вижу во сне Коломну. Когда я приехала, поняла, что это была улица Гражданская. И я вижу себя, что я еду в трамвае. В Калининграде трамваи маленькие, там узкоколейка, аккуратненькие такие, а здесь большие трамваи. Вот эти дома – низ кирпичный, верх бревенчатый. Я таких в жизни никогда не видела, не было у меня опыта такого. То, что я увидела во сне, я приехала и увидела здесь в реальности. Это был шок.

У меня прям мурашки по коже! А чем вы это объясняете?

Ольга Викторовна: Не могу сказать, но, наверное, проявление судьбы. Верим мы в неё или нет, но она есть. Потому что дальше из Карелии приехала моя двоюродная сестра по распределению железнодорожного техникума – в Голутвин, молодой специалист. Но она, правда, быстро вернулась к родителям, потому что у нас же здесь родни не было никакой. А ещё через полгода мой родной брат в армию сюда попал и строил на улице Огородной дома, он был в стройбате. Вы представляете, вот такие пересеклись судьбы в этом городе!

То есть никто не просился сюда?

Ольга Викторовна: Нет, всё случайно, но случайного в нашей жизни мало, как видите. Я приехала в 1984 году. Город очень понравился. Единственное, было сожаление, что такая сильная историческая часть города – и она была в очень печальном виде в разрухе. Мы могли на прясло стены вылезти свободно, там было всё разорено, эта пятиглавка церкви, колокольня – там свободный вход вообще был просто, я даже не буду говорить, что там было, безобразие полное. И когда я приехала, говорю: «Господи, у людей такие исторические памятники здесь! Ну почему оно в таком разрушенном виде?!» Это просто в душе была такая мечта: пусть кто-то займётся и восстановит. Здесь дух времени чувствуется мощно. И мужу сказала (первое впечатление было): «Я бы старую часть города вообще под музей, наверное, обустроила». Тогда этого не было ничего. Вот сравните сейчас: и Арткоммуналка, и «Старомодное» на улице Дзержинского, и «Душистые радости», и мастерская, где кукол изготавливают, и кузница (мы туда ходили в музей, там шикарный музей тоже), и вообще столько много всего! Я не скажу, что это мечты мои воплощаются, это как предвидение, что люди восстановят и сохранят историю для следующих поколений. Это же очень серьёзно, это очень важно.

То есть даже в тех руинах вы уже видели ценность?

Ольга Викторовна: Да, безусловно.

Олег Иванович: Она же коммунальщик, она чувствовала это всё!

Мне кажется, не коммунальщик, а ценитель чего-то высокого, понимания ценности архитектуры…

Ольга Викторовна: Да. Но вот если вы были когда-нибудь в Калининграде, сравните разницу в архитектуре, в обстановке во всей. Туда попадаешь, как в Европу сейчас. И раньше-то город был в принципе ухоженный, но сейчас это…

Я была в 2006-м, и мы тоже, как вы сейчас рассказываете про кремль, лазали на форты в разных частях города находящихся.

Ольга Викторовна: Сейчас всё восстановили. Мы были 5 лет назад. Там от туристов не протолкнёшься теперь. Раньше было свободно, мы гуляли по набережной реки, и вообще было очень хорошо.

 

«Я приехал – заграничный товарищ!»

Расскажите, как вы распределялись, куда и в какую организацию попали.

Ольга Викторовна: В ЖКХ городское. Коммунально-строительный техникум окончила и как молодой специалист приехала сюда, в Горжилуправление. На тот момент оно было в здании, которое выходит на площадь Двух Революций.

На каком этаже была ваша комната?

Ольга Викторовна: Нет, это не комната, мы же на участках работали, а здесь было управление центральное. В ЖКХ отработала 38 лет: 32 года в городе и 6 лет последних в районе – до того момента, пока район не расформировали и объединили в общий округ городской.

Олег Иванович: Вот я вам теперь скажу. Мы начинали свою творческую жизнь в Коломне. Вот тут, напротив вас, был Дом колхозника, на улице Октябрьской Революции, от вас через дорогу была гостиница, в которой были по восемь коек номера. Я приехал – заграничный товарищ! Спрашиваю: «Вы мне номер дайте одноместный, двухместный!» Она говорит: «Таких нет, у нас только все вот такие». – «Покажите». Она открывает – я говорю: «Ё-мазай, это чё?!»

А это какой дом-то всё-таки? На Третьего Интернационала угол?

Олег Иванович: Аптека рядом, сейчас там ЖКХ, по-моему, прямо напротив Арткоммуналки.

На первом этаже?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: А утром пошёл купить молочка, выхожу на площадь Советскую – а там гостиница «Советская». Я туда прихожу, вроде современное здание. У администратора спрашиваю: «А у вас одноместные номера, двухместные есть?» Она на меня смотрит так: «А ты откуда вообще?» Говорю: «Слушай, там койки железные, как в казарме!..»

Так вы не стали здесь останавливаться?

Олег Иванович: Нет, мы ночь переночевали. Я бегом оттуда прибежал, собрали манатки и переселились в гостиницу «Советскую».

А молодому специалисту разве не выделили здесь какое-то место?

Олег Иванович: Это было потом. Она жила потом в этой гостинице «Советской» энный период времени, я её оставил и улетел отсюда – уехал в рейс, а она тут уже обосновывалась одна. Но мы тогда ещё не были женаты.

Расскажите, как тогда выглядела гостиница «Советская», какое впечатление произвела на вас? Вам, наверное, и не приходилось до этого жить в гостиницах?

Ольга Викторовна: Нет, конечно, жили дома, учились рядом с домом. Это был первый опыт.

Олег Иванович: Обычная стандартная советская гостиница. Ввиду того, что я и в Калининграде жил в гостинице, и здесь – да, здесь было чуть-чуть, может быть, поубогей, но в советские годы все гостиницы были одинаковые: мебель вся из ДСП, и больше там ничего не было.

Сменное бельё давали? Шкафчик был, ресепшн?

Олег Иванович: Да, всё менялось. Всё было. Тумбочка, кровать, телевизоры были.

В номере был санузел?

Олег Иванович: Да. Я же брал, чтобы жене было жить комфортно.

Вы вынуждены были из зарплаты оплачивать?

Олег Иванович: ЖКХ, наверное, платила. Нет? Сама платила, я платил.

Ольга Викторовна: Я иногородняя, и был какой-то период, пока мне подбирали жильё. Комнатку маленькую дали нам.

Олег Иванович: И переселили её рядом, на улицу Гагарина, 66д дом, в коммуналку с подселением. Двухкомнатная квартира – в одной комнате, большой, жила женщина, а в другой комнате жила она.

Ольга Викторовна: Маленькая комната – 9,6 м, общая кухня. Мы сначала вдвоём, там у нас и сын родился, и дочь – вот в такой клетушке мы были вчетвером. Потом переехали, служебную квартиру нам дали. Мы переехали 1993 году.

То есть вы прожили с 1984-го в этой квартирке на Гагарина?

Ольга Викторовна: Да.

Олег Иванович: Потом я подселился, потом сын «подселился», потом родилась дочь…

 

«Мы моей сотруднице коляску отдавали и шли в кино»

Расскажите про быт в коммуналках.

Ольга Викторовна: Я и родилась в коммуналке, потому что родители мои в Калининграде тоже были приезжие. Комната была на шесть семей! Стояло шесть кроватей железных, отгороженных тумбочками, и один в центре стол. И все умудрились детей завести!

Олег Иванович: Вопрос как? И никто ничего не перепутал!

Ольга Викторовна: Вот как-то так! Кухня была огромная, конечно: три, по-моему, плиты. Но санузлы были жуткие…

В центре Калининграда эта комната была?

Ольга Викторовна: Да.

Сейчас сохранилось само здание?

Ольга Викторовна: Само здание есть, но оно уже под офисы отдано, там уже люди не живут, коммунальные квартиры расселены. Мы даже когда ездили, его видели – пришли, посмотрели. Архитектура очень тоже интересная – со скульптурами на фасаде. На стройке работали мама и папа, за жильё работали, квартиру заработали.

Олег Иванович: Они строили Московский проспект в Калининграде. Вот они там же и получили квартиру.

А здесь как выглядела коммуналка, чем отличилась от калининградской?

Ольга Викторовна: Это обычная двухкомнатная квартира, только «хрущёвка». Были полегче условия: две семьи, кухня малюсенькая, санузел совмещённый, но комнаты отдельные.

Олег Иванович: Дело в том, что когда соседкой была Марья Павловна, работник была медицины, – выгодный сосед, особенно когда сын родился

Ольга Викторовна: Родители далеко…

Олег Иванович: Никого же нету. И что делать с ним? Соседка помогала.

Ольга Викторовна: Советы какие-то давала по уходу за малышом.

Олег Иванович: Ты вот так сделай, вот это туда, вот это сюда.

То есть добрососедские отношения были?

Олег Иванович: В принципе, да. Мы ей не мешали особо, она нам.

Ольга Викторовна: Пожилой человек уже, возрастной, пенсионерка была глубокая. Сын у неё жил в соседнем подъезде – не сказать, что она одинокая совсем: внучки приходили, навещали. По-соседски нормально общались.

А в других комнатах и квартирах как? Там что-то соседи были?

Олег Иванович: Коляски у всех стояли в подъезде, который никогда не закрывался. Никто никогда их не тырил оттуда, никто ничего не тащил. Вот прямо заехал через дверь, бросил – и всё, и она там стоит. Причём одномоментно росло трое детей – там стояло три коляски. Одна с первого этажа, и мы на третьем.

Ольга Викторовна: Не было такого воровства. Можно было оставить на улице.

Наверное, до начала 90-х вы так спокойно жили?

Олег Иванович: Да. Потом переехали в Колычёво.

С Гагарина вы ходили гулять в старую часть города?

Олег Иванович: Да, мы брали вечером колясочку и гуляли. Причём гуляли в тот период, когда в парке не было танцев, в Парке Мира. В Парк Мира мы ходили каждый почти день на танцы. В будни там были танцы, а мы на лавочке с ребёнком гуляли.

Ольга Викторовна: Мы рядом сидели с коляской, слушали музыку.

Олег Иванович: На пересечении улиц Красногвардейской и Комсомольской, где сейчас дом без крыши, сгорел, жила с моей работы сотрудница, Лена. Когда мы куда-нибудь шли в кино, мы ей эту коляску отдавали. Она: «Есть!» – под козырёк, и она уже с Серёжей занималась, а мы…

А вы ходили в какой кинотеатр?

Олег Иванович: В «Горизонт». Это же дело было ответственное. Отдавали ей ребёнка, а сами сбегали.

Ольга Викторовна: У нас не было здесь ни родни, ни особо какого-то круга общения, пока не завели друзей. Как-то просто жили, спокойно.

Олег Иванович: Где сейчас Патефонка (арт-квартал в здании старого завода – ред.), Текстильмаш был, там на улице стояли ёлочки, на которых лежал металл вдоль улицы Савельича. Где сейчас у нас парковка машин, там стояли эти ёлочки. Я ещё на них глядел и думал: «Что здесь за беспредел такой страшный?!» И был такой покосившийся… можно назвать его сараем, где сейчас у нас стоит будка охраны. Я всё удивлялся: какая разруха, а ещё что-то тут делают… Но оно было всё огорожено.

То есть вы знали, что это большое производство, но всё, что вокруг было, не впечатляло?

Олег Иванович: Да. Может, ввиду того, что Текстильмаш одной ногой стоял в оборонке, особо про него никто и не говорил: завод и завод.

А где соседи по коммуналке работали?

Олег Иванович: Она в больнице была.

Ольга Викторовна: Медсестрой.

А из других квартир?

Олег Иванович: На Коломзаводе в основном. Медицина была, учительница была. В общем, кто где.

Дети подрастали, ходили во двор гулять, в рабочий посёлок?

Олег Иванович: Выпускаешь на улицу из подъезда – и всё, иди нафиг, вперёд!

С какого возраста начали отпускать ребёнка?

Олег Иванович: Да Серёга, когда Оксана родилась, уже на улицу ходил, на велике катался.

Ольга Викторовна: Года в четыре, отпускали во двор.

Олег Иванович: Если соседи сидят на улице, женщины, они же знают, кто чей. Кричат, допустим: «Иди, упал!» Или что в грязюке. То есть, как-то всё было…

 

«Начал трудовую деятельность с первым стахановцем Коломзавода»

Олег Иванович, а в то время, когда Ольга трудилась в ЖКХ города, вы чем занимались?

Олег Иванович: Я прогуливал всё, что можно! Шучу. Я работал на Коломенском тепловозостроительном заводе. С 1985-го года. Но тогда был город вообще-то закрытый. Мы для того, чтобы расписаться, на Украину послали весточку, поехали туда, нас там расписали, и мы вернулись сюда уже женатиками. Коломна была закрытым городом: шаг влево, шаг вправо – расстрел. А на Коломзавод меня взяли тогда как: была система такая – набирали по оргнобору. Пришлых людей просто так не брали. Коломзавод выдавал разнарядку, куда ему нужно сколько людей. Служба занятости Коломны находилась напротив афганского рынка, где музыкальная школа и училище. И все, кто попадал в Коломну, обязаны были пойти туда, зарегистрироваться. Там тебе что-нибудь предлагали. Вот мне предложили Коломенский завод. Я на него и пошёл.

На какую позицию?

Олег Иванович: Простым рабочим, электриком. Тогда был цех М-15, его на данный момент нет. На Коломенском заводе была внешнеторговая фирма, которая занималась поставкой дизелей по Советскому Союзу и близлежащие страны, включая Кубу. И вот этот цех она прибрала под себя и сделала там цех ремонта дизелей. В котором я 25 лет отстоял. Причём начал я свою трудовую деятельность там с первым стахановцем Коломенского завода Бусыгиным Григорием Ивановичем. Было стахановское движение в 30-х годах, и он, уже будучи глубоким пенсионером, продолжал трудиться, занимался как раз-таки строительством этого комплекса цехов, ему было поручено. И я был у него, назовём так, в подмастерьях. Много чему научился. Плохо одно – на тот момент никто на историю особо не обращал внимания. Был суконный стол такой, шикарный, с двумя тумбами – в цеху, в кабинете стоял (я за этим столом потом сидел, рулил коллективом своим). Оставил я его там, потом его куда-то дели, потому что всем имуществом занимался завод. Но красивый был стол, конечно! У нас сейчас на Текстильмаше есть один такой, но поменьше.

Как вы восприняли работу на заводе? Как хороший факт своей биографии?

Олег Иванович: Тогда М-15 был прикреплён к цеху М-10, потому что его только набирали. Меня послали в М-10, и я, зайдя в этот цех, увидел человека, с которым служил вместе в армии. Это был Александр Морозов (он уже давно, правда, покойный), местный: родился здесь, вырос. Я с Украины, в армии был водителем-электромехаником, а он был лейтенантом после Рязанского института связи – и вот мы с ним в пятой танковой армии служили. И вот я захожу, а он сидит на станке. Я говорю: «Александр Васильевич, ты что тут делаешь вообще?» Он говорит: «Живу». Ну и пошло и поехало.

То есть вы ровесники?

Олег Иванович: Ну, практически – он старше был на два года.

Тяжело вам было работать на заводе?

Олег Иванович: Когда ты знаешь, что ты делаешь, то никогда не тяжело. Я быстренько вырос: за год я стал энергетиком предприятия и дальше уже рулил, рулил, рулил службой энергетической, пока не ушёл оттуда. Потом переформатировали, пошла перестройка капитальная: организовали цех по ремонту дизелей, я перешёл туда – мы создали этот цех, построили, всё сделали в 90-е годы, в 1993 году, наверное.

 

«Из послушниц у меня была классная бригада!»

Как переживался перелом эпохи?

Олег Иванович: Я абсолютно нормально всё это переживал, прекрасно трудился. Скажу больше: Коломзаводе открыли стоматологию, там были молодые девчонки-комсомолки, подающие надежды, но все были туристы. Так подобралось, что там были четыре человека, которые ходили в турпоходы. Этими турпоходами от «Белого дома» (администрации города – ред.) руководил Игорь Петрович Тарасов. Ныне он вот тут рядом живёт, а был он батюшкой церкви Иоанна Богослова. Но мы успели до того, как он ушёл в церковь, а мы все разбрелись. В своё время за церковью делали музей Константина Васильева, культурный центр «Лига». И в этой «Лиге» как раз собралась эта вся комсомольская молодёжная диаспора в виде Лебедева Ильи – «Кузнечная слобода» (коломенский кузнец, создавший музей – ред.), этого Игоря Петровича Тарасова, Виталия Хитрова (коломенский предприниматель, дизайнер – ред.), ещё там ребята были…

А как вы подобрались? Вы же все в разных местах…

Олег Иванович: Вот так жизнь сложилась! Ещё одно такое важное и знаменательное в моей жизни было – я был коммунистом. Но когда матушка Ксения (настоятельница Ново-Голутвина монастыря – ред.) и отец Николай (Качанкин, первый благочинный Коломенского округа – ред.) приехали, и исполком передавал епархии первую церковь, я там поучаствовал. Причём митрополит Крутицкий и Коломенский меня там причащал. Я келии делал в Ново-Голутвином монастыре, я эту церковь электрифицировал – маленькую церковь внутри монастыря, с неё я начинал, в принципе, свою бурную деятельность в Старом городе. Это после работы мы ходили, трудились (в некоторой степени чуть денег зарабатывали, потому что надо было как-то жить).

