Рубрика: Материалы

«Коммунальная квартира сближает людей, люди становятся как будто родные»

Рассказчица: Ирина Алексеевна Летникова.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 29 августа 2024 года.

 

Ирина Алексеевна, мы рады вас приветствовать в музее «Арткоммуналка». И наш разговор, может быть, начнём с того, как давно вы живёте в Коломне.

Я в Коломне живу с самого рождения, и родилась я в Коломне, то есть я коренной житель. Никуда не уезжала, всю свою сознательную жизнь живу в Коломне.

Что самое раннее вы помните из своей жизни?

Родилась я на улице Октябрьской Революции, в смысле, жила я там сначала и родители мои жили – улица Октябрьской Революции, дом 275. Этого дома уже нет. На этом месте стоит многоэтажный дом. И всё время мы жили в этом доме. Он был на восемь квартир, жило восемь семей. Мы жили в коммунальной квартире с соседями. Потом нам посчастливилось занять всю квартиру без соседей. И вот мы долго довольно-таки жили – я уже вышла замуж, потом уехала в свою квартиру в микрорайон Колычёво. Ну и в скором времени этот дом сломали, потому что нужно было построить многоэтажку.

В каком году разрушили дом, не помните?

Это, наверное, 1975-й, потому что у меня сын-то родился в этом доме, а дочка уже родилась в Колычёве.

Я помню Мемориальный парк – это кладбище, старое кладбище, где были очень старые захоронения, оно было обнесено кирпичной изгородью, часть этой изгороди осталась ещё, с двух сторон. А так это кладбище было целиком. И мы, маленькие дети, туда всё время ходили, разглядывали, кто похоронен. Кстати, на территории кладбища оставался дом – монашеские кельи. Он был одноэтажный, типа барака, такой белый. А второй дом был низ кирпичный, а вверх деревянный. Как раз в этом доме жила моя бабушка, и мы частенько туда ходили.

Бабушка кем была?

Бабушка уже была на пенсии, когда я её помню, уже она не работала. Интересная женщина такая была.

И мы на этом кладбище много интересного читали – надгробные плиты были, металлические беседки интересные, где знатные люди были похоронены. Вот это я всё застала. А потом там начали всё убирать – решено было сделать Мемориальный парк. И что самое интересное – церковь, которая на территории парка, была разрушена. Я помню, когда мы пришли: разрушено всё, пол голый. А потом потихоньку её реставрировали немного внутри, сделали детскую спортивную школу. И я где-то с третьего класса в этой детской спортивной школе тренировалась. Я помню, как закладывали Мемориальный парк, рыли траншею для Вечного огня, потому что мы каждое утро, когда приходили на тренировку, делали круг вдоль этой изгороди – была у нас разминка.

Вы не помните свои чувства, мысли, связанные с тем, что вы совсем недавно гуляли здесь по кладбищу, среди могил, а теперь вы здесь круги наматываете и тренируетесь?

Нет, мы очень бережно как-то относились ко всему, что было на этом кладбище. Поскольку в то время у детей какое-то было сознательное отношение ко всему, не было такого: подумаешь, я могу пробежать по могиле или что-то! Нет. Была дорожка протоптана кругом, минуя могилы, вот по этой дорожке мы бегали.

Но вы бегали-то уже, когда был парк разбит?

Нет, когда было кладбище.

Такое промежуточное было состояние?

Да. Там были дорожки, и мы бегали только по этим дорожкам. Мы не смели никуда забегать ни в коем случае. А сейчас я прихожу в эту церковь, сажусь на скамеечку, кругом смотрю и вспоминаю, как мы здесь тренировались, что здесь где было. Вот здесь висел канат, вот здесь был ковёр, вольные упражнения. Это, конечно, очень трепетное воспоминание, честно говоря.

Это приятные воспоминания?

Приятные, и в то же время чувство жалости, что детство-то ушло, его нет. Но оно было! Приятное в том, что осталось это здание, и можно туда прийти, и можно сесть, и можно вспомнить. Вот это интересно, приятно.

Где вы ещё гуляли в вашей компании, помимо кладбища?

Это очень интересно! Стоял наш дом, а сзади была воинская часть, она и сейчас есть, эта воинская часть. Двухэтажный дом до сих пор, по-моему, тоже стоит. А там, где Мосэнергосбыт – здание вдоль дороги, – были бараки, два больших барака. Мальчишки жили в этих бараках, а девочки жили по улице Октябрьской Революции в двухэтажных домах. Мы собирались после школы, особенно в субботу и воскресенье, и ходили на каток на стадион «Авангард» – там всегда заливали каток великолепный. Под трибунами были раздевалки, мы с собой брали коньки, переобувались в эти коньки, и весь вечер мы проводили на стадионе, на льду катались. Для нас это было вообще что-то необыкновенное!

Где сейчас «Живица», раньше была 99-я аптека, а за аптекой (там гаражи, по-моему, сейчас построили) был огромный овраг. Он был природного происхождения, никто его не делал. И как раз в этот овраг все дети, которые жили по Октябрьской Революции, собирались и катались кто на санках, кто на картонках – в общем, кто на чём. Раньше не было никаких ватрушек даже в помине, в основном санки мы с собой брали. Приходили мы домой – висели сосульки; шаровары такие интересные, их на валенки надевали, и снимали мы шаровары вместе с валенками, ставили около печки, чтобы всё это оттаивало, приходило в норму.

У нас не было, конечно, гаджетов, и я думаю, мы были счастливы в этом плане. Потому что общение было необыкновенное! Мы знали всё друг про друга! Мы общались, мы помогали! Поэтому время было очень хорошее.

 

«Она готова была в огонь и в воду за нас, вот такая бабушка»

Расскажите, из кого состояла ваша семья в вашем раннем детстве?

У нас было пять человек: бабушка (причём бабушка была совершенно чужая нам, она по родству никакой бабушкой нам не приходилась, но настолько была нам родной, что действительно мы её считали нашей бабушкой), мама, папа, сестра и я. Сестра старше меня была. Вот мы жили в маленькой комнате, 25 метров. А в большой комнате жили соседи.

Откуда бабушка эта возникла? Она была вашей няней?

У неё была комната в этом доме. А мама с папой были приезжие – они во время эвакуации попали в Коломну, работали на Коломенском заводе. И они попросились на частную квартиру к этой бабушке. Она их пустила. И потом уже её приняли за родную бабушку, поскольку она с нами сидела, ей оформили пенсию, и вот таким образом эта бабушка осталась у нас в семье. Мы её очень любили, бабушку Настю. А она нас любила!.. Мне кажется, она готова была в огонь и в воду за нас, вот такая бабушка.

Вы не знаете, что у неё за биография?

Она была замужем, у неё интересный был муж, он работал в какой-то чайной, как она рассказывала, ей он работать не разрешал, детишек у неё не было. И поскольку не было детишек, она связала с нашей семьёй свою жизнь. У неё были племянницы, одна жила в Воскресенском районе, а другая в Москве, мы с одной до сих пор поддерживаем связь, родственные отношения остались. Вот такая у нас интересная бабушка была.

Расскажите о маме и папе.

Мама и папа у меня со Смоленщины. Во время войны, во время эвакуации они попали в Коломну. Мама окончила в Гжатске техникум и приехала работать на наш Коломенский завод. У неё в трудовой книжке всего одна запись: принята на Коломенский тепловозостроительный завод. Она так и закончила свою рабочую биографию на этом заводе. Она работала в последнее время начальником бюро электрооборудования. Интересная женщина была. Я очень любила с ней беседовать подолгу.

Семья папы во время эвакуации приехала в Коломну и так и осталась здесь. Он работал в машиносборочном цехе в последнее время, собирал дизеля большие. Они в Коломне таким образом встретились и так и остались. Мамина семья уехала потом в Александров, они там остались, все родственники её. А папина семья осталась жить в Коломне.

То есть познакомились они в Коломне?

В Коломне после войны. Папа прошёл всю войну. У меня остались его фотографии, у сестры хранятся его медали, ордена, а у меня хранятся его военные фотографии и грамоты, подписанные Сталиным. Интересно очень.

Где он воевал, на каких фронтах?

Ой, у нас всё записано, а в голове как-то… У нас даже есть фильм – когда Бессмертный полк организовали, Нисон Семёнович (Ватник, преподаватель истфака КГПИ – ред.), они создали интересный фильм про него.

Вы не знаете, почему они остановили свой выбор при эвакуации на Коломне?

По всей вероятности, так эвакуировали – куда пошлют, туда и приедут. Вы знаете, старое поколение как-то не любило рассказывать про своё прошлое, бабушки, дедушки. Папа нам рассказывал про свои военные события, но тоже не очень любил эти воспоминания, они очень тягостные. Люди жили раньше тяжело, очень даже тяжело, сложно. Прошли войну. Мамина семья была вообще в оккупации. Мужа забрали, а бабушка одна с детьми оставалась – у неё было четверо. И, конечно, было очень тяжело. И мама-то в последнее время немножко делилась с нами, а так тоже не любила рассказывать.

 

«Мы залезали за кукурузой в школьный двор»

Вернёмся в вашу коммунальную квартиру. Может быть, вспомните какие-то ситуации связанные с соседями, с какими-то событиями?

У нас интересные очень соседи были. Коммунальная квартира сближает людей. Настолько сближает, что люди становятся как будто родные. У нас жила семья, у них была такого же возраста девочка, как я, Наташа Панина. Мы с ней очень хорошо дружили. У нас были две комнаты – одна маленькая, наша, вторая побольше, – и длинный-длинный коридор. Зачем такой длинный коридор был, я до сих пор не понимаю. Вечером, когда уже все занимались своими делами – конец рабочего дня, все устали, – мы с ней выходили в этот коридор. Он был не очень хорошо освещён, потому что экономили электричество. И вот в этом коридоре мы вечером с ней играли. Мы выдумывали разные игры, абсолютно разные.

Расскажите, какие. Во что можно было играть в коридоре вдвоём?

Допустим, мы играли так: она была одной тётенькой, я была другой тётенькой, мы брали какие-то шапки, наряжались, и шёл диалог, шёл разговор – вот таким образом. А вечером, летом особенно, мы собирались все на улицу. У нас было много детей, в каждой квартире почти были один-два ребёнка, были и мальчишки, были и девочки. И мы выходили во двор. У нас был очень большой двор. Причём здесь нам сделали ворота, вход, а дальше стояли по периметру сараи, которые двор ограничивали, уже в этот двор сараи не пускали. Мы играли и в лапту, и в «12 палочек» играли, сами эти палочки делали, мы играли в хранички, бегали, прятались. Рядом была 22-я школа, школьный двор, туда мы ходить не имели права, но иногда мы залезали за кукурузой в школьный двор.

За кукурузой? Там выращивали кукурузу, на школьном дворе?

Да. У нас была отработка – мы сеяли разные культуры, в частности, кукурузу я помню, овёс сидел у нас там. Грядочки прям были, так интересно! Цветы там были. Кстати, 22-я школа сохранилась, и до сих пор перед школой кусты лилейников рыжие – это ещё с тех пор, они там сидят много-много лет. У нас каждый год летом была отработка – мы ухаживали за этими культурами: сажали, потом убирали, копали. Время было интересное очень.

Теплицы были?

Нет. В то время теплицы вообще не приняты были, не принято было никаких парников накрывать. У нас был тоже сад, и я не помню, чтобы были теплицы.

А в хозяйственных постройках, которые ограждали двор, что хранилось?

У всех по-разному. Одни держали кроликов в этом сарае. У них были две девочки, и каждый день им давали задание нарвать корзинку травы. Мы ходили этим девочкам помогать, рвали траву. Другие там поросёнка держали. Для нас это было так диковинно, мы ходили на этого поросёнка смотрели. Куры практически были у всех. Я помню, у нас бабушка тоже держала кур. Были гнёзда для кур, все эти куры вываливали во двор, они были помечены краской, чтобы не перепутать, чьи куры – на крылышке им рисовали кто синей, кто красной, кто какой краской. Но вы знаете, никогда не пропадали куры. Сейчас время очень серьёзное – все держат у себя во дворах взаперти, а раньше они выходили во двор, гуляли.

Были погреба в этих сараях. Когда наступала осень, люди делали заготовки. У нас было общественное деревянное корыто, доска, чтобы рубить капусту. И мы по очереди рубили эту капусту, все – мы тоже помогали родителям. Кто-то чистил кочаны, папа нам строгал капусту, мама тёрла морковку. И в погребах (погреба были высокие, наверное, в полтора моего роста) стояли деревянные бочки. Прежде чем рубить капусту, бочки эти запаривали, запаривали рябишником – это пижма, такая жёлтая трава: её нарывали в эту бочку, кипятком заливали, она обладает антисептическим действием.

Эту процедуру проводили прямо в погребе?

Нет, бочки вытаскивали, пропаривали, потом спускали, рубили капусту. Сверху клали половинки кочанов, натирали солью, да ещё антоновские яблоки клали! Пока достанешь эту капусту и донесёшь её до дома, потому что надо было пройти через двор, – из этой чашки эту капусту с удовольствием кушаешь!

Яблоки прямо в капусту? Нарезанные?

Нет, целиковые яблоки прямо в капусту, в верхний слой клали. Это было так вкусно – необыкновенно! Вот мочить яблоки мы как-то не очень, а в капусту клали яблоки. Огурцы не готовили в бочке, помидоры в бочке солили. Вот так делали заготовки все в доме: мы порубили сегодня и использовали это корыто деревянное – и передали дальше другим. У нас была такая интересная баба Катя Брызгалова, полная такая женщина, – она была у нас хранительницей этого корыта, оно было у неё. Мы уже спрашивали: «Можно?» – «Да, можно». Вот так мы жили.

Были ещё предметы, которые могли пользоваться все жители дома, коммуналки?

Я думаю, кроме этого корыта и доски, на которой мы строгали капусту, других не было. Единственное, в квартире, в которой мы жили, мы могли спросить у соседа, потому что на кухне у нас стояло два стола – наш и соседей. Но плита одна была, четырёхконфорочная. И если нужно было, то соседи спрашивали, кастрюли, например. Можно было позаимствовать.

Какие настроения были на кухне? Как общались люди между собой?

Мы старались друг другу как-то угождать. У нас маленькая комната была, мы не имели возможности уйти в комнату и там обедать – мы всё время обедали на кухне. И если семья садилась на кухне обедать, то уже другая семья не входила, давали пообедать. Потом у них родилась маленькая девочка (наша дверь выходила на кухню, их-то дверь выходила в коридор), и если они мыли ребёнка, мы уже не выходили. Не было разногласий, старались друг друга уважать. И даже когда соседи получили квартиру, уехали, а мы остались в этом доме, потому что нам дали вторую комнату, и мы занимали целиком квартиру, они приходили к нам в гости. Мы с ними поддерживали связь очень долго. А с их девочкой, Наташей Паниной, мы долго дружили, мы с ней вместе учились, школу заканчивали вместе. Вот так у нас интересно было.

 

«Мы на этот столб залезали, смотрели демонстрацию»

А как праздники отмечали? И какие праздники?

Праздники были наши, советские, ведь в то время нас старались немножко отодвинуть от религиозных праздников. И праздники были – Первое мая, Октябрьская революция… У нас во дворе был стол, вот такого примерно размера, и две лавочки по бокам. Бывало время, когда кто-то клич кидал – и мы за этот стол садились. Каждый приносил к столу своё, что есть. Но я не помню, что очень часто собирались мы. Вот в лото женщины играли почти каждый день за этим столом.

Только женщины?

Мужчины как-то не садились в лото играть. В лото играли женщины, иногда подростки тоже с ними. У нас было лото, которое хранилось у одной бабушки, она его приносила всё время – уже такие карточки замусоленные, сами бочоночки тоже. Причём цифры имели своё название: допустим, семёрка – это топор… Я уже сейчас забыла, как назывались-то… И играли на деньги в лото.

Какие ставки были?

Определяли каждый раз свои ставки.

Они условные, наверное, были?

Конечно. Допустим, складывали на кон денежки – и кто выигрывал, эту мелочёвку (мелочь, в основном, я помню, рублей-то не было) забирал. Счастлив был необыкновенно!

Такая азартная игра?

Да, игра азартная.

Сколько могли провести времени за лото?

Да весь вечер практически! Там у нас была бабушка, она уже не работала, а остальные приходили с работы, подсаживались и играли. Тут же было и общение, за этим столом. Люди были добрые, очень добрые. Я помню, мы разъехались, этот дом сломали, кто-то получил в Колычёве квартиру – и всё равно мы встречались, вспоминали. Вспоминали часто…

«Золотой век» такой коммунальной теплоты – это какие годы?

1960–1970-е годы.

То есть всё начало меняться уже в начале 80-х?

Да. Когда люди стали разъезжаться по квартирам, когда стали жить отдельно в квартире, тут уже такого общения нет. Вот мы сейчас живём в квартире – да, я соседку знаю, я с ней общаюсь, но, наверное, я общаюсь потому, что я без общения не могу. Во-первых, профессия – я учитель – требует общения. Я без общения просто засыхаю, честно говоря! И поэтому я знаю соседку напротив, я знаю соседа по диагонали, рядом на лестничной площадке. Наш дом такой интересный, новый, многих знаем, иногда на лавочке присаживаемся – поговорить-то хочется.

Возвращаясь к праздникам: вы же рядом с ул. Октябрьской Революции жили, мимо вас проходили демонстрации. Как это проходило?

Ой, вы знаете, очень интересно! Коломенский завод выходил на Октябрьскую Революцию, потом школы присоединялись и шли чуть ли не от Голутвина до площади, сюда. И они проходили всё время мимо нас, эти демонстрации. Мы, конечно, были очень любопытные дети, мы иногда залезали на столб, чтобы посмотреть, а столбы были не такие, как сейчас: раньше был металлический столб четырёхгранный, были перемычки на этом столбе, потому что залезал электрик наверх. И вот мы на этот столб залезали, смотрели демонстрацию. Потом был очень увлекательный для нас поход туда, где лотки стояли и продавали печенье, газировку, ситро. Мы всё время ходили.

Где эти лотки стояли?

Лотки стояли по ходу демонстрации.

Прямо на Октябрьской, у вашего дома тоже могли стоять лотки?

На Октябрьской. Около нашего дома нет, потому что тут тротуар, люди шли. А вот у 22-й школы стоял лоток. Мы покупали там булочки, пирожные интересные, ситро. Ситро в стеклянных бутылках с этикеточкой интересной формы – она была выгнутая. «Буратино», «Дюшес» – вот такое было ситро. Были концерты после демонстрации. Ну, уж концерт мы обязательно посещали!

Концерты где проходили?

Концерты были и на площади, а большие праздники и концерты были на стадионе «Авангард», во время выборов… Интересно очень проходили выборы, сейчас они так не проходят. Выборы для нас были праздником, потому что мы ходили на хлебозавод: у них был клуб, мы всё время ходили туда на выборы. Все ходили у нас в доме – не было человека, который не ходил бы. На выборах всегда была вкусная еда, всегда какие-то бутерброды необыкновенные. Но раньше всё было ограничено… Пирожные были, мы всё время покупали, нам дадут денежки – мы покупали. А после выборов в клубе организовывали концерт, и мы всегда, всю свою сознательную юношескую жизнь, ходили на эти концерты.

Выступали местные коллективы?

Местные коллективы выступали, да. Кто умел петь, кто умел стихи рассказывать, танцы – собирали. Приезжих не было практически.

Лоточная торговля была связана только с праздниками?

Только в праздники. Так всё в магазинах покупали.

Где-то ещё на улице с лотков продавали? Постоянно, в выходные дни…

Нет, в выходные дни в основном магазины были. Около первой поликлиники ЦРБ, где сейчас аптеки, магазины, – там была большая-большая палатка овощная. Магазин, который сейчас, он был 24-й, мы его так и называли: 24-й. Вход у него был не с этой стороны, как сейчас, а с той стороны. Вот это был наш магазин, в который мы всегда ходили, нас родители посылали.

А что в основном покупали?

В основном за хлебом нас посылали, остальные продукты покупали сами взрослые. Нам очень нравилось, когда оставалась сдача: мы спрашивали разрешение, чтоб можно было купить конфеты. Конфеты были тоже интересные.

Какие любимые у вас были?

Я очень любила козинаки развесные, квадратиками!

Не в обёртке, а именно на развес?

Нет, они были на развес, они были такими большими плитками, и плитки эти были на квадратики разделены: тебе сколько надо квадратиков, продавщица тебе отламывала, завешивала.

Что ещё из сладостей брали?

Там была палатка с мороженым, её сейчас нет, прямо рядом с магазином. И мы уже знали: ага, привезли такое мороженое – побежали за мороженым. Очень мы любили, когда привозили какие-то такие интересные вафли, пропитанные мёдом или мёдом с чем-то. Они были такого формата, как шоколад сейчас обычный. Их привозили не всегда, и если привезли, уже кто-то знал – во дворе уже все знали, что привезли эти вафли. Мы шли за этими вафлями. Мороженое покупали за 9 копеек молочное. За 22 копейки «Ленинградское» в шоколаде – это было роскошью, потому что 22 копейки – это довольно-таки дорого. Очень любили мы эскимо на палочке, за 11 копеек – это было такое лакомство необыкновенное! Интересная жизнь, интересная была.

А как часто вы могли себе такое эскимо позволить?

А это как родители дадут деньги, как у родителей были деньги. Мы спрашивали, дадут – значит, мы можем купить, а нет – значит, нет.

Раз в день или раз в неделю можно было себе позволить?

Ну, раз в день-то нет, но раза три-то в неделю мы позволяли себе. Но мы знали чётко, что пока зарплаты нет, деньги ограничены. Зарплату получили – могут выделить.

 

«Конфетку съедим, фантик по-новому свернём и на ёлку повесим»

Очень интересные были новогодние праздники. Поскольку у нас была маленькая квартира, ёлку поставить некуда было. У нас был буфет, у него был большой выступ, и вот на этот выступ мама ставила небольшую ёлку. Но всегда у нас была живая ёлка, у нас искусственной ёлки не было. Лампочки были самодельные, они у меня остались даже. Знаете, у меня из детства осталось: когда я вечером ложилась спать и зажигали эти лампочки, я всё время смотрела на игрушки. Игрушки были одинаковые – нескольких типов, но одинаковые. И я всегда считала, допустим, клубнички: сколько этих клубничек висит на ёлке? Но самое интересное, что у меня осталось до сих пор: мама покупала нам бумажные пакеты, на них был нарисован Дед Мороз, ёлка, Снегурочка, они были такие красочные – для подарков. И подарки она делала сама. Мы ведь каждый день мандарины не кушали, это была роскошь, только на Новый год. У родителей была машина своя, они ездили в Москву, привозили мандарины, и эти мандарины были только на Новый год, в пакетах. И мы даже иной раз конфетку съедим, фантик по-новому свернём – на ниточку и на ёлку повесим. Вот у нас такой был Новый год. Всегда нам покупали билет на ёлку в наш Дворец Тепловозостроителей, там Коломзавод для детишек своих устраивал ёлку. Причём там очень интересно было: в зале не было ёлки, ёлка была в спортивном зале на первом этаже, в середине, а в конце висел занавес – это была сцена. После хоровода вокруг ёлки ставили лавочки, кто-то садился на полу, на подстилки, на лавочки, и мы смотрели представления. Представление было всегда очень интересное, мы прям с удовольствием смотрели! По углам стояли такие домики сказочные, новогодние, после представления мы с билетом туда шли, получали подарок.

Что в подарок входило?

В подарке были конфеты, мандарины, то есть детишек старались обрадовать новогодним праздником. Интересно было, очень интересно.

А дома было принято подарки к Новому году готовить?

Мама нам готовила подарки к Новому году, под ёлку ставила – сестре подарок и мне подарок вот в таком красивом пакете.

Вы сказали, что своими руками. А что она могла вам сделать?

Она покупала заранее конфеты, которые мы любили, мандарины. Таких подарков, как сейчас (какие-то вещи, игрушки), было не принято дарить. Делали подарки только маленьким деткам, сладкие подарки, а другие подарки не делали.

Как ночь новогодняя проходила? Вас укладывали спать? Или вы сидели с взрослыми?

По-всякому. Дело в том, что у нас мама с папой интересные были люди. Они всегда брали билет на новогодний праздник для себя и шли во дворец Куйбышева, где Коломзавод проводил новогоднюю ночь, новогодний праздник. Поэтому в новогоднюю ночь нас, когда мы были маленькие, укладывали спать, мы не сидели за столом.

То есть родители уходили, и там был общий праздник?

Да, там был общий праздник именно в ночь.

А во сколько они возвращались?

Я уже сейчас не помню. С нами бабушка была, мы тихо, спокойно ложились спать. Таких салютов, фейерверков нам не устраивали, как сейчас. Это сейчас маленькие детки сидят за столом, а раньше нас поздравляли утром: мы просыпались – а под ёлкой стоял у нас подарок к Новому году.

Во дворе что-то делали специально?

Во дворе мы были такие затейники! Мы сами рядили ёлку, уже после Нового года. Когда Новый год проходил, ёлок выбрасывали очень много, мы эти ёлки собирали, наряжали, мы собирались, устраивали концерт, приглашали жителей – своих бабушек, дедушек, мам, пап, и кто имел время, приходил. Устраивали концерт под ёлкой. Мы были интересные дети в этом плане!

То есть это продолжалось сколько-то дней после Нового года?

Да. На катке «Авангард» стояла громадная красивая ёлка, в середине. К Новому году её рядили, она вся сверкала огнями. Мы, конечно, ходили катались.

Музыка при этом была?

Да. Всегда была музыка, через репродуктор. Не только в новогодние праздники, но музыка была и в обычные дни, когда мы ходили.

 

«Мы когда приезжали, уже во дворе пахло пирогами»

Вы упомянули, что в семье была машина. Расскажите, когда она появилась, в связи с чем?

Дело в том, что у меня папа был очень хороший водитель, он всю войну прошёл за рулём. И после войны, когда они с мамой поженились, у него осталась любовь к машинам. Он купил один кузов от старого кругленького «Москвича», у меня фотография осталась этого «Москвича», он был весь смятый. Папа во дворе его сам правил, всё выпрямил, всё собрал, все внутренности – где что он мог купить, достать. И первый раз он нас – меня, ребятишек, которые были во дворе, – катал на этой машине. Не было заднего сиденья, там медаляшка была, ещё корпус один. Вот так появился у нас машина. Мы долго ездили на этом «Москвиче», очень долго. А потом уже мама пошла ему навстречу, они купили «Волгу», подержанную, правда, стояли на очереди долго, заняли деньги, конечно. ГАЗ-21. На этой «Волге» мы ездили в Кишинёв, в Ленинград, все окрестности здесь мы изъездили, мы везде были.

Какого цвета была машина?

«Волга» была голубая, папа почему-то хотел голубую. Она была с оленем, такая красивая машина.

Вы чувствовали, когда появилась эта «Волга», себя в каком-то немножко привилегированном положении?

Во дворе у нас у одних была машина. Но поскольку родители не были такого высокого полёта, когда детки просились с нами, допустим, на речку, мы брали с тобой на речку. У нас был сад – мы ездили в сад на этой машине. И каждый праздник – 1 Мая, Октябрьская революция – мы уезжали к дедушке и бабушке в Александров. Это было уже принято, бабушка нас ждала там. Мы когда приезжали, уже во дворе пахло пирогами – бабушка пекла такие большие пироги: капуста и рис с яйцами. Знаете, это было для нас, детей, так здорово, необыкновенно, куда-то поехать.

Бабушка жила в частном доме?

Нет, у них тоже был двор, двухэтажный дом кирпичный, много соседей было. У них не коммунальная была квартира: у них был такой цокольный этаж, они занимали квартиру целиком одни. С ней жила ещё дочка с двумя мальчишками, и поэтому они жили вот так.

Пироги-то пекли в печке или в духовке?

Ой, я вот не помню. Мне кажется, не в печке, в духовке. Нет, печки у них не было, у них была газовая плита.

До какого возраста вы ездили к бабушке на машине?

Пока бабушка с дедушкой были живы, мы всё время к ним ездили. Уже я замуж вышла, мы ездили последний раз, когда умер дедушка. Сейчас просто мы связь поддерживаем – у нас там остались двоюродные сёстры и брат двоюродный.

Вы сказали, что у вас был сад. Где он находился, когда появился?

Он до сих пор есть. Коломзавод выделял участки своим рабочим. «Сад мира» он назывался, номер один, он и сейчас существует. Это по улице Ленина, с левой стороны ворота металлические, написано «Садоводческое товарищество». Раньше было написано «Сад мир № 1». Там сестра у меня сейчас. Вот там был участок шесть соток. Папа сам построил маленький домик – раньше было всё ограничено: домик должен быть определённых размеров, его нельзя было построить таким, как тебе хочется, как сейчас мы строим. Папа досочки какие-то носил, раньше ведь трудно было со стройматериалами, а внутри он был обит фанерками маленького размера. Там стояла кроватка и стол, больше ничего не было. Можно было переодеться. Сбоку небольшой навесик папа сделал – лопаты у нас хранились. Но были одни только яблони – не велели сажать огород, ни в коем случае, был запрет на эти культуры – помидоры, огурцы. Это сейчас всё сажают.

А кому давали землю?

Давали рабочим. Маме дали – она была инженерный состав. Этот сад ровесник мне: я родилась – и им выделили этот участок.

Яблони сохранились старые?

Две яблони только сохранились. А вообще там раньше была городская свалка, потом эту свалку засыпали. И вообще сады, которые вверх по Озёрской дороге от улицы Ленина, – это всё сады на свалке.

Люди знали же про это?

Знали. Мы очень долго собирали какие-то стекляшки!.. Копаем-копаем – раз, какая-то стекляшка попалась, её выбрасываем.

Какие сорта яблок сажали?

Раньше были простые сорта: антоновка, грушовка, белый налив, коричный. Это сейчас яблони необыкновенные, а раньше были самые простые.

Сейчас уже эти яблони считаются необыкновенными – все, что вы перечислили!

В принципе, да. Но сейчас идут карликовые маленькие яблоньки, которые несколько лет сидят, потом их можно поменять. А раньше-то у нас антоновка – огромная яблоня, и она до сих пор сидит и плодоносит.

Когда вы приезжали туда, на эти шесть соток, чем вы занимались?

Там были посажены яблони: каждую яблоню надо было окопать, каждую яблоню надо удобрить. Потом прорывали траншейку вокруг. Подавали в определённые дни воду, а воду качали из Коломенки. И сейчас тоже из Коломенки качают воду. Нужно было полить успеть, пока вода была. Потом папа бак вкопал в землю – из этого бака можно было брать воду, поливать. А до этого ездили, когда давали воду, поливали.

Получается, в сторону Коломенки шли сады?

Да.

Но вы-то, дети, наверное, занимались не яблонями?

Мы с папой вместе копали, нас приучали. После работы они приходили, если не было домашних дел, ещё каких-то дел, мы садились на машину, и он нас вёз в огород. Где-то пополоть надо было – трава росла, где-то порыхлить надо было. Мы работали вместе с родителями. И я до сих пор очень люблю землю. Очень люблю землю! Просто обожаю!

У соседей было примерно то же самое, что и у вас? Домик и яблони?

Да, у всех были яблони.

То есть не сливы, не груши, ничего такого?

Яблони в основном сажали. Причём не было никаких заборов у нас. Никаких заборов! Мы знали, что вот здесь лежат – это уже сад соседа, с этой стороны – сад этого соседа. Это сейчас заборы поставили, а раньше заборов не было никаких, да и не разрешали. Мы шли, смотрели, где, чего у кого посажено – так было интересно, необыкновенно!

Это же в основном сослуживцы были, все друг друга знали?

Да, конечно. У нас мама приходила в сад, и приходила соседка. Соседка первым делом приходила к маме – пообщались, рассказали, у кого какие цветы, кто откуда что взял, поменялись этими цветами, посадили.

Всё-таки ещё и цветы выращивали?

Цветы сажали, но мало, как-то не увлекались. Это попозже уже цветы пошли.

А какие были цветы?

Флоксы сидели всё время, гладиолусы, я помню, мы тоже сажали, георгины – это были цветы самые модные, особенно георгины. А почему сажали эти цветы? Потому что георгины цвели осенью. Гладиолусы цвели осенью. А букет цветов в школу для детей собирали именно из своего сада, не покупали никогда, рвали в саду. Если было много цветов, ещё и соседям давали.

 

«Он делал ледянки, набирал рыбу, замораживал и всю зиму кормил семью»

Из летних развлечений что вспомните? На пляж ходили?

Мы ходили не на пляж, мы ходили на Москву-реку, около железной дороги. И то нас одних не отпускали: если кто-то шёл взрослый, тогда шли мы, а одни мы не ходили. Родители нас вечером на машине могли отвезти на речку. Мы ездили на Оку, между мостами железнодорожным и автомобильным, в Щурове.

На ту сторону?

Нет, на этой стороне. Сейчас всё заросло, а раньше там можно было купаться. Там было хорошо. На той стороне попозже возник пляж. Папа нас возил на Голубые озёра. Сейчас на это озеро не ездят, это был самый первый карьер, самый-самый дальний. Там была такая глушь, никого не было! Вода была голубая, красивая-красивая! Но холодная невозможно!

Это тоже в 1970-е?

Это пока мы были маленькие, в школе учились. Когда замуж-то повыходили, мы уже сами…

Как выглядела жизнь на реке? Как Москва-река и Ока выглядели тогда?

Просто люди купались, загорали, такого, чтобы играть в мяч, на лодках, не было. Гораздо проще была жизнь на реке.

Более судоходными же были реки тогда?

Да.

И лодки чуть ли не у каждого были…

Нет, в доме у нас ни у кого лодок не было. У меня муж протопоповский (с. Протопопово, потом посёлок им. Кирова, сейчас в черте города – ред.), вот у него была лодка. Мы с ним учились в одной школе, в одном классе. Они сами с папой делали лодку, с дедом даже он делал лодку.

Наверное, рыбачили?

Они рыбачили, но очень интересно муж рассказывал: у него дедушка был крепкий, такой хозяйственный мужчина. Я застала дедушку-то – мы поженились, он ещё был жив. Дедушка воевал, и во время войны он особенно снабжал их рыбой. Он делал ледянки, набирал эту рыбу, замораживал и всю зиму кормил свою семью.

Ледянки?

Это как мне рассказывали: бурится лёд (а лёд-то толстый был), дырка такая, и по краям делается жёлоб. Когда рыбе становится плохо дышать, не хватает кислорода, она в эти дырки вылезает и в этом жёлобе застревает, обратно не может выбраться. Вот они собирали эту рыбу, морозили и кормили семью. Особенно во время войны было очень тяжело… Но вот так люди выживали.

В ваше детство много ваших знакомых рыбачили?

Мы жили далеко от реки, у нас никто не рыбачил. У папы дедушка со стороны папы очень рано умер, я его даже не застала, а второй дедушка прожил долгую жизнь, они жили в Александрове. Он был хорошим плотником. Летом как раз самая работа плотницкая, ему было не до рыбалки, он не рыбачил.

 

«Было принято за старшими донашивать вещи»

А как решали вопросы с тем, как одеваться, где одеваться?

Одеваться было очень тяжело. У нас мама сама старалась нам шить, шить платья. Были такие, помню, лоскутики у неё цветные, она из них шила мне платье. Потом старшая сестра, допустим, пальто относила, оно ей стало мало – мама его распарывала, переворачивала наизнанку, перелицовывала, это так называется. Сажала обратно на ватин, если оно зимнее, и такое новенькое, хорошее получилось пальтишко. Дальше уже ходила я в этом пальто. То есть было принято за старшими донашивать вещи. Купить и старшей сестре и мне не всегда была возможность, конечно. Но я должна сказать большое спасибо своим родителям: они нам обеим дали высшее образование, и сестре, и мне – мы окончили наш пединститут. Сестра окончила исторический факультет, а я, поскольку я занималась гимнастикой с третьего класса и до четвёртого курса института, собиралась на физвос. Но сестра стала стеной: никаких физвосов! никаких! В школе я училась хорошо, у меня «троек» не было, и я пошла на физмат. Благополучно поступила и окончила. Сорок лет отработал в школе. В этом году готовила внука к профилю: удачно мы с ним сдали, поступили в институт!

Разница в возрасте у вас с сестрой какая?

Пять с половиной.

Получается, что она заканчивала, а вы поступали?

Она почти заканчивала, а я поступала. Она определяющую роль сыграла в том, что я стала учителем математики.

А мама, папа какую роль сыграли?

Они нас поддерживали. Я-то хотела в медицину, у меня такая мечта была. Но поскольку мама с папой нас вдвоём растили, помощи-то не было особенно, пришлось остановиться на нашем пединституте. Но я не жалею нисколько.

Но ведь есть медицинское училище? Или это среднее образование, его было недостаточно?

Я как-то этот вопрос не рассматривала. А вот муж у меня окончил Второй медицинский в Москве (сейчас Российский национальный исследовательский медицинский университет имени Н. И. Пирогова – ред.), был врачом.

Вы с ним познакомились после студенчества?

Мы с ним учились в одном классе – в девятом и десятом, в девятой школе. Это школьная любовь. Он учился в 16-й протопоповской школе – это где сейчас «Протекс» (медицинская фирма – ред.) в посёлке Кирова. Их школа относилась к 9-й школе, 22-я школа тоже относилась к 9-й школе. И в 9-й школе были только старшие классы, когда мы пришли, младших классов там не было. И мы попали с ним в один класс. Наш класс был «Д». Там были «Е» и «Ж» – представляете, сколько было старших классов! Он сидел передо мной, и я ему понравилась. Потом он уехал в институт учиться, я здесь училась, и уже когда на четвёртом курсе института я училась, мы с ним поженились. Удачно прожили. Но, к сожалению, его не стало…

Он где после института работал?

Он пришёл в Коломенскую ЦРБ, работал в приёмном покое терапии, успешно довольно-таки. А потом открылось у нас ЛТП, он ушёл врачом в ЛТП. Потом стала шестая колония там, и он работал начальником областной больницы – там он закончил трудовую деятельность свою. Он во Владикавказе воевал во время войны, со спецназом. Так что он военный у меня человек, полковник военной медицинской службы.

В то время молодой человек, окончивший медицинский институт, какой статус социальный получал?

Раньше люди, которые оканчивали институт, конечно, пользовались уважением. У нас-то класс был очень интересный, у нас в классе поступили все абсолютно, у нас хорошо ребята учились. А приехал он почему в Коломну обратно работать, потому что он учился шесть лет в институте, а я закончила к этому времени институт и осталась в Коломне работать. И он приехал по месту работы жены. Поэтому в Коломне мы с ним и осели, никуда уже не поехали. У него мама тоже работала в нашей ЦРБ, старшей медсестрой в ушном отделении.

 

«Преподаватели были настолько доброжелательные, настолько добрые!..»

Чем отметились ваши студенческие годы?

Ой, студенчество интересно прошло! Мы же в начале каждой осени, сентябрь, октябрь, уезжали в лагерь – жили там и работали на полях колхозных. Мы уезжали в Троицкие Озёрки, там на берегу были домики, была столовая, и мы там жили почти два месяца, там питались, на полях работали, проводили свой досуг – играли в футбол и в волейбол, всевозможные игры были. А мы с подружкой, как правило, работали на кухне. Рано вставали, поздно ложились, готовили еду, повар с нами была, а мы в помощниках.

