Автор: admin

Рассказчица: Алёна Вадимовна Ступакова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 24 августа 2022 года.

«Абсолютно дореволюционная старушка»

Расскажите о том, где вы родились, об обстоятельствах, которые сохранились в памяти, связанные с моментом вашего рождения.

Я родилась в Коломне 70 с небольшим лет назад. Всю жизнь прожила здесь, живу и надеюсь ещё пожить.

Знаю, что я родилась в роддоме на ул. Комсомольской. У нас было два роддома в Коломне. На Комсомольской был лучший, сюда рожать приезжали из окрестных городов. И был ещё у «Сада дворца», почему-то он был на плохом счету, почему – не знаю. Знаю, что роды у мамы принимал врач – заведующий родильным домом. Всё было, слава Богу, нормально. Из роддома меня принесли туда, где я жила до 1959, можно сказать, до 60-го года. Это дом на улице Октябрьской Революции. Он располагался территориально напротив теперешнего административного здания, прямо напротив. Дом на тот момент был под номером 24. Тогда нумерация шла от поворота с Кировского шоссе на улицу Октябрьской Революции. А в середине 50-х, по-моему, в 1955 году нумерацию сменили, и номер дома стал 264. На всю жизнь я эти цифры запомнила.

Когда я кому-то говорю: «Это был двухэтажный дом, но это не наш был дом, мы занимали второй этаж», – мне говорят: «Как же хорошо!». Нет, всё совсем не хорошо. Дом был хозяйский. И я только сейчас начинаю понимать, почему так было. Хозяйка жила на первом этаже, вернее, это был полуподвальный этаж. Окна вровень с асфальтом. Ужасно! Мне было лет пять, когда я туда в первый раз вошла: полный мрак, затхлый воздух… Хозяйка рождения 1876 года. Вот представьте (а это середина 1950-х): старушка, но от неё впечатления на всю жизнь. Потом я таких старушек видела в фильмах про дореволюционную Россию. Длинная, в складках чёрная юбка и сверху чёрный же салоп (это мне бабушка сказала, что это салоп на ней). Длинные рукава. По рукавам чёрные кружева, закрывающие запястья. У горловины тоже чёрные кружева, и на голове чепчик. Абсолютно дореволюционная старушка. Это и была хозяйка дома.

Сначала с ней жила её сестра. Я её тоже помню – она однажды была у нас во дворе. Та была ещё старше. В силу возраста, естественно, я видела её один раз. Ещё с этой хозяйкой жила, как я понимаю, прислуга. Тоже старая женщина. Я захватила с собой листочек, на котором мой дедушка написал, кто проживал в этом доме, дату рождения той женщины можно уточнить.

И вот они жили вдвоём. Хозяйку звали Марфа Максимовна Комарова. И помощница – я уверена, что это прислуга, которая обслуживал её от и до. Марфа не выходила практически никогда. Второй раз, когда я её видела, она вышла во двор, и у неё был вид – день был солнечный, – как будто крот вылез из норы. Она не понимает, что вокруг: яркое солнце, а она десятилетиями в норе, в подвале своего дома прожила. Стёкла изнутри, наверное, мылись, а снаружи, если и мыла их Татьяна, помощница, они всё время заляпанными были. В таких чудовищных условиях жила богатая женщина. Она была очень богатая, потому что до революции этот дом принадлежал ей.

Помимо дома огромная территория была под огородом и садом. Огород и сад сохранились в то время, за ними ухаживал племянник этой женщины. По сути дела, там была целая плантация, он там работал, выращивал много чего, возил в Москву продавать, а вырученными деньгами он делился со своей тёткой. Так что она была очень обеспеченной особой, но жила – врагу не пожелаешь. Она всё время жила в этом мраке.

Наша семья занимала второй этаж. Жилой была только передняя часть дома ― окна выходили на улицу Октябрьской Революции. Задняя часть дома на тот момент, когда я уже там появилась, была нежилой. В передней части дома была печка, хорошая, выложенная изразцами, для обогрева. В задней части дома была русская печка с лежанкой. Дом был очень старый, построенный, даже не в середине XIX века, а раньше. Низ был каменный, а верх деревянный. Хозяйка запретила пользоваться той печкой, потому что она боялась пожара. Она не разрешала ничего делать в доме: «Живите, но никакой реорганизации, никакого ремонта». Они жили там, мои дедушка с бабушкой и она сама, без электричества практически до 1950-х годов. Дом частный, не коммунальный, на улице электрические столбы стоят, в соседних домах электричество. А Марфа боялась пожара. Только в конце 1940-х, когда моя тётя, которая тоже с нами жила, вышла замуж за человека, который хорошо разбирался в электричестве, управлялся с ним, он уже сам лично провёл электричество в дом. До этого они жили со свечами. Столичная область, город не совсем плохой, центральная улица – и они при свечах!

Других удобств не было. Всё во дворе. За водой – на бассейку, она была через дорогу, на улице Пионерской, там остатки сквера, в этом сквере стояла бассейка, туда моя бабушка ежедневно раз по пять ходила с вёдрами. Она 1892 года рождения. В 1950-е ей 60 с гаком уже было. И вот она ходила с коромыслом, два ведра на коромысле. Меня рано стали приучать к труду – я ходила с ней лет с трёх. Мне купили ведёрочко полуторалитровое, красивое, с картиночкой (по-моему, там бабочка была). И вот бабушка идёт с вёдрами, я иду с одним ведёрком полтора литра… в общем-то, тяжело. Потом мама решила, что мало, и я ходила уже с двумя вёдрами, три литра воды – это было уже трудновато. Но помогала!