Это городская администрация инициировала или церковь?

Олег Иванович: В «Лиге» мы были от администрации, а в церкви уже при церкви. Я супругу и детей особо не видел, потому что я в 16 часов заканчивал рабочий день на заводе, ехал в Старый город, заходил к отцу Василию, там ужинал, причём это была обязаловка: я должен был обязательно зайти покушать, – потом шёл в церковь работать. Там часов до 10–11. На тот момент из послушниц, которые там были, у меня была бригада, причём бригада классная. Им на день даёшь задание: между кирпичей, чтобы нигде не видно было, чтобы всю старину не попортить, они штробили мне бороздочки, чтобы потом туда вложить кабелёчек, и это всё заделывали.

Послушницы или послушники?

Олег Иванович: Нет, там были одни девушки. И они это всё аккуратненько делали. Потом перешли в их кельи, в которых они первые начинали жить, там тоже чуток забабахали.

Там был как раз переход от коммуналок к кельям?

Олег Иванович: Да. Там была разруха, народ оттуда выселили, а они туда заселялись. Вот первые шаги я там делал.

Это какой год?

Олег Иванович: 1988–1989-й. Потом они набрали уже постоянных людей, которые стали работать. Ещё некоторый период времени, что случись – приедут в Колычёво: батюшка знал, где у меня квартира. Приедет на машине кто-нибудь, телефонов не было никаких. Приедут – поехал, что там надо, починил, уезжаешь.

 

«Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были»

А ваше сообщество из «Лиги» как раз занималось восстановлением храмов?

Олег Иванович: Нет. Тогда все уже начали кооперативы, всё прочее хозяйство своё мутить. Разошлись как-то все, разбежались, каждый что-то своё начал делать. Когда ты занят там, а они днём здесь, ты с ними видишься только, допустим, вечером или в выходной день. Когда мы в это здание первое «Лиги» пришли, за зданием были сараи, и там были такие поросята добротные! Две свиньи! И мы всё спрашивали, когда же их выселят отсюда.

В Брусенском монастыре?

Олег Иванович: Да, там маленькое здание, сейчас оно обсажено ёлочками, – вот это здание было, где изначально хотели сделать музей Константина Васильева, художника. И на открытие приезжала сюда Шахназарова со всей своей свитой, расставляли, мы там же все стены сделали под картины, систему микроклимата тогда город купил новую туда, мы её устанавливали в подвале – то есть здание было сделано добротно и хорошо для того, чтобы там хранились картины.

Мне кажется, и сейчас там отличный выставочный зал.

Олег Иванович: Я там не был в последние годы, потому что «Лига» переехала, и оно теперь принадлежит церкви.

Как же заглохлая идея с музеем Васильева?

Олег Иванович: Я так понимаю, что семья его картины не отдала. Они поняли, что это может быть коммерчески хороший проект, и они всё это дело загребли, и всё это дело закончилось. Ну, главное, что ничего не пропало. Здание на месте, всё служит, работает. Так что и я посодействовал Старому городу чуть-чуть.

А в личном, бытовом плане как вы переживали 1985-й, 1990-е?

Олег Иванович: Да мы не думали!

Ольга Викторовна: Вопрос в том, что мы начинали жизнь с нуля. Вообще с нуля. Без помощи, без поддержки. Очень много работали. В эти годы люди теряли много накоплений, а у нас их не было. Мы пытались выжить в этом мире, вырастить своих детей.

Ну, испытывали же, наверное, какие-то сложности?

Ольга Викторовна: Конечно. Вечное безденежье, дефицит продуктов.

Олег Иванович: Сложностей у нас не было!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать спасибо вам за эту встречу. Потому что я идти не хотела: я не люблю публичности, съёмок, я теряюсь. Но вы делаете благородное дело, вы, ваши сотрудники, соратники, ваша команда – вы помогаете сохранить память историческую. Мы уже сами стали забывать. У нас в следующем году будет 40-летие совместной жизни, круглая дата.

Олег Иванович: Серьёзно?

Ольга Викторовна: Да. И вот воспоминания такие – оказывается, мы хорошую жизнь проживали и проживаем ещё. У нас много событий было интересных. Мы участвовали, как говорится, в жизни страны и общества, не задумываясь об этом особенно, не акцентируя внимание, но мы в гуще событий были всегда. И сейчас это вспомнить редко удаётся. Потому что я на пенсии, муж в этом году тоже на пенсию выходит. Я себе по-другому свою пенсию представляла: я буду в огородике цветочки сажать и в доме чем-то заниматься. А активно работаем. Пытаемся помочь детям. Да и потом рано пока ещё на покой – есть силы, энергия, есть знания, здоровье, желание работать. И просто круговорот событий! Такое чувство, что времени в сутках не хватает, чтобы всё успеть сделать.

Это ощущение сейчас времени?

Ольга Викторовна: Да, сейчас. Раньше казалось, что времени больше, сутки длиннее были. Сейчас просто ничего не успеваем!

А как это вы объясняете для себя? Почему так ускорилось время?

Олег Иванович: Мы тянемся за вами, за молодыми: мы накупили себе телефонов, понаставили интернет, повыучили детей – надо же быть в тренде!

Ольга Викторовна: Редко-редко удаётся просто вспомнить былое, вспомнить прошлую жизнь – интересно, вот эти годы прошедшие…

Ну да, вам кажется, что это всё обычно и понятно, а на самом деле, чем дальше мы от этого времени отходим, тем то, чем вы жили и как вы проживали эту жизнь, становится уникальнее.

 

«Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать!»

Олег Иванович: Была ещё одна штука такая. Собирали книги. Расклад был такой: нужна была макулатура для того, чтобы записаться в общество. Надо было сдать, я не помню, килограмм 30 макулатуры. Записаться в общество любителей книги…

Городское или коломзаводское?

Олег Иванович: Городское. Причём жили мы на улице Гагарина, а где сейчас улица Добролюбова, где у нас налоговая, дома там были такие захудалые, и там был пункт приёма макулатуры.

Постоянный или акциями сбор проходил?

Ольга Викторовна: Постоянно.

Олег Иванович: В течение двух лет он точно был там. И вот ты макулатуру наберёшь, и надо было успеть к каким-то суперкнигам, Пушкина купить. Надо было в 4-5 утра порысачить туда, чтобы забить очередь, чтобы в эту очередь вклиниться, чтоб тебя записали, ты потом побежишь домой, возьмёшь эти тюки с макулатурой, прибежишь туда, эти мешки сгрузишь, тебе оторвут талончики. И потом отоваривались в «Книжном мире» на площади Советской: где остановка, поворот на Голутвин – на первом этаже там был книжный магазин. Там даёшь талончик, даёшь денежки – книжечки заполучил. Бесплатно не проходило.

Ольга Викторовна: А жили как-то просто, были счастливы.

Олег Иванович: Чтобы телевизор купить, была та же самая история: надо добыть талон на телевизор.

В каком году озадачились телевизором?

Олег Иванович: В 1986-м году, в коммуналку покупали. Мы тогда себе добыли телевизор «Рекорд».

Ольга Викторовна: На первый взнос брали кредит.

Олег Иванович: У всех есть, а у нас нет – надо. Но, опять же, это была очень козырная история.

Ольга Викторовна: Система связей!

Олег Иванович: Мафия бессмертна, как сейчас скажут. Я тогда договорился с одним человеком, она договорилась с директором магазина. А очередь стояла с этими квиточками на телевизоры.

Многолетняя очередь?

Олег Иванович: Она, может быть, и многолетняя была, но на определённый период времени, когда привезут телевизоры. Все знали, что их, допустим, привезут во вторник, и ты с этой карточкой идёшь за телевизором. Там стоит человек 15 уже. А машина, допустим, их привозит 10. Значит, тебе сегодня не хватит, иди завтра. Посему идёшь с того хода, где выгружают телевизоры, ввиду того, что ты кого-то знаешь. На коробке пишут: «Брак». Сейчас уже можно рассказывать – уже даже ФСБ не возьмёт! Потому что те, кто были, они уже повымирали. И вот я отпросился у Григория Ивановича Бусыгина. Он: «Чего?» – «За телевизором». – «Ну, беги». Взял с собой сотрудника, мы с ним прискакали туда, этот телевизор вытаскиваем, народ весь сразу возмущается. Выходит заведующий, говорит: «Не, ребята, они взяли бракованный, там что-то не работает, не светится». А я: «Я сам электронщик, я подчиню, мне пофиг, у меня лишь бы был экран». Ну, и толпа тебя выпустила с магазина. Из магазина вырулил с этим телевизором – надо быстрее тикать, пока народ не опомнился! Поймали мужика, ехал на УАЗике: «Мужик, довези!» И этот телевизор в УАЗик поставили, довезли домой. Вот, разжились с телевизором!

А где магазин находился?

Олег Иванович: Вот здесь же, где книгами торговали. Тяжёлый, здоровый был телевизор, это не современный телевизор. «Горизонт-6» или «Горизонт-7». Хороший телевизор, здоровый! А стиральную машину…

Вот здесь был магазин техники бытовой…

Олег Иванович: Да, вот там, под церковью Иоанна Богослова. Теперь уже руководитель того магазина позвонила сюда, говорит: «Слушай, надо стиральную машину отложить, к тебе ребята придут». Назвала фамилию. Приходишь – на, тащи.

 

«Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали»

Смотрите, 1986 год – вам хватило меньше двух лет, чтобы обосноваться в городе!

Ольга Викторовна: Я хочу сказать, что мы жили так тяжело и трудно не потому, что мы старые и в те времена ни у кого ничего не было, а потому что мы были иногородние: мы приехали, и нам никто ничем не помогал (родители не могли денежно помогать), и мы сами зарабатывали на свою жизнь, сами обустраивались. Нам было тяжело, потому что мы с нуля начинали. У нас не было ни стартового капитала, ничего. Поэтому нам было так трудно. Это не потому, что вся страна так жила, а потому что у нас сложилась так судьба. А сложись она по-другому, может быть, и мы другие были бы.

Но всё-таки зарабатывали так, что хватало и в кредит купить телевизор, и стиральную машину.

Олег Иванович: Но это было поначалу. Потом пошёл с 1996 года совсем другой период жизни. Поэтому мы чуть-чуть изменили тактику бега на длинную дистанцию. Я стал ездить в Москву ремонтировать квартиры. Тупо.

Ольга Викторовна: Опять же как электрик.

А как же Коломзавод?

Олег Иванович: Я после работы ехал в Москву и все выходные там проводил, с 1996 года. Я лет, наверное, десять протусовал, до 2003 года.

Ольга Викторовна: Бабушек не было.

На машине ездили?

Олег Иванович: На машине, да. Я уже себе купил машину. Сначала я купил мотоцикл, потом купил «четвёрку», потом купил «Волгу-29» – все были поддержанные. Потом уже денег накопил, купил «Волгу-10» новую, и дело пошло и пошло. Но остановил меня Коломзавод с моей стройкой в Москве, прижали к стенке: или ты работаешь здесь, или ты занимаешься своим хозяйством. Я ещё годочек туда-сюда потыкался, но тогда на Коломенский завод пришла «Северсталь». Был такой период времени, когда они выкупили завод и начали заниматься БС-70 – новыми тепловозами, и нужны были руки, мозги и люди. Нам прислали опять же с «Северстали» директора нового, и он нас всех взял за жабры, ввиду того, что он закончил физмат с отличием. Он хорошо считал, хорошо всё мог делать, но и нам пришлось работать… Но у нас уже почти всё было, мы уже сильно не переживали: уже была земля, уже была другая квартира.

Ольга Викторовна: За счёт того, что мы очень много работали.

Олег Иванович: В 16 часов я заканчивал рабочий день, садился в свою машину, чесал столицу, в час ночи возвращался назад – и практически каждый. Поэтому мы такие хорошие сейчас!

На Коломзаводе до какого года проработали?

Олег Иванович: До 2011-го. В августе 2011 года меня один товарищ, дай бог ему здоровья, он ныне директор в Луховицах…

Ольга Викторовна: Сманил на Текстильмаш.

Олег Иванович: Да, он тогда пришёл сюда директором на Текстильмаш, посмотрел на весь этот беспредел, который тут. На Коломзаводе мы с ним встретились, он говорит: «Слушай, иди ко мне, я зашиваюсь, не знаю, за что хвататься». Он местный, Сергей Апестин, сейчас у него своё предприятие. И вот он меня сюда притащил.

 

«Мы медленными шагами, но приводим в порядок»

Какие были первые впечатления у вас?

Олег Иванович: Первое впечатление… Когда ещё мы «Лигой» занимались, на Текстильмаше была сушилка (где сейчас автодома делают), и мы там сушили дубовые доски. Мы тогда писали письмо на Текстильмаш, что просим для музея… Первый раз я туда пошёл, когда мы выгружали доски, тогда была охрана военизирована – закрытое предприятие. Второй раз я попал на Текстильмаш: мы в 2005 году на Коломзавод делали гальванический участок и возили себе установки гальванические; а здесь была всегда гальваника. И меня попросили заодно – вместе с тем, что я вожу себе, – привезти такую же установку сюда. Я тогда на машине заехал сюда, меня запустили, документы проверили, сгрузили мы этот выпрямитель гальванический. Я посмотрел, думаю: как же тут люди работают?..

Это какой год?

Олег Иванович: Это 2004-й, наверное, или 2005.

То есть было ощущение упадка?

Олег Иванович: Не то что упадка – всё жутко грязное. Вот где сейчас концертный зал арт-квартала, была гальваника. Это было что-то страшное! Там уже были учредители, другие акционеры, которые выкупили…

Про котельную 1937 года расскажете?

Олег Иванович: Большая котельная, когда я пришёл, можно сказать, уже практически не работала. Значит, был завод Текстильмаш. Вот эта котельная здоровая вырабатывала пар до 2006 года, когда вышло постановление правительства о запрещении отопления зданий паром.

Из-за того, что это небезопасно?

Олег Иванович: Да. Там 110 градусов концентрированный пар. Люди варились, слесаря и так далее, то есть опасное было хозяйство. И перевели всё на водогрейные котлы, которые нагревают там внутри до 100 градусов, соответственно, в батареях уже 80 – то есть безопасно стало всё.

Модернизировали котельную?

Олег Иванович: Не модернизировали. Её в те годы не стали модернизировать, просто тупо купили новую. И вот эта маленькая, серенькая стоит там рядом – это была купленная учредителями того времени котельная, её в 2008 году включили в работу Деньги тогда все экономили, да денег, я так понимаю, и не было особо. Почему не было? Почему, скажем, так случилось с Текстильмашем, что он пошёл в упадок? Развал Советского Союза – первое. Второе: 80% товара, которое производил Текстильмаш, уходило на экспорт, получается. Почему? Потому что Таджикистан, Узбекистан – все, кто занимался шёлком, нитями, пряжей и так далее, все работали отсюда. То есть здесь делали 12 видов веретён под все станки, под все машины, которые существовали в лёгкой промышленности в Советском Союзе.

То есть тут комплектующие делали?

Олег Иванович: Не комплектующие. Наверняка видели старое кино, даже «Москва слезам не верит»: героиня ходит там, где ткацкие станки стоят, на них катушки ниток. Так вот, когда эту катушку поднять, там ось веретена – это то, что производил Текстильмаш. И он все ивановские ткачихи, и вся заграница работали на этих веретёнах. Перестройка развалила связи, соответственно, лёгкая промышленность, к которой относился Текстильмаш, была обрублена. И параллельно с этим – он принадлежал одной ногой Министерству обороны. Где сейчас два гуся, там был узел связи. Было закрытое такое внутри завода назовём его предприятие, куда никто доступа не имел.

И бомбоубежище, наверное?

Олег Иванович: Бомбоубежище никогда не было текстильмашевским, оно принадлежало всегда фонду имущества. Это ГО и ЧС, это не Министерство обороны, это другая стезя. Ввиду того, что на Текстильмаше работало 1800 человек, даже больше было в хорошие времена, те, когда сделали это бомбоубежище. Причём близость «Белого дома» – всю эту структуру можно было туда спрятать. Поэтому для того, чтобы это бомбоубежище жило, его в управление передали Текстильмашу ввиду того, что там была военизированная охрана. Причём это было под эгидой Министерства обороны по той простой причине, что узел связи нужно было куда-то прятать, и запасной пункт связи был в этом бомбоубежище. То есть всё было завязано в одну кучу. Поэтому все тяготы и лишения, гриф, что ты только по пропуску на завод, никуда не денешь, и пока тебя выведут из состава, чтобы ты мог что-то делать, – чуть-чуть было упущено время. Никто на это предприятие не обращал внимания. Кто-то оттуда уходил, кто-то шёл на Коломзавод и так далее. Поэтому оно в эти годы пришло в упадок.