Потом были слёты интересные, мы уезжали с курсом вместе. Проводились спортивные всевозможные соревнования. А вот сестра-то ездила в настоящий стройотряд, муж её, Нисон Семёнович, был начальником стройотряда.

Кого из преподавателей могли бы вспомнить?

Роза Ивановна Прохорова, она уже старый человек, года три назад, наверное, мы собирались у них на квартире, она читала у нас математический анализ. Анатолий Ермилович Аникин вёл физику. Наталья Дорофеевна Пицко аналитическую геометрию читала. Декан нашего факультета Попотько. Николай Николаевич Шаластер, его нет уже в живых, читал теорию вероятности. До сих пор вспоминаю теорию вероятности, потому что она у нас сейчас есть в ЕГЭ – и девятый класс в ОГЭ, и одиннадцатый класс в ЕГЭ. Поэтому теорию вероятности сейчас приходится учить по-новому практически. Преподаватели были настолько доброжелательные, настолько добрые!.. Учиться было интересно.

Легко вам давалась учёба?

Да, я училась без «троек» и всё время получала стипендию. Последний год, правда (после четвёртого курса уже мы поженились), у меня к концу учёбы появился сын, и я экзамены сдавала с сыном. У меня коляска стояла под окном, мы жили на первом этаже, а я сидела на подоконнике и учила все экзамены. Ну, успешно сдала всё. И дальше пошла. Я начинала свою работу в вечерней школе № 1, ШРМ (школа рабочей молодёжи – ред.). Это на улице Пушкина, сейчас туда люди ходят пожилого возраста, там всевозможные встречи, вечера проводят для них. Там одноэтажное здание, по-моему, было. Вот там я работала первый год. У нас утром были занятия и вечером были занятия. Причём к нам приходили ребята из ПТУ-6, потому что у них не было среднего образования, и приходили прапорщики из нашего КАУ (Коломенское артиллерийское училище – ред.). Вот такая разница в возрасте была: молодёжь и солидные мужчины. Я ещё, конечно, совсем юная была, когда пришла работать. Год я работала в ШРМ, а потом перешла в девятую школу, десять лет в ней проработала, потом перешла в 17-ю школу, и уже там заканчивала свою трудовую деятельность.

После института сложно было получить место в городе?

Сложно. Мне давали распределение, но поскольку я вышла замуж, у меня родился ребёнок, я взяла свободный диплом и осталась в Коломне. Мне предложили в вечерней школе – отказываться было нельзя, потому что иначе вообще ничего не дадут.

Я так понимаю, что жизнь в общежитии вас обошла?

В общежитии я не жила, я жила дома.

Но всё-таки вы посещали общежитие?

Нет, в то время было не принято как-то в общежитие ходить тем, кто жил в городе. Мне кажется, и сейчас в общежитие особенно посторонних не пускают.

У вас на курсе много было иногородних?

Были иногородние – девочки из Воскресенска, из Серпухова. В «Одноклассниках» с некоторыми я переписываюсь. Интересно узнать, посмотреть на них – такие уже пожилые люди…

В каком году вы поступили?

Я в 1969-м окончила школу и поступила в институт. И в 1973-м я закончила, четыре года. У нас было четыре года.

Сложно было поступить в институт в то время?

Не знаю, я как-то спокойно поступила. Если учесть, что мы практически по всем предметам сдавали экзамены в школе, в институт поступить было довольно-таки просто. Потом, я училась хорошо. Даже у нас в классе ни у одного ребёнка не было репетитора. У нас все готовились сами, все поступали без репетитора.

А что, в других случаях, в других школах ребята в то время могли готовиться с репетиторами?

Нет, не было принято раньше репетиторство. Раньше школьная программа и программа поступления в институт соответствовали между собой. Это сейчас нет соответствия, сейчас кричат, что ЕГЭ не соответствует школьной программе – это на самом деле так.

 

«В сентябре мы ездили на поля колхозные. Дети очень любили ездить!»

Давайте немножко о самом начале вашей профессиональной деятельности?

После вечерней школы я попала в девятую школу – просто лаборанткой, меня взяли на кабинет физики и на кабинет химии. Проработала я лаборанткой не очень долго, а потом появилось место в группе продлённого дня. В группе продлённого дня такое творчество было у нас! Мы работали с моей хорошей знакомой (мы до сих пор с ней связь поддерживаем, дружим, она уезжала за границу, обратно вернулась). У нас был класс. Но что значит – ребёнок целый день проводит в школе? И мы с ней взяли картинки Сутеева (они очень интересные у него – натуральные зверюшки) и через проектор проектировали на стенку эту картинку, обрисовывали её, а потом раскрашивали. У нас был художник Виктор Павлович Бабаев, он очень хорошо преподавал черчение и рисование, вот он нам подсказал добавить в краску зубной пасты, чтобы хорошо на масляную краску всё легло. И вот у нас из-за доски выглядывал крошка-енот…

То есть вы расписывали стены класса?

Да, там, где находились дети. Мы добились, чтобы нам дали кинопроектор. Был промежуток времени, когда мы деткам сами заправляли туда плёнку, показывали им мультики. Был у нас центр, где давали для школ фильмы. Там такая интересная женщина, у неё большие такие металлические коробки с плёнками, она их клеила, эти плёнки, потому что бывали разрывы. Это находилось на той улице, где сейчас музей «Калачная».

На улице Зайцева?

Да, там же было Гороно раньше – не доходя Пятницких ворот, в ряду домов двухэтажных, напротив седьмой школы. Гороно на втором этаже было, и там был прокат фильмов. Мы получали эти фильмы, приносили, показывали ребятам, и не только мультики, но и какой-то интересный детский фильм. Вот так старались деткам сделать приятное. Рисовали они у нас, гулять мы с ними ходили. Игры мы получали – у нас была специальная статья денежная, на которую мы могли выписать, а потом купить эти игрушки для детишек.

Вот я работала в группе продлённого дня. Директором был Иван Александрович Поляков. Он уезжает за границу – директором становится Гращенкова Татьяна Николаевна. А она была перед этим организатором, и она меня вызывает и предлагает работать организатором. И я перехожу организатором и учителем математики (у меня несколько часов было). Вот так я 10 лет отработала в девятой школе.

Потом открывается 17-я школа. Мы получили квартиру в Колычёве, у меня уже было двое детишек – дочка вторая родилась. Сына я перевела из 9-й школы в 15-ю и перешла сама в 17-ю школу просто учителем. У нас был Тюрин Евгений Иванович – великолепнейший человек, добрейший, настолько интеллигентный, с ним так приятно было работать, просто необыкновенно! Когда я пришла, я поменяла направленность: организатор и учитель – это абсолютно разные вещи. И я первое время ничего не успевала. Мне дали такой класс: из 15-й, 16-й школ надёргали детей, которые не нужны были, и посадили в один восьмой класс. У меня такой был класс.

То есть вы были именно учителем физики и математики?

Учителем математики я была, физику я не преподавала никогда. Детки были сложные, конечно. В сентябре мы с ними ездили на поля колхозные, убирали морковь, свёклу, картошку. Это было для них вообще что-то необыкновенное! Дети очень любили ездить. Я не знаю, почему сейчас не посылают. У нас был лагерь труда и отдыха, за Малым Колычёвом, – там стояли домики специальные, где ребятки жили, была столовая. Мы на поле с утра ходили, работали, а во второй половине дня обедали, отдыхали. Ребята могли заниматься всевозможными играми, пруд был рядом, купались. И, знаете, была такая спокойная обстановка, мы не боялись, что чего-то произойдет. Не было никаких таких происшествий.

Потом появился класс интенсивного обучения. Это был первый класс в школе у нас. С первого класса у них были дополнительные занятия: компьютерные игры, шахматные игры, театральные игры – то есть развивающие предметы. Вот такой класс интенсивного обучения в пятом классе дали мне. Интересные детки! Мы до сих пор с ними поддерживаем связь! Они окончили школу, когда мне было 50 лет. У меня летом день рождения – и они все пришли ко мне в гости. Я, конечно, была рада такому посещению. Потом как-то это немножко отошло. Им уже много лет, но они до сих пор собираются на вечер встречи выпускников в феврале в кафе и приглашают всё время меня. Я к ним хожу (в этом году у меня не получилось, в том году я была с ними). Они уже взрослые люди, такие интересные, рассказывают, где они, кем они работают. В основном успешные детки. Я помогаю уже их детишкам: у меня мальчик и девочка в этом году – я помогала им математику осваивать. Вот такая интересная трудовая деятельность.

 

«Книжечку специальную шили из талончиков, чтобы их не потерять»

Как город в это время жил? Как он менялся со времён 70-х?

Город меняется, очень меняется. У нас вот здесь площадь – её совсем по-другому украсили, и улицы у нас другие. Вы знаете, где новый «Детский мир» и выше, по улице Кирова, – там же были поля, там сажали картошку люди (мы сами там сажали картошку), там домов не было. Колычёва тоже не было, его построили сравнительно недавно. По улице Ленина дома пятиэтажные снесли сейчас, а дома-то раньше стояли.

Где гуляли вы? Было время для прогулок?

Мы гуляли! Во-первых, для молодёжи устраивали танцы вечерами. Где сад дворца (сад около ДК Тепловозостроителей, бывш. имени Куйбышева – ред.) – сейчас детский садик, а раньше в этом здании был кинотеатр, а рядом танцплощадка, туда мы ходили. На ул. Комсомольской, за милицией, была огромная веранда, был оркестр и большая танцплощадка, туда мы ходили на танцы.

Это в студенческое время? Или уже после?

Старшие классы школы и студенческое время. А маленькими мы в основном на каток ходили, вечером на улице гуляли, а летом родителям помогали.

Что происходило на танцплощадках?

Мы встречали своих знакомых ребят, незнакомых людей, знакомились на этой танцплощадке. Но у нас время было ограничено. У нас мама такая строгая была: в 10 быть дома. Танцы до 11-ти, а мы в 10 разворачивались и шли домой. Но собирались все из дома, все девчонки. Разрешат – идём, а не разрешат – значит, не разрешат.

А как проводили время, будучи молодой семьёй?

Мы летом ездили отдыхать. Мы были в Киеве, в Ленинграде, в Прибалтике (у мужа там родственники остались, но, к сожалению, связь потерялась в связи со всеми событиями), в Крыму, на Чёрном море. Была база отдыха «Альбатрос» у Коломзавода – туда несколько раз ездили, ещё маленькие дети были. А так в основном работали. Работы было много. Работа, учёба, дети в садике – только успевай. Раньше не было такой техники, не было таких стиральных машин: постирали в машинке, а полоскали в ванной – и хорошо, что была ванна. И надо всё это погладить, высушить… Сейчас гораздо проще люди живут.

Наверное, и в Москву ездили время от времени?

Ездили. Деткам моим повезло, я считаю, потому что когда я работала организатором в девятой школе, после Последнего звонка мы обязательно выпускникам заказывали автобусы (раньше это было просто) и ехали в парк Горького. Ребята гуляли, катались на аттракционах, мы, соответственно, тоже гуляли. Очень часто мы ездили в театры со школой, с классом, заказывали билеты и ездили. Поскольку я была организатором, я писала заявку коменданту Московского кремля, заказывала экскурсию в Алмазный фонд, заказывала экскурсию по Кремлю, в Оружейную палату, в мавзолей – по-другому никак, только через коменданта Кремля. Нам давали разрешение, присылали письмо, назначали время, когда можно туда с экскурсией поехать. Ну и, соответственно, я всегда брала своих детей. Мои дети где только не были! А девятая школа была очень интересная. Там работала такая интересная женщина, учитель немецкого языка Чернышова Наталья Романовна. Она организовала клуб интернациональной дружбы. И детки из этого клуба ездили в Прибалтику, в Белоруссию, на Украину. И даже два года мы проводили в школе фестиваль дружбы, к нам приезжали из семи союзных республик делегации. Мы устраивали их в школе, у нас они жили. Мы делали заявку во дворец Куйбышева (рядом он находился), и они нам предоставляли зал. Мы там делали обязательно торжественное заседание красивое: кадры из фильмов, флаги, знамёна, песни, танцы… Это было очень интересно! Таким образом мы воспитывали своих детей, патриотизм был.

В каком году этот клуб организовался? Сколько он просуществовал?

Я сейчас годы затрудняюсь назвать… До перестройки. Потому что после перестройки союзные республики… И я помню, когда мы собирались на демонстрацию, 15 флагов союзных республик мы обязательно несли в колонне! Интересно было, очень интересно!

В историческую часть города вы ходили гулять?

Мы экскурсии заказывали. Когда школа была, у нас кремль не был настолько доступен, как сейчас. Это сейчас всё восстановили, организовали экскурсии, «Дом Озерова» есть, в «Лигу» можно сходить, а раньше не было ещё этого, когда я работала, мы больше Москву заказывали, театры, музеи: в исторический, в музей имени Пушкина. Ездили в Ясную Поляну Толстого. Интересно! Заказать экскурсию было несложно – можно было позвонить туда, можно было написать письмо, оставить заявку. И не нужно было никакое разрешение нигде получать: мы заказывали автобус в автоколонне, благо там родители наших деток учились, нам предоставляли автобус, мы садились и ехали. Это сейчас нужно разрешение от милиции, сопровождение и прочее, всё очень сложно стало, а раньше было проще.

Как вы 90-е годы прожили?

Вы знаете, как-то не было такого напряжения, довольно-таки спокойно. Были карточки, талончики были такие малюсенькие (где-то у меня ещё остались, если я их не выбросила), книжечку специальную шили из этих талончиков, чтобы их не потерять. Допустим, сигареты мне не нужны, у нас никто не курил – мы меняли их на песок. Недостатка мы не чувствовали, мы друг друга поддерживали семьёй, дружно. И сейчас у нас это осталось.

Самый светлый период жизни – как бы вы его определили, когда это было?

Во-первых, радость, когда рождаются дети в семье! Первый у нас родился сын, а второй родилась у нас дочка. Во-вторых, конечно, трудовые успехи. Когда появились категории у учителей, я самая первая сдала на первую категорию, потом на высшую категорию. Мне было очень приятно с ребятами работать, всегда очень приятно! Как-то у нас было взаимопонимание, дружба.

Вы знаете, в чём секрет доверия детей к вам, расположения их к вам?

Наверное, доброта, в первую очередь. Постараться понять, постараться войти в ситуацию ребёнка, когда ему плохо, когда ему нужна помощь. Мне до сих пор пишет моя выпускница, в 80-м году они окончили, это мой первый класс, она уже мама, у неё двое детей взрослых, она сама учитель. Родительница мне до сих пор пишет, присылает привет, недавно прислала мне фильм про своего сына, который в 1980-м году окончил с золотой медалью, окончил в Москве институт, но уехал в Америку, хорошо работает по вычислительной технике.

Вот это держит, держит на поверхности жизни, честно говоря!

Спасибо вам большое за этот хороший, добрый рассказ.

«Едешь, лопаточкой упираешься в снег – и так красиво, такие буруны снежные!»

Рассказчица: Анна Витальевна Родина.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 17 июля 2024 года.

 

Давайте начнём с самых ранних воспоминаний детства, про вашу семью на момент вашего рождения.

Я в девичестве Баркова. Мой папа коренной коломчанин или коломенец (я до сих пор не знаю, как правильно говорить, к моему стыду). У нас тут родовой дом – с 1860 года мы знаем эту историю. Может быть, если покопаться, даже и глубже можно найти. Папа наверняка знал, он знал очень много про Коломну, любил Коломну. Не только о Коломне, он знал всё: мы приезжали в Ленинград – он там всё знает. В общем, интересовался историей.

В каком году папа родился?

В 1928 году. У него отец был конструктором, причём без образования, от Бога. У него была большая пачка патентных бумаг.

То есть он был разработчиком и патентовал свои разработки?

Да, на заводе. Куда это делось, я не знаю, но в детстве это было. Дедушка работал конструктором на Коломзаводе, в войну их семью эвакуировали в Киров с заводом. Семья на тот момент: мама, папа и их мама и папа. Маму Юлией звали, это моя бабушка, и у них ещё был брат Юрий, он потом вернулся, и у них родилась девочка Наташа, сестрёнка, в войну. Мама умерла от холеры, и девочка тоже умерла, остались одни мужики, они вернулись в Коломну уже втроём. Это отдельная история, горькая достаточно.

У папы было высшее образование, инженером работал. Единственный раз в жизни он поехал отдыхать в туристическую поездку, встретил там маму, это был 1963 год, они поженились. Мама 1933 года рождения, родилась в Ленинграде. И мы с сестрой тоже родились в Ленинграде – мама меня ездила рожать к своим родителям. У неё была проблема с отрицательным резусом, и она меня рожала в Институте гинекологии в Ленинграде. В двухмесячном возрасте я приехала в Коломну и считаю себя коломчанкой или коломенкой. На самолёте мама летела с нами двумя: сестре было полтора года, мне было два месяца. Мама с пелёнками и бутылками летела, а папа тут встречал.

Папа где получал образование?

В политехническом институте коломенском. Он, когда обзавёлся семьёй, был уже не молод, ему было лет 36. Он перешёл работать слесарем, потому что там была зарплата больше, и до конца жизни со своим высшим образованием работал слесарем. Но он был хорошим слесарем.

То есть инженеры получали меньше, чем рабочие?

Да. Мама получала, по-моему, 120 рублей, она экономист.

И примерно так же инженеры на Коломзаводе получали? А рабочие сколько получали?

Да. А рабочие 200 с чем-то получали.

То есть в семье было двое детей, нужно было содержать семью?

Не знаю, в какой момент он перешёл. Тогда в декрете так долго не держали – по-моему, три месяца, потом они отпуск брали, подгадывали, чтобы подольше посидеть. А потом в ясли. Нас в ясли пожалели отдавать сразу, с пелёнок, у нас были няни. У меня и у Юли, сестры, были разные няни. Они жили рядом, бабушки просто, сколько-то им платили. Меня туда отводили.

То есть, по сути, это соседи были?

Да. Баба Дуся её звали, она на соседней улице жила. Юлькину не помню, как звали. Моя баба Дуся меня научила на ночь есть ряженку с булкой, такую тюрю.

Это было вкусно вам?

Наверное, вкусно. Потом ещё какие воспоминания? Мы сначала в «Муравейник» ходили. Нет, сначала в ясли какие-то…

«Муравейник» – это?..

Это детский сад, он был расположен в том месте, где сейчас «Белый дом». Нас туда водили зимой, везли на саночках. Наверное, мы не помещались зимой со всей амуницией зимней в одни санки, и двое санок друг за другом цепляли и волокли. Ещё, я помню, едешь зимой, лопаточкой упираешься в снег – и так красиво, такие буруны снежные! Папа или мама впереди упирается, везёт, а я тут торможу!.. А летом нас папа иногда носил букетом, двоих. А чтобы мы не пачкали пальто своими ногами, мама сшила фартучек чёрненький. На чёрное пальто надевался чёрный фартучек. Папа нас брал букетом, нёс в садик, потом сворачивал фартук, в кармашек. По улице Козлова мы ходили, я помню.

Здание детского сада что собой представляло? Почему «Муравейник»?

Название такое. Мне кажется, он и сейчас есть, но где-то в другом месте. Его куда-то перевели, потом мы уехали в Коми, а его сломали и построили административное здание.

Я помню, что я любила манную кашу очень! Помню один момент, когда мы опоздали в садик, и мне нянечки говорят: «Анечка, опоздала, манная каша тебе не досталась». Я плакала! Она пошутила так, но у меня серьёзные были слёзы. Любила манную кашу! А овсянку не любила. Там остренькие штучки – шелуха попадалась, и у меня вызывало такой рефлекс неприятный. А сейчас люблю, сейчас другая какая-то она, или я выросла просто.

 

«На кукле потренировалась, потом себе так же сделала»

Потом мы уехали в Коми. Мы уехали, потому что бабушка с дедушкой, мамины родители, были геологи. Благодаря этому они в войну остались живы, потому что Ленинград был в блокаде, а они в 1940 году уехали на Колыму и маму туда взяли. А в Ленинграде остались бабушкина сестра с дочерью, они жили в одной квартире, в одной комнате в коммуналке, впятером. Вот… они там и остались… А вторая бабушкина сестра жила в Павловске с дочкой, их угнали в Германию, они там на какой-то ферме работали, потом вернулись после войны.

Дед был начальником геологоразведочной партии, и они с бабушкой ездили по разным местам, искали полезные ископаемые. И дед маму туда стал звать на заработки, потому что жили не очень. Папа ни в какую не хотел ехать, и мама поехала со мной. Я тогда ещё в садик ходила, мне было 6 лет. Мы жили там в бараке. То есть начальник партии жил в бараке! Это был общий коридор, кухня с печкой, ну, и как начальнику две комнаты было положено. Мама готовила на какой-то плиточке в комнате. Я ходила в садик. Кстати, у меня воспоминания такие: у соседней комнаты лежал коврик лоскутный, лохматенький (сейчас я знаю, что это ляпочиха называется) – тогда на меня это произвело впечатление. Но вообще я что-то всегда делала руками. Ещё до Коми, я помню, ножницы от меня прятали, поскольку я стригла кукол. У нас с сестрой были две куклы похожие, только у меня была брюнетка, у Юльки блондинка. Я ей отстригла чёлочку, на ней потренировалась, потом себе так же сделала. Кстати, я потом стрижками-то занималась, во взрослом возрасте я стригла.

В плане рукоделия самое первое что было у вас?

Что-то делала, куклам какие-то мастерила одёжки. Когда я в начальных классах была, бабушка, Любовь Петровна Мамонтова, которая из Ленинграда, нас научила вязать. Причём мы долго к ней приставали, чтобы она нас научила спицами. Она говорила: «Вот день будет – сядем, я вас научу, и вы не уйдёте, пока не научитесь». И так туго было – мы все пальцы стёрли! Что-то повязали, потом успокоились. А потом я уже стала вязать, когда постарше стала, – вот это я вспомнила всё. Я, по-моему, лежала в больнице, там девочка вязала, и мне тоже захотелось. Я попросила, мне принесли спицы и шерсть – я связала себе шапочку и шарфик. Потом сестре. Это где-то пятый класс, наверное, был.

Расскажите про бабушку поподробнее.

Бабушка умела всё! Бабушка у нас считается родоначальницей вообще всех наших творческих начал, поскольку у меня и дядя, мамин брат, и его дети очень рукодельные. Бабушка вязала и на спицах, и крючком. Она нас обвязывала: всякие носочки, салфеточки – хлеб накрывать, салфеточки под приборы. Мы, честно говоря, не очень-то ими пользовались, но они до сих пор у нас есть! Скатерти вязала крючком, одежду (какие-то кофты, по-моему). И шила. Её мама, то есть моя прабабушка, Евдокия, вообще-то из Сибири, из-под Омска, города Москаленки. По легенде, они приехали туда из Крыма, у них была многодетная семья.

Это что-то связанное с депортацией?

Якобы к сестре бабушкиной сватались какие-то… В общем, они якобы оттуда уехали.

Бежали фактически от сватьёв?

Легенда такая, да. И они были зажиточные достаточно. У них, по-моему, пять человек было в семье детей. Любовь Петровна – бабушка. Матрёна Петровна, тётя Мотя, – это которая жила с ними в Ленинграде в одной квартире, которая погибла в войну. Анна Петровна, тётя Нюра, жила в Павловске. Савелий был и Пётр – они в Сибири остались. Родственники там какие-то вроде остались, и мама даже с кем-то общалась, но сейчас у нас связи нет.

Бабушка была белошвейкой, обшивала весь населённый пункт этот. А деда, Петра, расстрелял Колчак, и ему даже памятник стоит где-то в этих Москаленках. Пионеры бабушке писали в советское время и прислали фотографию этого памятника. Но мы там не были.

У меня, собственно, одна бабушка и была, потому что бабушка Юля в войну умерла. Но дед потом женился, в Коломну когда приехал уже. Была такая Елизавета Никитична Зозуля, она какая-то была красная командирша, из Евпатории родом. Она была партийным работником на Коломзаводе, там они познакомились. Нами она особо не занималась. Есть фотография, где она нас на качельках качает. Она уже была достаточно возрастная и не очень подвижная, в сад выходила с палочкой, нам показывала, где какую траву надо рвать.

 

«Я помню, как мы колготками ловили мальков!»

И вы все жили в этом доме?

Да, улица Островского, дом 13. Но у нас была половина дома. Мы в Коми-то уехали, потом вернулись, сделали ремонт в подвале, и у нас увеличилась жилплощадь. Мы с Юлькой спали наверху, а внизу была комната родителей, кухня, там даже туалет сделали тёплый. Так у нас был туалет – такая пристроечка к дому, холодный, не на улице, а… прямого попадания.

Как сейчас вы вспоминаете жизнь в раннем детстве в этом доме? Хорошо вам тогда было? Или что-то было, что, может быть, портило жизнь?

Мухи портили жизнь! Соседка тётя Соня, жена папиного дяди (дядя давно умер), разводила кроликов. У неё окна выходили на улицу, а у нас выходили во двор, где кролики, – видать, от них мух было полно.

Как боролись с мухами в доме?

Сачком ловили. Выгоняли их, какие-то занавесочки вешали.

То есть не мухобойкой, а сачком ловили? Чтобы потом выпустить?

Нет, не выпустить… У нас ещё были кошки. Кошка у нас появилась в Коми. Причём мы заводили кошек, и они у нас почему-то не приживались: помню, рыжий котёнок был, он чем-то болел и умер… А у мамы была сотрудница, мама экономистом работала, у неё была помощница – она вышла замуж, завела котёночка и уехала в отпуск. А отпуска были большие, и котёночка она нам на время принесла. Ну, кошечка такая, ничего особенного, белая с чёрными пятнышками, на носу у неё было или на глазу пятно. Приехала она, забрала кошечку – кошечка вернулась к нам. Она её опять унесла – она опять к нам вернулась. В общем, тут прижилась. И когда мы уже оттуда уезжали (мы в Коми четыре года жили, я пошла в школу, болела там очень часто), она была беременна, эта кошка Мулька. И мама её везла на поезде, выводила на каких-то станциях, выпускала, говорила: «Ну, если убежит, значит, что делать?» Но она не убегала – делала свои дела и шла обратно. Вот так привезла её беременную, она тут родила. И у нас несколько поколений этих чёрно-белых кошек было.

Коми – большая республика. Как место конкретно называлось?

Верхняя Омра. Мы ехали до Сыктывкара, потом за нами приезжала машина, «козлик», и километров сто мы ехали. Это был большой посёлок. Но он жил именно партией геологоразведочной. Когда мы уехали и партия через какое-то время ушла, мне очень хотелось туда вернуться. У меня такие воспоминания, как мы там гуляли! Гуляли совершенно без присмотра. Там же тайга рядом. Какие-то зэки убегали… Но никто особо не беспокоился, дети гуляли. Там были большие газовые трубы через речку, я помню, мы ходили по этим трубам через реку. Река была очень холодная. И вообще там было достаточно холодно, мы и летом в колготках ходили. И мы, я помню, как мы колготками ловили мальков! А вода очень холодная летом была.

То есть зачерпывали колготками?

Да, да, да! Я не помню, что мы что-то поймали, но пытались. Там их много, мальков этих!..

Что там ещё было? Я помню, что папа приходил на обед и вечером – и каждый раз приносил грибы. Вот он идёт с работы и грибы несёт. И мы эти грибы чистили, сидели. Сушили их и рассылали посылками всем родственникам. За ягодами ходили. Однажды мы должны были поехать на вездеходе за клюквой куда-то далеко. Я так ждала этого дня! На вездеходе мне хотелось очень прокатиться! А накануне мы пошли с дедом просто в ближайший лесок, и меня комары кусали всё время. И они меня до такой степени докусали, что у меня поднялась температура, я вся опухла. В общем, меня не взяли. Я очень до сих пор переживаю: не покаталась я на вездеходе!

Шишки собирали кедровые. У нас стоял ящик посылочный с этими шишками. Зимой возьмёшь, поковыряешь этих шишек.

Мы покупали арбузы мешками! Когда был сезон, привозили в магазин арбузы. Покупали мешок арбузов, они у нас лежали в прихожей.

 

«Зима, темно, фонари далеко друг от друга, пурга в лицо…»

Мы сначала жили в бараке, а потом нам дали полдома, папа уже приехал, Юля, на следующий год. Я как раз пошла в школу. Мы жили в бараке рядом со школой, а в садик приходилось ходить через весь посёлок. А потом нам дали дом рядом с садиком, и уже в школу надо было ходить далеко. И у меня воспоминания такие: зима, темно, фонари далеко друг от друга, пурга в лицо – я иду, меня чуть ли не сносит. Почему-то я одна иду, может, мы с сестрой в разные смены учились, не помню. Вот я помню этот момент…

На лыжах, помню, мы ходили, и сами, и в школе.

Я там много болела. Меня клали в больницу, что-то во мне искали, никак найти не могли. И бабушка договорилась, что меня в Ленинграде в больницу положат.

То есть она следила за вами?

А как же! Принимала участие! Меня положили в больницу в Ленинграде, а потом отправили в санаторий. И в этом санатории я две четверти была. Это было ощущение, как будто я оттуда никогда не выйду! И это было два года подряд в разных санаториях под Ленинградом.

Было ощущение тюрьмы какой-то?

Да, было… Ну, были какие-то приятные моменты, но общее такое впечатление… Причём меня из больницы сразу повезли в санаторий. Я надеялась, что домой заедем, но у них машина местная сразу туда отвезла. Бабушка, наверное, приходила ко мне в больницу, а в санаторий уже не так часто, но тоже приезжала. Я помню, у меня такая истерика была, когда меня привезли в этот санаторий, в первый день! Санаторий один назывался «Восход», а другой «Солнечный». «Восход» – небольшой санаторий в лесу. А «Солнечный» – большой, прям как городок. Мы там учились. Комната была с подарками от каких-то делегаций – мы учились там. Там были в шкафах какие-то кубки, восковые яблоки – они были как натуральные, и одно было надкусанное: кто-то, наверное, попробовал!

Какие процедуры там были для вас?

На прогревание я, по-моему, ходила… Что-то даже не помню особо… Когда я была в «Солнечном», я была в третьем классе, а там в пионеры не принимали. В третьем классе же всех принимают в пионеры. Меня не приняли. И когда я уже приехала в Коломну и пошла здесь в четвёртый класс, меня принимали в пионеры на линейке общешкольной. Мне так было страшно! То весь класс принимают, а то одна: «А ты что, двоечница? Почему в третьем классе тебя не приняли?»

Это какой год был?

В школу я пошла в 1973 году, а сюда приехала в 1976-м. Было 800-летие Коломны, я это помню.

Расскажите, что помните?

Я помню открытие памятника, который «Пряник» сейчас называют. Он был белый. Толпа народа была. Помню, пушку открывали тоже.

У Музея боевой славы?

Да, гаубица которая на самом деле… По-моему, даже фотографии у нас есть – мама же много фотографировала, у нас фотографий очень много всяких.

Когда вы жили в Коми, скучали по Коломне?

Я не помню, чтоб скучала. Я с родителями жила. У нас был дом на две семьи, его у местных жителей партия выкупила, и в одной половине жили мы.

Геологоразведочная партия?

Да, геологоразведочная партия № 8. В другой половине дома жил бухгалтер с семьёй.

А папа чем занимался?

Папа слесарем был. У мамы я была на работе в конторе. У неё была машинка счётная, я приходила её покрутить, мне интересно было. А ещё у неё был календарь, она там карандашом какие-то даты отмечала. Однажды я пришла и решила маме сделать приятное – всё это стёрла, чтобы чистенький он был. То, что карандашом, у меня стёрлось, а то, что ручкой, не получилось. Я говорю: «Вот, мама, я не до конца стёрла…» Такую я сделала «приятную» вещь.

Мама могла наказать или отругать? И папа? Как вас воспитывали? Какие были принципы, ценности воспитания в семье?

Ну, за что-то нас, конечно, ругали… но как-то не отложилось это. Я помню, дед один раз, не помню, за что, ругал меня. А, вот что я помню! Как-то мама с папой куда-то уехали и меня оставили у знакомых, Андрейченко такие были, они жили в бараке, в другом, более приличном: там было несколько комнат и кухня… или комната тоже одна была. У них была девочка на год меня старше. Они были с Украины. И вот она наказывала свою дочку за любое… я не знаю… коврик сдвинула – уже наказание. И меня тоже, в угол ставила, я помню. И вот эта Наташа всё время врала, чтобы её не наказали, всё время на кого-то сваливала. Потом им дали дом, мы у них тоже были, мы дружили, хотя она больше с сестрой дружила – они меня старше были. И они от меня всегда убегали! Мне было обидно, я за ними бегала по улице.

 

«Сугробы в человеческий рост. Мы прокапывали норы…»

Зимой мы в сугробы прыгали с крыш сараев. Там такие сугробища были здоровые! Иногда там наносило так, что дверь нельзя было открыть! Сугробы были в человеческий рост. Мы прокапывали там норы или дома строили.

А ещё у нас были кролики. Когда мы в дом стали въезжать, у людей, которые там жили до нас, был сарай с кроликами, и они нам этих кроликов продали. У нас была такая повинность летом – рвать кроликам траву. Но мы её не так много рвали: там было сено, целый сеновал, и сеном этим кормили тоже. Сами ничего не заготавливали, это то, что было заготовлено. Я однажды забыла закрыть или плохо закрыла дверь, и несколько кроликов сбежали. И они нарыли норы, мы видели их следы, но поймать не поймали.

Папа категорически никаких животных убить не мог. Он даже не ел курятину и свинину, потому что у них в детстве были куры и поросёнок, и он с ними играл. И он всю жизнь не ел это мясо. И кроликов он не убивал – приходилось за бутылку нанимать какого-то местного мужика. И у нас, я помню, шкурки были. Я из шкурки (она же без шва, круглая) сделала пальто для куклы, вырезала дырки, правда, без пуговиц, чтобы через голову надевалось, потому что сложно было мне тогда делать пуговицы, петли. Вот я не помню, чтобы я кукол делала, но одевать кукол – это у меня было с детства!

Когда я пошла в четвёртый класс, у нас был труд, домоводство – это был любимый урок у меня! Антонина Васильевна у нас вела, в седьмой школе. И на первом занятии нам показали машинки швейные, ножные и ручные Я сразу за ножную машинку села. Нам показали, как смазать что-то надо, как на ней шить. Я пришла домой и нашла швейную машинку – это было мамино приданное, такая кабинетная, в тумбочке, машинка. На ней стояла радиола, на ней какая-то салфеточка… И там лежали всякие иголочки, ниточки – в двери такой ящичек.

То есть никто её не использовал в доме?

Нет, она как тумбочка использовалась.

Подольская была?

Да, подольская (она и сейчас есть у меня). Я попросила её освободить. Я её открыла, смазала, почистила, разобрала что-то, потом собрала – детальки у меня остались. Но я на ней прекрасно шила! И это меня так захватило! Причём немногие у нас на ножных машинках шили в классе, как-то больше на ручных, а я вот сразу на этой научилась. В школе научилась, дома шила. Сначала мы шили фартук. У меня сейчас фартука этого нет, но тряпочка, лоскут ткани, из которой я шила, у меня до сих пор лежит, мне его жалко куда-то использовать. С яблоками и грушами лоскутик.

Я какие-то сумки шила, помню, вельветовую сумку шила с молнией, сама, дома. У папы был двоюродный брат, Сергей Васильевич Соколов. Он воевал, прошёл до Варшавы. У него была жена, Мария Григорьевна, она работала на швейной фабрике в Коломне. Она шила и дома. И мне так нравилось! Она и маме, помню, какое-то платье шила из кримплена…

А где они жили?

Они жили возле Симеоновской башни, там такой пригорочек – и стоял их дом деревянный на две семьи.

За стеной кремля, то есть на территории кремля?

Там стены-то нет, только башня стоит. Я покажу фотографию – мы на этой башне с Юлькой сидим. Мы туда лазили. Сейчас туда, по-моему, не залезешь особо, и дома этого нет. Рядом дом стоит, напротив, более серьёзный, а это дощатый домик был, и они в нём жили. В этом доме снимали какие-то кадры для фильма «За спичками». Там помещение было маленькое: заходишь – маленькая кухонька проходная, проходишь через неё – и маленькая комнатушка.

Домик был на одну семью?

Нет, на две семьи. А в соседней части жила семья по фамилии Ким. Я не знаю, как звали их отца, он был кореец, а наш папа был любитель пошутить, и он их дочь Зою называл Корейка, Зойка-Корейка. Отец её приехал когда-то в Россию, у него не было подданства (может быть, это он придумал, я не знаю) российского, а потом подал заявку на подданство, чтобы он смог голосовать и избираться.

Он был такой социально активный?

Да нет… У папы такая версия была.

Печка была в этом домике?

Наверное, была. Это просто хибара была, деревянная сараюшка. А территория – общий двор с домом, который сейчас там есть, он граничит со сквером Гагарина. На том месте сейчас стоит забор, где их дом стоял. Он был прямо на склоне, там был огородик, тоже на склоне – совершенно маленькая территория.

 

«Забудешь накрыть – пуляло прямо до потолка!»

Припомните, что выращивали в огородике в то время?

У них в огородике, по-моему, малина была, что-то такое заросшее – я как-то не очень помню. Я про наш огородик могу сказать, про наш сад. У нас яблони росли. У нас при доме сад был поделён: у нас была четверть, остальное принадлежало соседям. Дом поделён на двоих: половина у тёти Сони – у неё был ухоженный сад, вторая половина была у бабы Лизы и у нас, на двоих. В саду яблони росли, малина. Утром, помню, выйдешь, тёплую малину прямо с куста в рот!.. У нас была яблоня золотая китайка, старая и развалистая, потом её срубили, беседку поставили на этом месте. Но яблоки эти были!.. Они были жёлтенькие, а когда вызревали, становились прозрачные, золотые на самом деле, небольшого такого размера. Была у нас ещё коричная яблоня, на неё мы залезали, когда яблоки созревали, ели прямо с веток. Сидишь на яблоне, она такая развесистая была, – яблочко сорвать и схрумкать было удовольствие! Самое вкусное, по-моему, яблоко – коричное. Когда оно спелое упало, оно ещё вкуснее, но с ветки как-то было приятнее! И мыть не надо!..

Ещё была яблоня – бархатная Черненко, очень красивые красные яблоки с бархатным налётом, когда его потрёшь, налёт исчезал. Это поздние были яблоки, и если сорвёшь это красное яблоко, оно вообще практически никакого вкуса не имело. Но всем же из-за забора видно, что яблоки красивые висят. Однажды была история, уже в старшем классе. Мы с подружкой гуляли вечером. А там рядом артучилище. Идут два курсанта и говорят: «Ой, девчонки, хотите яблочко?» А у них подпоясанные гимнастёрки, и видно их содержимое. Достают, значит, нам по яблочку, я кусаю и понимаю, что это яблочко из нашего сада, потому что оно красивое, но совершенно безвкусное. Я говорю: «Так, где эти яблочки вы взяли?» Они говорят: «Да вон там за углом, полезли на забор, а он упал». Мы заходим – наш забор валяется!

Вы узнали по вкусу свои яблоки?

Я больше этих яблок нигде не видела.

Получается, они из новых сортов, раз Черненко попал в название?

Нет, этот Черненко, я думаю, селекционер.

Как перерабатывали урожаи яблочные?

