Рубрика: Материалы

«Истории как из сказки…А так оно и было, никуда не денешься...»

Рассказчица: Римма Алексеевна Обухова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 27 июня 2023 года.
Дата публикации: 18 мая 2025 года.

Я Обухова Римма Алексеевна, в девичестве Блокова. Родилась 29 ноября 1939 года. Коломчанка коренная, во втором поколении. Родилась здесь, в Коломне, училась в Коломне, думаю, закончу свой век тоже здесь.

Мы стараемся начать разговор с самых ранних воспоминаний. Где вы родились? Обстоятельства семейные и городские, которые вам рассказывала ваша семья в то время, когда вы родились?

Наверное, надо не с меня начинать, а с родителей. Родители приехали в Коломну где-то в 1930-е годы. До этого они жили в деревне Фоминка, это Ступинский район. Поженились они, когда маме было неполных 15 лет, а отцу полных 15 лет. Причина была одна ― они были оба сироты. У него умер отец, потом мать. Получилось, что старший сын ушёл из семьи, покинул их, а у него, 15-летнего мальчишки, было ещё пять или шесть сестёр, причём старшей сестре было 18 лет, она старше него была, но ещё не замужем. У мамы такая же история была: бабушка осталась вдовой в 32 года, шесть человек детей. Бабушка была вынуждена как-то устраивать дочек, чтобы жить. Одну отдала горничной, старшую, тётю Лену, а маму мою отдала замуж в 15 лет. Она мне рассказывала: «Сижу я на свадьбе, старшую Машу отдают замуж, беременная уже, а мне самой 16 лет, сижу на месте матери». Потом девочек всех выдали замуж, а с младшими приехали в Коломну в 1920-е годы. Причём сначала переехал отец, перевёз семью собственную – маму с детьми, потом перевёз сестёр, потом бабушку, и все стали в Коломне. Жили они на Ивановской дом 6. Дом до сих пор сохранился, но он уже не наш. Из этого дома потом отпочковывались все.

Когда мы получили квартиру на Водовозном переулке, я не знаю, но что в годы войны мы уже были там, это точно. Полагаю, получили её до войны. Отец работал в коммунальном хозяйстве, в то время, наверное, и дали квартиру.

Это была отдельная квартира?

Это была коммуналка. Это была привилегированная коммуналка: там были только три семьи. Причём одна семья не пользовалась нашей кухней, подсобками, у неё был отдельный вход, но она была на этом же этаже. У нас фактически были две семьи. Та семья Кирилловы, он был полковник, приехал из Германии, привёз необыкновенные вещи, которые мы ходили смотрели. Его жена, тётя Груня, говорила вымыть руки, разуться и – тогда разрешала пройти в квартиру. В первый раз мы увидели, что такое ковры, необыкновенные зеркала, часы в пол величиной. Самое удивительное ― это немецкая кукла, сантиметров 70, красивейшее платье, всё с кружевами, волосы необыкновенные. Эта кукла сидела у них в уголке как икона. Почему он привёз эту куклу, я не знаю: у него своих были три сына, ни одной девчонки не было. У сыновей в свою очередь родились сыновья. Девочка родилась уже в третьем поколении у них. Но тем не менее этой красотой она пленила. Она разрешала детям (а двор был совсем закрытый): мы мыли руки, разувались, смотрели эту куклу. Причём она всегда говорила: «Руки за спину, чтобы не браться, стойте и смотрите, посмотрели ― уходите!»

 

«Мам, а зачем? Бомбёжка, а ты надеваешь всё новое?»

У нас в семье было пятеро детей. Я пятая. Причём первого мальчика мама родила, ей 16 лет было, второго – ей было где-то 18 лет, эти дети умерли во младенчестве. Отец и мать оба были 1900-го года. Я думаю, от болезней эти дети умерли, период такой бы: война, Гражданская война – мальчики умерли один за другим. Потом в 1921 году родился старший, они его называли «Ваня старший», это был любимец мамы, потому что он был её копией, она была очень красивая женщина. А я на отца похожа. Он окончил школу, поступил в танковое училище. В 1940 году женился и вместе с женой уехал в Белосток. Как раз 21 июня 1941 года он отправил жену – она забеременела – с подружкой сюда, в Коломну, рожать, а сам остался там. Потом мы уже узнали, что там Белостокский котёл был: скорее всего, он погиб в самые первые дни войны. Но мы ничего об этом не знали. Мама это рассказывала со слов подруги, когда я уже была довольно взрослым человеком. Она рассказывала: когда они ехали на поезде, поезд немцы стали бомбить, отбомбили, поезд тронулся – и Соня выглянула в окошко, зачем – не знаю. И пулемётчик прямо прошил её в глаза, и всё, насмерть. На остановке Орша всех сняли и похоронили в братской могиле. Мы не знаем, где и как. Эти старшие пропали в полном смысле этого слова.

Второй брат, Валентин, родился в 1925 году, его я уже помню хорошо. В 16 лет, когда началась война, битва под Москвой, он сбежал на фронт, взрослый, здоровый мальчишка, сказал, что ему 18 лет. Из Подмосковья их потом перебросили сначала под Харьков, а потом в Сталинград. Там они обслуживали «Катюши», это был уже 1943 год, когда Сталинградская битва подходила к концу. В какой-то момент, как сейчас говорят, прилетел ответ, и их машину вместе со всеми людьми завалило, его чудом спасла девочка-санитарка: когда она тащила раненых, видимо, он застонал или что-то, она его вытащила, смогла дотащить до госпиталя. Их всех, раненых, уже переправили в госпиталь в Сибирь, Омск или Томск, не помню. Там он почти год восстанавливался, потому что контузия была очень сильная. Потом он вернулся, закончил наш пединститут, тогда уже был создан факультет физкультуры, и стал преподавателем физкультуры. Работал здесь, в Коломне, здесь у него была первая семья. Потом у него в семье не сложилось, он уехал в Орехово-Зуево, там до конца жизни работал преподавателем физкультуры в техникуме для тех, кто обслуживает торфяники: там готовили механизаторов, которые эти торфяники должны были обрабатывать. Вот такая семья, мальчишки.

Я родилась через 15 лет после того, как родился Валентин. Естественно, всё внимание было мне. Я росла балованным домашним ребёнком. Из детских воспоминаний, самых маленьких (я могла из бесед с мамой это восстановить) у меня остались две вещи. Первая – склады взрывались в Коломне. Я точные даты не помню. За Коломной были пороховые склады, и по какой-то причине они взорвались. Это год, наверное, 1942 или 1943-й. У нас квартира была в каком-то купеческом доме, номер 3. Рядом 5-й дом ― там простая система была: коридор и в стороны комнаты как маленькие ульи. У нас были внизу две квартиры – соседи и наши, причём у каждого было по две комнаты, комнаты большие, по 25 метров, а кухня была общая. Перед кухней были огромные сени, они закрыты со всех сторон, окон там не было, а стены огромные – там подоконники были, на них я играла: у меня был детский сад на подоконнике и всё прочее. Когда начали бомбить, склады взорвались, они спрятались в сенях, где окон не было. Мама говорит: «Я надела тебе всё новое». Я спросила: «Мам, а зачем? Бомбёжка, а ты надеваешь всё новое?» Она говорит: «У меня была мысль: вдруг я погибну, а ты останешься жива. Девочка чистенькая, одетая хорошо, тебя возьмут в хорошую семью». Представляете, какие мысли были у матери!..

Я без слёз об этом говорить не могу…

А второе воспоминание – она очень долго искала старшего брата. Всё время приходило, что без вести пропал. И вот однажды, это был уже 1945 год (это уже помню я, мне уже 6 лет, уже человечек), она входит в комнату, у неё сумочка – тогда говорили «редикюль» – она расстёгнута, там торчат белые листочки. Она идёт, как будто не видит, что я впереди, она вот так вошла, сразу упала, и всё… Когда женщины прибежали соседки, её подняли, её посадили. Я такое в жизни не видела, в первый раз… у неё через всю голову пошла белая полоса… поседела. У неё были необыкновенно красивые волосы, пучок такой, как голова почти, соседки говорили, она как с короной ходила, красивая женщина была. А тут такая полоска через всю голову… Эти воспоминания остались на всю жизнь из маленького детства. Это были известия, что всё, пропал он. Папа пришёл, она уже была в нормальном состоянии. Но представляете, что с ней было.

 

«Строгое воспитание ― это нормально»

Был 1954 год, я ещё в школе училась, мне было 14 лет, у неё случился инсульт. У неё речевой аппарат был не повреждён абсолютно, у неё нормально действовали руки, но у неё совсем отнялись ноги. Она не могла ходить, она по стеночке с трудом до туалета, если её кто-то доведёт, то это хорошо. Она сидела, говорила нормально, только медленно. Она меня ко всему приучила, хозяйство всё стало на мне. У нас был водопровод, канализация, но ванны не было: во-первых, это коммунальная квартира, во-вторых, просто места не было для ванны, да и тогда не принято было что ли, не могу сказать. Мы ходили стирать бельё на Москву-реку летом, это априори, а зимой здесь, но ходили полоскать всё равно на речку. Когда выпадал снег, было попроще: на санки поставили корзинки и повезли. А когда такая погода (лето – ред.), то на коромыслах. Папа мне сделал… купил, наверное, две корзиночки поменьше объёмом, чтобы не очень большие. Женщины-то большие корзинки носили, а я-то совсем ещё молоденькая, мне 14–15 лет.

Потом у папы нашёлся его старший брат, совершенно случайно. Отец поехал, ему дали путёвку, в Кисловодск. Вдруг оказалось, что директор санатория, куда он приехал, ― его собственный родной брат. Фотография даже была ― лицо одно и то же: оба высокие, красивые, волнистые волосы, красивые мужики были. Он рассказал про маму, что она сидит, сестра одна в Коломне, приходит помогает, другая из ы приезжает помогает. Он говорит: «Привозите её сюда, у нас поднимают». А её младшая сестра, тётя Настя, пошла на пенсию по «горячей» сетке, с 45 лет — она на каком-то вредном производстве работала в Москве. Дети у неё уже взрослые, уже поженились, муж к этому времени у неё умер. Она приезжает сюда, к нам. Отец берёт билеты до Кисловодска, и она вместе с мамой туда приезжает. У меня до сих пор осталась картин такая: туда мы её поднимали на носилках, а обратно её встречали, она вроде меня – с палочкой ходила сама, конечно, она ходила плоховато, как я сейчас, но она уже могла ходить, выходила на улицу, могла посидеть.

Но все домашние дела уже были на мне. Она была очень строгий человек, очень строгий! Хочется погулять-то, а моя очередь мыть сени, они метров 20, пол некрашеный, нужно было песком посыпать, голиком оттереть и всё это смыть, чтобы он был белоснежный. Я поторопилась, вроде как помыла, всё хорошо. Она приходит, посмотрела – молча ведро толкнула и сказала одно слово: «Перемыть». Вот так! Она была очень строгим человеком. Но, может, это и хорошо.

Вам как сейчас кажется?

Я всегда считала и считаю, что строгое воспитание должно быть в меру, но строгое воспитание ― это лучше, чем безалаберность и либеральность, потому что заласканные дети, которые ничего не умеют, они в жизни мучаются, потому что им кажется: как это так? всё было для них, и вдруг нужно делать самим что-то. Поэтому строгое воспитание ― это нормально.

Кухня тоже входила в ваши обязанности?

Само собой. Но там было проще. Полы – это была моя прерогатива, потому что мама говорила: «Невестку я мыть не могу заставить». Валентин женился к этому времени, они года два жили с нами. И кухню убирали Руфа ― первая жена брата и соседка тётя Груша, Аграфена Максимовна. Порядок был идеальный! Сейчас я полагаю, что командиром была мама, она спуску никому не давала. Если плохо помыли плиту, то она тут же как мне: «Перемыть, переделать!» И самое главное – все слушались.

То есть она пользовалась авторитетом и у соседей и в семье.

Да. Тогда меня это не коробило, не интересовало. А уже будучи взрослым человеком, я заметила какую вещь: всех женщин такого же возраста, как она, называли Оля, Таня, Маня, а она всю жизнь была только Марь Иванна. Всю жизнь если надо было за советом прийти, шли только к Марь Иванне.

Какая профессия была у мамы и образование?

Интересно, что у неё никакой профессии не было. Она как в 15 лет вышла замуж, так в семье и была. То надо было девочек растить, то своих детей. А потом, в 1930-е годы домохозяйки не работали в основном. Отец работал, семью обеспечивал.

В советское время не было с этим проблем?

Нет. Она не работала никогда, была просто домохозяйка, но хозяйка она была идеальная. Я 10-ю школу окончала, это были годы, когда разделили: отдельно женские школы и мужские. Потом в 1957 году я окончила 10-летку, а это за три года, 1954 год, когда опять соединили мальчиков и девочек, и из 26-й школы нас перевели в 10-ю, у нас этот класс появился. Я училась нормально, не отличница, но нормально, «троек» никогда не было – «четвёрки», «пятёрки», гуманитарные предметы ― это моё, остальное трудновато. Отец говорил: «Но попой можешь высидеть и это». Я там высиживала – математику, физику, химию, а остальное давалось нормально.

Родители хвалили вас?

Нет. Мама вообще никогда меня не хвалила. Она всегда говорила: «Я не должна тебя хвалить». Я говорила: «Почему?» – «Пусть тебя похвалят чужие люди. И мне будет приятно, и тебе. Ты должна делать так нормально, чтобы я сказала: правильно, всё. И на этом конец».

У вас был такой запрос, вы маму спросили, почему она вас не хвалит?

Я даже не знаю. Спросила у неё… Не могу сказать, почему так, но так она ответила. Получилось так, что своих внуков я хвалю, а детей тоже редко хвалила.

 

«Премия на башмаки» для партизанской сироты

Поступила в институт я сразу.

На какое отделение?

В наш пединститут. Тогда второй год работал факультет историко-филологический.

Это какой год?

1957 год. Я благодарю бога, что я окончила этот факультет! Это великое дело, когда человек знает и литературу и историю и может наложить историю на литературное произведение, и работать было легче в этом отношении. Там всё благополучно было более-менее.

Расскажите подробнее про институтское время.

У меня институтская жизнь была в какой-то степени ограничена чем? Институт был ― это школа номер 7, я жила в Овражном переулке – ровно три минуты дойти до института. Это первое. Второе: я поздний ребёнок, мама родила меня в 40 лет. Представляете, как она тряслась надо мной? Поэтому меня никуда не отпускали, я некуда не ходила, только на мероприятия, где она точно знала, что будет всё нормально и с кем я шла. Третье – да меня и не тянуло, я всё в книжках сидела. Погулять, конечно, хотелось, но ограниченность была определённая. Девчонки, которые жили в общежитии, – другое дело.

Общежитие было рядом, вы с ними общались?

Да, мы ходили в это общежития. Вот у меня фотография поздняя – мы встретились через 40 лет. Вот Аня Воробьёва, она была старше всех нас на шесть лет, она была разведённая женщина с ребёнком. Когда она приехала с ребёнком, то встал вопрос, куда деть ребёнка.

Она не из Коломны?

Она из Крыма. Надо отдать должное Шпееру, нашему декану: он помог великолепно! В общей комнате, в общежитии в комнате было 16 или 17 коек, огромная комната, почему-то маленькие не делали…

Сколько таких комнат было?

Три большие комнаты на верхнем этаже.

Койки стояли по стене?

Торец к стене, а койки в ряд стояли. Посередине стояли два стола и стулья, чтобы можно было готовиться. И где-то в уголке, за занавеской, – для вещей, типа гардеробной.

Мебели другой не было?

Ничего не было.

Это была женская комната и такая же мужская?

Это все женские. Где мужские были, я даже сейчас уже не помню, не знаю. Я не задумывалась.

Мы занимаемся биографией Венедикта Васильевича Ерофеева. Нам рассказывал Анатолий Иванович Кузовкин, краевед, что у них были мужские комнаты в том же здании.

Значит, там же были, наверное, на первом этаже. Я не задумывалась, приходила к девчонкам и всё. Для этой Анечки отгородили уголок, поставили кровать для этой девочки. А потом Шпеер определил эту девочку на пятидневку в садик, брали её только на субботу–воскресенье, и мы уже заранее организовывали, куда с ней пойти.

Вторая у нас была, Зина, забыла фамилию. Она приехала из Минска, их Белоруссии. Родила её мать прямо в лесу, как она рассказывала. Когда немцы начали сжигать деревню, она беременная убежала в лес и там её в лесу родила. Потом она каким-то образом связалась с партизанами и три года была в партизанском отряде, и мать и это девчушечка. Потом, в 1944 году, я думаю, во время наступления, операции «Багратион», погибла мать. Не знаю, отец был или нет, про отца она ничего не говорила. Детей (видимо, она не одна в отряде была) всех собрали и отвезли в детский дом. Потом этот детский дом перевели сюда, в Россию, по-моему, она говорила, в Брянск. Она уже там заканчивала десятилетку. Поскольку она дочь партизанки погибшей, сирота, она без экзаменов была принята в институт. Она жила в этом же общежитии, в этой же комнате. Но что такое 25 рублей стипендия? Одно дело для меня стипендия – это практически мне подарок, я в семье живу. Другое дело она! Шпеер для неё сделал великое дело: общежитие бесплатное, чтобы она ни копейки не платила, обед каждый день бесплатно, иногда давали, как он говорил, «премию на башмаки», как называли, наверное, через местком. Мы, студенты, которые жили рядом, у кого нормальные семьи, что делали? Мы по очереди… Она получает стипендию, в первый день она живёт нормально, потом этих денег нет. Мы начинаем: «Зин, пойдём к нам?» А у меня мама пироги пекла чудесные!

Расскажите про пироги. С какой начинкой? У вас печь была?

Да, была печь. Пироги должен был замешивать либо Валентин, брат, когда он был с нами, либо я сама вместе с папой. Она же сидела, не могла замешивать, тяжело. А лепить пироги лепила запросто! Пироги и с картошкой, и с луком, и с грибами, единственное, с мясом не было, с ягодами было. Я же говорю, она хозяйкой была великолепная! У нас перед домом было несколько грядочек. У каждого жильца было две–три грядочки. У неё была грядка с громаднейшими помидорами! Это чудо! Вторая грядка была поделена: лук, морковка, свёколка; рядом грядка с огурцами. Женщины вечно: «Ой, Марь Иванна, опять у вас помидоры хорошие!» Я сижу молчу: «Да, хорошие, а сколько раз она меня заставит прорыхлить или что-то сделать!» Но молчу! Мама напечёт пирогов, и мы эту Зину приглашаем в гости, она наестся. Она как всегда говорила: «Ой, как бы заворот кишок не был! Обожралась…» И с собой ей мама даст. А у нас Волковых было две. Елена Волкова, она потом Лозовская стала, – Зина к ним пойдёт, у них то же самое (а там семья зажиточная – и мясо, и рыбка, и всё остальное), там два-три дня побудет. Потом ещё к одним… и мы её доводили до следующей стипендии! Всё нормально было.

 

«Землянки превратили в погреба»

Каждый сентябрь… на четвёртом и пятом курсах уже не ездили, а в первый, второй и третий курс мы всё время ездили на уборку урожая. Первый курс на наши поля, на втором мы в совхозе «Сергиевский» строили свинарник. Ну, какие мы строители? Строили, конечно, строители, а мы как подсобные рабочие: кирпичи подать, мальчишки раствор месили, фотографии у меня даже есть. На третьем курсе нас послали на лён! Это был стык Псковской и Московской областей, северные районы. В первый раз в жизни мы увидели, как цветёт лён, когда поле снежно-голубое – такое красивое, это необыкновенно! Мы этот лён собирали. Это не очень просто: вырывать надо было вверх до середины, а низ нельзя, брак идёт. Руками собирали, нам показали, как: небольшого размера столбики, их вокруг клали – в середину один и вокруг кладётся. Они сушились несколько дней, потом из забирали, увозили. Нас по избам расселили в деревне, она в годы войны была захвачена немцами. Когда немцы уходили (почему они так сделали, не знаю), одну сторону полностью сожгли, а вторая сторона осталась. Или ветер что ли… Сторона, которую сожгли, там люди очень долго жили в землянках. Это 1960 год! Но бабушка, у которой мы жили, у неё был хлипенький, но домик, на стороне, которую не сожгли. Она говорила: «В основном из землянок все переселились, остались только лодыри». Потому что там колхоз сам не строил, но он разрешал купить строительный материал. Видимо, так: где мужики, там отстроили быстро, а если там одна женщина с малыми детьми, она так в землянке и жила. Землянки довольно большие, мы ходили смотрели. Выглядело так: когда подходишь, ступеньки, дверь, сверху всё закрыто дёрном (земля пластами снимается, внизу палки и глина, а сверху дёрн), а внутри не доски, конечно, а сучья, палки – из чего можно было стеночки сделали. Опять, там, где были мужчины, более-менее сделано досками. Там с одной стороны типа кухоньки, чтобы приготовить что-то, а с другой стороны нары – дети все наверху, взрослые пониже. Сзади куть, как они говорили, в ней зимой держали скотину. Мы были осенью, сентябрь был, поэтому скотина ещё на воле была.

Как же они отапливались?

Как-то отапливались, как-то делали.

Было подобие печи?

Да-да. Потом многие сказали, что эти землянки превратили в погреба, очень хорошие погреба получились. Опять же – где были мужчины, а так ведь не сделаешь, не превратишь…

Вы жили в избах?

Да. Мы у бабулечки жили – матерщинница была необыкновенная! А я в жизни мата не слышала, папа у меня никогда не ругался, про маму и говорить нечего. Меня ж приучили, что взрослым нельзя говорить, они же старшие, но потом я как-то не выдержала, говорю: «Бабулечка, что же вы так ругаетесь?» – «Ничего подобного, я не ругаюсь, это для связки слов в предложения». Никогда не забуду!

 

«Я говорю: “Есть!” – и пошла служить на благо родины!»

Потом, после третьего курса, я уже вышла замуж. Поскольку муж всю жизнь до смерти работал на КБМ (всю жизнь работал, до смерти), меня никуда не послали. Наши девчонки разъехались. Нас ведь готовили как особый курс, мы должны были ехать в Болгарию. Почему именно в Болгарию, я не знаю. Мы должны были преподавать русский язык и историю в Болгарии, а для этого мы должны были изучить болгарский язык. Я сейчас думаю, как же мы учились: латынь, древнерусский, русский язык, болгарский, немецкий. Пять языков мы учили! Пять!

Кто болгарский вам преподавал?

Болгарский преподавала настоящая болгарка. Мы очень долгое время не могли к ней приспособиться – она очень быстро говорила. У неё какое-то интересно имя, на «о» кончается. Болгарский был только на последнем курсе, и мы должны были ехать в Болгарию. Нас уже определили, как и что, но я в это число не входила, потому что я замужем, а муж на КБМ – всё закрыто, я невыездная.

Вы и не стремились и не жалели?

Я же знала, что так получится. А наши девчонки были расстроены.

Не хотелось в Болгарию?

Наоборот, очень хотели! Но пришло какое-то постановление, что в Болгарию никто не едет. И вместо этого отправили в Якутию, на Алтай, в Приморье, в Псковскую область, Лотошинский район… Все, кого отправили, отработали три года. У нас со свободным дипломом оказались человек шесть, вроде меня: выскочили замуж и уехали с мужьями, у нас было военное училище, они все вышли за курсантов и уехали с мужьями. Остальные – тогда разговора не было, как это так не поехать?! – все поехали. Интересно, что вернулись не все, многие остались там, понравилось. В Якутии один наш товарищ (так и умер там, в Якутии) попал сначала в малюсенький городок, потом приехал в столицу Якутии, окончил аспирантуру и стал преподавателем в якутском университете, всё благополучно у него сложилось.

Когда мы собирались, как раз вспоминали, кто где жил, как сложилось. Аня поехала в Крым, потом она вернулась. Это был период, когда татарам в Крыму свободу дали. И её в школу направили, там половина детишек – татары, а они русского языка не знают, дома говорят только по-татарски и чуть что: мы не понимаем, ты плохо нам преподаёшь. Она рассказывала, что очень трудно было работать. Потом она перевелась в другую школу, русскую, там было полегче.

Вы как выпускники могли русский, литературу и историю преподавать? А она преподавала?..