Да, сохранились там кадры. Когда я пришёл, было 180, по-моему, человек. Львиная доля оборудования стояла, не работала, потому что было всё сделано, настроено на выпуск той продукции – веретён, – которой, когда я уже пришёл в 2011 году, мы ещё, наверное, года три торговали, этими веретёнами. Но параллельно с тем, что открыли ворота за границу, немцы начали производить машины безверетённого типа, то есть катушка ниток в воздушном пространстве сидит. Она уже не рвётся. Но почему специфика такая? Эти веретёна делают 25 тысяч оборотов. И вот представляете тоненькую нить – она не должна порваться. То есть настроены были эти веретёна за счёт магнитов и так далее очень тщательно и хорошо, продукция была высокоточной.

Вернусь к экскурсу в историю. В начале прошлого века здесь производили иглы для патефонов, патефоны. Соответственно, из того оборудования старого у нас ещё кое-что есть. 1939 года есть станки, которые мы сейчас храним, как зеницу око – может быть, когда-нибудь пригодятся. Они работали: предприятие же не умерло, ничего мы не развалили, ничего никуда не ушло – мы его нежно подняли и перевезли на мебельную фабрику, в новые цеха, и там сейчас всё машиностроение, которое делал Текстильмаш (металлообработка и прочие дела), – они сейчас там занимаются. То есть весь коллектив, который здесь был, просто перевезли в новый корпус, в хороший цех, с хорошими полами, с хорошим новым оборудованием частично. Последние станки уехали, наверное, четыре года назад, три года назад даже. Основные в 2017 году мы вывозить стали отсюда. То есть постепенно перевезли – наладили производство, перевезли – наладили. Но уже с 2011 года на Текстильмаше мы начали заниматься переоснащением предприятия, стали покупать станки ЧПУ, брать импортные в лизинг и развивать это направление. То есть из полутора тысяч единиц оборудования, которое стояло мёртвым грузом, мы что-то вывозили, что-то продавали, что-то сдавали в металлолом, потому что оно никуда не годное, никто на нём уже не работал. И покупали эти станки ЧПУ себе. И сейчас на мебельной фабрике у них всё крутится, всё вертится, операторы станков ЧПУ ходят посменно на работу, выпускают продукцию, всё прекрасно.

А что выпускают?

Олег Иванович: Всё что угодно. Там большой спектр того, что они делают и для нефтяников, и для всех на свете. То есть заказы, есть работа, движение идёт. Но если взять развал и уборку отсюда мехобработки и той же, в частности, гальваники, это для зданий, которые сейчас тут остались, была манна небесная. Потому что когда мы ковырнули чуть-чуть в полы, которые там были никакие, там было всё гнилое. Там все металлоконструкции нам пришлось переделывать, пришлось делать новые фундаменты, новое всё внутри цехов. Там тихий ужас. Поэтому мы медленными шагами пусть, но приводим в порядок.

 

«Шуховские котлы взяли, балбесы, и разобрали!»

Олег Иванович: В котельную в своё время, в 1916–1918-м, приезжали из Москвы из архитектурных институтов. Там стояли шуховские котлы, которые по недоразумению, недопониманию, когда маленькую котельную поставили, взяли, балбесы, и разобрали! То есть если бы там стоял шуховский котёл нетронутый, ей бы цены не было! Туда бы валом валили экскурсии. Почему? Потому что этих котлов на всю страну осталось 3–5 штук. Дефицит страшный, а история это капитальная. Поэтому она сейчас стоит, ждёт своего часа. Промониторили мы там, тоже копнули фундаменты, посмотрели, что там и как. Скажем так, не в очень плачевном состоянии всё, ввиду того, что она стоит практически на болоте.

Рядом трёхэтажное здание, где сейчас «Пятёрочка», – там была администрация Текстильмаша и техотдел. Почему он был там? Потому что выведено было за ворота в связи с оборонкой. И вот это здание вообще стоит на сваях – там была речка, и напротив, где жилые дома, если за них заглянуть, за улицу Уманскую, – там как бы в яму всё – там был большой пруд. В давние годы там, где сейчас бомбоубежище, за прудом чуть, у пруда, была выставка лошадей местных заводчиков. Там где сейчас «Валерия», жил товарищ, который занимался лошадьми. И все местные собирались у этого пруда, менялись опытом и так далее, то есть там было хорошее дело такое конное. Поэтому сейчас и мыслится, чтобы сделать там конную площадь.

Как в целом оцениваете эти перемены?

Ольга Викторовна: Мне жалко. Потому что производство по сравнению с офисными зданиями, коворкингом даже – это всё-таки производство. Может, можно было его как-то перепрофилировать.

Олег Иванович: Когда у тебя 1500 единиц оборудования, на каждом станке должен стоять человек. Но сейчас на производстве станочник – он уже не станочник, не токарь-револьверщик, а оператор станка ЧПУ. Этот станок работает три смены и делает 12 операций одномоментно, то есть он заменяет 12 человек. 10 станков сколько заменят? Вот тебе и весь расклад. Цифровизация, модернизация, прогресс.

Ольга Викторовна: Я о другом просто говорю. С другой стороны, всё, что происходит, это неизбежно, это требование времени. И территория, и вообще этот комплекс зданий стал центром протяжения населения города: там и концертная зона, и прогулочная. В городе не так уж много мест, куда можно семейно пойти. А иногда просто бесплатно. Вот мы тем летом приезжали, слушали рок-концерты, нам было интересно. Но не часто, потому что времени особо-то нет. А какой-то вечер можно выбрать и посидеть под открытым небом, на свежем воздухе.

Олег Иванович: Надеть кепку, чтобы тебя никто не узнавал!

Ольга Викторовна: Послушать современную музыку, пообщаться с молодёжью, посмотреть, как люди воспринимают это всё. Чтобы не оторваться от жизни совсем. Это же интересно! Как-то надо быть в курсе. И людей ходит очень много на самом деле.

Олег Иванович: Самое главное в том, что в постперестроечный период, 25–30 лет, всё было направлено на зарабатывание денег. Никто не думал, что там может развалиться – просто тупо выжимали всё, что можно было выжать с этого всего хозяйства. Это личное моё мнение такое.

Ольга Викторовна: Когда сейчас они реставрируют, они же эти здания возрождают практически. Там деревянные конструкции сгнившие, все эти крыши, там фундаменты сыплются, металлоконструкции коррозированные…

Олег Иванович: Десять лет – и это бы сложилось тупо.

Ольга Викторовна: Сейчас это всё укрепляют, восстанавливают, реставрируют, сохраняют исторический облик здания.

Олег Иванович: Это мы типа оправдываемся сейчас.

Ольга Викторовна: Нет, это польза большая! Когда работает предприятие, такой ремонт сделать практически невозможно – невозможно остановить цех, вывезти станки на месяц на улицу, то есть это будет работать, пока будет работать. Сейчас есть хорошие возможности всё реставрировать, перепрофилировать под нужды современных людей.

Олег Иванович: Но опять же, современные люди хотят ездить на автодомах, путешествовать по стране, заниматься туризмом. Вот выйду на пенсию – куплю автодом и не буду ничего делать, буду ездить!

 

«Шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу»

Совсем не поговорили про то, как вы отдыхали. Или с семьёй, или каждый по отдельности имел возможность отдохнуть летом?

Ольга Викторовна: Всегда с семьёй. По отдельности никогда.

Олег Иванович: В советские годы расклад был такой: с 1996 года мы садились в машину под названием «Жигули», четвёртая модель, кидали на заднее сидение детей (не надо было их пристёгивать, упаковывать в сидение, чтобы не дай бог чего!) и ехали на Украину к бабушке. Это был май. Отвезли детей к бабушке, бросили их там на два месяца.

Ольга Викторовна: Оставили на передержку!

Олег Иванович: Если у нас есть возможность, мы оттуда шуровали в Крым: купнулись – и в Москву на работу. Два месяца страдали тут без детей, ходили на работу, опять садимся в машину, заехали к бабушке, забрали детей, маршрут тот же: Чёрное море, покупались там, допустим, недельку, дикарями ездили, тогда где кого поймал, у того и поселился, чтобы было где машину поставить.

Не с палаткой, а брали какие-то комнатки, верандочки…

Олег Иванович: Обычно старались, да.

Ольга Викторовна: Предложения были всегда.

Олег Иванович: Вот недельку там покупаешься – и обратно в Москву. Вот это и есть отдых активный!

Это две недели. А где остальные две недели отдыха?

Ольга Викторовна: Агрофитнес.

Олег Иванович: Агрофитнес.

Ольга Викторовна: Есть огород, поэтому…

Земля в каком году появилась? Тоже от производства?

Ольга Викторовна: В 1988-м.

Олег Иванович: Да ладно, от производства! От производства ничего не появлялось.

И это, наверное, тоже был способ выживания?

Олег Иванович: Да. Причём надо было так сделать, чтобы это было недалеко от квартиры. Поэтому мы старались, мы над этим работали. Долго и упорно.

 

«Я ему велик поставил, и он по комнатам поехал!»

Олег Иванович: Меня всегда убивало в девятиэтажке… На данный момент есть перфораторы: им просверлил – и всё. В то время перфораторов не было. Был молоток, был специальный пробойник твердосплавный – и как приходишь домой, а кто-нибудь из соседей дум-дум-дум-дум! На следующий день приходишь – с другой стороны кто-то дун-дун-дун-дун! И пробивали просто тупо в бетоне отверстия, чтобы какой-то дюбель встать, что-то закрепить. А крепили много всего – ковры вешали, стенки.

Это вы когда переехали, наверное, в Колычёво? В каком году?

Олег Иванович: Да. В 1988-м переехали.

А квартира всё-таки от производства?

Олег Иванович: Нет. Супруга отработала 10 лет.

Ольга Викторовна: 11 лет я за служебное жильё отработала, у нас двухкомнатная квартира уже была. А потом нашла обмен сама и обменялась на трёхкомнатную.

С каким чувством переезжали из коммуналки в свою квартиру? Можете вспомнить этот день?

Олег Иванович: Да, потому что у сына был трёхколёсный велосипед. Он переступил порог, я ему велик поставил, и он по этим комнатам поехал! В двухкомнатной квартире.

Ольга Викторовна: Мы жили в 9,6 метров, даже не 10 метров комнатка. Там, естественно, мебель не особая: диван, стол-книжка, пара стульев и детская кровать – всё, что было.

Олег Иванович: Мы приехали, в одну комнату заселились – и всё, остальное всё пространство нафиг нужно, уже так привыкли!

Ольга Викторовна: Мебели, конечно, и не было даже, но потом постепенно обжились.

А как вы распределили эти три комнаты?

Олег Иванович: Нет, сначала было две.

Ольга Викторовна: Тогда были двухъярусные кровати.

Олег Иванович: Опять же вернёмся к карточкам, где взять телевизор, где взять всё. Тот же Коломенский завод, выпуская загранпродукцию, получал оттуда бартером всякую мебель, обувь, одежду. И можно было купить.

Ольга Викторовна: В условиях дефицита, когда их в магазинах не было, таким образом можно было купить.

Олег Иванович: Но, опять же, должен был за тебя проголосовать профсоюз – «о выделении Бойко стенки «Авангард»! После этого её можно купить: с зарплаты отчислял 2–4 месяца. Ещё была у нас касса взаимопомощи.

Ольга Викторовна: На всех предприятиях была.

Олег Иванович: Каждый месяц в цеху была организована касса взаимопомощи. У нас секретарь этим хозяйством занимался, обычно кто-то по профсоюзной деятельности.

Но это и было как бы от профсоюза?

Олег Иванович: Да. Чуть-чуть – согласие было профсоюзное на такую хрень. И мы, допустим, по рублю или по три отстёгивали в эту кассу взаимопомощи. Вот там набралась какая-то сумма. Собрались представители цеха этой кассы: у Сени не хватает денег на коляску, давайте ему из кассы взаимопомощи дадим 20 рублей.

Это тоже на собрание решалось?

Олег Иванович: Да, всё железно, никто единолично ничего не решал. Значит, Сене 20 рублей на, и у него, допустим, есть три – 17 касса взаимопомощи доложила и выдала Сене. Сеня дальше платит опять по рублю. Потом, допустим, мне нужны ботинки – проголосовали: купим ему ботинки. Опять с этой кассы бдым деньги. И опять все туда скидываются. Таким образом чуть-чуть людям была материальная помощь: за собственные же деньги, но ты мог какую-то сумму взять сразу. Но небольшую – сотнями и тысячами никто не вертел, тогда же рубль – это вообще козырная сумма была.

Советы по тому, как распределить эту кассу, как часто организовывались? Раз в месяц?

Олег Иванович: Да нет, было и чаще. Всё зависело от необходимости. Завод-то большой был, цеха-то были крупные, то есть народу было много.

А все нормально к этому относились? Или это была обязаловка?

Олег Иванович: Ругались только за крупные покупки, такие, допустим, как мебель. Все же хотят хорошего и много! Но на цех выделено, допустим, три стенки. Всё. А 25 человек. Что делать? Как их разделить?

Ольга Викторовна: Жребий кидали!

Олег Иванович: Одну стенку отложим, потому что это будет Бойка, а две распределим. Но председателем этого всего ещё на тот момент был Бусыгин Григорий Иванович. Весело было, потому что все же хай поднимают! Хорошо, Бойке не нужно, распределяем.  И на цех три распределили, а мне Мария Николаевна подписала бумагу на четвёртую, пошёл на склад, получил и сам себе привёз!

Ольга Викторовна: Вы ещё скидку делайте: у меня муж очень любит пошутить. Балагур! Поэтому он себя таким мафиози выставляет…

Олег Иванович: Нет, не мафиози…

Ольга Викторовна: Всегда есть те, кто с душа коллектива – больше вкладывает душевных сил, беготни, нервов, организационных моментов. А есть люди, которые пассивны, но тоже хотят быть…

Олег Иванович: Хотят всё получить сразу.

Как долго просуществовала эта касса?

Олег Иванович: До перестройки. Как закрылся комсомол, так и рухнуло практически всё. Там же списки вели, кто сколько сдавал, потом всё просто раздали и всё закончилось.

 

«Люди должны понимать с детства, что родина есть родина»

А что ещё такого социального ушло из жизни завода с началом перестройки?

Олег Иванович: Про Коломзавод – это сложная история, потому что это было давно, и там меня нет уже давно, как там, не знаю. Детсадики были тогда все распределены по предприятиям – они все переданы были городу, весь, скажем так, соцкультбыт – от него стали быстро предприятия избавляться. Школы были подшефные, мы ходили в двадцать шестую, по-моему, на Мосэнерго – мы им помогали и городки строить, и всякое. Были базы отдыха на каждом предприятии свои.

Ольга Викторовна: Это тоже жалко.

А ездили вы туда?

Олег Иванович: Да! Ещё в «Реколде» (АО по ремонту двигателей – ред.) с внешнеторговой фирмой купили катер, собрали тех, кто захотел, с детьми, и поскакали. Мы ходили на Рязань, в Константиново Есенина. Катер оплачивало предприятие. Собрали всех членов коллектива, по желанию, конечно, потому что многие не шли: я боюсь качки и прочего. Но в основном-то отдыхали. В Москву ездили на концерты, очень много. Я два раза ездил на ансамбль «Берёзка». Классно! Очень сильно они воодушевили тогда!

А сюда на гастроли коллективы ездили?

Олег Иванович: Дело в том, что тогда такой, как сейчас, гастрольной программы, вот сейчас – все артисты сюда едут-едут, – не было.

В каком году город перестал быть закрытым? Это тоже как-то чувствовалось на жизни города?

Олег Иванович: Мы особо за этим не следили: бегаешь на работу, бегаешь… Ещё до 2007–2008 года мы ездили в Москву, на организацию выписывали себе автобус – у нас в нашей автоколонне был счёт от организации нашей «Трэкол». У них был отдел, который занимался туристами, сидела там женщина, и мы ей: если что-то где-то «вкусное», хорошее – звони. Она нам звонит – мы к ней едем: «Вот туда-то хотите?» – «Давай». – «Сколько вам автобусов?» – «Два». Они выписывали счёт, организация платила.

Ольга Викторовна: Вообще сплачивали всегда.

Олег Иванович: И мы прекрасно отдыхали, ездили, смотрели концерты, «Метро» (польский мозикл, впервые поставленный в 1991 г. – ред.). У нас где-то даже сохранился буклет, причём подписанный баронессой лично (российская актриса Екатерина Урманчеева, вышла замуж за барона Э. Гечмен-Вальдека, продюсер российской версии мюзикла «Метро» – ред.). Мы с ней там познакомились.

Ольга Викторовна: Зная характер моего мужа, неудивительно!