Никакого газа, конечно. Готовили на керосинке, на керогазе. В конце 1950-х опять-таки муж тёти соорудил сам электрическую плитку, на ней готовили. Но плитка была такая, что я с ней однажды чуть не сгорела. У меня были длинные волосы. Я подошла, захотела чайник снять, косой махнула – и пламя. Вот так мы жили.

Было очень холодно, очень холодно в доме, потому что дом рассыпался. Хозяйка не разрешала делать ничего. Хотели поменять рамы ― нельзя. Стёкла поменять ― нельзя. «Не хотите здесь жить ― уходите».

Велосипедный бизнес и Всемирная выставка

И вот так дедушка с бабушкой жили 50 лет. Я объясню, как они туда попали. Моя бабушка из Полян – на той стороне Оки. Это была большая крестьянская семья. Сколько у её родителей было детей, не помню ― то ли 10, то ли 12. Было много мальчиков и много девочек. Мальчики, когда подрастали, шли работать на Щуровский цементный завод, он уже функционировал. Девочки работали в огороде. Бабушка была настолько привычна к крестьянскому труду, что не могла пройти мимо чего-то такого, где непорядок, обязательно должна была остановиться и что-то сделать. Маленькой девочкой бабушка там ещё работала. В 1900 году они жили уже в Коломне, потому что один из братьев, по-моему, старший, перешёл работать на Коломзавод. Человек без образования, самоучка, но он был инженером от Бога. Как он туда попал?

Давайте ещё имена называть. Бабушку как звали?

Бабушка была Клавдия Ивановна Бугарёва. Братья… не знаю. По-моему он был Вася – Василий Иванович Бугарёв, как мама говорила. Остальных не помню. Это бабушкина семья. И вот этот Вася настолько талантливым был человеком: он у Струве начал рабочим, а потом работал в инженерной должности – без образования! Более того, он заинтересовался велосипедами.

Так он их производил?

Сейчас расскажу. Дом этот купил отец бабушкин, потому что, во-первых, они хорошо зарабатывали на сельхозпродукции – они возили в Москву, продавали, там была тоже плантация. Дети выросли, их надо учить, чтобы они работали не только в поле. Все сыновья в итоге перешли на Коломенский завод к братьям Струве. И именно работая у Струве, дядя Вася, по словам моей мамы, занялся велосипедами. Когда его отец увидел, что у парня такая склонность, он решил открыть бизнес. Сначала он закупал велосипеды и продавал их. Но Василий был рукастый, сметливый – он усовершенствовал типичный для того времени велосипед, это его собственная модель. И когда эту модель увидел Струве, он пригласил его поехать в Париж на всемирную выставку в 1900 году. На выставке в Париже продукция Струве была представлена: паровоз какой-то, я подробностей не знаю… и в том числе – велосипед брата моей бабушки. Была фотография и этого Василия с велосипедом на выставке – ушло. Была фотография серебряной медали, у всех родственников, детей Бугарёвых она была… Потом бизнес велосипедный пошёл в Коломне.

Дедушка всю жизнь любил жену Пильняка

Мой дедушка как сюда попал? Он женился на бабушке. Дедушка из церковной семьи: его отец служил в Вознесенской церкви, на углу Красногвардейской и Комсомольской. Он дружил с Алексеем Соколовым, отцом жены Пильняка. Соколов был дьяконом Вознесенской церкви. Мой прадед был причетником. Это были их официальные должности, они служили там годами, жили по соседству. Мой дедушка всю жизнь рассказывал, как он дружил с Машей Соколовой, однажды он признался, что он её любил всю жизнь. А она вышла замуж за Пильняка.

А расскажите, что он рассказывал, что у вас об этом в памяти осталось?

У меня вот такой момент в памяти: они дружили, но вот она вышла замуж за Пильняка. И там что-то с возрастом… Начинаю смотреть биографии Пильняка и обнаруживаю, что во всех биографиях Марье Алексеевне убавили десять лет возраста: везде указано, что она родилась в 1897 году, а она родилась в 1887 году, с моим дедушкой у неё разница была пять лет. Абсолютно нормальная разница. У дедушки с бабушкой разница 10 лет, он с 1882, а она 1892 года. Маша была с 1887 года. С дедушкой я это не обсуждала, он всегда говорил правду. Он иногда с такой тоской говорил о ней… Он бабушку любил, у них было пять детей. Но, видимо, детская влюблённость была…

Дедушка, до того, как женился на бабушке, занялся переплётным делом. Он в церкви прислуживал, но не хотел этим заниматься. Он занялся переплётным делом. Бабушкин отец, по сути, был бизнесменом. Брак их был одобрен, и он предложил дедушке заняться переплётным делом в его мастерской. Он выделил помещение. Он купил ему дорогущий переплётный станок. Без ложной скромности скажу: перед революцией переплетали духовную литературу люди церковные только у дедушки.

Мастерская была при доме, где точно ― неизвестно?

Дом и сейчас стоит, изуродованный внешне и внутри, дом 239 по Октябрьской Революции, где располагается полиция. В советские годы в одной части был ЗАГС. Это был дом Бугарёвых. На первом этаже была мастерская и магазин. На втором этаже жили. Обычно жена уходит к мужу, а тут они жили с её родителями. Остальные… кто-то из братьев там жил тоже, остальные дочери, когда повыходили замуж, все разъехались. Моя бабушка оставалась с родителями. И дедушка – при деле. Жили они там до 1918 года.