О, это было!.. Бабушка приезжала из Ленинграда на яблоки к нам, и мы перерабатывали это всё. Она нас не отпускала, пока мы всё это не перемоем, не перечистим. Собирали яблоки, которые падают, и сушили, варили их – варенье, пастилу. Бабушка смокву делала, пастилу. Когда история с пастилой-то у нас развернулась, я говорю: бабушка моя это давно уже делала! Она не пенную пастилу делала, а именно смокву. Как это делалось? Сидели, чистили яблоки, резали их. Потом в тазике под крышкой они разваривались, потом надо было их в пюре протереть – это самая, по-моему, сложная была история. Яблоки размягчались, из кастрюльки в сито попадали – волосяное было сито, деревянное, большое, – и их надо было протирать толкушкой.

Это дети делали?

Это все делали. Надо было толкушкой протирать, пока пюре не провалится, на сите остаются шкурки. Потом пюре уваривалось на газу, надо было постоянно его мешать. У нас был тазик алюминиевый, толстостенный – вот в этом тазике всё делалось, уваривалось. Долго уваривали. Причём чем больше пюре уваривалось, тем больше плевалось – надо было накрывать обязательно. Забудешь накрыть – пуляло прямо до потолка! На потолке были пятна. До какого состояния уваривалось – я не знаю, бабушка определяла. Мы, дети, – порезать, протереть только. Бабушка уже всё уваривала до конкретного состояния. Потом – противень, на него промасленную бумагу, намазывала на неё пюре, бороздки ножичком намечала, чтобы потом было это легче снимать – не пластом, а квадратиками. И в духовке приоткрытой, на маленьком огонёчке, это дело усыхало, тоже до какого-то состояния конкретного.

Духовка-то была газовая?

Да. Двухконфорочная у нас была плита и духовка газовая. Иногда голову сушили в духовке, волосы: откроешь, там горячий воздух.

Не помните, сколько пастилу сушили?

Нет, не помню.

Наверное, антрактным способом – посушили, потом через какое-то время…

Мне кажется, сплошняком. И в конце пастила была усушенная до какого-то состояния. Вытаскивали противень и бумагу отдирали, причём она не всегда отдиралась почему-то! И потом она стопочками складывала в картонные коробочки, например, от чая, от сахара кускового. И это всё хранилась. В сахаре, по-моему, она не обваливала.

Сахар-то шёл в рецепт?

Нет, без сахара.

Самое главное – про вкус этой пастилы!

Вкусно!

Это было для вас лакомством? Или рядовое угощение?

Я помню, что гости приходили постоянно, и это как-то доставалось. Но постоянно, мне кажется, не стояло на столе. Девчонки, мои подруги, это помнят всё!

А ещё из китайки варенье варилось, но это другая китайка, у нас в саду росла, у неё яблочки были красненькие. Здоровое дерево – этой китайки просто немереное количество падало! Мы собирали. У яблока была длинная ножка. Мы их мыли, выбирали целенькие, ножки укорачивали ножницами и накалывали вилкой шкурку, чтобы не лопнули. Потом в сиропе бабушка это варила. Причём сироп сначала был не очень насыщенный: очень насыщенный сироп в яблоки хуже как-то входит, больше вытягивает сок. Сначала в сиропе слабеньком, потом туда сахар добавлялся, чтобы он был погуще.

Этим бабушка занималась?

Бабушка. Но мама тоже делала. Получалось варенье с палочками. Какое-то количество оставалось в сиропе, как варенье, но большую часть она вынимала из сиропа и сушила их – это были цукаты. Потом она их обваливала в сахаре. И тоже в коробочках хранились – не в банках, а вот как цукаты.

То есть внутри семенная коробочка оставалась?

Да. И съедали – одна палочка только оставалась, потому что эти семена очень вкусные! Они не мягкие, но… в общем, вкусно! Ну, кто-то оставлял огрызок, но большей частью съедали всё, палочку оставляли. Тоже девчонки мои очень хорошо помнят эти угощенья. Я ещё помню, делали конфеты самодельные из детского питания.

Расскажите, что брали. Яблочное пюре готовое?

Нет. Детское питание, сухое такое, «Малютка» что ли. Туда какао добавляли, масло тоже – такие шарики делали–  и в коробочки от конфет это всё укладывалось.

Это чей рецепт был?

Я даже не помню. Делала мама.

Вас тоже привлекали к таким ручным конфетам?

Да. Помню, мы ещё пекли печенья всякие, песочные… У нас была мясорубка с насадками разными фигурными: крутишь – и вылезают всякие формы из теста, в сечении разные. Нарезаешь их, выпекаешь.

А, ещё яблоки сушили! Почему-то мы их сушили на верёвочках. Их надо было нарезать ровными кусочками, нанизать на ниточки – и у нас такие гирлянды сохли в саду, в беседке. Потом тоже посылками родственникам отправлялось. Наволочками практически! Очень много было этого всего.

А что в ответ получали вашим съестным посылкам?

Не знаю… Бабушка, во-первых, увозила в Ленинград, там тоже родственникам это раздавалось. Не знаю, что в ответ было. Любовь! Любовь – она всегда была.

 

«…такая с электрикой у меня была любовь…»

Вы чувствовали, что ваша семья в каком-то смысле отличается от других семей? И в чём это отличие?

Семья, конечно, особенная была, потому что мама фотографировала много и потом печатала. В детстве, я помню, когда она печатала, мне было скучно, как-то грустно. Она в темноте сидит где-то на кухне…

А как был организован у неё процесс печати? Почему на кухне? Там не было окон?

Момент, который я вспомнила, был до Коми. А когда мы уже приехали и подвал отремонтировали, она печатала в прихожей внизу, там окон не было. У неё был аппарат, красная лампа. И я печатала тоже, кстати, и фотографировала.

С какого возраста?

Подростком я уже была. Я помню, такой момент был. Мама разводила фиксаторы, доставала этот аппарат, ставила и куда-то уезжала и оставила, чтобы я попечатала. А перед этим она купила новую лампу и сказала: «Соедини новую красную лампу вот здесь и печатай с новой лампой». Я соединила: два проводочка отсюда и два отсюда – и хорошо заизолировала вместе. И потом решила печатать. Включила эту лампу – и у меня вырубило свет во всей нашей части! Это было днём, папа пришёл на обед, всё починил. Вот такая с электрикой у меня была любовь! Мама говорит: «Ты только хорошо заизолируй». Я хорошо заизолировала! Мне не сказали только, что отдельно надо! Видимо, тогда ещё до физики у меня дело не дошло!

Получается, если мама оставила вас на самостоятельный опыт, до этого она вас обучала?

Да, мы вместе печатали, то есть я знала, как резкость навести… Ну, растворы были разведены…

То есть в каком моменте вы принимали участие? И что вам больше нравилось в этом процессе?

Да мне вообще нравилось! Наверное, интересно, когда всё проявляется – интересно, что получится. Иногда даже бывает, что не понимаешь, что вообще там изображено – оно же в таком виде маленькое, а когда увеличиваешь, что-то видно, но оно в негативе. А когда напечатала – о, понятно, кто это! Интересно! У нас глянцеватель был – тоже интересно было глянцевать, накатывать.

Кто-то ещё из членов семьи фотографией занимался?

Я не помню, Юлька печатала или нет…

И как часто разворачивалась эта лаборатория?

Это дело-то достаточно трудоёмкое – развернуть, поставить. Наверное, что-то набиралось, потом печатали.

Раз в месяц или раз в год?

Не могу сказать. Но не раз в год, чаще. Интересные есть фотографии. В Ленинграде, например, мама работала тогда, она отпросилась прийти попозже – хотела пофотографировать Ленинград (у неё много фотографий Ленинграда). Она едет на автобусе и видит толпы народа. В чём дело? Она вышла. А это Гагарин полетел в космос! И вот это ликование – она это всё фотографировала, людей этих восхищённых.

Это ещё до её переезда в Коломну?

Да, 1961 год. Ещё у неё есть фотография, как Фидель Кастро едет на машине. Она очень много ходила на всякие концерты. У неё есть фотографии молодых поэтов: Роберт Рождественский…

Здесь нужно сказать, что мы взяли интервью у Нины Яковлевны и можно посмотреть это видео.

 

«Тебе автоматом поставили: ты же победила в этом конкурсе!»

Давайте вернёмся в ваше школьное время. Какие ещё предметы нравились?

Математика! Математика – это любимый предмет тоже был! У нас был факультатив, на который ходили те, кому это нравится. И уже в старших классах мы решали институтские задачи из высшей математики.

Приходили преподаватели из института?

Нет, наши учителя. Инна Николаевна у нас была сначала, до восьмого класса.

Я помню первую свою учительницу – Зароченцева Маргарита: когда из Коми мы уехали, я с ней долго переписывалась, даже когда замуж вышла. У неё был такой красивый почерк, у меня её письма сохранились. Она написала, куда ребята поступили. Причём у меня нет ни одной фотографии из начальной школы, потому что я болела. И потом уже, когда время прошло, мне очень хотелось… Когда «Одноклассники» появились, я стала искать своих одноклассников. И я нашла! Сначала мальчика нашла, но он не захотел общаться и дал ссылку на девочку. Она живёт в Петербурге, и мы с ней даже встречались, Лидия. Когда начали общаться, я говорю: «Я в этом классе училась». Она говорит: «О, я помню, Аня Баркова у нас была, но она всегда болела!»

Как вы думаете, каким-то образом повлияли на вас впоследствии ваши школьные годы?

Если взять труды, то напрямую повлияли!

То есть именно благодаря школе у вас возникло увлечение шитьём?

Я думаю, что не только благодаря школе, а всё-таки бабушке тоже. Бабушка, кстати, во взрослом возрасте окончила курсы кройки и шитья.

Что под её руководством вы делали? Или у вас у каждой своё было творчество?

Мне кажется, только вязали под её руководством когда-то… Мы же жили в разных городах, она же приезжала только на яблоки! Ну, не только на яблоки… В каникулы мы ездили в Ленинград. Например, на новогодние каникулы мы приезжали, нам покупали билеты в разные цирки, театры, и мы практически каждый день ходили на какие-то мероприятия.

Приезжали всей семьёй?

Наверное, мы с мамой, когда-то с папой, иногда нас одних отправляли, уже когда постарше мы были; Юля потом там училась в медицинском техникуме, потом она пыталась поступить в медицинский институт, но не набрала баллов. Да, пошла в техникум, хотя у нас в Коломне есть своё училище, но она училась там, под бабушкиным присмотром.

Бабушка была строгим человеком?

Ну, видимо, она её держала: училась Юля хорошо, окончила с красным дипломом. И до сих пор работает медсестрой. Видимо, хорошо выучили.

Вы окончили десятилетку?

Да. И я не знала, куда мне пойти. Я очень боялась экзаменов! Собиралась в пединститут идти, на технологический факультет, но боялась экзаменов. А надо сказать, что в 9–10-м я училась в УПК – это вместо трудов, учебно-производственный комбинат, куда мы раз в неделю ходили: целый день у нас был такого обучения. Там класс по разным специальностям расходился, то есть из разных школ собирали группы по интересам.

Давали выбор, куда пойти?

Я изначально писала на портного, но почему-то, когда мы туда пришли, просто из толпы взяли – кто успел, тот успел. На портного я не успела, пошла на швею-мотористку. Но у нас программа была совершенно одинаковая. Причём большей частью класс пошёл на штукатуров-маляров. Ещё были продавцы. В принципе, шли по интересам, только в штукатуры пошли те, кто, наверное, не знал, куда пойти, или в другие группы не попал. Значит, у нас была программа одинаковая с портными, но практику мы приходили в разных местах. Практика была там же, в УПК. Мы шили рукавицы. Это было там, где сейчас МФЦ, изначально это была школа № 26. Потом это был УПК, межшкольное обучающее производство.

Это конец 70-х – начало 80-х?

Это 1980-е, с 1981-го по 1983-й, 9-й и 10-й класс. Разные кабинеты: здесь учатся портные, здесь мы. У них тоже машинки были, а у нас целый цех машинок был промышленных, и мы там строчили рабочие рукавицы. Причём нам за это деньги платили. Стоило это 2 копейки за пару. Нам крой давали с производства – и мы строчили эти рукавицы из брезента.

Две копейки – это ваш заработок?

Да. Мы там две недели работали в две смены. И у нас было соревнование со второй сменой – кто больше сошьёт. Я не помню по количеству сшитых рукавиц, но зарплату я получила – 7 рублей. Это была одна из самых больших зарплат.

За две недели? Ежедневно?

Да, по 4 часа в день. Ещё мы шили, по-моему, наволочки и простыни. Зарплату получали там, где сейчас фирма «Валерия»: сейчас они одежду шьют, а раньше они шили больше такой вот ассортимент…

То есть по их заказу вы это делали?

Да. Они кроили, а мы строчили. У нас некоторые по рублю заработали. Мы ходили туда в кассу, получали зарплату.

Это вместо уроков или в каникулы?

Это в каникулы практика, в летние, между девятым и десятым классами у нас практика такая была. Кто учился на поваров, они в каких-то столовых чистили картошку, то есть им больше ничего не доверяли. А те, кто на портных учился, какие-то халаты шили для организации, которая сейчас «Кадотекс» называется: они шьют спецодежду. Они, собственно, и тогда, наверное, спецодежду шили, на Гранатной улице.

В УПК кроме цехов швейных что ещё было?

У продавцов был свой кабинет, у штукатуров свой – что-то они изучали тоже. Мы же не только строчили рукавицы, у нас был обучающий план: мы образцы каких-то элементов одежды делали. Ещё мы должны были изделие шить выпускное, экзаменационное. Потом экзамен был, когда мы учились в УПК. Мы же приходили на целый день туда, то есть один день в неделю у нас был УПК – теоретическая часть в течение учебного года: устройство машинки… Ещё был конкурс «Лучшие по профессии», кого-то делегировали, кто хотел… в общем, я пошла на этот конкурс. Там была теоретическая часть и практическая. И в теоретической части я столько написала всего – не только то, что мы проходили, но и из моего опыта какие-то моменты, – что мне потом сказали: «А вот это ты где взяла?» Я говорю: «Ну, это у меня приобретённые знания». Я победила в этом конкурсе, но мне даже никакой бумажки не дали. Но когда к экзамену надо было шить изделие, и я начала что-то шить, я попала в больницу – мне вырезали гланды. И как раз я выхожу – и в этот день экзамен. А мне даже говорить больно было, и я на экзамен не пошла, думаю: из больницы сразу на экзамен идти как-то не очень! Тем более, у меня не было дошито это изделия. Может быть, я бы и пошла, если бы оно сшито было. Ну, думаю, может быть, в другой раз я сдам. А мне говорят: «Тебе автоматом поставили: ты же победила в этом конкурсе – и тебе автоматом поставили!» То есть я вот так сдала экзамен!

 

«И я пошла на лёгкое платье»

По поводу учёбы после школы. Когда мы в УПК сдали экзамены – это было раньше, чем экзамены в школе, – я зачем-то туда зашла, уже они не работали. И там завуч говорит: «А ты куда собираешься идти?» Я говорю: «Да я не знаю, я хочу в пединститут, но я экзаменов боюсь». Она говорит: «А ты иди на портного». И я стала разговаривать с женщиной, которая вела у портных, и оказалось, что есть УПК не межшкольный, а учебно-производственный комбинат бытового обслуживания в Голицыне. И в Коломне есть учебная группа, как бы его филиал. Я говорю: «Экзамен надо сдавать?» Она говорит: «Не надо». Я говорю: «О! Это то, что мне надо! И профессия на всю жизнь!» И я туда пошла, сдала документы на портного лёгкого платья. Эта группа находилась в Бочманове (не знаю, что сейчас там), помещение какое-то не очень презентабельное. Там ещё рядом кинопрокат был, здание одноэтажное, за поворотом на Старо-Голутвин монастырь, деревянное одноэтажное здание – вот мы там учились. Там были специализации: портной лёгкого платья, портной верхнего платья и закройщики. На закройщиков брали только тех, кто уже работал портным. И я пошла на лёгкое платье.

Как семья это решение приняла? Это обсуждалось?

Как-то…хочешь – иди туда. Дядя мне сказал, который в Ленинграде: «Ведь студенчество – это самое интересное, что в жизни случается!» Но я как-то так решила, пошла, год отучилась.

Интересно было? Вы не пожелали?

Да, да. Я очень довольна, что я эти знания в руках имею. Я, кстати, в школе пыталась пойти на курсы кройки и шитья в Доме пионеров. А Дом пионеров был в Пионерском парке, где сейчас отделение Союза художников. И одна пошла, в старших классах это было. Мне сказали: «Девочка, мы только взрослых сюда берём!»

Это же Дом пионеров!

Но курсы кройки и шитья были для взрослых. И я ушла. Но я, ещё в школе когда училась, ходила на курсы по вязанию в Доме Озерова, они были двухгодичные. Мы вязали спицами и крючком, изучали выкройки. Образчики у меня до сих пор где-то есть, милипусенькие – большие мне лень было вязать. Я, кстати, очень много вязала вручную тогда.

Когда я отучилась на портного, работала в ателье. Я с отличием окончила, и мне дали сразу четвёртый разряд. Всем давали третий, а у меня был повышенный разряд сразу. От этого и зарплата на три копейки больше была (вообще, конечно, зарплата была мизерная в ателье). В девятом ателье я работала.

Вам пришлось искать работу? Или вас нашли?

Нет, мы там проходили практику, в этом ателье, на улице Дзержинского (там сейчас магазин «Кардинал», от магазина-«аквариума» в сторону детской больницы).

Ателье по городу было много?

Много. Это было даже не ателье, а служба бытового обслуживания.

Дом быта?

Нет. Дом быта – это когда одно здание и там всё. А здесь главная контора была здесь недалеко, где аптека (там, по-моему, канцелярский магазин сейчас), на ул. Яна Грунта, – бухгалтерия, руководство там сидело. А им подчинялись ателье.

Кто обращался в эти ателье? И что заказывали обычно?

Да всё заказывали! Шили одежду. У нас была бригада: закройщик, бригадир, смётчик (он был один на несколько бригад). То есть закройщик принимает заказ, измеряет, обсуждает фасон, потом раскраивает и отдаёт смётчику. Смётчик смётывает, потом закройщик примеряет – приходит на первую примерку человек, – он какие-то изменения вносит и отдаёт бригадиру. Бригадир подготавливает к подкрою – какие-то ниточки прокладывает, где какие изменения были внесены. Закройщик потом это осноровывает и отдаёт уже в бригаду. Я была ручником, то есть я смётывала. Потом моторист строчила по моим линиям смётки. Оверлок, утюг – это всё делала я. Такая бригадная работа. Я всё время вспоминаю: пуговицы пришиты насмерть, не оторвёшь! Потом вторая примерка – рукава уточнялись и талия. И потом это всё собиралось. Этот способ, когда один человек делает одно, другой другое, мне не нравился. Потому что, допустим, моторист где-то там вильнула, прострочила неправильно – идёшь перестрачиваешь. Мне больше нравится, когда с начала до конца делает один человек – собственно, этим я сейчас и занимаюсь.

Бригады большие были в этих ателье?

Ручников, наверное, трое или четверо было.

Они так и назывались официально?

Не знаю… «портной» у меня написано…

У вас постоянно была загрузка по заказам? Это 80-е же, получается?

Да, заказов было много, но были моменты, когда не было заказов, тогда мы шили массовку. Это на продажу был магазин у организации – на рынке (где сейчас авторынок), там продавались плащи, я помню, мы шили пальто из болоньи на синтепоне. Тогда синтепон только появился, это был дефицит. Материалы, которые в ателье продавались, дефицитные, мы купить не могли.

А вы – это кто?

Работники. Себе мы не могли купить, мы могли только оформить заказ по минимальной цене – за ткань и работу. Вот так только можно было выписать материал. Например, ткань лаке такая была – как плащёвка, только очень тоненькая и блестящая.

Кто её производил?

Я даже не знаю… Тогда, кстати, импортных тканей много было.

Откуда в основном импортные приходили?

Не могу сказать. Трикотажи с люрексом – это был прямо писк! Я помню, 30 рублей ткань стоила, за метр, – достаточно дорого. Из них платья шили.

Какие цвета были модные в то время? Была же мода?

Мода была, но чтобы какие-то конкретные цвета были, я не помню.

Кто заказчиками были в основном?

Мы же не общались напрямую с заказчиками, закройщик общался с ними. Ко мне обращались шить, напрямую, например, одноклассница, рядом жила. Её мама говорит: «Ой, сшей девчонкам сарафаны, – у неё ещё была сестра, – у меня ткань с бабушкиных времён лежит. Что лежит-то? Сшей!» Я сшила – мне дали шоколадку!..

Это когда вы уже после обучения работали?

Да.

То есть тогда подработкой не получалось это сделать?

Нет. Ну, себе я шила, подружкам.

 

«Умер Брежнев… И сказали, что свадьбу играть можно, но без музыки»

Надо сказать, что ещё в школе когда я училась, сестра замуж выходила, и я ей сшила свадебное платье.

Она осталась довольна?

Да. У неё муж военный, в Германии служил. Он приехал в отпуск, они решили пожениться, подали заявление, а отпуск-то небольшой, но военным разрешали ускорить регистрацию: допустим, положено два месяца или три ждать после подачи заявления, а у него отпуск всего, скажем, 40 дней. Я уже не помню, почему я-то стала шить… То ли не было платьев, то ли я такая смелая!.. В общем, купили ткань, надо было быстро сделать. Я не успевала. Раскроила, померила… А я же в школе учусь – у меня ни оверлоков, ничего нет, но это как-то особо нас не остановило. И тут умер Брежнев… И сказали, что свадьбу играть можно, но без музыки. Тогда решили перенести на неделю – и я платье успела дошить! Конечно, сейчас я смотрю на это платье…

Купить ткань было сложно, которую хочешь?

В принципе, были ткани. Я помню, магазинов у нас было много тканей.

Какие для вас были самые хорошие магазины тканей в Коломне в то время?

Здесь был магазин, напротив Ленина, где исполком, красное здание: здесь был и раскрой – можно было купить и сразу раскроить. Но я этим не пользовалась. Был магазин на Окском проспекте (там сейчас компьютерный) – вот туда я чаще всего ходила, потому что я там работала рядом.

То есть даже в близлежащих магазинах было всё, что нужно?

Не знаю, всё ли было, что нужно, но покупали. Но что-то дефицитное покупали в ателье и даже переплачивали.

Сколько вы проработали в этом ателье?

До декрета, года, наверное, три.

За эти три года ваше положение как-то менялось? Или вы как были ручником так и остались?

Да.

То есть не было возможности двигаться?

Нет, можно было пойти учиться на закройщика – это опять же год. Но в тот момент нашу учебно-производственную группу закрыли в Коломне, и надо было ездить учиться в Голицыно. А я, по-моему, тогда замуж уже вышла – и так и осталось неучем.

Где вы познакомились с будущим мужем?

Я познакомилась с его сестрой двоюродной. Но он к ней приходил – вот так и получилось.

Я, кстати, ещё поступала в институт лёгкой промышленности в Москву. Но я не набрала баллов и почему-то пошла опять в пединститут. Это я ещё не замужем была. Я хотела с этими оценками поступить в пединститут, но поскольку я там сдавала химию, а здесь нужно было физику сдавать, то с этими оценками я не смогла. Я пошла на подготовительный и, короче говоря, поступила в пединститут на технологический факультет.

А зачем это вам нужно было?

Мне хотелось образование всё равно получить! Но я там не доучилась, поскольку вышла замуж, родила. Два курса отучилась. Но мне интересно было учиться! Мы там строгали, на токарном станке какие-то детали делали, какие-то совки гнули из металла – интересно было.

Там тоже свой цех был производственный?

Да. Но ребёнок родился – и не получилось дальше учиться.

Сейчас об этом немножко жалеете?

Да. Но я потом ещё выучилась на бухгалтера, когда уже работала на мебельной фабрике. Я ещё и в кооперативе поработала – тогда же были кооперативы, – когда ещё в декрете была, стала работать надомницей: ночами строчила из «варёнки» куртки, юбки.

Чем кооператив от ателье отличался?

Кооператив – частное предприятие.

Тоже принимали заказы?

Нет, там массовка была. То есть мне привозили крой, я шила, потом это всё забирали в кооперативный магазин, потом я приезжала, мне говорили: «Денег нет»! В общем, так мне и не доплатили 300 рублей – по тем временам это были деньги.

Но вы официально были устроены?

Да. Декрет тогда был до года или до полутора. Мы снимали квартиру в Запрудах, в военном доме девятиэтажном. Наши хозяева жили в Германии, служили, у них была двухкомнатная квартира. И в одной комнате их вещи были заперты, а мы жили в одной комнате и в кухне – в общем, как в однокомнатной квартире. Причём мы жили на седьмом этаже, а лифт работал с шести утра, по-моему, до десяти вечера. Там была лифтёрша, и если позже десяти пришёл, то с коляской идёшь на седьмой этаж!

 

«Надо было экзамен сдавать на благонадёжность!»

А как вы отдыхали?

Когда я ещё не была замужем, я ездила в путешествия по линии профсоюза. Была ещё такая молодёжная организация «Спутник» – как профсоюз, только дешевле и как-то попроще. Я ездила в Германию в 1986 году в январе – ой, это была такая подготовка! Надо было экзамен сдавать на благонадёжность! Спрашивали политику партии, мы что-то учили, приходили в «Белый дом», сдавали этот экзамен.

Это туристическая поездка?

Да, но через такую процедуру. И давали заграничный паспорт, забирали советский; потом мы вернулись и поменяли обратно. До Бреста мы ехали на поезде, в Бресте сели в автобус и через Польшу на этом автобусе ехали. Сначала в Лодзи у нас была остановка. Но мы очень долго простояли на границе. У нас было запланировано какое-то предприятие промышленное, встреча с работниками…

Всё-таки это немножко деловая была поездка?

Нет, это по линии «Спутника». Причём у нас в группе были четыре человека из разных ателье, а в основном были с сельского хозяйства, из деревни: механизаторы, дояры, одна дама работала экономистом в объединении «Гжель». У нас были комнаты, по-моему, на четыре человека – вот мы вчетвером там и тусовались.

Это всё 20-летние, плюс-минус, были люди?

Нет, были разные, но в основном до 30, мне кажется. Мы приехали в Лодзь уже вечером, и экскурсии по предприятию не было, было поздно. Нас в гостинице накормили сразу обедом и ужином – мы просто вот с такими животами оттуда вышли! И потом всё-таки нас повезли на это предприятие, у нас была встреча, вечером. Были накрыты столы буквой «П», и там очень красивые пирожные были. И водка. Ну, чай и водка. Я помню только это – обеда не было. И танцы. Причём поляков было мало, все уже разошлись. Мы потусовались. Водку я не пила тогда, да и сейчас, собственно, не особо, но мы попробовали, пригубили. Мужики сказали, что наша лучше. Ну, я в этом не разбираюсь. А пирожные – они лежат, и они все разные. А как выбрать-то?! У нас если дают, то всё одинаковое. А тут всё разное. И мы стали: давай, ты вот это возьмёшь – я откушу, а я вот это – ты откусишь. И пирожные эти такие красивые были, но на вкус – никакие! И все одинаковые! Вот это я помню очень хорошо.

На следующее утро мы поехали в Германию. Мы там перемещались: были во Франкфурте, в Наумбурге…

Кстати, с поляками на каком языке общались?

На русском. Они хорошо говорили на русском. Я даже с поляком там задружилась, у меня есть фотографии его – с такими усами! Роман, он мне адрес написал, но я ему как-то не стала писать…

А само предприятие посмотрели?

Нет, поздно уже было. По-моему, какое-то текстильное предприятие. Наверняка мне было бы интересно. Но не получилось. В Германии поразила чистота на улицах. Мы в разных местах были. Во Франкфурте снега не было. У меня есть фотография: переход ждёт детский сад. А детский сад – это такая колясочка, и там сидят то ли четверо, то ли шестеро детей, в одной колясочке. На какое-то предприятие сельскохозяйственное мы ездили на экскурсию: какие-то ангары большие… Меня это не очень интересовало. В Берлине мы не останавливались, ехали мимо, просто в окошечко «посмотрите направо, посмотрите налево». В Наумбурге был снег; там нас тоже заселили в гостиницу вчетвером, дали нам карточки гостиничные. Мы заходим в номер вчетвером, а там две кровати. Мы позвали служащих: где спать-то? Из-под кровати выезжает ещё одна кровать – вот так разложили и таким сплошняком спали. Это была молодёжная гостиница, по-моему, стоила эта вся поездка 500 рублей.

Вам кто-то помогал собрать деньги? Или вы на заработанное?

У меня была страховка – страхование к совершеннолетию тогда было: мама каждый месяц платила. Набралась какая-то сумма, по-моему, 300 рублей. И потом я ещё туда докладывала – и вот накопила на эту поездку.

А сколько копили по времени? Год? Как долго вы планировали эту поездку?

А я не то что планировала: накопились деньги – и такое предложение появилось. И я поехала.

Сомнений не было, что такая крупная сумма… Наверное, это считалось крупной суммой?

Нет, это была нормальная сумма. По профсоюзной было дороже.

Не помните зарплату свою месячную?

Зарплата была у меня рублей 80, то есть до 100 рублей, даже 60 как-то было.

Этого хватало на жизнь?

Ну, я с родителями жила поначалу. А потом муж – он больше получал, он работал фрезеровщиком на Коломзаводе.

Что ещё запомнилось?

У девушки, которая из Гжели, было полчемодана гжельской керамики! Она хотела подзаработать.

Не подарки?

Нет, она хотела, мне кажется, продать, но у неё ничего не получилось, и она всё раздарила. Мне достался Иван-царевич на сером волке и ещё фигурка женщины с ребёночком и с газетой. Когда я работала на мебельной фабрике, жена моего начальника собирала гжель: таого у неё не было, и я подарила что-то из этого. Тогда же модно было собирать что-то дефицитное.

А вы что-то собирали?

Я собирала значки с олимпийскими мишками. Олимпиада-80, у меня такая прям коллекция была!

На саму Олимпиаду ездили?

Нет, смотрела по телевизору.

Ещё я ездила во Львов, тоже в 1986 году, после Германии, в конце лета, наверное. Это была на выходные поездка, на самолёте. Мы жили в каком-то старом-старом доме, я так и не поняла его конструкцию: чтобы найти свою комнату, надо было какими-то сложными путями пройти, с компасом. Дом выходил во двор окнами, он был квадратный, а внутри двор. Мы были в Стрийском парке (причём я ездила с фотоаппаратом, но в тот момент я почему-то не взяла его), там такая арка – прям летящая, как будто парит, я помню это ощущение. По какому-то кладбищу нас водили – там очень интересные памятники были. Помню базар – и керамики там!.. Кувшинчики, кувшины какие-то – мне так хотелось это всё купить! Но в самолёте везти… в общем, я не купила. Но помню ощущение этой керамики, такой живой. Я накупила фруктов домой, еле довезла: виноград, груши. И впечатление очень хорошее оттуда было. Ещё на рынке были книги, и книги дефицитные, то есть у нас этого ничего не было.

Не было или сложно было достать?

Сложно было достать.

 

«Нам не хотелось расставаться – организовали клуб лоскутного шитья»

Где сейчас музей пастилы, там был магазин «Стимул» в 80-е годы или в 90-е. Туда надо было сдавать макулатуру, вторсырьё, взамен давали талончики, и на какое-то количество талончиков там можно было, например, китайские полотенчики, термосы, книги купить. У нас всё уходило в книги.

Это там же приобреталось? Или уже в книжных магазинах?

Нет, мне кажется, там же. То есть туда привозили, и это тоже не лежало: набрал талончиков, заходишь и, если привезли, то ты можешь купить. Не то, чтобы поменять на талончики, а талончики и деньги к ним.

Какие книги покупали? За чем особенно охотились?

Сказки, по-моему, трёхтомник, сказки народов мира. Какие-то ещё были книги…

А после того, кстати, в этом здании был выставочный зал, после «Стимула». У меня есть свидетельство об участии – у меня выставка там была в 2002-м.

Там, где сейчас гостиная музейная?

Да. Там было два зала. Мой зал был большой.

Это были выставочные залы Союза художников?

Нет, это был зал от Дома Озерова. Я тогда уже начала заниматься лоскутным шитьём, когда у меня родилась дочка. Конечно, я шила когда-то что-то из лоскутиков, но это прям такая дата: родилась дочка, мы сделали ремонт в комнате, у неё кровать стояла – и стык обоев. И когда ей делать было нечего, не спалось, она начала отрывать обои. Я прихожу – у неё в кровати лежит кучка бумажек. Я их наклеила, собрала этот пазл – она опять стала отдирать. Уже там, смотрю, не хватает: что-то она пожевала, что-то потерялось… Ну, думаю, она же будет дальше это всё драть и драть – надо чем-то стенку загородить, дырку в обоях (как в мультике «Простоквашино»!). Я тогда работала на мебельной фабрике, и мне как-то показали способ сшивания лоскутиков: одна на курсах была, смотри, говорит, как легко. Я сшила на пуфик чехольчик, а потом стала журналы по пэчворку покупать, это же всё было тогда дефицитно. Я по журналу сшила коврик на стенку. И меня это очень захватило. Прям заболела! Я столько нашила всего! Я ей и на одну стенку сделала, потом на другую, покрывало сшила, одеяло сшила – в общем, я сшила много уже.

А потом я попала в Школу ремёсел. И так там всё было интересно! И я туда стала ходить. Мне всё равно было, на какие курсы ходить – мне хотелось туда! Там такая атмосфера была! Я там и костюмы шила какие-то, и мы сидели резали эти лоскутики, на стены наклеивали, в общем, там был очень хороший коллектив.

А они находились в каком месте?

Они и сейчас там, на Чкалова, 24.

Вроде как одно время они находились прямо в этой квартире. Приходила бывшая руководительница, Крылова, и она сказала, что у них здесь были помещения Школы ремёсел в 1980-е. А вы говорите про начало нулевых?

Нет, Сашка родилась в 1996-м. Я не знаю насчёт этого помещения, но до того, как я ходила, помещение было в каком-то подвале, от домоуправления – они там сначала занимались. Это были просто курсы. А потом это здание появилось. И вот интересно ещё: я зашла однажды в помещение, где занимались лоскутным шитьём, обучали. Я посмотрела: ничего особенного там не делают, я это всё умею. Но там были книги! Я думаю: как попросить книги? незнакомому человеку же не дадут? А они уже там занимались какое-то время, прошли какую-то часть курса. И я записалась на курс лоскутного шитья, стала туда ходить. И, допустим, мы проходим треугольнички – я раз! – и одеялко принесла с треугольничками. Так смешно было потом вспоминать: кто-то прихваточку принёс, а я – одеялко или коврик!

Мы позанимались на этом курсе, потом он закончился, но нам не хотелось расставаться – организовали клуб лоскутного шитья. Встречались сначала в Школе ремёсел. Было нас человек 15, наверное. Потом кто-то умер, кто-то уехал – человек 10 оставалось. Потом встречались в восьмой школе, а в пандемию перестали встречаться. Мы коллективные работы делали – у нас были такие работы!..

Книжки дали в итоге?

Да! Школа ремёсел, по-моему, сначала под образованием была, под соцзащитой была – металась, куда пристроиться, чтобы удержаться; и в тот момент, когда она была под соцзащитой, было предложено мастерам заниматься в каких-то учреждениях.

На каких началах? На добровольных?

Нет, там платили небольшие деньги. Я пошла в школу, которая рядом с пушкой, по-моему, № 22, рядом с трамвайными путями, двухэтажная. Там было общество «Колокольчик» для детей-инвалидов и из многодетных семей. Они по субботам встречались там, у них были и мастер-классы, и дни рождений они отмечали, праздники. А я тогда занималась солёным тестом, был у меня такой период очень захватывающий: дома так пахнет выпечкой – а тут тебе солёное тесто! Я не только солёным тестом занималась, ещё всякие бутылки шпагатом обкручивала, делала шкатулочки – шпагатом или лоскутные.

 

«Столько работы было вложено, что святотатством было что-то выкинуть»

Кстати, момент, когда используешь то, что практически является мусором, – это во мне очень крепко сидит. Причём всегда. Лоскутным шитьём когда я стала заниматься, я что использовала? Одежду старую, и мне все стали нести барахло. Причём я не отрезала швы, а распарывала, потому что, мало ли, этих двух сантиметров мне и не хватит. Всё это стирала, складывала, подбирала по оттенкам. Кстати, в Школу ремёсел тоже много приносили барахла старого, и всё из этого шилось. Из ткани я, конечно, тоже шила, но мне вот это ближе.

Почему такая потребность?

Это генетически заложено, я думаю. Как раньше жили? Помоек же не было, скажем, в крестьянском хозяйстве. Мусоровозы не ездили на полигоны. Допустим, вырастили сами лён, сами спряли, соткали, сшили – не было же выбросов. Там же исходили из этой ширины: что отсюда отрезали, то сюда приставили. То есть мусора не было. Столько работы было вложено в этот материал, что святотатством было что-то выкинуть. Платье износилось – из него, допустим, коврик сделали или куколку свернули дочке. Коврик износился, стоптался – его в огороде закопали, он сгнил, вот перегной тебе.

Хотя у нас в роду-то крестьян особо не было, но детстве я всё донашивала за сестрой. И сейчас какие-то вещи когда отдают, я к ним проще отношусь, чем к тем, что в магазине: там примеряешь, а тут надела и пошла. Я помню платье, которое мне лично купили. Розовое платье. Такое колючее! Оно было шерстяное, дорогое. Я его изредка надевала. Потом я из него выросла, и бабушка его надставляла, искала ткань, подбирала…

Ну, не знаю, почему, но мне это очень близко. И сейчас модная тема переработки мне близка. Я не очень этим занимаюсь, но могу. Из джинсов, например, у меня есть покрывало. С одной стороны, это я дочке шила на кровать, а с другой стороны – я собрала вещи именно семейные: мужа рубашки, папы, даже дедушки, бабушки – хотелось такое сделать. А потом, когда пошли американские всякие ткани, классные такие, японские, для пэчворка, мне это перестало быть интересным.

Это уже в 10-е годы, ближе к современности?

Да. Я где-то в 2009-м начала заниматься войлоком. С 1996 по 2010, 2009 я занималась лоскутным шитьём: мы ездили на фестивали, я участвовала в конкурсах. В Иваново на фестиваль мы ездили – привезла оттуда (просто руки оторвала!) тканей, покупали их по метру, по два, ходили там по всем магазинам!

Это уже вы были свободный художник или совмещали с основной работой?

Нет, я работала на мебельной фабрике, на ул. Льва Толстого. Я туда попала по блату. И сначала я там работала укладчицей в цехе, где сушат заготовки. Там своя ветка была, паровозом привозили вагоны с пиломатериалами. Я пришла зимой – и как вспомню, так вздрогну! Я там всё время болела. Привозили на погрузчике штабель, сверху шапка снега. Открывают ворота, чтобы погрузчик заехал, и на тележки металлические, как бы платформы, особым образом надо укладывать эти деревяшечки – сначала в одном направлении, потом в другом, чтобы между ними было расстояние положенное. На положенную высоту это всё укладывали, такая большая махина получалась, потом загонялась в печи сушильные. Там всё это сушилось, потом выгоняли тележку, и на другом конце всё снимали и потом в работу пускали эти детали деревянные. Я там, наверное, три месяца поработала. Потом декрет увеличили, по-моему, до полутора лет сначала, а потом до трёх лет, и я пошла декрет догуливать. И меня перевели в другой цех, я работала отделочницей, тоже недолго – меня позвали на место секретаря директора. Секретарь поехал учиться, и надо было месяц посидеть. Я там посидела, поработала секретарём, а потом меня взяли в отдел сбыта, дали ставку. Это без моих всяких просьб. Я там долго поработала, потом ушла в декрет. После декрета меня в ОТК перевели. Ну, интересно было работать.