Что касается образования детей – это составляло какую-то проблему?

Ольга Викторовна: В тот период времени не было даже такого понятия – эта школа хорошая, а эта школа плохая. Общий уровень был нормальным.

Олег Иванович: Шли туда, где живёшь, лишь бы рядом с домом.

Ольга Викторовна: Потом стали образовываться гимназии на базе детских садов, школ.

Во время роста ваших детей или уже чуть позже?

Олег Иванович: Оксаны, дочь, родившаяся в 1988 году, окончила колычёвскую гимназию № 5.

Ольга Викторовна: Детский садик был «Журавушка» там. Причём у нас дети оба экспериментальные. В этом же садике были оба. Сын на два года старше дочери. Тогда только образовались нулевые классы. Он первый пошёл в нулевой класс: первый год он образовался, и сын у нас попадает в нулевой класс. А дочь, уже когда подросла, у неё выбор был либо идти в школу, либо оставаться здесь. И на базе этого же садика сделали гимназию.

Олег Иванович: И она там её и окончила.

Ольга Викторовна: Так что у нас экспериментов по жизни было много и событий много.

Олег Иванович: Когда сын заканчивал восьмой класс, компьютеры начинали внедрять, и он с отличием окончил первые открывшиеся курсы в Голутвине по компьютерным всем делам.

Ольга Викторовна: Причём он самоучкой освоил компьютер полностью.

Олег Иванович: Мы ему не помогали, папы не было – он всё время где-то бегал, мама ими занималась.

А первый компьютер в семье когда возник?

Олег Иванович: Да вот сразу же и возник.

Ольга Викторовна: Мы видели, что наш сын очень к этому тянется и хорошо понимает, у него есть какие-то способности. И я мужу говорю: надо его куда-то на профессиональное обучение, в учебный центр.

Это помогло ему дальше по жизни продвигаться?

Олег Иванович: Да.

Ольга Викторовна: Он в этом очень хорошо разбирается, в программировании и так далее. Хотя это не его основная деятельность, но навыки очень хорошие, серьёзные. Причём вот так, с детства.

Может быть, вы хотите что-то добавить?

Ольга Викторовна: Я хочу пожелать вам успехов в вашем благородном деле. По-моему, сейчас патриотизм как никогда стоит на повестке дня. Рано или поздно все события успокоятся, мирового масштаба все проблемные вопросы наши внешнеполитические и внутриполитические всё равно разрешатся, для этого есть профессиональные люди. Но нельзя упустить момент воспитания детей. Нельзя упустить! Люди должны понимать с детства, что родина есть родина. И с этого всё начинается. С понятия о родине, о семье. Не терять эти все понятия и все эти ценности жизненные. Вы делаете очень хорошее дело. Вы сохраните в истории память народа. Мы-то скоро уйдём. К сожалению, общаясь с молодыми людьми, не вижу заинтересованности у большей части молодёжи.

Наверное, придёт это ещё.

Ольга Викторовна: Когда придёт, может быть, некому рассказать будет. А вы как раз сохраните что-то. Для них. Хорошо.

Олег Иванович: Ну, они же сидят в интернетах все, в телефонах – может, где-то что-то и почитают со временем.

Ольга Викторовна: Но живое общение это не заменит. Никогда.

Спасибо вам большое, Ольга, Олег Иванович, за ваше время!

«Это традиция, которая осталась с того времени… очень тёплое воспоминание, напоминание о том, кто мы и откуда»

Рассказчик: Ольга Сергеевна Родионова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 17 апреля 2024 года.

 

Оля, наверное, начнём с того, где ты родилась, расскажи о семье на тот момент.

Родилась я в городе Коломне, а именно в роддоме на территории больницы.

На улице Комсомольской роддом был?

Нет, роддом был на улице Октябрьской Революции, там, где комплекс ЦРБ. Он был красного цвета, этот роддом. По-моему, он до сих пор стоит.

Не оштукатуренный был разве?

Нет, он не был оштукатурен, он был красного цвета всегда, трёх- или четырёхэтажный. На тот момент состав семьи был: мои мама и папа, бабушка, дедушка со стороны папы, бабушка со стороны мамы. И другие родственники, коих было очень много. И жили мы сначала на улице Гагарина рядом с депо.

Что это было за квартира или дом?

Это хрущёвские пятиэтажки, которые построили в городе одними из первых, по улице Гагарина. Рядом находилось трамвайное депо, из которого уезжали и в которое заезжали трамваи.

То есть окна глядели прямо на трамвайное депо? Это угол Гагарина и Кирова?

Нет, там окна глядят во двор, просто из двора трамвайное депо видно, поскольку оно находится сбоку всех домов, которые там, первые три, за гостиницей «Советской» стоят. Там и видно всегда трамваи, и слышно всегда трамваи.

Ты это сейчас говоришь с тёплым чувством или, наоборот, с каким-то раздражением?

Нет, я это говорю с абсолютно тёплым чувством, потому что, наверное, этот вот успокаивающий звук выезжающих рано утром трамваев и заезжающих трамваев поздно вечером, ночью, когда они заходят, – он сопровождал меня с момента моего рождения, сопровождал потом всё детство, когда я к бабушке, дедушке приезжала туда с ночёвками. И, как ни странно, сопровождает меня сейчас! Потому что семейная история продолжается всё в том же доме.

 

«Их раскулачили, потому что у них был кирпичный дом»

Может быть, вспомнишь самые-самые ранние свои воспоминания, с чем угодно связанные?

Поскольку у меня день рождения 27 декабря, то моё самое первое воспоминание связано, конечно, с Новым годом. Я помню, как папа дарил мне какой-то большой-большой шуршащий пакет, свёрток. Я уже не помню, что было в том свёртке, конечно, единственная память сохранилась на фотографии, когда я с этим свёртком стою, держу его в руках, крепко прижимаю к себе. Это год, получается, мне был. Я вот этот  момент запомнила.

Давай поговорим о родителях. Чем занималась твоя мама, как у неё строилась биография, её семья – всё, что ты можешь рассказать.

Семья мамы жила раньше на Партизанской – это там, где станция Голутвин находится. Рядом со станцией Голутвин были тогда бараки, даже не общежития, а именно бараки. Папа работал при железной дороге, мамин папа.

То есть бараки предназначались сотрудникам железной дороги, служебные были?

Я так понимаю, что бараки были служебные, потому что дедушка работал при железной дороге, и бабушка потом тоже работала на железной дороге. Но так случилось, что дедушку, маминого папу я никогда не видела, потому что семья рассталась, и он уехал, когда мама была где-то в старших классах школы. И единственную фотографию я увидела в прошлом году. Когда я посмотрела на эту фотографию, я просто была в некоем шоке, сидела и говорила: «Ну это же Камбербэтч!» Такой типаж лица и просто как бы сделал другую прическу, а лицо просто актёра Камбербэтча!

А каких кровей он? Это известно ещё дальше про семью?

Не очень известно на самом деле. У семьи корни какие-то с Украины. Со стороны маминой мамы известна судьба. И мама сама знала и своего дедушку, то есть моего прадедушку, даже прапрадедушку. Потому что это мамин дедушка. И прапрабабушку. А там судьба такая: когда началась революция, когда революция дошла до тех губерний, которые располагались дальше от всех столиц, их раскулачили, потому что у них был кирпичный дом.

А жили они в это время не в городе?

Они жили в Мордовии. То есть там Мордовия и территория близкая к Мордовии, такой промежуток, где Мордовия соседствует с какой-то ещё губернией. А дом был кирпичный только из-за того, что они несколько раз горели. Но их посчитали кулаками, раскулачили, они были вынуждены перейти в другое село с тем, что смогли взять в руки и унести с собой. Детей там было много. И дедушка мамин тогда стал лесничим, заведовал лесом. Была такая история, когда они бежали от раскулачивания, потому что кто-то дедушке шепнул, что если они сами дома не покинут, то просто убьют всех. И они бежали экстренно. Конечно, они не знали вообще, куда бегут и что будет… И так получилось, что в месте, куда они пришли, рядом с лесом, лошади заболели, и дедушка вызвался этих лошадей поставить на ноги. Он их отпаивал, выхаживал и таким образом заслужил доверие, и ему предложили место при вот этом лесничестве. Правда, дальше судьба складывалась более благоприятно. Они отстроили новый дом. У дедушки был колодец, и в этот колодец, который дедушка отрыл, ходила вся деревня за водой. И у мамы такие воспоминания: она мне всегда в саду собирает ягодки земляники на веточках и говорит, что это букет дедушки – потому что она запомнила, что дедушка ей приносил из леса всегда такой букет с веточками, с ягодками. Была у них русская печка, и мама очень много рассказывает, как готовили в русской печке.

Интересно! Расскажи.

Понятно, что готовили с утра, очень рано утром всё ставили в печь, и к вечеру, когда семья возвращалась, доставали всё готовое – щи, картошку. Еда, конечно, была самая простая. Но больше всего маму впечатляет то, как жарили блины: наливали толстым слоем в сковородку тесто, убиралась эта сковородка в печку, потом доставалась, блин сразу переворачивался на тарелку; и были гусиные и глубинные перья в связке, и ими растопленным маслом смазывали эти т блины. То есть эти блины никто, получается, не переворачивал, они фактически жарились с одной стороны. На лето они приезжали в деревню с мамой со своей, там все родственники собирались, коих было много.

То есть они там обосновались и продолжали жить, и мама там родилась?

Они там обосновались и жили. Но это была семья дедушки маминого. А мамина мама в Коломне, и мама в Коломне родилась.

А как они в Коломну попали?

Я не в курсе этого вопроса. Надо, наверное, его задать. Ну, в общем, мама родилась в Коломне.

 

«Весь барак одновременно переезжал в новостройку»

А мама когда родилась?

В 1951 году. Они все уже родились в Коломне и жили на «Партизанке». И в книге, которая посвящена столетию Коломенского завода, эти бараки на «Партизанке» есть, сфотографированы: перед ними стоит строй работников завода, которых отправляют на фронт. То есть это бараки ещё постройки, наверное, дореволюционной. Их переселяли из этих бараков – как раз я родилась в 75-м году, и где-то через год, через полтора мы переехали в новый микрорайон Колычёво, свежепостроенный, потому что это как раз было расселение из тех бараков. Получилось, что мамины соседи, друзья и знакомые по бараку – весь барак одновременно переезжал в новостройку. И все соседи там были известны, то есть сохранялись такие соседские отношения, потому что все переехали, все знакомы. Я вспоминаю своё детство, когда мы жили в микрорайоне Колычёво: вот там одна тётя, там другая тётя, в доме напротив ещё знакомые – такое коммунальное соседство сохранилось и развилось уже в какие-то наши дружбы, дружбы выраставших детей, которые бегали, дружили.

Общий двор, игры…

Ну да! К тому же микрорайон был действительно новый, и досуга нам там хватало.

А что из досуга, кроме того, что двор общий, – на реку ходили?

Досуг был очень богатый на самом деле. Эта остановка трамвая сейчас называется «Улица Астахова», и там получается, что за длинным продуктовым магазином стоят три дома. Вот, собственно, в этих трёх домах мы и жили. Поскольку рядом был магазин, зимой происходило следующее: к этому магазину был вход, какие-то ступеньки, но ступеньки эти пригождались нам, детям, – мы ваяли большую-большую снежную, ледяную горку.

Прямо на ступеньках магазина?

Поверх ступенек магазина, они служили некой основой. Мы на горку залазили и либо мы с неё катались, либо играли в «царя горы». Конечно, домой мы приходили все просто в сосульках и просто в налипшем комками снеге, но ничего поделать с этим было нельзя. Потом ещё появились такие пластиковые короткие лыжи, они привязывались к ногам тесёмочками. И это были не полноценные длинные лыжи на креплениях, а такие лыжики, которые крепились к любой обуви. В то время они крепились на валенки.

Ходили в валенках ещё?

Да, я ещё ходила в валенках, и галоши я помню. И на этих лыжах можно было ездить не по лыжне, а вообще где угодно и как угодно; палок к ним тоже никаких не было, и палки там были не нужны абсолютно.

И куда же вы ходили на этих лыжах? По двору?

Прямо во дворе. А потом в Колычёве просторно было, места много, так что было совсем-совсем рядом куда-то дойти до горок, там на горках покататься, на санках. Ещё мы ездили за Колычёво, это прям было обязательно зимой – с мамой и с папой на лыжах кататься. Либо каждые выходные, либо через выходные, сейчас, конечно, на месте тех наших покатушек уже всё застроено, но тогда там кроме наших трёх домов и ещё чуть-чуть домов вообще ничего не было.

Это повсеместное увлечение? Соседи тоже могли вот так семьями на лыжах кататься?

Да.

Какой был маршрут, вдоль Оки?

Нет, Ока немножечко в другой стороне, а мы ходили ближе к железной дороге.

Там поле или лес?

А там часть лыжни по полю шла, часть по лесу шла. Мы ехали, куда ехалось. Обязательно термос с собой брали с горячим чаем, останавливались – этот чай пили. Когда я ехать не могла, меня папа на буксир брал за палки и вёз.

До какого возраста вы так семьёй ездили?

В Колычёве мы прожили до моего третьего класса. То есть я три класса отучилась в Колычёве, соответственно, лет десять мне было.

Это то, что касается зимнего досуга. Летом, конечно, был велосипед и поездки на велосипедах. Тоже с семьёй. Потому что мы уезжали далеко, доезжали до Акатьева.

По проезжей части ехали?

Да, конечно, ездили по проезжей части. В Акатьеве купались, потому что там был самый классный пляж, самая классная вода, самая классная река, Ока.

А чем там пляж хорош?

Он песчаный там был, и там не было сильного течения. Городской пляж в Колычёве – там были сильные течения, и мы там из-за этого практически никогда не купались, и, наверное, из-за народа ещё воспринимали как какой-то пляж, где все лежат. Мы предпочитали уезжать туда, там даже иногда с ночёвкой оставались, если с какими-то знакомыми вместе ехали. И поскольку в семье было два велосипеда взрослых, то получалось, что на одном велосипеде ехала мама, когда мы ехали в Акатьево (или вообще в любую велосипедную поездку), а я сидела на раме, на седле у папы. Потому что у него был велосипед побольше. И, конечно, с велосипедом много очень связано разных смешных случаев.

Расскажи, это интересно.

Мы с папой когда ехали под горку, я ему кричала всегда: «Давай, давай быстрее!» Потому что классно же ехать под горку! Но там были ещё и места в горку. И я выступала таким мотиватором: «Давай, давай, крути педали, мы сможем, горка скоро закончится», – говорила я ему. Временами мы с папой ездили и не по дороге, а какими-то тропинками. Один раз мы с ним так перекувыркнулись, что я летела с маленького своего сиденья в одну сторону, папа в другую, а велосипед поверх нас в третью сторону летел!

Это сейчас, наверное, со смехом можно, да?

Тогда мне тоже было весело, это были приключения. И я когда сама начинала учиться кататься на велосипеде (папа меня учил сначала на двухколёсном, у которого были маленькие колёсики по бокам, а потом этих колёсиков уже не было), я тоже иногда падала, ошибалась, смеялась, вставала и ехала дальше. А ещё один раз мы с пляжа колычёвского ехали с ним на велосипеде и почему-то стали подниматься в гору. И вот лезем, пыхтим, ползём, папа тащит велосипед, я ему сзади помогаю. Мы все в поту, в пыли, в грязи! Лезем, лезем на эту гору, а гора такая высокая, отвесная, практически Эверест какой-то! И вот мы залазим, и я ему говорю: «А что же мы лезли-то? Вот там же можно было по тропинке подняться!» Папа так на меня философски посмотрел, и я ему сказала: «Ну да, умный в гору не пойдёт…»

Я вообще тогда любила изрекать всякие такие умности. Я помню, мы поехали на юг с мамой, там мы ходили вдоль корпусов, и была табличка в одном месте: «Курильщик сам себе могильщик». И когда мы вернулись домой, а ездили мы без папы, то я, поскольку папа курит, выдала ему именно слова с этой таблички. Папа на меня очень долго смотрел…

Ещё летом прибавлялись всякие дворовые игры, потому что играли в «казаков-разбойников», строили шалаши либо во дворе своём, либо в соседском дворе. Ещё очень любили лазить в овраг. Овраг этот был, по современным меркам, заброшка такая, где рос репей, и вообще росло всё. Мы, конечно, от родителей скрывали, что мы ходили в этот овраг, что мы туда лазили. Но там в «казаков-разбойников» играть было очень атмосферно! Никак не сравнить с тем, что было во дворе.

Расскажи немножко о правилах «казаков-разбойников»?

Я сейчас уже и не помню…

 

«Руки у меня всегда были в мозолях»

Ваша компания состояла из мальчиков и девочек?