После Октябрьской революции стали прижимать сначала купцов на посаде. Сначала трясли владельца этого дома, 205-го, поотбирали жильё. Уже и Бугарёвых должны были выселить, по выражению моей бабушки, подчистую всё отобрали. Дедушка не смог даже станок взять, его национализировали, конфисковали. Куда переехали родители, я не знаю. А дедушка с бабушкой перебрались в дом 24, 264, где они прожили ещё 50 лет. Причём им отдали лучшую часть дома. Я уже позже поняла, почему так: хозяйка перебралась в полуподвальное помещение, изначально-то она жила на втором этаже, там светло, дом в хорошем состоянии. Но ей поставили условие: или совсем дом отдаёшь или пускай жильцов. Она пустила жильцов. Конечно, лучше пускать жильцов надёжных. Естественно, все, кто проживал в центральной части города, были знакомы друг с другом. Она же была богатая женщина, Бугарёвы тоже не бедствовали, они все были между собой знакомы. И она пустила Колосова – мой дедушка Колосов Леонид Михайлович (бабушка тоже стала Колосовой, когда вышла замуж), и вот они там жили. А дом-то уже разрушался в 1950-е, а в 1960-е и вовсе…

Они платили аренду?

Дедушка платил квартплату ей, причём какие-то совершенно смешные деньги. Ей не были нужны эти деньги, но, как я понимаю, она отчитывалась перед налоговой. Дедушка каждый месяц ходил к ней. Один раз я с ним ходила. Он ей передавал деньги. Он так чинно вошёл, чуть ли не поклонился: «Марфа Максимовна, я принёс платёж за этот месяц». Она приняла, пересчитала. Но там были сущие копейки! Она записала, что приняла эти деньги, расписалась, дедушка тоже расписался. Я вышла сразу на воздух и стала дышать глубоко. Было невыносимо! Дедушка ходил туда каждый месяц, а я сказала, что больше туда не пойду. Он был настроен так, чтобы я как можно больше знала о том, как живут люди – вот он один раз меня туда сводил.

Карета и каста огородников

Она была очень обеспеченная. Она была из среды так называемых огородников. Касту огородников в Коломне так называли. Они жили в домах вдоль ул. Октябрьской Революции, начиная от поворота на проспект Кирова, когда я была маленькая, он назывался Кировское шоссе, а раньше Протоповское шоссе, потому что вело в деревню Протопопово. Там было много огородников с огромными участками земли. До революции, конечно, у них была рабсила, они сами не работали. Продавать возили возами, обозами в Москву.

Что мне ещё запомнилось в том доме. Я называла это «каретой». Во дворе сохранились сараи с тех дореволюционных времён. В одном из них стоял, как я понимаю, фиакр с откидным верхом. Верх был прорезиненный брезент, а нижняя внутренняя сторона была обтянута какой-то хорошей тканью типа парчи, сиденья пружинистые. В 1950-е годы они были живы. Я была толстенькой, плотненькой девочкой, я на них залезала, прыгала, и пружины меня не выдержали. Но они были обтянуты кожей. Кожа была шикарной, очень хорошей. Рессоры на таких пружинах – я качалась несколько лет, потом этому пришёл конец. Боялась сказать родителям. Родителям я не сказала, сказала бабушке. Она ответила: «Ну и что, Марфа туда всё равно не пойдёт». Причём мне об этой «карете» никто не рассказывал. Но ворота в этот сарай были щелястые (сколько лет прошло после революции!), всё видно, я заглядывала, было любопытно. Потом я научилась туда залезать не через ворота, а с соседнего дома, там под крышей была дырка. Я через забор залезала к соседям, через ту дырку влезала к этой карете и там на ней качалась. И были остатки сарая, в котором раньше держали лошадей, на которых возили товар, а также лошадей, которых запрягали в экипаж. Было очень интересно. Двор был заросший густой травой, когда я была маленькой.

А до какого времени они огородничеством занимались?

До революции. Но этот сад-огород там оставался, племянник занимался, платили налоги советскому государству, чуть ли не до момента сноса этого дома. Сносили в конце 1970-х. Бабушка и дедушка выехали в конце 1967 года или в самом начале 1968 года, потому что я чётко помню: прожили они там ровно 50 лет. В начале 1968 года они выехали оттуда. Хозяйка к тому времени уже умерла. Но владельцем по наследству стал её племянник, он дом продал, но сам продолжал заниматься садом-огородом. Те люди, которые въехали потом, они хорошо подремонтировали дом.

Вот фотография 1976 года.

Я на неё смотрю и удивляюсь, как же дедушка с бабушкой жили в развалюхе, хозяйка не разрешала ничего делать, а потом люди въехали и сделали ремонт так, что там можно было жить. Не знаю, как внутри, но снаружи вид был абсолютно приличный.

Не припомните, что выращивали на огородах?