Она литературу взяла. А мне дали свободный диплом, тогда зав. Гороно был Муругов Константин Васильевич, я пошла к нему на приём с дипломом и с приложением к нему. Он посмотрел: «5… 5… 5… а это что такое?» А там по физкультуре стоит «тройка»! Я говорю: «Не смогла нормы сдать». – «Ничего себе, такая спортивная, а не смогла нормы сдать!» Я говорю: «Да с преподавателем не поладила!» А у нас преподаватель мужчина, ко мне приставать начал… «тройку» поставил – отказала. Ничего страшного. Поставил меня Муругов на учёт, сказал так: «Сейчас пока ничего не могу сказать, в школе все места заняты, но посмотрю, – посмотрел ещё раз диплом, приложение, – где-нибудь найду местечко». Проходит, наверное, месяц, он звонит отцу на работу, чтобы я пришла. Он говорит: «Нашёл вам место ― научный сотрудник нашего краеведческого музея. Извольте служить на благо родины!» Я говорю: «Есть!» – и пошла служить на благо родины! В музее я проработала неполных три года, потому что Алёшка родился, сын, как раз в это время. Работая в музее, я стала преподавать в вечерней школе историю.

Где в то время находился музей?

В церкви Михаила Архангела. Там у нас коллектив был очень маленький. Алевтина Матвеевна ― она хранитель, зав. фондами, наш старшой, командир. Мы ― два научных сотрудника: Нина Скряга и я.

Вы одна выпускница, остальные были уже с опытом, со стажем?

Я думаю, что опыт был только у Алевтины Матвеевны, потому что она работала пять лет до меня. У Нины, я думаю, опыта не было, потому что она только перевелась из сельской школы, она закончила иняз, то есть к истории совсем боком, никакого отношения не имела. Получилось, что она в основном водила экскурсии по музеям, а меня вечно отправляли на экскурсии по территории кремля и на встречу со всеми делегациями. В то время к нам без конца приезжали то поляки, то чехи, то немцы. В программу всегда вставляли краеведческий музей и лично меня пихали. Я понимаю: человек считается с историческим образованием, обязан держать марку! Но мне самой очень нравилось – с ними было очень интересно разговаривать. Потом, они говорили такие вещи, которых мы не знали, хотя бы то, что они говорили: «Почему у вас так скудно в магазинах?» Нам казалось, у нас всё нормально, а у нас скудно… «Почему ваши люди так бедно одеты, однообразно?» Мне казалось, все нормально одеты! «Почему ваши люди живут в коммуналках?»

На каком языке общались?

На ломаном русском.

Это делегации, которые приезжали по делам в КБМ, на Коломзавод?

Да.

Это инженеры-специалисты?

Да, все абсолютно.

Это в каком году?

1962 год я кончила. Это 1962–1963 годы ― самое массовое, потом уже меньше стало. Иногда одни и те же приезжали.

Где они останавливались, в каких гостиницах?

Не знаю.

Какой был маршрут, как вы их вели по городу?

Первый всегда музей, потом шли на Блюдечко через улицу Лажечникова, потом на Соборную площадь, потом через Пятницкие ворота, потом шли уже сюда, к рядам (торговым – ред.), которых нет, по Зайцева, потом ехали просто на автобусе по Коломне, я показывала новый микрорайон. Новый микрорайон был тогда улица Ленина, она только застраивалась.

Пятиэтажки.

Да. Они хорошенькие были, новенькие, свеженькие, но и улица приличная была. Впервые промежутки между улицей и тротуаром, газончики сделали, у нас их долгое время не было, и когда их сделали, мы хвастались этим. Больше всех поражал наш трамвай, почему, не знаю.

В приятном смысле?

Да-да-да! Очень часто ходит, три копейки стоит – очень дёшево, люди ведут себя спокойно, благожелательно. Заставляли меня с ними в трамвае ездить – мало ли вопросы зададут.

Вы сопровождали их в поездках?

Конечно.

В кремле историю рассказывали?

Да. Так стыдно было: захламлённость была невозможная! Так стыдно было показывать – ужасно просто! Я забивала буквально историческими фактами, что было в XV, XVI веках, при Иване Грозном, какой был великолепный, чудесный город!

Мимо Успенского собора, он был в заброшенным состоянии…

Конечно! Это было очень сложно… Самое интересное, когда тебе задают вопросы, а ты не знаешь, как ответить. Вернее, я знаю, как ответить, а вдруг это нельзя сказать? Это очень сложно…

У них эти вопросы возникали, почему в таком состоянии?

Естественно. У нас Ганна Михайловна была, глава нашего партийного правительства – это же вообще фурия, другого слова нет! Прежде чем вести экскурсию, вызовет к себе, накачивает: «Знаете ли вы постановления партии и правительства? решения последнего съезда? кто у нас первый секретарь?..» Это было ужасно! Ей надо было кивать головой и молчать, ничего не говорить. Ужасно!

Это перед каждой экскурсией?

Не перед каждой, когда я только начинала, а потом, видимо, дали отзыв (они обязаны были писать отзыв о работе, как их встречают и провожают). Самое интересное: в первые экскурсии они мне ничего не привозили, потом экскурсии были – они привозили презентики маленькие (открытки, проспекты, духи, конфеты оформленные). Я так думаю, сейчас если объективно рассудить: молоденькая девочка, вроде ничего, смотрится, говорит вроде нормально, можно слушать, не уснёшь, и всё! Не думаю, что особо заслуги мои были. Готовилась я к этому, конечно, что говорить.

 

«Я всё забыла! Никого не отметила – такая армия пришла!»

Вторая сторона. Работая в музее, я начала работать в школе рабочей молодёжи. Это было для меня открытие в полном смысле слова! Это была такая школа, которая научила меня на всю жизнь! Во-первых, мои ученики в большинстве своём старше меня были. Это же рабочие люди! Таких мальчишек, которым было 15–16 лет ― наверное, одна треть класса. Первый свой приход в школу я не забуду никогда! Мне дали 10 «А» и «Б». Предполагалось, что «А» будет приходить утром, а «Б» вечером. По списку 40 человек: 20 должны прийти утром и 20 вечером. Прихожу утром ― в классе 10 человек. Мне говорят: «Не волнуйтесь, вечером придут». Вечером, когда я вошла в класс, я встала и стою как столб! На каждой парте (а там стояли обыкновенные парты) сидят по трое. На всех подоконниках сидят. Двое – я понимаю, что ради хохмы! – взяли, ножки скрестили, сели на пол – им место не досталось. Представляете? Это был первый мой рабочий день! Это ужас! Меня как учили: придёте, перекликнете, чтобы отметить, что они пришли… Да какое здесь отмечаться? Я всё забыла! Никого не отметила – такая армия пришла! Я пришла – у меня щёки красные, как помидор! Потом, на следующей неделе, они начали меня тестировать. Приносят записочки: кто такой Ататюрк или кто такой этот?.. Мне одна учительница говорит: «Ты записочки не бери: они специально берут у кого-то. Ты попроси вслух произнести, что они хотят спросить. Они не произнесут!»

Предполагалось, что они записочки передают во время урока?

Нет, они после урока делали умный вид, что приходят с дополнительными заданиями, спросить у меня. Школа небольшая, 8-х классов два было, 9-х четыре, а 10-х пять. У меня все пять 10-х. Я выхожу из одного класса, а из того бегут спрашивают: «Ну как?» Парень сидит, говорит: «Ничего, горластая, всё понятно».

Где находилась эта школа?

Бывшее здание 7-й школы, а до этого это гимназия, улица Пушкина. За общежитием, дальше, вот это здание.

Давно оно было как вечерняя школа?

Вечерняя школа у нас была создана в 1942 году. Вообще по всей стране, в том числе у нас. Вначале там были начиная с пятого класса, потому что очень много беспризорников было. Потом уже таких не было, в основном, седьмой (один был), восьмой, девятый, десятый. Там практика чисто человеческих отношений. Знаний они не могли мне дать, они даже интересных вопросов задать не могли, потому что они сами не знали ничего, здесь только с моей стороны нужно было делать. Директор у нас был Вагин Виктор Павлович ― огромный мужик, двухметрового роста, широченный: «Если я сказал, то всё!» Хороший мужик, сейчас я понимаю, что таким директор и должен быть. Самое интересное: ко мне нормально относились. А когда я забеременела, то поняла, что не просто нормально, а очень хорошо относились ко мне. Дело в том, что у меня был дикий токсикоз. Я выдержать урок полностью не могла, мне надо было выбежать, дело своё сделать… А у меня среди учеников были отец и сын с фамилией… Сталин! Он работал в Радужном механизатором и пришёл учиться ради сына, потому что сын балбес, прогуливает, не хочет учиться, он пришёл учиться вместе с сыном.

Фильм «Большая перемена».

Да. И вот такая история. Я однажды полетела. Классы все на втором этаже мои, а туалет внизу. Я полетела, вывернуло меня, поднимаюсь по лестнице и слышу – отец Сталин стоит у стола учительского: «Вы не понимаете что ли? Бабёшка должна выносить ребёнка! Здорового ребёнка! А вы ей нервы мотаете. Уткнулись в книжки – и параграф выучить! И чтоб тишина была!» Я вхожу ― идеальная тишина, все сидят, уткнулись в книжки. Потом девчонки на практику пришли, говорят: «Мы не поймём: вроде бы мы хорошие студенты, у нас хорошие отношения, но всегда на уроке кто-то разговаривает. Вы же вышли ― шу-шу-шу, пришли ― опять тишина». Я говорю: «Я ничего не делаю специально, просто так сложилось». Ребята чувствуют искренность, искренние отношения.

Никогда не забуду. Была такая Галя Гордеева, ей уже было 33 года, она работала на канатной фабрике, и ей хотели присвоить звание мастера. А у неё нет никакого образования. Ей говорят: «Ты хоть закончи вечернюю школу, тогда будет совсем другое дело: у тебя аттестат, мы тебя поставим». А она как назло влюбилась в женатого человека и забеременела от него. Жила она только с бабушкой. Бабушка, естественно, ей говорит: «Сделай аборт и немедленно». Она приходит ко мне: «Как чего? Что делать?». Я говорю: «Галя, тебе сколько лет? 33. Ты подумай: 33 года, ты родишь в 34. А ты потом родишь когда-нибудь? Нет, конечно. Мы тебе поможем, давай рожать». И она родила девочку. Что делали ребята: на уроки она привозит коляску. Допустим, первый ― русский. У кого русский хорошо, тот идёт гулять с девочкой, Галя садится на это место. На перемене она покормила. Наступает математика ― у кого хорошо с математикой, идёт гулять с этой девочкой, Галя сидит на уроке. Вот так мы её вытянули. Иногда она пропускала, конечно: ребёнок заболел и всё… Но мы её вытянули, и учителя все помогли, мы ей аттестат сделали. Она потом ко мне пришла: «Римма Алексеевна, вы мне сделали подарок ― аттестат подарили». Я говорю: «Это не я, это твой класс, это они сделали». Я её тут встречаю, она идёт, девочка уже замужем сама, взрослая женщина. Она говорит: «Римма Алексеевна, вот крестница-то ваша, вот какая уже!»

Ой, там такие истории необыкновенные! Потрясающие! А сколько таких тоже историй: мальчишка с девчонкой поладили, тут же она забеременела, а родители не пускают. Я иду к родителям, договариваюсь: ну, что же вы, они же молодые, что же они в сарае живут-то у вас? Ведь октябрь месяц, они же застудятся!» – «Нет, нет, не приму! Даже не говорите, не приму!» Что делать? Мальчишка совсем бросает школу. Мне ведь тоже плохо, что он бросает школу… Потом поехали вместе с мужем и взяли с собой сынишку, ему уже годика три, очаровательный – все дети очаровательные в три года, а он такой кудрявенький, пухленький. Пришли, я говорю: «Посмотрите, вот такой же у вас будет внук, а вы этого внука не принимаете, ну как так?..» – «Ладно… пусть живут». Вот такие истории были… Там можно столько рассказать!..

В вечерней школе я проработала семь лет. Это такая школа – школа жизни! Они в чём-то меня учили – ну что я девчонка пришла, в 23 года, молоденькая совсем! Поэтому я очень благодарна! И учителям в вечерней школе, и ребятам.

 

«Я и директор, и завуч, и учитель, и у меня ещё две котельных»

Как вам удавалось совмещать музей и школу?

Я договорилась, что утром не работаю, а работаю только вечером в школе. Я пришла сначала не на постоянную работу, а там Татьяна Башкина ушла в декрет (это жена директора колледжа медицинского), а меня на время декрета взяли – они на любые условия шли, лишь бы заткнуть. Когда я проработала за неё год, они мне сами предложили перейти на работу совсем. Я перешла и семь лет там отработала.

Потом меня вызвала Нина Александровна, наш инспектор из Гороно, и предложила работать завучем в третью школу. И я пошла. Ощущение было: здесь огромные мужики, я рядом с ними девчушка, а тут вхож – на ковре бегают маленькие, как бы не раздавить! Потом получилась история нехорошая: сняли директора и завуча, назначили нас новым директором и новым завучем. Работы было вот так! Там неприятность, и финансы, я подробности не знала, не вникала. Мне досталось в каком отношении: Клавдия Фёдоровна Кокорина, директор школа, весь год болела, у неё сердце больное, и получилось, что я работала одна. Я же не бельмеса не знала как администратор! Мало того, что я никакой завуч, я не знала ничего абсолютно, я никакой и директор! А получилось, что я и директор, и завуч, и учитель, и у меня ещё две котельных. Где сейчас школа 3-я ― это основное здание, а где сейчас музей краеведческий ― это было здание для начальной школы, оно принадлежало нам же, и котельные были отдельные ― там и здесь. Без конца: котельщики запили, не пришли на работу… У меня муж с отцом сами ходили топить эти котельные, детей же я не могу оставить. Тяжело было очень! Я пришла в Гороно и говорю: «Что хотите делайте, я не могу так больше работать. Переведите меня. Я согласна учителем, мне не надо завучем, директором, ничего». Меня Галанцева (секретарь райкома партии – ред.) стала допекать: «Идите директором». А я в партию не вступала. Она: «Вступайте в партию». Я: «Нет». – «Почему?» – «Я считаю, что я не достойна ещё». Надо было что-то отвечать…

А на самом деле? Сейчас-то уже можно сказать.

Я искренне так считала. Я в какой-то степени идеализировала своего отца, для меня он был идеалом в полном смысле, я считала, что надо быть коммунистом таким, как мой отец. А я не такая, я ещё до него не доросла. Я искренне в это верила. Рано и всё! Я договорилась, чтобы меня перевели учителем в 12-ю школу. Я пошла в 1975 году учителем, год проработала и опять меня поставили завучем. Там Зинаида Прокофьевна уезжала за границу, в Таиланд, меня на её место поставили. Инна Александровна ушла из инспекторов и начала там же работать завучем, она старшим завучем, я младшим. А через полгода умирает сама Инна Александровна, причём умирает за полсуток: вечером была совершенно здоровая женщина, к утру умерла.

Инсульт? Инфаркт?

Скорее всего. Получилось, что автоматически я становлюсь старшим завучем, там я проработала только завучем 25 лет, а всего 29 лет проработала в 12-й школе.

Вы уже не преподавали?

Я была и учителем и завучем.

Что преподавали?

Историю. Я литературу практически не вела. Единственное, когда была замена литературы в вечерней школе, заболел учитель, надо заменить, а так я литературу не преподавала, я всё время историком работала. До пенсии проработала там, практически весь жизненный путь.

 

«Один на весь округ – Четвертинка! И держал ребят в кулаке»

В студенческое время вернёмся. Мы сейчас готовим книжку, которая посвящена отчасти нашему герою Ерофееву. Он учился в коломенском педагогическом тоже на историко-филологическом факультете, уже после того, как вы закончили, в 1962–1963 годах. Мы не можем найти документы про жизнь в общежитии. Может быть, припомните про жизнь в общежитии, как там был устроен быт?

Здесь я вам плохой помощник. Я не жила там. К тому же мама предпочитала, чтобы приходили к нам домой, чтобы она видела всех, лишь бы я из дома не уходила. Она, видимо, очень боялась за меня. Поэтому я ничего не могу сказать. Единственное, что интересно – как развлекались студенты. Мало того, что у нас раз в месяц обязательно был студенческий вечер, часто тематический, со сценками, с музыкой, с танцами.

Это именно факультетские?

Да. Это одно. Когда ездили на картошку, там понятно. Здесь, в городе, какое главное развлечение ― кинотеатр, раз в неделю новый фильм. Ходили в «Юность». «Востока» тогда не было, он позже, наверное, в 1964 году, а это уже не студенческие годы.

Второе развлечение, весной и до осени, до 1 октября ― это городской сад с танцами, там духовой оркестр играл, там кинотеатр маленький был. Мне на всю жизнь запомнилось, там эстрада, сцена, играет оркестр, и у всех чётко определённое место. Около самой сцены ― это ребятишки-хулиганы (кто-то задерживался, кто-то из тюрьмы пришёл, не самые благополучные).

Взрослые ребятишки?

Разумеется! И девушки, как бы сейчас сказали, с социально низкой ответственностью. Один был круг, никто их не трогал, и они никого не трогали.

Второй круг ― круг рабочей молодёжи, с заводских рабочих общежитий.

Третий круг ― это студенческий круг, студенты: мы, медицинский техникум и курсанты, когда их отпускали. Самое интересное вот в чём. Здесь был участковый, которого я не знала ни фамилии, ни имени, ни отчества, его звали Четвертинка, потому что он ростом с меня или ещё меньше, маленького роста, но в плечах широченный. Самое интересное, что он держал ребят в кулаке, ребята боялись при нём курить. Ребят 14–15 лет держал в кулаке, они боялись при нём курить. Если идёт не взрослый, а маленький, с папироской: «Четвертинка! Скорей!..» Он к ним подходит. «Нет! Я не виноват!» Или: «Простите, пожалуйста, я больше так не буду!» Ведь один на весь округ – Четвертинка! И там в саду был ещё один милиционер – знаете, как они следили?! Рабочие и этот круг они просто наблюдали, а из нашего круга когда девчонки стали уходить, они все смотрят: идут парами или одна. Если одна, то сразу: «Ты с кем пришла?» – «С подружкой». – «А где подружка?» – «Там, с парнем». Подзывает их: «Её сначала проводите, а потом пойдёте гулять».

Они как участковые заботились?

Настоящие участковые! Это изумительно просто было!

Круги никак не пересекались?

Никогда. Редко-редко. Если дрались, то только первый круг, там драки происходили. А так все стояли в стороне, туда не совался никто.

 

«Учителей спрашивали: вы не возражаете, чтобы такому-то дать премию, квартиру?..»

Расскажите о заводской жизни города. Вы в вечерней школе преподавали для ребят, на каких предприятиях они работали?

У нас в основном были с завода Текстильмаш. Ещё были с мебельной фабрики и с «канатки».

Мебельная на Льва Толстого?

Да. Коломзаводские были в школе номер 1, где пединститут, где политехник, только с торца. Наша школа номер 2, а там 1. Связь была самая настоящая и прямая. Во-первых, на заводе существовал отдел, где принимают рацредложения и прочее, в его состав входил инженер, который отвечал за повышение квалификации и образования своих рабочих. Он имел связь со школой. Система была такая: каждый понедельник кто-то из школы – или завуч, кого это касалось, или как я классный руководитель – приходил на заседание этого совета и докладывал. Ходила я не каждый понедельник – в зависимости от того, как вызывали, а там совещание было каждый понедельник: сегодня меня вызывали, завтра другого классного руководителя, потом третьего, у кого появились консультации. Приходили туда, докладывали обо всех учениках: кто как посещает, кто как занимается, кого рекомендуют на повышение, кому премию дать с нашего согласия. Представляете? И раз в месяц с завода приходили к нам на педсовет. Сейчас педсовет четыре раза в год, когда четверть кончается (сейчас вообще триместры стали…), а тогда каждый месяц были рабочие педсоветы. Они подводили итоги: сколько у нас выбыло, сколько новых прибыло, как успевают… Чисто рабочее. Представитель завода сидел, слушал, записывал, на кого обратить особое внимание. Вплоть до того, кому общежитие давали, кому квартиру давали – всё согласовывалось с нами.

Стимулировалось по совокупности заслуг.

Да. Это была заслуга. Нас вызывали и спрашивали: вы не возражаете, чтобы такому-то дать премию, квартиру, чем-то помочь? Всегда был вопрос материального обеспечения для школы: книги, карты…

Завод как шеф?..

Да-да-да. Все химикаты для хим. кабинета… Карт они нам закупили столько, что когда я перешла в 3-ю школу, то оформила акт передачи, потому что карты были для 5–6 классов, они в вечерней школе не нужны, а когда я пришла в 3-ю школу – там не карты, а одна рванина! А здесь все новенькие,завод купил! Эти карты я актом перетащила сюда. Многие хают социализм, а я считаю, что взаимоотношения людей – дай бог каждому, поддержка. И зависть была и то, и сё, но главное – поддержка была во всём. Внимание не только у нас, на нашем предприятии, Текстильмаше, такое же было на Коломзаводе, на КБМ. Я даже завучем пришла в 12-ю школу работать, это дневная школа, а всё равно связи, шефства остались, потому что закрепляли каждую школуза каким-то предприятием. А сейчас ничего нет.

12-я к какому была предприятию прикреплена?

КБМ.

Там тоже была система поддержки и обеспечения?

Да, да, да.

 

«Все знали, что она немка, но её никто не трогал, её оберегали»

Какой период кажется вам самым счастливым в вашей жизни?

Конечно, самый счастливый – когда ты молодой, тогда всё в розовом свете!

Студенчество, юность, детство?

Когда начинается период взросления, осознания и, допустим, до 40 лет. Потом начинаешь анализировать по-другому многие вещи. А это период розовых очков, здесь всё хорошо. Мы с Женей часто говорили, он часто ко мне приходил. Я говорю: с точки зрения материальной мы стали жить лучше – у всех полно тряпок, машин… по городу проехать негде – одни машины. С точки зрения материальной мы стали жить лучше намного. Но мы потеряли самое главное – добрососедские хорошие отношения. Мы на улице жили, в Водовозном переулке, как в деревне: мы всех знали, кто в каком доме, у кого что случится – женщины тут же объединяются и помогают.

Я всегда вспоминаю: в нашем доме жила необыкновенная пара ― она немка, он еврей. Когда они появились в нашем доме, я не знаю, но жили они всю войну, поэтому я их и помню. Детей у них своих не было. Они жили в комнатушечке, большую часть этой комнаты занимало пианино великолепное, немецкое.

Они его привезли с собой?

Да. Когда я уже повзрослела, мама рассказала, что она коренная немка, Екатерина Васильевна, а Ефим Борисович (или как?.. не помню, я с ним не общалась) был управляющим в их поместье, в Германии. И в 1918 году, когда там начались события (точно так же, как у нас, громили поместья), была угроза жизни, и они решили бежать. Она, чтобы спастись, вышла замуж за этого Ефима, управляющего, они переехали оттуда в Ригу. В Риге они жили до 1939 года, потом стали перебираться сюда ближе, но всегда выбирали маленькие городки. А потом оказались здесь, в Коломне. Он великолепно играл на скрипке, а она играла на фортепиано. Мы их просили, она открывала окна, она играет, мы сидим внизу и слушаем. Мы не понимаем, что они играют, мы не знали ни одного произведения. Но мы с таким наслаждением слушали! Скрипка эта, наверное, была необыкновенная, дорогая. У нас же в Коломне были немцы, военнопленные, они строили на ЗТС дома. Однажды они разгружали здесь баржи, по нашему переулку ходили. Они услышали эту музыку и стали приходить и слушать, вместе с конвоиром стоят и слушают. Потом конвоир говорит, что они просят продать эту скрипку. Они отказались, не продали. Вот что делала Екатерина Васильевна? Сейчас я думаю, что она этим спасала не только детей, но и себя. У нас рядом соседний дом, там было очень много детей, дом барачного типа. У Аришкиных пять или шесть человек, одна только девочка, остальные мальчишки. Обуви у них не было вообще летом, босиком все ходили, есть было практически нечего. Это военное и послевоенное время. Некоторые дети шли и просто падали. Екатерина Васильевна подбирала этого ребёнка, приводила к себе, отмывала, кормила, держала у себя неделю, пока он поднимался, и выпускала.мама говорила: «Екатерина Васильевна во двор Толечку выпустила, значит, всё нормально». Она ещё медицинскими знаниями обладала, может, она медиком была, не знаю. Он-то на пивзаводе работал бухгалтером. Таким образом в течение войны она детей всё время поддерживала. Представляете к ней отношение? Все же знали, что она немка. Её никто не трогал, её оберегали. Более того: грядочки, которые были перед домом, она была не в состояния обрабатывать (может, не умела, может, не хотела) – за неё женщины сажали грядочку, чтобы зеленушка у неё какая-то была. После войны они исчезли. Переехали они куда-то или перевели их – не знаю. Время сложное было, может, забрали куда-то… Они уехали.

Эти концерты по выходным они давали?