Но параллельно вы занимались творчеством?

Да. А там же шили на стулья, на скамейки – и отходы все выбрасывались. И мы из этих отходов прихваточки шили. Я, когда работала в ОТК, была в профсоюзе, и я всем женщинам в цехе нашила этих прихваток в подарок. Потом на Новый год я подков из солёного теста наделала…

Большой был коллектив?

Ну да. Цех – человек 40, может быть.

 

«Надо было солёное, а она сделала слоёное»

Так вот, когда я в «Колокольчик» ходила, мы там занимались солёным тестом в основном. Я раздала всем рецепты, как сделать солёное тесто, чтобы все пришли и лепили из своего теста. На всякий случай я взяла с собой – вдруг кто забудет. Приходим, и говорят: я не взяла, я забыла, у меня нету… А один мальчик говорит: «А у меня много, я со всеми поделюсь!» Всем раздали, и стёкла я раздала – мы лепили окошко и на окне кошку. А потом туда можно было подложить картинку – из журнала, например, вырезать, вид из окна – и как будто сидит кошка на окошке и смотрит в город. Такая у меня придумка была, я образец сделала. Вот мы лепим – и тесто всё расползается, расползается… Я говорю: «Слушай, а что за тесто у тебя?» Он говорит: «Я не знаю. Я бабушке сказал сделать». А она сделала слоёное тесто! Надо было солёное, а она сделала слоёное. Вот такая история была.

У меня как раз была выставка в доме на посаде, и мы всем коллективом ходили, с этими детьми. У меня фотографии есть.

Что вы выставляли?

Как я туда попала, во-первых?! Приехали тётя с дядей из Ленинграда и зашли – там была выставка кукол. Тётя говорит: «А вы тут кого показываете? А вот у нас Аня, она рукодельница, у неё лоскутное шитьё!» Оставила телефон, они мне позвонили, говорят: давайте выставку. Поскольку два зала я не осилила, я пригласила Лору Александровну Ежову, она тоже лоскутным шитьём занималась, преподавала в Доме пионеров лоскутное шитьё. У меня был большой зал, а у неё маленький. Я всё, что у меня было из лоскутного шитья, принесла. И солёное тесто, в том числе коллективную работу с этими детьми. И ещё работа такая была – на заказ я делала герб России: институт один обратился в Школу ремёсел, а они мне передали. Тогда, по-моему, даже компьютеров особо не было, мне какую-то распечатку дали. Вот такой герб я делала: то, что крупное, – я аппликации делала из золотой ткани, а Георгия Победоносца я вышивала. Я забыла сказать, что ходила на курсы машинной вышивки – и вот на этой машинке, которая у меня, кабинетная, я и вышивала. И народ, когда приходил, не понимал, что тут герб-то делает!

Потом у меня ещё были курсы машинного вязания. Мне, особенно когда прямое полотно вяжешь, было скучно. Я думаю: вот бы на машинке-то – раз! – и связала. И была у меня такая мечта – машинка вязальная, но тогда было время дефицита… Я узнала, что во Дворце культуры им. Ленина есть курс машинного вязания. Я туда пришла и говорю: «А вы машинки даёте?» Он говорит: «Нет, машинки ваши, мы вас только обучаем». И как-то так сложилось, что на завод фурнитуры, где у меня работал свёкор (тогда по бартеру всё было), привезли машинки вязальные, «Каскад» – какой-то завод в Сибири военный, кажется, по конверсии стал делать вязальные машинки. Отечественные машинки были к тому времени – «Нева» и «Северянка». А этот «Каскад» они сами разработали, и детали к ним только они делали. То есть, когда у меня какая-то деталь сломалась, я не могла чем-то другим заменить – я туда писала, мне присылали с этого завода… Я, кстати, очень много вязала: варежки, носки, платья – дети у меня все были обвязаны! И штаны, и свитеры… А потом у меня сломался счётчик рядов, который я не смогла заменить, – и всё закончилось. И началось лоскутное шитьё.

 

«Это был незабываемый день!»

Может быть, о каких-то ещё этапах вашей творческой биографии расскажете?

У меня был войлок с 2009 года, тоже серьёзное увлечение.

Но это всё в разряде увлечений или давало и заказы?

Это я уже продавала. Я стала ездить на выставки, на «Ладью» – это выставка в Москве. Войлоком тогда только начинали заниматься, это сейчас много всего, а тогда ни мастер-классов не было, ни магазинов с шерстью – всё было очень сложно. И сообщество образовалось: где-то покупали, обменивались информацией.

Сообщество в Коломне?

Нет, не в Коломне, вообще. «Ярмарка мастеров» есть, сайт, – вот там все тусовались. Совместные выставки делали. Интернет-магазин «Шкатулочка» – он изначально чем-то другим занимался, а когда войлок начался, хозяйка это дело подхватила, сделала магазин, где сами же и продавали, платили совместную аренду на ВДНХ. То есть мастера совместно приехали, всё оформили, оборудование купили вместе и по очереди работали там.

Конкурсы были. Я придумала кототапки – тапки как морда кота. И у меня это пошло. В этом конкурсе я победила, и мне дали в приз шерсть кавказскую. И на следующий год, когда был этот конкурс, «Шерстеваль» назывался, я сделала сумку-кота. Тоже она победила где-то. В общем, у меня большой период был этого войлока. И до сих пор, когда что-то видишь, хочется это сделать! Но времени не хватает. Валяю яблочки!..

А потом я стала экопринтом заниматься. Кстати, с листьями у меня были ещё раньше работы – я делала открытки с листьями, когда занималась лоскутным шитьём. Я придумала такие открытки: я туда листья зашивала, по листьям вышивала – писала «Коломна» или какие-то веточки вышивала. Такой мастер-класс делала, в журнале «Чудесные мгновения. Лоскутное шитьё» напечатала (там у меня несколько мастер-классов). Ещё когда я войлоком занималась, у меня была выставка в Центральном выставочном зале в Коломне (был такой зал в «Глобусе») совместная с девушкой, которая шьёт сумки из кожи.

Какие самые запоминающиеся события, связанные с вашим творчеством, можете выделить?

Выставок и показов столько много! А! Я же ещё платья из павловопосадских платков шила, и показы у меня начались с платьев этих. Сначала было страшно: как отреагируют люди, как пройдут модели… У нас в Коломне есть чудесная модельная студия «Очарование», мы с ними уже 6 лет дружим. Первый показ у нас был в усадьбе Лажечникова на Ночь музеев. Это был незабываемый день! Был целый концерт: кто-то танцует, кто-то поёт, Павел Авдеев, гармонист известный, в конкурсах участвовал, должен был на гармони играть… Это всё должно было быть на улице. Но погода была какая-то такая неустойчивая, и сказали, что если будет дождь, то во флигель переместимся. И вот начался концерт, пляски пошли, из Озёр, по-моему, ансамбль, и как грянула музыка – грянул дождь, просто ливанул сразу! Все побежали во флигель, все вымокли хорошо. Там стулья стоят, всё подготовлено. Аппаратуру принесли – аппаратура не работает. Залило! Плясать они не могут без музыки – расстроились, уехали. Павел Андреев сыграл на гармони свой номер. А нам как без музыки ходить-то? Вот Альбина, руководитель студии, с Павлом этим поговорила – и под живую музыку у нас был первый показ совместный! Настолько незабываемо! Получилось здорово!

Можно сказать, что в Коломне сейчас есть какое-то свое рукодельное сообщество? Вы в него входите?

В Музее бабьей доли встречаются, я иногда туда хожу, когда получается. Там человек 10 собирается. Чтобы сообщество было, мне кажется, такого нет. На Шёлковой фабрике пытались как-то собрать мастеров, тоже интересно получилось. Я тогда мастер-класс проводила по окрашиванию натуральному…

Активных мастеров, как вы думаете, в Коломне какое количество?

Мне кажется, есть мастера, которые в Коломне совсем не проявляются. Мы общаемся, обмениваемся информацией. Если поискать, то, может, и 20 человек таких наберётся.

В городе хватает площадок, где вы можете себя показывать, встречаться, общаться? Вообще есть время для этих встреч?

Я думаю, что для интересных встреч время всегда находится. На Шёлковой фабрике сейчас стали встречаться, здоровская была лаборатория «Из тряпья золото». И семинар «Наследие и местные сообщества» – я очень рада, что поучаствовала в нём. У меня проект интересно получился в технике цианотипии – «Бабушкины кружева» (опять же, я бабушку там вспомнила свою). Мне хочется, конечно, мастерскую, где я могла бы и проводить мастер-классы, и сама работать, потому что в квартирных условиях это всё сложно делать. И хотелось бы, конечно, какую-то галерею, где можно было это продавать.

Таких мест для продажи сейчас недостаточно в городе? «Лига» же продаёт ремесленников постоянно…

Продаёт, но как-то не очень… Моё там продавалось в прошлом году получше, когда там была моя выставка. А сейчас как-то… похуже продаётся.

Я иногда участвую в ярмарке уличной в Кремлёвском дворике. И мне всегда хочется делать сувениры, которые касаются Коломны. Например, я открытки делала с листьями, где писала «Коломна», открытки с окошками – я специально заказывала штампы, чтобы окошки делать, там тоже «Коломна» написано. Коломенские яблоки… Хочется, чтобы народ сюда приезжал и какую-то историю нашу увозил из Коломны…

Давайте посмотрим какие-то из ваших работ, что вы принесли, и фотографии.

Родившимся в Ленинграде давали такие медали – девочкам розовым, мальчикам голубые: выбито имя, год, число, месяц. Так что у меня есть медаль!

Ой, вот смешная фотография – я тут лысая была! Ещё была фотография, где я сижу лысая с подсолнухом и грызу семечки.

Это всё мама фотографии делала?

Да. Кстати, дед тоже фотографией занимался.

Вот это рубашка такая – ходила вся Коломна: китайские рубашки тёмно-синие и голубые, на них написано «Чикатумими».

А это профилакторий, тоже мама фотографировала, – мы были в профилактории здесь, на Ленина. Классно было! Такой месяц!..

Это моя подруга выходила замуж. Я ей тоже шила платье свадебное. Но это уже после школы. Хитрое такое платье было! Тогда модна была многоярусность, и нижний ярус надевался отдельно – поскольку мы девушки практичные, чтобы потом можно было надеть. И когда поехали кататься, стали шампанское открывать на улице, красное почему-то, и облили ей эту нижнюю юбку шампанским. Потом приехали, нижнюю юбку сняли, застирали, высушили – и поехали дальше.

Это у меня был проект такой – я участвовала в конкурсе «Шапо». В Гостином дворе был большой конкурс шляп. Я сделала туда коллекцию с безумными шляпами «Узловой момент».

Вот я наделала открыток и потом в такую композицию осеннюю со стихами Николая Рубцова:

Улетели листья с тополей –

Повторилась в мире неизбежность…

Не жалей ты листья, не жалей,

А жалей любовь мою и нежность!

Вот эти листья, эту технику я придумала сама. И мне говорили: «Они же осыплются! Что ты листья туда зашила? Это же не будет жить!» Но я, наверное, в 2009-м их делала – открытки живы! Я их много раздарила тогда, потом мастер-классы сделала. И мне потом присылали эти открытки, кто какие сделал – это так приятно! И до сих пор люди вспоминают. И я такой мастер-класс сделала в журнале «Чудесные мгновения» – надеюсь, кому-то пригодился.

А вот эта работа называется «Морские сны». Причём сначала придумалось название. Я была с детьми в Евпатории, проходили лечение под музыку. Я потом попросила, мне записали музыку, она называется «Морские сны»: там крики чаек… И потом я сделала такую работу из маленьких-маленьких кусочков. Где-то она у меня победила, в каком-то конкурсе. Это, кстати, тоже отходы швейного производства.

Ничего не выбрасываем! И из молний можно сделать прихватку или под горячее подставку, коврики. Я работала в мастерской по ремонту одежды, там же много этих молний, всё выбрасывается – а я сделала коврик, и он долгое время лежал в этой мастерской.

Это у меня были юбки по мотивам русской понёвы…

Вот интересное покрывало, даже не покрывало, а полотно. У нас есть художник Смирнов, он говорит: «Сделайте мне лоскутное полотно, чтобы я на его фоне мог рисовать». Вот я ему такую сшила штуку. И потом смотрю – в «Лиге» его работа. Я даже нашла кусочек, который он перенёс в живопись!..

Спасибо большое за беседу, Анна!

«У бабушки целый сундук в подвале был с книгами, и я почти жила в этом подвале»

Рассказчица: Римма Васильевна Сорогина.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 13 июля 2024 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.

Римма Васильевна, спасибо, что вы нас приняли у себя, в мастерской вашего супруга, художника Геннадия Павловича Сорогина. Расскажите о себе.

Я родилась в Клину. Мне 91 год. Зимой я была в Клину, а лето у бабушки гостила в Ловцах. Это недалеко от Коломны село. Всё было хорошо, пока не произошла война. Жизнь сразу изменилась. Папа на фронт был послан, и с первых дней ничего от него слышно не было. Потом узнали, что на этом направлении были болота, сильные дожди, и многие погибли. И мы больше о папе ничего не знали. Жила я войну у бабушки в Ловцах, это были очень трудные годы. Сосед учил нас приобретать пищу. Он смастерил какую-то мельницу, и, помню, даже кожуру картофельную мололи, но есть мы её всё-таки не смогли. Помню, жмых приносили откуда-то. А у нас были хорошие сады в Ловцах, но мороз был 40-градусный, даже холоднее, чем эти года после – и все сады помёрзли. Было очень обидно, конечно.

Это какой год был?

Это 41-й год, сильный мороз. Немцы почти в Москву зашли, но испугались, видимо, мороза и ещё умную политику наших военных. Как-то задержали их, не пустили. Но всё равно жизнь была очень трудная, говорить даже не хочется о ней. Сплошные похоронки шли в село. Ну, а когда война кончилась, то сразу обратила я внимание, что всё изменилось. То мы стояли, чтобы получить буханку хлеба в очереди, и не всегда удавалось. Только кончилась война – на другую же неделю в магазине вдруг всё объявилось. Так быстро всё стали делать, просто вызывало восхищение! Хлеба можно брать сколько хочешь. Видимо, все уже по-другому как-то стали жить. Но всё равно это были ещё трудные годы. А вот в 50-е годы много стало разного товара в магазинах, конфеты появились и многое другое. Я ещё жила у бабушки, окончила институт педагогический в Коломне.

А как в Коломне-то оказались?

Из Ловец, это же рядом совсем, я ездила в институт. Потом институт дал комнату, мы с подружкой жили и окончили институт.

Какой факультет?

Литература и русский язык и литературное чтение.

Филологический, получается. А какие это годы?

Да. Окончила в 1957-м, наверное. Я уже точно не помню – так давно всё было.

Почему именно на филфак решили поступать?

Потому что я очень любила читать. Читала много книг, Писемский у нас были, Мордовский, исторические романы читала. У бабушки целый сундук в подвале был с книгами – их прятали оттого, что налёты делали немцы. И я почти жила в этом подвале. Дом был большой, удобный, и я при «маргасе» их читала – это фитиль вставляли в стакан, зажигали, и всё равно читать было удобно, мне казалось. В общем, с детских лет я книжки любила и решила идти на филфак.

А у бабушки оказался этот сундук, эта библиотека почему?

Это они собирали. Из поколения в поколение книги собранные были. И половину она отдала пионерам в Москву, которые у нас прятались тоже, потому что в Ловцы налёты делали немцы. Но бомбы бросали не на людей, а там, где были сады. Они всё равно уже замёрзли. И там образовывались большие, как озера, ямы. И весной мы там купались, я помню, в этих ямах, они полны водой были. Но это так давно всё было, как во сне приснилось.

Какие-то, может быть, вспомните ещё истории? Конечно, тяжело вспоминать военное время…

Даже не знаю. Я помню только, что у нас было очень много людей. Они у нас жили, из Москвы приезжали, потому что поспокойнее было. Но всё равно, как налёты – мы слышим, гудят самолёты, – все бегут почему-то к этим садам. А там и бомбы бросали! Но я не помню, чтобы кто-то погиб, как-то прятались удачно, видимо. Всё обошлось.

 

«За дровами бабушка ездила в лес»

Расскажите о бабушке, у которой вы жили.

Бабушка была тоже уже не молодая, ей было лет 70. Она работала тоже, уходила на работу: из свёклы чего-то варили, джемы, и тоже отправляли куда-то, видимо, на фронт. Меня брала, чтобы я помогала. Потом, помню, помидоры собирали, помидоры выращивали. Жаркое было лето, после мороза была жара. И помидоров было очень много, но они портились, и надо было половину срезать, а половина на обработку шла. Вот она меня брала, я, уже училась когда в школе, с ней ходила. Все школьные годы помогала бабушке. Вместе с классом мы ходили собирать колосья (что с ними делали, не помню). А за это нам давали ложку мёда и кусочек чёрного хлеба. Это от школы. Вот интересные такие моменты. Многие дети болели, потому что погода была… когда ненастье, а одежда плохая у всех. Но я как-то ничего, выжила. Вот такие годы.

А у вас были братья и сёстры?

Нет, никого не было. У бабушки было два брата. Один был адъютантом какого-то начальника, не помню фамилию.

Из военной среды?

Да. Его расстреляли вместе с его начальником.

В каком году?

Наверное, тридцатые годы. А другой брат конструктором был. И ему неудачно сделали операцию. Он много работал. Образование у них было высшее по тому времени. А у бабушки, потому что денег не хватало, простое какое-то образование было, просто несколько классов. Она хозяйством занималась. Но всё-таки она была, я считаю, образованным человеком: она, видимо, читала много, в литературе разбиралась, в политике. С ней было интересно всегда, только она всегда была занята. В эти годы у нас ведь не было ни газа, ничего, мы топили печку. И за дровами бабушка ездила в лес, сучки собирали. А я встречала, помогала сани везти. Вот так мы войну и жили. Но у неё такой характер был, она оптимистка, он победил всё, видимо. И мы выжили.

Вы жили тогда вдвоём с бабушкой?

В те годы да. И училась я там 7 классов. А потом война кончилась, мама приехала, и я жила в Дединове вместе с ней. Там я десятилетку окончила. Такие хорошие воспоминания об этой десятилетке! Учителя многие пришли с фронта, много говорили об этом, директор школы был без руки. Я как пришла, почему-то сразу меня старостой класса назначили. А потом выбрали секретарём комсомольской организации. Часто посылали в Москву на учёбу.

А чему учили?

Как проводить собрания, как надо воспитывать. А учителя тоже были молодые, старше меня года на три. Мне очень было неудобно! Праздники организовывали, помогали старым людям: я собирала отряд, мы ходили, помогали. В детский дом сама даже работать ходила.

В Дединове?

В Дединове был детский дом. Но там мне не удалось много работать – то ли нервы, то ли чего… Я оттуда приходила – у меня температура 39. Или какую-то инфекцию не переносила… В общем, не стала там больше работать. А школой я занималась, всё время ездила на эти семинары. В Луховицах были семинары для секретарей комсомольских организаций, там я была.

 

«У меня тетрадок не было, были газеты… там писали буквы»

О каких-то важных для вас людях именно в школьные годы расскажете?

Из школьных лет мне запомнился первый класс. Очень добрый был преподаватель, молодой мужчина, очень добрый человек. Ну, трудностей было много… Писать нас учили – у меня тетрадок не было, были газеты, и там кусочек белого места был (края газет, поля – ред.), там писали буквы. Вот даже и говорить не хочется об этих годах!

А в Дединове было просто замечательно. Хоть работы было много, но мы там весело жили – войны уже не было, и настроение уже другое. Конечно, на душе у меня всегда как-то было не очень радостно, потому что не пришёл отец. И я всё ждала: а вдруг объявится, вдруг объявится!.. Но так и не объявился… Сказали, что это заболоченное место, туда бросали мешки с продуктами, но доходили ли они до людей, не знают. В общем, возможно, люди утонули. Но, может быть, в плен взяли. В общем, так ничего и не известно. Пришло извещение: без вести пропал. Вот и всё. А в остальном уже было хорошо.

В институт, когда поступила, меня тоже секретарём выбрали в комсомольской организации.

Как вы думаете, за какие ваши качества выбирали вас?

Даже не знаю. Просто, может быть, как-то люди тянулись всегда: полный дом ребят был. Я помню, я в Дединове заболела свинкой, заразной болезнью, и предупредили, что меня не будет неделю. Так весь класс мой пришёл! Не побоялись. А когда выпускной вечер был в школе – Дединово расположено на двух сторонах реки, и я жила на одной, а школа на другой, – приехали на челне, чтобы ехать к фотографу. И когда я садилась в него, я не села, а встала: надела новое первое платье и не хотела держаться ни за что. Качнули чёлн – и правая рука у меня сломалась. Пришлось идти к врачу. И никто не стал фотографироваться! Без меня не захотели.

А что представлял собой чёлн?

Чёлн длинный такой, как лодка, но немножко другой формы.

Расскажите про маму. Каким она была человеком?

Мама образование получила в Кирицах, она мелиоратор. У неё много специальностей, я уже сейчас не помню, все они по сельскому хозяйству. Но она работала на лугомелиоративной станции в Дединове, в Ловцах и в конце работала в Коломне. Тоже была такая станция, лугомелиоративная – они следили за заливными лугами. Такое многоцветие везде было, что в Ловцах, что в Коломне! Луга, которые заливались, охраняли, выращивали что-то на них. Мама знала названия всех травок! Приезжали профессора из Москвы, она показывала свои тетрадки, и они говорили, что ей надо книгу писать. Она говорит: «Да зачем?» И она всё им отдала. И они диссертации защищали, я знаю, на её работах. Так что много работала мама.

Вы были у неё на работе?

Да. Она однажды заболела, голова у неё болела, а приехала домой на лошади. А я на лошади вообще не ездила никогда. Она говорит: «Надо всё равно лошадь отвести». Хорошо, что телега была: я села в эту телегу, и лошадь такая умная – сама меня довезла до места. А ехать надо километров семь, ночь. Обратно я пешком! А потом научилась и верховой везде. На всякий случай. Такие вот дела.

 

«Абакумов мальчишкой приезжал к нам зимой на громадных санях»

Расскажите, как вы переехали в Коломну. Вы окончили институт, и что было дальше?

Перед тем как переехать в Коломну, я работала на газопроводе.

Ещё до поступления в институт?

Нет. Я там работала в школе. А потом уже, когда стали строить этот дом, я сюда переехала.

А строили именно здесь, где мы сейчас находимся?

Да. Это Союз художников дал ссуду, и финские дома, вот эти маленькие дома строили. Дом напротив – там Рябинкины, у нас одинаковые дома.

То есть типовой проект был?

Да. Ну вот, потом ссуду выплачивали и вот эту мастерскую уже строили сами. Я уже строила сама. Потому что Геннадий Павлович всё время ездил в Москву: утром на работу, вечером дома. Он был председателем выставочного комитета, потом в художественной секции председателем – в общем, каждый день приходилось ездить. А я с рабочими тут.

А как вы познакомились с Геннадием Павловичем?

Они приехали в 1952-м году на практику в Ловцы. Я жила у бабушки. Вначале они приехали в Белоомут, им там не понравилось, и они приехали в Ловцы и жили всё лето. Я там с ним познакомилась. Они приехали на практику со своим профессором Цыплаковым, народным художником России. Геннадий Павлович окончил институт по классу живописи. Цыплаков и Соколовская были его лучшие друзья, они многому его научили. Соколовская привила любовь к истории, которая у него и так была, он развил эту сторону, и говорила: «Ты можешь писать хорошие картины, изучай только историю. Она не любит лёгкого отношения». Он так изучал историю Коломны! Книги читал, в музей ездил, он в Москву ездил за костюмами, когда создавал работы о Коломне, о людях. В общем, много чего делал для Коломны.

Достаточно было литературы в то время про Коломну, именно краеведческой? Не помните, каких авторов он читал?

Он воспоминания читал и большие какие-то книги. Я всё не могла читать, потому что мне самой работать надо было, тетрадки проверять. Потом я, правда, перешла в детский сад. Когда тут стала жить, оказалось, что в Коломне очень много учителей, поэтому устроиться я не могла учителем. А в детский сад мне подружка посоветовала: «Недалеко от дома, поработай хотя бы там, если не хочешь дома сидеть». Я посидела дома – мне скучно. А там так привыкла к коллективу, к детям – я так и приросла там. И до сих пор они к нам приходят домой, на выставку. Все друзья, которые ещё живы, у нас бывают, меня зовут, советуются. Так что вот я всё время с людьми.

Как строили дом? Как справлялись со стройкой?

Ну как! Чего, может, не так достроили… Тут была замечательная мастерская, но всё поломалось, а молодёжь как-то хладнокровно к этому относится. А я досконально всё старалась делать.

Сколько времени Геннадий Павлович проводил в этой мастерской?

Всё время. Если не на этюдах, то только тут. Только на работе. Я его освобождала от всех бытовых дел, а он работал всё время, только живописью занимался. Он говорил: «Если будет у тебя соперница, то только живопись!» Так оно и было. Он действительно только живописью занимался. У него был диплом с отличием – «Былые походы», такая известная картина, её печатали, писали о ней, журналы с ней издавали. У меня был журнал, но его, к сожалению, не вернули мне. Картин у меня даже уже нет, растащили.

Римма Васильевна, а вы тогда уже понимали, что выходите замуж за значительного художника?

Нет, познакомиться-то я познакомилась, но я не выходила замуж. Он приезжал очень часто. Года два знакомства шло, но всё равно вышла замуж. Жизнь была интересной, но, конечно, трудной – с художниками не всегда легко.

Можете рассказать какие-то истории, о каких-то сложностях, может быть?

В общем-то, больших сложностей не было, просто много работы было, много людей дома было. К нему без конца приезжали за советом. Раньше, когда сдавали работы, надо было пройти художественный совет, а потом уже идти и сдавать куда-то в салоны городские эти работы, на продажу. И поэтому, чтобы работы были законченные, профессиональные, к нему сюда приезжали, перед тем как сдать. Он и в этих худсоветах был часто. Больше он занимался секцией живописи, учил молодых художников. Я помню, Абакумов тогда ещё мальчишкой приезжал на санях к нам зимой, на громадных санях, длинных, с каким-то высоким мысом спереди, и привозил много этюда. Он приедет днём, а Геннадий Павлович на работе. «Можно я у вас оставлю?» И оставлял у порога этюды. Геннадий Павлович приедет, потом приглашает его и объясняет ему. И меня удивило: Абакумов, когда говорил о своих учителях, почему-то Геннадия Павловиче не называл, не говорил, что он его учил. Но Геннадий Павлович почему-то не обижался. Когда Абакумов подал в Союз художников документы, чтобы звание народного художника получить, Геннадию Павловичу уже раньше предложили подать документы, чтобы звание народного присвоить. И он документы подал, а потом говорит: «Ты знаешь, Абакумов тоже подал». Я говорю: «Ну и что?» – «А ведь двоим-то в один год не дают, такой закон». Я говорю: «Ну и как быть?» – «А мне надо взять». Я говорю: «Почему тебе?» – «Возьму документы, надо молодым дорогу». Взял свои документы. А потом заболел. «И вообще, – говорит, – это ерунда, всё. Я и так народный». Так он и остался заслуженным, а Абакумов стал народным. Вот я говорю, он на Абакумова не обижался. Может быть, Абакумов обиделся, может быть, он его резко критиковал? Ведь Абакумов окончил театральное направление, у него пейзажи некоторые яркие такие, декоративные. Они красивые. Но у Геннадия Павловича классическая живопись, в духе передвижников. Скорее всего, он Абакумову говорил, что так нельзя, что это резко. Потому что многие художники говорили: «Разве можно так? Это на любителя!» Ну вот, любителей много, всё равно его любят. А Геннадий Павлович учился в Суриковском, там преподаватели были учениками передвижников: их Крамской учил… И вот они поэтому это направление ведут.

Геннадий Павлович преподавал в Суриковском?

Да. То же самое теперь дети – стараются не уходить от этого направления.

А кто появлялся в вашем доме в 50-е, 60-е годы?

Все художники перебывали. Кто тут не был?! Цыплаков был, очень часто приезжал. «Я, – говорит, – приехал, чтобы с тобой поговорить». Правда, я никуда не ходила, даже по городу. Его почему-то городской пейзаж не интересовал, он природу любил. Начал мой портрет, но заболел, и так незаконченный портрет где-то стоит у нас. Потом кто был? Из журнала «Советский художник». Журналистов много было, иностранцы приезжали. Кстати, иностранцы у Тани (Татьяна Сорогина – дочь Г. П. Сорогина, художница – ред.) много работ купили. Большую «Коломну» купили даже. У Алёши (сын Г. П. Сорогина, художник – ред.) тоже за границу много ушло работа. Но они по-разному пишут.

То есть Геннадий Павлович не был амбициозным человеком? Так всё складывалось, что он и так был востребован, к нему обращались люди? За должностями он сам не ходил?

Он очень скромным был человеком. Когда Геннадий Павлович приехал в Коломну, тут началась настоящая профессиональная живопись складываться. Постепенно образовывались кружочки: Абакумов, Геннадий Павлович, ещё ряд художников – они создали художественный совет. И прежде чем давать работы на продажу, они проверяли. Но позднее это всё как-то ушло, и стали брать у всех подряд, без проверки. Геннадий Павлович даже, в Москву когда сдавал, на художественный совет носил, только не коломенский, а московский. Он как-то старался по правилам жить.

А куда на пленэры он выезжал? И как часто?

На стройки всякие ездила, в Гурзуфе творческая дача была, под Москвой тоже были творческие дачи. И меня с собой брал часто.

Расскажите, какие-то были там истории интересные?

Историй там особых не было – с утра до ночи работали, а вечером собирались, говорили о политике, пели песни под гитару. У меня была семиструнка, я им немножко бренчала на этой семиструнке.

 

«Он называл их чёртиками»

У меня папа хорошо играл на гитаре, у него хороший голос был, он учился в музыкальном техникуме, почти окончил. Но такой голод был в стране, что пришлось бросить техникум и начинать работать. А работал он стеклодувом, сам, один: купил какой-то аппарат (как он назывался, я не помню) и такие чудеса делал! Для меня маленькие игрушечки делал, а потом занялся бусами, и ему даже премию дали, потому что бусы получались художественным изделием, шли за границу.

А не окончил он музыкальное училище по классу Максакова, так что с Максаковым очень хорошо был знаком. Оттуда к нам приезжали тоже люди, когда мы в Клину жили, много-много было гостей оттуда. Они в театре работали, а к папе приезжали. Он, по-моему, бусы кому-то дарил. И все эти бусы немцы, видимо, прихватили. Так быстро немец наступал, что не успели ничего спрятать. Игрушки ёлочные – и те стащили. Но они были необыкновенные!

Расскажите, что они собой представляли?

Смешные, помню, он называл их чёртиками.

Он работал с цветным стеклом?

Да, с цветом работал. Мы жили на квартире, снимали полдома. Жили очень хорошо, я помню. И он говорил: «А теперь мы и дом можем купить! А ты пойдёшь в художественную школу». Повёл меня, в Клину ещё, меня приняли. И война началась… Купил мне велосипед, научил кататься – и на второй же день война… Он меня отправлял в Ловцы, велосипед запихивал, помню, в поезд, но не удалось. И я без велосипеда приехала к бабушке. Там ребята катались на велосипедах, а у меня не было. Купить тоже было не на что. Вот такие дела…

Как же папе пришла в голову идея стать стеклодувом?

У них большая семья была. Дедушка был нотариусом в городе, но почему-то он не смог работать, то ли тоже заболел, в общем, нужно было кормить семью.

Хорошо продавались эти изделия?

Не только хорошо – ему дали премию, куда-то их отправляли, за границу даже. У него брали в какой-то салон, и папе, видимо, хорошо платили за это.

Где же мастерская у него была? Это всё-таки печь… Прямо дома?

Там кухня была совершенно отгороженная от комнаты, где мы жили, он там работал. Но там воздух-то не был задымлён, дыма я не помню. Он мне разрешал ходить, смотреть – там ничего не было такого.

Обеды варили на керосинке, помню, мама варила.

 

«Я всегда просила только пустую коробку, без конфет»

Вы отмечали праздники ещё до войны, семейные или государственные? Как это происходило?

Только дни рождения дома отмечали, каждого члена семьи. На демонстрации куда-то ходили, но мне это не очень нравилось, нравилось дома, когда дети придут играть. К бабушке ходили часто.

А что дарили на день рождения?

А вот даже не помню. Я помню, когда я приходила в магазин, смотрела внимательно на всё, что там лежит, на яркие конфеты в упаковках. И продавщица говорила: «И какую же тебе коробку?» А я всегда просила только без конфет, пустую коробку. Я коробочки собирала. А конфет у меня и так полно было, я их не ела, помню, особо.

Давали в магазине коробку-то пустую?

Пустую не давали. Мама брала, конфеты высыпала, мне коробку давала. А вот что дарили, я не знаю даже. Покупали много игрушек – наверное, дарили игрушки.

А Новый год отмечали?

В детском саду. Я ходила в сад в Клину. Я же маленькая там была. Помню, к бабушке ходили и там все праздники отмечали. У неё было четыре сына и две дочери, приходили все и отмечали там.

Бабушка – это мамина мама?

В Клину папина. А мамина в Ловцах.

Про бабушку в Клину что помните?

Я знаю, что она хорошо на баяне играла, хорошо плясала. И был у неё граммофон, было много пластинок Шаляпина. И когда все гуляли, пели, я уходила в большую комнату – а дом был громадный – и заводила пластинки Шаляпина и не отрываясь прям весь вечер могла там быть.

То есть вы одна его включали и одна слушали?

Да, а вот ведь совсем небольшая была же…

Вы запоминали тексты песен, потом пели или просто слушали?

Нет, я не пела. Я пела «Катюшу», «На рыбалке у реки» и ещё что-то. Потом песни военных лет я пела, а с папой – «Катюшу». Я помню, меня на стол ставили, и я пела – значит, была маленькая, раз на стол ставили.

Это во время семейных праздников?

Да. Я пела, а потом убегала!

 

«Французы брали картины, а деньги потом не высылали»

Римма Васильевна, может быть, вспомните про историческую часть Коломны? Кремль, посад… Как часто вам удавалось там бывать? И по каким случаям? В 50–60-е годы, когда вы переехали сюда.

В Коломну я в гости только ездила к тёте, в войну. А так ходить… Я хорошо речной вокзал знала, потому что мы ездили, от Ловец катер шёл до Коломны.

Это деревянное здание на Москве-реке?

Да. И потом пешком в Голутвин, к тёте, ходили с бабушкой.

Вспомните, как выглядел в то время Речпорт?

У Геннадия Павловича картина такая есть, а я особо не помню. Я почему-то помню, как пассажирские пароходы выглядели. Мы ездили на пароходе всегда наверху, со всеми удобствами, с рестораном. Вот это мне запомнилось.

В ресторане тоже удавалось побывать?

На пароходе. А так я в ресторан не любила ходить. На пароходе не настоящий ресторан. Там апельсины продавали – то, что нельзя было в Ловцах купить. Поэтому я заходила, покупала апельсин. Вот это я помню.

А в ресторане, знаете, когда мы были? Сорокалетие отмечали Геннадия Павловича, он снял весь верх ресторана «Прага». Весь верх снял! И пригласил человек сто, наверное, – весь Союз художников, а я своих знакомых. И мы там праздновали. В зимний сад ходили… Вот этот ресторан мне запомнился. А тут мы редко ходили в ресторан. Когда какой-то праздник был, помню, знакомые приглашали, но я как-то не запомнила. Потом в Москве ходили в ресторан «Украина», тоже отмечали какой-то праздник – после выставки, наверное, художники собирались. А иногда праздники в мастерских отмечали. Весело, конечно, жили.

В этом вашем доме тоже отмечали праздники?

К нам приезжали, да. Здесь не было картин столько, потому что у нас рядом пристройка, там все картины стояли, и поэтому здесь всё-всё свободно было. Таня была маленькая, Алёша столько не писал. И тут мы не только отмечали, мы тут и танцевали.

А как эти гуляния выглядели?

Пели песни. Окуджава был модным тогда, не то, что модным – его все любили и потому всегда пели. А у меня семиструнка была, я на ней подыгрывала. Никто меня, правда, не учил, как-то я взяла сама и начала играть. Это, видимо, по наследству перешло. Некоторые романсы пели. С артистами встречались часто в Коневом Бору, они туда приезжали.

Там были дачи?

Дачи, да, в Песках, Конев Бор – это остановка (электрички; в Песках был известный дачный посёлок художников – ред.).

А как там встречи проходили?

Встречи просто дружеские: кто цветы, кто грибы рвал, кто просто сидел.

У вас там дачи не было?

Нет, в Климовке купили какой-то домик, но его забрал себе кто-то, Иванов что ли. Мы насушили белых грибов много, а их кто-то из художников забрал себе – и Геннадий Павлович больше туда не поехал, говорит: «Пусть им остаётся. И дом тоже».

Может быть, вспомните ещё какие-то истории, связанные с Геннадием Павловичем? Как шла ваша семейная жизнь? Как дети появлялись в семье?

Когда Алёша родился, время было не очень… Детские вещи купить было очень трудно. Помню, рубашечки ему моя тётя шила сама из синего материала в клеточку. Я говорю: «Зачем такой? Надо что-то другое». – «А где я куплю другое? Вот такой материал купила». Да ещё бантик, помню, завязала беленький. И мы поехали. И люди говорят: «Ой, какая симпатичная девочка-то у вас!» Он: «А я мальчик!» Обиделся, дома скандальчик устроил. Трудновато было со многим. За холодильником очереди стояли, чуть не два дня эту очередь держали. Даже говорить не хочется об этих делах почему-то. Потом быстро начало всё лучше, лучше, лучше. При Горбачёве уже было всего много в магазинах. Иностранцев было очень много, к нам приезжали. Жизнь просто весёлая была.

А кто из иностранцев приезжал? Из каких стран?

Вот кто они были, я не знаю. Они жили в Америке, в Англии, в Голландии. Были французы, но я даже думать о них не хочу, они обманщики: брали картины, а деньги потом не высылали. Столько картин взяли обманным путём! Геннадий Павлович больше любил русских, чем иностранцев, которые приезжали, в Союзе художников брали адреса и разъезжали. Но среди них были и честные люди. Таня им дёшево продала, у них действительно не хватало, чтобы купить картину. Она говорит: «Ну, берите!» И ей прислали потом письмо, картину прислали сфотографированную в интерьере. Таня была довольна, что купили для себя.

Как складывались у Геннадия Павловича отношения с «Домом Озерова»? Он там выставлялся?