В этом огороде вот что я видела. Ряд яблонь, пять или шесть разных сортов. Ряд вишен, «владимирка» и «шубинка», я в этом разбиралась. «Шубинка» ― очень сладкая вишня, а «владимирка» кислая. Я, конечно, лазила через забор, там ела. Маленькая была, а соображала, что косточки там плевать нельзя, потому что хозяин заметит и мне попадёт. Яблоки тоже там рвала, ела и огрызки там не бросала. Но с собой не носила. Я влезла, съела яблоко – в карман сую огрызок (правда, одежда была грязная от них!), ещё хочу – ещё съела, ещё огрызок сунула… Вишню поела и, как горсть ядрышек набралась, перелезала через забор, у себя во дворе под кустик брошу – никто ничего не видел. Ещё у него была картошка. Ряды крыжовника, смородина чёрная, смородина красная, по несколько кустов. Немного моркови, хорошо помню грядку – ботва моркови, он никогда её не переращивал: когда она была ещё маленькая, товарный вид хороший, он её такой возил в Москву, пучками продавал. Я знаю, потому что забор был дощатый, и я наблюдала. Он после работы приходил, там работал, пучки связывал. Кстати, во двор он не выходил: видимо, с хозяйкой была договорённость, что двор наш. Он всё там делал, за забором, на этом участке. Лука и чеснока там было очень много, по моим детским представлениям. Всё это вывозилось на продажу легально. Наверное, бизнесом в 1950-х это нельзя было назвать… Работал там один, ему никто не помогал, ему было на тот момент за 30 (это опять-таки мои детские впечатления), работал в поте лица. После работы приходил и вкалывал с весны до осени.

«Мы Милку есть не будем»

Чем занимались бабушка с дедушкой после революции?

Бабушка не работала, занималась хозяйством, детьми. Сразу после свадьбы у неё родилась дочка, но она умерла во младенчестве. В 1910 году они поженились, в 1911- она родила. И в 1912 году бабушка родила ещё одну дочь. В 1918 году, уже в новом жилище, родилась моя мама, в марте. В 1922 году родилась ещё дочь. В 1924-м родился сын, он был младшим ребёнком.

У бабушки была корова. Бабушка говорила, что надо с хозяйкой договариваться, чтобы та разрешала держать корову в одном из её, хозяйских, сараев, потому что двор наш, а сараи не наши. Она эту корову выгоняла пастись, она рассказывала, куда она её выводила, загоняла обратно, доила, молоко она продавала. Естественно, они сами молоко пили в изобилии, и обязательно она носила молоко хозяйке: ей разрешалось держать корову при условии, что она будет снабжать молоком. Сколько хозяйка скажет, столько она отнесёт: сегодня литр, а завтра 3 литра – и бабушка не понесёт продавать, а отнесёт столько, сколько сказала хозяйка. Условно дедушка рассчитывался за квартиру, но там же учитывалась стоимость молока.

С коровой всё закончилось в 1928 году. НЭП закончился – запретили держать коров в городских дворах. Бабушка со слезами рассказывала, как она отвела корову на бойню. Мясо в итоге они продали, потому что она сказала, что не может есть её: «Мы Милку есть не будем» (корова Милка). Всё мясо продали. Это была трагедия для бабули. Она мне рассказывала в детстве.

Она всё время была в работе по дому. Плюс бабушка была непоседой. Она всех снабжала продуктами. Бабушка рано-рано бежала на рынок. Рынок, который здесь, коломенцы никогда не называли рынком – это был базар. А рынком называли тот, который сейчас «Афганский», а раньше он назывался «Колхозным рынком». И вот бабушка бежала на базар. Что она покупала, честно говоря, не знаю – утром-то я с ней не бегала. Потом она прибегала, по дороге узнавала, в какой магазин что привезли. С трёх лет я с ней бегала по магазинам, по очередям. Я хожу быстро, потому что бабушка приучила. Она худенькая, сухонькая – бегом-бегом и меня за собой за руку тащит. Я спотыкаюсь, ноги заплетаются… а потом мне стало обидно, думаю: бабушка старая, а что же я так плохо бегаю?! Я стала бегать, потом ходить быстро. «Не надо меня держать», – говорила я ей.

Почему она меня с собой брала? С продуктами были перебои, давали определённое количество в одни руки – по килограмму, по одной штуке. А я тоже человек, хоть и маленький – мне тоже давали.

Помните, каким маршрутом вы бежали вот так?

Мы всегда бежали сюда, к «Поросятам», по улице Октябрьской.

«Да над тобой весь базар смеяться будет!»

А где были магазинчики и что там покупали?

К Морозову – это хлеб, бакалея. В «Трёх поросятах» покупалось только масло, колбаса, иногда, очень редко, мясо – если бабушка знала, что привезут, сбегав на рынок, всё разузнав. Она занимала тут очередь, писали ей номер на руке, она со мною прибегала, чтобы досталось мясо. Но этим не увлекались, мясо, в основном, покупали на рынке. Как она торговалась – вы себе не представляете! У неё было любимое выражение (если ей человек в чём-то возражал или что-то неподходящее ей говорил): «Ишь, как тебе некогда!». И начиналась торговля: «Вот за это – 10 рублей?! Да над тобой весь базар смеяться будет!» Вот в таком духе! Мне это так нравилось, я так гордилась моей бабушкой: ей всегда уступали.

А так к Морозову с утра не ходили, только уже у «Трёх поросят» затарившись. А у «Трёх поросят» была необыкновенно вкусная ливерная колбаса. (Это вторая половина 1950-х.) Остальная колбаса была плохенькая. За коломенской колбасой мы ходили в «Гастроном» напротив. Коломенскую колбасу с нашего мясокомбината в Коломне не продавали, всё отправляли в Москву. Круговым путём, через Гастрономторг она попадала в Коломну. Бабушка узнавала, когда привезут коломенскую колбасу.

Из-под полы не продавали коломенскую колбасу?