Каждый вечер. Он приходил с работы, она ему давала ужин. У нас-то обыкновенная рабоче-крестьянская семья. Она почему-то с мамой моей общалась больше всего. Я как-то пришла, там ужин, белые салфетки, мало того, что скатерть на столе, в кольце салфетка лежит, серебряные приборы, ножи и вилки, здесь ещё какие-то финтифлюшечки. В первый раз я увидела это у неё. У нас обыкновенная семья: что у всех, то и у нас.

Ещё расскажите о соседях? У реки что за дома?

У самой реки была усадьба. Там жил священник, как его звали, понятия не имею.

Храм был в каком состоянии?

Полностью разрушенный, там был какой-то склад.

Говорили, то ли ручки от чемоданов там хранили…

Я не знаю. Мы уехали в 1975 году с Водовозного переулка.

До этого в этом районе жили, знали?

Да. Там жил священник. Нас поражало: у нас перед домом двор, грядки, а у них как усадьба!

Чем они жили в советское время?

Я думаю, это была дворянская семья.

Как-то сохранилась?

Да. Напротив них был двухэтажный дом. Там жили люди, как я поняла позднее, которые тогда переехали из Питера и Москвы, но связаны были с этим священником, каким образом, родственные отношения или нет, я не знаю. В тот период в основном общаешься с детьми ведь. В нашем доме из девчонок я была одна, у Кирилловых три парня (мальчишки от нас держались в стороне). Там семья Зайцевых, Героя Советского Союза, они тоже жили в Водовозном. Там старшая дочь, Эмма, была ровесница мне, а младшая, Нина, моложе на пять–шесть лет. Честно говоря, мама мне всегда говорила: «Лучше не общайся». Она хулиганистая девчонка была, материлась страшно. Нина поспокойнее. А это очень хулиганистая, девчонки обходили её стороной, не только я, и она больше с ребятам, и поэтому, может, себя так вела.

Напротив дом ― жили татары, чисто татарский дом. Причём семьи многодетные были. Одна из девочек, Абаева Лида, училась вместе в начальной школе, мы вместе 4-ю начальную школу кончали. Она единственная из семьи – а там было трое детей, – кому разрешили пойти учиться. Остальные почему-то в школу не ходили. Она не глупая девочка была, она закончила семь классов (тогда была семилетка), поступила в какой-то техникум, не в Коломне. А тут я встретила её два года назад, она уже работает экономистом. Те ребята умерли (братья – ред.). Причём они держались всегда очень обособленно, с нашими русскими женщинами они почти не общались. Почему-то мужчины у них появлялись только вечером, утром и днём их не было видно, видимо, настолько рано уходили, что мы их не видели. Появлялись вечером и начинали петь, на инструментах, на балалайках играть, какие-то ещё у них инструменты. Пьянство они не приветствовали. Садились, бренчали себе во дворе. Преимущество было, что у них у всех были закрытые дворы: стояли ворота, калитка, их можно на ночь закрывать.

Дети могли выходить?

Дети общались. Днём открывали. Детей разве удержишь, они везде могут пролезть!

 

Мама поменяла платье на куклу

Во двориках были грядки?

Нет, дворики ― это были дворики. Двор обычно квадратный, а вокруг этого квадрата, по периметру, с этой стороны дом, а три стороны периметра ― это были сараи. В каждом сарае был погреб, только у ленивых в погребе ничего не было. А так жили практически натуральным хозяйством. Я вспоминаю, у нас стояла бочка с капустой, бочка огурцов, бочка помидоров обязательно, бочка грибов, потому что ездили. Если повезёт, если в этот год вырастили кабанчика, то солонину клали. Жили натуральным хозяйством. И все так жили.

Во дворах кабанчиками свиней называли?

Да. Посередине двора обязательно стоял огромный котёл. Тогда, в войну, мыла-то не было – варили щёлок из золы. Золу сначала сжигали, потом из золы варили щёлок. Варили на весь дом сразу, не одному персонально. Каждый брал оттуда, наливал в бутыль, эту бутыль держали. Когда стирали, в нём замачивали бельё. Бельё беленькое было – прелесть! Только ополаскивать очень жёстко надо было. Если варится щёлок, то женщины стоят на страже, чтобы дети не подошли, чтоб ничего не было страшного. Сварили, закрыли, дети уже знают, что ничего трогать нельзя.

Запасы в бочках с грядок?

В основном с грядок. Урожай был – вот такие помидоры! Мама где-то прочитала (она очень много читала), что огурцы надо подвешивать на шпалерах, и она отца заставила сделать шпалеры, а меня – сделать веточки и повесить на шпалерах. Сначала все смеялись. А когда у нас пошли огурцы, и их много, и они очень хорошие (на земле же они могут загнить) – все стали делать точно так же. Так что обеспечены были полностью.

Всем, кто работал на заводах, давали участки под картошку. Это обычно было в Щурове, на той стороне реки. Там прямо картофельные поля, там участки выделялись, соток шесть, наверное, и засевали только картошкой. Мы с папой ездили, всё делали. Рядом соседи наши сажали и лук, и капусту, всё на этих сотках.

Из животных держали в основном свиней?

Конечно.

А молоко как?

Молоко приносили в дом. Из какой деревни, я не знаю. Женщина приходила, видимо, с мужем, приезжала на лошади, там стояли большие бидоны, и она: «Молоко приехало! Молоко приехало!» Все выходили, на лавочки поставили бидончики, она уже знала, кому сколько надо, наливала.

В выходные дни?

Это я не знаю, не помню. Я думаю, что не только в выходные, потому что холодильников-то не было, а семьи большие, это молоко поглощалось за два дня точно.

Творог делали, ещё что-то?

Конечно.

Остальные продукты были в магазинах, вы специально ходили?

В магазины я ходила.

В какие?

Сейчас этого магазина нет. Где сейчас где авторынок, на углу был Дом крестьянина, а ближе сюда стояли небольшие магазинчики и лавочки. Мы обычно покупали у них. Карточки только в 1947 году отменились, и я однажды пошла покупать хлеб, а около меня крутится какая-то девочка, я с ней разговорилась, дети ― есть дети. А она у меня карточки украла. Я подхожу, моя очередь, лезу в карман, а карточек нет. Я ревела не знаю как! Мама молодец в этом отношении. Я пришла, в слезах, соплях. Мама говорит: «Не волнуйся, осталось пять дней, проживём». Она меня даже не ругала.

Про этот рынок расскажите, вы не ходили туда?

Нет, мне мама не разрешала. Если ходили, то только с мамой, и то я очень редко ходила, она боялась. Там стояли ряды, лавки широкие, на этих лавках. Позднее, в 1950–1960-е годы стали весы, а тогда всё на безменчиках. Торговали всем абсолютно. Цены для того времени были приемлемые. Орешкины, семья шесть человек детей и она, семь человек, она говорила: «Я покупаю на рубль на всех полкило мяса, столько-то молока и буханку хлеба». На рубль!

Я помню на рынке только одно. Однажды мы с мамой пошли, а там кроме продовольственных больших лотков был уголочек, где торговали вещами, там продавали куклу, почти такую же как у Кирилловых была. Я остановилась как вкопанная, дух из меня вылетел! Это ж красота, но денег нет. Ушли. Я не помню, чтобы я ревела, но мама говорит, что я ревела, и она пошла и поменяла своё платье на эту куклу, отдала. Там с рук женщина торговала. Она предложила платье, она за это платье отдала куклу.

Как потом складывалась судьба этой куклы?

Она потом долго у меня была! Я уже замуж выходила… Уже у брата появились дети, они её покалечили, разобрали на части – интересно, как двигаются ноги и прочее. Я её берегла не знаю как! Подоконники такие же были, ещё больше, и один подоконник был мой, там куклы, все остальные игрушки. Порядок идеальный, потому что если порядка нет, то мама скажет: «Сейчас всё выкину!» Поэтому кукла у меня сидела как барыня.

 

«О, Риммочка, мама тебе красиво платье соорудила!»

Расскажите, как вы оказались в этом доме, в 205-м, как часто вы здесь были, как вы ходили к Китиным?

Я появилась, когда мы в восьмом классе с ней познакомилась. Я из 26-й школы пришла.

Как звали девочку?

Валентина. Я из одного класса, она из другого. Когда в 26-й школе были, мы не общались, знали друг друга, но не общались близко. В восьмой класс мы вместе попали, стали общаться. Во-первых, она очень своеобразная внешне девочка – красивая и очень взрослая. Я рядом с ней мышонок самый настоящий, худенький, тощенький, а она такая оформившиеся девушка. В восьмом классе 15 лет. Я замухрышка, а она уже оформившиеся девушка. Ребята, конечно, на неё сразу обращали внимание. А один парень – красивый был, Витька Шувалов, но хулиганистый невозможно – сразу заявил: «Эта будет моя!» Они действительно потом поженились. В восьмом классе мы ещё приглядывались друг к другу. А она однажды спросила такую вещь… дело в том, что папина сестра в Москве работала в кремлёвском ателье обыкновенной швеёй, но там за хорошую работу им разрешали брать остатки кусков материи – полметра, иногда метр и всё прочее. Что получше она оставляла себе и всегда была одета как куколка, а что ей не нужно, привозила нам. Мама шила, она обшивала меня полностью. И где-то меня Валя увидела. И говорит: «Слушай, у меня мама тоже шьёт. Можно я приду к вам посмотрю, как твоя мама шьёт?» Привела я её к себе домой познакомиться. Потом она сказала: «Теперь пойдём ко мне». С тех пор мы стали более-менее общаться. Когда уже подросли (в восьмом-то классе девчонки ещё совсем маленькие), в десятом классе, когда уже стали мальчики внимание оказывать, у них было очень удобно встречаться: с одной стороны – одна мама, с другой стороны – мама здесь, значит, всё под контролем, значит, ничего не случится. Поэтому сюда нас отпускали. Нас троица была, ещё Тоня Бочарникова, и мы здесь были вместе, и мальчишки приходили, из нашего класса, соседнего, но мы их знали.

Вы входили через парадную? Расскажите про эту лестницу.

Да. Высоченная лестница. Сразу поворот налево и их квартира. Была огромная комната, они её разделили пополам. Эта комната осталась как комната Вали, здесь мы и были.

Было что-то примечательное в обстановке?

Самое элементарное. У них обыкновенная железная кровать, малюсенький диванчик и стол, ничего больше не было. Мама занималась шитьём в той маленькой комнате, у неё стояла зингеровская машинка, она шила на ней. На стене вешалка большая, платья на плечиках висели.

Она этим жила?

Она этим шитьём жила.

Как звали маму?

По-моему, Анна, но не могу точно сказать, не помню.

Она и днём, и вечером была дома?

Постоянно была.

К вам спокойно относилась?

Сначала познакомилась, расспросила, какая семья, как что. Потом всё нормально было. Мама на выпускной сказала: «Папа нам дал денег, но их хватит либо на очень хорошие настоящие кожаные туфли (а до этого дермантиновые же были), босоножки хорошие, либо платье. Но я тебе говорю как женщина: платье мы можем сшить сами, а туфли мы сами не сошьём. Поэтому давай купим хорошие босоножки, а платье я тебе сошью сама». И сшила платье из белого атласа, который раньше ставили на подкладку. На матовую сторону сделали платье, а отделку, ворот, пояс с бантом, как у девиц в кинофильмах ― такое платье мне мама сшила. Когда я пришла к ним, тетя Аня и говорит: «О, Риммочка, мама тебе красиво платье соорудила! Очень красивое платье!»

Это для повседневной ходьбы?

На выпускной вечер. Белое, белоснежное! И белые босоножки. А Вале мама сшила платье по журналу. Еврей-то в последней комнате жил…

Пасманы.

Да. У них сын старше нас года на три был. Он чем-то занимался непонятным: типа валютчик, журналы какие-то доставал… стиляга мы его звали между собой. Вот о принёс журналы, и тётя Аня со своей дочерью сшили платье по журналу. Мы с мамой сами выдумывали, а она по журналу шила.

Журналы были заграничные?

Да. Пасман этим занимался.

Что-то ещё слышали или знаете про Пасманов?

Я видела только его и отца. Сам парень был высокий, худощавый, горбатенький, типично еврейской лицо. Отец ростом маленький, нос крючком и всегда говорил: «Ты у меня дождёшься! Опять набедокурил!»

У старшего была «Волга» голубая, он всё время стола во дворе?

Я не знаю. Он адвокатом был. Насчёт «Волги» не знаю.

Вы внутрь коммуналки не заходили?

Нет. Только к Китиным.

На кухне не были?

Нет. Мамин запрет был вбит в голову!

Когда здесь демонстрации организовывали, вы у Китиных бывали?

Мы и здесь бывали, и сами участие принимали. Мы пройдём — и потом бежим сюда. Система была: сначала шли колонны… я не очень хорошо помню, но помню, что мы были в середине. Сначала проходили орденоносцы, военные, потом мы шли, потом основное.

Школьники?

Каждая школа шла. Сзади шли институты, техникумы. Мы пройдём, успеваем сюда пробежать и в окошко смотреть.

После демонстраций было застолье?

Чай, да если мама печенье напечёт, и всё.

Застолье на 1 Мая, 9 Мая не было?

Нет. Мы даже когда собирались, у нас ничего не было.

Праздники как-то отмечали? Дни рождений?..

Дни рождений да. Но только с родителями, родители всё организовывали. Приглашаешь своих сокурсников или соклассников, но родители присутствуют, одни мы не были никогда.

Как это выглядело, все собирались за столом, какие угощения?

Что смогли, то и поставили, у кого что было: картошка, капуста, огурцы, помидоры. А уж если колбаска появится, это вообще хорошо. Понятия салата, как сейчас, не было. Сразу ставили определённую тарелку — и побольше! — всё съедали.

На сладкое доставалось?

Обычно чай, компот. Мама пекла печенье и пироги. Когда я уже стала в институте учиться, тётя Нина, отцова сестра, стала часто приезжать, она научила меня печь торты. Я стала печь торты, все: и «Медовик», и «Наполеон», и прочие. К каждому празднику я делал такой торт, которым похвастаться можно было. Сейчас уже нет. Когда я дочери передала всё, получилась такая же история как с мамой: она ушла только на пирожки, а я на торты. Потом торты ― дочь, а я только пирожки. А сейчас ничего, потому что я отбить тесто не могу, а его надо отбивать, иначе оно вкусное не будет.

 

«Хорошо, что у нас были турбазы»

Завершающий вопрос. Как вы видите, как развивается наш город, как вы ощущаете, в лучшую сторону, или что-то идёт не так?

Как во всех сферах жизни, плюсы и минусы есть. Трудно сказать, чего больше, чего меньше. Внешне, конечно, город подчистился. С другой стороны, даже в смысле оформительских вещей из цветов, какие были раньше, сейчас нет. Здесь на площади был знаменитый календарь. Сколько лет этот календарь был! Исчез… Около нашего дома вспышками проводится, а систематической работы нет.

Второе, я не понимаю, что за система с ливнёвкой происходит. Все города захлёстывает это. Из-за чего? Ремонтировали одновременно дома и ливнёвые состоянии. Сейчас её забыли, эту ливнёвку.

Вроде как хорошо: машин стало больше, люди сокращают потери времени, удобства, всё великолепно. Но ведь от машин-то мы задыхаемся. В одном районе поехали, сын говорит: «Давай я тебе город покажу», — я же никуда не выхожу, зимой вообще не выхожу, а летом всё время в саду, я уже ненормальный человек. Такое количество машин! Это же вредно!

Раньше где гуляли в основном, в 1960–1970-е и дальше?

В студенческие годы зимой были лыжи в Хорошове каждое воскресенье, а в субботу ходили на каток.

Куда? На ледовый, сюда?

Нет, его не было. Ходили на коломзаводской «Авангард». Причём великолепно.

И с детьми ходили?

И с детьми. У меня с двух лет дочка на лыжах каталась, с горки, всё великолепно. Я замуж вышла, муж у меня то же самое — и на лыжах, и с детьми. Здесь ничего не изменилось в этом отношении.

Летом, когда совсем были молодые, — или на речку (там же пляж был, великолепно было), или в лес ездили группами, на электричке, 10–15 человек, меньше не ездили: страшновато когда мало народу. Здесь или сад городской, или гуляния по «прешпекту» ― по улице Октябрьской, отсюда до теперешнего Мемориального парка хождения.

По Зайцева скверу тоже гуляли?

По Зайцева гуляли уже когда парочками. И кинотеатр «Юность». Особенно не выберешь. И то, что было в клубе. Летом ещё хорошо, что у нас были турбазы. Раз муж работал на КБМ, нам каждый год давали путёвки, льготные, он работник хороший был, давали всегда.

Куда именно ездили?

На Оку. Дети в лагерь «Ленинец», а мы на турбазу рядышком.

Как называлось? Не «Лесная сказка»?

Нет, «Лесная сказка» ближе городу, а это наоборот, к Притыке ближе. Мы поехали в первый раз на эту турбазу как только поженились, в 1961 году, мы тогда ещё жили в палатках, там даже домиков не было. Готовили так: там была Марья Ивановна, повар, видная женщин, но она не готовила, а руководила — сидела на табуретке со ступенечкой (говорила: «Чтоб мне видно было все чаны»), а мы по очереди все дежурили. Две палатки сегодня дежурят ― чистим картошку, режем, жарим, всё сами. Это в первые годы. Потом построили маленькие домики, потом уже побольше. Мы перестали ездить туда, когда дочь уже замуж вышла, это был 1990 год. Мы, наверное, в последний раз были в 1993 году на турбазе. Всегда было одно и то же время, мы договаривались с определёнными компаниями и брали последнюю неделю июля и две недели августа, там отдыхали. Самая хорошая погода, грибы, ягоды, всё уже есть. Замечательно отдыхали!

Досуг как был организован?

Там массовики-затейники были, они всё организовывали, мы только подпевали. Концерты, костры, соревнования всякие, на плавание — кто переплывёт Оку быстрее…

С детьми ездили или без детей?

И с детьми, и без детей.

 

«Нам направо, налево не для нас»

Про магазин «Огонёк» что-то скажете?

«Три поросёнка» который? Он продуктовый был, неинтересный магазин был: здесь было всё, что в других магазинах ― не очень густо, не очень пусто. Другой интересный магазин был — «Водники» на улице Зайцева. Там магазин запомнила на всю жизнь. Там вход, на расстоянии метра перегородка стоит, отдел направо и отдел налево. Направо ― молоко, хлеб, килька, в лучшем случае селёдка. Налево ― красная и чёрная икра, осетрина. Как только мы входили в магазин с мамой, она с палочкой еде доходила, она всегда говорила: «Нам направо, налево не для нас». Здесь такого не было, это потому что «Водники» — это для специалистов, им по талонам, сертификатам всё это продавалось.

Можно было купить, у кого деньги?

Конечно. Но нам направо! А этот магазин — там налево был кондитерский. Меня всегда возмущало, что рядом с кондитерским почему-то был рыбный отдел. Купить конфеты или печенье, а тут рыбный отдел вонючий! Это 1960-е уже. А поросята-то красивые стояли, розовые.

Не можем найти фотографию, никто с ними, видимо, не фотографировался.

На них не обращали внимания: стоят и стоят. Они розовенькие, а костюмчики у них были разные, у кого жёлтый, у кого зелёный, у кого бордовенький. Что держали, не помню, наверное, девочки больше запоминают одеяния, чем окорока! Сами мордочки розовые, пухленькие! Всегда говорили Орешкины: «Что ж ты такой тощий, хоть бы стал бы как поросёнок в “Трёх поросятах!”» Симпатичные были, хорошенькие.

Про Ерофеева удавалось что-то услышать?

Я про него вообще ничего не знала. Во-первых, это, наверное, закон: младшие тянутся к старшим, но старшие к младшим никогда не тянутся. А он же моложе нас был.

Он не моложе был, он после МГУ, на втором курсе оказался здесь взрослым.

Я про курсовой возраст, а не человеческий.

Он приехал в город в 1962 году, он поступил в октябре 1962-го.

В какое-то время он всплыл, а потом его почти запретили.

В самиздате только.

Тем более он очень своеобразный. Эти его «Петушки»…

Вы читали?

Читала, уже в 1990-х Женя принёс. Я не в восторге, это не для меня.

Расскажу бабушкину историю на закуску. У моей бабушку Катерины, маминой мамы, получилось так: в её семье – крестьянские семьи все многодетные – было восемь человек детей. В какой-то момент по какой-то причине неизвестной дом сгорел. Дедушки в это время не было дома. Когда он приехал, у него, видимо, сразу инсульт, он сразу умирает. Она осталась одна с восемью детьми. В селе старостой был мельник, у него собственная мельница. У этого мельника сын Иван, будущий дед, он был участник войны, его ранило, у него одна нога была короче другой, прихрамывал он, считался бракованным. Мельник пришёл к прабабушке и говорит: «Давай твою Катьку за моего Ивана, а я за это вам дом построю и ребятам помогать всем буду». Он у него сын один, единственный. Прабабушка сказала, что подумает. Почему Катька? Ему Катька понравилась, ей 15 лет. Маме 15 лет и бабушке 15 лет (к моменту замужества – ред.)! Это уже бабушка рассказывала, я сама помню: «Ой, в церковь ехать, одеяние принесли, красивое невозможно! А я как вспомню, что меня за старика отдают, я плачу! Мне баретки одевают, я их скидаю, мне баретки одевают, я их скидаю! У платья хвост ещё сделали, со шлейфом. Повели в церковь, батюшка говорит: “Согласна?” Я говорю: “Нет!” Мне бабушка как даст подзатыльник, и говорит: “Согласна, согласна!”». Вот так.

Это 19 век?

Да. А он, наверное, в Русско-турецкую войну попал. Так бабушка и стала. «Но он хороший мужик был, меня даже на плече носил», – говорит. Они все двухметровые мужики, здоровые были.

И у мамы такая же получилась история. У бабушки шесть детей, и у них тоже сгорает дом, а дед Иван, когда выскочил из этого дома (дело было, когда снег не сошёл полностью, весной), он как встал на снег, так до земли у него ноги онемели, он протаял весь этот снег, у него сразу отнялись ноги, и через некоторое время он умирает, остаётся бабушка с шестью детьми. И мельник-дед опять поднимите этих всех детей. То бабушкиных поднимал, а теперь невестки своей. Молодец дед, молодец! Он старостой был. Наступает какой-то праздник, он объявляет: «Марии столько-то яиц, муки, это скажите Петьке. Это Витьке, это тому-то» – то есть все должны помогать. За счёт этого и выживали. Какие истории, я всегда говорила бабушке, как из сказки истории. А она говорит: «А что из сказки? Так оно и было, никуда не денешься»…

«Самый счастливый момент – мне 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное!»

Рассказчик: Анатолий Иванович Кузовкин.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 16 октября 2023 года.

 

Давайте начнём с самого раннего времени, которое вы помните, с каких-то ранних детских воспоминаний: что запечатлелось, что осталось в памяти? Где вы в то время жили? Где семья жила в то время?

Наверное, с такого времени скажу, о котором я не помню, но мне и родители рассказывали, и родственники. Родился я в Москве 18 августа 1939 года, так что ещё довоенного выпуска. Где я родился, там-то жили – знал по рассказам. Но однажды, уже мне лет, наверное, 17 было, у меня в Москве родственники жили, двоюродные братья, сёстры, тёти, дяди, я к ним постоянно наезжал. Однажды откуда-то возвращался я, и что-то в глаз попало. Прихожу к тёте Тоне, жила она с дядей Сашей, с мужем, на Варшавском шоссе. Она говорит: «Ты чего?» Я говорю: «Натёр, наверное». Она: «Ну-ка, посмотрю. Ух ты, нет, там что-то в глаз попало! Надо к врачу обратиться». Я говорю: «Я не знаю, где тут врачи, где больница?» Саша пришёл с работы, муж её. Жили они в большом корпусе, на четвёртом этаже, в коммуналке. Корпус рядом с фабрикой хлопчатобумажной имени Фрунзе. У них газета выходила, многотиражка «Фрунзовец», многие годы. Она говорит: «Саш, ты поужинал. Сходи с Толей в больницу, посмотри, глаз какой красный у него». И поднялись немножко по Варшавке, он говорит: «Вот это больница, а вот роддом, где ты появился на свет». Я не знал – ни отец, ни мама, не говорили об этом. Говорит: «Здесь мы тебя приняли. Уже потом нашли твои родители комнату или просто где-то угол в Расторгуева». Это по Павелецкой дороге минут 15 ехать, если сейчас на электричке. Через месяца два-три, наверное, мы уехали в Коломну, об этом-то я уже знал. В Коломне жил мой дед с бабушкой, отец – до того, как поехать в Москву работать, его старший брат Павел из Коломны в Москву перебрался. В Коломне с дедом и бабушкой жил младший брат.