Это была больше мальчишечья компания. Я больше любила с мальчишками носиться, с девочками меньше почему-то. И доходило до того, что на мне за лето джинсы просто сгорали. Сначала на них появлялись дырки на коленях, потому что мы везде лазали же… Руки у меня всегда были в мозолях, и папа всегда брал мою руку, смотрел и говорил: «Ты что, работала?» Потому что тоже везде висели…

Но у тебя уже были джинсы? Это было уникальным случаем или это уже было вполне доступно, и много кто ходил в этих джинсах? Именно среди детей.

Я не скажу, насколько это было доступно. Просто мама шила мне, вязала, одевала меня, и эти джинсы были не заводские, не магазинные, а это была джинсовая ткань, из которой джинсы были сшиты. Потому что сосед наш, дядя Валера – как раз тоже из маминых барачных друзей – умел кроить джинсы. И он занимался тем, что он джинсы шил взрослым. Он где-то эту ткань добывал, потому что всё тогда было не так просто в плане одежды. И мама ходила и с ним вместе кроила, а потом шила.

Она и для него шила?

Нет, мама только для меня шила. Она для меня шила, вязала – и я была красива и модно всегда одета.

А она при этом пользовалась выкройками и какими-то моделями из журналов?

Ой, нет, мама всегда сама кроила. Причём она как-то из головы это строила, придумывала какие-то модели. Но они были настолько красивые, что на меня всегда внимание обращали, во что я одета.

Ты чувствовала, что ты хорошо одета на общем фоне?

Мне нравилось, как я одета! Они сшили джинсовый сарафан, в нём было очень-очень много кармашков – они это всё придумывали. Мама шила себе тоже вещи, папе шила. Например, она нам сшила ветровки: у меня была оранжевая с синим, а у папы была синяя с оранжевым. Получалось так, что мама шила себе юбку – и мне юбку сшила, это был такой фэмили лук, как сейчас говорят.

То есть в доме была швейная машинка, и мама этому уделяла достаточно много времени.

Да. Она как-то выкраивала на это время, ей было интересно.

Откуда это увлечение у неё?

Не знаю, мне кажется, это просто было её желание. Хотя я сейчас её что-то прошу сшить или связать, она говорит: «Нет, всё, у меня прошло это настроение». То есть это было какое-то увлечение. Хотя, с другой стороны, моей собаке она связала свитер!

У меня собаки недавно появились, одной три года, а второму два года. И вот она связала свитер – жёлтый, с чёрными полосками, такой пчелиный. И все тоже спрашивали, откуда такой свитер модный на собаке.

У неё, видимо, какое-то чутьё было?

Да, у неё чутьё, чувство вкуса, стиля есть. Вещи выглядели очень классно! И поскольку тогда был дефицит одежды, дефицит красивой, хорошей одежды, то все мои вещи потом дальше передавались другим детям – детям друзей, детям друзей друзей…

Ты по этому поводу не переживала?

Нет, абсолютно. Например, мама мне связала варежки красного цвета, а на варежках были вывязанные зайцы с ушами. Их потом носили, по-моему, все дети всех друзей и знакомых друзей! Потому что они необычные, потому что таких нет. Какие-то юбки мама вязала… много всего было. Вот эти одежды в моей памяти все сохранились. И когда я смотрю, например, на чёрно-белые фотографии, я говорю: «А вот этот сарафан был вот такого цвета, а вот эта юбка была красного цвета, а вот этот вязанный костюмчик был такого цвета, а вот этот сарафан зелёного цвета…» То есть у меня это в памяти осталось очень ярким впечатлением, потому что это было классно: когда мама что-то придумала, она тебя заставляет мерить, ты это примеряешь на себя, а потом такая – хопа и готовенькая вещь, в которой ты ходишь и модничаешь немножко.

Тебя пыталась мама вовлекать в это, или не было у неё желания и тебя посадить за житьё? Или у тебя, может быть, возникала такая мысль, желание?

Нет, вовлекать никто не пытался, потому что у меня была своя маленькая швейная машинка, по-моему, из Германии кем-то была привезена. И она шила два вида строчек. То есть она шьёт и до сих пор два вида строчек: прямая строчка и строчка с петельками.

Оверлок?

Нет, не оверлок, а именно петельками, декоративная, красивая строчка. И я тоже что-то шила, каким-то куклам своим одежду. Что-то такое я тоже делала – не сказать, что что-то глобальное, но что-то такое шила. Правда, сейчас я предпочитаю если шить, то по прямой!

 

«Я тоже брала фотоаппарат, и это не было баловством»

Как ты думаешь, ваша семья в чём-то отличалась от других семей? От ваших соседей, какого-то окружения…

Я думаю, что увлечениями, наверное, семья отличалась. Потому что у мамы было увлечение шитьём и вязанием, рукоделием. А папа очень сильно увлекался фотографией. То есть когда-то давно мама его заразила фотографией, но у него это переросло в такое увлечение, страсть. Когда я стала выкладывать в «Одноклассники», тогда они появились, какие-то свои детские фотографии, меня спросили: «Откуда у тебя столько фотографий?!» Для меня это было привычно, я это не воспринимала как что-то, чего у других нет. Когда ты растёшь в этом, для тебя это такая базовая штука, данность. И я ответила: «Меня папа фотографировал, вообще папа увлекался фотографией». То есть это тоже такое воспоминание детства, когда была тёмная комната, проявители, растворители…

Этой тёмной комнатой была ванная?

Когда мы жили в Колычёве, то папа занимался фотографией в ванной. И тогда к нему нельзя было входить, он там завешивал шторой специальной, чтобы из-за двери не проникал свет из коридора. И он там занимался и проявлением, и печатью фотографий. Ровно всё то оборудование, которое у вас стоит тут, в коммунальной квартире, я знаю наизусть, потому что это была такая часть ритуала появления фотографий. Когда из Колычёва мы уехали на ул. Октябрьской Революции, папа сделал проявочную в комнате тёмной. Там получилось так, что большая комната, которая раньше была метров двадцать пять, для советских людей была перегорожена, и из этой 25- или 30-метровой комнаты получились три комнаты в итоге: одна большая с двумя окнами, одна маленькая с одним окном и третья тёмная, в которой окон вообще никаких не было. И там у нас стояли всегда шкафы и гардеробы, и папа там устраивал целую фотолабораторию. Там тоже была штора, всё та же самая, которая приехала с нами из Колычёва, и этот процесс постоянно шёл – плёнки папа проявлял и печатал регулярно. Но тут мы с ним уже печатали вместе и проявляли.

Это сколько тебе было лет?

Мне было уже 11-12, четвёртый класс. Я уже была допущена в эту комнату, потому что папа полагался на мой художественный вкус. Мы смотрели с ним, где можно высветлить, где надо затемнить, как кадрировать, где переделать какую-то фотографию, потому что она нам не нравилась…

Как бы отношение двух художников, да?

Это были именно такие равноправные отношения. Папа и учил меня фотографировать, объяснял, рассказывал, как что в фотоаппарате работает. Я тоже брала фотоаппарат, и это не было баловством, а именно фотографированием, потому что я знала, как кадр строится, что в кадр лучше взять, а что лучше не брать. У меня есть фотография, которую я сделала в Волгограде, куда мы ездили каждое лето: сидит папа и дядя Петя, курят – и табличка: «Не курить».

Концептуально сработала!

Да, мне нравились концептуальные фотографии, и потом это увлечение фотографией перешло частично в профессию, потому что я очень долгое время потом фотографировала уже современной фототехникой.

Когда у тебя появился собственный фотоаппарат?

В детстве.

То есть у вас были с папой разные камеры?

Нет, скажем так, что все камеры, которыми папа фотографировал, а их было несколько, их и сейчас есть несколько…

Вспомнишь марки?

«Зенит», советский какой-то… «Лока» (могу ошибаться), ФЭД – Феликс Эдмундович Дзержинский… В общем, фотоаппаратов 4-5. И к ним папа всегда покупал разные объективы для разной съёмки, тестировал, светофильтры всегда покупал. То есть он очень увлекался этим.

Он это покупал в Коломне или в Москву ездил?

Что-то в Коломне покупал, за чем-то в Москву ездил. Когда в командировку ездил, тоже покупал фототехнику.

Можешь описать, в каких случаях вы брались за камеры? Это были какие-то специальные походы или могли просто в будни сфотографировать друг друга?

Никаких особых случаев для съёмки не было. Фотоаппарат был всегда наготове. И если мы, например, ехали на природу, папа брал с собой фотоаппарат и фотографировал нас, природу. Или, например, мы шли на демонстрацию – папа фотографировал демонстрантов. Предметом всех съёмок, конечно, была семья, но отвлечённые фотографии тоже были: кадры, например, природы у папы очень красивые получались, художественные, чувствовалось, что он подходит к этому с таким взглядом художника.

 

«Наверх вела мраморная лестница, на пьедестале стоял мраморный вазон»

Мы переместились из Колычёва на ул. Октябрьской Революции. А с чем был связан этот переезд? И мы не сказали, с чем был связан переезд из барака в Колычёво?

Бараки расселяли. Квартиру давали маме (уже с папой и со мной). Мама бухгалтером была, на Коломзаводе работала, очень долгое время. Но с развалом Советского Союза, конечно, сменила работу.

Ну, квартиру-то дали ей как сотруднику Коломзавода? Видимо, очередь стояли…

Видимо, стояли очередь, но они ещё ездили с папой и работали на стройке, в микрорайоне Колычёво продолжалась стройка этих многоэтажек, и они, соответственно, ездили туда какое-то время строить после работы. Они как бы за своё жильё ездили строить – и потом давали квартиру. Квартиру давали маме, папе и новорождённой мне, и ещё давали маминой маме и брату её, то есть моему дяде. Мы оказались соседями в одной квартире. Пять человек.

А какая квартира была?

Квартира была трёхкомнатная. Собственно, поэтому мы разъезжались и менялись: бабушке искали один вариант, нам искали другой вариант… И так мы переехали на улицу Октябрьской Революции, в 210-й дом, в квартиру номер один мы попали, на первый этаж – со своего тоже первого этажа тоже первой квартиры. Но дом, конечно, кардинально отличался. Если в Колычёве все многоэтажки были построены по проекту единому, и все квартиры повторялись, то тут было забавно, что не было ни одной похожей квартиры. Поскольку 210-й дом принадлежал раньше купчихе Морозовой, то, соответственно, эти купеческие апартаменты и купеческое жильё переделали под нужды советской власти.

Там были одно время коммуналки… Вы как бы стали наследниками пространства, которое когда-то было коммунальным?

Нет. Часть бывших купеческих помещений была отдана под коммуналки, это было отдельное крыло, в которое был вход со двора только. И там коммуналки как с самого начала советской власти были, так они и остались до того момента, когда было произведено это расселение и дом превратился в ресторан с апартаментами. А часть этих помещений так и осталась отдельными квартирами. И получается, что у нас был парадный вход с улицы Октябрьской Революции. В этом парадном входе был большой холл с высоким потолком и мраморная лестница на второй этаж.

Сейчас этот вход занимает какое-то кафе?

Нет, сейчас этот вход под кодовым замком, там вход в парикмахерскую, которая расположена как раз в нашей бывшей квартире. Наверх вела мраморная лестница, и на пьедестале стоял такой же мраморный вазон.

Прямо на лестничной клетке?

Там не было такой лестничной клетки, там было помещение на первом этаже и вот этот вход красивый на второй этаж. Высота потолков на первом и на втором этажах была разной, и было понятно, что на втором этаже жили купцы, а на первом этаже жил какой-то обслуживающий персонал.

Или были лавочки, там же была булочная?

Нет, лавочек там не было, там были комнаты. Эта квартира была очень своеобразная, потому что получалось, что, входя, ты попадал сразу в прихожую и кухню. Эти помещения не были никак разделены, и разделить их было вообще никак невозможно, потому что это было всё очень маленькое. Тут же была ванная, а большая комната с лепным потолком (там самая простая лепнина была) была поделена ещё на комнаты. Причём двери и полы там остались дореволюционные, как сам дом. Там были деревянные полы из разной толщины, разной ширины досок, и какие-то доски были более горбатые, какие-то менее горбатые. У соседей, по сути, устройство в квартире было таким же, то есть не было никакой прихожей, а было единое пространство прихожей и кухни. Но как там было нарезано внутри – повторений не было, то есть нарезалось всё как-то интуитивно, как получалось. И у нас была такая кухня буквой Г, у кого-то кухня была длинная и узкая, у кого-то кухня перетекала в комнату, и ванная была уже из комнаты. Всё это было достаточно весело. А на втором этаже часть квартир была квартирами, а другая часть была коммуналкой. Там были выше потолки, это спасало, но всё остальное было так же обустроено.

В части коммуналок?

Нет, в части квартир. А коммуналки одни в нашем подъезде были, а самая большая часть коммуналок была во дворе. У нас был парадный вход, а был ещё вход во двор – чёрный вход. Во дворе было много сараев, практически по периметру всего двора, и за сараи была борьба, потому что у кого-то был один сарай, у кого-то два, у кого-то три. Нам достались два сарая: один был на улице, а второй был под лестницей, как раз вот под этой мраморной. Там было устроено какое-то пространство под лестницей, был скошенный потолок и просто стена и дверь, через которую в этот сарай входили, где хранили всякие банки с компотами и огурцами солёными, и закрутками.

 

«Несмотря на то, что это коммуналка, там всегда приятно пахло»

Возвращаясь к коммуналкам. Коммуналки, где вход был со двора, там часть здания даже была деревянная частично, при том, что всё здание кирпичное.

Это, похоже, пристройки какие-то были поздние?

Да, там была поздняя какая-то пристройка, и частично эта пристройка была связана с тем, что там ещё топили углём. В пристройке два дворника работали и топили углем, отапливали дом.

А там тоже сколько-то семей жило, в этом пристрое?

В этом пристрое были комнаты коммунальные. Если тут в квартирах были отдельные удобства, в каждой квартире, то там были удобства только на этаж общие: общая ванная, общий туалет и общая кухня. Комнаты там тоже были разного размера. Но при этом, несмотря на то, что это коммуналка, там всегда очень приятно пахло каким-то деревом, какой-то чистотой и ещё чем-то, я даже не могу определить этот запах…

Может, едой?

Нет, едой там не пахло! Не знаю, почему, но едой там не пахло. А там был запах вещей, что ли…

Но тебе он был приятен?

Да, но он был приятен. И там всегда было очень чисто. Вот очень чисто!

Кто же там жил? Вы знакомились с этими соседями, общались?

Да, дом маленький. Дома по улице Октябрьской Революции – они каждый как бы государство в государстве, потому что внутри эти дворы, отделённые друг от друга либо кирпичной стеною, либо забором. И в этих сообществах домовых, конечно, все друг друга знали. Понятное дело, что мы, дети, ходили вообще ко всем друг другу в гости. И в коммуналку было ходить особенно интересно – там жили бабушки, дедушки, то есть никакой молодёжи там не было. В принципе, в этих домах мало было молодых семей, в отличие от Колычёва, где все семьи были молодые, детей было много. А тут детей было очень-очень мало, поэтому мы дружили – либо между дворами дружили, потому что во всех дворах кто-то был из ребят, ну и практически все в одной школе учились, знали со школы друг дружку. Был такой Илюшка, который приезжал к бабушке и дедушке, которые жили на втором этаже, тоже в отдельной квартире, и Илюшка был моей подружкой. Мы с ним везде носились, несмотря на разницу в возрасте, которая у нас была, изучали всё, что могли изучить.

А что вы изучали? Кстати, во двор нашего дома не забегали? Что здесь было в то время? Это же рядышком, фактически через ул. Октябрьской Революции?

Нет, так далеко мы не забегали. Дворы были очень обособленные. Например, с соседним двором, который у нас был через стенку, мы не дружили. По какой причине не дружили, я не знаю, но было такое правило, что мы с ними не дружим. Одним летом у нас прокладывали центральное отопление, потому что, я не вспомню уже, до которого года, но у нас было печное отопление. Топили углём в своей вот этой котельной. И в какой-то год нам решили проложить центральное отопление, и поэтому через все дворы была прорыта траншея, такая большая и глубокая, потому что надо было заложить трубы. И тут мы заглянули в соседний двор, нам было интересно, что там. У них оказался куст с крыжовником. Было лето, крыжовник зрел.

Может, даже ещё не дозрел!

Да, может, даже не дозрел, но ягоды зелёные появлялись, и мы периодически туда заглядывали. И решили этим крыжовникам полакомиться. Лакомились мы этим крыжовником, и вдруг на нас выскочил дед. Я уж не знаю, сколько этому деду было лет, но бегал он классно! Потому что улепётывали мы от него с такой скоростью – и не могли никак убежать, оторваться. Мы убежали просто на силе молодости и энергии. Я не знаю он за нами погнался – много бы мы крыжовника не съели… Но вот такая война с соседним двором у нас была. А ещё мы лазили везде и брали Илюшкиного дедушку. Он был почему-то такой товарищ несерьёзный и наши игрища все подхватывал и говорил, типа: «Ну, а давай!» И мы лазили по кремлю, во все башни. Там, конечно, было страшно, не то что сейчас – территория прибранная, красивая, – тогда это были обломки кирпича, обломки каких-то конструкций. Мы туда лазали, но, правда, ото всех это скрывали.