Да, он там выставлялся. Но больше «Лига» его приглашала, там отношение было к нему лучше. Ему такую выставку сделали! Сами пригласили, Ольга Милославская (директор КЦ «Лига» – ред.) такое внимание ему уделяла всегда. Кстати, он писал картину уральскую, хотел вставить туда Ольгу. Но она сказала, что не надо её в эту картину вставлять. По сказу Бажова картина, а Ольга христианка, что-то там ей… Так картина недоделанная и стоит.

Сколько картин в наследии Геннадия Павловича? Как вы храните коллекцию? Большая часть находится в семье?

Нет, большая часть находится в музее. У нас тоже полная мастерская, большие картины стоят. У нас «Дмитрий Донской» стоял во всю эту стенку. Но тут дождик шёл, капало… И мы картину отдали, к нам сами приехали: «Нам нужно воспитывать своих учеников. А ваша картина стоит без дела тут». И взяли её в Голутвинский монастырь, в свой зал, у них большой зал с картинами, целый музей. Они взяли много картин на религиозные темы и «Дмитрия Донского» взяли. Он в хороших условиях там стоит. Раньше он очень долго был в кинотеатре «Горизонте», но мы как-то побоялись его там держать всё-таки, он нехорошо смотрелся: одна часть выше, другая ниже… Мы его сюда взяли, а потом в монастырь отдали. «Чайковский» находится сейчас в музыкальном училище. «Конструкторы тяжёлых станков» – в музее. Во всех музеях картины, у меня всё записано, посмотреть можно всегда. Меньше всего в Коломне его картин в музеях: что мы подарили, то и есть.

 

«Художники на природе не гуляют, все пишут»

Какие были самые хорошие годы для вас и для Геннадия Павловича?

1950-е, когда была молодая, когда он был жив и здоров. Когда все здоровы, не болели, тогда и было хорошо – это самое главное. Ещё мы отмечали, помню, когда он диплом получил. Они где-то там, может, отмечали, но мы с ним вдвоём отмечали, дома. Диплом у него с отличием, Третьяковка его хотела купить, но институт не отдал, решил отправить в Академию художеств, где лучшие работы выпускников Суриковского. Когда была выставка, посвящённая 40-летию комсомола, этот его диплом «Былые походы» занял первое место среди всех дипломов. И потом где только его не печатали! «Сказ о Фрунзе» – очень помню, как он писал эту картину, тоже в деревне, помогали ему и люди, и лошади. В общем, все большие картины он писал с большим удовольствием. Писал их не для музея, просто писал то, что любил писать. И большие картины о Коломне тоже не для продажи писал, потому что домой такую большую не повесишь (тогда же не было таких домов, как сейчас), просто из любви к живописи, и хотел Коломну запечатлеть, чтобы люди знали, какой она была, какой она стала. Почти все картины такие у нас есть.

Было время, когда вы вдвоём гуляли по Коломне? И где любили гулять?

Нет, мы никогда не гуляли. Он всегда с этюдником. Приезжали, я занималась чем-то, а он писал. С Таней вместе меня брал, с Алёшей брал: он писал, а мы гуляли. А так, чтобы ходить по лесу, – нет. А, нет! Ходил по лесу, ягоды собирал: ляжет и собирает. Ну, это так, исключение. За грибами походит, поищет, а потом пишет. Художники на природе, по-моему, все не гуляют, все пишут.

С материалами были когда-то сложности? С красками, с холстами? Он сам оформлял потом работы в рамы?

Он всё сам. Были, наверное, сложности: иногда ездили в Подольск, иногда в Рязань. Но всё равно можно было писать, всё было. И внимания к художникам было больше, чем теперь, это уж я прям точно вижу.

А как вы это оцениваете? На основании чего?

Вот в Коломне нет выставочного зала. Даже дать картину на выставку – не берут: «большая», «куда мы её денем», «дорогая». Надо заключать договор какой-то теперь, вообще непонятно ничего. Музеев тут нет никаких. Что это – краеведческий музей? Чего там есть? Там не на что смотреть.

Сейчас картины берут на выставки музеи? Обращаются к вам?

Да там места нет.

Московские, может быть?

В Москве-то всё возьмут, но туда возить надо. Трудно ездить туда: аварии бесконечные, дорога забита, пробки…

Картины – это документы. Если это профессиональный художник, его картины больше расскажут, чем фотография.

__________________________________________

Татьяна Сорогина рассказывает о семейных фотографиях:

На фотографии мама моей мамы, моя бабушка Людмила Михайловна Зязина, это в девичестве, потом Шорина. Фотография сделана, когда она только окончила техникум, а училась она в очень интересном месте, в Кирицах, это Рязанская область, там дворец барона (усадьба фон Дервиза, архитектор Ф. О. Шехтель, пансионом не был, сейчас туберкулёзный санаторий для детей – ред.). Раньше находился пансион благородных девиц, а потом там сделали сельскохозяйственным техникум, но назывался он тогда луговой техником. Там сохранилось это здание замечательное, сад есть, мостики очень интересные.

Здесь дедушка, мама в детстве – маленькая Нимочка, она так себя звала, когда ещё «р» не выговаривала. Она здесь с мамой и со своим дедушкой Михаилом Семёновичем. Он работал бухгалтером в Ловцах, ещё он работал у Цыпулиных, они нам дальние родственники. Есть фотография Цыпулина, где подписано: «Любимой племяннице» – это бабушке Саше, Александре Дмитриевне (это уже моя прапрабабушка). Цыпулин – купец первой гильдии, у него было два сына, и у одного из сыновей на пароходе работал дедушка. Он и ездил даже иногда до Калуги, с документацией – такая интересная у него работа была. В войну он также занимался документами, бухгалтерией, в конторе работал.

Здесь прабабушка моя. Это уже после войны, уже когда родители познакомились, в гостях у наших родственников из Белоомута (они жили в Коломне, просто встреча такая родственников).

А это вот ловецкий дом, такой бревенчатый, интересный, красивый. Мне всё хочется его написать. До сих пор стоит. Его потом продали, там живут люди. Хочется как-нибудь сделать цикл ловецких работ.

Это брат маминого отца, братья служили, военные были.

Раньше у дома тополь рос старый, есть фотографии свидания мамы с отцом, потом отец изобразил её – они сидят на скамейке, эту картину купили в галерею.

Кстати, у нас сохранилась машинка «Зингер», до сих пор на ней можно шить даже.

А кто на ней шил раньше?

Моя прабабушка, Александра Дмитриевна. Это из Ловец было привезено. К сожалению, в Клину была оккупация, поэтому там ничего не сохранилось, был разграблен дом.

Это заповедные кусты – такое интересное место в Ловцах. Там растут белые лилии, такая заводь и древние деревья, старые вётлы, целый парк такой. Есть картины с этого места тоже – папа подарил маме, когда он ещё был студентом, когда уже с ней общался, – написал для неё специально.

Это фотография маминого отца, единственная фотография с фронта, которую он прислал.

То есть всё-таки он какое-то письмо написал с фронта?

Да.

Это тоже наш дом. Раньше у нас такая была пристройка деревянная. Я помню, мы с моей прабабушкой, мне было 3-4 года, любили там на крылечке сидеть. Как-то была гроза, и мы с ней прям за молнией смотрели, наблюдали, ливень был.

Такие были раньше приглашения на свадьбу. Приглашают мои прабабушка и прадедушка, написано приглашение дедушке. Это февраль 1907 год.

Вот интересная фотография. У мамы родных не было сестёр и братьев, это двоюродный брат её, он жил в Клину, герой войны, у него много наград, и заслуженный врач ещё, про которого просто легенды ходили. Теперь у нас ездят фельдшеры на «скорой помощи», медсёстры, медбратья, а раньше врачи – вот он так работал. И ему даже предлагали, когда он в Москве работал, перейти в престижные клиники, но он сказал: «Я тут больше помогу людям», – и остался на «скорой помощи» работать. Есть такой сайт героев России, и труда, и военных, и там о нём как раз сказано, фотографии есть. Он заслуженный врач России.

Это фотография уже уральская, тут отчим моей бабушки, дедушка папы, Караваев. У него была пасека очень интересная.

А это вот фотографии 60-х годов. Стрижей папа решил написать, береговушек, птичек, которые жили на берегу Оки. Он в Коломне у нас нашёл место, а позировали дети с нашей улицы. Я даже сейчас вспоминаю, как он их фотографировал для картины. Такая солнечная, прям залитая светом картина!

Кстати, вот ещё есть картина уральская, на Чусовой писали, это мама с Алёшей маленьким в лодке. Чёлны – это вот такие более длинные лодки деревянные.

Это на маминой работе, в детском саду к Новому году готовились – они с папой расписывали стёкла.

А это для «Хозяйки Медной горы» портрет мамы, но она не подошла: Оля (Милославская – ред.), говорит, больше подходит, более строгий образ какой-то. Папа представлял, что именно такая Хозяйка Медной горы.

Это начало войны. Раньше устанавливались вот такие громкоговорители и людей собирали, когда какие-то важные новости были. Сначала вечевые колокола были, а потом вот такие.

Римма Васильевна: А вот последняя работа незаконченная «Колокола России».

Татьяна: Он тщательно начал готовиться, отдельно зарисовывал колокола, наброски людей делал.

Римма Васильевна: Он чувствовал, что будет переворот.

Татьяна: Да, такая аналогия 90-х годов.

Ещё сейчас в «Лиге» висит интересная работа его: Маринкина башня, а внизу крутой спуск, и люди стирают прямо в реке.

Это папа был председателем секции Союз художников России на Пролетарке, а это Валентина Юдичева, она сейчас тоже как раз этой работой занимается, организовывает выставки. Это где-то в 70-е годы было снято.

Вот на Урале он сфотографировался в косоворотке. Красивые уральские фотографии, на некоторых он даже очень походит на Есенина…

Это картина того времени, как раньше выглядела Коломна. Разлив, весна. Вообще его любимое время года – весна, начало, весна света такая. Мне нравится май цветущий, я январь очень люблю писать, я родилась в январе. А он любил самое начало весны, когда синева льётся везде, в воде и в небе…

Рассказчик: Олег Владимирович Королёв.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 31 мая 2024 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.

 

«Не любили, не любили, а домой поросят принесли!»

1963 года рождения. Родился в Коломне, никуда не выезжал. Работаю практически до сих пор в одной организации – это колледж «Коломна», раньше это было профессиональное училище № 6. После армии пришёл туда мастером, потом работал замдиректора, потом директором ПТУ № 6, сейчас заведующий отделением колледжа «Коломна».

Мы сегодня поговорим о вашей прекрасной семье с богатой биографией. Мы обратились к вам в том числе из-за того, что ваш дедушка Виктор Мартынович был заведующим магазином «Огонёк», который находится прямо под музеем «Арткоммуналка». А вы можете или начать или с воспоминаний о дедушке, или в целом с рассказа о семье.

Раз мы находимся в прекрасном вашем музее «Арткоммуналка», который находится как раз над бывшим магазином коломенского Продторга, давайте начнём с истории этого магазина. Я по рассказам дедушки могу рассказать, как это всё было, как это всё создавалось. Виктор Мартынович Семёнов, мой дедушка, сначала работал в магазине № 3 Гороз, был заместителем заведующего магазином. Это в Голутвине был такой магазин. Все магазины тогда Райпотребсоюзу принадлежали. Этот магазин, № 40, открыли где-то в середине 30-х годов. И в середине войны дедушку перевели из того магазина, из помощника заведующего, заведующим этим магазином. Сами понимаете: война, талоны, работа сложная. Магазин не очень центральный был, но один из самых больших. Ему доверили эту честь работать здесь во время войны.

То есть для него это было повышение своего рода.

Конечно, он был заместителем заведующего, а стал заведующим магазином. В середине войны его сюда перевели, и он работал до пенсии заведующим этим магазином. Потом расскажу, как там дальше всё происходило. Немножко хочу про историю магазина № 40 рассказать. Он считался так по документам, но магазин звали всегда в Коломне «Три поросёнка». Не очень это название нравилось моему дедушке! А почему так звали? Потому что в витрине стояли три поросёнка. Из глины они были сделаны, розовощёкие такие, с пятачками, с бусинками в глазах, колпачки у них на голове были, держали они в своих копытцах: один – половник-котелок, другой – тарелку, третий, по-моему, – нож с вилкой. Честно, смутненько это помню, потому что я ещё тогда маленький был. И всегда в простонародье говорили: «Куда пойдём что-то покупать?» – «А пойдём в “Трёх поросятах” купим».

А размеры этих поросят?

Они не очень большие, где-то около метра. Повторяю, что Виктору Мартыновичу не очень нравилось: какие «три поросёнка»? говорили бы, там: к Семёнову пойдём или в сороковой магазин. Нет, называли «Три поросёнка»! И все говорили: «На Новый год куда пойдём мандарины покупать?» Они же на Новый год только у нас были – и во время войны, и после. «Пойдём, – говорит, в “Трёх поросятах” покупать».

С народной молвой сложно бороться!

Сложно, очень сложно бороться! Эти поросята простояли до 60-го года в витрине. В 60-м году все райпотребсоюзовские магазины в Продторг перешли, может быть, чуть раньше, и магазин назвали «Огонёк». Этих поросят с витрины убрали и поставили механического мишку. Здесь стоял такой мишка большой, метра полтора в высоту, у него была кружка, наверное, пивная, я так думаю, не квас – тогда всё можно было. И он механически подносил эту кружку ко рту, как будто пил. Вот это я помню – ходил смотрел. Как бы Виктор Мартынович не любил это народное название, но поросят отсюда забрал, и стояли они у нас в саду. Он здесь жил недалеко, на улице Толстикова, в саду он сделал такие постаментики, и они на них стояли. В саду был стол, и гости, когда приходили летом, всё смеялись: «Не любили, не любили, а домой поросят принесли!» Я их застал, наверное, когда мне лет 7–8 было. Они крепкие были, мне кажется, сделаны были из крепкого гипса, но потом уж разрушились, и дальше, честно, не знаю, куда делись. Наверное, выбросили, потому что они развалились, дожили свой век.

Виктор Мартынович 1964 году на пенсию уходил, но его не отпустили. Он в 1982-м уже умер, я в армии как раз был. В 1964-м он пошёл на пенсию, но ещё работал, попросили его работать. Он работал, по-моему, до 1973 года. Когда он уже совсем уходил на пенсию, он приходил в магазин, и мы спускались в подвал, мне показал подвал этого магазина – там же большие подвалы были. Там уже стояли холодильники, но он говорил, что, когда он заступил, не было холодильников в 40-х годах, всё лежало на льду. Он говорил, что нанимали они повозки со льдом, и по улице Водовозной, по которой летом воду возили, весной ранней вывозили из Москвы-реки лёд и закладывали туда, и на льду лежали продукты.

И хватало этого льда до осени?

Я думаю, что до осени хватало, потому что там подвалы очень большие. Но когда я был, там уже холодильники стояли, в 80-е годы.

Сводчатое помещение?

Да, сводчатое помещение, достаточно глубокое, не из кирпича, а из такого камня сделано, белого. Держало холод хорошо, и там скоропортящиеся продукты хранились. Ну, все, кто коломенские и в пожилом возрасте, все «Три поросёнка» знают. Даже когда уже магазин назывался «Огонёк», всё равно говорили: к «Трём поросятам» пойдём.

 

«Большая честь – ехать на похороны Сталина от Продторга»

Что ещё про Виктора Мартыновича хочу рассказать. Он был самый ответственный человек – проработать столько во времена Иосифа Виссарионовича, во время войны на этой должности! Значит, был честный, порядочный человек. И когда умер у нас Иосиф Виссарионович Сталин в 1953 году, Виктора Мартыновича послали от Продторга с венком в Колонный зал Дома Союза. Тогда это была большая честь – ехать лично на похороны Сталина от Продторга. От города были свои, он был руководителем делегации. А всё остальное время он в этом магазине был с утра до вечера.

Я ходил в этот магазин, меня бабушка посылала за молоком. Я этих женщин, маленький был, но как-то помню. Он сколько работал – всё время здесь работал. Единственное, он уезжал, по-моему, на месяц в 1954 или 1955 году: жители Коломны уехали на освоение целинных земель в Казахстан, и он был назначен ответственным в этом поезде за обеспечение продуктами питания. Это уже мама говорила, он мне не рассказывал. Он за продукты отвечал, чтобы кормить наших рабочих, которые поехали на всесоюзную стройку. И знаю точно, что медицину в этом поезде возглавляла Нина Краснова, врач, дочь нашего заслуженного хирурга Краснова (это самый знаменитый хирург наш). Вот такая делегация ездила. А так в основном он в магазине всю свою жизнь и провёл, по сути дела.

А были у него свободные дни, часы?

Он в магазине работал без выходных, там не было выходных. Конечно, у него суббота, воскресенье – выходные, но он всегда ходил в магазин. И он потом даже ходил, когда уже совсем ушёл, все равно посещал магазин, подсказывал там. Ну, порядок у него в магазине был! Продавщицы все были такие плотненькие, как в те годы, все в колпачках беленьких, все в фартучках… Советские продавцы – это была отдельная такая каста, вот они такие все были у него – ух! – стояли на страже. И он единственный мужчина был из всего женского коллектива этого магазина.

При том, что магазин – это же и склад, и погрузка, разгрузка?..

Ну, наверное, грузчики были.

Коллектив по количеству не помните?

Я думаю, что человек 20 было, они же по сменам работали. Не меньше 20 человек, потому что несколько отделов было.

Вот, давайте про отделы поговорим.

Я не очень это помню. Я заходил в отдел, где конфетки – вот да!

А расскажите про конфетки!

Помню, бабушка послала меня за молоком: «Иди сходи к дедушке за молоком», – дала мне бидончик. Я зашёл, стою: витрины, конфеты… и такие продавцы крепкие… А я встал с этим бидончиком, рот-то разинул (7 лет, наверное, мне было, это уже прямо совсем перед его уходом). И они такие на меня: «Что ты тут стоишь, чего ты смотришь? Ты чего пришёл сюда?» – помню, женщина таким зычным голосом. Я говорю: «Я к дедушке». – «А кто твой дедушка?» – «Виктор Мартынович». Они: «Ой, Виктор Мартынович, внучок к вам пришёл!» Конфет мне насовали в карманы! Сразу изменились, а то стояли прям на страже там, чтобы никто не посягнул!

Видимо, всё-таки напряжённая была работа!

Я говорю: продавцы советских времён – это продавцы советских времён.

А вот ещё магазин славился своей лоточной торговлей…

Это он специально делал, опять по его словам, для того, чтобы разгрузить магазин, чтобы не было очередей больших. Потому что это был центральный магазин. Потому что гастроном, который был у нас напротив, московский, его чуть позже построили. И когда уже администрация города была в том здании, это был центральный магазин города. Здесь был центр города.

На лотках что продавали, не помните?

Всё, что навынос могли. Естественно, не мясо. Пирожки, кондитерку навынос продавали.

Сколько тут было лотков?

Не могу сказать. 10 лет мне было, наверное, когда он совсем ушёл уже на пенсию и дома уже сидел.

В отличие от гастронома напротив, как будто «Огонёк» славился тем, что там были местные продукты?

«Огонёк» был райпотребсоюзовский магазин. И в Продторг его перевели чуть попозже. Райпотребсоюз у нас до сих пор существует, не знаю, Казаков сейчас руководит Райпотребсоюзом или нет. И естественно, Райпотребсоюз – это наше всё, со всех наших округов, полей, всё отсюда поставлялось. Ну, что-то, естественно… красная и чёрная икра, кстати, была на прилавках.

В 50-е, да?

Да, в 50-х всё это было, мама говорила, в свободной продаже. Наверное, это привозили из Астрахани, хотя, я думаю, что и здесь рыба водилась тогда ещё, осетры в Москве-реке. А гастроном был московским магазином, снабжение было московское. А здесь было снабжение коломенское.

 

«Вы левый товар к Виктору Мартыновичу не везите»

Внутри семьи вы ощущали своё некоторое привилегированное положение? Всё-таки дедушка занимал такую видную должность, хлебную…

Тогда ещё меня не было. Я не думаю, что мы бедствовали, но шибкого такого достатка не было. Нет. Я вам ещё раз говорю: при Сталине 30 лет быть заведующим «Огоньком» и не сидеть в местах не столь отдалённых – значит, человек никогда ничего не брал. Или брал так, чтобы никто этого не замечал! Во всяком случае, как мне мама уже рассказывала, как говорил начальник Продторга: «Вы левый товар к Виктору Мартыновичу не везите. И после пяти не приходите, не приезжайте. Он, говорит, уже к Ноте пошёл (бабушку Наташу звали Нотя)».

То есть без него ничего не принималось?

Да, он ничего не примет, уже ушёл к своей жене, поэтому не надо ему ничего везти, он честный достаточно человек. И до этого он в Горозе работал… Всю жизнь в торговле – и никаких нареканий, одни грамоты и награждения от города, от Продторга. Ну, не думаю, что голодали! Своё хозяйство было, поросята были.

Гувернёров вам не нанимали, ходили в обычную советскую школу…

Нет, гувернёров мне не нанимали!

Поскольку мы в этом доме находимся, такой вопрос. Здесь же на верхних этажах были коммунальные квартиры. Может, Виктор Мартынович жаловался на соседей или, наоборот, хвалился…

Я не слышал, и никто ничего не говорил мне об этом. Я думаю, он был очень порядочный человек, как-то договаривался со всеми. Вполне возможно, что они без очереди подходили и он им без очереди отпускал. И на улице Толстикова (я у бабушки там иногда ночевал) жил, все к нему относились с почтением. Ну, в деревне всегда относились с почтением: Виктор Мартынович, Виктор Мартынович… Бабушка никогда не работала, воспитывала детей, у неё трое детей было. Работал Виктор Мартынович.

Во времена семейных застолий Виктор Мартынович…

Не выпивал!

Может, какие-то истории рассказывал про свою работу?

Нет. Вот он выходил отсюда – всё! Не обсуждалось никогда и нигде. Он ушёл с работы – он о работе забыл. Всё, он пришёл в семью, там дети, хозяйство: по-моему, куры были, поросята – как в любом деревенском доме. Не стадо, конечно, этих поросят, но два-три поросёнка были, куры точно были – они бегали по огороду, я ещё помню.

А что за истории всё-таки он рассказывал?

Рассказывали, что у родителей Виктора было четверо детей: Серафима, старшая сестра, Виктор Мартынович и ещё два брата. Один брат погиб на войне. Тётю Симу я помню, она их воспитывала всех. Другой брат, Николай, пропал во время войны, и Виктор Мартынович его искал долго и нашёл уже, наверное, 1970-е года. Он был где-то недалеко, то ли в Орле…

Как нашёл? То есть он жив?

Да, жив он был. Помню, он приезжал к нам сюда, было застолье, собирались – приехал брат! Если я помню, значит, мне было уже где-то под 10 лет.

30 лет прошло после войны!

Да, вот он столько его искал. Один брат точно погиб. Тётя Сима умерла, она здесь жила, в Коломне. Он везде писал, писал, писал – и через 30 лет нашёл своего брата родного.

А расскажите, как его встречали.

Мне было, может, 7–10 лет. Стол большой собрали в большой комнате. Деревянный дом же был, достаточно большой. Стол собрали, накрыли. Он, по-моему, с женой приезжал. Ну, посидели…

Он какое-то время здесь пожил?

Наверное – я-то не жил там, я приходил к бабушке по выходным, когда меня брали. У нас была отдельная квартира, мы жили отдельно.

 

«Дом пожарные накрыли просто куском брезента»

Давайте о доме поговорим, где жил Виктор Мартынович со своей Нотей.

Как мама рассказывала, до войны был очень маленький дом. В каком году, не могу сказать, или до революции или сразу после революции, когда эта слобода горела, и горела достаточно сильно, этот дом пожарные накрыли просто куском брезента, и он не сгорел. Потом уже его Виктор Мартынович расстроил потихонечку, пристройки делал, расширял. У него родители умерли рано, их Сима воспитывала, старшая сестра.

А дом-то как достался?

Там жили родители Виктора Мартыновича. Когда умерли родители, осталась старшая сестра Сима. Когда был маленький, он в церкви подносил… подрабатывал в церкви. А потом его взяли учеником в магазин Гороз. Из ученика дорос до заместителя заведующего и потом уже заведующим стал. Не могу сказать, что у него образование было очень большое, но, наверное, девять классов было, считать умел во всяком случае. У бабушки небольшое образование было…

Родился в Коломне?

Родился в Коломне. У меня все коломенские. И другие бабушка и дедушка, которые от отца, от Владимира Валентиновича, тоже коломенские. Они бобреневские, там другая история совершенно. Мой папа Королёв Владимир Валентинович. Кстати, и Галина Викторовна и Владимир Валентинович, мои родители, – заслуженные учителя Российской Федерации. Их уже в живых нет, к сожалению. Валентин Александрович и Ольга Фёдоровна – это родители моего папы, мои бабушка с дедушкой. А прабабушка Валентина Александровича жила в Бобреневе. Деревня Бобренево – как бы их вотчина была. Не сказать, что они были помещики очень большие, но у них был большой дом, меня ещё папа возил в этот дом, показывал – там детский садик был. Когда их во время революции раскулачили, им дали дом на Блюдечке (сейчас полдома), где дом соляного пристава. Вот это вот полдома, сейчас там живёт брат мой двоюродный.

В Бобреневе каменный дом у них был?

Там был деревянный большой дом. Но сейчас его нет уже, снесли. Он был на окраине.

Чем они занимались?

У них были поля, их обрабатывали наёмные люди. Прадедушка мой рано умер, в 32 года, и оставил прабабушку с детьми. Кстати, в Бобреневом монастыре памятники раньше стояли, там памятник моей прапрабабушки, наверное, – Королёвой Марии Трефиловны. До сих пор там стоит, сейчас реконструкцию сделали, немножко его унесли, он из чёрного мрамора, правда, он на три части раскололся, уже когда там перемещали всё, но он там стоит; я с настоятелем разговаривал, он сказал, что они всё сделают, опять поставят на место. Хочу как-то его собрать, склеить, поставить его. А вот у прадедушки Королёва были два брата и сестра. Один брат держал переправу бобреневскую как подрядчик, а второй брат был немножко побогаче, у него был здесь сахарный завод.

Подробности про сахарный завод знаете?

Нет, потому что в революцию все уехали, осталась только одна моя прабабушка, которой с детьми деваться было некуда, вот её и выселили из того дома сюда, и хорошо не расстреляли.

То есть те дедушки мигрировали?

Да, и с братьями моего прадедушки никаких связей нет. Мы не искали, в России их, наверное, нет, потому что они точно уехали все, осталась только она одна. У дедушки моего бобреневского как раз была гувернантка, у папы была. Они её оттуда с собой взяли, тогда же они жили в семье, и она в этом доме в Коломне была, у папы нянечка она была. Я её не помню, но папа сказал, что она долго жила ещё, она меня ещё воспитывала. А Валентин Александрович Королёв, дедушка, прошёл две войны – и финскую, и Отечественную. В звании капитана, первый помощник начальника штаба 1005-го гаубично-артиллерийского полка дивизии прорыва резерва ставки главного командования. Закончил войну он в Клайпеде, его полк закончил войну. И пришёл он с войны в звании капитана. У него орден Отечественной войны, Красного Знамени… наград много.

Как после войны складывалась его судьба?

После войны он был главным бухгалтером в НПО «Радуга».

У него образование было?

Да, у него было техническое образование, поэтому он, наверное, служил помощником начальника штаба, карты-то он должен был чертить. Не на передовой, во всяком случае.

Его карьера ещё до войны началась?

Он работал, наверное, не главным бухгалтером. А потом пришёл – главный бухгалтер. В армию забрали, как всех забрали тогда в армию. Я тогда у него все спрашивал: столько прослужил, а что же тебе майора-то не дали? Он говорил, что это подводит его бывшая семья. Всё-таки как-то это считалось, наверное. «Из “бывших”, – говорит, – не дали мне майора, так капитаном вот и вернулся в 1945 году».

Его объяснение было таким, по крайней мере.

Да. Думаю, что во время войны всё-таки у Виктора Мартыновича семья лучше жила, чем Ольга Фёдоровна, потому что она осталась с двумя детьми. Я ещё всё время спрашивал: «Бабушка, а дед-то приходил между финской и Отечественной?» – «Конечно, приходил: вот папа у тебя, видишь, 1940 года. Дедушка заезжал!  Вот тебе подтверждение!»

Так он главным бухгалтером и работал?

Да, главным бухгалтером до пенсии проработал, в 90 лет он умер. И жили они в том доме, сейчас там мой брат двоюродный живёт, Серёжа – у папы же ещё сестра была старшая, тётя Руфа. Ну, там никто не живёт, у него квартира, но, в принципе, есть половинка этого дома. Она принадлежит государству, но он там прописан. Продавать он не хочет: пусть, говорит, будет.

Хочу ещё про Ольгу Фёдоровну рассказать, бабушку мою, отца маму. У неё мама не знаю кто, а папа был Меркулов, фельдшер Коломенского уезда, который с той стороны Москвы-реки. Тоже достаточно значимая фигура в те времена, до революции – фельдшер.

А где образование получал?

Наверное, здесь где-то учился, не могу сказать, потому что я-то его точно не застал, это уже мне мама рассказала, что он был знаменитый фельдшер, все о нём знали.

 

«Садились в лодку и ехали до Парфентьева – на работу»

Про родителей. Они оба 1940 года рождения, познакомились в школе, когда объединили две школы. Раньше же были женская школа и мужская, потом объединили в одну – там они и познакомились. Девятая она, по-моему. Вот с тех времён у них любовь. И ходил папа туда, на Толстикова, а там такая улица была – и били его, как он рассказывал, потому что там свои были женихи-то, а девушка завидная. И когда (это мне бабушка рассказывала) они пошли подавать заявление, они не сказали никому, вообще никому! Вы знаете как: деревня, улица вот Толстикова, бабушки сидят на скамеечках везде, и мама моя красивое платье надела и пошла. И тут же бабушки бегут, соседка кричит: «Твоя Галя пошла одетая красиво! А на углу её Володя ждёт!» Они заявление пошли подавать. Бабушка побежала, а они уже смотались и заявление подали.

Это рано случилось?

Это в 1962-м, наверное.

То есть по 22 года им было.

Да, они учились уже в институте оба, в нашем педагогическом. Потом в армию отца забрали, он потом заканчивал.

А почему они так решили поступить? Родители были не очень довольны?

Не знаю, почему. Не знаю, кто был больше недоволен: Королёвы или… Но они долго гуляли вместе… После свадьбы они в Гагры поехали. И потом я родился. Кстати, я недавно ездил в Гагры и говорю: вот я тут был, только ещё совсем маленький-маленький!

Они учились в пединституте: исторический факультет у папы, филологический у мамы. Она преподаватель русского и литературы, папа преподаватель истории. Потом по распределению они уехали в Коробчевскую школу преподавать. Воспоминания про Коробчевскую школу у меня уже есть, потому что я уже был достаточно взрослый. И разлив большой на Москве-реке помню: мы садились в лодку где-то, где я сейчас работаю, у 6-го ПТУ, и ехали до Амерева практически, до Парфентьева, в этой лодке; волны, меня держат, и едем – на работу надо было идти. Или когда автобус ходил, мост переходим, автобусы были маленькие тогда – ПАЗики. Помню, муж с женой были, он водитель, а она кондуктор, такие полные люди. Меня в переднюю дверь бросят, вот так передадут, и кондуктору на колени посадят. И я в Коробчеево так ехал, когда девать меня было некуда, по субботам, например, если садик не работал. И Галина Викторовна, и Владимир Валентинович были классными руководителями, и их дети мной занимались. И до сих пор они ещё живы, и до сих пор я их знаю, они приходили и к папе, и к маме на похороны. И Хохлова Валя, и Фёдорова… мы с ними связь поддерживаем, постоянно переписываемся.

То есть с учениками родителей?

Да. Они говорят: «Мы тебя тут нянчили». Я говорю: «Да помню, кто меня тут нянчил!» Вот они со мной занимались. А потом Владимиру Валентиновичу по партийной линии сказали «Вперёд!» – и работать он пошёл в СПТУ № 30 заместителем директора по воспитательной работе. Через несколько лет мама перешла в СПТУ № 6 преподавателем русской литературы и завучем по учебной работе. Он долго работал в 30-м ПТУ, потом перешёл в управление образованием, а потом на пенсию ушёл. А мама поработала в 6-м ПТУ до пенсии и тоже ушла на пенсию.

 

«Могу сделать из трубки, деревяшки, серы и спички дробовик!»

А жили вы где?

На Добролюбова мы жили, с моего рождения: я родился в 1963-м – и купили квартиру кооперативную однокомнатную вскладчину – Виктор Мартынович и Валентин Александрович. Потом доплатили и переехали в двухкомнатную – на одном этаже, прям рядом.

Детство ваше там прошло?

Да.

Расскажите про тот район. Что сохранила память?

Там было два дома всего – шестой и восьмой, по Добролюбова. Один был коломзаводской, а другой кооперативный. Рядом был мясокомбинат, он тогда был в черте города. Прямо из окна его было видно практически. Запах был неимоверный!

Как с этим справлялись?

Никак. Форточки не открывали. Потом его в Колычёво перенесли. Когда там начиналась разделка, запах стоял ужасный… Потом уже стали дома строить, а так всего два дома было, больше ничего не было, частные дома кругом. Потом стали сносить частные дома, и в сторону улицы Зелёной пошли 10-й, 12-й, 14-й, 16-й по Добролюбова, потом школу 10-ю построили. Я в 10-ю школу ходил.

Дворовая-то жизнь у вас была?

Вот мы двумя домами и дружили. Почему-то мы дружили этими двумя домами, с тем домами, которые позже построились, мы как-то не дружили. Мы все примерно одного года были; до сих пор все, с кем мы учились вместе, дружили, связь поддерживаем. Школьные друзья так и остались все.

В кооперативном доме в основном какой контингент был? Люди из коммуналок переселялись?

Покупали квартиры, это же кооперативный дом, в рассрочку всё давалось. Помню, платили первый взнос, а потом 15 рублей (инфляции тогда не было) платили в месяц на 25 лет. И через 25 лет мы квартиру выплатили. Какие воспоминания? Бегали, играли, в хоккей мы очень много играли.

А где заливали каток?

Мы на прудах играли, на стадион «Авангард» ходили, между школами собирались, играли. Тогда мы были поздоровее. Хулиганить, вроде, мы не хулиганили… Ну, наверное, хулиганили, конечно – в пределах разумного. Как говорится, могу сделать из трубки, деревяшки, серы и спички дробовик! До сих пор! Дети даже об этом не знают сейчас, а мы можем. Могу из прищепки стрелялку сделать, например. Из спицы могу сделать «бросай», чтобы она взрывалась. Карбид в бутылку всунуть можно было и бросить – тоже взрывается. Дети сейчас этого не знают! Я вот внук своему говорю: «Хочешь, я тебе сейчас сделаю? А знаешь, как шифер взрывается?» Бросил в костёр – как жахнет! Вот это мы всё знаем.

На Вторчермет бегали?

Да, естественно. И на Вторчермет бегали, и бегали вот сюда: здесь же у нас на хуторе Лайса склады были. На них во время войны диверсия была – взорвали склады. Кстати, когда взорвали склады, витрину здесь, в магазине, разбило – поросята упали. Их потом опять-таки поставили, когда витрину сделали (это дедушка рассказывал). И мы туда ходили, порох собирали. Вот уже сколько лет прошло, а до сих пор собирали длинный артиллерийский порох, поджигали его.

А где именно это находилось?

Хутор Лайса – Толстикова улица, чуть ниже, по Коломенке, чуть дальше пляжа, только на противоположной стороне. Потом там был питомник, сейчас там уже Подлипки расстроились. Так назывался – хутор Лайса, название такое старинное.

 

«Иди к Морозовой, купи хлеба»

Могу про старинное название ещё рассказать. Рядом с вами на этой улице – Ханзель. Это кто был Ханзель? Ханзель был частный человек, немец по национальности, содержал магазин до революции. Уж не знаю, куда он делся после революции, а магазин так и остался – Ханзель. И мы всё время ходили в Ханзель. И сейчас я говорю: в Ханзель. Там до революции была одежда, обувь, и потом там была одежда, обувь. Это сейчас там непонятно что…

Промтовары были?

Да. И ходили все в Ханзель. Вот здесь ресторан сейчас, который «Ресторация купчихи Морозовой» – это была булочная всю жизнь. И у купчихи Морозовой была булочная – и так она и осталась булочной. И когда бабушка меня посылала, она говорила: «Иди к Морозовой, купи хлеба». Никто не называл булочной, говорили: иди к Морозовой, – и все знали, что это на углу магазин. Там был всегда свежий хлеб. Вот эти места в Коломне коренные жители, кто постарше, точно все знают.

Про пончиковую вы помните? Здесь, ниже, за рестораном «Коломна»?

Нет, в ресторан «Коломна» не ходил. Какие рестораны нам были в те года?! Мы ходили напротив булочной Морозовой, там на углу (сейчас там, по-моему, адвокаты или геология сидят) было маленькое помещение, там пирожные продавали. Вот с девушкой мы туда ходили, там продавали пирожные и соки.

Это через улицу Октябрьской Революции?

Да, где золото, вот туда мы ходили пирожные есть с девушками, это точно помню.

Какие пирожные?

Там были эклеры, песочные и корзиночка – всё, тогда у нас не было такого изобилия.

А из напитков?

Сок – яблочный, томатный, хорошо, если будет какой-нибудь персиковый, но это было очень… В основном томатный и яблочный были, больше никакого не было.

А мороженое?

Нет, мороженого там, по-моему, не было. Вот здесь автоматы стояли с газированной водой, на улице, под окнами, штук шесть или семь, со стаканчиками (никто не заражался, кстати). А чуть ниже, пройти до конца улицы, сидел грузин, ботинки ремонтировал – будочка такая стояла. А напротив был тир, из ружья стреляли. Вот это точно. А дальше кинотеатр. «Горизонта» тогда не было ещё, был «Юность». «Восток» потом построили, мы в «Юность» сначала ходили. А «Горизонт» уже совсем позже построили. Вот здесь сидел грузин, ему набоечки сюда приносили делать – чтобы ходить по школе и этими набоечками по кафелю цокать.

Это уже в старших классах, наверное?

Да, это было очень интересно. А напротив был тир городской – мне кажется, его снесли, он как-то внутри так был немножко, прям до улицы Зайцева, по вашей улице.

А, там, где всякие сейчас ресторанчики?..

Да. Было здание, там было 4 или 5 воздушек, стреляли. Это, в 1980-е, наверное – тогда мне уже там давали из воздушки стрелять. А дальше парка такого не было, его тоже потом построили, здесь особо ничего не было.

Ну, гулять-то ходили?

Сюда нет. Мы ходили купаться на Коломенку. Там с моста даже прыгал я, честно скажу. Сейчас там некуда прыгать, а раньше мы с моста прыгали. Кричали, ругались, девочки смотрели, а мы прыгали. Там глубоко было, никто не расшибался. Лодки там стояли, была лодочная станция. В залог оставляешь часы (паспорт не носили с собой) – и плаваешь. Просто лодки деревянные, на них по Коломенке плавали до хутора Лайса и обратно. В другую сторону не плавали – плотина была. Мы в детстве здесь гуляли. На танцы ходили. Танцы у нас были в трёх местах: в парке Мира – туда ходили помоложе люди; «Бобры» так называемые – это там, где раньше тоже кинотеатр был, туда ходили постарше; и здесь, где милиция, на Комсомольской – сюда ходили местные, вообще взрослые люди. Мы сюда не ходили – это опасно было для здоровья. Когда поменьше были – ходили в парк, когда побольше – в «Бобры».