В общем, мы переехали к ним в Коломну, на улицу Арбатская, дом 15. Нумерация дома осталась, но сейчас это новодел. Там стояло интересное здание, двухэтажное, на углу улицы Арбатской и Москворецкой. Буквально в субботу прошлую приезжали родственники известных наших земляков – генерал-майора Анатолия Ивановича Малофеева и писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова. Они на меня вышли, говорят: долго искали, в Интернете прочитали ваш материал «Венчается раб Божий» о том, как венчание прошло в церкви Воскресения (второе название её Никола-на-Посаде), нашли потом с трудом телефон мой. Позвонили: «Можно ли встретиться? Вы знали генерала Малофеева, в хороших отношениях с ним, дружеских были». Я говорю: «Лет 25, если не больше». – «Нам бы хотелось поговорить с вами. Вы бы показали места, связанные с жизнью Анатолия Ивановича Малофеева, его сестры Лидии Ивановны, которая стала женой писателя Соколова-Микитова». Вот они приехали девять дней назад, в субботу. Дождь, как сегодня, был. С ними часов пять или шесть провёл, по многим местам прошли. В том числе мы приехали и на улицу Арбатскую, у этого дома остановились. Я показываю: напротив, наискосок, стоит дом, на котором укреплены две мемориальные доски: здесь жил известный музыкальный деятель Александр Васильевич Свешников. А Елена Соколова ― праправнучка Соколова-Микитова и внучка Соколова – это ректор консерватории, он когда-то министром культуры был, приезжал в Коломну на Дни славянской письменности. Посмотрели на дом Свешникова, я говорю: «А вот тут когда-то был пристрой и семья Малофеева одно время жила. Бассеечка напротив, у дома. Когда-то рядом здание стояло, ныне уже новодел двухэтажный кирпичный, порт для своих нужд построил, потому что то здание ветхим стало. Бассеечка осталась, правда, она уже другой формы. Как раз на эту бассеечку выходило окно, где я когда-то в раннем детстве жил. Потом многие годы ходил сюда к деду с бабушкой, дядя мой жил».

Мы в этом доме прожили, наверное, года два. Практически до 1941-го, даже, наверное, пораньше отцу выделили жилплощадь на той же улице Арбатской, в доме № 1.

Кто выделил, чем занимался отец? Они переехали в Коломну, нужно было как-то устраиваться…

К деду, приехал, дед приютил его там. Работал в организации, связанной с выделением жилья, какая-то контора жилищная – он там плотником устроился, потому что до отъезда в Москву он работал на Коломзаводе, как и дед мой всю жизнь до пенсии, даже больше, на Коломзаводе работал. В доме № 1 поселились. Дом деревянный, крепкий, на три семьи был. Кому он раньше, до революции, принадлежал, я как краевед так и не выяснил.

 

Дед должен был взорвать Коломзавод

Получается, дом выходил на площадь?

По нашему коломенскому телевидению показали, что идёт ремонт в доме № 1 по Арбатской улице, двухэтажном. А тут оказалось, что под № 1 ныне существует несколько домов. Этот дом № 1, в который мы заселились в 1941 году, он сейчас носит № 1Г. Если вниз спускаться, в сторону Москвы-реки, с правой стороны. Дом 1 ныне кирпичный, угловой практически, а дальше 1А, 1Б, 1В и 1Г деревянный, и на нём укреплена мемориальная доска: в этом доме жил известный лётчик-истребитель гвардии полковник, дважды Герой Советского Союза Василий Александрович Зайцев.

Там родилась моя сестра младшая (я 18 августа) 19 августа 1941 года. Через какое-то время отца призвали в армию, и мы втроём, наша семья осталась, и плюс ещё две семьи. Но отца в апреле 1942 года комиссовали по болезни. Он вернулся сюда. Через несколько месяцев, в конце 1942 года, это я уже по рассказам отца знаю, пришли какие-то чиновники, то ли из горкома партии, то ли из горисполкома, и сказали: «Мы вас расселяем, три семьи, потому что этот дом понадобился кому-то». Кому, я пытался выяснить, дом-то хороший, красивый, в своё время там жила дочь Василия Александровича, дважды Героя, она работала в библиотеке, я её знал, и как-то заходил, и мой товарищ по школе, её муж, Саша Архангельский жил в этом доме.

В общем, предложил этот товарищ вот что: «Мы вам как фронтовику три предложения можем высказать, куда вас переселить». И поехали они по адресам. Один дом (он и сейчас стоит) у больницы, с остановки с трамвайной если посмотреть, четырёхэтажный дом – он торцом выходит на улицу Октябрьской Революции, тянется туда чуть ли не до улицы Гагарина. Вот в этот дом зашли: коммунальная квартира, одна комната, а нас четверо. Отец говорит: надо посмотреть, что ещё где-то. Ещё подъехали куда-то они: полуподвал. Говорит: маленькие дети в полуподвале?! Ему сказали: стоит один домик небольшой, уже несколько месяцев, может, и больше, там никто не живёт, если его подлатать, там можно жить. И поехали туда, в кремль, на улицу Пролетарскую, дом 8. Отец, говорит, посмотрел – стоит он заколоченный уже. Уже холодно, декабрь был. Две комнаты в этом доме, печка – отапливать эти две комнаты и рядом кухня. Почти половину кухни занимает огромная русская печь, но она не использовалась давно. Дальше чулан, подсобка такая. Он посмотрел, посоветоваться со своим отцом решил. Дед сказал ему: «Чего ты будешь в коммуналке ютиться? Какие там соседи, сколько их… или где-то в полуподвале… Это всё-таки деревянное здание. Если нужно, поможем чем-то». А дед в эвакуацию не поехал, остался, на Коломзаводе работал.

Я сейчас перескакиваю: года два назад мне позвонил заведующий коломенским архивом (мы были знакомы много лет), он уже не работает года полтора, там другой начальник. Он говорит: «Анатолий Иванович, нам принесли списки награждённых коломзаводцев медалью “За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.”. Я читаю: Кузовкин Михаил Георгиевич. Вы не знаете, может, это родственник ваш? Я решил спросить у вас, поинтересоваться: список списком, а мы хотим для себя кое-что узнать об этих людях». Я говорю: это мой дед родной. Кое-что я ему рассказал.

Любопытный момент такой, когда Коломзавод в октябре 1941 года эвакуировался. Я-то не знал об этом, уже мой отец мне сказал уже, наверное, перед самой смертью. Деда оставили здесь с таким прицелом, что он на Коломзаводе остаётся, завод был заминирован, и если немцы придут сюда, то в том цехе, в котором он работает, он должен был подорвать то-то, то-то, то-то. Я ничего не знал о деде, до последних лет, года полтора-два только случайно выяснил. Внучатый племянник дважды Героя Зайцева собирает материалы о своём прославленном деде. Мы с ним стали встречаться, я кое-какие ему материалы передал. Мы даже фильм сделали для канала «Звезда» на телевидении, год назад, наверное, этот фильм проходил у них. И вот однажды я ему говорю: «Володь, у меня есть снимок деда: три офицера (офицеры ещё царской армии) в красивой форме стоят с шашками». Он говорит: »Можно посмотреть?» Я полез на антресоль, достал папку, снимок. Назвал фамилию, имя, отчество его, год рождения, год смерти. Он открывает компьютер, набрал что-то: «Так. Вот: участник Первой мировой войны, там-то был, был ранен тогда-то, лечился в лазарете таком-то, уже Рязанской губернии». Я впервые вижу! Вот так открывается дед мне со временем.

Из семьи никто не говорил, не рассказывал, это не обсуждалось?

Нет. Дед умер в 1964 году, на старом кладбище похоронен, бабушка – в 1954 году, мама моя тоже рано – 44 года ей было, я в армии служил – умерла. А с отцом о чём-то говорили, но вроде ладно, успеется ещё, тут рядом!.. Я какие-то поиски свои краеведческие вёл, посвящённые другим людям, а о себе… Так выяснил я. Любопытно, с этими домами что связано.

 

«9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони»

Как туда переехали, мне было 3,5 года. Документ я не так давно обнаружил, копался в завалах папок (где-то что-то мне отец оставлял), нашёл коробочку – там бумажка небольшого размера, написано: «От 30 декабря 1942 года, что вам выделена жилплощадь по адресу: улица Пролетарская, дом № 8». С 1968 года это улица Казакова. Кстати, любопытно: до 1921 года улица называлась Дворянская, потом Пролетарская и с 1968-го – Казакова. Отец работал (он несколько месяцев, пока не мог устроиться, плохо себя чувствовал, то и дело в больницу попадал) в такой артели, как в народе говорили «Артель имени 5 декабря». 5 декабря у нас сталинскую Конституцию приняли в 1936 году – наверное, артели такое имя дали. Он говорит: «Я плохо себя чувствовал, вроде я как и плотницкую работу знал. Мы, в основном, гробы делали, потому что умирало много людей – и в госпиталях у нас, и так, жителей».

Это про военное время он говорил?

Да, приехал он сюда в мае 1942 года, в эти месяцы жил здесь. И запомнилось мне: он, наверное, в этой артели с лошадью договорился, чтобы какой-то скарб перевезти с улицы Арбатской. У нас всего ничего было: стол, два стула, шкафчик (он долго у нас был!), кровать, кое-что из посуды, из одежды, – но всё равно. Доехали мы: сестра, ей год только с небольшим был, я постарше, вроде, хотел идти – мол, я большой! Какой большой! Посадили меня, доехали мы до кремля, разгрузились. Помню, заходим – влево двери высокие такие – три комнаты смотрят на улицу, две комнаты во двор. Меня привлекло, что стены какие-то серебристые. Я ближе подошёл. У окна, правое окно почти у угла было, думаю, что это такое есть. То рукой, языком ― иней!

Весь промёрз дом. Вы въезжали в холодный, получается, не протопили его?

А что делать? Пока документов не было. Такие половички (где-то я и у вас видел местного производства – из разных тряпочек, каких-то полосочек) были у нас, и мама с отцом эти двери занавесили. Печку растопил отец. И ещё маленькая комнатка была, тёмная, без окна, и все вчетвером в этой комнате. Печка прогрелась, стало тепло. Так мы стали обживать этот дом. Потом потихоньку отец его ремонтировал. В этом доме я прожил до 1988 года. Кстати, уже в редакции работал, как-то пригласил по какому-то поводу (наверное, у меня какой-то юбилей был), и подивились люди. Алёна приготовила всё, мы сели за стол. Говорит редактор: «Что у вас, воды нет?» Я говорю: нет. «Как так?!» Я говорю: за водой ходим или по нашей улице – это метров 200 с лишним до Кремлёвской туда, или к Блюдечку, к 3-й школе, там бассейка стоит. «А туалет где?» Я говорю: 20 метров во дворе. «Газ-то есть?» Я говорю, отец провёл, я в армии был. «Надо что-то делать…» В общем, поставили на очередь. Это в 1979 году было, 40 лет, наверное, прошло. И очередь двигалась медленно, и только в 1988 году выделили квартиру на Огородной улице, с той поры я адрес сменил.

С какими чувствами уезжали из этого дома? Жалко вам было?

Конечно, жалко! Все детские годы и юность там прошли, и женился там, и сын появился там. У нас там маленький участочек был. С этим участком интересное что произошло. Это уже, наверное, летом 1943 года. Вышел во двор. Ворота, забор был небольшой, соседний дом, красивый дом под номером 8А стоял, и во дворе ещё стоял деревянный дом 8Б ― под одним номером три строения. Выхожу во двор, лето, идёт старичок какой-то с ведром помойным, подходит почти к нашему дому. А там яма была вырыта – выбросил нечистоты туда. Через некоторое время смотрю: отец приехал на какой-то подводе, один раз, два, три ― с кем уж он договаривался, не знаю. В общем, эту яму засыпали, и отец сам, как потом оказалось, с домуправом была договорённость, уже туда дальше, за эти строения, выкопал там выгребные ямы, и стали сбрасывать мусор туда.

На этом месте 9 мая 1945 года мы посадили четыре яблони, грушовки. Почему мне запомнилось: приехал из Москвы (я рассказывал, он в больницу меня водил с глазом) дядя Саша, он участник войны, ну, приехал он сюда, вроде бы, отдохнуть на свежий воздух, с гармошкой. И вот мы 9 мая посадили четыре саженца. Кстати, в этом году с Сашкой, сыном, ездили туда (ему сейчас дом этот принадлежит): смотри-ка, яблоки ещё наверху! Несколько яблочек…

В честь Победы вы посадили?

Дело к тому шло, мы с утра посадили эти яблоньки, а тут и сообщение – рядом громкоговоритель, на площади Двух Революций, 200 метров. Когда демонстрации проходили, ещё что-то – громко вещали! Нам всё слышно было хорошо. Мы знали, что объявлен сегодняшний день Днём Победы, праздник! И тут решили, отец говорит: «Надо, наверное, нам собраться, деда пригласить». Мы с ним отправились на Арбатскую улицу. К вечеру пришли дед Миша, бабушка Маша, младший брат отца Коля, он уже на Коломзаводе работал, лет 16-17 ему было. Недалеко, на Посадкой улице, мой крёстный жил с женой, их пригласили. Кто-то ещё пришёл… В соседнем доме старенькая учительница жила, она одинокая была, её пригласили. Снимок остался. У отца был знакомый, жил в Брусенском монастыре (тогда адрес был такой ― переулок Советский, сейчас все дома снесены практически, только три кирпичных осталось), недалеко от входа. Фамилия его Владимиров, Владимир Владимирович, это я уже позже узнал. Это известный по 1920–1930-м годам фотограф-краевед, и старые книги выходили ещё в 1920-е годы, хорошая книга «Коломна» называлась – там его фотографии в качестве иллюстрации использовались. Он сфотографировал: мы сидим все за столом. Мы так не раз на праздники у нас собирались, площадь позволяла – мы её называли большая комната, размещались все.

Фотография сохранилась?

Сохранилась, я не знаю, где. Я готовил к 75-летию музея Боевой славы, там творческий вечер мой был, посвящённый юбилею, и три выставки открывали там: выставку живописи, выставку книг моих и выставку фотографий мох. Тогда-то мы использовали там и эти снимки. Где-то наверняка есть, но не попадалось. Надо было мне недавно кое-что найти, у меня в одной комнате вообще до потолка всё завалено, а когда разбираться, не знаю. Снимок интересный. Главное, он чётко выполнен, профессионалом. Хотя позднее он приходил каждый раз по какому-то поводу, отец приглашал его: то родственники приедут то из Сибири, то из Москвы. Он фотографировал, но уже, наверное, возраст и глаза подводили его ― не такие чёткие снимки получались. Но любопытно было. Я так представляю, на столе, что стоит: вино, бутылка водки и закуска. Мама всегда готовила… и красный и светлый, смотря из каких фруктов готовила, типа желе, кусочками нарезано.

Это как десерт?

Шут его знает! Такое у нас столе было, когда детьми были, вкусно!

Из каких, не помните, фруктов, ягод?

Яблоки, само собой, яблок было много, наверное, крыжовник, может, смородина, потому что в памяти осталось что-то такое белесое, зеленоватое, такого красноватого цвета… Как мармелад что ли… Плотная структура, как мармелад кусочками нарезано было. Там, наверное, три тарелочки лежали.

Вы не подглядывали, как мама это делала?

Мне 5-6 лет было! Ещё там картошка, капуста…

Это был взрослый стол, а для детей отдельно делали?

Детей никого не было, мы с сестрой на снимке только, больше никого не было.

Когда семья собиралась, кроме вас двоих с сестрой, никого не было?

У деда с бабушкой только Николай был, младший. Кстати, бабушка не родная, потому что, когда Николаю было год-полтора года, мама его умерла (мама и моего отца, и дяди Паши), и дед женился второй раз, и Коля её считал за родную маму, так она его и воспитывала. У моего крёстного с женой детей тоже не было. Так что маленьких больше никого не было, одни мы.

Вы начали рассказывать о том, как стол выглядел: бутылка вина, бутылка водки. Это бутылками стояло или переливали в кувшины?

Бутылками. Я помню, одна бутылка как-то она так стояла… Тут сидел отец, мама, Тома сидела, моя сестра, у отца на коленях, и я тут рядышком. И эта бутылка на столе загораживала сестру, и когда куда-то (то ли для книжки…) я хотел использовать этот снимок, думаю: вроде можно убрать бутылку, оставить только семью… Но, по-моему, так это и оставили в какой-то книжке.

Вы помните это застолье сами или больше по фотографии?

Помню только, весело было! Дядя Саша из Москвы с гармошкой приехал, посидели, потом пошли на площадь. Тут народу было много! Трансляция шла, то ли нашего радиоузла, песни неслись, иногда из Москвы что-то передавали, иногда включал наш радиоцентр коломенский. Он размещался – вон здание на углу стоит, где сейчас почта, улица Ивановская.

По какому случаю ещё семья собиралась? На какие праздники в то время, в 1940-е, когда вы были маленькие?

Отмечали дни рождений родителей и наши. Мама пироги любила печь, я хорошо это помню, и в школьные годы и уже позже. Мы, кстати, начиная, наверное, с года 1947 приспособились пускать на зиму водников, мы их так называли ― это работники коломенской пристани. Иной раз зимой вставал быстро лёд, река замерзала, и некоторые корабли, пароходы, баржи, приписанные к Москве, к Нагатинскому затону, практически оставались здесь, потому что могли вмёрзнуть. Закрывали быстро шлюзы с Северского до Москвы, и судёнышки оставались здесь зимовать. И помню, два молодых человека – тогда они казались мощными такими парнями. Они в те годы все ходили в форме, не в морской, а в речной форме: у них летом были фуражки, тельняшки. Одного звали Юра, я это запомнил, а второго нет. Запомнилось, как они ходили за водой: санки были – ставили бачок, ведро и отправлялись или к 3-й школе или к Кремлёвской улице. Потом они привозили воду вечером и устраивали прогулки для нас:меня, Тамару сажали на санки и по этой улице катали нас. Но они один сезон зимний прожили и потом больше в Коломну не заявлялись. Мы их не видели.

Они снимали у вас угол в доме?

Они снимали тёмную комнату. Отец к этому времени уже подлатал венцы, где соединяются брёвнышки снизу (всё прогнило). В большой комнате два окна выходили во двор, одно окно он забил полностью, так что теплее даже от этого стало.

Были у нас очень хорошие отношения. Мы дружили много-много лет, практически до последних дней моих родителей и этих товарищей, муж и жена по фамилии Пронины. Иван Иванович Пронин ― его так и жена его называла, не Ваня, а Иван Иванович,из уважения. Он участник войны, в боях под Киевом участвовал, там в плен попал. И я запомнил 1949, наверное, год. У нас стали портиться отношения с Югославией. Я во втором классе учился или в третьем, мне как-то далеко было до Югославии… А Иван Иванович рассказывал о том, как в концлагере с ним вместе находились бойцы югославской народной армии, и он очень хорошо о них отзывался. Кстати, прошло много лет, наверно, в 1965 году учреждена была медаль за оборону Киева. В годы войны несколько медалей за оборону, за взятие городов было учреждено, а это только в 1965 году такая медаль. И помню, Иван Иванович как-то зашёл (им уже выделил квартиру на улице Ленина) с этой медалью, говорит: «Из военкомата иду, хочу показать». Мамы уже не было у меня, отцу похвастался, по этому поводу они присели, обмыли. Ему эту награду, вручили спустя много лет.

Вы сблизились с супругами на почве, что они у вас жили какое-то время?

Они зимы три-четыре жили.

Кем они были по профессии?

Иван Иванович был начальником пристани в Бочманове. Вначале они ходили на пароходе «Сигнальщик», и был ещё пароход «1 мая», в народе его звали «Маёк». Он ходил из Коломны, отсюда, по Москве-реке и вниз по Оке. А «Сигнальщик» вверх по Оке до Белых Колодезей. Это пассажирские пароходы были.

Маруся (жена Ивана Ивановича – ред.) ― матрос, она так числилась. Мы её звали Маруся в нашей семье, взрослые и дети. Иван Иванович – с уважением, он и войну прошёл, такой тяжёлый путь был у него. У них родилась дочка первая, Валя. Я, наверное, в третьем классе был, они третий год жили у нас. Валю до сего дня я знаюсь, живёт здесь у остановки трамвайной «Площадь Двух Революций» с мужем. Ни Маруси, ни Ивана Ивановича уже нет. Брат младший у неё в Воскресенске живёт.

 

«В одну ночь проснулся: окно большое – всё в красном цвете!»

Запомнился такой момент. В третьем классе я учился. В декабре Тома заболела скарлатиной, тогда поветрие такое шло, тяжёлая болезнь. Мы с мамой с утра сходили на рынок – сейчас авторынок, а тогда колхозный был. Она купила там молока, ещё что-то такое, чтобы приготовить и в больницу сходить к Томе. Я помню, возвращаемся, веточку увидел такую… 25 декабря было. Я подобрал эту веточку, но мама говорит: «Папа привезёт ёлочку ближе к празднику». Ну, я с собой захватил её. Маруся была дома с Валей, она только что родилась, месяца, может, три-четыре ей было. Иван Иванович на работе, мой отец на работе. Мама говорит: «Ты смотри, слушайся Марусю». Я говорю: «Буду слушаться, конечно». – «Далеко не ходи!» – «Да нет, я буду кататься на коньках». Я привязал коньки, «гаги» такие были (обрусевшее название коньков норвежской фирмы «L.h. Hagen & Co. Christiania» – ред.), на валенки, закрутил хорошо. Где Ямская башня, отсюда видна, сплошной стены не было, можно было с площади прямо пройти по этой улице (сейчас она Святителя Филарета называется, а тогда называлась переулок Мешкова, потом стала улицей Болотникова, такие переименования шли). Если отсюда идти, справа Ямская башня, и с правой стороны бугор большой, мы называли это горкой, и с этой горки можно было кататься, прямо выезжать на улицу – машин было мало – на санках и на коньках.

И вот на коньках разгонишься – и вниз, если ветерок, то чуть ли не до 3-й школы можно было доезжать! Если ледок, поверхность такая скользкая. Рядом дом № 1 стоял по улице, угловой тоже, и какие-то хозяева решили пристрой делать, привезли брёвна, уложили их. И вот я катался с ребятами, смотрю, у меня что-то развязался один конёк. Я присел на бревно на это, нагнулся, затянул как следует конёк и слышу: «Толька!» Глаза открыл – мчатся на меня сани, вот такого размера, человек пять на них сидят, ребята не наши, они с той стороны откуда-то приходили. Как металлической обводкой мне по ноге! Только – хрусть!.. Думаю: «Ой…» Но тут с нашего двора были ребята: Валера Сударев, он на санках был с двумя палками, и Мамулин Валерка. (Те ребята сразу санки схватили свои большие и в горку бежать, убежали.) У меня в глазах темно, ногу больно. Так они помогли – на санки меня, до дома довезли, постучали. Маруся вышла: «Чего такое? Ой… Сейчас Иван Иванович придёт на обед, подожди!» Минут через пять пришёл. Она говорит: «Давай в больницу – смотри, у Толи чего-то с ногой». Он хотел валенок снять. Я говорю: «Ой, больно-больно!» Он меня ухватил на закорки: «Сейчас в больницу поедем!» Тоже запомнилось, какие моменты. Идём, ближе подходим уже к Ямской башне, но я не знал, что она Ямская – башня и башня. Девчонки навстречу идут, мои одноклассницы, в монастыре жили, не в Брусенском, а где сейчас женский монастырь (Свято-Троицкий Ново-Голутвин монастырь – ред.), он был мужской (а Брусенский женский был). И смотрю: они так глянули на меня. Думаю: «Это теперь они завтра в школе расскажут – большой малый, а его на закорках носят». Не по себе стало.

До трамвая дошли. А трамваи ходили сцепом, два вагона, длинные-длинные, и в этих вагонах, как в метро, сиденья были друг против друга. Иван Иванович вошёл, народу много сидело, какой-то мужчина с женщиной встали, и он меня прям усадил вдоль сиденья, у кабины водителя. Я постанываю. Какой-то мужчина говорит: «Ты чего, герой, стонешь? Мы на фронте то-то!.. Держаться надо!» В общем, до больницы доехали, идём, и навстречу мама, она уже с дочерью увиделась, поговорила. Естественно плакать: «Что такое?!» Определили меня в больницу, мы звали её диспансер, там хирургический корпус был. Здесь, наверное, приняли меня, посмотрели – и сразу туда переправили, и там оперировали: открытый перелом. У меня и сейчас остались такие большие шрамы. Я лежал несколько дней, и как-то мне показалось, в одну ночь: проснулся, темно на улице, окно большое – всё в красном цвете! Наверное, температура была. Я понял, что температура была, когда определили, что я тоже подхватил скарлатину. И меня на носилки, в другой корпус, он двухэтажный, стоит до сего дня – если на трамвае ехать от площади Двух Революций и дальше туда, там овраг есть такой, и последнее двухэтажное здание (чуть подальше уже семиэтажка стоит) – там со скарлатиной лежали, инфекционные, туда определили меня, и там ещё 40 дней отлежал.