Мы никогда не покупали. Всю жизнь те, кто работал на мясокомбинате, воровали по-чёрному. Ещё и потому не было в магазинах ничего: все, кто работал на мясокомбинате, воровали ежедневно столько, сколько могли унести. Колбасу засовывали между ног, женщины между грудями. Худенькие надевали лифчики чуть ли не десятого размера, туда напихивали. Мужчины все выходили из проходной с солидными животами – они куски вырезки заворачивали в марлю, обматывали вокруг себя, сверху одежда.

Это в городе такие слухи были?

Это знали все. В 1950-е такого воровства не было, было строго с воровством. В 1960-е уже распоясались, но не до конца. В 1970-е это был ужас, несли всё отовсюду. В 1960-е годы однажды, мы уже жили отдельно, к нам домой пришёл бывший папин ученик и предложил: «Вадим Михайлович, мясо нужно?» Отец был порой такой наивный: «Да, конечно». Тот снимает куртку, расстёгивает рубашку – и у него обмотано то, что я вам сказала. Я там была, соседка. Папа сказал: «Нет, уходи отсюда». Соседка за ним побежала: «Давай я у тебя возьму». Потом он ей носил. Она просила, чтобы Вадима Михайловича не было, потихонечку. Потом он весь наш подъезд обеспечивал, носил ворованное мясо.

Потом я несколько ещё видела таких. В 1970 годы мой муж познакомился с каким-то типом с мясокомбината, и тот нам принёс. Я его просто вышвырнула за дверь. Я думала, принесёт мяса кусок, килограмма два. А он так же распоясался, достаёт мясо, шварк на стол, вырезку. Я бы такое и есть не смогла, и в моём представлении это мерзко. А у людей в Коломне у всех были забиты холодильники ворованными мясными продуктами. Это я ни на кого не наговариваю, не клевещу, не вру, это так и было.

«Дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых»

А чем занимался дед?

Дедушка после того, как не дали возможность заниматься переплётом как бизнесом, купил простенький станок переплётный, дома делал. Но семью надо содержать, он пошёл работать на Патефонку, в бухгалтерию.

У него были знания экономики и финансов после Струве?

Я не знаю.

А переплётное дело осталось как хобби или он на этом тоже зарабатывал?

Когда нему приходили как к переплетчику дореволюционные клиенты, они не деньгами платили. Они могли принести десяток яиц, мяса вырезку, яблок отборных. Буквально кланялись: «Леонид Михайлович, вы наш спаситель, иначе всё бы это пропало». Приносили в таком состоянии церковные книги… Приходили дореволюционные старички. Один, помню, в пенсне, шляпе – просто книги переплетал дедушка.

Он не рассказывал что-то подробнее об этих людях?

Нет. Но я знаю, что до революции дедушка всю библиотеку переплёл семье Дроздовых. Сам Николай Дроздов как-то приезжал много позже. Я его не застала. Но он приходил, нашёл дедушку: дедушка рассказывал, такой гордый: «Коля Дроздов ко мне приезжал».

Семейная библиотека дроздовская в Москве?

Не могу сказать. Дроздовы, родителя Николая Дроздова, были коломенские, жили здесь, были прихожанами этой Вознесенской церкви. Они были между собой знакомы – прихожане Вознесенской церкви.

До войны он работал на Патефонке?

Да. Потом он пошёл на пенсию. Он 1882 года рождения. Когда я родилась, он был на пенсии. Но всё равно к нему обращались и просили переплетать. Но это не был заработок. Некоторые не платили. Подарок от души.

К 50-летию Великого Октября стали усиленно давать квартиры. Мои родители ждали квартиру, потому что жили в общей, и тётя – они жили в коммуналке. У нас на две семьи была квартира. Кому вперёд дадут, к тем дедушка с бабушкой и переедут. Сначала дали тётиной семье, и они забрали дедушку с бабушкой.

В какой район они переехали?

Они переехали в дом вдоль проспекта Кирова, в двух шагах от пересечения с улицей Ленина, в пятиэтажку, в панельный дом. Могли дать в кирпичном доме, но они спешили. Им должны были дать двухкомнатную: мама, папа, два ребёнка одного пола, два мальчика. Нужно три – тесно вчетвером, но такие правила. В итоге нам дали двухкомнатную. Но не поэтому я жалею, что старички к нам не попали. Дедушка быстро там угас, долго там жить не смог. Он умер в 1971 году, до 90-летия не дотянул.

Бабушка бегала к нам. Плюс бабушка всю жизнь помогала по хозяйству – сначала сестре, потом племяннице, которая жила в Сандырях. Там было богатейшее хозяйство, и бабушка там вкалывала как рабыня. Я этого не могла понять. Только когда мама родила второго ребёнка, братика моего, она поменьше стала туда бегать, стала помогать. А так в 1950-е, если она не трудилась у себя дома, не бегала по магазинам, она бежала туда, могла до ночи полоть, там такие плантации были – участок 20 соток.

Это способ зарабатывать?

На тех людей перейду чуть позже. Бабушка туда бегала постоянно к племяннице. Опять-таки свою семью обслуживала. Бегала не только туда, у неё сестра Анна Ивановна Бугарёва жила в Парфентьеве, там помогала на земле. Бегала куда-то ещё помогала. Дедушка очень обижался: «Посиди, побудь дома. Никогда обед не приготовит…». Но жили очень дружно, просто как бывает в семьях – он обижался, что она куда-то всё убегала. При мне уже, в 1950-е он ей: «Опять в Сандыри побежишь? Всю жизнь туда бегаешь». А она ему сказала: «А ты всё по Маше тоскуешь?» На этом разговор прекратился. Я тогда не понимала, что за Маша. Я спросила у дедушки, что за Маша, он мне рассказал, как он переживал за Машу, и про Пильняка рассказывал, как он его не любил. Пильняк не хотел на ней жениться, ей уже было 30, она была старше Пильняка, она забеременела, он жениться не хотел, его заставили, потому что его родители были прихожанами Вознесенской церкви. Через церковь на него надавили, заставили его жениться. Они после свадьбы сразу переехали в Черкизово.