Лазали-то с дедушкой?

Да.

То есть, наверное, он всё-таки приглядывал за вами. Это середина 80-х была уже?

Да. Мы тут практически до 2000-х жили, потом только уже переехали.

 

«Кажется: ну всё бы съел! Особенно эти цветы из крема!»

А что, кроме заброшенных башен и храмов, было тогда на территории кремля? Там жили люди?

Да, люди там жили. Там тоже были коммуналки. И у мамы в коммуналке на территории кремля какой-то знакомый жил даже.

Вы ходили к ним в гости?

Я помню, что ходили, но не особо помню деталей внутри. Дом стоял прямо за первыми самыми башнями, рядом с Брусенским монастырём, кирпичный такой, прочный. Когда мы сюда переехали, изменился сам город: в Колычёве были большие просторы, ветра, а тут всё маленькое, уютное, двухэтажное, ничего высокого нет. И было очень много ещё таких магазинов и гастрономических точек. В нашем доме была булочная. В булочной было разделение на кондитерскую часть и на хлебную. Кондитерская часть поражала своим видом, потому что в витринах стояли пирожные – были безе, корзиночки, и всё такое было пышное такое, свежее! Рожки с кремом, язычки, эклеры – всё это так радовало глаз! Но это была маленькая часть витрины, а основную часть витрины занимали торты. И торты были килограммовые, двухкилограммовые – просто огромные. Внутри у них был бисквит с пропиткой, с кремом, а сверху они были украшены цветами из крема. И цветы эти были просто… смотришь – и глаз радуется! И кажется: ну всё бы съел! Особенно эти цветы из крема! Когда приезжали гости, то мы какой-нибудь торт с красивыми цветами кремовыми покупали в булочной. Хвалились гостям, какие у нас тут торты.

По вкусу тоже торты вам нравились?

По вкусу торты тоже были вкусные. Внутренний вид соответствовал внешнему. А напротив нашего дома было кафе «Буратино». В этом кафе делали молочные коктейли.

Это уже на ул. Яна Грунта?

Нет, Октябрьской Революции, 210. Напротив, через улицу, был ювелирный магазин, где ювелирный магазин и сейчас. А рядом – такая маленькая пристроечка, там было кафе «Буратино». Его всегда выкрашивали в светло-голубой цвет. Я из окон своей маленькой комнатки всегда смотрела на кафе «Буратино».

Там вывеска была?

Да, там была вывеска: личико Буратино нарисовано и надпись «Кафе “Буратино”». Там делали молочные коктейли, там было мороженое. Внутри было несколько столиков, за которыми стоят, и можно было взять в креманках шарики мороженого разного.

Вспомни, какие были сорта мороженого?

Ванильное, наверное, было…

А что ты брала? Что ты любила?

Я больше всего любила коктейли – там делали молочные коктейли. И там были соки в стеклянных колбах.

А соки какие?

Соки были разные: томатный (он в те времена не котировался), абрикосовый, виноградный, вишнёвый. И стояли внизу большие-большие банки, наверное, пятилитровые, которые открывали и переливали в эти стеклянные конусы. Поворачивали ручечку, чтобы тебе налить в стакан.

Ещё вниз по улице Зайцева была «Пончиковая». Там сейчас пункт приёма «Озон».

Это после «Спортмастера» или все-таки по Яна Грунта?

Нет, после «Спортмастера» была сначала кулинария, с пельменями. А перед аркой была «Пончиковая». Она была совсем крошка: прям вот реально окно, входишь – и такое маленькое-маленькое помещение. Но за пончиками всегда стояла очередь. В субботу, когда я получала свою зарплату за уборку и мои хозяйственные дела по дому, я бежала за пончиками.

То есть у вас в семье было принято поощрять ребёнка за участие в хозяйственных нуждах?

Да. Мама за то, что я мыла полы, убиралась (есть я готовила лет с шести –  сначала простое, а потом увлеклась этой темой), мне платила десять копеек.

Не помнишь, с какого возраста?

Как мы сюда переехали.

Это была твоя инициатива или родители так выстроили ситуацию?

Я уж не помню, но, по-моему, родители были инициаторами. В общем, я бежала в «Пончиковую», чтобы на 10 копеек купить пончиков.

А сколько пончик стоил?

Я уж не помню, но на 10 копеек я покупала такой кулёк. Пончики всегда надо было стоять и ждать, потому что там всегда была очередь, и даже если ты входил внутрь, там была толпа перед тобой. А поскольку пончиков какое-то ограниченное количество могли выпечь, то их приносили партию, а дальше приходилось ждать следующей партии. И были пончики, которые уже выложили в противень и посыпали сахарной пудрой. А бывало так, что ещё на них сверху выкладывали пончики и ещё сыпали сахарной пудрой. А тебе доставались, когда ты подходил, пончики, которые снизу. А тебе не хотелось тех пончиков, которые снизу!

Потому что они уже примятые…

Да, они чуть-чуть примятые были, и сахарная пудра уже была такая подтаявшая. Потому что они же горячие прям, с пылу с жару. И ты кого-нибудь в очереди пропускал, чтобы получить именно те пончики, которые вот только-только принесут из заднего помещения. Поскольку по субботам мы учились, я за пончиками ходила в воскресенье.

А так это работало всю неделю?

Да, так «Пончиковая» работала всю неделю, и там всю неделю был ажиотаж.

С утра до вечера выпекали пончики или только в какие-то утренние часы?

Пончики начинали печь утром и только к вечеру прекращали. Там не было ничего, там были только пончики.

И что дальше ты с этим пакетом делала? Ты его сама ела где-то?

Нет, я с этим кульком бежала домой, чтобы сахарная пудра не успела растаять, и мы это дома ели, садились, с семьёй. На «Пончиковой» была вывеска простая: «Пончиковая», то есть никакой игры в названии не было – что делают, то и в названии.

А продавщицы как выглядели?

Продавщицы были такие дородные женщины, в белых колпаках, в белых халатах, накрахмаленных. И они выносили это подносами, высыпали на другой, оцинкованный, поднос. Пончики делал автомат. Поскольку я гастрономический журналист, когда я была в Питере, я специально договорилась с владельцем пончиковой, которая в Питере работает с 1958 или 1952 года, попросила посмотреть оборудование, на котором делались пончики. Это автомат, который кусочки теста порционно выкидывает, шмякает, и дальше они попадают по конвейеру в масло.

А здесь видно было это оборудование?

Нет, здесь оборудование не было видно,  это была отдельная комната, отдельный цех, сзади, оттуда только появлялись женщины с пончиками на подносах.

То есть это точно была не ручная работа?

Да, это точно была не ручная работа, а механизированная. Потому что руками такое делать, это очень-очень долго.

В ближайший ресторан «Коломна» они могли поставлять эти пончики? Или только в этом месте они продавались?

Нет, только в этом месте они делали, ресторан «Коломна» к этому отношения никакого не имел.

А можешь припомнить, до какого времени они здесь оставались?

Я не вспомню, до какого времени «Пончиковая» работа. Но мне кажется, что после развала СССР она ещё какое-то время продержалась, а потом тут начали меняться один за другим собственники. И я помню, что мы именно в этом доме ходили смотреть как-то квартиру. Там со двора был вход, именно за этой «Пончиковой», и тогда уже никакой «Пончиковой» не было. Так что я думаю, что максимум она просуществовала до начала 90-х, и в начале 90-х, плюс-минус, уже развалилось.

А очередь состояла в основном из местных жителей? Это и взрослые и дети были?

«Пончиковая» была местом притяжения, сюда приезжали именно за пончиками, из других районов города, не только из близлежащих домов бегали за пончиками. На самом деле было культовое место!

 

«У нас в тёмной комнате лежали арбузы, дыни иногда до Нового года!»

Что ещё из интересного? Тут был гастроном огромный.

Который под колокольней Иоанна Богослова?

Да. То есть всё то, что не относится к «Тысяче мелочей» – этот магазин там всегда был.

Промтовары?

Да, промтовары, торговали всем, начиная от отрезов клеёнки и заканчивая ножницами и какими-то бытовыми и хозяйственными штуками. А гастроном был очень большой, там было несколько отделов. И в гастрономы мы всегда заходили после шавыринского катка (ледовая дорожка была построена вместе с Дворцом спорта Б. И. Шавыриным, главным конструктором и руководителем Коломенского КБ, поэтому в народе получила его имя – ред.) – за коктейлем из мороженого. И всегда отстаивали за ним очередь, за молочным коктейлем за 10 копеек. Когда ты смотришь, как его делают: туда полпачки мороженого, молока, потом сиропы дозировано, потом всё взбивается – этот коктейль с высокой пенкой очень вкусный! И висели лозунги, которые говорили, что пить коктейль полезно и детям, и взрослым.

Это в стеклянных стаканах, которые тут же выдавались, и ты их сдаёшь?

Да, коктейль выдавался в стеклянных стаканах, ты выпиваешь его и тут же стакан отдаёшь.

Это классические мухинские, гранёные стаканы или большие какие-то?

Это были стаканы гранёные, обычные. Тут же их ставили мыться быстро. Очередь всегда за коктейлем стояла внушительная.

А что ещё помнишь из того, что было в гастрономии? Какие ещё отделы тебя привлекали?

В гастрономе был большой очень отдел со всякими конфетами, со всякими шоколадками, драже, всякими сладостями. Наверное, он меня впечатлял больше всего.

То есть это середина 80-х? Никакого дефицита не наблюдалось?

Да, это середина 80-х. Это уже дальше, где-то после 85-го, пошло такое, что полки стали более пустые, и раскладывалось всё с большим интервалом, чтобы эти полки хоть как-то заполнить. И тогда в мясной отдел просто без слёз зайти было невозможно. Благо, мама работала тогда уже в Военторге, у них были тогда свои магазины военторговские. И мама была таким снабженцем по части продуктов дома.

Это после 85-го, в 90-м? Мама поменяла работу, ушла с Коломзавода?

Да, где-то после 85-го она ушла в Военторг.

Сеть этих магазинов была распространённая в Коломне?

Я не скажу, сколько их было в Коломне. Просто мама стала работать в старом городе: рядом с арт-кварталом «Патефонка» сквер, с правой стороны, его проходишь – и там такое красное здание, а напротив него столовая (она раньше швейникам принадлежала), и по диагонали красное здание – вот там был офис Военторга.

Это на улице Уманской, наверное?

Нет, это не Уманская, это, наверное, Левшина. И я ходила к ней в офис периодически. Там просто был офис, где сидело начальство, бухгалтерия сидела, другие отделы какие-то, кадровые. Тогда у мамы начались поездки на вагоны: приходили вагоны с разным урожаем, начиналось всё с арбузов, дынь, – они ехали эти вагоны разгружать. Понятное дело, что разгружали вагоны солдаты и служащие КВАКУ (Коломенское высшее артиллерийское командное училище – ред.), а они вели учёт: сколько разгрузили, сколько боя… И всё время, сколько мы на Октябрьской Революции жили, у нас в тёмной комнате, под кроватью или под шкафом, лежали арбузы, дыни. Иногда лежали до Нового года!

А разгружали на железной дороге?

Да, на железной дороге. Но, по-моему, не в Голутвине, а куда-то ещё ездили разгружать. У них же был пункт приёма, откуда они это всё распределяли. Кроме арбузов разгружали яблоки – джонатан, голден – это первые импортные яблоки, которые мы пробовали. Не наши привычные антоновки, коричные, которых всегда было валом из сада, потому что у дедушки было высажено очень много яблонь, – яблоки не наши, завезённые.

 

«Сам магазин был очень атмосферный»

А ещё про магазины, про «Трёх поросят» что-то помнишь?

Он назывался тогда «Огонёк». Он у меня отложился в памяти, потому что это было первое моё знакомство, когда я попробовала помадку. «Театральную помадку» тогда делал наш коломенский завод, хлебокомбинат. И папа повёл нас всех в «Огонёк» и купил кулёк этой помадки. Она была такая вкусная! И, конечно, сам магазин был очень атмосферный: с одной стороны, он был такой маленький, что после размеров гастронома смотрелся… по-другому, а с другой стороны, в нём было всего полно. Мы покупали в «Огоньке» всегда пряники шоколадные, их тоже коломенский хлебокомбинат делал – тоже безумно вкусные. Я тогда узнала, что есть, оказывается, шоколадные пряники. И ещё всегда покупали «Коровку» – это был такой деликатес, который мы посылали всем родственникам просто бандеролями.

Тоже местного производства конфеты?

Да, «Коровка» тоже местного производства была. Причем сейчас появляются на рынке аналоги, но всё это не то! Она больше похожа по вкусу на сливочную тянушку из лавки купца Шведова.

То есть внутри не жидкая, а тягучая?

Внутри она была именно тянучая, а сверху такая чуть-чуть подсохшая, то есть эта тянушка была прообразом «Коровки» будущей, это её уже доработали для производства и поставили на поток. Но конфета была восхитительная по вкусу, такая сладко-сливочная, но не приторная. И если разломить её, то она как сыр тянулась.

А во что она была упакована?

Она была в фантик упакована, на фантике была коровка, такая она была оранжевая.

Как будто бы «Театральную помадку» делал не хлебокомбинат коломенский, а как будто бы в ресторане «Коломна» был свой кондитерский цех с этой «Театральной помадкой»?

Тут я не подскажу.

Ты уверена, что из хлебокомбината в этот магазин, а не из ресторана попадала эта «Театральная помадка», «Коровка»?

Нет, это точно, что с хлебокомбината. Про то, что «Театральная помадка» делалась в ресторане, я не слышала. Единственный я знаю нюанс, что каждую конфету «Коровка» заворачивали вручную. Из уст в уста это передавалась. В Коломне производств много было. Долгое время в черте города был свой мясокомбинат – на улице Кирова, там сервелат был коломенский. Купить его нигде было невозможно – краденый только какой-то, левый сервелат был.

То есть его здесь производили и отправляли сразу же куда-то?

Да, его производили и отправляли в Москву. Потому что мама с папой, когда ездили в командировки в Москву, они там покупали коломенский сервелат, везли сюда. И вплоть до того даже, что торты «Сказка», «Прага»  тоже в Москве покупали и сюда привозили.

Но они уже были московского производства, я думаю.

Да, это было московского производства.

Неужели твои родители из Москвы везли торты, тогда как у них были в своём доме?!

Да. Это разные торты. А потом, видимо, такое было, что тогда все ездили за продуктами в Москву.

А как часто родители ездили в Москву именно за продуктами?

За продуктами они, конечно, не ездили просто так, это было привязано к какой-то командировке. Но, тем не менее, электрички зелёные, которые ходили тогда, всегда называли «колбасные электрички». Потому что все знали, что на этих электричках едут в Москву. А ещё из Москвы, я помню, бабушка привозила сметанные булочки, и мама тоже привозила, и папа привозил. Они были такие круглые, и они были такие вкусные! Особенно с колбасой (если её разрезать и положить внутрь колбасу).

А почему они назывались сметанными?

Это было такое название. Они были очень сдобные, но при этом очень хлебные. А вообще хлеба тоже много было разного.

Да, расскажи про хлеб в вашем магазине.

В хлебном были и бублики, и баранки, и булочки-веснушки – с изюмом.

Сверху или внутри?

Внутри, в тесте. И этот изюм было очень прикольно выковыривать оттуда.

А из чёрного хлеба?

Ржаной был всегда, бородинский. В булочной висели на верёвках либо щипцы металлические, либо такие вилочки – ими хлеб берёшь и кладёшь.

То есть самообслуживание было?

Да, конечно.

В вашем магазине именно?

Везде, во всех магазинах так было. И было забавно, когда к нам приехала родственница из Казахстана, она на эту вилку начала насаживать хлеб, как на шампур. Это было очень смешно, потому что никто так не делал, так не было принято, и они под это не были предназначены.

А для чего она делал так?

Чтобы потом всё сразу в пакет положить. А ещё были очень вкусные городские булочки. Они были маленькие такие, и у них была очень вкусная корочка, которую было вкусно обгладывать.

За хлебом ходили утром, наверное, в основном? Там была очередь?

Да нет, потому что булочная была под боком, хлебом ходили в любое время: выбежал из подъезда и забежал в соседний подъезд за хлебом.

Запах хлеба доносился до квартиры вашей?

Нет, не доносился. Потому что улица Октябрьской Революции достаточно пыльная, так что, скорее, у нас пахло больше дорогой.

Окна выходили на улицу?

Да, и мимо наших окон всё время люди ходили, иногда заглядывали в окна.

 

«Стены толстенные – никто и не знал, что я играю на пианино!»

Мама и папа были довольны тем, что именно эта квартира у них? Или они искали другие варианты?