Отец на работу ходил, а мама каждый день ходила навещать меня. А цоколь высокий, не видно ничего. Отец сделал лесенку, и чтобы не очень тяжёлая была, но всё-таки там несколько ступенечек, и мама с этой лесенкой (может, она там оставляла где-то, потом подставляла) – хоть в окно помахать рукой, спросить, как чувствую себя… не слышно, уже декабрь-январь. То есть через окно общались, никакого такого открытого доступа не было.

Запомнилось, что три человека лежали ещё. Один из монастыря (мы так и называли – монастырь), Славка звать его, потом много лет я с ним общался. Когда расселяли монастыри, он уехал в Колычёво, много лет уже не вижу его. И ещё один лежал, повзрослее, лет 15 ему было. Ему принесли книгу «Приключения Гулливера». Такого формата большого, иллюстрации красивые! Я помню, эту книгу листал, читал уже в третьем классе. Я в школе три месяца не учился – январь, февраль, март, – каникулы закончились, и я только появился под последок третьего года обучения. Но выдали мне… тогда дневники были в последующий год такого формата, а это у нас самоделки – вырезали из тетради половиночку и сами писали дни, какие уроки… Но закончил третий класс.

 

Съёмкам помешали самолёт, пароход и поезд

В какой школе вы учились?

Где сейчас краеведческий музей, это была начальная школа № 8. Когда проходили съёмки фильма «Шведская спичка», Валька, который жил во дворе, где Райпотребсоюз, говорит: «Ты давай-ка пораньше приходи, мы там во дворе встанем и будем наблюдать». И вот я наблюдал оттуда: этот товарищ с шашкой выбегал, перебегал улицу, стучал в металлическую дверь, открывалась защёлка (такая металлическая пластина), что-то показывалось там: чего, мол, нужно? «Сообщите: убили того-то!» – по сценарию-то, по рассказу Чехова. Я уже потом, через годы, узнал, что специально для того, чтобы этот сюжетик снять, прорезь сделали в металлической двери, и на петельках открывалась заслонка эта, она многие-многие годы была на двери. Когда стали переезжать из краеведческого музея туда, ремонтировать здание, убрали эту металлическую дверь. Я директору Арзуманову Аркадию Сергеевичу говорю: «Куда дели?!» – «Да шут её знает! Новую поставили». Я говорю: «Аркадий, какой сюжет интересный для экскурсий! Рассказывали бы, как всё это происходило». – «Ох, я не знал…»

Когда я рассказывал, как на коньках мы катались, если как-нибудь посмотрите по телеку «Шведскую спичку», да можно и в интернете увидеть, там показано, как скачет этот гонец в город сообщить о происшествии. Вначале съёмки проходили у нынешней платформы 113 км, потом вдоль Москвы-реки, затем на берегу, у Блюдечка (монтаж был, в разное время эти эпизоды вставляли) и у Ямской башни. Такой эпизод хороший: мчит, грязь, весна, у этой Ямской башни навстречу какие-то женщины идут, они отпрянули от лошади. Две женщины, одна на коромысле несла два ведра, и вот эта горочка – по этой горке, по склону, были проложены две тропки. Помню, мы всегда по этим тропкам бегали, чтобы не по дороге идти. В том фильме очень хорошо посмотреть: ага, вот она, тропочка наша!

Ещё такой эпизод. В какой-то день мама говорит: «Предупредили вчера нас, чтобы мы завтра по такой день не выходили со двора на улицу – будут съёмки проходить здесь». Наш дом стоял, этот красивый дом (там пять или шесть семей жили, более 50 человек), деревянная изгородь и ворота красивые-красивые (я снимки отдал архитекторам, но они всё-таки близко к оригиналу не восстановили их). Высокие ворота, тяжёлые ― мы их редко отрывали. С двух сторон от ворот к нашему дому дверца… пошире дверь такая была, и с другой стороны дверь. С нашей стороны ей не пользовались, а с правой стороны, к другому дому под номером «А», мы выходили. Думаю, ладно. А посмотреть-то хочется! Как раз, наверное, выходной был в школе, воскресенье, по всей вероятности. Одно-то окно осталось у нас, во двор которое выходило – я к окну прилип. Вдруг дверь открывается, калитка, приходит женщина в интересном таком облачении и мальчишка с ней. И вот они стоят, стоят, стоят… Видно, сигнала ждали. Потом им кто-то сказал (помощник режиссёра или кто), они дверь открывают, и я увидел: выходят на улицу, вдруг из-за угла на полном галопе на бричке товарищ какой-то выскакивает по нашей улице, а грязи было много, во все стороны вода, грязь полетела на женщину с ребёнком, и дальше!.. Думаю: интересно, и наш дом вошёл в фильм.

Этот фильм вышел на экраны в конце лета 1954 года. Я с сестрой и с родителями приехал в Серпухов, там мамины две сестры жили. Уговорили тёток-то: кино идёт у вас, «Шведская спичка», там наш дом показывать будут, пойдёмте! Пошли. Сидим, смотрим, как проезжает этот гонец мимо Ямской башни, по этой улице сворачивает на нашу – и всё. Следующие уже кадры, как он бегает между нынешним Райпотребсоюзом и краеведческим музеем. Вырезали, как часто бывает, по каким-то причинам.

Как относились к этим съёмкам? Как к беспокойству лишнему, или это с интересом воспринималось?

Больше с интересом. Заранее нас предупредили, что не выходите тогда-то, потому что тут съёмки пойдут. На Блюдечке (название места недалеко от слияния Москвы-реки и Коломенки, сквер – ред.) любопытно тоже получилось. Там два моих школьных товарища жили – Коля Ларин и Володя Королёв. Дом, где жил Коля Ларин, снесён, а где Королёв – его называют в литературе краеведческой Дом соляного пристава – с высокой крышей, напротив краеведческого музея он стоит. Мы у них там во дворе притулились. А подготовка ведётся прямо на самом обрыве Блюдечка. Дальше асфальтированная полоска, её асфальтировали, благоустройство уже проводилось в 1953 году, больше ничего на Блюдечке не было, правда, деревья высокие росли – тополя и, в основном, вязы, и даже один серебристый тополь как-то выделялся. Мы смотрим: большая пожарная машина подъехала. Этот асфальтированный тротуар такой, для того чтобы ходили люди, любовались Москвой-рекой, далями… Асфальт был положен в прошлом году, а тут земли привезли накануне. Была клумба посередине примерно, и от этой клумбы вниз хорошая, красивая беломраморная лестница шла вниз, спускалась к реке, но она не до самой реки, просто на откосе оврага. На эту клумбу ещё земли поднасыпали. А пожарные зачем приехали? Они кран открыли и из шлангов стали поливать эту землю, клумбу – такую грязищу развели! Через некоторое время появляются две фигуры. Одна на коне, в обмундировании полицейского, второй какой-то товарищ, которого вели под конвоем (я уж не помню, как этих героев звали). Идёт, руки сзади у него, грязь, склизко, и на этот бугорок он вроде ступает, оскользнулся, чуть не упал!.. Его конвойный подгоняет. Вроде прошёл, кто-то кричит в рупор: «Отставить!» Потом съёмки повторяются. Думаю: в чём же дело? (А мы тут бегаем, слушаем.) Корабль вышел на реку! Подождали, пока этот корабль прошёл, там уже крутой поворот, Пьяная лука, потом туда к Бобреневу монастырю и дальше. Повтор. Опять эти идут, прошли… «Отставить!» В чём дело? Самолёт появился! Коробчеевский аэродром, По-2 летел. Третий момент, оказалось, дали видны – и длинная цепочка с цистернами… Товарный поезд шёл! В общем, три раза я видел, как прекращали съёмки. Но потом в фильме очень эффектно прохождение конвойного с арестованным было. Думаю: я участвовал! Ну, в школе-то нагорело, конечно, нам. Школа прямо на берегу этого сквера стояла.

 

«С подачи Марии Ивановны всю жизнь поиском героев занимаюсь»

Чем школьные годы запомнились?

8-я школа была смешанная, там и мальчики, и девочки учились. Мне запомнилось 1 сентября 1947 года. Во-первых, я поступил восьмилетним уже. Почему мама меня не отдала? Худенький, маленький… Тогда, после войны, если плохо себя чувствовал будущий ученик, то и с восьми лет можно было. Она в школе узнала, об этом: ничего, ещё год побудет дома.

На территории там ещё двухэтажное здание кирпичное стоит. Когда мы собрались первого числа на территории, представили нам учительницу, Марию Ивановну Уварову, и она сказала: «1 “В” класс, пойдёмте за мной». Привела во второе здание на второй этаж. Начала урок…это сейчас уроки мужества проводят, или по-другому называют – она такой урок с нами провела, сказала: «Вы, наверное, ребятки знаете, что только что окончилась Великая Отечественная война. Мои бывшие ученики многие участвовали в войне, некоторые, к сожалению, погибли. Я очень горжусь, что мой ученик Миша Катуков стал дважды Героем Советского Союза». Мы, ребята, как-то интересовались этим, слышали, что такое звание Героя Советского Союза, тем более сосед мой был Герой Советского Союза, в доме 6 жил. Она говорит, что он генералом стал, ещё что-то рассказала. Потом говорит: «Если хотите познакомиться с нашими коломенцами – Героями Советского Союза, сходите в краеведческий музей. Он находится там, где трамвай кольцо делает, последняя остановка трамвая».

Я, естественно, заинтересовался этим, и мы с родителями в выходной пошли в музей. Действительно, увидел щит небольшой, может, с этот стол, поменьше даже, как лист ватмана, и там портреты 10 или 12 Героев Советского Союза: Зайцев Василий Александрович, Катуков Михаил Ефимович и ещё некоторые. Прочитал (или родители прочитали), что там написано, меня это заинтересовало, и с подачи Марии Ивановны Уваровой я заинтересовался и всю жизнь поиском героев занимаюсь. Если в 1965 году было известно, что с Коломной и Коломенской землёй связано 18 Героев Советского Союза, то в позапрошлом году удалось мне выяснить, что ещё один, 57-й Герой Советского Союза имеет отношение к Коломенской земле. Я в «Угле зрения» о нём написал.

Недавно кто-то мне позвонил и сказал, что выложена в интернете какая-то статья о нём – то ли правнуки написали… и со ссылкой на мою публикацию. Думаю, как-то надо с кем-то договориться, в интернет зайти и посмотреть, что за статья любопытная.

И вот Марью Ивановна я запомнил. Жила она в монастыре мужском, сейчас это уже женский монастырь. Так наш двор, а так монастырь тянется от улицы Лазарева до нашей улицы, сейчас Казакова. Её окошко выходило прямо на наш второй этаж, на наш двор. Она иной раз говорила: «Толя, чего вы там хулиганили вчера? Почему на вас ругались взрослые?» Мы вроде не хулиганили… ребята кричали, может, бегали… Я много лет разыскивал её, она уехала вскоре из Коломны, сказали, что кто-то из родственников её увёз. Жила она до приезда в Коломну в селе Большое Уварово Коломенского уезда. Я лет уже 25 в Бояркино приехал, они хорошую экспозицию в своей школе бояркинской сделали, посвящённую Катукову, и школе присвоено имя Михаила Ефимовича Катукова. После этого не раз у них там был. На общественных началах музей действует, и директором тоже на общественных началах учитель географии. Я про Уварову у него интересовался, он говорит: «Только снимок общий с детьми, она ещё молодая была. И второй снимок мы отсюда пересняли, увеличили, он размытый такой…» Я говорю: «Можно мне хотя бы копию!» Больше нигде, ничего найти не можем.

Это тот человек, который повлиял на вас?

Да. Её рассказ повлиял, потом хождение в музей. Последующие учителя заинтересованные краеведением были, и в 3-й школе. В этой школе-то я четыре года отучился, через два года Марья Ивановна ушла, молоденькая учительница появилась в третьем классе у нас, я у неё учился до декабря. В четвёртом классе ещё смена – молоденькая учительница, звали её Лидия Анатольевна, вышла замуж, стала по фамилии Пастухова (на кладбище я знаю, где похоронена, захожу туда). В четвёртом классе ещё смена учителей произошла – по фамилии Громова стала.

Поступили мы, мальчишки, из этой школы учиться в школу № 3, базовая школа Коломенского учительского института. Мужская школа была, только одни мальчишки там. В 1951 году.

Прямо весь класс, только мужской состав, мальчиков, перевели в 3-ю школу?

Нет, не весь класс. Не только из моего класса в туда влились, в 5 «В», но некоторые учились там, в 3-й школе, в начальных классах, разбавили нас, из других школ: 6-я школа была на улице Савельича, оттуда некоторых ребят бросили нам.

 

«Попали мы в бурсу!..»

На первый урок в пятом классе пришёл высокий мужчина, красавец такой, мощный: «Звать меня Виктор Васильевич Вагин. Я у вас буду классным руководителем, я буду у вас преподавать русский язык, литературу и немецкий язык». Прохаживается по рядам и говорит: «Если кто будет плохо учиться, если кто будет нарушать дисциплину, я буду вас учить уму-разуму при помощи пальца». Показывает ручищу такую! Пальцы!.. А нас с пятого класса по седьмой включительно всех наголо стригли – указание такое было директора школы. И он пальцем одному как дал по лысине! И указку берёт за тонкий конец… Попали мы в бурсу!.. В той школе совсем другие были условия. Говорит: «Дневники у всех есть?» Кто сказал, что нету. «Чтобы завтра были! Иначе…» Погрозил. «Открывайте дневник. Сверху видите расписание? Будете вписывать так: русский язык, рядом – Вагин Виктор Васильевич, литература – Вагин Виктор Васильевич, немецкий язык – Вагин… Другие вписывать будете. Теперь сверху отсюда напишите, я буду диктовать каждому: моё рабочее место номер…» И идёт вдоль, начал он с того края стенки, где дверь, а я сидел на последней парте с Вовой Сёминым, у окна, и пока дошёл до меня: «Так, Кузовкин Анатолий, пиши: номер 55». 55 человек в классе было! С ума сойти!

Это какого размера классы должны были быть?

Класс стандартные.

Как же вас рассаживали?

Четыре ряда были в начале, потом, через некоторые дни, три ряда оставили. Но кое-где маленькие ребятки были – на первых партах по три человека сидели. Если взять три ряда, средний ряд, его стол, а вот эти ряды, первая парта аж за учителя заходила, почти к стене. Здесь проход был.

Все места свободные парты занимали.

Все. Но буквально через несколько недель у нас поредели ряды: некоторые выпущены в четвёртом классе, но знания такие, что их опять отправляли в четвёртый класс, а некоторых, из-за того, что очень хулиганистые были, отправляли в какие-то спецклассы, спецшколы…

По какому принципу попадали дети и оставались в 3-й школе? Почему не всех ваших одноклассников из начальной школы перевели сюда?

Нет, почему, всех! Я не так немножко сказал: в нашем классе были девочки и мальчики. Девочек в 7-ю школу отправили, а мальчиков-то осталось уже… если там нас было 36, допустим, то 18 мальчиков. Поэтому разбавили уже в 3-й школе мальчишками. Некоторые ходили из 6-й школы: Бобренево напротив, бобреневские ребята ходили пешочком учиться сюда, в 3-ю школу. С некоторыми я познакомился. Я упомянул дом соляного пристава, там Володя Королёв, на две семьи был дом. Вторая половина – Ланины жили. У Константина Ланина дочка красавица была, со временем она стала женой товарища, который жил в Бобреневе, учился в 3-й школе. Как же его фамилия?.. Выпало… Он заслуженный рационализатор России, заслуженный изобретатель СССР. Кстати, он и ещё один товарищ, он художником работал в депо трамвайном, мы лет 15 назад устроили выставку в «Доме Озерова». Валентин… Он акварелью увлёкся. Я, в основном, маслом. И тот товарищ, у него и графика была. Директор Дроздова спрашивает: «Как назовёте свою выставку?» Сидим, думаем, а я говорю: «Давайте “Трое непохожих”». Под этим названием в «Доме Озерова» прошла выставка. Это я сейчас опять вспомнил тот дом, где он жил.

Бобреневские отличались от коломенских?

Отличались, конечно. Да даже два монастыря – один монастырь мужской, а этот женский сейчас, Брусенский, они друг с другом враждовали, хотя и тут в одной школе, в 8-й, учились и в 3-й. Но я как-то поддерживал дружеские отношения и с этими ребятами, и с теми. Потому что в 3-й школе с удовольствием занимался спортом – в гимнастической секции был, лёгкой атлетикой занимался. С третьего класса рисованием увлёкся, в Дом пионеров ходил, там и отсюда ребята занимались, и из этого монастыря. Юра Курчевский жил, где пчеловодный завод был, сейчас он в Радужном находится, а он находился на улице Лажечникова, – Юра там, в этом здании, жил.

И потом, в армии когда служил, ребята разных характеров – они с уважением все относятся к тем, кто чем-то выделяется. Я рисовал везде, если надо что-то такое выполнить – делал, невзирая на то, что служба идёт. Или я фотографировал. И никто никогда, даже тут когда школьниками были, не обижал.

Если и возникали стычки, скажем, на районе, что могло стать причиной этих стычек?

В 8-й школе был мой хороший друг Лёва Иванов, я с ним в одном классе учился. Его мама работала уборщицей в 8-й школе, а жили они (если сейчас пойти, по-моему, сейчас окна заложены там) в полуподвале. Я жил здесь. Если квадрат наш взять (улица Лажечникова, улица Лазарева, сейчас святители Филарета и наша Пролетарская), я чаще всего так и делал – по диагонали тут 5 минут пройти до школы, быстрее. Однажды чего-то мы с Лёвой делали. По-моему, Лидия Анатольевна решила поставить сценочки из Пушкина: там 33 богатыря выходили… по сказкам Пушкина, но не полностью. Она предложила нам: «Ребята, можно из папье-маше сделать шлемы, мечи. Вы во внеурочное время, мечи строгайте, чтобы не просто палки были у вас в руках». И мы с Лёвой у него во дворе, практически в школьном дворе, или у меня тут строгали, все мечи сделали, потом раскрасили их серебряночкой. И чего-то повздорили с ребятами из этого монастыря. Практически одноклассники мы были. А уже зима, снега много было, и сначала снежками (но снежки уже слежавшиеся такие, даже не снежки, а комки льда) стали бросаться. Мы на них: «Вы что, с ума сошли?!» Перепалка, потом в рукопашную пошли. У меня с раннего возраста только заденешь по носу – кровь быстро шла. И меня кто-то с силой ударил, у меня кровь покапала, а тут снега много… Прекратили всё это. В нашем классе Роза Айзатулина была, в этом монастыре жила (сейчас Ново-Голутвинский), по Кремлёвской улице, где монашки расположены, их кельи. Мы его называли «татарский дом» – там много татар жило. Вот она из этого дома, снегом всё меня, говорит: «Ой-ой, давай до дома проводим». Я говорю: «Ладно, пройдёт!» Мы с Лёвой пошли. На следующий день никаких у нас неприязненных отношений с этими ребятами не было.

Что касается бобреневских, они как-то особняком держались. Потом уже, к седьмому классу, вроде, нормально. Иной раз задиристые попадались. Но никаких, по большому счёту, выпадов ни с их, с нашей стороны, городских, не было.

 

Сталинский зачёс

Ещё любопытный момент. Некоторые по два-три года за семилетку сидели в классах. Заканчивали они семилетку – уже и по 17 им лет, и 18 некоторым, огромного роста ребята были. Всех директор школы Василий Никитич Новиков обязывал под нулёвку стричься. Мы стали доказывать: «Мы на танцы уже ходим, там думают, что мы проштрафившиеся, бандиты лысые!» – «Нет, нет, нет!» Мы решили: пойдём после школы к учительскому институту (где сейчас 7-я школа, у Пятницких ворот), встретимся с директором института, Арсёновым.

Аксёнов, может быть?

Аксёнов после него был, в пединституте ректором. Учительский институт – это рангом ниже пединститута. Мы пришли все, встали на ту сторону, по улице Зайцева, и выбрали троих молодцов – крепких, высоких, красивых – на переговоры. Стоим, ждём. Человек 15 собралось. 5 минут, 10, 15, 20… Кто-то говорит: «Арестовали, наверное, уже, с заднего крыльца подъехали. Нет ребят наших». Так пошутили! Вдруг дверь открывается, выходят они, и ребята говорят: «Всё нормально, разрешили!» Разрешили пять сантиметров чубчики! Вот в седьмом классе мы уже с такими чубчиками. А резон был у директора какой? У него самого зачёс такой – мы называли «сталинский зачёс», как у Вождя. Он приходил, Конституцию у нас вёл в седьмом классе, Конституцию СССР, доставал расчёску, причёсывался: «Вы всё недовольны, что я вас заставляю постригаться. Я 20–30 лет наголо стригся, и в армии когда служил – видите, какие у меня теперь волосы!?» – «Да видим, видим…» Столетие отмечали 3-й школе, проходило всё в Ледовом дворце, в конференц-зале. Я там выступил, общие такие фразы, поздравил коллектив. Потом учителя говорят (я в редакции работал, ответственный секретарь, они знали): «Пойдёмте с нами в третью школу». И вот мы пошли – Валентин был из Бобренева, Коля Ларин, он на Блюдечке жил, ещё несколько человек. Николай Иванович Дашков, Герой Соцтруда, мы с ним рядом сели, он тоже выпускник третьей школы, я с ним знаком был. Всё хорошо. Тут уже немножко мы разогрелись, и я об этом эпизоде вспомнил, говорю: «Если бы был жив Василий Никифорович, он бы посмотрел на нас, какие у нас волосы стали!» Всех он до седьмого класса стриг!

Ещё, я помню, у моего друга, Анатолия Ивановича Рогачёва, с Виктором Васильевичем Вагиным интересно складывались отношения. В пятом классе, когда некоторых стали куда-то отправлять, вдруг новый ученик появляется. Виктор Васильевич его представил: «Приехал к нам из Бояркина (это тогда был Озёрский район). Фамилия его Рогачёв, звать Анатолий. Ну, Рогачёв, иди к доске. Чего вы там в Бояркине проходили-то по литературе?» – «Мы изучали “Метелицу”». – «Хорошо, но вы отстали, правда, мы уже “Метелицу” прошли. Ну, давай рассказывай “Метелицу”». Толе незнакомые все, и учитель незнакомый возвышается над ним, он начал, запнулся… «Ну, что дальше?» – «Да я…» – «Ладно, завтра расскажешь мне “Метелицу”». И он всю неделю его к доске: рассказывай «Метелицу», пока не выучил он! Мы с Толей обмениваемся, правда, последнее время он не выходит никуда – инсульт, с палочкой по дому ходит. Полковник, отслужил у нас и два года выполнял интернациональный долг в Анголе, в Африке был.

До которого класса вы там?

Там закончил семилетку.

Это всё были мужские классы?

Да. А вот как в восьмой класс пойти, вышло решение правительства союзного о том, чтобы вновь объединить, сделать обучение совместное. Я поступил в восьмой класс в школу № 26, это улица Уманская, где сейчас МФЦ.

 

«За летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил»

Родители хотели, чтобы вы дальше пошли учиться? Это как-то обсуждалось?

Нет. Восьмой класс – уже за деньги! Я после третьего класса записался в изокружок Дома пионеров, к Николаю Ивановичу Бодрягину. Считаю, что это тоже мой один из лучших наставников, педагогов. На следующий год 29 октября будет 100 лет ему. Решили мы выставку в «Доме Озерова» сделать. Кстати, мы уже не раз делали и при его жизни, и после того, как его не стало: «Николай Иванович Бодрягин и его ученики». Его ученики интересными стали – людьми хорошими и художниками: Миша Абакумов – Народный художник, академик, Юра Рязанов – заслуженный художник РСФСР, художник военной студии имени Грекова, Женя Гринин, ещё некоторые, Корсаков – заслуженный художник, многие годы работал в Рязанском училище завучем…

Я решил в Рязань тоже поехать, в художественное училище. Но ребята, которые уже поступили туда, учились, сказали, что у них нет общежития. Они находят какие-то углы, сложностей много. Обменивались мнениями. А дома – мама плохо себя чувствовала, постоянно болела, один отец работал. Денег-то нету… А тут пришло разъяснение или постановление, что с восьмого класса отменили плату за обучение. И тогда я думаю: ближайшая школа 26-я, сходил туда, поговорил, отдал документы и стал учеником средней школы № 26 имени Героя Советского Союза Чкалова. Сейчас, наверное, уже никто и не помнит, что такое имя носила школа.