Дедушка не называл год рождения Марьи. Я узнала потом, когда появился Интернет: меня грызла мысль, что с датами рождения этой Маши не всё точно. Я наткнулась, по Пильняку я искала, на фотографию её могилы, она в Москве похоронена: Марья Алексеевна Соколова-Пильняк, дата рождения 1887 год. А в биографиях Пильняка 1897-й.

Давайте про семью, про маму и папу.

Мама родилась в 1918 году. Вскормлена на молоке коровы Милки. Она потом всю жизнь не пила молоко. Даже старенькая. «Это не молоко, я только Милкино молоко могу пить». Она умерла в 80 лет.

О её детстве ничего не знаю. Как я понимаю, её детство прошло там же, где моё, в этом дворе. Она училась, кажется, в шестой школе. Когда школу окончила, она пошла работать в Райпотребсоюз. Почему она пошла туда работать? Я упоминала родственников из Сандырей, и глава семейства был на тот момент руководителем этой организации. Он её устроил на работу. Тогда она пила молоко, потому что там как раз с молоком работала: из окрестных населённых пунктов свозили молоко частники, там его сепарировали. И там она пила сливки. Отдельно фасовали сливки, отдельно молоко, жирность соблюдалась 3,5 % чётко, не меньше. То, что оставалось – обрат – они выливали на землю, а это ценнейший продукт. Это была середина 1930-х. В 1938 году она поступила в Коломенский учительский институт, пединститута не было. Он располагался, мне кажется, чуть ли не в здании шестой школы (я не вдавалась в подробности, мне это было неинтересно). Она окончила учительский институт.

Это её было желание или семья так была настроена?

Бабушка и дедушка хотели, чтобы она училась. После неё её сестра следующая тоже училась в этом учительском институте. Младший брат служил всю жизнь на флоте, в итоге стал капитаном дальнего плавания. Старшая сестра Серафима Леонидовна что-то закончила и работала в банке в экономическом отделе.

«Бабушка там работала как вол, но не принесла домой ни одного яблочка»

Про бабушку.

Бабушка хлопотунья. Она ухитрялась обслуживать всех своих близких. Я начала рассказывать, что она бегала в Сандыри. Я вам сейчас расскажу, что за семейство там жило. Это будет связано и с магазинами. Там жила семья одной из бабушкиных сестёр, Пелагеи Ивановны (в девичестве Бугарёва), по мужу её фамилию я не знаю вообще. Она вышла замуж за зажиточного какого-то жителя села Сандыри. Был дом свой, потом его перестраивали. Там у неё родилась дочь (у неё была одна дочь). Саму Пелагею Ивановну я никогда не видела, но знала, что она была великолепнейшей хозяйкой. Когда бы в семье ни заходил разговор о том, как нужно вести домашнее хозяйство, как воспитывать детей, примером всегда была Пелагея Ивановна. Её дочь я знала очень хорошо. Её звали Клавдия Александровна, её назвали в честь моей бабушки, потому что Пелагея любила мою бабушку, и бабушка ей очень всегда и во всём помогала. Клавдия Александровна в начале 1930-х вышла замуж за Петра Ивановича Кузнецова.

Лично для меня это было самым интересным. Он всю жизнь был в торговле. Его пристроили к торговле в пятилетнем возрасте. Это было в начале XX века, его отдали в мальчики в Москву, в обувной магазин. Этот магазин был в Петровском пассаже, т.е. это был шикарный магазин. Он там изучил обувное дело досконально. Как он разбирался в видах кожи! Как он разбирался в обуви! Это продолжалось до революции. Потом он приехал сюда. Здесь он где-то по торговой части пристроился. Он был человеком, преданным советской власти, стал делать карьеру, очень быстро он стал руководить Райпотребсоюзом. В 1930-е годы он познакомился с Клавдией Александровной, племянницей моей бабушки. Она женщина была очень умная. Как она держалась! У неё абсолютно прямая спина, посадка головы гордая. Вообще была очень красивая женщина. Чистое красивое русское лицо. Её дочь – вылитая её копия. Она познакомилась Петром Ивановичем, они поженились. Она была активисткой и занималась развитием детских садов в Коломне и Коломенском районе. У неё карьера пошла, у него карьера шла хорошо. У них было трое детей. Когда она родила третьего ребёнка, она оставила службу, села дома. И занялась в чистом виде домашним хозяйством. Этот дом, который я упоминала, имел огромный земельный участок, там был сад, огород, на котором были все мыслимые и немыслимые овощи, в том числе те, которые тогда в Коломне не выращивали. Например, в Коломне никогда не выращивали кабачки, а они их выращивали. И всё это возилось в Москву. Они выращивали топинамбур, о котором в Коломне вообще не слышали. Зачем им это было нужно? А так решил Пётр Иванович, потому что он был ответственный работник – чтобы его не обвинили в слишком богатой жизни, в коррупции (а это было сталинское время, 1930-е годы). Жена не работает в производстве, но работает на земельном участке. Продавать продукцию было можно, они платили налоги. Всё по-честному. Она, конечно, вкалывала, но вместе с ней вкалывала моя бабушка. Там, по-моему, и рабсила была, но завуалировано, из соседей. Это были 30-40-е годы. В 1950-е я помню соседку, которая была пожилой, но она на этом огороде тоже годами с моей бабушкой трудилась в поте лица. Бабушка там работала как вол, без преувеличения, но не принесла домой ни одного яблочка, огурчика. А там и огурцы сортовые, помидоры необыкновенные.