 

«Как познакомиться с девушкой? Брали с собой зонтики…»

Расскажу, как с девушками знакомились. Это очень интересно. Музыка играет, девушки по кругу ходят в одну сторону, а мальчики в другую. В середине кто-то танцует. Вот такое броуновское движение. А как познакомиться? Брали с собой зонтики, раньше зонтики же были с ручкой изогнутой на конце. А девочки всегда с сумками ходили. Вот ты идёшь и зонтиком за сумку цепляешься. «Ой, я зацепился!» Туда-сюда – и познакомился.

Вы так познакомились с супругой?

Ну, нет! Но это был верный способ: зацепился – «Ой-ой-ой… А как вас зовут?.. А вы откуда?» Спросишьу, с какой улицы, она скажет, например, с Калинина – о, нет, нет, нет… Там морду набьют точно… Туда мы не пойдём! Искали ближе к своей улице. Я жил в Добролюбова, это как бы Ленина считалось, была Калинина, ниже был ЦЛПБ – туда вообще ходить не надо было. Поэтому кто на Ленина – на Калинина не ходил, Калинина на Ленина не ходили, там уже всегда дрались.

Приходилось вам, наверное?..

Драться? Приходилось! А как же. Все дрались. Ну – так, в милицию не попадал никогда. А потом как-то начали дружить уже, уже эти улицы все разошлись. Я не знаю, почему так.

Это в какой-то момент?

Да, наверное.

Может, вы повзрослели?

Может быть… Политика, может, поменялась, милиция стала больше работать… Ведь возглавляли в основном те, кто из тюрьмы пришёл, их после войны было достаточно много. А потом как-то, наверное, всё сошло. Кастеты лили себе из свинца, и ножи у нас у всех были. Кастет всегда был в кармане, хотя никогда не дрались – он в кармане лежал на всякий случай. Всё было… Я говорю: из прищепки могу сделать стрелялку, которая стреляет спичками очень далеко. Никто сейчас этого не сделает. Простая деревянная прищепка, два движения – и получается хорошая стрелялка.

А с кинотеатрами были связаны какие-то истории?

Фильм «Иван Васильевич меняет профессию» смотрел 10 раз! В кинотеатре «Восток» уже – там был экран широкоформатный, большой. «Неуловимых мстителей» смотрели там, они только начинались.

Ходили с друзьями?

Сюда я ходил с девушкой, на «Иван Васильевич меняет профессию».

 

«У него на одном дереве по 6-7 сортов разных яблок!»

А если к дому дедушки возвращаться, может быть, сохранила память, как сад был устроен?

В огороде не скажу, что там много было, но как всегда. Картошку, по-моему, здесь не выращивали: всем давали участки, её выращивали за городом. Лук сидел, морковка. Много было яблонь и много было кустов – смородина, крыжовник разный. И дедушка всё время поливал, помню, шланги разбрасывает, сядет и под каждое дерево по полчаса лил воду, потом к следующему переставлял. Яблоки хорошие были. Помню, китайка была такая маленькая – яблоки отличные! Сейчас нет таких даже яблок! И пипин был – таких сейчас вообще нет.

Антоновка росла?

Антоновка росла. Белый налив рос, причём двух видов разных – один чуть помягче, другой, розмарин назывался, чуть пожёстче. Ранние и поздние сорта…

А как перерабатывали?

Сушили. Яблоки что-то не очень помню. Груши, помню, на чердак бросят, они высохнут, потом компот варили. С бабушкой любил рубить капусту; деревянная такая штука была, сечка, и вот мы с ней вдвоём рубим эту капусту. Капусту навезут – мы её рубили и солили.

Капусту свою брали?

Нет, я думаю, что или покупали, или Виктор Мартынович привозил отсюда. Картошка и овощи стоили недорого в те годы, совершенно. В какие-то годы, может, неурожай был… а так это всё недорого.

Капусту-то квасили?

Квасили, конечно – и в погреб, там же был погреб большой.

В доме?

Нет, отдельно был погреб.

Так называемый ледник?

Забивался он снегом или нет, не могу сказать, не помню. Наверное, забивали – все забивали снегом его весной, утаптывали, чтобы там хранилось. Он был глубокий, там по лестнице спускались, я помню. В доме был подпол, а погреб был отдельно, отдельно стоящее здание, рядом с домом.

Про соседей что-то помните? Какие отношения были?

Соседей одних точно помню – дядя Коля, совершенно простой человек. По-моему, у него лошадь была, что-то он возил. Если у дедушки всё-таки должность такая, то это простой человек.

И всё равно они общались?

Общались, могу сказать как. Вот сидим, а забор всё-таки есть, и за забором он слышит голос и ему «Виктор Мартынычу!..» А тот ему: «Николай Алексанычу!..» А друг друга не видят! «Доброе утро!» Вот через забор покричали, поприветствовали, всё. Это вот обязательно было: услышали голос – друг другу прокричали.

С другой стороны соседа что-то я не очень помню, честно скажу. Я там же не жил, я приезжал на выходные к бабушке, когда девать меня было некуда, родители меня туда сплавят.

Вам хорошо было у деда?

Да, мне нравилось, я был любимый внучок, «ненанетный» – меня так звали, не знаю, почему. Сёстры старшие, двоюродные, и сейчас так меня зовут.

А это от какого слово производное?

Не знаю. Почему так бабушка меня звала? Ненанетный… не знаю, от какого слова. Любимый, наверное. Но я точно был любимый. Я один был у мамы с папой, поэтому я был любимый.

Про бабушку расскажите. Каким она была человеком?

Бабушка держала семью и занималась хозяйством. Всё!

Ну, какие были отношения с дедушкой?

Дедушка если сказал, значит, сказал.

То есть патриархальная такая была история?

Да. Но бабушку боялся. Вот так! Мама говорила так: дедушка сказал – все разбегаемся, но бабушку боялся очень. Вот и всё!

Вот телевизор смотрим, сидим, когда я ночевал там в комнате, а смотрит не знаю что. Я говорю: «Дед, давай включим кино какое-нибудь». Он тогда уже на пенсии был. Сидит, смотрит, смотрит, потом так приподнимается: «Буза!» – и переключает. Я говорю: «Дед, ведь интересно!» – «Бу-за!» Вот не знаю, что за слово «буза»! Переключил – и всё, бесполезно было спорить. Никто не спорил. Хотя мы смотрели с братом, снохой… Всё, все разошлись – буза. Хотя уже он и плохо себя чувствовал, пожилой был. Того дедушку я хоронил, Королёва, а здесь я в армии был, когда мне написали, что дедушка умер, 31 января, мороз был сильный. Мне просто написали уже потом, через месяц, наверное, чтобы я не сорвался никуда. Но никто бы всё равно не отпустил к дедушке, в любом случае.

Но вы дедушку любили, были близки?

Да, конечно. И того дедушку тоже, он вообще был для меня военный человек, который… Про войну, честно говоря, не любил рассказывать. Рассказывать про войну стал уже, когда я совсем постарше был. Я просил: «Хоть расскажи что-нибудь!..» Он про Сталинградскую битву рассказывал… Но у них всё-таки был гаубичный полк, он же стрелял издалека: стрельнут и уходят. Гаубицы были дорогим оборудованием достаточно. Не любил рассказывать, совсем не любил. Но у него тоже был сад, здесь, по озёрской дороге, он прививал разные деревья. Сейчас этого сада нет – там сделали дорогу к новым домам, всё снесли. У него деревья были – на одном дереве по 6-7 сортов разных яблок! Это он занимался, прививал сам. Вино он ставил своё (там тоже погреб, до сих пор он есть), разное. Когда приходили мои мама с папой, он говорил: «Галь, тебе полегче, папе покрепче». Вино ставил разное, малиновое… из всего. Он любил этим заниматься.

А овощи какие выращивали?

Не выращивали много. Во-первых, НПО «Радуга» было сельскохозяйственным: что, картошку он себе не привезёт что ли! Так, выращивали… Здесь лучок сидел у всех всегда, вот такое, как говорят, лишь бы было что закусить. Животных у него точно не было никого. У Виктора Мартыновича были свиньи, куры какое-то время, наверное, года послевоенные. Потом, когда я уже повзрослел, уже не было ни кур, никого.

И тяжело, и потребности такой, наверное, не было?

Я думаю, что не было потребностей. Дети выросли все уже, повзрослели, зарабатывают.

 

«Купаться ходили на дальние песочки»

Что вы про город можете рассказать? С течением времени как он менялся? Ваше отношение к тому, как он меняется?

Когда я был, это был один город, конечно. Парк Мира только начинали строить, деревья мы ходили сажать. Занимались больше спортом, больше мы носились. Чистота в городе была больше при Шувалове, честно скажу: при Валерии Ивановиче было более чисто, чем и до, и после него. Но до другая власть была – коммунизм, социалистическая страна, всегда было чисто. Когда началась перестройка, при Шувалове было чище, и все об этом говорят. Он проедет, посмотрит, он сам коломенский, всё знает. Я не говорю, что сейчас наш мэр из другого города… Но при нём было как-то лучше, и все его воспоминают хорошими словами. А когда мы были маленькие, парк строили, «Горизонт» у нас на глазах построили, был тогда ещё «пряник» такой, стела, сейчас нет его (перенесли с площади Советской в микрорайон Колычёво – ред.), панно на «Горизонте», которое сейчас осыпаться начало, строили дом длинный, который назывался у нас» Шанхай»…

А что про Мемориальный парк скажете?

Мемориальный парк – это было кладбище. Я не помню, когда было кладбище. В моём воспоминании уже Мемориальный парк был. Но вот как-то вспоминаю, что там было кладбище… С другой стороны, кладбище посреди города тоже, конечно, не очень хорошо. Но ведь там не футбольную площадку сделали, не магазин, а Мемориальный парк, это правильное решение. Оставили церковь, пожалуйста. Кстати, в этой церкви Петра и Павла спортивная школа была.

В старой части города кремль как-то менялся? Его восстанавливали?

У Маринкиной башни как с той стороны осталось эти камни, по которым мы лазили туда всё время, так они и остались. Поменялось что? Все церкви были складами. Сейчас, конечно, красота, епархия взяла, всё сделала. Раньше всё было заброшено. На Москву-реку мы ходили купаться с папой с этой стороны, с Блюдечка спускались вниз или ездили в Бобренево на катере (катер ходил до Бобренева), там слезали и плыли с ним по Москве-реке, здесь выплывали. На той стороне купались. «Дальние песочки» – это Коломенку надо было перейти здесь, где она впадает (в Москву-реку – ред.). Она была там пошире, чем сейчас, хорошая речка такая. Туда проходишь, приблизительно на Радужный, там были «дальние песочки», туда ходили купаться. Кораблей больше ходило, конечно, баржи ходили постоянно. Цеплялись за эти баржи – я не цеплялся никогда, – прыгали, на них кричали, ругались. Мосты старые были – сейчас построили новые. В этом смысле мы процветаем, конечно.

Сейчас ходите гулять в Старую Коломну?

Да, конечно, хожу. Захожу в бывший дом постоянно. Мы ходим с братом, проверяем, что всё нормально. В церковь ходим с женой. Я больше сейчас на даче живу, в Бобренев монастырь больше езжу.

Пешком ходите или ездите?

На машине. Нет, сюда-то пешком, а там-то на машине в Бобренев монастырь ездим.

Сейчас у Бобренева сделали территорию, как вам?

Хорошо. Это город делал, не церковь. Мы с женой венчались в Бобреневом монастыре, у меня там свой настоятель как бы, отец Макарий, с которым я постоянно общаюсь. Поэтому мне туда как-то удобно, мы с ним пойдём, поговорим, чайку попьём. Я по долгу своему, когда ещё директором ПТУ был, встречался с Ювеналием, на обеды ездили – так и познакомились. Так что в церковь туда больше мне удобней, и там вроде бы жили мои прадеды, оттуда всё начиналось.

То есть ощущаете связь?

Ощущаю.

 

«На практике их уже на работу берут и платят по 100 тысяч»

Про своё учебное заведение что-нибудь скажете?

Коломенский завод наш в 1873 году, если я не ошибаюсь, или в 1872 Аманд и Густав Струве заложили, тоже немцы, кстати, как и Ханзель – тогда их много было у нас в России. И через два года, в 1875 году, они сделали двухгодичное ремесленное училище для детей своих рабочих. Тогда люди уже продумывали, что рабочих надо готовить. Оно было бесплатное – их бесплатно кормили, бесплатно учили, они за свои деньги это делали, чтобы себе сохранить рабочих. И с этого момента отсчёт мы начинаем: 150 лет было заводу, и нам 150 лет, по идее. У нас документы есть архивные, там т Аманда Густаву Струве письмо, что он открыл это ремесленное. У меня есть документы, как дети учились, по годам сколько классов набирали. Потом менялось название… революция. Оно было РУ-2, ПУ-6 – и как только не называлось!

А при вас?

И ГПТУ, и СПТУ, и ГПТУ имени Исаева, а сейчас колледж «Коломна». Я работаю там с 1984 года. 42 года будет 5 сентября, как я там работаю. Начал с мастера, закончил директором. Имею три высших образования: экономическое, педагогическое и резерв управления президента.

Образование получали здесь?

Экономическое здесь, а педагогическое в Москве, нас учили отдельно. Потому что когда я заступал на директора, брались с экономическим, педагогического не надо было, я потом просто заканчивал. Должен был быть экономист директором, не педагог уже, там и больше работы, кстати, экономической, чем педагогической.

Всё, что вы хотели, реализовали на своём месте?

В принципе, да. Я всегда говорю своим ребятам, которые сейчас учатся: я окончил это ПТУ-6, год учился, я оператор станков с ЧПУ по профессии. Могу пойти сейчас токарем работать запросто! Токарь больше меня получает, кстати. Дети сейчас на третьем курсе, наши студенты, получают больше, чем моя зарплата! Я очень рад за них. Они говорят: вот, мы просто рабочие… «Ребята, – я им говорю, – я вам свою историю расскажу. Окончил, отслужил, пришёл, учился, работал. Доработался до директора. Просто учиться надо и иметь желание! Всё! Больше ничего не надо. Работать и учиться. Образование надо повышать. Без образования не получится».

Что про учеников скажете? Как меняются поколения?

Сейчас меняются, наверное, в связи с тем, что очень большая нехватка рабочих кадров. Очень большая! Ребята сейчас приходят целеустремлённо на какую-то профессию. Четыре профессии в нашей структуре: сварщик, слесарь, электромонтёр, повар. Вот на сварщика почти все идут целеустремлённо. Всё-таки сложная профессия. И даже девушки приходят. Я говорю: «Ну, куда ты?!» – «Буду сварщицей!» И всё. И будут, кстати! Есть цель у них. Пять лет назад никому не были нужны, на практику никто не брал, всё стояло. Сейчас за ними не то, что гоняются, а очередь стоит, просто очередь! Выпускают 25 человек, а надо 100! На практике их уже на работу берут и платят по 100 тысяч всем. Честно! Сварщики у меня в организации здесь недалеко 100 тысяч получают.

Прекрасно же!

Прекрасно! Я говорю: «Работайте, ребята, что вам ещё надо? Вам 18 лет, а вы 100 тысяч получаете. Я меньше вас получаю, 42 года стажа, орденов как Леонида Ильича –  падаю на бок, когда всё повешу!..»

Всегда были четыре профессии?

Нет, сейчас меньше, чем раньше, потому что колледж. В колледже четыре структуры, каждый свой пакет какой-то держит, своё направление ведёт.

Не планируете открывать новые направления?

Планируем, естественно. Сейчас газовое хозяйство открываем, открываем ОТК. Что работодатели просят – мы тут же открываемся. Мы собираемся с работодателем, кому что надо – открываем.

А если не нужно, то и закрываете?

А вот если не нужно, то очень много закрываем. За последний год закрыли литейку всю. Нигде у нас сейчас не идёт. У нас на Коломзаводе раньше шли, сейчас нет, они откуда-то привозят. Зачем нам держать эту профессию? Мы её закрываем. Всё под рынок! Вот повара сейчас – будут ещё бармен-бариста дополнительно, потому что сказали: вот он повар, а ещё бы он и барменом был. Я говорю: сделаем!

С преподавательским составом проблем нет?

У меня нет, а в общем есть – проблема большая и с мастерами производственного обучения, и с преподавателями, потому что зарплата маленькая.

Спасибо, Олег Владимирович, было очень интересно.

«Смысл в том, чтобы было НЕЧТО»

Рассказчик: Алексей Алексеевич Чиненов.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 29 февраля 2024 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.

Сегодня 29 февраля 2024 года.

Екатерина, спасибо большое. Если бы меня спросили, какое сегодня число, меня бы заклинило. А потом бы любой психиатр определил, какое число, какой месяц, какой год. Раз у нас разговор о советском времени: поступает больной в психиатрическую клинику. Его спрашивают: «Какое число?» – «Э-э-э». – «Какой месяц?» – Он так же мекает. «Какой год?» – «Юбилейный». У нас же каждый год был юбилей. Сейчас тоже: годы семьи… вернулись в то же самое.

Полностью представьтесь и скажите, где и когда вы родились.

Алексей Алексеевич Чиненов. Более известен под кличкой Пианист. По некоторым сведениям, предоставленным свидетелями, родителями, поскольку у нас с рождения младенца открывается сразу же дело в определённых службах, родился в городе Коломна. Сам этого не помню естественно, слишком давно было! В ноябре 1971 года произошло это. Все мы рождаемся, это естественно, это нам кажется чем-то знаменательным, потому что, наверное, мы много о себе думаем.

Чем жила семья, когда вы родились?

Самое интересное, когда ты грудной ребёнок, ты запоминаешь, чем жила семья!

Наверняка вам рассказывали родители об этом.

Я скажу так: как и все, были озабочены квартирным вопросом. Мы не в коммуналке жили на тот момент. Мать из Озёр, отец из луховицких деревень, познакомились здесь, в городе, когда ходили в пединститут на подготовительные курсы, но так и не поступили. Любовь зла, затянуло в то, что нужно работать. Это была улица Добролюбова, пятиэтажки-хрущёвки – кооперативные однокомнатные квартиры. Потом менялись. Года три мне было, переехали на Пионерскую, 56 или 58 дом, когда мне было десять лет – на Шилова. Все квартиры были кооперативные. Когда был обмен родственный в Озёрах с дедом, там была у него государственная квартира, я год прожил в Озёрах, это было лет 18 спустя, в государственной, это то, что сейчас можно назвать социальным наймом – была плата 4.50. Кооперативные квартиры – там надо было сколько-то выплатить сразу, общая стоимость была 5500, где-то так. Если за «однушку» 4.50, то за «трёшку» 10–12 рублей люди платили, и кроме этих денег платили 50 рублей – погашение. Конечно, это не ипотека, но растягивалось лет на 15, аналог ипотеки в этом плане есть. На предприятиях люди по 20 лет стояли в очереди на квартиру. Особенно было смешно, когда достоялись – и Союз распался, и всё это полетело. Были, конечно, предприятия, где давали. Знакомый у меня, с которым учился, ему дали служебную квартиру сразу, но он работал на почте, а это тогда была тяжелейшая работа. Это сейчас у всех интернет, а тогда выписывали газеты и журналы, всё это надо было 2–3 часа слюнявить, куда кому привезти, с колёсиками сумками все обвешанные они ходили и всё это раскладывали. Это не просто сейчас принести письмо. Сейчас никто не подписывается, газеты, если что, купим. Вот там давали служебную квартиру сразу. Про администрацию говорить не будем, а то скажут, что оскорбление власти, хотя это про старую администрацию, нынешняя-то хорошая!..

 

«Всё время ездили поезда, и всё время прыгал чайник»

Подробнее про маму и папу расскажете, кем они были тогда?

Они у меня больные и старые, 83 и 88 лет. Это ужасно с одной стороны, прекрасно с другой. Я сам еле ползаю, лекарства, с соцслужбами разобрались, чтобы хотя бы еду приносить – они же из дома выходить не могут. Это беспомощность, не лежат, но уже беспомощность ― это серьёзно. Папу 1 января шарахнул инсульт, еле поставили на ходунки.

Обычная семья. У него не было отца, он один раз с ним встречался. Никаких родственников с его стороны я не знаю, это за Луховицами, за рекой Воблей, там Аксёново, Псотино деревни… В семь лет начинали курить, потому что все курили. Это были военные, 1936 года рождения. Даже будки не было, ходили просто в кусты из дома. Жил со своей мамой, потом они сюда переехали. В гости он меня водил ребёнком: через все пути проходили в Голутвине (это сейчас там всё перегорожено, а тогда спокойно проходили), и был на несколько семей маленький домик, на три-четыре входа, всё время ездили поезда, и всё время прыгал чайник.

Уже бабушку перевезли из Луховиц в Коломну? Виделись редко.

Да. Он водил в гости.

По материнской линии: она жила со слепой бабкой, был у неё отец.

Как их зовут?

Папу назвал я в честь себя: Алексей Алексеевич Чиненов! Полный тёзка, вылитый я! Мама – Любовь Александровна, девичья фамилия Дронова, известная фамилия в Озёрах, но с не очень хорошей стороны: папа её любил зашибать, она жила со слепой бабкой. Когда она была повзрослее, папа женился, жена его держала. Они жили в полуподвальчике, потом снесли его, чтобы в центре города что-то построить, дали им в микрорайоне Катукова однокомнатную квартиру. Потом был родственный обмен после смерти бабки, после этого он сорвался и снова стал сильно пить. Так что семья самая обычная, рядовая, в данной ситуации всегда имеются свои плюсы и свои минусы.

Какие-то особенные воспоминания из вашего детства, атмосфера детства?

Многие молодость вспоминают, вспоминают те времена как хорошие. Частично потому, что мы были молодые, воспринималось всё по-другому, были полны сил и энергии и ещё многого не знали.

Сейчас об этом времени не можете размышлять так?

Я не размышляю как большинство. Размышлять, что это было хорошо, радужное детство – чего было хорошего, чего радужного? Все жили по-разному. «Мир наизнанку» – передача, которой уже нет, естественно, с определённых событий, когда человек ездил и показывал: во Вьетнаме живут в нищете, но счастливо, а в богатых семьях ни в чём отказа нет, но они несчастны.

У вас какое было детство?

Обычное.

Вы об этом вспоминаете как о светлом периоде жизни или сложном?

Вопрос ставит в тупик. Почему обязательно нужны крайности? Светлое, тёмное… Не было бы ребёнка, не стало бы взрослого – это естественный период, не больше и не меньше. Как все обычные дети гуляли, играли в догонялки – это светло или не светло?

Это на Добролюбова?

Нет, на Добролюбова до двух-трёх лет жил, я его не помню. Это уже на Пионерской, это недалеко от пруда, где поставили многоэтажку на пруде.

Дом сохранился, где вы жили?

Да. Если возьмём пруд, от него будет небольшая рощица, на которой сейчас построили элитный комплекс, потом длинная многоэтажка шестиподъездная, за ним двухподъездная девятиэтажка с окнами, как у нас любили делать. Обычный панельный дом, но любили на домах экономить: на кухнях ставить окна поменьше, нормальные в комнате, а на кухне чуть-чуть поменьше. Обычный двор, обычные горки, обычные лестницы – стандартно для того времени для обычных семей. Ничего не могу сказать, о чём можно было бы сказать: ой, как было здорово! Муравьи были, помню, бабочки, стрекозы были. Сейчас нет. Но это общая штука, экология. Как-то на одном из конкурсов был разговор: какой у вас хороший зелёный город. Я говорю: «Да ладно!» Я помню, весь Голутвин был зелёный, мать в Госстрахе работала, ходила в частные дома (там обязательное страхование было), был зелёный парк, где сейчас Голубой район, там всё было зелёное. Мне говорят: «Ты не понимаешь! У нас в Одинцове стоят две 20-этажки друг напротив друга, и ты только видишь окно соседа и что он там делает, если занавеску не закрыл, – и больше ничего». Я понял, что всё познаётся в сравнении. Хоть у нас это тоже сдвинулось, но пока ещё не настолько.

На Репинку бегали? Это же рядышком. Как она выглядела в 70–80-е?

Конечно. Там были какие-то пруды, где перейти в Пионерскую, их называли Репинскими прудами, только самой речки не было, за ними были садовые участки коломзаводские. На эти пруды мы ходили, меня бабушка водила ещё совсем ребёнком. Бабочки, стрекозы, ребёнок маленький шестилетний бегает вокруг бабушки. Была дорожка как цифра 8, по этой дорожке в догонялочки играли. Так себе, всё обычно.

Единственное, живность хотя бы была, бабочки, стрекозы. Потом я видел их только на Голубых озерах. Сейчас, наверное, и там их нет, там такая сейчас грязь – это жуть! Мы в 90-е туда ездили с рюкзаками, 132 километр была платформа (кто-то до Луховиц ехал), сходили, шли пешком по тропинкам до озёр. Там песчаные пляжики, большое озеро, которое было полноводнее в конце 1980-х – начале 1990-х. Если пляжик занят, идёшь дальше ищешь. Когда в нулевые на машине привезли, я говорю: «Ох-ох-ох…» На каждом пляжике по несколько палаток с машинами. В 1990-е там нудистский пляж делали – все стороной проходят, другой пляж ищут. Попробуй сейчас устроить – там же куча народа друг на друге, какой там нудистский пляж, это уже общественное место. Когда в институт поступал, ездил туда, за стрекозами наблюдал, за жабами, как они их едят, местечко себе облюбовал. Дети из Городны на велосипедах приезжали в 1990-е годы, ловили ужей, здесь на рынке продавали. Зачем, не знаю, может, кто-то в террариум, может, кто-то ел. Это 1999 год.

 

«Моё внимание привлекали руки музработника»

Я поступал с перерывом, из училища, на исторический факультет в наш пед, я никуда не дёргался. В этом плане с городом мне повезло: я всё-таки человек не общежитийный. Училище есть своё музыкальное, пединститут есть свой музыкальный, дойти близко, удобно, не нужно общежитий, лишней головной боли. В этом плане повезло с местом рождения, что в городе это к тому времени было.

В общем, готовился там к экзаменам. До этого на Коломенку ходил на пляж и на Оку, играли в волейбол. Оку переплывал – это было удовольствие летом. Да, было здорово. Сейчас другое. Из другого тоже нужно извлекать всё, что можно.

Вы очень связаны с музыкой. В нашем представлении вы человек мира искусства, мира музыки. С какого момента это началось?

С детства.

В семье был инструмент?

Ничего не было! Я же говорил вам, какая семья!

Кто-то отвёл вас в музыкальную школу?

В те времена это было престижно. Вы читали Елену Карягину? Я Веронике рассказывал, как начался разговор с Еленой, лет 14 было назад, ещё до инсульта. Тогда программа «Синема» – немое кино – была в усадьбе Лажечникова. Она позвонила. Люблю людей с чувством юмора! Она говорит: «Как вам удалось в 21 веке в этом городе стать первым и единственным тапёром немого кино?» Я сказал: «Детство было трудное, маму не слушался!» После чего она приехала сама, сказала: «Мне понравился ответ, я сама возьму интервью».

Есть не фатализм, а что-то всё-таки… Людям кому-то дано от бога быть шикарным плотником. Я видел плотника, который вставлял замок, не мерив, сразу же вырезал. Это от бога плотник. Есть от бога художники, музыканты. Есть ещё какие-то обязательные составляющие. Я знаю талантливых людей, которые никогда не сыграют так, как я, по одной причине: у них может быть на голову выше талант, но нет хорошей школы или не повезло с учителями. У учителей ведь тоже есть процент хороший и процент плохой. И у сантехников, у всех так же. У меня есть воспоминание, что с детского сада были уроки музыки. Но не музыка заводила. Странно, но почему-то моё внимание привлекали руки музыкального работника, который играл на пианино в детском саду. Потом был оркестр, я помню, дирижёр меня поднял, сказал: «Это будет мой преемник». Парковый оркестр был у нас в парке Мира, там по воскресеньям играл духовой оркестр, все танцевали, а ребёнок (я) двумя руками дирижировал.

 

«Состояние оголённого нерва»

Я вернусь к тому, что Елена Карягина брала интервью. Там было перечисление слов и ассоциаций на эти слова. Одно из слов было «алкоголь». Большинство действительно музыкантов (а не тех, которые ходят в пиджаках и платьях), типа Эванса, которые импровизировали на сцене, от бога – они же все на наркотиках или на алкоголе. Тот же Высоцкий, он великий артист, он не певец, но он энергетикой работал. Так любой работает музыкант, и не только музыкант. У нас есть замечательная певица Елена Шелобанова, к сожалению, она уже в возрасте, не работает, она замечательный педагог – редкое совпадение, когда человек умеет и делать, и преподавать. Большей частью это не совпадает. Я помню, как она учила ученицу: три года это был гудок на одной ноте. Все плюют в таком случае. А на четвёртый год – замечательное меццо-сопрано, на пятый год – конкурсы. Я не ожидал, что получится! Должно ещё повезти с учителями. Я говорил про энергетику, так вот она всегда выходила со сцены, у неё мокрые рубашка, платье, спина. И я выходил всегда с мокрой рубашкой.

Кто вышел покрасоваться – ну, они сделали хорошо, сыграли. Любой артист работает на том, что он всё чувствует, это невероятное количество энергии, ты дико потеешь. Когда все учатся, 6–8 часов играли в музыкальном училище, это нормальное дело при поступлении. 40 минут – и у меня рубашка мокрая, через два часа я просто больной. Но за два часа мне удавалось сделать столько, сколько другие за две недели по 6–8 часов. Это данность природная, не моя заслуга, но за это приходилось вот так платить, пришлось расплатиться и своей болячкой тоже. Никуда от этого не деться, чтобы поддерживать состояние оголённого нерва, который всё чувствует – музыку, публику, с кем играет. У того же Эванса трио – контрабас и барабаны – они сочиняют втроём на ходу, на сцене импровизируют.

Роль публики в этом тоже есть?

Её энергетика обязательна!

Получается, вам надо с этой энергетикой соединиться?

Я не знаю, как это происходит, но происходит обязательно. Оно прошло, было красиво, но не было НЕЧТА. Смысл в том, чтобы было НЕЧТО. Актёров много в кино, но почему-то одни актёры завораживают, а другие и красивые, и приятные, и внешность – но что ты играл, что не играл, какую ни дай роль, хоть первую, хоть вторую. Раневская всю жизнь играла на вторых ролях, ей не давали первые роли, скандальная тётка была, с режиссёрами всегда по-своему делала, но фраза «Муля, не нервируй меня!» – это её фраза, этого нет в сценарии. Весь этот фильм «Подкидыш» ни о чём, играют там никак, но его помнят только из-за того, что там несколько минут играла Раневская и из-за её фразы, сходу придуманной.

Мы про алкоголь начали. Было написано, что перед концертом баночку джин-тоника для куража, нужно 0,33. Я рассказывал это Елене Карягиной. В праздники, особенно на 9 Мая, по три концерта в день, и в районе, и здесь, и коллектив «Каменное дерево», и по школам, приглашали тогда везде. Сейчас я уже сам никуда не смогу, а тогда люди пытались что-то сделать не для галочки, а чтобы было нечто.

Это когда активность вашей концертной деятельности была?

В 1990-х. Потом активности стало больше, концертов, конкурсов стало больше, но толку стало меньше. Главное – количество, а тогда нужно было качество, гонялись за качеством. Если вспомним «Служебный роман», режиссёр за Алисой Френдлих гонялся, она в Питере была в театре, она приезжала в ночь на выходные, за выходные снимала, потому что она нужна была, а не кто-то другой, качество, а не количество.

Кто требовал качество? Публика? Так складывалось время?

Понятия не имею! Я не готов пока ответить. Наука здесь бессильна, она может только констатировать, что это есть. Почему есть чума, холера – она просто есть в природе, в цепочке. Почему есть нацисты, коммунисты и прочие – природа человеческая так устроена, что должно быть. Почему есть олигофрены, гении, всякие градации – природа такая. Тот, кто не гений, тот уже не человек, тот, кто ниже, чем олигофрен, тоже не человек… Человечество должно включать в себя всё! Движение общества идёт по кругу, шарахается в разных вариациях, как маятник. Не в развитии, в развитии только техника идёт, и то бывает постмикенский регресс, средневековый регресс после захвата Рима, когда и технические достижения утрачивались на какой-то период.

 

«Культура не в том, что ты весь вот такой»

В интервью я сказал, что, когда идёт череда праздников, после этого надо закрыться и напиться, всё с себя скинуть. Музыкальная школа разделилась на два лагеря. Один: зачем ты написал, что ты пьёшь? Иначе меньше надо играть, много сил уходит. Во-первых, все знают, что на праздниках мы отмечаем, все знают, что я нормально выпью. Но ещё не хватало, чтобы все знали, что я вру, это будет перебором. Наш замечательный теоретик, она уже не работает (в школе с теорией сейчас, большей частью, большие проблемы), Людмила Николаевна Казакова, меня прямо затащила в кабинет: «Лёшка, молодец! Так надоело читать про культуру, про искусство, что человек родился, не ест, не пьёт, в туалет не ходит, только думает, как нести искусство людям, ходячий памятник! А это хоть нормальный живой человек, так редко это можно увидеть, просто человека, который занимается делом. Не памятник искусству, а человек!»

Вам эта позиция близка?

Более чем! Несколько лет назад в нашей музыкальной школе, я уже не ездил, поехали в театр от музыкальной школы, и там от комитета по культуре 5–7 человек было, бухгалтеры. Это было до инсульта. Сейчас там уже порядки поменялись, но преподы были люди живые. А эти все были культурные, это называется «из себя строить». Культура не в том, что ты весь вот такой. Культура в том, что ты хорошо делаешь своё дело, в первую очередь, никому не делаешь плохо, не подсиживаешь. На обратном пути из театра преподы разложили поляну с вином, с закуской, песни поют всю дорогу, шофёр подпевает. И сидит комитет по культуре, бухгалтеры, культурные деятели, культурнее учителей: «Мы культурные, вы от вас нос воротим, вы себя некультурно ведёте!»

Если человек чего-то добился, что-то из себя представляет… пообщайтесь с профессорами и доцентами пединститута и пообщайтесь с культурой. Культура – она такая. А доценты и профессора, которые защитили диссертации, знают себе цену, умеют делать дело, они на «ты» говорят, они простые люди, им не надо из себя что-то строить, не надо компенсировать это.

Директор тогда вызвала и сказала: «Надо же, всю правду сказал!» Я говорю: «А вы привыкли, что вам все врут?» В результате это была первая и единственная, наверное, заметка (все заметки о преподавателях школы вешали в самой школе, чтобы все видели, что у нас такой препод: этот сочиняет, этот на таком-то концерте был, этот на конкурсе, статьи такие бронзо-памятнико-мраморо-подобные – тем, кто окончил школу жизни и получит мраморный диплом после жизни), которую не решились на обозрение детей и родителей вывешивать. Что, оказывается, нормальный препод может и выпить после работы, после концерта.

У нас был случай! Был классный школьный ансамбль Дмитрия Геннадиевича Тулякова, школьный ансамбль. В то время как по программе две вещи полагается, он делал концерт с детьми на час двадцать. Ради него оставались дети, которые закончили в школу ходить, в ансамбле. Он с ними занимался 4–5 дней в неделю, они ходили сами. Как-то был концерт, были старшеклассники во взрослом ансамбле. Как вы думаете, где в городе может базироваться самый лучший инструментальный ансамбль, где непрофессионалы, но играют так, что я не отличу от профессионального, насколько он это организовывает? На хлебозаводе! Площадка для ансамбля там, потому что главный инженер хлебозавода тоже ходит в этот ансамбль. Это хлебозавод напротив горбольницы, Коломнахлебпром. Вот вам вся культура!.. Он до сих пор существует.

Мы собирались в «Доме Озерова». Когда был концерт, потом стол накрывают, вино, закусочка – обсудить концерт, чуть-чуть расслабиться, между собой неформально поговорить, что было плохо, что хорошо, в нормальной комнатной обстановке. Поздравить тех, кто молодцы, готовились, делали. Это всегда было. Но меняются административные дела верхние, потом подтягивают нижние, и все начинают быть культурными. Было шоком, когда приезжает ансамбль, и им после концерта говорят: «Выметайтесь. Вы здесь не посидите, у нас культурное учреждение, вы нам ковры можете вином запачкать». Молодец Дмитрий Геннадиевич! На рояль – пакеты, на пакеты – газеты, на газету – селёдку и пошёл резать: не хотите – будем за роялем. Это со стороны тех, кто в «Доме Озерова» тогда руководил, была демонстративная культура. Потому что буквально в то же время я играл с ансамблем из района (года не прошло после этого), пригласил Мосэнерго, справлял свой юбилей. Мосэнерго богатая компания, так им накрыли столы прямо поверх этих ковров, фуршет, они там ходили и всё, что угодно. За деньги можно всё! Вы нам заплатите – и мы потом сами найдём, как ковры отчистить. Это напускное, это не культура, это ложь, мерзость.

 

«Это некрашеные дома, соломенные крыши!..»

Когда было больше правды?

Правды нет нигде, правда только на небе существует, ибо сказано в одном из псалмов: и правда спустится с небес, и истина поднимется с земли. Но земля – это там, где истина только формируется. Когда было больше правды? Мы вернёмся в те времена коммунальные, советские. 1960–1970-е годы, талоны в Иркутске, в конце 1970-х – Астрахань, Вологда, в 1980-е, в конце, докатилось сюда, до Москвы, и не стало Союза, всё взорвалось. Правда ли было, что нам каждый год кричали о перевыполнении продовольственной программы и полных закромах родины? Когда перестали кричать, тогда какое-то время было правдой. Не было правдой в 1990-е, было больше, но всё равно пытались мухлевать. Например, в Московской области была зарплата трёхкомпонентная у учителей. По телевизору передают: у нас повышают в два раза повышают зарплату у учителей. Смотришь – повысили один компонент в два раза, а все остальные остались, то есть процентов на 20.

Правды не будет никогда, и врут все, тем более политики. Нет, ну, конечно, кроме наших, понятно! Когда существует несколько течений, пускай они плохо существовали, между собой дрались за власть вместо того чтобы договариваться, тогда труднее соврать. Потому что за тобой следит оппонент, он пальцем тыркнет, размажет так, что публика от тебя отвернётся, твой электорат. Когда оппонента уже нет, врать можно сколько угодно. Поэтому врали всегда, но были периоды, когда вынуждено становилось лучше. Читаешь исследования: в Московской области как мы хорошо жили. Это отдельная тема, как мы хорошо жили. Я ездил в Москву за продуктами в 16 лет, на двух факультетах учился, дворником работал. Здесь ещё не было талонов, но было шаром покати. Знал, где отстоять два часа за хорошей колбасой, хорошим сыром, за кофе. В Москве это было.

Вы по своему желанию это делали, или семья отправляла как гонца?

Нет, я сам. У нас никто не ездил, но кто-то же должен, кто-то хочет нормально поесть. Учиться на двух факультетах и работать дворником… кому-то хочется поесть вкусно, а не синюю курицу из одних костей, которой нужно ещё на газовой плите обжигать от перьев!

Такое делали?