Это было ваше решение – пойти дальше учиться?

Николай Иванович советовал в Рязанское училище. Он говорил: «Понимаешь, некоторые поедут, вроде, сдают экзамены. У тебя получится, ты сдашь экзамены. Но там сложности, опять с деньгами все связано». И поэтому я решил в школу, в восьмой класс.

Наверное, после восьмого класса можно было только поступать в Рязанское училище?

У меня свидетельство было – с отличием окончил школу. Можно было только профессиональные экзамены сдавать. Николай Иванович Бодрягин говорил: «У тебя нормально и живопись, и рисунок идёт. Ты можешь поступить». Как-то меня уговаривал. Но ребята некоторые приезжали оттуда, его бывшие ученики, и с ними посоветовался: «Толь, не знаю, сложно очень. Мы живём, практически голодаем». И дома говорят: «Нет, лучше иди в школу, окончишь десятилетку, а там посмотришь, как».

Я окончил. Мне попадались на моём пути учителя очень хорошие, такие знающие как профессионалы, воспитатели хорошие. В 26 школе, допустим, Наталья Николаевна Гальперина, учительница истории, по географии Самсонов Иван Антонович. Мы с ними в походы ходили. С Самсоновым по Коломенке отправились, до Гололобова, потом вдоль железной дороги, пересекли, к Белым Колодезям вышли, Оку пересекли, по той стороне и до впадения Осетра в Оку дошли, уж потом сели на катер, до Бочманова доплыли. Это в каникулы.

С Николаем Ивановичем Бодрягиным за летние каникулы два-три раза обязательно в поход ходил, с ребятами разного возраста. Меня это прельстило как-то. Мы пешком из Коломны до Рязани однажды прошли, интересный поход был. Второй раз мы отправились в Абрамцево, по тем местам, по реке Воря, город Красноармейск там недалеко, Загорск. Уже даже студентом когда я стал, я три года отслужил в армии, поступил в институт, первый год закончил, Николай Иванович говорит: «Толь, мы в поход отправляемся, пойдём с нами». Я говорю: «Ребятам сколько? 14-15 лет, а мне-то уже 22!» – «Моим помощником!» – «Почему помощником?» – «Я же в Плёс собрался, это тысяча километров! А у меня 15 человек будет, я хочу тебя, Лёшу Фёдорова, он студент Рязанского училища художественного, привлечь. Он как будущий педагог-художник, а ты как педагог-историк – тебе это для практики пригодится». Уговорил меня. Я сдал экзамены, по-моему, два даже, пришлось договариваться с деканом нашего факультета Шпеером, он разрешил какие-то два экзамена сдать с другими, чтобы мне в поход уйти. Мы почти месяц жили там, в Плёсе, чудесное время было! А через год с тем же Николаем Ивановичем отправились ещё дальше, в Елабугу, на Каму.

Вы из Коломны до Плёса пешком?

Нет, мы до Москвы добрались – с какой-то машиной договорились, в кузове доехали до Химок, Северный порт. Там на пароходе, почти в трюмах. Выгадывали на чём можно дешёвые билеты, и дошли до Плёса на пароходе. Там выбрали место красивое, стоянку, и оттуда отправлялись по разным направлениям, места изучали, писали этюды, к вечеру развешивали их у костра, обсуждали. Потом на «Метеоре» домчались до Ярославля, там походили по окрестностям.

В какой-то раз мы в Загорск отправились, тоже по всем окрестностям ходили. В Ленинграде были, до него на поезде, естественно, а там уже и Царское Село, оно тогда Детское Село называлось ещё, не переименовали. Город Пушкин, в другие места, по Финскому заливу ходили, рисовали.

 

Никаныч бежит на выстрел

Что вас привлекало больше всего в этих походах, в этих путешествиях?

Во-первых, это у нас не просто путешествия были. В первую очередь, мы все шли с этюдниками, альбомами, красками, карандашами. Мы должны были рисовать, какие-то навыки приобретать, естественно, знакомство с новыми местами обогащало нас, кругозор расширяло, какие-то места новые познавали. Я с четвёртого класса уже с Николаем Ивановичем по Осетру до Зарайска отправился, я и Эдик Гимранов самые маленькие были.

Николай Иванович всегда готовился к этим походам, он прокладывал путь как штурман. Но главное – он всегда нам рассказывал о тех местах, где мы бывали, о людях, о реках, и мы всё это впитывали в себя. Литературы было намного меньше, чем сейчас. Где он это узнавал?! В том первом походе был из Нижнего Хорошова Саша Сироткин, высокий парень, ходил пешком в 10-ю школу (напротив депо, там школа спортивная какая-то, во дворе библиотека городская, это была 10-я школа, она ещё до войны была построена). Нельзя сказать, что он хулиган, но что-то такое всё время придумывал. Однажды мы с ребятами из школы идём, ждали поезда (электричек не было тогда ещё, чтобы в Хорошово уехать, в школу пешком они всегда ходили). И кто-то сказал, что на складах есть какие-то капсулы, можно с ними опыты химические ставить! Пошли и нашли несколько таких… как камушков. Один мальчишка – видно, дождик прошёл ещё днём-то – увидел лужицу и этот камушек туда бросил. Как оттуда пошли пузыри! Они бродили, набрали. Он в спичечную коробочку сложил несколько камушков таких, карбид. Утром в школу пришёл. А тогда писали ручками, обмакивали в непроливайку. Он высокий, сел на задней парте, думает, коробочку эту достал и пропихнул в чернила. Вдруг учительница вошла, как всегда все захлопали крышками парт, сели. Она говорит: «Чем-то пахнет у вас». Он говорит: «Я смотрю – у меня оттуда пузыри эти пошли! Вонь такая!» «Сироткин, опять ты хулиганишь! Вон из класса!» На следующем уроке: «Дневник давай-ка сюда. Запись: хулиганил, карбид опустил в чернильницу, вызываю к учителю». Он говорит: «Какое там! Мой отец с фронта без ноги пришёл, инвалид…» Отец что, поедет к учителю? Говорит: «Разбирайся сам, как хочешь!» Кто-то ему подсказал: «Ты рисуешь, у тебя альбом есть. А в Доме пионеров есть изокружок и хороший учитель, Николай Иванович Бодрягин. Ты как-нибудь бы к нему бы зашёл, нашёл применение своим… поискам». Он однажды пришёл, познакомился с Николаем Ивановичем и остался рисовать.

Мы когда в поход отправились, запомнился он мне: в ватничке, а лето было. Он говорит: «Я знаю, как летом иной раз холодно на земле спать, отец сказал, бери». У нас этюдников тогда ещё не было, мы сами делали ящики и по Оке вверх отправлялись. Однажды какой-то склон оврага, Николай Иванович говорит: «Я пойду на разведку, а вы отдыхайте здесь». Кого-то взял из ребят, отправились. У некоторых уже, у больших, у Юрки Рязанова, этюдники были. (А мы Николая Ивановича Никаныч звали сокращённо, он откликался.) И Сироткин говорит: «Юр, ставь этюдник». Достаёт пугач, он сам его сделал. «Хочешь, я попаду?» – «Не попадёшь!» Заспорили. Юрка говорит: «У тебя есть что-то наподобие этюдника, вот ставь его». Тот выставил, зарядил – бабах! Попал куда-то в угол. А там краски, разбавители, тряпочки масляные… Дым оттуда пошёл! Никаныч услышал выстрел, пришёл: «Кто? Что? Сироткин!!» Наказывать как в походе – никак.

Потом Саша стал главным художником Таганского района города Москвы, у Образцова занимался, кукол хороших делал, в Сибирь уехал, там работал. Вернулся в Коломну, здесь не нашёл работы и расписывал храмы в начале девяностых годов. Я в прошлом году дозвонился до него, у него юбилейный день был. Здесь до сестры дозвонился в Хорошове. Она говорит: «Он с женой в Москве живёт, можешь дозвониться до него». Я дозвонился. Он говорит: «Как приятно, что позвонил ты! А я теряю зрение, один глаз совсем не видит, второй… С палочкой иной раз выхожу, посижу у подъезда, подышу воздухом. Уже не рисую и не читаю. Телек включу, только слушаю, что там передают».

 

Позировала насупленная химичка

Тот момент, когда вы выбирали уже вуз, с какими событиями это было связано? Вы окончили школу, и нужно было идти дальше…

Я к Николаю Ивановичу до десятого класса включительно ходил. Там занимались Миша Абакумов (они моложе на 10–11 лет), Вася Бек, Женя Гринин. Они постановки делали, натюрморты рисовали. Он пригласил приходить, набивать руку. А я хотел поступить в Строгановское училище – Высшее художественно-промышленное (в то время писали в скобочках: «б. Строгановское», – сейчас имени Строганова уже).

В 26 школе черчение вёл у нас Травкин Сергей Иванович, он художник хороший, старый. Он мне как-то подошёл и говорит: «Ты в выставках городских участвовал как воспитанник изокружка. А что ты ко мне не хочешь ходить на занятия? Приходи, по воскресеньям мы собираемся, из разных классов приходят». Пришёл как-то, мы рисовали гипсовые фигуры – помню, принёс он ухо, потом нос, потом ещё что-то такое, конус. Он говорит: «У тебя рука набитая, давай попробуй кого-нибудь с натуры, я договорюсь с кем-то из преподавателей». И он договорился с учительницей химии – Анна Яковлевна, недалеко жила, на улице Дмитрия Донского, на Блюдечке. Пришла она, села, грозная такая, строгая, насупленная. И вот несколько сеансов я ходил, рисовал её, вроде, получилось что-то. По девятого класса выставка была городская, и этот портрет мой отобрали на выставку, и ещё живописное полотно взяли: я показал этюды Сергей Ивановичу, что мы с Николаем Ивановичем делали на Осетре однажды – он сказал переработать, поставить женскую фигурку… Сделал я эту картину, и две работы на городской выставке были. И помню, за это мне хорошую книгу подарили, дарственную, что-то связанное с Львом Николаевичем Толстым, про жизнь и творчество его…

Попытку я сделал – поехал (в 1957 году окончил школу) в Москву, сдал заявление, документы, какие нужно было, и работы показал. Допустили меня до вступительных экзаменов. Всё, вроде, нормально шло. Прихожу после последнего экзамена через день-два, смотрю ― не прошёл. Народа было много, конкурс большой. Пошёл в приёмную комиссию, там говорят: одного балла не добрал. Возвратился в Коломну в таком состоянии!.. Ребята все в школе думали: «Толька-то пройдёт! Он сколько лет занимается этим!» Другое дело, они не знали, какой вуз, какие документы. От школы даже написали бумагу: мол, просим пересмотреть итоги. Но кто будет пересматривать? Договорились: «Вы приезжаете к нам каждый месяц с работами, которые вы сделали за месяц. Преподаватель вам будет указывать на ваши какие-то огрехи. Главное, будьте готовы на будущий год, наверняка поступите».

 

Ученик ретушёра

Воодушевившись, я думаю: куда мне податься? Иду как-то, и здесь, на этом месте, встретился с классным руководителем своим, Печёнкиным Николаем Алексеевичем. Он участник войны, подпольщик, переводчиком у немцев был, истязали его страшно, когда на чём-то он попался… Но ни он, ни географ Самсонов, ни директор школы (тоже был участником войны) ― никто про войну не рассказывал. Это 1957 год, мы окончили школу. Я ему рассказал всё (это ещё до того, как они бумагу оформили, в сентябре дело было). «Слушай, – говорит, – ладно, пойдём». А рюмочная на Зайцева была. Я знал, что он прикладывался. «Давай, – говорит, – зайдём. Чтоб тебя не смущало, понемножку выпьем». – «Да у меня и денег нет». – «Да ладно, какие там деньги!» В общем, мы с ним выпили немножко, разговорились. Он говорит: «Что думаешь делать?» Я говорю: надо куда-то оформляться, работать. «Ладно, – говорит, – хорошо, что-то подумаю, потом к тебе зайду». Он знал, где я живу, потому что, я помню, в десятом классе учились, как-то сижу я, билеты по русскому изучаю, у меня рядом альбом, за мною вяз красивый – я отложил всё, альбом взял и рисую вяз. И только слышу – говорят: «А вон он там сидит». Думаю: про меня что ли? или в соседнем дворе, там ребята бегают? Слышу шаги: «Толя, здравствуй». Оборачиваюсь ― Николай Алексеевич. Он обход делал всех учеников своих, чтобы узнать, как готовятся к экзаменам. Такой заботливый человек был! Может, помощь какая-то нужна. Посмотрел: «Заканчиваешь уже рисунок?» Я говорю: «Да почти». – «Что же ты отложил билет в сторону?» Я говорю: «Сейчас!» После его ухода пришлось альбом закрыть, билеты эти учить. И лежит рисунок этот не оконченный до сего дня, вяз раскидистый.

И вот Николай Алексеевич заходит через несколько дней, говорит: «Собирайся, бери рисунки свои, сходим в фотографию, я с заведующим переговорил, Исаак Борисович Сигал». Фотография на улице Октябрьской Революции, по-моему, сейчас уже нет её – «Книжный мир», а рядом «Фотография № 4». Пришли туда. Познакомился я с Исааком Борисовичем, показал ему. «Так, хорошо. Завтра выходи». Я говорю: «А чем заняться?» «Ты слышал, – говорит, – слово есть такое: ретушёр?» «Слышал, – говорю, – конечно». «Ну, вот – учеником ретушёра». Я за 3–4 месяца, наверное, с ученика ретушёра стал ретушёром пятого разряда, это у них практически высший разряд. Лаборатория находилась напротив: магазин (по-старому – булочная Морозова, сейчас это угловой, я даже не знаю, что там: был винный магазин, часовые были), а впритык к этому магазину и была лаборатория. Там пять женщин работали, я и фотограф-лаборант Вася, он был и как фотограф, и приходил туда проявлять всё.

По какому случаю люди фотографировались в студии? На документы или необязательно?

Здесь и на документы фотографировали – 3 на 4, с уголком, как говорили, шесть штучек, можно на другие документы, 9 на 12, и на художественные фото: портреты делать открыточные, открытка не 9 на 12, а 10 на 15 формат. Групповые делали, выездные были. Был ещё Фёдор, Вася над ним всё шутил: «Он спец по жмурикам!» (то есть если там какие-то похороны, ещё чего-то). Он потом с ними остаётся, посидит за столом. Васька говорит: «Я лучше выездной, мало ли, свадьба какая или ещё что».

Я до августа 1958 года проработал здесь. Ездил в институт каждую субботу, от Голутвина отходил «Икарус», он до Таганки: Коломна–Москва–Таганка. На этом «Икарусе» венгерском быстро добирался. Мне сказали в институте: «Всё нормально, сдавайте вновь документы, работы свои привозите». В августе приехал. Почему в августе, а не в июле: был Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Побывал я на фестивале, не упустил возможность, с фотоаппаратом приехал, отснял. В августе уже или в конце июля в институт сдал документы все. Смотрю, и ребята знакомые – они в прошлый раз не поступили. Идёт девушка: «Ой, Толя, здравствуй!» Грузиночка из Тбилиси. Она говорит: «Я в пятый раз приезжаю сдавать! Мне родные сказали: не сдашь – домой не приходи! Оставайся, чем хочешь занимайся. Как это можно пятый раз сдавать!» И некоторые парни тоже говорят: «Не знаем, поступим, нет ли…» Я походил, походил, а документы сдал уже. Думаю: «У меня лежит из призывной комиссии повестка, чего же я ребятам поперёк стою? После армии меня запросто примут уже». Потому что некоторые рассказывали: армию отслужили, а после армии уже намного проще. Я захожу, говорю: «Можно, я заберу?» В общем, через несколько дней я уже в Челябинске был, на Урале, и там три года практически пробыл.

 

«Трамвай ходил без остановок, по степи»

Как из сегодняшнего дня вы оцениваете этот свой поступок?

Жизнь сложилась, но по-иному. Я не оставлял этой мысли в армии, и когда третий год служил, списался со Строгановским училищем, мне прислали документ – что нужно для того, чтобы сдавать, какие документы. Я к своему командиру иду: «Я заканчиваю службу, хочу поступать в художественно-промышленное училище. У меня в августе срок заканчивается службы». «Досрочно, – говорит, – в училище мы не увольняем». Я говорю: это же высшее училище, этоинститут. «Ничего не знаю!» Упёрся! Хорошо, в сержантской школе у нас замполитом был чудесный человек, отзывчивый. Я служил после сержантской школы секретарём комсомольской организации учебного пункта, потом в Копейск меня отправили, такой город недалеко от Челябинска, там избрали секретарём комсомольской организации, освобождённым от службы. Какое-то время был командиром отделения, поэтому приходилось мне в политотдел челябинский ездить, с этим товарищем, капитаном Ниловым, встречался. Он за всеми следил ребятами, кто в сержантской школе у него учился. Я говорю: «Не отпускает меня мой командир». Он сказал: «Пришло указание никого не увольнять с такого-то числа. Но если буквально завтра-послезавтра приедешь сюда…» Я говорю: «Ещё Володя Колин, вместе в сержансткой учились, тоже хочет увольняться». «Ладно, давайте!» Володя в соседнем подразделении служил, я ему позвонил, говорю: «Вовка, готовь обходные!» Я быстро оформил – как раз командир мой на несколько дней куда-то уехал. Заместитель характеристику на меня сочинил, ещё кто-то подписал, всё нормально. К Колину приехал. Он говорит: «Ты понимаешь, мне не подписывают!» В чём дело, он, вроде, тоже на хорошем счету, тоже секретарём комсомольской организации был. «На мне висит динамик какой-то. Куда он делся – шут его знает! Надо сдавать». Я говорю: «Сколько стоит? Мы сбросимся». Пошёл я переговорить с замполитом. Он сказал: «Да ладно, какие это деньги! Спишем мы». В общем, нас на машине довезли до трамвая, а трамвай ходил Челябинск–Копейск, без остановок, по степи! С такой скоростью, с таким грохотом! Иной раз сидишь, тебя качает, думаешь, что тебя выбросит в окно! Доехали мы, сдали документы Нилову, он говорит: «Ребята, сидите, никуда не выходите, а я к командиру полка пойду – надо, чтобы тот подписал». Сидим довольные, к вечеру мы можем быть на вокзале и, может, даже в поезде сидеть. И вдруг мой командир идёт! «Какого ты!.. – с матюгами, естественно. – Живо садись в «козёлик» – и в подразделение!» Я говорю: «Нет, у меня уже всё, мы и деньги получили проездные, всё у командира части уже на подписи». Он влетает туда, в приёмную. Через некоторое время, минут через 10–15, выходит, красный такой: «Ладно, счастливого пути. Полковник Петрушов подписал документы». Пожелал счастливого пути. Мы с капитаном с Ниловым расстались, пошли на вокзал в Челябинск, взяли билеты в кассе, бесплатный проезд… Когда он меня не отпустил, я сразу же телеграмму отбил сестре, она училась в пединституте здесь: «Тамара, не отпускают, и складывается обстановка такая… Ты сделай мне вызов от пединститута». Она к декану Шпееру пошла, разъяснила всё ему. Он от имени пединститута вызов послал, и с этим вызовом мы уже в штабе были, договорились.

Приехал я в Коломну, наверное, 30 или 31 июля, и на следующий день пошёл сдавать экзамены. Переоделся, дурачок, в пиджак свой ещё доармейский. Русский язык – сочинение написал вроде. Через 2–3 дня устный – литература и русский. Я прихожу, думаю: некоторые ребята сидят, кто ефрейтор, кто младший сержант, а я всё-таки сержант, отличник Советской Армии… И пошёл на третий экзамен, немецкий язык, уже при форме. Сестра мне сказала, что там надо перевод текста сделать в первой части. Я не сообразил спросить, посоветоваться… Прихожу, дали билет, и лежат словари; думаю: наверное, самый толстый надо взять, там побольше слов. Сел я, окунулся – и утонул в нём! Кое-как перевёл. Экзаменаторыпознакомились, ухмыляются сидят, какой-то вопрос задают: …швестер – …вроде сестра… – их бин… Наверно, спрашивают, есть у меня сестра (она уже на четвёртом-пятом курсе была)… Я говорю: «Мне можно идти?» Они говорят: «Три балла, идите». Думаю: и слава богу! Нет, это уже четвёртый экзамен был. На третий – история СССР – я тоже в форме пришёл. Думаю: а зачем в форме – профессор совершенно слепой, старший приёмных экзаменов. Но там ещё двое были. Я отвечал, мне история нравилась, я знал. Профессор этот довольный такой, какие-то вопросы задавал. Я ответил. «Отлично!» Потом по немецкому «тройка», ладно, думаю, я прошёл.

 

«В хорошем вузе среди хороших людей»

Я в хорошем вузе среди хороших людей оказался, проучился четыре года. Меня редактор газеты пригласил к себе ― Беловолов Борис Григорьевич. Мы с ним побеседовали. Я им нет-нет да и печатал, как студент, рисунки давал, о некоторых героях войны рассказывал, о практике – проходили мы в Парфентьевской школе с женой. Это тоже Глеб устроил, говорит: «Анатолий, у нас можно практику проходить в городе, можно на селе. Кто на селе проходит, им доплачивают, потому что они вроде бы в районе числятся. Есть Парфентьево – считается район, там дополнительно к зарплате студенческой будет». Я не против, и мы туда ходили полтора года, в Парфентьево.

Как преподаватель истории?

Да, уже как практика у нас была. Пионерская – само собой, мы в пионерлагере проходили летом, а это уже в школе: русский, литературу и историю там вели. Учительница Лидия Михайловна Мухина там была: «Вы могли бы с моими ребятками в Третьяковку съездить?» Пожалуйста, говорю. Договорились. Мы приехали в Хорошово на электричке отсюда, а они из Парфентьева добрались, в Хорошове сели. Мы с ними по Третьяковске походили, потом ещё на какую-то экскурсию. Потом Лидия Михайловна говорит: «На будущий год ведь будет юбилей Есенина. Могли бы мы в Константиново с ребятами?» В Константинове побывали! Так что отзывы были у нас с Алёной из школы хорошие, отличные за практику результаты. Но на пятом курсе секретарь парторганизации нашей институтской говорит (а я член партии, был из армии пришёл): «Анатолий Иванович, у нас новый факультет, там есть группа журналистская. Вы не хотите ходить? Вы же печатаетесь». Я говорю: «Нет, некогда». «С вами редактор хочет встретиться». Так я протянул четвёртый курс, не встретился, а в начале пятого курса мне в институте говорят: «Неудобно, надо сходить, он хочет с вами встретиться, он участник войны, инвалид, с палочкой ходит». Я зашёл к нему, и Борис Григорьевич предложила мне: «Я знаю, вы редактором газеты “Словесник” с первого курса являетесь и пишете нам в “Коломенскую правду”. А могли бы вы к нам на работу поступить?» «Да мне, – говорю, – ещё год учиться». – «Договоримся!» И меня в ноябре 1965 года определили на работу на полставки в «Коломенскую правду». Потом в феврале перевели на ставку, но уже спецкора сельхозотдела. Я к селу никакого отношения, кроме как в лес ходил по грибы, по ягоды. «Всё нормально, – Борис Григорьевич говорит. – Там Юрий Николаевич Воронцов, опытный человек, завотделом, вы с ним, я думаю, сработаетесь». И я сработался – 7 лет работал в сельхозотделе. Потом так получилось, что прямо на летучке нашей, редактор сидел, ответственный секретарь, я, Юра, ещё товарищ. С ним плохо стало, с ответственным секретарём, докладывал о номере очередном. «Скорую» вызвали, отвезли в больницу, но… инфаркт, не стало человека. А я уже за ответственного секретаря работал, когда он приболеет или в отпуске, меня натаскивал редактор. И меня сразу: вот макеты, заканчивай. Я сел – и 20 лет ответственным секретарём проработал. Потом в отделе общественно-политическом был. В общем, вот так получилось, что стал работать журналистом, втянулся. Ещё редактор говорил: «Вы же историк. Только что торжественно отметили в стране и в Коломне двадцатилетие Победы. Мы давали некоторые материалы, в том числе и ваши были, о Героях Советского Союза». Я говорю: там восемь или девять портрет маленьких, на колоночку, и краткие подписи. «Вот и займитесь поиском, потому что многие ветераны звонят, приходят сюда, спрашивают, почему мы не обо всех рассказали. Оказывается, их не только 18, как в музее и на собраниях говорят, их намного больше. Так что, Анатолий Иванович, займитесь и этим». Говорю, что я в сельхозотделе. «Это, – отвечает, – само собой, конечно, будете писать и о надоях, и о рекордах». Я втянулся в это, и сейчас, повторюсь, о 57 Героях Советского Союза стало известно.

Эта тема была вам более близкой, чем сельскохозяйственная?