В 1950-е годы мама любила ездить к ним в гости: она любила поесть, а мы жили скудно, и там она ела всевозможные деликатесы, фрукты, овощи – это слов нет. Иногда брала меня с собой. Но меня почему-то всегда выставляли за дверь: «Иди в саду погуляй». Летом. Чтобы не слушала разговоры старших. Потому что они перемывали косточки всем. Кое-что я слышала, и из того, что я слышала, я много узнала о торговых делах в нашем городе. Но чаще я гуляла в саду, в тёплое время года. Там я, конечно, объедалась. Там были две яблони «белый налив», никогда в жизни я таких яблок больше не ела. Мне говорили не трогать «белый налив», но я его так объедала: вы меня выставляете в сад – я всё равно поем! Там была «мельба», которая в Коломне в те годы тоже не росла, я её ела, огрызки выбрасывала за изгородь. Крыжовник у них всегда вызревал красный, крупный. Много чего… Зимой меня отправляли кататься на санках на горку. Но сколько можно?! Мама там часами сидела. И я проберусь не в саму комнату, где они сидят, чаёвничают и столовничают, и слушала. Рассказывали много про всякие торговые дела.

Я узнала тогда о конкуренции между Коломторгом и Гастрономом. Сначала Пётр Иванович руководил Райпотребсоюзом. Когда началась война, с Райпотребсоюзом дела пошли не очень, его назначили заведующим хозчастью Коломзавода, именно продовольственным снабжением. Очень серьёзная должность. Коломзавод был оборонным предприятием. Там он тоже себя хорошо зарекомендовал. Когда война закончилась, его назначили директором Коломторга. Коломторг был единым – пром и прод. А в середине 1950-х Коломпромторг и Коломпродторг разделили. Я помню эти разговоры мамы с Клавдией Александровной. Клавдия Александровна: «Зин, как ты думаешь, что Пете взять, пром или прод?» Мама: «Пром, конечно, что ты!». Женщины-барахольщицы. Клавдия Александровна: «Я тоже так думаю, а с другой стороны, как жизнь провернёт. Продукты-то всегда в цене будут. Оденешься, обуешься, а что есть-то?» И вот они сидели и рассуждали, как им выгоднее будет. Но решал Пётр Иванович, он решил правильно – на продукты перешёл. Он Продторгом руководил до выхода на пенсию, до 1970-х, очень долго. До пенсии он был несменяемым.

И вот к тому, откуда деньги у людей. Кузнецовы хорошо жили, они не показывали, что у них богатства, но было понятно, что они обеспеченные. И чтобы прикрывать это богатство, и были эти сады и огороды. Но в то же время свежайшие фрукты и овощи дома…

Они не доходили до вашего дома на Октябрьской?

Нет, никогда. Маму там кормили от пуза, мне нальют чай со сладостями. Ещё нас приглашали обычно 2 августа – Ильин день, в Сандырях это престольный праздник. Они собирали родственников почти всех коломенских и кое-кого из соседей. Готовили стол, там было угощение. Чего там только не было! Икра была чёрная и красная, был осётр.

При устном счёте моментально складывала трёхзначные цифры

От Петра Ивановича бабушка иногда узнавала, какие продукты должны привезти. Несколько эпизодов про бабушку и Петра Ивановича надо обязательно рассказать! Все продовольственные магазины в городе она знала. Её уже знали как тёщу Петра Ивановича, хотя тёщей была её сестра. Никаких ей поблажек, ничего, но просто знали, что тёща. Ей иногда говорили: «Нам должны привезти то-то, но не знаем, завтра или нет». Получив эту информацию, она пешком вечером шла в Сандыри. Спрашивала Петра Ивановича: «Петь, когда ты этим привезёшь?» Он в ответ: «Опять они болтают, я не дам им это». Бабушка: «А я уже договорилась». Петр Иванович: «Хорошо, приходи к открытию завтра».

Моя бабушка была умнейшей женщиной, но у неё было образование три класса церковно-приходской школы. При этом речь у неё была чистейшая, грамотная, литературная. Она говорила законченными предложениями, сложноподчинёнными. Сейчас слушаешь людей – они не знают, какой союз, предлог вставить. У неё всё было на месте. Сложноподчинённые предложения в речи такого формально малограмотного человека – это чудо. Она много читала, много читала газеты. Читала «Правду», центральную газету, от корки до корки. Дедушка читал «Известия», «Правду» не любил. «Правду» выписывала моя мама, а «Известия» выписывал дедушка. Откуда такая речь – она читала «Правду» годами, десятилетиями. Она так анализировала передовые статьи! Мой папа просто восхищался: «Клавдия Ивановна, вы обманываете, вы закончили университет!». Она первая прочитывала, рассказывала нам все события, плюс радио говорило с шести утра до полуночи.