Мне-то всё нравилось. А для мамы с папой, мне кажется, это было немножко шоком, потому что квартира, во-первых, такая необычная была, во-вторых, наверное, после того новенького жилья (плюс там у нас ремонт был красивый) испытывали какое-то состояние стресса. Мама, мне кажется, какое-то время даже как-то плакала, переживала глубоко. А с другой стороны, квартира была интересна ещё и тем, что у нас было две двери входных. То есть была одна входная, потом шёл маленький предбанник, и была вторая дверь. И забавно, что между этими двумя дверьми – видно, двери остались старые, дореволюционные, они были из толстого дерева массивного, – поскольку замков тогда не было, закрывалась эта дверь на огромный крючок, он шёл от одной стены и к крючку, который был на двери на самой. И мы на эти крючки тоже закрывали дверь.

Плюс ещё очень много было в стене заглушек. Я тогда не понимала, для чего эти заглушки. Мы их открывали чисто проветрить. И я только впоследствии поняла, уже будучи взрослой, что это были заслонки, чтобы отапливать помещения, которые находились вне комнат, которые отапливались печным отоплением.

Длинные выходы, да?

Да-да-да, поделись этим теплом, открой эту форточку! Потому что одна часть заслонки открывалась внутрь квартиры, а другая часть – наружу, в подъезд. То есть этим теплом печным отапливался, получается, подъезд.

Что ещё интересного было? Были стены толстенные! Толщины практически метровой. И внутри этих метровых стен тоже проходили эти печные выходы для отопления. Получилось так, что я всю жизнь музыкой занималась, в училище училась в музыкальном – и никто не знал, что я играю на пианино! То есть стены были настолько толстые, перекрытия настолько толстые, что даже не было звуков слышно, что инструмент какой-то есть. И когда к нам в гости заходили соседи первый раз, они удивлялись: «О, у вас пианино тут стоит!»

Соседи тоже были колоритные. В одной квартире жила семья Рубцовых, с ними мы дружили. У них были две охотничьи собаки – два терьера, и они с этими терьерами реально ходили на охоту тогда.

По коломенским лесам?

Да, по коломенским лесам. Они у них были натасканные на лис, на зайцев, то есть на мелкую живность.

А что-то в интерьерах намекало на то, что хозяева были увлечены охотой?

Нет, в интерьерах ничего не намекало, просто две собаки, мальчик и девочка.

А как отношения с соседями? Вы их могли себе пригласить на ужин или праздники или просто общались?

Там все друг с другом общались, потому что когда пространство такое маленькое, невозможно не знать друг друга. Просто с кем-то мы больше дружили, с кем-то меньше. С Рубцовыми мы, например, и ездили куда-то за город, очень часто зимой ездили, кстати говоря, на Анину дачу. Эта дача была раньше летней усадьбой братьев Струве, основателей Коломзавода. Мы туда ездили на дачу, катались там с горок.

Эту Анину дачу занимало уже какое-то учреждение?

Там что-то находилось. Но мы туда просто ездили как в красивое место, где можно погулять, походить, посмотреть, пофотографироваться.

Как вы туда добирались?

На машине туда добирались. У Рубцовых машина была. У нас машины не было, мы с ними ездили.

Через стенку у нас жила семья, сейчас я уже не вспомню фамилию, мы их всех тоже знали. У них была бабушка, звали её Анна Павловна, я уж не помню, сколько ей лет было, но, видимо, сильно много. И они завели овчарку немецкую. Эта немецкая овчарка выросла, звали его Грей, она такая – делаю, что хочу, гуляю, где хочу! И Анна Павловна выгуливала этого Грея во дворе. И крик разносился на весь двор. Она стояла, курила папироску, опираясь на тросточку, в очках таких круглых, сильно поддатая, и кричала: «Грей! Кому сказала? Ко мне!»

Вот такой быт был.

Самым классным событием, наверное, была всегда весна и подготовка к майской демонстрации. Потому что к этому времени начинали красить все дома по улице Октябрьской Революции, приводить их в порядок, штукатурить. Наш дом всегда красили в зелёный цвет, но все они были всегда покрашены в разные цвета. Кафе «Буратино» был всё время светло-голубого цвета, наш был всё время тёмно-зелёного цвета. Начиналась покраска домов, мы начинали мыть окна: окна на первом этаже, и получается, что они у нас не открывались, такие деревянные рамы были, и их можно было помыть только снаружи, с улицы, выйдя с ведром и тряпкой, протереть. То есть мы красоту тоже наводили после того, как дом был покрашен. И дальше наступало 1 Мая. И в этот день всё шоссе Октябрьской Революции – с бурным движением, с большим потоком машин – перекрывали, и мы просыпались в тишине. Было так здорово услышать эту тишину и не слышать гула постоянного движения! Я всегда рано-рано просыпалась и убегала на это шоссе, и многие жители домов тоже выходили на шоссе походить по нему. Дальше мы собирались на демонстрацию, шли к «Белому дому», к площади Советской, где тоже собиралась демонстрация. И дальше мы шли по улице Октябрьской Революции, по которой не ездила ни одна машина, по которой целый день гуляли люди, и движение возобновляли только ближе к ночи уже. Но это было такое восхитительное ощущение, когда ты просыпаешься в тишине и когда ты можешь походить по шоссе где угодно.

А почему ты называешь «шоссе»? Так называли?

Ну, улица, трасса, проезжая часть…

Места для пешеходов были такие же, как сейчас?

Да, тротуары были такие же.

А вот эта традиция прогулок по вечерам вдоль Октябрьской Революции у вас были? Многие рассказывают, что вечером, особенно в 60-е годы, люди после работы выходили на эту «большуху», как они называли Октябрьскую Революцию, и просто прогуливались, доходили до сквера Ленина, здесь могли задержаться, потом обратно шли. Просто гуляли. Такое было в ваше время?

Нет, у нас такого уже не было, потому что ничего приятного в прогулке вдоль улицы Октябрьской Революции тоже не было. Она уже была очень активная. И какое-то время шли слухи о том, что вроде бы построят какую-то окружную дорогу и не будет такого движения транспорта через центр города, потому что мы же жили в центре города тогда. Но слухи оставались слухами, улица Октябрьской Революции оставалась улицей с очень насыщенным движением, и никаких прогулок тогда не было. А вечером иногда даже бежали быстрее-быстрее, в ускоренном темпе, потому что не всё было хорошо в плане безопасности. Я помню, что в училище, когда я училась, у нас был три раза в неделю хор – понедельник, среда, пятница, – и заканчивался он в 20:30. И меня папа даже ходил встречать с трамвая, с остановки «Улица Комсомольская», и мы шли уже домой вместе. Но это уже был 91-й год.

 

«Статуя Ленина указывала на то, что центрее места не бывает!»

Ты упомянула, что вы чувствовали себя живущими в центре…

Конечно, мы жили в центре города, потому что тут происходили все события. Тут статуя Ленина указывала на то, что центрее места не бывает! И все остальные районы центром города точно не были. Голутвин тогда тоже не был таким местом притяжения. Старая часть города была действительно центром города. Гулять мы ходили обычно в кремль, в старую часть города, обязательно ходили на «Блюдечко» (сквер у слияния Коломенки и Москвы-реки – ред.), стояли там, папа там очень часто фотографировал.

Как тогда «Блюдечко» выглядело? Были какие-то строения, ларьки?

Нет, оно так же выглядело.

Пустынным?

Ничего не было там, даже скамеек никаких. Все знали, что это «Блюдечко», все туда шли. И дальше мы ходили – смотрели церкви. Но тогда они были все в полуразрушенном виде, какие-то просто в разрушенном виде. Они все были открыты, там никаких служб не проводилось, и мы заходили и любовались на то, что было чуть-чуть видно под слоями пыли, штукатурки поверх росписей. И мечтали о времени, что когда-нибудь это будет восстановлено. А может быть, не будет восстановлено – мы тогда не знали, но хотелось, конечно, красоту увидеть воочию.

То есть это воспринималось уже и тогда как красота, как что-то утраченное, которое хотелось возродить?

Да, скорее так. За других я не скажу, но мы на это смотрели именно так. Мы очень любили ещё заходить в церковь, которая сейчас на территории женского монастыря, а тогда там даже ступеней, которые ввели в этот храм, просто не было.

В Ново-Голутвине монастыре?

Да. Но мы тогда не знали названия этих храмов, их никак не называли, просто говорили, что пойдём вот туда или пойдём к Пятницким воротам, потому что Пятницкие ворота знали все.

А до реки доходили, до моста? Это считалось прогулкой?

Да, до реки тоже доходили, до моста доходили. Там обычно стояли, смотрели: обязательный такой был пункт – дойти до реки. Там был магазин водников, где сейчас «10 зайцев», заходили к водникам, обязательно что-нибудь покупали.

Не припомнишь, что там могли покупать?

Там был продуктовый магазин, что-то такое самое обычное покупали. И очень любили ходить по улочкам Старой Коломны, на посаде, разглядывая всякие дома, останавливались всегда. Это такая традиция, которая осталась с того времени – сейчас мы тоже там ходим, обязательно разглядываем, я обязательно фотографирую эти старые домики. Это очень тёплое воспоминание, напоминание о том, кто мы и откуда мы.

Может быть, назовёшь какие-то любимые улицы или уголочки, перекрёстки? Что особенно было притягательным?

Не знаю, по мне – они все любимые. Потому что там же бесконечно можно останавливаться у домов. Мне просто даже нравятся палисадники, где у деревянных домиков цветёт сирень. А потом я ещё застала такое время, когда вдоль трамвайных путей, до самой улицы Пионерской, было всё застроено частными домами.

На улице Гражданской?

Где трамвайные пути. Сейчас где-то от улицы Комсомольской уже практически не осталось, очень редкие дома. А раньше это всё было по обе стороны застроено домами частными. И домами была застроена улица Ленина – не то место, которое к парку, а та часть, которая после перекрёстка, от Кирова, потом там улица Шиловой идёт, а дальше многоэтажки начинаются – там тоже раньше был большой-большой частный сектор.

Туда тоже ходили гулять? Или ты просто это помнишь?

Нет, я просто это помню. Туда мы не ходили гулять, потому что это было как-то вне наших маршрутов. Но просто в ту сторону мы всегда ходили в сад, в эти коллективные сады – у нас там сад.

 

«Там раньше была свалка, а потом там нарезали сады»

Пешком ходили до сада?

Да, пешком ходили до сада.

А что там выращивали?

Ой… Сад дали ещё дедушке. Эти все сады от Коломзавода давали. Раньше там была свалка. Это улица Ленина, Озёрское шоссе, то, что в Подлипки идёт. А сады начинаются от речки Репинки. Там первое садоводческое товарищество было, потом через дорогу второе, и вот третье. Там раньше была свалка, а потом там нарезали сады по пять соток и выдали.

А не смущало то, что это всё на месте свалки?

Ну, во-первых, свалка в советское время была не та свалка, что в наше время: никакого полиэтилена там не было. Мы часто там и деньги находим, когда начинаешь копать. Монетки, пуговицы – то, что не может перегнить, перепреть. Какие-то металлические штуки непонятного происхождения… И было такое распоряжение, что должно быть обязательное количество яблонь, слив, вишен. Я, когда разбирала семейные архивы, нашла дедушкиной рукой написанное: какие яблони он покупал, черенки, что он сажал, –вот это на одной бумажке он запротоколировал.

А какой год примерно?

Это были 50-е годы, то ли 58-й, то ли какая-то такая дата. Примерно в это время уже был сад. Нашла в семейном архиве фотографию, где все яблони, все эти посадки очень маленькие, буквально до колена, чуть выше колена, и радостный дедушка смотрит на эти яблони свои. О был, конечно, увлечённый садовод, читал труды Мичурина, прививки делал своими руками, выписывал журнал «Наука и жизнь», читал. И в его заметках по поводу обработки деревьев тоже бывают сноски типа: смотри журнал «Наука и жизнь» за такой-то год, за такой-то месяц, и подписана страница, на которой можно прочитать, что делать.

Это уже он, уже будучи на пенсии, так увлёкся садом?

Наверное, да.

А что это за обязательство – обязательно нужно такое-то количество плодовых деревьев?..

Садовые товарищества, когда организовывали, то было для всех распоряжение, что надо сажать столько-то яблонь…

Может быть, не надо, а рекомендуется?

Нет, именно что нужно. И яблонь дедушку посадил тогда очень много.

На пять соток земли очень много яблонь?!

Да, он посадил где-то двенадцать яблонь. И помимо этого ещё сливы и вишни.

А как перерабатывали это?

Во-первых, раздавали всем родственникам, знакомым яблоки, ягоды иногда. Во-вторых, иногда ездили торговать на улицу Зелёную, там рынок был, где поворот трамвая. Он так и назывался – рынок на Зелёной, особого названия у него нет. Мне кажется, у нас в Коломне с названиями очень просто!

Ездил торговать дедушка?

Скорее бабушка. Он сопровождал её скорее. В-третьих, очень много закатывали всего: яблочное варенье варили, гнали яблочный сок, яблоки сушили.

Может, и пастилу ещё делали?

Нет, до пастилы не доходило. Но все элементы переработки яблок дошли и до поколения мамы и папы, и я тоже яблоки сушила, нарезала. Варенье мы уже меньше варили, потому что не особенно любители варенья. Но сок яблочный гнали! Он выходил такой густой, насыщенный, кислый-кислый!

Практически все яблони, большая часть, – они и остались в саду, до сих пор там растут. До сих пор у нас там штрифель есть, антоновские, белый налив, коричная была яблоня, но она упала несколько лет (очень сильный зимой снегопад был).

Вишни каких сортов?

Шубинка, я точно знаю. А остальные сорта – они ещё те, советские. Владимирская есть… Потому что никто новых сортов не заводил. Правда, они сейчас там все разрослись порослью дикий…

Овощи выращивали?

Овощи особо не выращивали, а больше выращивали клубнику. Была всегда поляна занята клубникой, бабушка её всегда обрабатывала. И тоже сорта там были ещё старые, очень долго мы их потом меняли на новые.

На этом участочке был какой-то домик или сарайчик?

Да, домик был такой небольшой. Летний домик, в котором и кровать стояла раньше, с железными набалдашниками и с сеткой, там же стояли инструменты, их было немного, там же стоял стол деревянный, там же стояла скамейка. И когда я, маленькая, приходила в сад с бабушкой, с дедушкой, этот стол доставался, скамейка тоже вытаскивалась, и мы за этим столом ели. Но особо еды такой не сказать, что там было, то, что с собой брали, – всё самое простое: белый хлеб, молоко в термосе, чтобы тёпленькое было. Собственно, больше ничего такого и не было, этим садились и перекусывали. Если начиналась первая клубника, то, конечно, пробовали первую клубнику. И её бабушка всегда делила на всех поровну.

А чем ты, как ребёнок, там могла заняться?

Ой, у меня там было раздолье! Всякие кусты общипывать… Потом, там бак был с водой, я там организовывала какую-то кухню летнюю, что-то готовила в баночках каких-то. Был у меня крокодил Гена, игрушка, кит надувной – я там их купала, возилась с ними. Так что там всегда было весело, было классно!

Там компания тоже была?

Нет, там компании не было, потому что, с одной стороны, все тоже друг друга знали, но, с другой стороны, там было такое семейное общение.

Этот участок как-то огораживался или не было никаких загородок?

Ой, раньше не было даже никаких загородок! Это уже сейчас веяние нового времени, когда все стали заборы из профлиста ставить, когда ты уже не знаешь, кто твои соседи. А раньше всё было открыто, только у крайних участков могла быть какая-то загородка.

Общая, наверное, для всего товарищества.

Да. Либо какая-то сетка, либо даже вообще никакой загородки не было.

 

«В Москве переворот. Ночью шли танки через Коломну»

В 90-е ситуация как-то менялась, связанная с этим участком? Может быть, больше овощей стали выращивать?

В 90-е вообще поменялось много что. Так получилось, что в 91-м году, когда случился путч, мы были с мамой в Волгограде, в Волжском, на даче у родственников. Потом вернулись в город, в Волжский, и не понимали вообще, что происходит, потому что какое-то бурление происходит, все что-то обсуждают, куда-то мечутся, бегают. Включаем телевизор – вроде то же, какие-то программы идут… И получается так, что ночью нам выезжать, и в ночь начинают показывать «Лебединое озеро». Мы сидим, с восторгом смотрим «Лебединое озеро», не в курсе этих новостей. И потом едем дальше, в Волгоград, чтобы сесть на вокзале на поезд наш. Сидим в Волгограде уже на чемоданах – поезда нет и нет, переносят и переносят отправление. В итоге поезд приезжает. А папа нас должен был встречать в Москве на Курском вокзале. Мы встречаемся с папой, а он и говорит: «В Москве переворот. И у нас ночью шли танки через Коломну по Октябрьской Революции». Перемены начались вот так.

Он с каким чувством говорил? С чувством тревоги?