Конечно! Почему и завёл в 1966 году рубрику «Край родной». Вначале раз в месяц по страничке выпускал, потом два раза в месяц, потом стал разворот раз в месяц, потом даже несколько лет газета в газете выходила у нас, «Край родной» – четыре страницы. Редактор выпуска: А. И. Кузовкин, так было подписано. В 2005 году инфарктик прихватил меня, ещё операция была, и новый редактор говорит: «Я не имею права тебя держать, давай пиши заявление». Уговорились, что я буду выпускать «Край родной» раз в месяц на двух страницах, но уже по договору, какой-то хитрый договор: в стаж не входит моё сотрудничество.

Вы ещё не вышли на пенсию к тому времени?

Это 2005 год был, наверное, вышел. Мне не хотелось, потому что отклики были уж очень хорошие по этой рубрике, «Край родной». Я столько лет вёл, с 1966 года, вроде, бросать всё… А тут позвонила мне директор Дома детского юношеского туризма и экскурсий в Запрудах Марина Зетгенизова: «Дошли слухи, что ты уволился. По такому договору, по которому ты сейчас там сотрудничаешь, стажа нет. Приходи ко мне краеведом, педагогом». Потому что образование педагогическое. Я пришёл и семь лет у них поработал.

В качестве кого, вы вели какой-то кружок?

Педагог, занятия там вёл. И вёл занятия в 8-й гимназии, раз в неделю с ребятами встречался – не только занятия в классе, но и мы выходили в город, в кремль, по объектам культовым и культурным. Так что я с ними тоже несколько лет.

Как вам работа с детьми? Всё-таки терпения определённого требует.

Вначале они набрали несколько классов. Я к завучу (Лёшина такая была, я с её мужем у Николая Ивановича занимался, когда в походы мы ходили, в Абрамцево, как его звать, я забыл) зашёл, говорю: «Приходят ребята, вроде не классные занятия, не такие нормальные уроки, им это неинтересно. Вы мне группу наберите: или один класс какой-то, или человек 20 из разных классов, но чтобы заинтересованы они были краеведением». Набрались такие ребята. И всё равно, до последнего… Как-то идём мы в кремль, к Пятницким воротам, зашли с обратной стороны. Я говорю: «Вы были, видели?» – «Да видели, видели». – «Смотрите, арка какая проездная. А с обратной стороны выходили, с тыльной?» – «Нет». Зашли – они удивились: ворота более мощные кажутся. Смотрю, один откололся от группы, там дерево стояло наклонившееся, сук такой – он прыгнул на этот сук, тот трещать стал. Я ему: «Вон отсюда! Разве можно! Суком прибьёт тебя, а мне за тебя отвечать! Нужен ты мне!» Но потом он вёл себя нормально.

Нормально с ними. Главное, преподаватели были довольны: я и в газете вёл рубрику и им каждую неделю сообщал, какие мероприятия у нас – юбилейные, круглые даты, чтобы нацеливать их и чтобы они могли в своих классах, на занятиях обращать внимание. 5 октября День учителя был – звонят. Жене всегда звонили – она в черкизовской школе 45 лет отработала, ездила до Черкизова, когда моста не было, вкруговую через Непецино или по железной дороге до Песков, потом пешочком до Москвы-реки. Её засыпали всегда открытками и звонками. А тут звонят и мне: «С Днём учителя, Анатолий Иванович! Вы наш первый учитель». Это они уже тоже на пенсии, эти люди.

Тут буквально недели полторы назад директор позвонила (Марина-то умерла уже лет 15 как), Светлана Александровна Чистова: «Просьба большая к вам. Наши дети решили откликнуться на призыв: обращение к школьникам было в Интернете размещено о том, чтобы все, кто интересуется жизнью и судьбой Михаила Тимофеевича Калашникова, конструктора, сделать сюжеты, посвящённые Калашникову. И пригласили в Ижевск (там юбилей отмечали, Путин приезжал). Могли бы с детьми нашими встретиться?» Я говорю, что не очень чувствую себя. «Мы отвезём вас, привезём!» Она сама приехала, забрала меня; походил я с ребятами по Мемориальному парку, по всем памятникам, про Вечный огонь рассказал, там бюст стоит Калашникова. Там у стелы – город трудовой доблести – тоже рисунок, гравировка сделана с фотографии: Калашников на полигоне нашем. Потом в музей зашли, там о Калашникове экспозиция есть, потом ещё с ребятами прошёлся, о других коломенцах рассказал. Часа 2,5 экскурсия продолжалась, всё это отсняли, потом сюжет сделали на пять минут. И звонит Светлана, говорит: «Анатолий Иванович, хороший очень сюжет получился, и по отзывам мы самые лучшие!» Приятно видеть и слышать. Поддерживаю с ними связь.

В школу приглашали учителя, которые как педагоги в ДДЮТ числились, но особенно часто в 3-ю школу мою, родную, с ребятами там проводил беседы, разговоры в школе и выходили по кремлю, Соборной площади – памятников на каждом шагу. В хороших отношениях и в 18 школе, в Колычёве на краю стоит, не раз они приглашали, выступал. 9, 14, 7, 15 школы, 17 школа – у них Думная есть, посвящённая Девичьему полю.

 

По особому заданию правительства

Интерес к истории города менялся с течением времени? Вы всегда вы чувствовали, что горожане тянутся как-то к этой теме или вы были, что называется, один в поле воин?

До 1965 года практически интереса к истории Коломны у большинства жителей, я считал, не было. И в школах как-то этому не очень много внимания уделяли. Такой даже случай. У нас историю в 3-й школе вела замечательный педагог Колосова Антонина Леонидовна. Однажды (пятый класс наш был на первом этаже) она что-то рассказывала по истории (а она знала хорошо историю Коломны и вклинивала в повествование моментики, связанные с историей) и говорит: «Вот, ребята, прямо перед нами из окна виден Успенский собор (мы его называли проще – Пятиглавка). Он связан с тем-то и тем-то. Вот колокольня шатровая, вот пониже – церковь Воскресения, там венчался Дмитрий Иванович будущий Донской с суздальской книжной Евдокией». Она вкрапления такие делала. На следующем уроке спрашивает: «Я рассказывала, кто-то запомнил из вас, с этой церковью что связано, которая полевее от шатровой колокольни стоит?» – «Здесь, в “Спартаке”, венчался Дмитрий Донской!» Там же спортобщество «Спартак», правление «Спартака» было, и ребята жили рядом, знали, что это «Спартак», там зал борьбы был. А что это связано с историей нашего города, с такими интересными людьми, не знали!

По большому счёту, когда в 1966 году я завёл эту рубрику, и было создано у нас отделение Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры ― ВООПИК сокращённо. Меня туда от редакции включили и избрали председателем секции пропаганды: заодно, мол, будешь в «Коломенской правде» проталкивать эти вопросы. Я набрал людей для этой секции, тех, кто на самом деле интересуются этим, – там и педагоги были, и просто ветераны некоторые. С ними начал вести эту рубрику, потом эти же люди переключились на «Край родной», я их как-то направлял на это дело.

Они были авторами публикаций?

Да. Некоторые публикации приходилось самому писать: с ними переговоришь немножко, и за их подписью напечатают. Это их как-то взбудоражит, воодушевит. Некоторые встречались, говорили: «Интересные материал Иван Иванович прошёл!» Я говорю: «Вот! А вы чего молчите? Вы же знаете об этом!» Так привлекал, и большой актив был.

Постепенно складывался круг людей, которые хотели и могли в этом участвовать…

И с большим интересом к этой работе относились.

Фактически эти страницы в газете и были тем, что объединяло людей, что было результатом их интереса?

Да. Но, увы, ротации (такое слово мне не очень нравилось, когда у нас в девяностые годы употребляли его в Думе и в других высоких инстанциях) постоянно проходили. На самом деле, одни люди уходят по старости или вообще из жизни, и надо было кого-то привлекать. И мы создали – я один из создателей – коломенский клуб краеведов. Посоветовал я председателем избрать Александра Евгеньевича Денисова, и он уже с 1996 года до сего дня (я у него первый заместитель председателя). Клуб краеведов был продолжением той работы, которая на страницах газеты «Коломенская правда» велась. Но сейчас, увы, ни «Коломенской правды» нет, и на телевидении мало внимания уделяют краеведению.

Как клуб краеведов сейчас себя чувствует?

Последнее занятие состоялось во вторник у нас. Каждый месяц что-то проходит. Во вторник у нас прошло занятие, посвящённое особому бронепоезду № 1 «За Сталина», который был в сентябре (1941 года – ред.) построен, в октябре у него был первый и последний бой, погиб под Можайском. В своё время группа энтузиастов, комсомольцев, группа «Дон-Кихоты», что-то узнали, поход совершили по тем местам. Но забыли, кто первооткрыватель этой темы ― Наталья Николаевна Гальперина с ребятами из 20-й школы. Многое перепутали, неточностей было много. Виктор Иванович Михайлов, полковник запаса (молодой полковник, ему 50 с небольшим, отслужил; он наш земляк, мы с ним жили тут недалеко, на улице Лажечникова; недавно он пристрастился к краеведению, лет пять назад) в архивах откопал интересные материалы под грифами «секретно» и «совершенно секретно». И об этих документах он доложил в минувший вторник. Выяснилось, что главным конструктором строительства этого бронепоезда был не Лебедянский, о котором в музеях сказано (хотя заслуги Лебедянского огромные), а другой инженер-конструктор. Удалось найти ему список поощрённых за строительство, но это было совершенно секретно, нигде не упоминалось: особое задание правительства – так было написано, нигде не упоминалось, что они строили бронепоезд. У нас и в книгах по истории Коломзавода говорится, что на средства коломенцев был построен, мол, был клич такой – и коломенцы откликнулись. Всё совершенно секретно было! Виктор нашёл документы, там переписка Конева, Жукова, на высшем уровне, командующих армиями о строительстве этого бронепоезда. Это очень большой вызвало интерес, это заседание последнее.

Кто ходит на заседания? Как вообще вы видите будущее этого клуба?

Ходят все любители. В интернете постоянно появляются объявления на сайте Коломенской библиотеки имени Лажечникова, потому что мы у них проводим заседания. Когда-то, лет 6–7 назад, в библиотеке Королёва проводили, сейчас решили там. А постоянным краеведам Саша сам дозваниваются, или, когда мы определяем, на какой день какая тема, я кому-то звоню. Год-два из Егорьевска, из библиотеки приезжает товарищ, Антон Калинин, на последнем заседании был. Он даже привёз – то ли купил где-то в Егорьевске, то ли ещё где – комбинезон, в который облачались члены команды бронепоездов (но не нашего). Он думал, нашего, но Денисов сказал, что это тёмно-синий, который он привёз, а тот был чёрный или тёмно-зелёный, по воспоминаниям. И несколько лет назад останки троих или четверых нашли на месте гибели, там клочки обмундирования, комбинезонов – он не тёмно-синий, а чёрный.

 

«Радуюсь, как изменилась Коломна»

Какой был самый счастливый период в вашей жизни и почему?

Счастливых моментов очень много. Самый счастливый – что уже 85-й год идёт, а я ещё живу и делаю что-то нужное! Автор более 80 книг и брошюр о Коломне, о коломенцах. Ещё пишу картины, правда, последние три года не прикасался к этюднику, хотя мне уже выкручивают руки и из «Дома Озерова», и из дома Шервинских в Черкизове (я у них дважды там выставлялся): «Давайте, Анатолий Иванович, давайте!» Я говорю: «Ладно, если что-то новенькое будет у меня, то на будущий год».

Радуюсь, как изменилась Коломна, особенно во время подготовки к 800-летию многое было сделано. Я тут прожил с раннего детства ― грязь непролазная была, перенаселение. В двух наших монастырях сколько народу жило! А что на территории Ново-Голутвина монастыря! Там стояли сараи, клети какие-то, и свиней водили, и гусей, и коров, и лошадей! Всё это стекалось, жижа была, зловонье… Кстати, картинка такая стоит. Как-то выхожу на улицу (сейчас она Святителя Филарета), вернее, переулок Мешкова (улица Мешкова у Мемориального парка, а переулок вдруг в кремле!), глянул туда, к Блюдечку, к 3-й школе, улица Лазарева проходит. Вдруг появилась лошадь, идёт неспеша, мужик сидит, что-то жуёт. Лошадь проезжает, бочка, палка и ковш прикреплены к бочке. Проехал. Следующая – точно такая же картина: нечистоты везут по городу. Их мы звали «злотарщики». Они к нам приезжали тоже чистить: вначале просили у нас воды, добавляли туда, размешивали всё это черпаками – и в свои бочки, естественно, неаккуратно… Но меня поражало, что он может поехать, чем-то вытереть руки – и яблоко, допустим, есть. Сейчас этих картин уже не увидишь!

Сейчас город поменялся. Вам нравятся эти изменения, которые в городе происходят? Есть принятие?

Есть. Мы с Лёшей Фёдоровым, моим другом, художником, краеведом, несколько книг сделали: он как художник, а я писал. Вот он говорит: «Ой, как раньше было!..» А я говорю: «Лёша, это с каких позиций? Тебе нравилось обшарпанное здание стоит – мазочек такой, такой. А сейчас колокольня стоит ― жёлтый и белый, никаких нюансов нет, да? Или штукатурки не было на этих же храмах, все здания не покрашены были! Заборы-то какие стояли? Сейчас аккуратнее». – «Да вылизан город стал!» Я говорю: «А что, разве плохо? Заботу проявляют, для людей же вылизывают город!» Так что в каких-то моментах я с ним не согласен.

Но многое меняется не в лучшую сторону. Сейчас к вам шёл, думал: у меня был снимок, мы его использовали в «Коломенской правде» – решили разыграть читателей к 1 апреля и рассказать, что над колокольней, над церковью Иоанна Богослова, появился летящий светящийся объект, НЛО. Я думаю, чего сделать? Взяли с фотографом Юрой Имханицким лист толстого стекла, я изобразил на стекле НЛО – лучи от него расходятся, он летит. Вылезли на крышу нашего здания редакционного. Я держал так, чтобы рук не было видно. Он сфотографировал через это стекло с рисунком, захватил он и колокольню, и основной купол церкви. Всё сфотографировал, проявил, напечатал. Что-то не то! Я говорю: «Юра, сделай этот снимок отдельно». И я взял и пририсовал всё это. Но в газете получилось, звонки были: «На самом деле? Вроде кто-то говорил». Это уже догадки пошли, никто не говорил. «Ой, у вас прямо там над Старым городом висело всё это!»

К чему я: шёл – колокольня, а здесь здания впритык к улице Октябрьской Революции, от углового дома и практически до «Книжного мира», поближе, наверное, немножко, и подивился: то сетка была, не видно было за ней, а сейчас сетку убрали. Думаю: что же вы сделали! На том снимке, который мы сделали лет 25 назад, там хорошо видны окна, какие были, орнамент, лепнина, похоже чем-то как с вашей стороны на этом здании. А сейчас… Сколько раз выступали в своё время, ещё в советские годы, и в «Крае родном» печатали об этом: мол, что же такая обезличка идёт?! Ремонт затевают, всё это стёсывают – так проще. И вот те на – через столько лет похожая картина! Совершенно не то здание получается, не 19 века.

Спасибо, Анатолий Иванович, за то, что вы пришли, за то, что вы рассказали, поделились, за ваше время! Будьте здоровы, и будем надеяться, что всё будет благополучно.

Рассказчица: Галина Александровна Ерохина.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 июля 2023 года.

«Дерево, ты помнишь: тут мы когда-то бегали»

Где и когда вы родились?

Коренной житель Коломны. Родилась 1 декабря в этом городе.

Вы сказали, что вы были в нашей квартире или знакомы с несколькими жителями из нашей квартиры. Начините про это рассказывать. Где, при каких обстоятельствах, когда, кого вы знали?

В этой квартире я появилась ребёнком. Это были 1960-е годы. Моя мама дружила с четой Шиловых, живших в этой квартире, в этой комнате. Гурий Алексеевич Шилов ― художник, Валентина Семёновна, супруга, ― зубной врач, стоматолог. У них были дети ― Юрочка и Валечка. С ними я и дружила, больше, конечно, с Валечкой: Юрочка был постарше. Почему я так говорю ― Юрочка, Валечка, ― потому что это пошло от моей мамы. Моя мама дружила с этой семьёй,от этой фразы и пошло ― Юрочка, Валечка, и так осталось до сих пор. С Валечкой мы дружили до определённого времени, потом она уехала в Москву. А брат Юрочка был редактором газеты «Коломенская правда».

 

Головка сыра к чаю

Расскажите о квартире, обстановке в этой квартире, в какое время вы бывали? В будни или по праздникам? Как встречи проходили?

Встречи проходили достойно. Это напоминала салон мадам Шерер у Толстого в «Войне и мире». Большая комната ― не эта, а та, которая сзади находится. Большой рояль. Что я запомнила ― большой рояль, как войдёшь, слева, именно рояль. На стене, над рояле, картина художника Гурия Алексеевича Шилова, как раз того, который жил в этой комнате.

Хозяйка этой квартиры, так сказать этого салона, Валентина Семёновна, приглашала мою маму: «Симочка, приходи, сегодня будет чета Белиных и Саша Полковников». Симочка брала меня, и мы приходили сюда. Саша Полковников играл на рояле ― не знаю, кем он был, я ребёнком была, но у меня остались очень хорошие воспоминания, беседы были благородные. А мы с Валечкой играли, бегали на улицу.

В некоторые годы приезжал зоопарк, он располагался в конце сквера, внизу.

Сквер Ленина?

Да. Мы бегали с Валечкой в зоопарк смотреть зверей. Детство проходило на ура.

В зоопарке кого вы видели, что за животных привозили?

Там небольшой зоопарк. Зебру я помню, лев, собачки.

Вернёмся в квартиру. На этой картине что было изображено?

Пейзаж очень красивый. Я потом его видела в кабинете Юрочки, когда он был редактором «Коломенской правды», в его кабинете висела эта картина, я её видела. Я на неё всегда обращала внимание.

На этих встречах были чаепития?

Обязательно! Художники ― народ гостеприимный, доброжелательный. Внизу же был магазин «Три поросёнка», и Гурий Алексеевич покупал головку сыра в этом магазине, чаепитие было с этим сыром и не только, были и другие угощения.

Припомните, какие ещё были?

Конфеты, печенья… Дети же особо не любят кушать, они больше любят бегать и играть. Запомнилась головка сыра! В то время никто головками сыра не располагал ― кусочек 200–300 грамм, а здесь головка сыра. Меня это, конечно, впечатляло!

Это год какой примерно был?

Где-то 1960-е, 1962–1963. Из окна парад смотрели. Раньше здесь проходил парад. Прямо из окон Шилова махали! Нас с Валечкой ставили на окно, мы были с шикарными бантами на голове, мы стояли и махали, а парад проходил. Мама рассказывала: «Военные идут и вот так показывают».

Вы чувствуете в это время, что вы в привилегированном положении?

Да!

Это положение нравилось?

Да, была эйфория, праздничное радостное настроение.

 

«Подошёл Дед Мороз ― и я расплакалась…»

Как оказалось, что Шиловы близки с вашей мамой? Чем занималась мама в это время? Кем она была?

Моя мама была фельдшером на здравпункте, а Валентина Семёновна, хозяйка, была стоматолог, тогда говорили зубной врач, стоматолог не очень звучало тогда. Они там познакомились.

Где находился здравпункт?

На заводе Текстильмаш. Он тогда действовал, там был здравпункт.

Мама вас брала на работу, вы были там?

Нет.

Где мама получала образование?

В Коломенском медицинском училище, фельдшерское отделение.

Часто приходилось с мамой проводить свободное время? Как вы проводили?

Часто. Очень много гуляли по городу! Я запомнила, мы шли улицей Октябрьской Революции в сторону Голутвина, по правой стороне, по тротуару. Весь тротуар был в листьях, это была осень. Я шла, ножками по листьям так делала. Мне это так нравилось, до сих пор осталось в памяти!

До Мемориального парка, наверное?

Да. Отсюда до Мемориального парка. Мы раньше жили раньше на улице Комсомольской, дом 2.

Это ближе к Октябрьской в старом городе?

Где сейчас соцзащита, раньше это был детский сад, я туда ходила. Напротив дом, он стоит углом, Комсомольская 2.

Что это был за дом? Это общежитие?

Это был четырёхэтажный элитный дом. Он так и назывался ― «дом ИТР» ― инженерно-технических работников. Во дворе был фонтан действующий. Жили в основном инженерные работники с Текстильмаша. Тогда ведь было много приезжих из Ленинграда инженеров: чтобы восстановить завод, прислали оттуда инженеров. Они жили в этом доме. И мы жили здесь.

До какого времени вы там прожили?

Наверное, до 1961—1963 года, точно уже не вспомню.

Квартиру там дали полноценную?

Нет, у нас была комната. Комнаты большие, потолки высокие, коридор шикарный: можно ставить диван и устраивать танцы! С нами жили ещё соседи: учительница, директор школы, где сейчас медицинское училище располагается. Там была школа, по-моему, номер 4, я сейчас не помню. Меня она как директор школы взяла, по-соседски, маленькую, туда на ёлку. Я помню, ко мне подошёл Дед Мороз ― и я расплакалась, я испугалась этого бородатого дядьку! Там была школа, она была директором, она была наша соседка. Жили очень хорошо, дружно, культурно.

 

«Мы прятались в рощице ромашек»

Чем была наполнена ваша жизнь? Почему вы говорите об этом сейчас как о жизни спокойной, добрососедской?

Детство у всех, по-моему, проходит шикарно, на ура. Было чувство спокойствия, равновесия что ли, благодатного взаимодействия со всеми. Это детство!..

Жили вы с мамой, в какой составе?

С мамой и тётей ― маминой сестрой. Тётушка Надежда Михайловна работала на Текстильмаше очень много лет. Она стахановка, зачинатель стахановского движения на Текстильмаше. О ней тоже есть статья в книге «Коломна». Её звали Надежда Михайловна Ерохина.

Маму как звали?

Серафима Михайловна Ерохина.

Квартиру вы получили, потому что мама и сестра работали?

Да, с Текстильмашем были связаны.

Кого-то ещё из соседей припомните, кроме директора этой школы? Кто ещё с вами там жил? У вас была комната и?..

И у директора школы.

На ваши две семьи была кухня?

Да. Большая кухня!

Расскажите, как это было: с плитами, топилось, не топилось?

Не топилось. Был газ, по-моему. Дров никаких не было ― это точно.

Какого времени этот дом? 1930-е годы?

Наверное, да. Он старинный, с фонтаном, с палисадниками. Один фонтан со множеством струй.

Он летом всегда работал?

Всегда работал! Мы играли, детишки, подбегали туда.

В какое время он исчез, этот фонтан?

Мы уже уехали оттуда. Мы переехали.

Припомните что-то из дворовой жизни, как это происходило?

Происходило очень весело. Летом выносили одеялко, детишки, на этом одеялке играли, располагались, лежали, баловались, веселились. Я помню, были очень высокие ромашки, росли садовые ромашки очень высокие, я же маленькая была. Мы заходили в эту рощицу ромашек и прятались, они с головой укрывали! Такой высоты они были.

Их кто-то высаживал, ухаживал?

Вероятно, кто-то высаживал.

Зимой какие развлечения были?

Строили горки из снега. В валенках, баловались, по снегу бегали, в снежки играли, прямо в снег лицом падали. Детство было хорошее.

 

Шикарный велосипед

В какие ещё близлежащие коломенские дома вы ходили с мамой в гости, кроме этого дома?

Напротив вашего дома стоит красный дом, там раньше был горисполком, потом паспортный стол. Вот туда мы ходили с мамой в гости, на второй этаж: как поднимешься ― и налево, где-то в середине комната, там тоже комнаты и длинный-длинный коридор. В одну из этих комнат мы ходили в гости, там жила женщина, мама называла её Соня, Софья, мы к ней приходили иногда в гости.

Там как обстановка была?

Там тоже высоченные потолки! Большая комната. Коридор длиннющий ― бегай не хочу!

Там тоже с кем-то из детей встречались?

Нет, там никого, там она одна жила. Подруга мамина.

Вид из окна был именно на площадь?

Да. Сюда, на памятник Ленину.

Расскажите об этом сквере. Вам тут приходилось гулять в то время?

Да. Каталась на трёхколёсном велосипеде, мама привезла из Москвы с таким трудом: раньше же электричка не ходила, доходила, по-моему, до Раменского, дальше пересадка на другой поезд, в общем, с трудом привезла этот велосипед. Шикарный велосипед! У меня где-то фотография есть, где я сижу на велосипеде. Катались вокруг памятника в этом сквере и в следующем, имени Зайцева.

Зайцева знала моя мама, дважды Героя (Советского Союза ― ред.). Он приходил в здравпункт лечить зубы. Очень скромный, это я запомнила, это мама рассказывала.