Конечно. Здесь другого не было! Но у нас было сливочное масло. Я читаю этнографические исследования. Вообще это религиоведческие исследования, но нельзя было религиоведением заниматься. Нанайцы в Амурской области, где Благовещенск и выше; там говорит шаман, что духи каждый своё любят, вот этот любит сливочное масло. А где его достать там? Хорошо жили…

Мы многого не знали. В сталинские времена колхозы, трудодни. Смешно смотреть кинофильм, хотя хорошо поставлен (агитационная работа должна быть на хорошем уровне), где трактористы бьют себя в грудь, у кого сколько трудодней, и этим гордятся, но никто, сколько заработал. А девушка любит именно того, у кого больше трудодней. Если абстрагироваться от того, что хорошо играют, хорошие песни, что весело, заводно, и подумать: это же ложь. Или «Волга-Волга»: замечательный фильм, но вы хотите сказать, что в сталинское время все массово из маленького города сорвались с работы и поехали в Москву просто так?! Не смешите мои коленки!

Вы из сегодняшнего дня так рассуждаете?

В то время, естественно, было по-другому. Я ездил за Рязань, были походы на байдарке по реке Пре, это рязанская Мещёра, я тогда удивлялся, я был молодой, это 80-е, я понимаю, что тушёнку достать – это ладно. А с какого перепуга вы взяли хлеб и сливочное масло? Я это понял там: это было не по талонам, а по деревенским спискам. Это за Рязанью, часа четыре было езды, от Спас-Клепиков ниже деревеньки, между Деулино и Брыкиным Бором, деревеньки к Оке. Это некрашеные дома, соломенные крыши!.. Журавли те самые, колодцы – это экзотика, но соломенные крыши… Люди поехали давать телеграмму в ближайшую деревню и пропали, все стали с ума сходить, сотовых не было. Они приехали через несколько часов. Оказалось, что им надо ехать в другую деревню: на семь деревень одна почта. Дороги такие, что детей у меня нет до сих пор! Нужно было сначала заводить детей, а потом ехать; не знал!

На семь деревень одна почта, куда привозили в советские времена газеты подшивками раз в две недели, не каждый день. Одна фельдшер – и та на пенсии.

Но природа там была шикарной! Попадёшь в грибной сезон, пойдёшь за дерево – с грибами вернёшься: сначала грибы соберёшь, потом все дела сделаешь. Прежде чем палатки поставить, грибы собирать, безусловно. Одно время грибов так наелись – потом года три не хотелось. В деревнях не собирали опят, они не считались грибами. Грибы только белые, в лучшем случае – подберёзовики, подосиновики. Это природные вещи. Речка красная торфяная, полностью песчаная, извилистая, там догребаешь, разворачиваешься, как в танке, гребёшь назад, потом будет заповедник, нельзя даже причаливать. Песчаные пляжи, река чистейшая, из неё воду брали пить, она такая мягкая была, красноватого оттенка, но это была не химия, просто болота вокруг, поэтому торфяная.

Я в 90-е годы случайно попадаю по телевизору на передачу, где по Пре возили иностранцев-инвалидов. Какая-то была программа, чтобы не сидели дома, посмотрели свет. Скорее всего, это их программа, они оплачивали, наши устроили. Почему я сделал акцент на природе: на каком-то пруду все пошли рыбу ловить, клевало там невообразимо, один пологий берег, другой такой, он подмывался, корни красиво-красиво спускаются! Неимоверная красота!

Можно сказать, что природа вас поддерживает, вдохновляет?

Нет, ничего не вдохновляет. Но меня радует всё, что хорошо. Кроме того, когда что-то плохое хорошо делается.

Были места, пляжики, где люди обосновались, закапывали, не было грязи, которая сейчас на Голубых озёрах, банки все прокаливали, яма была всегда, все поддерживали после себя, оставляли всё, как нужно. Конечно, туалетов не было, места не были обихожены, это были природные места с минимумом: лавочку кто-то сделал, пеньки, место для костра кто-то огородил, обязательно яма, прокаленные банки за два-три года разлагаются. Туристы сами по себе едут дикарями, для них никто ничего не делал. Для иностранцев-инвалидов надо сделать максимально комфортно и качественно. И в Брыкином Бору (я место узнал, там заповедник) у иностранки, которая на коляске сидит, берут интервью. Что на вас больше всего произвело впечатление? Было то, что я не ожидал. Она сказала два слова и просто заржала. Там обустроили места, как наши считают, шикарно для иностранцев. Она сказала два слова: «русские туалеты» – и пошла ржать! Для неё это было ниже чем.

Я к чему: всё познаётся в сравнении. Я увидел, как жили москвичи (ездил за продуктами), и я видел, как жили за Рязанью в то время. «Русские туалеты» были величайшим достижением, мягко говоря.

Чтобы понимать разницу. Коломна что-то из себя представляла, но всегда интереснее смотреть по сторонам, тогда лучше понимаешь, что из себя представляет это место. Просто когда рассказываешь, непонятно, а в сравнении с тем, что есть другое, это становится интересно.

 

«Обговорено на высочайшем уровне – с 9-летнем ребёнком»

Давайте вернёмся к вашим школьным временам.

Обычная советская школа, сначала 8-я, потом 14-я. 8-я три года – это младшие классы. Первая учительница, по-моему, Хренова Валентина Дмитриевна. Хорошее ощущение. Не могу сказать, что конкретные воспоминания – не тот возраст. Потом 14-я школа, мы переехали тогда на Шилова, здесь была интересная штука. Сравню с современностью. У Макаренко есть такое понятие: образовательное пространство – то есть то пространство, в котором ученику хочется учиться, более менее (понятно, что люди нормальные хотят больше зарабатывать и меньше работать, все хотят больше гулять, чем больше учиться, это естественно), где учителю хочется преподавать, работать, искать, как преподавать, самому развивать себя в профессии. Вспомним школы, куда можно было спокойно проходить родителям, детям. И образовательное пространство нынешнее: камеры, охрана, турникеты, директор на три-четыре школы, его никто никогда не найдёт. Это же не образовательное пространство, это другое напоминает, и соответственно система образования гораздо… другая. Тогда было всё проще.

Почему я это сказал. Вся семья переезжает тогда на Шилова, дом 1. Там рядом 14-я школа, в 8-ю уже ходить далеко. Я говорю: «Мама, хочу в 14-ю школу!» Мама говорит: «Директор отказал, хочешь – сам иди договаривайся! Ребёнку 9 лет! Дети непосредственные, простые, сейчас бы такое ни у кого не прокатило. Сам пошёл к директору! Что там, какая-то вахтёрша-уборщица не пропустит? карточку прикладывать? фейсконтроль? Зашёл в школу, к директору: так и так, переехали, хочу здесь учиться. А школа была переполнена действительно. Он на меня смотрит круглыми глазами и говорит: «Если только в 4 “А”». Я: «А у меня друг в 4 “В”». – «Нет, “В” совсем переполнен». – «Ну, тогда хотя бы в “А”». Сейчас это невозможно представить!

Тогда, мне кажется, тоже не каждый ребёнок так пошёл бы.

Дети непосредственные! Я не думал хлопотать. Мне сказали: если хочешь, иди сам. У людей были другие отношения.

Главное, вы достигли цели!

Абсолютно. Потом мать пошла документы относить, но всё было обговорено на самом высочайшем уровне – с 9-летнем ребёнком. Смешно, но тогда были такие вещи.

Ваше желание заключалось только в том, чтобы поближе в школу ходить?

Конечно. Зачем за несколько остановок на улицу Дзержинского тащиться от площади Советской? Больно надо!

Крепкой связи с одноклассниками не было?

Не была крепкой, переживаний не было. Мы жили в парадигме коллективизма, а я был не коллективист. Мне повезло очень: Юшина Елена Александровна – классный руководитель, учитель истории, кстати, она меня заразила историей – через сколько лет я поступал на истфак. В те времена требовался сбор макулатуры, пионерские собрания и прочее – мутота. Тогда ещё всех обязывали записаться в библиотеку. А у отца была шикарная библиотека, книги сдавали по 20 килограмм на Черняховского, на Выхино тоже, так что я выгреб всю макулатуру. Я в детстве перечитал всё – Джека Лондона, Буссенара, Купера. Позднее, учась в школе и училище, – Голсуорси, Моэм, это подписки были целые, простыни. Так что какая библиотека? Нет, все должны, все обязаны. У неё другая была позиция (тогда это не понимаешь, потом оцениваешь): человек занимается делом, он не шляется по улице, его не надо отвлекать всякими вещами от криминальных компаний. Классный руководитель давал мне какое-то время подготовиться, отдохнуть, в этом не участвовать. Но! Дети – это жестокие существа, они милые по отношению к взрослым, это закон выживаемости: котёнок такой милый, но другого от миски всё равно отгонит. Внутривидовая конкуренция самая жестокая. В классе это очень не нравилось. Я был изгоем. Это естественно, это нормально, потому что все ходят на стрельбища и прочее, пионерские дела, а мне разрешали не ходить. Это нормальный элемент зависти: почему ты не как все? Все должны быть как все, смотреть в одну сторону и думать только одинаково. Поэтому о самом классе у меня нет особых воспоминаний. Но есть воспоминания классного руководителя, директора о том, какая была та советская система. Правда, я попал в училище на период гласности, это было чуть полегче, но всё равно. Смешное было в системе. В любой системе есть свои дыры. Например, в пионеры все вступали – все радостные ходили. А чего радоваться-то? В комсомол надо было сдавать экзамены, ходить в наш «белый дом», там принимали экзамены, должны были корёжить из себя очень умных, и люди по два-четыре раза сдавали. Это был 8-й класс, нынешний 9-й. У меня в это время подготовка к училищу с факультативом. Тратить целый месяц на подготовку нереально, и я не вступаю в комсомол. Я и не стремился. Но все должны всё равно. Но плюнули: в училище станешь. В училище уже все комсомольцы. Ко мне подходят – платить взнос в комсомол, а я не комсомолец. Заканчиваю четвёртый курс (был 1991 год, незадолго до развала Союза), пишем анкету: являетесь ли членом ВЛКСМ, КПСС. Я пишу: «не член». Мне говорят: «Харе портить нам бланки!» Я говорю: «Я правда не комсомолец». – «Такого быть не может!» Завуч по воспитательным делам подняла документы, побледнела: «Ты никому не рассказывай, что закончил училище не комсомольцем!» Преподы были сильными, не было выхолощенности. В сталинские времена, кстати, была такая же выхолощенность: главное – соблюсти внешние приличия, как историк скажу.

Это был период, когда требовалось дело.

Это о преподавателях школьных или училища?

И тех, и других. Сейчас в школах просто зачитывают материал, а если что-то непонятно – ищите в интернете. Да извернуться как угодно, чтоб ты понял – это я воспринял как методику, что преподавать нужно так, а не просто зачитывать. Дистанционное образование – это ерунда. Есть штука, которая дистанционно хорошо идёт в образовательном процессе – если идёт лекция на публику, то есть не сидит препод в пустом кабинете и в пустой экран читает. Если он читает на аудиторию, в аудитории разные люди с разным мышлением, он объясняет на куче примеров, логические приводит, образные примеры. Если вы смотрите такую лекцию, которую транслируют как открытые публичные лекции, тогда вы попадаете в сегмент публики, которой он объясняет. Если он не видит глаза публики, он не может понять по глазам, поняли или нет, поэтому дистанционное образование – это страшная штука.

 

«Было сочетание разума и чувства»

Тогда был тот период, когда нужны были хорошие учителя. Люди устали от страха репрессий, даже на верхах. Нам говорят по истории: всё поколение, я и старше, заражено тем, что немцы внезапно напали, из-за этого были огромные потери. Если мы почитаем начштаба Врангеля, он пишет о результатах 1937–1938 годов для армии, когда были репрессированы все руководящие военными округами, три четверти комдивов, командиров дивизий и половина комполков. Весь высший состав. А солдаты без этого – это пушечное мясо, танки без этого – это металлом. Армия была намного больше германской. Смешно фильмы наши смотреть: немецко-фашистские полчища и орды – нет, она была намного больше, советская. Советская армия не становится небоеспособной, но теперь все победы и поражения будут даваться большой кровью – спецов нет, они были уничтожены. Может быть, вот этот страх, что нет спецов и мы оказались не поймёшь в чём в результате…

Могут сказать, что были заводы, стройки… Да, заводы покупались американские, инженеры приглашались американские. Свои были несогласные – их высылали либо сажали, нужны только послушные. После войны пошло тяжёлое станкостроение. Да, ребята, на территории только Восточной Германии было 3800 заводов, станков 1 млн 200 тысяч, многие из них доработали до путинского времени включительно. Наши штамповали по образцу. Оно как бы было, но не с той стороны, что это своё. Космос кто первый – американцы или советские? Наработки были немецкие, первые ракеты были немецкие, они не успели просто доделать эти ФАУ, которые летали в Лондон, ракет не было ни у кого. Ядерное оружие американцы сделали? Советское ядерное оружие делали около 150 специалистов с восточной территории Германии. Американцы оказались первыми по странной причине: гитлеровская Германия объявила охоту за евреями, куча народа уехала за границу. Оппенгеймер и его команда, которая разрабатывала ядерное оружие, оказались в Америке. Не американцы, не русские, гордиться нечем, всё оказалось немецкими разработками.

Давайте вернёмся к уровню образования.

Здесь впервые задумалось по-настоящему, а не в качестве деклараций, как у нас всё хорошо. Это был период, когда надо делать, чтобы оно было.

Вы довольны своим образованием?

Было бы раньше, было бы хуже. Было бы позже, было бы намного хуже. Учителя были реально хорошие. Тогда город развивался. После войны было училище, пединститут с какого-то заочного рабочего факультета делался потихоньку. Приглашали спецов из Рязани, сильных, в училище. В пединститут тоже, там есть учительские дома специально построенные, две пятиэтажки, для приезжих, чтобы были хорошие кадры, и москвичи и рязанцы. То же самое в училище было. Людей привлекали. Кто-то просто ездил. Мой учитель по специальности, по фортепьяно, три дня в неделю ездил, ему хотелось дома жить. С этим невероятно повезло, был сильнейший учитель. С детьми – это другая работа, руки, уши ставить. С музыкой – это уже работа училищная. Он как-то увидел, что я читаю что-то про Демокрита. Вы можете себе представить ряд уроков по специальности, когда нужно играть, играть, играть… дискуссии о приоритете – не в музыке, а вообще, разума или чувства. Сейчас я с позиции религиоведения разложу, а тогда я был слишком молод, а он религиоведения, конечно, не знал, поэтому мы были вынуждены спорить на том, что имеем. Кстати, это не сразу, это не видно, а через лет 5–7 это начинает сказываться на игре – ты начинаешь думать по-другому. Это великолепный ход, это редкость! Сейчас этим не занимаются: положено делать это. Кем положено, куда, не знаю. К нему ходило всё училище – к Всеволоду Валерьевичу Воскресенскому, к сожалению, ныне покойному. Он научил, как пользоваться физиологией руки, как часто ошибаются редакторы, когда пишут пальцы аппликатуру, не всему нужно придерживаться. Он величайший интуитивист. Он объяснял, как нужно сыграть Второй концерт Рахманинова: здесь тихо, здесь громче, здесь ещё громче, вот вся логика движения мелодии, фактуры, аккомпанемента… Объяснил – показал, сыграл. «Всё понятно?» я говорю: «Кроме одного: объяснили понятно, а сыграли наоборот». – «Так лучше. Интуитивно получилось, значит, так лучше». Было сочетание разума и чувства, как прислушиваться к тому и другому, делать баланс.

Много таких вещей, которых сейчас никто не знает. Мне училищные преподы говорили, что после 40 лет нельзя работать концертмейстером – спина болит. Когда сидят, особенно на хоре, на, я их называю, табуретках для гуталина, где неестественно прямая спина, постоянное статическое напряжение каждый день по несколько часов. С детьми – и то пытаешься, чтобы сбрасывалось напряжение. Он всегда сидел только на стуле. Он играл концерты, ему было уже за 60, он сюда приезжал играть концерты полуторачасовые, Листа, Шопена, сложнейшие вещи, их учить нужно часами. Он всегда ставил обычный стул и играл. Спина опирается, есть движение, и это напряжение не есть постоянное и статичное. Он играл на седьмом десятке без болей в спине, когда сейчас в 40 лет с болями в спине играют. Это серьёзная школа. Я не знаю, кто придумал, что нужно обязательно играть без спинки, что это хорошо и красиво. Если играть долго, я всегда ставил нормальный стул. «Дом Озерова» на меня ругался: «Зачем ты ставишь? Это не положено и неэстетично!» Я говорю: «Тогда играйте сами». Если я играл целый концерт, я ставил нормальный стул, что я буду себя гробить?! Людям нужно, чтобы я сидел как фараон, или чтобы то, что сыграно, было НЕЧТО? Насчёт учителей, которые были в этом городе, которых приглашал этот город в эти времена – наверное, это уже никогда не повторится. Но это было как раз НЕЧТО. Были серьёзные теоретики музыкального училища. Наталья Михайловна Кочеткова, царство ей небесное, она из Рязани, где здесь было учиться, у кого? Нужно было собрать здесь других, чтобы они уже могли как-то обучать местных Это наше своё родное, главное, что наше? Нет, главное, чтобы хорошо было сделано.

В эти времена концерты были для публики, а не для галочки. Требовались специалисты, которые будут работать, а не с западных заводов приглашать. Требовалось создание настоящих своих специалистов. Я заметил очень интересную вещь: если было в чём-то хорошо, об этом молчали. Если было в чём-то плохо… Например, было очень неплохое образование в этот советских период. Кроме одного – исторического и обществоведения: надо же знать о формах общества, способах управления, а у нас говорили, что мы живём в самой лучшей стране, и больше ничего никто не должен знать. В результате в 1990-е не поймёшь чего и в результате всё дальнейшее не поймёшь чего. Это мы говорим про школу, 80-е и даже 70-е, потому что 1971-й – год моего рождения, про 60-е я сказать не могу. В 80-е годы, вспоминая телевизор, особо не упоминалось наше образование – хорошее оно, достатки, недостатки, потому что было нормально. Медицина тоже была – и тоже не упоминалась. Было плохо с продуктами – и всё время орали о продовольственной программе и полных закромах родины. Поэтому если о чём-то у нас стали говорить, что это хорошо и к лучшему – это значит, не так, и скоро вообще будет никак. Это уже традиция! Если нормально, об этом нет смысла говорить. Если плохо, то нужно говорить, как это хорошо, вы просто не понимаете, и всё будет к лучшему. Сейчас слишком много стали говорить об образовании и медицине. Слишком много. И не особо о продовольственной программе…

Рассказчик: Елена Васильевна Ломакина.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 2023 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.

 

«Меня воспитывали на солнечной стороне улицы»

Елена Васильевна, спасибо, что пришли к нам сегодня в Арткоммуналку. Мы хотели поговорить с вами о городе, ваших личных воспоминаниях, о вашей жизни. Давайте начнём с самого начала. Как и чем жила ваша семья, когда вы родились, где жила ваша семья? О самых ранних воспоминаниях. Что взрослые рассказывали вам об этом времени?

Родилась я на самом берегу Москвы-реки. На том месте, где когда-то стояла Свиблова башня в Коломне, около Бобреневского моста. Я была третьим ребёнком в семье. Когда я родилась, соседка спросила отца, когда он вывез меня на первую прогулку: «Ну, а теперь кто?» Он сказал: «Теперь Елена Васильевна». Поэтому я всегда поясняю, что Елена Васильевна ― это не имя и отчество, а как звание, кличка! Полное имя моё. Так меня зовут с детства. Даже внучка говорит, что у неё две бабушки ― бабушка Таня и бабушка Елена Васильевна. В детстве говорила. Поэтому я к этому привыкла.

На берегу Москвы-реки мы жили в самом первом двухэтажном доме, перед нами был ещё один частный дом, около Бобреневского моста.

Какой номер дома?

Четыре. Отец работал на мосту, потом он работал на Текстильмаше. Семья была большая. Отец был инвалидом войны первой группы, потому что прошёл, начиная с Финской, все последующие события, участвовал в них до 1943 года, когда был комиссован и приехал в Коломну. Где стоит гаубица у нас, там формировали полк. Он ходил туда на работу каждое утро, а на постое он стоял в Сандырях, где остановка «Магазин» ― и пешком туда ходил. Обедать тоже ходил в Сандыри. Ему мамина сестра, моя тётушка, моя крёстная, готовила вот такую сковородку картошки (больше-то нечего было есть ― картошка, капуста), он всё это съедал, ещё в обед успевал паёк употребить, и шёл обратно на работу. Там он встретил маму мою, нашу. С той поры он переселился в Коломну. Вообще он уроженец Санкт-Петербурга, родился на Васильевском острове.

 

«Мне какой палец ни уколи, одинаково больно»

Я третий ребёнок в семье. Сказать: любимый ― я не могу, и не любимый ― не могу. У нас все в семье были любимые, ко всем относились одинаково. Когда я маму спрашивала: «Ты Витальку любишь больше или Веру?» ― она говорила: «Мне какой палец ни уколи, одинаково больно». Она так объясняла, что все мы равны. Семья была заботами обременена о жизни, кормлении детей. С нами ещё жила бабушка, мамина мама, ещё приходили из Сандырей три наши двоюродные сестры, которые работали на Текстильмаше, пообедать. У бабушки была маленькая пенсия, кормил их наш отец, и они для него были всё равно что наши вторые дети. Всё это было дружно, всё это было… обычно.

Зимой катание с гор на лыжах, на реке на коньках. Потом на Текстильмаш ходили на стадион, на каток, с шести лет я каталась на коньках. Туда идёшь ― ещё силы есть, а переобуваться почему-то не хотелось, чтобы времени не тратить, оттуда ― чуть ли не на четвереньках, силы уже кончались. Приходили домой, было дружно, весело. Конечно, ссорились и мирились. Ссоры проходящие ― сказал и не обратил внимания, незначительные, по пустякам.

Расскажите о маме.

Мама работала в педагогическом институте, на заочном отделении всю свою жизнь. Надежда Тимофеевна Теплякова её звали. Она была методистом филологического факультета, а уже перед выходом на пенсию она стала заведующей учебно-консультационным пунктом в пединституте. Тогда заочное отделение находилось на Пушкина, 5. Мама там с Клавдией Ивановной Можаевой и Борисом Ивановичем Выжгиным работали для заочников, принимали там контрольные работы и всё такое прочее. Пединститут в ту пору находился на Зайцева, маме до работы было очень недалеко от дома. Перед тем, как поступить на работу, сначала она дома сидела. Родив меня, через некоторое время она вышла на работу. До самого последнего дня работала пединституте, когда он уже переехал на Зелёную.

Мама уроженка Коломны?

Мама ― уроженка Коломны, всю жизнь проживала в Коломне. Образование получала в учительском институте. Есть фотография выпускная её в учительском институте ― это наш педагогический, который сначала был учительский. У неё филологический факультет и исторический ― историко-филологический он был в ту пору. Когда её отправили по распределению в Нальчик после института, она там преподавала русский, литературу и немецкий. Какой уж был немецкий, я не знаю, но в ту пору так получалось, у неё, видимо, знаний хватало, она была человеком способным. Там она прожила недолго, отец за ней приехал, женился и привёз её сюда.

Это в каком году?

Это было в 1943 году, когда он её увидел. Она уехала от соблазнов туда, сказала: «Надо будет ― меня найдут». Вот он за ней приехал и увёз сюда. В 1945-м уже брат родился, первый ребёнок в семье.

Держали корову.

Во дворе?

Почему? У нас шикарные сараи были, и с погребами. Эта часть жизни была замечательная! В летнюю пору мальчишки ночевали в сараях, с танцев приходили, им было оборудовано место, они там ночевали.

Это уже подростками?

С танцев ― подростками, конечно, перед армией. Это была отдельная часть жизни, когда все дети во дворе свою жизнь вели, а мальчики выделились, и с этими сараями у них была связана целая часть жизни. Они все были почти одного возраста, несколько человек, им было весело и интересно.

Где же держали скот?

Это было после того, как коровы не стало: в 1956-м где-то была корова, а мальчики выросли позже, в 1960-е. Корова была недолго, но она помогла выкормить семью.

 

«Когда было половодье, у нас дома собирались люди помолиться»

В 1956-м или 1958-м бабушка воевала с отцом, он очень хотел провести газ, а она говорила, что это от лукавого! Бабушка была человеком набожным, была человеком старой веры. Когда у нас было половодье, когда в Бобренево нельзя была попасть в молельный дом, у нас дома собирались люди, которые приходили помолиться. У нас была большая икона «Вход в Иерусалим». Это было нечасто, от случая к случаю, когда половодье наступало, когда нашу квартиру ещё не заливало водой. Но по мосткам ходили. Не как на фото, на лодке, когда нас детей эвакуировали, а мама достирывала половички в подполе. Такие половодья у нас были.

То есть бабушка была набожная?..

Нельзя сказать, что набожная. Но всегда на ночь нас крестила.  И она нам всегда говорила: «Вам жить в другой вере, вас покрестили в новую веру». То есть мы крещённые не в старообрядчестве. Бабушка была человеком очень мудрым. Братец её звал «бабка», никак иначе.

Как её звали?

Александра Родионовна Фадеева, уроженка Сычёва.

Немного про её биографию.

Что я помню, она была девочкой, которая росла с мачехой, и эта мачеха была её ровесница. Мария Елисеевна, которая похоронила мужа после войны, получала на Коломзаводе за него пенсию. Елисевна, как мы её называли, трамваев не признавала, транспорта не признавала, ходила только пешком. Она ходила из села Сычёво на Коломзавод получать пенсию за мужа раз в месяц.

Муж ― это ваш прадедушка?

Да, прадед. Она ходила получать пенсию за него. И «по пути» (!) к Бобреневскому мосту заходила чайку попить к моей бабушке. Это мачеха её приходила к нам.

Она дружили, общались?

Да. И мы к ним в Сычёво ездили в гости. Когда Елесевна погибла, около 90 с чем-то ей было, патологоанатом сказал: «Сердцу этой бабушки позавидует любой молодой». Она же транспортом не пользовалась, везде ходила пешком. Жили впроголодь, не переедали, не накапливали, поэтому Елесевна у нас была бойкая старушка. Самое ужасное, что она оглохла и не услышала трамвая… Если бы не трамвай, она 100 лет бы прожила. Она попала под трамвай.

Вообще мы из рода долгожителей. Мой отец говорил: «Я буду жить как мой прадед». А прадед прожил 106 лет. Я надеюсь, что наследственность не подведёт! Отец умер в 94 года. У него было семь ранений, в Финскую была разбита голова ― всё это наложило отпечатки.

После войны папа чем занимался?

Он на мосту работал.

Что значит на мосту?

Разводили и сводили, а в остальное время играли в шахматы! Ждали, когда загудит, тогда они пойдут разводить и сводить. Ему трудно было работать на чем-то другом, поскольку у него были ранение и инвалидность. По части того, что работать-то трудно, а сила была невероятная ― есть такой случай, когда лед шёл… У нас в детстве глыбы льда стояли перед нашим домом, они были ростом с меня! По весне Райпотребсоюз вырубал лёд для своих ледников, чтобы набить подвалы. Лёд пока стоял два-три дня, мы на него смотрели ходили ― красота невероятная! Радужные льдины: где натекло глины ― там желтоватое, где-то рыбка попадётся, если чистая струя ― она замёрзла голубым. Один товарищ сказал, что не может быть такой большой лёд. Он был с меня ростом, а мне было 10 лет ― это всё равно больше по сравнению с тем, что сейчас. На санях ездили через Москву-реку, а мы уж на лыжах проходили.

 

«Кто прыгал с конька, тот герой»

Расскажите про свою детскую компанию.

Компании у нас были, мы играли, бегали со двора. Было замечательное развлечение с риском для жизни. Вдоль реки, где сейчас променад, набережная, все места были застроены амбарами. Они были с высотой с двухэтажный дом: конёк крыши был на уровне второго этажа. Амбары были Райпотребсоюза, назывались они «Заготзерно». У меня где-то есть фотография этих амбаров. Меня ещё в «Коломенской правде» просили найти. Я нашла, но потом с переезда (я три года назад переехала) ещё не разбирала книги и фотографии.

Так вот, у нас была замечательная забава ― на эти амбары забираться и прыгать в сугробы. Кто прыгал с конька, тот герой. Я прыгала с конька, и  ещё кто-то из девочек прыгал, ещё прыгал мальчик, который потом стал генералом, и не просто генералом, а тайным, его нельзя показывать по телевизору, но мы знаем, что он у нас боевой генерал!

Расскажите о своих чувствах, когда вы забрались на конёк и нужно спрыгнуть!

Самое главное, что прыгали с этой крыши в огороды, которые разбили за домами. Каменную стену разобрать пытались: там культурный слой приличный, вроде как земля, а копнёшь поглубже ― там стена кремлёвская. Поэтому там насыпали, привозили из леса землю наши старшие ― родители, товарищи, братья. Кто как мог восстанавливал свой огород. В этом огороде рос крыжовник и прочие кусты. Они были огорожены такой штукой ― квадратиками.

Доской.

Нет. На четырёх палках стояли планки, чтобы крыжовник не так разваливался. Тогда же не было, того, как сейчас, в магазинах продают. Наши родители колышки забивали, на них планки ставили. Главное ― не сесть в этот куст. А снег-то был огромный, куста не было видно. Думаешь: где у нас здесь куст!?

Анализировали!

С риском для жизни почему: крыша была ветхая, в дырку бы не поспасть, туда пролететь было ― не самый приятный момент. А самое главное, что там тётя Клава ходила с ружьём, сторожиха, как она у нас называлась. Тётя Клава ходила, высокая женщина с ружьём. Она боялась за нас, теперь-то мы это понимаем, а тогда казалось, что она не даёт нам развлекаться. Вот мы прыгали с этой крыши, хулиганили иногда, делали стукалочки: палочка, к ней привязывается длинная верёвочка, как бикфордов шнур, но не поджигается, палочка устанавливается на окне на картофелину так, что, когда её дёргаешь, она стучит в окно. Соседка выбегает ― там нет никого! Пока она разглядит картофелину с палочкой… потом она бежит за нами…

Как вам доставалось?

По-разному. Доставалась всем. Весело жилось! Родители с нами справлялись своими силами, как могли. Не только увещевания были, по-разному было.

Вы чувствовали, что родители строгие, справедливые?

И строгие, и справедливые. Я всю жизнь вспоминаю в качестве характеристики того, как я была воспитана, когда я в четырнадцать почти лет уходила из дома. А это был тот редкий день, когда было застолье у нас, обычно застолий не было в доме. У нас застолье ― это когда с лыжных прогулок пришли с друзьями, мама тут же горячий обед ставила, пироги с черникой, мочёная брусника, всё это вкусно и замечательно. У мамы всегда были пироги, когда кто-то приезжал в гости, а гости постоянно ― друзей много. И вот собрались гости, а мне что со взрослыми за столом сидеть ― мы с подругами уходили куда-то. Отец мне вслед что-то сказал, а я ему ответила с вызовом: «Да ты что!» Сейчас бы внимания не обратили, а тогда я не знала, как я вернусь домой. Вот строгие или не строгие родители? До сих пор меня оторопь берёт: я не представляю, как я могла отцу так сказать!

При этом сказать, что мы боялись родителей ― нет. Когда сам что-то сделаешь, то за себя стыдно и страшно. А что накажут несправедливо ― нет, всё шло по справедливости.

 

«Валенки летали из одной комнаты в другую»

У вас была отдельная квартира. Как она была устроена?

Она была устроена замечательно. Она была двухкомнатной. Причём одна комната была тёмная проходная, потом в этой комнате прорезали окно. Вторая комната выходила на улицу Зайцева, что сейчас спускается к Москве-реке, как и тогда. Эти два окна достаточно освещали эту комнату, она была довольно большой. И большая довольно кухня ― метров 15–18. Водопровода не было, все удобства были во дворе. Воду приносили с бассейки, как она у нас называлась.

С Молочной площади?

Нет, у теперешней «Калачной» бассейка была, перед Пятницкими воротами. Туда ходили за водой. А ещё я помню момент, когда я выхожу из дома на пляж. Лето ― какое развлечение? На Пьяной луке пляж. Сашка Буханов везёт Теплякова на мотоцикле (тогда «Явы» у ребят появились), и у Витальки на спине огромный целлофановый пакет с водой, он его держит. Когда я пришла на пляж, он сидел сгорбленный ― вода холодная, замёрз.

Для чего это нужно было?

Воду пить на пляже. Друзья сказали: «Вы на мотоцикле, сгоняйте, вот вам пакет». Они сгоняли, потом в кружечки разливали.

Из бассейки шла ледяная?

Конечно, она всегда там была ледяная.

Как вы были распределены в квартире?

По-разному. Племянницы мамины иногда оставались ночевать, потому что кому-то надо было на завод рано идти, или болела у нас одна из них. Валенками с Виталькой дрались, валенки летали из одной комнаты в другую. Размещались очень здорово. Стояла кровать родителей высокая, с пуховой периной, это был предел мечтаний ― поспать на маминой кровати. В другом углу находилась наша с сестрой кровать. Брат, как  мальчик, жил в тёмной комнате. Как анфилада идёт: здесь его кровать стояла, а здесь бабушкина. У бабушки под подушкой всегда была мелочь, конфетки и Лествица (она староверка, на ночь всегда читала молитвы). Мы всегда знали, что у бабушки что-то вкусное под подушкой было. Мы могли это взять, но не было даже вопроса, чтобы взять без спроса.

Для меня ещё было особое удовольствие, когда на кухню приходили бабушкины соседки-подружки, они о чём-то разговаривали, тихо играло радио, какой-нибудь «Театр у микрофона», а я лежала и засыпала. Это было райское наслаждение! Когда ещё сестра где-то ходит, а я как младшая… Из чёрного сукна над моей кроватью висел коврик. Он был такого формата, как этот стол, а на нём из ленточек были пейзаж, бабочки, цветы. Именно чёрное сукно. Оторочен чем-то. Этот чёрный суконный коврик я так любила, а потом мама какой-то своей студентке его подарила, было так горько, что она отдала. Она сама его вышивала.

 

«Я должна была есть на кузнецовском фарфоре»

У нас напротив, в доме номер 5, жила Елизавета Яковлевна Радюшкина. Я о ней уже писала, в «Коломенской правде» была статья. Катя Кравцова смеялась на фразу, что, поскольку я была болезненным ребёнком, меня воспитывали на солнечной стороне улицы. Я к Елизавете Яковлевне ходила делать уроки. У нас дома была бабушка, но ей нужно было кормить девочек, приходящих с завода, и всё такое прочее. А я младшая, я ходила на второй этаж, на солнечную сторону, делала уроки. Вместе со мной делали уроки в этом же доме, в этой же комнате соседские мальчики: Гена Парфёнов, Юра Морозов. Мы сидели делали уроки под присмотром Елизаветы Яковлевны. При этом она была медсестрой в тубдиспансере. Она не была учительницей. Она была женщиной одинокой, перенёсшей костный туберкулёз, лежала года четыре, поэтому не выросла с юности, была очень маленького роста, ходила с палочкой, инкрустированной серебром. Была из рода Кочергиных, которые у нас в Коломне купцами были. Но она из крайней ветви. Тётушка её, когда они уже обеднели, стала белошвейкой. У Елизаветы Яковлевны я должна была есть на кузнецовском фарфоре с ножом и вилкой, по средам у меня были сочинения, я либо сочиняла стихи, либо писала какую-нибудь историю.

По её заданию?

Такие были условия! Это не по школе. По пятницам приходил Алексей Михайлович Платонов, который был коломенским художником, самодеятельным, он был очень хороший художник, но для себя. Он учил меня рисовать. Это совершенно дело неблагодарное! Рисовать я до сих пор не умею, никогда не умела. У меня один раз в жизни получился рисунок на уроке рисования у Василия Васильевича Комиссарова, он у нас преподавал в 7-й школе. Если ему что-то не нравилось, он говорил: «Сволочь, сумку на час». Он оставляет человека на час, отбирает у него сумку. Тогда, испугавшись, что меня куда-то на час оставят, я чего-то нарисовала! Больше я в жизни ничего не рисовала.

Но Алексей Михайлович почему-то говорил: «Я тебя научу!» И научил так, что я нарисовала Маринкину башню. Она долго у меня хранилась, потом я её вышила. По средам я писала, по четвергам я вышивала, поэтому я могу заштопать так, что и не видно будет, что это заштопано.

Вас опекала Елизавета Яковлевна?

Да. Я иногда у неё ночевала. До сих пор помню историю. Бывают ложки в старых домах. Ложки такие и я однажды купила. Где «Калачная», там был посудо-хозяйственный магазин, я однажды встретила подобного рода ложки: круглая ложка и тоненькая кручёная ручка. Приходит врач к Елизавете Яковлевне. А я болею, у меня ангина. Там половодье, а на втором этаже я живу у Елизаветы Яковлевны. Родственники уехали в Сандыри к остальным, чтобы остальную семью не заражать. Елизавета Яковлевна сказала: «Леночка остаётся у меня!» Мама сказала: «Хорошо, спасибо». Это была такая дружба, никаких расчётов не вели. Как-то ей, наверное, помогали… Она меня забирала к себе. Я на уютном сундучке у неё за столом спала, там было мягко и хорошо. Мы ждали врача, но не предусмотрели одну вещь. Когда врач сказала дать ложку ― посмотреть горло, как шпатель, Елизавета Яковлевна взяла первую лежащую на столе чистую ложку. Врач посмотрела-посмотрела: «А настоящей ложки у вас нет?» Это была серебряная с чернью, с красивыми росписями ложка с кручёной ручкой.

Я знаю, что нас Елизавета Яковлевна к своим друзьям из тубдиспансера водила на новогодние праздники. Там была семья Ливскиндтов, Борис Абрамович…

На Посадской корпус?

Да. Там же, в этом же доме жила Александра Алексеевна Сербаринова, которая была чуть ли не главврачом тубдиспансера в ту пору. Про неё я помню историю, когда Александра Алексеевна лучший диагност в городе была, по лёгким она знала всё и слышала всё, слух был замечательный, она говорила, какая доля хрипит. А когда заболевала её мама, она говорила: «Шур, только ты мне настоящего врача вызови!» Мама Сербариновой. Это приятельница Елизаветы Яковлевны, с которой мы были дружны.

 

«На именины самовар поставили!»

Ещё интересно память сохранила: когда ночью просыпаешься, а по улицам едут огни. Это через мост Бобреневский шли машины. Когда они останавливались… Кто-то мне говорит сейчас: вы переехали, у вас там трамваи ходят! А я прожила на реке, на которой гудели пароходы, на которой громко разговаривали шофёры, когда стояли на переправе, когда мост был разведён. Всё это шумно и бурно было.

Почему ночью огни? Такое активное движение?

Да. Бобреневский мост был рабочим. Возили что-то и днём, и ночью. С 1950-го по 1960-е.

Активнее была жизнь, чем сейчас?

Сейчас там кальяны и прочие шашлыки. Тоже активная жизнь, но в другом аспекте. К бабушке очень любил заходить из Бобренева дядя Гриша, с четвертинкой, он был конюх, на лошади на телеге ездил. Когда мост был разведён, он говорил: «Баба Шур, я к тебе». Она говорила: «Ну садись». Он всегда говорил: «Луковицу дашь?» ― «Конечно, дам». Особо кормить было нечем. Слава богу, корова была в самом начале. Вот он всегда выпивал рюмочку и говорил: «Лучок ― моя закусочка».