С одной стороны, всё время было как-то непонятно, что происходит. Тревоги мы вроде бы и не ощущали, но это, может быть, я сейчас так помню, в то время, может, и ощущалась какая-то тревога и непонятность. Но в итоге мы из Москвы доехали до Коломны благополучно на электричке. И дальше уже следили за всеми событиями по телевизору и по радио. В 91-м году я ещё и школу окончила, девятый класс, и поступила в музыкальное училище. И это тоже была такая история! Я ходила предыдущий год весь на подготовительные занятия, занималась дирижированием, сольфеджио. И когда я пришла, уже поступив, студентом первого курса, то, конечно, училище было наблюдать интересно: все портреты Ленина, Сталина и всех деятелей, все партийные лозунги и слоганы – всё это было снято быстро. На стенах зияли такие пустые квадраты с отличающейся по цвету краской. В общем, всё это выглядело совсем по-другому, конечно, уже не было такой пропаганды, когда мы учились.  Хотя главными предметами, пока мы учились, первые два года оставались не дирижирование и не фортепиано, а гражданская оборона и физкультура.

Почему? Больше всего часов выделялось на это?

Я считаю, что по инерции это сохранилось. То есть пропаганда ушла всего советского, партийности, всех этих атрибутов, связанных с прошлой жизнью, а ничего нового не пришло. И мы учились по старым программам, а в них очень много было времени отведено на гражданскую оборону и физкультуру. Главный вопрос, который нам задавали, был такой: если случится ядерный взрыв, вы как ляжете? как надо падать на землю?

А тогда это воспринималось как какая-то реальная угроза? Или это было далеко, на всякий случай? Или это ощущалось как что-то близкое и возможное в твоём восприятии?

Как близкое и возможное это не ощущалось. Мы над этим смеялись скорее, это было что-то такое непонятное и действительно невообразимое. Но могли пожурить и сказать, что ты по физкультуре какие-то оценки получаешь, или почему ты пропускаешь уроки гражданской обороны. А они были самыми первыми в субботу! И понятно, что на них не особенно все бежали. Скорее всего, это было влияние этих людей на программу, которая к этому отношения вообще никакого не имела, музыкальную.

Это то, что касается жизни, – такой был перелом. И, конечно, к саду отношение стало другое. Потому что в саду стали выращивать всё просто! Поставили там две теплицы, стали выращивать и огурцы, и перцы, и помидоры, и вообще всё, что росло. И появилась даже какая-то грядка с картошкой.

Здесь же?

Да, здесь же, в этом же саду. Потому что было непонятно вообще, что будет. Потому что менялось всё очень быстро. И в тот же магазин ювелирный напротив дома, когда началась очень бурная волна девальвации, постоянно была очередь. Сначала люди туда от паники побежали покупать.

Как способ сохранить деньги?

Да, способ сохранить деньги, да, вложиться. И как только там был привоз, организовывалась очередь, люди стояли. Всё тогда покупалось впрок, вплоть до трусов. Тогда ещё начались перебои с продуктами, и я помню, что нам даже в училище начали выдавать талоны на питание: при училище была столовая маленькая, их можно было потратить на еду; их выдавали на какую-то определённую сумму, и надо было за месяц эти талоны реализовать. Я помню, была сценка интересная, когда в училище привезли сахар для преподавателей. И вот они как муравьи, передавая это каким-то таким не словесным способом, а как муравьи – усиками, – начали стекаться к этим мешкам сахара и набирать себе оттуда пакеты, кто сколько мог. Сидишь и смотришь: один подошёл, другой подошёл, третий подошёл… Там разбиралось вообще всё, потому что там тушёнку привозили, ещё что-то привозили.

Как это воспринимала тогда ты? Остро или как какое-то течение жизни, ничего особенного в этом нет?

С одной стороны, это воспринималось как нечто новое, что вошло в жизнь, но не понятно, к чему оно ведёт. С другой стороны, это воспринималось уже как часть жизни. Потому что обстоятельства поменялись, и никто над этим особо не рефлексировал, наверное, из людей моего возраста. У нас были свои проблемы: надо было сдавать экзамены, зачёты, надо было учить много наизусть, потому что нагрузка на дирижёрско-хоровом отделении была второй по степени загруженности (первая степень загруженности была у теоретиков и композиторов). И в этой нагрузке особо рефлексировать было некогда.

Над политической жизнью.

Политическую жизнью я больше слушала, потому что у меня было включено радио, и я слушала выступления со Съездов народных депутатов. Как раз это всё только-только появилось: выступал Ельцин, выступал Горбачёв, что там вообще обсуждалось. То есть в курсе политической жизни мы были при этом, но, наверное, это не перевешивало, не было всей жизнью.

Но я помню свои эксперименты в саду. Потому что тогда я начала не только зачитываться книжками про еду, но и что-то пытаться придумывать – некую «кашу из топора». Мы посадили в саду топинамбур. Это было что-то новое, непонятно было, как это есть. Я придумала какие-то рецепты с топинамбуром. Мои родители всё это ели, хвалили и говорили: давай ещё. В общем, у меня такая была рефлексия в готовку! Потому что я помню, что я тогда очень много готовила.

В основном из того, что давал сад?

И из того, что сад давал, и из остального. Просто сад давал какое-то новое разнообразие. А потом ещё в это время было действительно очень много напряжения и страха, связанного с внешней средой, потому что в то время были перестрелки, и говорили, что на этом месте расстреляли какую-то машину…

Это в Коломне?

Да. Криминальная ситуация была очень неспокойная: перестрелки, поджоги – витало в воздухе, что стало небезопасно. В это же время появились карточки продуктовые. Была карточка с фотографией на каждого члена семьи, и к этой карточке выдавалась бумажка, на которой были перечислены продукты, условно говоря, от яиц и молока вплоть до сигарет. Всё это тоже надо было успеть отоварить. А ещё и продукты в магазине были не каждый раз, то есть это ещё надо было подловить в магазине. Те категории, которые не использовались, можно было обменять. Например, папа как-то экономил на сигаретах и покупал вместо сигарет яйца. Какие-то штампики сверху стали: вместо надписи «Сигареты» – «Мука», скажем. В общем, люди вертелись как могли.

Отоваривались в этих же магазинах?

Да, в этих же магазинах, в том же гастрономе, там в том же «Огоньке» – где поймаешь.

 

«У него всегда запчасти виолончелей в ванной сушились»

Мы момент перескочили: как ты выбирала место для дальнейшей учёбы после школы? Ты это выбирала или родители?

Во-первых, я училась в музыкальной школе, причём я училась в детской музыкальной школе с хоровым уклоном «Дружба». Она находилась в здании Дворца культуры тепловозостроителей. Во-вторых, семья была не профессионально музыкальная, но музыкальная: папа учился играть на баяне в музыкальной школе (но, по-моему, не все классы окончил). То есть музыкой со мной в музыкальной школе папа занимался: рассказывал, как лучше выстраивать процесс обучения, гаммы играть, советы давал, насколько мог. А ещё со стороны папиных родственников два дяди были музыкантами профессиональными: один учился на виолончели у Ростроповича, но не сделал профессиональную карьеру, потому что переиграл мизинец – у него получилось воспаление нервов, а это ставило крест на его дальнейшей музыкальной карьере. Но он работал в Министерстве культуры.

Чиновником? Жил в Москве?

Да. В Москве часть родственников жила, часть в Подольске. А дядя Ваня, это муж папиной сестры, тоже раньше занимался на виолончели, а потом реставрировал органы, реставрировал пианино, рояли и сам делал виолончели.

Редкая профессия!

И у него всегда запчасти виолончелей в ванной сушились… или вылёживались. На его виолончелях выдающиеся музыканты играли, занимали призовые места. То есть его виолончели ценились очень сильно. И дошло до того, что дядю Ваню позвали в Рим, в Ватикан, и он там восстанавливал какой-то орган. Он приехал, делился впечатлениями оттуда.

Это в какие годы примерно было?

Это уже было после перестройки, когда начались поездки за границу, когда заграница стала доступной. А до этого он профессионально этим не занимался, работал совершенно по другой специальности, но занимался этим для души. И поскольку я его очень сильно любила, то его влияние на меня тоже было очень сильным, впечатляющим. Он мне привозил всегда книги про дирижёров известных, рассказывал про музыку, ноты привозил. У нас с ним всегда было общение на языке музыки. Но он, конечно, был человек с просто энциклопедическими познаниями. При этом очень красивый. И когда он о чём-то рассказывал, то можно было сидеть и слушать, раскрыв рот, его познания в музыке всегда впечатляли.

Так что кроме музучилища вообще никаких вариантов у меня не было. Я даже в школе не хотела идти в 10–11 класс, потому что мне была уже интересна музыкальная жизнь – она была и насыщенная, и новые впечатления там были. В школе уже было не сильно интересно, не сильно интересны люди вокруг тебя.

А в училище сразу стало интересно? Или был какой-то период адаптации?

В училище сразу было интересно, потому что там масса предметов новых, и расписание с первого курса очень плотное, и дальше нагрузка только возрастала и возрастала. Чуть-чуть выдохнуть можно было только на последнем курсе, уже так перед дипломом. Мне до сих пор снятся сны о том, что я что-то не сдала, какой-то предмет! Хотя я всегда все сдавала.

Тебе хорошо давалась учёба?

Да, мне хорошо давалась учеба, мне это было интересно. И вот такая моя склонность характера затачивалась под это, это было таким естественным продолжением, когда ты про другое ничего и не знаешь, и не думаешь даже, что как-то можно по-другому. Постоянные концерты, выступления, подготовка к этим выступлениям – это как с детства началось, так дальше и шло по нарастающей.

Родители поддерживали?

Да, родители поддерживали. Родители раздобыли фортепиано, когда мы ещё жили в Колычёве. Родители поехали куда-то в Старую Коломну, я тогда даже не знала, куда, они мне только рассказывали, что не смогли в этот раз привезти инструмент, но причину не называли. И только потом я узнала, что в семье, где было моё фортепиано, была маленькая девочка, которая не хотела это фортепиано отдавать, а поскольку оно закрывалось на ключик, она прятала ключик. И мои родители, её родители уговорами пытались узнать, куда она его спрятала…

Что это было за пианино?

Это пианино «Заря». Его всегда настраивал дядя Ваня. Можно же по-разному настроить инструмент – он его всегда настраивал как концертный рояль. Кроме него никого к этому инструменту настраивать не допускали. Он специально приезжал со всеми ключами настроечными, со своим камертоном, и это была история на целый день, когда он начинал настройку инструмента. Как он рассказывал, в этом инструменте (хотя это делала уже советская фабрика «Заря») были колки и другие составляющие, меха, например, которые были ещё до революции произведены.

То есть оно как-то обновлялось, или это заводская такая сборка?

Это именно заводская сборка была с какими-то ещё теми деталями. То есть это очень хороший инструмент был. И дядя придавал ему такое звучание специальное.

А где оно стояло в квартире?

Оно в большой комнате стояло. И я занималась там же, где вся жизнь семьи происходила. Никаких отдельных кабинетов не было.

Когда приходили гости, тебя просили давать концерты?

Я и сама с удовольствием играла! Я и домашние концерты давала, писала, помню, программу себе – что я буду играть. Садилась и играла. Правда, я подхалтуривала и хитрила, как все дети. Помню, что я решила сыграть то, что уже учила, а не новое произведение. А мама сидела-сидела, слушала-слушала и говорит: «Ну, конечно, у меня нет ни музыкального слуха, ни музыкального образования, но я-то знаю, что ты это в прошлом году играла». Так что хитрость не всегда удавалась. Это, конечно, было в школе музыкальной – в училище такое не прокатывало, и хитрить там было не с кем.

 

«Детей крестили в Елоховской церкви, где Пушкина крестили»

Может быть, тебе хочется о чём-то ещё дополнительно рассказать?

Мы ушли в сторону от маминых родственников, а я бы хотела рассказать ещё про папиных родственников. Они были родом из Москвы. В семье папиного дедушки было трое детей. Жили они, видимо, где-то в районе Бауманской, потому что детей крестили в Елоховской церкви. А Елоховская церковь примечательна тем, что там Пушкина крестили. И перед Октябрьской революцией, в 1914 году, они сделали фотографии, семейный портрет такой (тогда в семье было двое детей ещё – дедушка и его старший брат, сестра ещё не родилась тогда). И этих фотографий, как оказалось, было сделано шесть или семь штук. А фотография тогда была вещью дорогой – за цену одной фотографии можно было месяц хлеб есть: 45 буханок хлеба можно было купить.

То есть они были достаточно состоятельными?

Да. И в 1915 году, когда в городе стало голодно из-за войны Первой мировой, они купили дом в селе Городище Луховицкого района и всей семьёй переехали туда. И там уже бабушка моя познакомилась с моим дедушкой. Как бабушка рассказывала, они на Святки гадали: бросали через спину сапожок. И в какую сторону сапожок ложился – с той стороны жених придёт.

Дождалась?

Да, и дождалась! Бабушка в другом селе жила, не в Городищах, не знаю, кто был её отец, какая семья была. Но по тому, о чём родственники разговаривали, вроде бы как зажиточной тоже.

Дедушка из Городища ездил учиться в Коломну, получил вечернее образование.

А на кого учился?

Он общее образование получил.

Они уехали, и прервалось у него школьное образование?

Он маленький был тогда, ещё и в школу-то не ходил. На фотографии, если посмотреть, ему 2-3 года. И получилось, что он выпал вообще из образовательной системы и образование уже во взрослом возрасте получал.

Потом они переехали, им дали комнату на Окском проспекте. Дом этот до сих пор стоит. Уже оттуда, из комнаты, им дали квартиру в новой пятиэтажке на улице Гагарина. Но на Окском проспекте ещё папа мой жил. А во время войны Коломзавод эвакуировали сначала на Урал, и они семьёй все и уехали: бабушка, дедушка и дочка их, тётя Вера моя. Под конец войны их перебросили в Харьков, и там папа родился, уже в 46-м году это было. Потом они уже в Коломну вернулись. Как бабушка рассказывала, они уезжали в войну, взяв вещи, и она обменивала на картошку эти вещи, платья какие-то свои красивые, отрезы ткани. Дедушка работал в кузнечном цеху – и на Коломзаводе, и в эвакуации. Он начинал сначала просто рабочим, по-моему, кузнечного цеха, а заканчивал уже начальником отдела целого, был начальником смены. И в честь юбилея Коломзавода ему подарили книгу юбилейную. Он до пенсии проработал на Коломзаводе.

А бабушка работала кем?

Бабушка не работала, она занималась с детьми. Я нашла благодарственную грамоту из школы – бабушке в честь 8 Марта, за воспитание сына. А у дедушки было несколько грамот от Сталина!

Мы сейчас посмотрим фотографии…

Вот фотография 1914 года, в паспарту: вот дедушка, совсем маленький, это мой прадедушка Андрей Родионов, это прабабушка, это старший брат дедушки Иван. Художественный фотограф Данилов. Я нашла, что он был на площади Мясницкие ворота, он там до Октябрьской революции был. Меня радует надпись, что негативы хранятся. Я думаю: если найти потомков тех Даниловых, хранятся ли фотографии у них?..

Тут у водопада они у какого-то, 38-й год. Дедушка на всех фотографиях такой франт! И я до сих пор ношу его вещи!..

Вот пошли послевоенные дома отдыха… Дедушка свой вес пишет: 66,1 кг – невеликий вес для мужчины…

Это папа, когда пошёл учиться, он попал в гимназию для мальчиков, тогда они ещё не были совместными, это первый класс «Б», 24 школа, апрель 54-го года…

Вот папа тут играет в вокально-инструментальном ансамбле. Он выступал на городских площадках с их вокально-инструментальным ансамблем…

Это у нас заяц жил, Тяпка, мама тут с ним сидит. Он такой – шкодил. Он больше всего любил жареную картошку! Когда раздавался запах жареной картошки, он начинал молотить лапами, стучать в дверь.

А кто его притащил-то?

Мама его притащила из колхоза…

Демонстрация. Вот эти шарики такими колбасками, ещё цветы были, из бумаги нарезанные, такие мохнатые… А это вот мы на майской демонстрации на фоне «пряника», который потом в Колычёво отправили. Он был тогда на площади Советской, где торговый центр сейчас стоит, стоял ближе к краю площади, напротив Дома торговли. А вот там ещё деревянные дома…

Это из детской музыкальной хоровой школы-студии «Дружба», после какого-то концерта. Все в костюмчиках – их нам выдавали, причём выдавали каждый раз какие-то разные. Мне так это нравилось! Этот костюм можно себе взять, постирать, погладить, потом надеть…

Это та самая Анина дача. Кстати говоря, это раритетное фото, потому что фотографий этого места практически не осталось. И от неё тоже ничего не осталось…

Это письмо прабабушки. Она писала с ятями, с буквами «i» – она родилась в 19 веке, а в 20-м грамоте выучилась. Но мы читали – понятно, просто какие-то слова не всегда понятны. Это она дедушке пишет…

А, это дедушка стихи писал! Тут много есть таких листочков со стихами. Это вот стихотворение про землю…