Все знали, что он Герой…

Да, и он очень скромный. Эти воспоминания о нём остались.

Ещё припомните о каких-то знакомых, друзьях, особенныхе местах в городе того периода? Про речку ― ходили ли вы купаться и куда?

Купаться ходили на пляж в Бочманово, когда уже переехали мы на улицу Дзержинского, дом 14.

В связи с чем переехали?

Поменялись. Те, которые жили на улице Дзержинского, 14, они работали на Текстильмаше, им было далеко ездить. А мама моя уже перешла работать в ту часть города. И мы с удовольствием поменялись ― они сюда, мы туда, разъехались. Мы на пляж уже ходили в Бочманово.

А здесь мы ходили на пляж, я ещё была маленькой девочкой, на Москву-реку. Мы переходили мост, на ту сторону, там был небольшой пляжик, песочек. Сейчас нет ничего, а раньше был пляжик, мы купались там немножко. Ещё на Коломенку ходили. Тогда плотины не было, Коломенка была меленькая такая, мы заходили попрыгать, побаловаться. Но водичка была чистая, и рыбки плавали маленькие, это я помню.

Где сейчас трамвай делает кольцо напротив тюрьмы, там тоже жили наши знакомые. Там был деревянный дом, шикарный сад. Мы приходили туда в гости.

Дом на отдельную семью?

Да, свой частный дом.

Это Гражданская улица?

Наверное, да. Где трамвай делает кольцо. Там был частный дом, сад, мы туда иногда приходили в гости. Сад красивый, в саду беседка, тоже очень уютная, приятная, увитая плющом. Мы играли, там был мальчик Коля, мы с ним играли. Потом на речку бежали, как раз на Коломенку.

Что там за семья жила?

Там жила семья Маковских.

Кем они были?

Дочь у них Руфина, она была соседка нашей в новом доме Дзержинского 14, Руфина Маковская была нашей соседкой, по мужу она Фролова. Моя мама дружила очень с ними. А там жили её родители, и мы иногда приходили в гости.

Что в саду росло?

Очень много цветов! Сад был весь из цветов. Мне кажется, там плодовых деревьев, может, один-два было. Всё в цветах!

Какие цветы были?

…Высокие! Гладиолусы, пионы… очень много цветов.

Это конец августа – гладиолусы?

Да. Мы когда уходили, она всегда нам цветы не рвала, а срезала. Для меня это так было интересно, у неё ножницы специальные, она каждый цветочек аккуратно срежет, срежет, в букет ― и нам давала.

Видно, что с любовью возделывала сад?

С любовью! Видно, что это её детище, что она вложила туда душу.

Огородных культур не было там?

Может быть, и были, но ребёнком это не интересовало: нам побегать, поиграть, побегать, повеселиться.

 

«Мы смеёмся и про козлика поём»

Как ваша детская жизнь изменилась с переездом на Дзержинского?

Новые друзья, новые знакомые, новые увлечения. Школа.

В какую школу вы ходили?

До восьмого класса в 24-ю школу, 9–10 классы (тогда 11-го не было) в 20-ю школу. Только хорошие воспоминания.

Где вам больше нравилось?

В 20-й школе. Я уже была более взрослой, более самостоятельной, в 20-й школе мне было комфортнее.

Любили школу?

С первого по четвёртый класс очень любила. 9–10-е очень любила, а вот промежуток с пятого по восьмой ― не очень.

Почему?

Произошёл перелом. С первого по четвёртый одна же учительница вела, мы были как её дети, Волкова Надежда Васильевна. С пятого по восьмой ― много учителей…

Кроме школы посещали студии, кружки, Дом пионеров?

Нет. Я рисовала. У нас была учительница по рисованию, она всё время говорила: «Галя, тебе надо поступать в Рязанское художественное училище!» Это уже восьмой класс. С первого по четвёртый класс был при школе детский хор, мы туда ходили петь, мне нравилось! Из разных классов был организован хор. У нас учительница весёлая была Лариса… отчество не вспомню. Мы пели песню про козлика: «Козлик-козлик…» Она дирижирует, так это торжественно, так всё весело, мы все смеёмся и про этого козлика поём. Помню до сих пор!

Потом с этим выступали на общешкольных мероприятиях?

На общешкольных концертах выступали. На Новый год я зайчиком была: спектакль организовывали всегда на Новый год, меня почему-то всегда выбирали зайчиком ― костюм надевали, уши белые, хвостик сзади такой пушистый.

Дома Новый год отмечали?

Обязательно настоящая натуральная ёлка из леса!

Ставили и на Комсомольской, и на Дзержинского?

Обязательно! Наряжали не только игрушками, но и конфетами, пряниками, орешками, заворачивали в слюду – «золотце» – и наряжали. Игрушки были интересные – не просто шары и сосульки, а именно фигурки: лошадка, машинка, Снегурочка маленькая. Ёлки очень красивые были, для детей одно наслаждение!

Есть ещё воспоминания, связанные с Новым годом, вы дожидались 12 часов?

Да, дожидались обязательно!

Это было застолье?

Небольшое застолье. Обязательно били часы. Загадывали желание. Не говорили никому! Торжественно… Не с разгульной весёлостью, а с торжественностью встречали Новый год.

На эти застолья приходила семья или кто-то ещё?

Очень редко. Мама уже позже, в более поздние годы, с четой Шиловых в ресторане справляли Новый год, сам Новый год непосредственно в ресторане.

В каком?

Мне кажется, «Советский» ресторан, по рассказам. Я там не была, мы, дети, оставались, и с нами один взрослый оставался.

Где он находился? Где гостиница «Советская»?

Он и сейчас есть. Да, по-моему, там.

Здесь же был ресторан «Коломна».

Да, но это ещё позже.

Кто-то из взрослых с нами оставался, мы детишками оставались, а взрослые шли в ресторан.

Другие праздники отмечали?

1 Мая обязательно! Из окна махали. И так на парад ходили, уже сами, когда стали постарше, в школе стали учиться, ходили с плакатами, шариками, цветы делали. Любили цветы делать! Из разных бумаг наберём, гофрированные бумажки: зелёный, красный, синий, жёлтый – из них вырезали цветы красивые, с ними на парад ходили.

 

«Нас в спальные мешки полностью закутывали и на веранду клали»

Ещё в какие-то дома ходили коломенские, на Красногвардейской улице? Или старались своим двором держаться?

Как бы да. Дворовые соседи…

Похоже, что ваш дом активный, многолюдный.

Да. Вы спрашивали Комсомольская, 2, кто ещё там жил. Там дом стоял (и сейчас стоит) буквой «Г». В ножке «Г» жили мы, в отведении жил главный инженер Бугера. Чета такая тоже интеллигентная, благородная, они жили там. Потом они переехали в район Голутвина, он уже служил в КБМ главным инженером.

До этого работал на Текстильмаше?

Да. Может быть, я ошиблась в чём-то. Просто я хочу сказать, что заслуженные люди.

Расскажите немножко про садик, про этот дом. Вам два шага было дойти.

Да. Но скажу сразу: садик я не очень любила. Когда меня мама отводила, я всегда просила: «Мам, пораньше! Мам, пораньше!..» Нет, в саду всё было хорошо: кормили… В кормёжке я не любила лук ― нальют суп, и там лук… Как же я не любили этот лук! Мы гуляли, там была территория, но помимо этого нас водили гулять на какой-то большой луг с цветами, на этом лугу мы гуляли, веселились, потом нас забирали и отводили обратно в детский сад. Развлечений было много в детском садике. Помню, там машинка была деревянная, стоящая на месте: деревянные колёса, деревянный кузов, – я любила там сидеть и рулить. Где-то фотография даже была, что я сижу за этой машинкой и рулю.

Двухэтажный дом был, мы там спали… Тогда практиковали веранды на свежем воздухе. Там стояли кроватки. Нас в спальные мешки с руками полностью закутывали и на эту веранду клали спать на свежем воздухе в дневной час после обеда. Я не любила: руки-то не вытащишь, нос чешется ― не почешешь! Нас пеленали полностью: голова, всё закрыто, открыто только личико, и это личико нельзя было почесать! А так всё благородно, всё достойно, всё на высшем уровне.

В летней период там же были? Кто-то рассказывает, что были летние дачи, выезжали за город…

Выезжали. На месяц нас вывозили в Запрудах стоял дом, там сквер сейчас новый сделали, в конце этого сквера параллельно дороги здание, в него нас вывозили, мы гуляли в этом сквере. Мне там не понравилось, я плакала, и меня мама забрала раньше времени.

Вы чувствовали, что вы любимый ребёнок в семье?

Да. Очень любимый! Столько любви я имела, это не описать словами!

Кто-то ещё из родственников в городе жил? Вы с тётей жили, получается. А бабушки, дедушки?

Нет, бабушки с дедушкой уже умерли.

Вы их совсем не застали?

Да. Ещё тётя с дядей: мамин брат и его жена. Они жили на улице Ленина. Дети их тоже учились в 24-й школе, Виктор и Михаил, сейчас никого нет.

Тогда вы поддерживали отношения?

Да-да-да, в гости ходили друг к другу. Гостеприимные очень люди, всегда стол накрыт ― только с порога входишь, уже стол накрыт. Они жили на улице Ленина, дом 4.

Это какие годы?

Это уже 1970-е.

В 1960-е они где жили?

Брат мамин военный, он политрук был на границе, как раз началась война, Брестская крепость ― он там был. Он как военный, по гарнизонам, на Дальнем Востоке он был… Промежуточек этот я не очень знаю. Знаю, что они жили даже не Ленина, 4, а на Ленина, 6, дом около стадиона.

 

На лыжах в тыл врага

Мама была участницей войны. Остались воспоминания?

Написана информация в газете «Коломенская правда». Часть информации: приезжал корреспондент, по Московской области собирал информацию о партизанских отрядах, приезжал к нам домой, она давала интервью.

Как она попала на войну?

Она как медик.

Была призвана?

Да. После окончания медицинского училища у неё было звание фельдшера.

Сколько ей было на момент начала войны?

Лет 30.

Какого она года?

30 мая 1913 года. Они учились сначала, их не сразу послали. Сформировали 52-й истребительный батальон.

Где это происходило?

В Коломне, на базе дома отдыха «Северское». Их учили обращаться с гранатой, бросать бутылки с зажигательной смесью, ходить на лыжах. Они как раз в декабре ― тулупы, лыжи, фляга со спиртом на случай обморожения, пистолет, сумка медицинская ― вот они на лыжах пошли в тыл врага.

В каком районе они оказались?

Район Подольска, Можайска, в ту сторону они пошли. У них было несколько походов.

Это уже 1942 год?

1941–1942, декабрь–январь.

Она всю войну прошла?

Нет, не всю. Потом их мобилизовали, и уже в городе она работала, где сейчас около трамвайной остановки «Комсомольская», там уголок милиции, полиции, там был здравпункт. У меня тоже интересовались, где здравпункт, я подарила им фотографию, у них музей организован небольшой.

При МВД, при участке?

Да. Там был здравпункт, моя мама работала на здравпункте после войны.

В какое время она вернулась в Коломну?

1942 год, по-моему, она уже в Коломне работала.

Ей приходилось участвовать в боях?

Да. Она рассказывала, что пули свистели над головой. Они преследовали группу фашистов, в их задачу входило обнаружить вражескую технику и живую силу противника и уничтожить. Они вышли как раз на эту группу. Начался сильнейший огонь ― миномётный, из всех орудий. Снег был глубокий, она говорит: «Мы легли в снег. В снегу лежишь, не шевелишься, тишина. Чуть шевельнулся ― пули свистят над головой!» Несмотря на то, что они были в маскхалатах, экипировка была очень хорошая: валенки, специальные варежки с двумя пальцами, чтобы стрелять, тулупы, маскхалаты, лыжи и палки.

Ещё она рассказывала (это следующий эпизод): её оставили ― пошли на разведку бойцы, а её оставили, вырыли землянку маленькую, блиндажик небольшой. Она говорит: «Пока жду бойцов, чай вскипячу!» И пошла с ёлочек снег собрать чистый. И слышит ― немецкая речь. Немцы проходят рядом. Она притаилась ― прошли. А то бы неизвестно, что было… Она чай поставила, бойцы пришли, чай горячий!

Это мама в какой-то момент рассказывала вам? Время от времени возвращалась к этой теме?

Особо на этом не акцентировали внимание. В основном ― когда начали интересоваться люди: краеведческий музей, музей боевой славы. Потом стали создавать советы ветеранов, она там участвовала, её приглашали на разные мероприятия.

С какими чувствами мама об этом вспоминала?

«Не дай бог! ― говорила она. ― Не приведи бог никому пережить это!»

У вас только мама была участницей войны в семье?

И дядя, политрук, мамин брат.

Дядя что-то рассказывал?

Нет. Он не любил говорить. Сами понимаете: на границе, Брестская крепость, политрук. Раньше ведь как: если политруки попадали в плен, фашисты вырезали звезду на теле, что он политрук, прямо по живому…

Другой мамин брат, Рафаил, на Текстильмаше работал. Был очень хорошим работником! Когда началась война, их в эвакуацию отправили в Харьков. Там завод, они там работали. Он там после войны так и остался, создал семью. Сейчас уже тоже никого нет.

 

«Королевство кривых зеркал»

Тогда вы ездили к брату?

Он приезжал.

Где гостей размещали?

Уже на Дзержинского, 14 жили. У нас.

На раскладушке?

Да. Ночь у нас, ночь у своего брата.

Кто-то ещё из иногородних приезжал к вам?

Да нет вроде.

На Дзержинского у вас была уже своя квартира?

Нет, тоже комната.

Там кто у вас среди соседей были?

Фроловы или Маковская, как я вам рассказывала. Она работала на Коломзаводе инженером, увлечение у неё было пение. Она занималась в кружке при Коломзаводе, пела очень хорошо. Я помню её песню «Ландыши»: «Ландыши, ландыши…» Она пела очень красиво, голос звонкий!

Другая там соседка там жила, её звали Татьяна. Потом стали все разъезжаться. В небольшой период одни соседи менялись, то другие, то мы уехали, то они уехали. Во дворе очень дружно все жили. Лавочек раньше очень много было во дворе, красивых таких, со спинками, помню, голубые крашеные лавочки. И все сидели на этих лавочках. Народу много! Мы прыгалки прыгали, и в верёвочку, и с битой прыгали. Игр было много разных: лапта… чего только не было! Раньше же не было ни интернетов, ни телефонов, телефон если был ― только стационарный, в квартирах. Игр было о-очень много! Потом, у нас через дорогу парк Ленина, сейчас называется сквер на Окском, там было очень много развлечений: карусели, помню, с фигурками, лошадок, жирафов. Я любила на жирафе всегда кататься! И другие разные: барабаны крутить ногами… очень много всего было.

При этом сквере ещё на лето организовывался лагерь, детишки приходили, до 5 часов там были, после 5 уходили домой, и так каждый день. Там было очень много развлечений. Там был летний сад, в котором устраивали концерты, показывали фильмы. Ещё была тайная комнатка, тёмная, мы её называли «королевство кривых зеркал»: подходишь ― в одном зеркале ты тонкая и длинная, в другом зеркале ты толстая и широкая.

Это постоянная была площадка?

Да-да-да. Сейчас, конечно, ничего не осталось, кроме старых деревьев. Я иногда хожу туда, дерево обниму: «Дерево, ты помнишь, тут мы когда-то бегали». Ещё там было очень много питьевых фонтанчиков. Мы набегаемся, жарко, попьём из этого фонтанчика ― да-альше бежать! Всё было интересно, всё красиво. Это детство! Детство у каждого достойное.

В каком возрасте вы поняли, что детство закончилось?

Никогда! Детство постоянно в душе остаётся.

Вопросы, связанные с тем, кем быть, куда пойти учиться…

Более умным становится человек, более хитрым.

Я полностью школу окончила. У нас тогда было 10 классов. Потом медицинское училище ― после десятилетки там сокращённая программа.

Училище на Пушкина?

Тогда было не на Пушкина, тогда было напротив военкомата, мы там учились.

Это в мещаниновском доме, в усадебноме?

Да.

В каком году вы поступили?

1971–1973.

Как сюда добирались с Дзержинского?

Очень легко: на трамвае до Пионерской, а дальше пешком по прямой. Никаких проблем! Я же говорю: детство, юность ― всё это легко, беспроблемно.

 

«У курсантов мы были в приоритете»

Вы соседствовали здесь с артиллерийским училищем. Какие-то истории были связаны с этим?

Обязательно! Они нас приглашали на «Огонёк», с угощениями небольшими, обязательно музыка живая, танцы. Они нас приглашали, мы к ним приходили, танцевали, знакомились.

Что это было за место?

Это был Красный уголок прямо у них на территории артучилища.

Все отзывались на приглашения?

Вероятно, все. Обычно выбирали группу. Мы были нарасхват: мы считались старшей группой, после десятилетки, такая группа одна. Обычно в медицинском училище группы после восьмилетки, а после десятилетки одна. К нам относились очень уважительно, мы были в приоритете, я бы сказала! Нас приглашали в артучилище. Мы были на первом месте!

Это без повода?

Нет, под праздники. Военное учреждение, объект военный, там особенно нельзя… Под Новый год, 8 Марта, 1 Мая, такие небольшие праздники.

Как готовились?

Готовились, в парикмахерскую ходили, очередь занимали ― парикмахерских было не так много, салонов вообще не было.

В какую вы ходили парикмахерскую?

В разные. Один раз знакомая сказала идти в какую-то, которую даже не знаю, где находится. Так я ходила в своём районе, на улице Ленина у нас парикмахерская. А это куда-то в район горбольницы, вглубь, к хлебокомбинату, где мастер необыкновенный. Мы туда пошли, нам причёски сделали, чтобы пойти на этот вечер!

Как наряжались? Как решали проблему с нарядами?

Раньше выбора особо не было в нарядах. Было одно–два платья специально выходных, праздничных. Из них выбор, из этих двух: или, или.

Другое платье, в котором вы посещали занятия? Формы же не было в медучилище?

В белых халатах, чепчиках.

На занятии и лекции?

Да.

 

Трудно рисовать море

Какое отделение в училище вы выбрали?

Медсестринское. После десятилетки только одно было, медсестринское.

Почему именно медучилище?

У меня мама же медик.

Мама настаивала?

Мама немного направила меня. Но мне и самой понравилось. Когда началась тема десмургия ― это повязки, ― там нужно было наложить повязку, а потом снять её. Бинты-то не были одноразовые, мы их использовали многократно. Бинты надо было скатывать. У меня лучше всех получалось скатывать бинты, потому что я уже знала!

Как же с художественными вашими желаниями и способностями?

Я рисовала дома.

Сами для себя?

Да. Мы поехали на юг как-то со спортивной секцией, на Чёрное море. Я в первый раз увидела Чёрное море. Я так была поражена! Мы ехали автобусом, я прильнула к окну автобуса и не могла оторваться взглядом от моря! Мы ещё ехали с горы, спускались, так красиво было! Когда мы на следующий год поехали, я взяла с собой краски, бумагу ― сейчас буду рисовать море. И у меня не получилось. Оказывается, так трудно рисовать море!..

Вы окончили тогда художественную школу или посещали студию?

У меня были учителя Шиловы.

Брали у них уроки?

Дочь Валечка поступила в Рязанское художественное училище, она мне давала уроки.

Вы поддерживали отношения?

Да, хотя всё меньше и меньше ― все заняты, у всех свои дела и проблемы. Помню, один раз она пришла ко мне, говорит: «Что ты делаешь?» Мне бы надо что-то нарисовать. «Сейчас я тебе нарисую!» Вот такими мазками красивыми она всё это… «Скажешь, что это дочь художника Шилова тебе рисовала!» Я до сих пор помню этот момент!

Она с гордостью или со смехом это говорила?

И с гордостью, и со смехом.

Она вас немного направляла, давала уроки? Это по-дружески было? Несистемно?

Нет, так, детское увлечение.

Вы сохранили до сего дня это увлечение?

Конечно, нет. Иногда фломастерами побалуюсь. Было вдохновение ― весь блокнот изрисовала портретами, просто из головы, из ниоткуда: портрет индейца, портрет ковбоя, третий портрет… просто вдохновение было.

 

На соревнования ― на молоковозе

Со спортивной секцией, вы сказали. Занимались спортом?

Да, лыжами.

Где и когда начали?

Спортклуб «Ока», стадион «Труд», по Окскому проспекту. Тренер ― Николай Малюгин, очень хороший человек, сейчас уже его нет. Он принял меня в свою секцию, очень добродушно ко мне относился, хорошо.

В каком возрасте?

Уже лет в 20.

Уже после окончания училища?

Да. Спонтанное желание было: хочу заняться спортом, именно лыжами. Он меня взял. У меня так пошло-пошло… Он потом брал меня на соревнование, мы выезжали группой, соревновались, у меня есть фотографии с лыжных соревнований.

Куда выезжали, в какие города?

По Подмосковью: Электросталь, Чехов, Подольск. Много ездили на соревнования. И здесь тоже, Морозовка ― там раньше очень часто были соревнования, там так было организовано было всё хорошо. Сейчас, по-моему, не проводятся соревнования, но раньше там очень часто проводились соревнования. Место такое хорошее, с горками.

Что это за место?

Это в сторону Богдановки, не доезжая Богдановки. Так и называли: «в Морозовку поедем». Один раз я проспала. Соревнования начало в 10 часов, а я в 9 только встала. Бегом-бегом! Хорошо, лыжи уже были готовы, смазка, в чехле. Подбегаю к автобусной остановке у Старого города ― автобусов нет. Что делать?! И вы не поверите: стоит машина, молоковоз (сейчас таких нет: кабина на двух человек, а сзади цистерна жёлтая, написано «Молоко»). Я к нему: «Вы понимаете, такая ситуация, мне нужно обязательно быть на соревнованиях, иначе команде не засчитают, будет поражение! Вы не могли бы меня довезти?». Он подумал: «Довезу!» Мы лыжи на эту цистерну сбоку, я к нему в кабину ― мы туда помчались! Успели. Примчались к деревне Морозовке, я быстрее лыжи схватила, бегом-бегом, расчехлила, надела ― и старт! Как я успела! Тренер: «Где ты была?» Но всё прошло благополучно, достойно.

Какие-то были особые достижения у вас спортивные?

Кандидат в мастера спорта.

Вас это как-то грело, удерживало в спорте, вам хотелось этих достижений?

Немного. Я не рвалась к большой высоте. Но немного ― да. После этого я как раз поступила в педагогический институт на факультет физического воспитания. После этих занятий меня так потянуло, я так решила. В конце совместила, закончив экстерном: с третьего курса я перешла сразу на пятый и совместила спорт и медицину ― работала методистом по лечебной физкультуре.

Где это?

Сначала в реабилитационном центре «Коломна», 27 лет там отработала. Потом в ЦРБ ― Коломенской центральной районной больнице. Везде всё было достойно, коллектив хороший и там, и там.

Есть истории, особенно приятные вашему сердцу из трудовой жизни?

Интересные и смешные истории есть. Когда я работала в реабилитационном центре, там в основном детишки ходили. После обеда взрослые приходили, а до обеда детишки: распределение по группам, занятия, после гимнастики занятия на тренажёрах. Ко мне мальчик один ходил такой хороший, он всё время очень хорошо занимался. Я говорю: «Кем ты хочешь быть? У тебя склонность к занятиям». Он посмотрел на меня и говорит: «Поваром». Я говорю: «Почему поваром?» Как раз было лето, жаркое лето такое, я говорю: «Посмотри, жара, ты будешь стоять у плиты, варить этот борщ, кастрюля большая, от плиты жар, тебе жарко…» Он мне ответил: «Но надо же кому-то кормить людей». Мальчик ― шесть лет. Володя его звали. Такие истории.

Ещё смешная история. Девочка из другого города, они приехали с мамой отдыхать. Велосипед стационарный (у меня много разных тренажёров). Сидит, крутит на велосипеде, худенькая, маленькая. Мы тоже с ней разговариваем: «Как ты дальше думаешь? Чем хочешь заняться?» Она крутит велосипед, не отвлекаясь: «Я вот что думаю, Галина Александровна, я работать не пойду, я замуж выйду и работать не буду». Историй таких много таких разных. С детишками вообще интересно работать.

Вам больше с детьми или взрослыми нравилось?

И с детьми, и со взрослыми. Свой талант как-то я должна отдавать ― и взрослым, и детям. С детьми просто легко, у них чистая душа, с ними легче.

Может, что-то ещё хотите рассказать?

Я всё рассказала. Единственное: хочу пожелать Коломенской земле мира, счастья и благополучия! Всем доброго здоровья!

Спасибо вам за такие добрые пожелания!