У семьи был огородик?

За сараями.

Много земли было? Кто что выращивал?

У нас была слива замечательная, малина, выращивали грядку огурцов. Не знаю, сколько, надо у Виталия Васильевича надо спросить, он, наверное, помнит. Отец там построил беседку, в которую мы приходили, могли играть, когда совсем жарко было, мы совсем маленькие были.

Для детей и взрослых?

Да, а ещё у нас были самовары! Специально в Конев Бор ездили за шишками, чтобы их растапливать.

Самовар по какому случаю ставили?

В будни не до того было. Бабушка говорила, я всё время обижалась: я всё время хотела, чтобы Елена и Константин были мужем и женой, а она всё время говорила: «Поздравлю тебя, сегодня матери Елены, царя Константина». Потом я замуж за Константина вышла ― сбылась мечта, и муж у меня Константин! Так вот, например, был день моих именин, бабушка нам самовар выдала, мы пошли с шишками.

Именно именины, не день рождения отмечали?

День рождения тоже отмечали, но это не было таким торжеством. А на именины самовар поставили! Причём у приятеля, тот, который генерал, они с сестрой близнецы, в один день родившиеся. У них 2 июня день рождения, а у меня 3 июня именины. Второго день рождения их прошёл спокойно, а именины у самовара праздновали!

Какие были угощения?

Пироги. Но именно в выходные. Не до пирогов было в будни.

Мама пироги в печи делала? Была печь на кухне?

На плите, в духовке. Газовая плита, две конфорки. Мама готовила пироги необыкновенные! Айзик Геннадьевич Ингер (преподаватель Коломенского пединститута, выдающийся литературовед – ред.) говорил: «Даже в “Национале” таких пирогов не ел!» А мама всегда говорила, что у Веры, у сестры, пироги значительно лучше. У Веры да, вкусные пироги. А я совершенно не пекущая. У меня муж любил выпечку, но говорил: «Удовольствие получаешь только у тёщи и у Веры Васильевны, они пекут, а жена нет».

Какие ещё праздники отмечали?

Новый год! Мы ложились спать, а ёлка стояла в комнате. У нас была забава много лет в детстве: найди ёжика, найди часы, то, сё ― игрушки на ёлке. Игрушки были разные: из папье-маше, стеклянные, потом ерунда на прищепках. Старик с золотой рыбкой, на прищепке стоит, уже более современные, я потом детям отдала.

Из чего состояла подготовка к Новому году? Вы участвовали?

Мы участвовали. Не было такого, чтобы празднество было. Иногда даже спали в Новый год. Застолья, как правило, не было. Отец был совершенно непьющий, даже и разговора не заходило, мама говорила: «Пить я начала только с зятьями». Тем более, что один из них был доктор и всегда привозил вкусного коньяка.

 

«Кагэбэшник сказал: “Эх, если бы у меня такой учитель был!”»

Расскажите про школу.

Школа началась очень своеобразно у меня, как у многих в ту пору. С трудом теперь представляю, что ребёнок в первый класс идёт с соседскими друзьями, что мама его не провожает. У нас так случилось, что я пошла с соседями в первый класс в 4-ю школу. 4-я школа находилась на углу улицы Зайцева и Исаева, бывшей Бобреневской. Там я проучилась первые три класса. Я пошла в эту школу, три года мы там проучилась, а в 4-й класс нас перевели уже в здание теперешнего медучилища на Пушкина, в бывшую гимназию. Мы там проучились два года, а потом пединститут переехал, стала 7-я школа, мы туда пришли. В пятом–шестом классе туда перешла в среднюю школа.

До конца там были?

Нет. Мы переехали на Зелёную в 1968 году, в 14 лет я уехала отсюда, и мама меня своей властью перевела в 8-ю школу. Я ходила в первую смену в 8-ю школу, а во вторую смену в 7-ю школу, настаивая на том, что я буду учиться в 7-й школе, заканчивать со своими. При этом я была комсоргом в 8-й школе, а в 7-ую ходила учиться. Потом это образовалось само собой: географичка меня не стала спрашивать, и я перешла обратно в ту школу, куда меня мама оформила.

Что-то отметилось, какие-то воспоминания? Вы любили школу?

Наверное, как большинство ― пообщаться ходили. Я очень любила литературу и русский. Русский как получится, а литературу не любить у Елизаветы Владимировны Головастиковой было нельзя. Нам повезло почти со всеми учителями, у нас была великолепная классная руководительница Валентина Ивановна Некрасова, дай бог ей здоровья, она жива, мы в феврале на концерт его мужа ходили, который в 89 лет ещё 70-летие своё на сцене отмечал, в Куйбышевском дворце (ДК Тепловозостроителей, бывший им. Куйбышева – ред.).

Елизавета Владимировна Головастикова ― удивительный человек в том смысле, что она преподавала не как все. Она и актриса, её даже все хулиганы боготворили. Она была необыкновенная! Она всегда приходила необыкновенно красивой на уроки, она была всегда причёсана, всегда одета с иголочки, подтянута. Она преподавала так, как не преподавал никто! Я с ней дружила до самой смерти, мы её хоронили, ей было 98 лет, в 2010 году она умерла, 10 февраля. Она рассказывала смешную историю про себя, когда её вызвали в КГБ, тогда было всё сложно. Её вызвали вдруг, потому что одна из родительниц сказала: «Что это Елизавета Владимировна преподаёт школьникам какие-то религиозные науки вместо того, чтобы читать литературу!» Оказывается, она могла спросить… Все знают стихотворение: «Зима!.. Крестьянин, торжествуя…» Вопрос: почему крестьянин торжествует? По какому поводу? Написано у Пушкина и написано, торжествует и торжествует. Она всегда говорила, что у Пушкина ни одно слово просто так не написано, как ни один кирпич просто так не лежит, все функциональны в кремле. Перед этим Пушкин писал, что «В тот год осенняя погода Стояла долго на дворе, Зимы ждала, ждала природа. Снег выпал только в январе. На третье в ночь». Оказывается, если снег не выпадет до какого-то праздника религиозного, не Рождества, какой-то Афанасий был, не помню, то земля замёрзнет, озимые померзнут ― урожая не будет. А тут снег выпал ― крестьянин торжествует. Она рассказывала вот так детям про то, что писал Пушкин. Мама выразила недовольство. Кагэбэшник на неё посмотрел и сказал: «Эх, если бы у меня такой учитель был!» И отпустил с миром.

Вот на таких людей мне везло. Я в этом смысле счастливый человек, мне на добрых людей везёт. Я всю жизнь прожила ― редко, чтобы что-то случалось не так. А так все замечательные.

Родители уделяли внимание тому, как вы учитесь? Хвалили, ругали? Или это была ваша ответственность?

Это была наша ответственность. Но это было, как во многих тогда семья, если хорошо ― это норма, а если плохо ― тогда ругают.

До какого класса вы доучились?

До девятого в 7-й, потом в 8-й, 11 классов в 1971 году окончила.

Вы хотели получить полное среднее образование?

Мама вообще считала, что высшее должно быть. Несмотря на то, что у отца было четыре класса. Но отец цитировал «Онегина», читал все книги, которые дома появлялись в библиотеке, они по очереди с бабушкой читали. Я даже вспомню, что она по буковкам складывала и читала ― Шолохова многотомник…

Вслух?

Шёпотом.

Для бабушки куратором по чтению был отец?

Никто! Виталий Васильевич у нас заведовал библиотекой, покупал книги. Говорил: «Мам, опять привезли подписки». У нас был Шекспир. Бабушка с отцом читали, страшно спорили, как стоит в Сычево конёк. При этом они друг друга любили и были заодно, если нас касалось.

 

«Собор был – как гайдаровские графские развалины»

Как менялся город за время вашего детства, юности?

Город был необыкновенно красивый. Я даже туристам это говорю. Крестовоздвиженский собор Брусенского монастыря стоял в таких кущах! Это были как гайдаровские графские развалины. Это была такая красота особая! Когда Ломакин всё это дело расчистил перед тем как восстанавливать, ему ж сначала сказали, что надо сделать концертный зал из этого Крестовоздвиженского собора, и целых два года он проектировал концертный зал. Даже приезжала Валентина Пономарёва сюда с рекламным концертом, чтобы узнать, стоит ли затевать это дело. Оказалось, что стоит: когда Пономарёва пела, она сказала после концерта, что она никогда в такой акустике не выступала. Там невероятная акустика! Ещё один момент интересный. Было лето и жара 36 градусов. Когда мы все от жары вошли в этот храм ― красота была невероятная, но когда мы вышли из этого храма ― мы были как суслики, никак согреться не могли. Это 1990-й, 1991-йгод. Как раз фотография ломакинская висит на стенде в Брусенском монастыре, прямо внизу ― это как раз когда ещё было благоустройство под концертный зал. Потом РПЦ начала диктовать свои условия, тогда надо было делать храм. Он его спроектировал, а построил уже Тепляков в 2007 году (после гибели Ломакина в 2003 году).

Про город. 1950―1960-е. Что вы помните из детства? Как вам представлялся город?

Город у меня был моей окраиной. Это весь город. В какие-то другие края мы не заезжали. Где мы жили, там посад, у нас родственники жили на Посадской улице, к Ливскондтам я ходила. И я, и сестра ― все ходили на ёлки новогодние. Была необыкновенно интересная штука: в коломенском пединституте делали монтаж ко всем праздникам ― октябрьский, 1 мая и прочие события, какие были. Они назывались «монтаж», а на самом деле это были театрализованные представления. Руководил всем этим Глеб Артемьевич Шпеер. Из студентов была самой активной Валентина Ивановна Иванова, завуч 10-й школы нынешней, сейчас она на пенсии, она была солистка, в новогодние ёлки она хоровод водила. Эти монтажи были необыкновенные театральные представления! В институт на монтаж попасть ― это было невероятной удачей.

Это именно в стенах института?

Да. Студенты готовили по случаю праздника. В пединституте проводили киносеансы. Ещё киносеансы проходили на баржах, которые приходили: «Миллион в мешке», «Белоснежка и семь гномов» показывали. Я маленькая была, я плохо помню, помню только, что мы ходили и как заворожённые смотрели!

Пришвартовались к берегу, внутри кают?

Наверное, я уже не помню. Помню, что «Миллион в мешке» и «Белоснежка и семь гномов» я смотрела ещё голливудские. «Колдунья» меня очень тогда потрясла, но это я уже была старше, это показывали на пристани на берегу.

Где это, тоже в помещении?

В помещении, Речпорт теперешний. Там был зал, в нём показывали «Колдунью» с Мариной Влади.

Кто был инициатор показов?

Не знаю. Мне тогда было не до этого!

В институте в каком помещении были показы?

На третьем этаже в актовом зале.

Тогда могли прийти с округи, местные?

Нет. Мы же дети сотрудников. Но мы кого-то из подружек, конечно, с собой притаскивали. Ещё интересный момент: откуда у меня, может быть, желание быть экскурсоводом появилось. Наталья Александровна Рощина собирала нас летом, беспризорных институтских детей, и по этим развалинам водила, рассказывала нам все истории. Мы представляли: если эта башня будет построена, какая она будет такая красивая!.. У меня в жизни была ненормальная мечта ― посмотреть, как выглядит Парфенон раскрашенным. И я увидела его в телевизоре, когда была компьютерная графика! Мечты сбываются. Парфенон Парфеноном, но у нас и своих Парфенонов хватает!

Вот Наталья Александровна нас водила. Она своих детей занимала и нас заодно.

Это был курс?

Никакого курса, просто пошли гулять. Раз в лето она нас водила.

В основном по кремлю или по посаду тоже?

И по посаду, и по кремлю. Мы ещё у них на даче могли отдыхать, может, потому что мама работала. Орловский (Станислав Орловский ― архитектор-реставратор, занимавшийся Старой Коломной – ред.) однажды меня спросил: «Ты когда читала “Щелкунчика?”» Я сказала: «Вот в таком детстве. Раиса Ефимовна Вульфсон ― преподавательница нашего института, она у нас языкознание вела на филфаке. Я “Щелкунчика” ещё того читала». ― «Какое у тебя образование и воспитание!» Мы видели много чего интересного, что сейчас детям не всем удаётся увидеть.

 

«Кто злее ― мои подруги или волкодав…»

В Москву вас вывозили?

А как же! На ёлки новогодние ездили во Дворец Съездов, в Лужники. Меня поразила одна история: выходит Лисичка и говорит: «Ой, он в слове “ещё” сделал четыре ошибки ― исчо».

С родителями ездили?

С отцом. Всех нас возил, всех троих детей. Но брат быстро от нас отделился, у него были свои интересы, ёлки стали ему неинтересны, а вот нас с сестрой он возил очень долго. Это было целое событие.

В другие части города не было смысла, вы не выходили?

Было не для чего. До того, как мы переехали на Кирова к «Могильному» ― «Могильный», «Болотный», все эти наши названия (народные названия магазинов, данные по местам их расположения – ред.), ― туда не было нужды ехать. В Бобренево ходили гулять, для меня этот километр с небольшим было тяжеловато в детстве ходить. Когда мы ездили на лыжах: река замёрзла, ехали до «запретки» ― это 113 километр, в этой «запретке» мы огибали всё огороженное, ехали туда, а потом обратно возвращались по другой стороне. Я панически боялась собак: меня вот такусенькая собачка в 4 года или в 5 тяпнула за ногу. Я с той поры собак боялась, пока муж не привёз щенка, я перестала бояться собак, потому что своя выросла. Мы на лыжах уезжали за реку и возвращались. Когда с нами кто-то из старших был, ездили в Рождественку прямо на лыжах, с горки кататься.

Почему «запретка»?

Это народное название. Вообще это запретная зона, туда заходить было нельзя, там волкодавы такие. 113 километр, который на том берегу реки, перед Коломной станция.

Почему там волкодавы?

Там охранялся мост. Это же послевоенное время. Он до сих пор охраняется, просто не так тщательно. Вернее, сейчас какие-нибудь другие способы охраны есть, а раньше были огромные волкодавы. У меня была сумка через плечо, поэтому мне все подруги свои бутерброды отдали. Пошли на лыжах. Когда волкодав прибежал на меня, я все эти бутерброды ему и отдала. Кто злее ― мои подруги или волкодав, ― я до сих пор ещё не знаю! Они потом меня чуть не съели за эти бутерброды! Всякое в жизни бывало.

 

«Деньги ребёнку на всякие лихие болести»

Когда вы в первый раз в магазины были отправлены? В какие магазины?

Как родилась, так и отправлена! У нас «водный» магазин (специализированный магазин Речпорта – ред.) был через два–три дома, там всего хватало. Там были вещи, кубики такие ― назывались какао, это после 1961 года, первый полёт в космос, и мы думали, что космонавтам такие дают, чтобы они там пили. А мы их грызли просто, сахар и кубики, которых мы никогда не видели. До сих пор помню: банка икры чёрной ― 19 рублей (бабушкина пенсия), эта банка икры чёрной лежала с севрюгой на крышке, в водном магазине. Потом были времена хрущёвские, когда в очереди стояли, нас посылали выстаивать в очередь. Мы там проводили по часу-два-три в том же «воднике».

Сюда доходили?

Конечно, доходили до морозовской булочной. Морозовская булочная была осложнена немного: в ней продавались соки, стояли колбы с томатным соком и прочими делами ― значит, надо ещё выделить деньги ребёнку на всякие, как бабушка говорила, лихие болести. У бабушки было много выражений: «Ну и чего ты на стол смотришь как новоприведённая?»

Захаживали в «Три поросёнка»?

А как же! Бабушкина родственница там работала. Они были замужем за братьями, и в этих «Трёх поросятах» Александра Петровна была заведующей то ли отделом, то ли всем магазином. Тогда бабушка нам это не говорила, нам мама потом уже рассказывала ― и как у неё Венечка Ерофеев учился, и всё остальное, она давала ему список контрольных.

Расскажете?

Не расскажу, потому что всё, что я знаю, ― это что был Венечка Ерофеев. Как мама сказала: «Ой, да ну его! Контрольные впрок не пошли, всё равно бросил и ушёл».

Она переживала?

Нет, она не переживала, ей всё равно было. Просто она всегда хотела помочь студентам. Она говорила: «Вы сегодня к Ингеру не ходите, он сегодня не в духе, подождите, а идите к Рудневой, она сегодня в хорошем настроении». Она методистом была, она принимала контрольные, раздавала рецензии, рассылала.

Она помнила Венечку?

Когда о нём стали говорить, когда он написал своё известное, она сказала: «Ох, надо же, а проку никакого! Грех на душу взяла, дала ему контрольную списать, а он…» Больше ничего не знаю.

Когда он стал уже известным?

Это её никак не тронуло. Она порадовалась за человека, что он известный, не более того. У нас не было почитаний. Авторитеты были: Глеб Артемьевич Шпеер был авторитет несомненный, когда он с Громом шёл, со своей овчаркой, на ту сторону реки гулять ― это было целое событие. Он был деканом филологического факультета.

Он здесь жил?

На Пушкина. На первом этаже жили Шпееры, на втором Вульфсон с Пустоваловым, и Рудневы где-то жили рядом. Заочное отделение там же, в одном дворе было.

Служебные были квартиры?

Да.

Там же было общежитие?

Да, наших студентов. У меня приятельница есть, которая буквально вчера сказала: «Ты помнишь наша общежитие на Пушкина?» Помню, конечно, я же там жила, но я никогда не ходила в это общежитие, а она там жила, когда поступила в институт.

Можете рассказать, из чего состояло общежитие?

Понятия не имею, я там никогда не была, даже не знаю, где и что. Сосновскую Надежду можно спросить, она один из лучших переводчиков страны, бард известный, по кличке Пахмутова.

Творческий псевдоним!

Да, у неё в институте был. Она училась в группе с сестрой, хотя все мы с ней дружили, и Виталий Васильевич, и я. Я даже больше, чем сестра и брат с ней сейчас дружим, она иногда рассказывает про переводы. Кстати, она всего Конан Дойла перевела сейчас, все рассказы про Шерлока Холмса. Последний перевод был 1946 года, а её уже обновлённый, меньше купюр, чем было в 1946-м.

 

«Я живу на околице в 14-этажном доме!»

Как изменилась жизнь семьи, когда вы переехали? По какому случаю переезд состоялся?

Потому что заливало водой всю квартиру, не просыхала эта квартира никогда. В углу, как букет, цвёл всегда кусок плесени. Это было совершенно неправильно!

Семья искала возможность обмена и переезда?

Тогда не было обменов и переездов. У отца как инвалида войны, имеющего троих детей, было право для переезда в лучшие условия, и нам дали трёхкомнатную квартиру на Кирова, 46, где Виктор Васильевич сейчас проживает.

Это был новый дом?

Да. За нами было полеи кладбище, больше ничего не было, потом уже всё достроили. Теперь у меня последний дом в Коломне, я живу на Захарова, за мной только пойма реки Оки, поля, где Донской собирал войска, дальше только Озёры. Я живу на околице в 14-этажном доме!

С видом на историческое поле. Дай бог, его не застроят.

Когда я ходила, когда у меня шло строительство, мне надо было по разводкам электрическим взять чертежи, схемы, я девочек спросила: в планах есть что-то со строительством? Они сказали, что в ближайшие десять лет нет. Но каждый раз как трактор выезжает на это поле что-то копать, я смотрю, не копают ли там под фундамент. Закаты каждый день новые показывают ― красота необыкновенная!

Как с соседями складывались тогда в новом доме отношения? Какие жильцы там оказались?

Жильцы самые разнообразные. Отцу эту квартиру дали как участнику войны, а всех остальных переселили из бараков Щурова. Понимаете, что там было… В соседнем в подъезде, это было уже позже, он на год моложе моего сына, жил Дениска Лебедев (несколько лет был главой г. Коломны – ред.) ― в одной песочнице, что называется, они и потом встречались, через одного ещё приятеля были дружны. Наши дети. Дяденьки взрослые, 50 лет в этом году.

Это был какой год переезда?

1968-й.

Как-то отмечали?

Понятия не имею! Бабушки уже не было, в 1962 году она умерла. В 1964-м брат из армии пришёл.

В каком составе вы тогда переезжали?

Родители и нас трое. Там были тропинки выложены, дорожки деревянные, мы по ним ходили. Стоили девятиэтажку с магазином, который теперь «Магнит», и почту строили, строительство продолжалось, поэтому грязь была непролазная.

Там вы находили компанию, с кем гулять?

Конечно. Бараки расселили, они там все многодетные. Потом, когда я в 8-ю школу перешла, все одной дорогой ходили, тут очень быстро завязываются знакомства. Мама была очень рада, что ей рядом с институтом, одну остановку только дойти.

 

«Муж меня перепутал на танцах»

Чем-то окончание школы запомнилось?

Закончилась школа ― естественно, выпускной. И зачем-то придумали катер. Мне это до сих пор непонятно: ночь глубокая, спать ужасно хочется, холод собачий! Что на этом катере делать, не знаю. До сих пор не понимаю, зачем катер придумывают для детей! Нас в Бочманово погнали чуть ли не пешком. Я понимаю ― рассветы, но у нас был не самый тёплый рассвет. Был холодной день, утро. Надолго запомнилось. Я была единственной, кто пришёл с молодым человеком. Все меня за это…

Осудили?

Нет, они были с ним знакомы и дружны, но как-то воспринимали, как будто я от них отрекаюсь ― зачем же я привела с собой. А он не отпустил меня в ночь глубокую.

Это ваша первая любовь была?

Нет, это не первая любовь, но это был мой муж, первый и единственный.

Он не был вашим одноклассником?

Нет, он был старше меня. Он меня перепутал на танцах. Подошёл ко мне и пошёл провожать. А потом говорит: «А ты зачем переоделась?» В этот же вечер. «Ты, ― говорит, ― была в светлых брюках, а сейчас ты в юбке». У меня был костюм с вырезом. Такой вопрос был. Я говорю: «Я не переодевалась». Он проводил меня до дома. На том поговорили и расстались. Он из Коломенского провожал меня. А через три дня, едучи в трамвае, когда мы с сестрой ехали уже в «Бобры» ― Бобровский сад, она говорит: «Смотри, какой молодой человек стоит». Я: «Да. Да-да-да…» На выход выходим, он: «Ой, привет!» Уж тогда его очередь была удивляться, когда мы обе перед ним предстали. Он ещё полгода спрашивал, подходил: «Ты старшая или младшая?» Хотя по прошествии многих лет, нас продолжали путать. Сын старшей моей сестры всегда говорил: «И чего все тётю Лену путают с мамой? У них общего только ― пучки и очки!» У нас были длинные волосы, у обеих были закручены… «котлеты» такие, как мой муж говорил.

Сколько продолжалось сватовство?

Сватовства не было. Дружба продолжалась 4 года, а потом 30 лет брака. Я поступила в институт и потом из него ушла.

Расскажите.

Не буду!

Вы сами выбирали направление?

Не сама. Мама считала, что я должна поступить в коломенский пединститут. А я страшно хотела поступить в медучилище, учиться на медсестру, стать фельдшером или медсестрой! Может быть, я бы с мамой не согласились, сделала бы поперёк, но математика у меня не очень любимый предмет, я подумала, что математику я не вытяну. Поэтому я поступала в пединститут, на иняз. Потом, когда случились у меня разные катаклизмы, но не с учёбой, мама меня своей властью перевела на филологический факультет, и я сдавала Ингеру в коридоре сдавала выразительное чтение. А Геннадий Владимирович Дагуров подсел ко мне в трамвае, прижал к стене и сказал: «Дуршлаг или друшлаг?» ― «Дуршлаг». ― «От слова “дура”?» ― «Нет, от слова “дурак”». Он потом маме жаловался: «Представляешь, она мне сказала, что я дурак!» Я говорю: «Я ничего такого не говорила!» Так весело жили.

Поступали на иняз на английский?

Да.

Потом перевелись на филфак на третий курс?

Где-то так.

Заканчивали уже филфак?

Не скажу.

Чем отметилась институтская жизнь, что особенно запомнилась?

Тем, что я со своими однокурсниками мало с кем общаюсь, хотя с самыми яркими и интересными до сих пор в дружбе и в переписке. Они до сих приезжают ко мне на экскурсию или просто в гости. Я считаю, что подарок судьбы ― моя подруга Сосновская, бард, переводчик, человек интересный необыкновенно.

Институт подарил друзей.

Да. Есть одна общая подруга, которая на всяких мероприятиях говорит, что она благодарна своему мужу за то, что он подарил ей круг друзей. Наш круг ― это действительно обретение… полезное сказать ― ничего не сказать. Душевное, полезное.

 

«Человек был болен реставрацией, женат на ней»

Расскажите о супруге.

Человек был наивный. Который спрашивал: «Старшая или младшая?»

Какая его профессиональная и личная биографии складывались?

Биография сложилась очень интересно. Он был человек ищущий, долго себя искал. Сначала был художником на ЗТС. Было время, когда ребёнок родился, нужно было зарплату побольше, он искал ещё подработки.

У него художественное образование?

У нас не принято образование.

Все талантливые самоучки!

Абсолютно! Я как-то рассмеялась: «У тебя десять докторских диссертаций!» Потому что как-то в студии Останкино академик Лихачёв сказал, что человек, восстановивший хотя бы один храм, считается защитившим докторскую диссертацию. У него десять докторских диссертаций и одна своя церковь! По его проекту в Коломне тоже церковь построена, это церковь в Протопопове, церковь крестильная, Сергиев храм. А рядом большой собор уже его ученик построил, Антон Гаврилов. Дело в том, что реставрация началась не с храмов, а с Николы-на-Посаде (старообрядческая церковь Николая Чудотворца на посаде – ред.), с черепицы. Потому что Анатолий Дмитриевич Червяков организовал мастерскую, в которой они делали черепицу на Николу-на-Посаде. Константин к нему пришёл как раз. А потом, после того, как у него уже было 10 храмов, после того, как он по всем городам и весям ― Калуга, Кашира, Зарайск, Толгский монастырь, Новый Иерусалим, Пощуповский монастырь, Москва, Рязань, соборы главные расписывал, был благословлён в Сочи, в Краснодаре, ― его спросили, какая у него главная работа, он сказал: «Вот этими руками на одну главку налепил черепицу в мастерской Анатолия Дмитриевича Червякова». Он считал это самым главным своим достижением. Один кокошник стоит на Успенской церкви ― он это ради собственного удовольствия вылепил.

Вообще человек был болен реставрацией, женат на ней. Человек, который всего себя посвятил реставрации.

Как складывался его путь, как он к этому пришёл? Он был художником на ЗТС…

Потом он пошёл в реставрацию, лепить черепички к Червякову. Потом уже как-то так случилось, что он устроился в Москву в проектный отдел, там начал чертить. Виталий Васильевич говорил, что ни у кого не было таких чертежей, как у Ломакина.

При этом я с ним познакомилась, он приехал на два дня из Питера, поступив там в ЛИИЖТ. Он поехал туда за своей подругой и поступил, потом они расстались по какому-то поводу, он обратно вернулся в Коломну. Потом он решил, что ему надо в Питер, и поступил в университет Герцена. Проучившись полгода, он приехал в Коломну и поступил на физмат, там проучился полгода. Увлёкся чтением ― со мной он начал читать, книголюбство его обуяло, Гоголь был любимым писателем. Прочитал он очень много, что приходило, читалось всё, Достоевский от корки до корки, академическое издание, с письмами, с комментариями… Память была великолепная, удивительная ― помнил всё, что прочитал. Параллельно занимался реставрацией. Кавельмахер его взял на Посадскую, он начал с неё, это был 1971 год.

На восстановление Николы-на-Посаде?

Да. Вольфганг Вольфгангович Кавельмахер, светлая память. Константин работал на Николе посадском.

Кем?

Как строитель-реставратор. Потом уже, несколько лет прошло, его попросили подрисовать, он что-то подрисовал. Потом было Марфино, большой усадебный дом, который был восстановлен, этоусадьба Паниных и Орловых, подарок императрицы. Теперь это клинический санаторий министерства обороны, причём генералитета. Там потрясающая архитектура, всё это Константин восстанавливал. Это уже последние годы, когда я его хоронила, мне оттуда прислали его гонорар, потому что семь лет не могли отдать деньги. Пока Лубянка не взялась за это дело, оттуда деньги не отдавали, потом на них нажали. Расти во дворе надо знать с кем, с какими генералами! Это последние годы его жизни.

Ломакин ― человек очень оригинальный. Он пришёл в институт босиком, когда на физмате учился. Жара была летом. Ему сказали: «Ты что?!» А он сказал: «А вы стипендию мою видели? А мне ещё семью кормить».

Когда вы стали семьёй, вы где стали жить?

Сначала мы жили с моими родителями. Потом мы жили с его мамой. Потом мы сняли квартиру. Потом нам дали квартиру. В 27 лет я уже жила отдельно.

 

«Это самое трудное ― в стенку-то говорить»

После окончания института вы чем начали заниматься? Вы не закончили...

Я забросила, потому что были разные перипетии жизненные, много чего интересного, чего не для газеты… Я всё время хотела экскурсоводом быть. А он мне говорил: «Представляешь: ты будешь одно и то же говорить каждый день!» Я уже 14 лет почти экскурсовод, я ни разу, ни одного дня не говорила одно и то же! Но тогда…

Как экскурсовод вы последние 14 лет?

Это я вожу экскурсии. До этого у меня была как источник знаний Наталья Александровна Рощина, ефремцевский коломенский путеводитель или как он там назывался (вероятно, имеется в виду книга «Коломна», изданная к 800-летию города в 1977 г., авторы Г. Ефремцев и Д. Кузнецов – ред.), Елизавета Владимировна Головастикова, которая рассказывала, где что когда. Задолго до того, как я пошла водить экскурсии, Елизавета Владимировна Головастикова мне рассказывала, где жили эти купцы, где жили Обуховы, где бабаевские бани были или ещё что-то. Она мне в личной беседе рассказывала, мы с ней обменивались интересной информацией.

Плюс ко всему, когда он все свои исторические справки писал к документам, я их печатала. Все исторические справки, которые я печатала, я помню.

Помните свою первую экскурсию?

Ещё как помню! Это было прощёное воскресенье. Перед этим я пришла в «Лигу» (культурный центр в Коломне – ред.). Я к ним приставала: найдите мне какую-нибудь работу такую ― мне нужно было от одиночества убежать, когда муж погиб. У меня был ещё склад «Фаберлик», я 18 лет занималась, сестра меня в это дело заманила, я в Коломне открывала его. Сначала было хорошо, потому что ко мне ездили Серебряные Пруды, Зарайск, Озёра, Воскресенск и всё, что в округе. А потом в Коломне появилось семь таких. Я до этого ещё занялась экскурсионной деятельностью. Мне хотелось всё равно занять себя чем-нибудь, потому что у меня был большой склад, когда девочки работали, я просто сидела и контролировала. В «Лиге», с которой я дружу с тех пор, как Константин все три их здания восстановил, я Ольге Анатольевне (Милославской, директору КЦ – ред.) говорю: найдите мне работу, чтобы на свежем воздухе и с людьми. Они смеялись: где мы такую найдём! Вдруг так сложилось, что Наталья Валерьевна презентует свой первый диск. Именно там после презентации я сижу в зале на танцполе и придумала, что пойду я в экскурсоводы. Милославская: «Очень хорошо, завтра девочки-экскурсоводы скажут, какие требования, приходите». Я пришла, девочки мне все требования показали. Танечка Самарукова провела мне экскурсию по Коломне свою, я сказала: «Хорошо, я это запомнила». Две недели я готовилась. Мне они звонят: «У нас прощёное воскресение, мы вас ставим в график». ― «Я не готова». ― «Будьте готовы». И всё. В ночь свет отключают, компьютер вырубается, я ничего не могу распечатать, без листка, без шпаргалки, а у меня уже люди приезжают, врачи из Москвы. И они попадают в пробку. В 10 утра у меня начало экскурсии, а они задерживаются, они в пробках стоят. И два часа я ходила по кремлю, ждала свою группу. Меня тогда не знали. Это сейчас я иду, народ (другие экскурсоводы – ред.) глушит голоса (чтобы не делиться, наверное). Я пока походила вокруг: это я знаю, и это я знаю, это я тем более расскажу. Народ приехал, прощёное воскресенье, глинтвейн разливают… Нет, народ любознательный и очень интересный, им было интересно, я им рассказывала, они вопросы задавали, всё нормально. Мне понравилось. Тем более что, когда глинтвейн выпили, они стали очень коммуникабельные. Всё нормально стало! Такой первый раз запоминающийся.

С тех пор вы поняли, что это ваше?

Это доставляет огромное удовольствие. И я стараюсь узнать ещё больше того, что я знаю.

Как строится ваша жизнь как экскурсовода?

Сами экскурсии плановые: девочки говорят – иду.

Библиотеки, архивы?

Что-то такое нет, потому что всё это я прошла. Архивы вплоть до Ленинки, когда надо было искать какие-то сведения. Безусловно, интернет, в нём больше проходит времени, чем в библиотеках. Всё как-то само приходит: бывает, что-то надо узнать ― и через три дня приходит. Знание сейчас либо откуда-то пришло, либо заходишь в интернет, смотришь.

Ваш идеальный слушатель ― это кто? Взрослые, дети, смешанная группа?

Настолько разные люди!.. Я лучше расскажу про самого неидеального слушателя. Идеальных много, они слушают с восторгом, обожанием, аплодируют. Спасибо им, всё это нормально. В один из первых годов, когда я проводила экскурсии, ко мне приехала семья молодая: ребёнок в коляске, папа и мама. Оба родителя ― такие… обыватели. Мне без разницы, люди интересуются, дай бог. Мы ходим по кремлю. Мужчина ещё как-то интересуется, ребёнок иногда попискивает, но мне это не мешает, дама с непроницаемым лицом ходит. А это самое трудное ― в стенку-то говорить. Стараюсь акцентировать своё внимание на мужчине. Проходим весь кремль, в Пятницких воротах прощаемся, и она мне вдруг задаёт вопрос, который меня убил, я с неё начала писать свои записки о туристах (что говорят туристы, такая книжка у меня есть). И вдруг она задаёт вопрос: «Как, говорите, фамилия того мужика, который женился в той церкви?» «Донской, ― говорю, ― его фамилия!» И тут я поняла, что женщине не всё безразлично! Это было приятно.

 

«Раньше люди ехали погулять, а теперь они ездят узнать»

Что записано после туристов, это все экскурсоводы уже знают. Провожу экскурсию, стою, говорю: два брата, Константин и Михаил, мы их больше знаем как Кирилла и Мефодия, автор памятника решил нам подсказать, кто из них Кирилл, кто Мефодий. Как это различается? Они думают, почему-то про шапочку. У Кирилла в руках, говорю я, свиток с кириллицей, а у Мефодия, говорю я… Один турист встревает в разговор: «Мефодица?» Евангелие у него в руках!

Не обходится без того, что рассказываю, как матушка (настоятельница Свято-Троицкого монастыря – ред.) собак заводила, чтобы была защита одиноко работающим женщинам. А потом это оказался очень дальновидный бизнес. Настолько дальновидный, что вы сможете сказать, как звали собачку из питомника, хотя о питомнике узнали только сегодня. Они смотрят на меня и говорят: «Не знаем». Я говорю, что показывают хозяина собачки, показывают каждый день по телевизору. Кто-то догадывается, кто-то не догадывается… И у Берлускони наша собака. Один турист говорит: «И на Новозеландских островах тоже служат наши собачки». В это время с двух сторон двое мужчин в один голос говорят: «И в каком звании?» «И чего сообщают?» Так что у меня туристы такие замечательные.

Как меняются туристы за последние годы? Меняется контингент?

Не сказала бы, что контингент меняется. Люди более интересующиеся приезжают, им больше интересно. Раньше они ехали погулять, а теперь они ездят узнать. Мне так кажется.

За последние пять лет?

То ли на меня произвело впечатление, что это прощёное воскресенье с блинами ― они приезжали погулять. Были такие случаи, когда поначалу приезжали люди, из автобуса выходили, доходили до Соборной площади и говорили: «Давай в ресторан, у нас корпоратив». Сейчас таких нет, приезжают люди, которые доходят до конца. У меня дурная особенность: я обычно не укладываюсь в час и спрашиваю, что по программе дальше. Если свободны, то задерживаемся, гуляем. Люди с удовольствием слушают и общаются. Поэтому них вопросы возникают, им интересно.

Это только ваше впечатление? Может, вы выросли профессионально?

Справиться за 14 лет я могу уже с любым интересом. Но начинать я могу с любой точки кремля. Не очень люблю посад, там расстояния длинные, хотя говорить могу про каждый дом, но тем не менее, посад ― не мой конёк. Мой ― кремль.

Вы как-то общаетесь с экскурсоводами, чаты у вас есть?

Да. Недавно я расписывала все подробности, как была найдена икона на Иоанна-Богословском храме, когда Орловские-Саломакины пришли ужинать и сказали, что сделали открытие века. Естественно, под рюмочку чая за ужином. Я сказала, что чай у них крепкий и мания величия присутствует. А они на следующий день пришли и вскрыли полость, в которой обнаружили икону, на которой Иоанн Богослов предстоит перед Богородицей, которая сейчас в храме. Тут же прибежала Третьяковская галерея, сказала: «Нам-нам-нам!» Но увидели, что лики сбиты, и сказали, что такой реставрации у них своей хватает.

О своих детях расскажите.

Детей у меня не так много. Всего один сын и две внучки. Жёны наши уже в прошлом обе, одна недавно, другая давно. Сын родился в 1973 году. Мальчик рос крепким, здоровым и умным. Бабушка говорила: «Мальчик-то больной ― умный очень». Ума было достаточно. Поэтому он один из лучших программистов долгие годы был, не только в Коломне, но и в Москве был востребован. Теперь он работает здесь, в Коломне.

И вам хорошо.

Мне-то ещё как хорошо! Тут воду отключали горячую, и нагреватель потёк. Звоню ему, он прыгнул в такси, приехал, подправил, подкрутил ― и всё в порядке. Красота!

Образование получал?

«Для чего вы не говорите по-французски? ― А для того, что нам не для чего». Он поступал в МИИТ, не добрал один балл, потом в пединституте учился на ОТФ (общетехнический факультет – ред.), потом сказал: «Задаром табуретки изобретать не буду, пойду займусь делом». Занялся делом, нашёл себе одно дело, другое… Я в чудеса верю, и они со мной случаются. Потом его пригласили в Мосэнерго поработать на должность ученика-оператора. На следующий день он приехал, у него написано: инженер второй категории. Когда ему сказали: «Ты вот эту программу сделай». А он: «Вот вам программа». ― «А как это?» ― «Американцы её уже сделали давным-давно». ― «А ты что, по-английски читаешь?» ― «А какой из меня программист, если я не смогу прочитать программу?» Так мальчик рос-рос, и его отправили (как они говорили, «молодую поросль») из Москвы, из Мосэнерго на Бережковской набережной, на курсы «Оракл». И когда потом он стал поступать куда-нибудь на работу, то проходили его документы, а не Бауманского (я так понимаю, что там учебный план институтский отстаёт от всех курсов, которые более мобильны).

Ещё что-то расскажете?

Не знаю. Я как старый Мазай разболтался в сарае. Можно бесконечно рассказывать истории.