Бабушка считала… я не знаю, как она могла считать так со своим образованием, но то, как она считала, говорит об её исключительном природном уме. При устном счёте легко складывала трёхзначные цифры, моментально давала ответ. Я её на бумажке проверяла. Она умножала двузначные числа в уме. Как счётная машинка! К чему я это говорю? Она любила показать своё превосходство в кассе. Ведь раньше как: сначала идёшь в кассу, платишь. Кассир считает, ошибается, пробивает чек. Бабушка берёт чек, считает в уме: «Что это вы мне тут насчитали? Пересчитай». А кассиры считали на счётах. Некоторые, которые бабушки не знали, могли сказать: «Бабка, иди отсюда». Она говорит: «Я пойду. Я пойду сейчас к Петру Ивановичу». Если кто-то из сотрудников слышал, говорил: «Ты знаешь, кто это? Это тёща директора Коломторга». «Да ладно!»

Она на самом деле брала этот чек и шла в Коломторг, там секретарь:

– Клавдия Ивановна, Пётр Иванович занят.

– А мне нужно.

Она открывает дверь, заходит.

– Петь, это что такое? Дурочку такую взяли. Ты посмотри, что она мне насчитала?

Она обсчитала на одну или две копейки!

Это рассказывали и бабушка, и Пётр Иванович. Мама из Сандырей приносила, рассказывала.

Это всё рассказывалось через смех?

Да. Но бабушка всерьёз: «Она ошиблась на счётах на копейку, а я в уме правильно насчитала!»

«В холодной воде по пояс женщины добывали торф»

Давайте вернёмся к маме.

Она всё время работала в 9 школе. Она была хорошим учителем. Преподавала историю. Её каждый год – за всё время только два года не было – приглашали в пединститут принимать приёмные экзамены по истории. Абы кого не приглашали. Начиная с 1950-х. Иногда приглашали подработать, кто-то из преподавателей на учёбу уезжал, на повышение квалификации, она вместо этого преподавателя читала лекции, проводила семинары. Её коньком были Древний мир, история Средних веков и что-то по истории СССР, в этом она была асом. Ей очень нравилось, она никогда не спешила домой с работы. Она много работала, и она делала это с удовольствием.

Про папу?

Фотография дедушки, сделанная в 1916 году, он участник Первой мировой войны, в военной форме.

Как я понимаю, он не офицер. Когда случилась революция, он встал на сторону Советской власти. При Советской власти сделал хорошую карьеру. Начиная с 1920-х в городе Белый, где он жил в то время, занимал руководящие посты. В 1930-х годах он был председателем исполкома горсовета города Белый. Сейчас территориально это Смоленская область, тогда это относилось к Тверской губернии. Города Белого теперь на карте нет, потому что в 1941 году, когда немецкие войска наступали, бои за Смоленск знаете, какие были… и город Белый стёрли с лица земли. Но ни папа, ни бабушка, ни дедушка этого не застали, потому что их там не было: в 1938 году деда репрессировали как врага народа.

На каком основании?

Никто не говорил, за что. Я об этом узнала, когда уже папы не было в живых, мне бабушка рассказывала. Особо спрашивать было неудобно, потому что для неё это была трагедия. Она осталась без мужа молодой женщиной. Его забрали, она его больше не видела. Она почему-то была уверена, что он умер в лагере в 1945 году. Но у меня было подозрение, что он умер гораздо раньше.

До 1938 года они жили прекрасно. Председатель горисполкома в небольшом городе, город меньше Коломны, но богатый, хороший город. Бабушка работала в школе. Она, по-моему, 50 лет учителем проработала. Была директором школы до 1938 года. У неё награды какие-то, в том числе Герой Социалистического Труда, медаль, не знаю, до войны или после ей дали. Вот, значит, дед сидит, а бабушку отправили на поселение, но не в Сибирь, не на Север, а в Московскую область, на торфоразработки. В то место, где сейчас город Ступино, под Каширой. Это в 1938 году. Правда, она не долго торфоразработками занималась, потому что народу туда свезли уйму, и с детьми. А города-то не было, был посёлок именно из репрессированных, из членов семей врагов народа, ЧСВР. И детей всё-таки советское государство считало учить обязательным. Из числа репрессированных учителей выбрали, организовали школу, бабушка начала преподавать. Какое-то время она там трудилась, в болотистой местности (её осушили этими разработками). У неё потом всю жизнь были больные почки. Я её помню, у неё были чудовищные мешки под глазами. Она всё время жаловалась: болит спина. В холодной воде чуть не по пояс женщины добывали торф.

Но в 1940 году она с торфом уже не работала, она работала в школе. Она жила в бараке больше десяти лет. Они были осуждённые, но, тем не менее, у неё была отдельная комната. А те, кто работал с торфом, жили по несколько человек в комнатушках.

Папа с 1919 года, в 1938 году он был совершеннолетним. За год до этого он поехал в Москву, поступил в пединститут, который сейчас МПГУ. Там он учился на отделении географии и картоведения. В дипломе написано: учитель географии средней школы, он всегда работал учителем географии. Когда события случились в 1938 году, его не было в Белом, он успел поступить. По счастливой случайности, его младший брат тоже был в Москве, было каникулярное время. У бабушки была родная сестра-близнец. Бабушка была Елена Михайловна, а та была Александра Михайловна. Существует поверье: если в имени буква Р, значит, твёрдый характер, по жизни идёт прямо и уверенно. Александра Михайловна, бабушка её называла Шурочкой, прожила очень интересную жизнь. Она умерла раньше бабушки, репрессиям не подвергалась. У неё было много мужей: пять официальных и ещё два гражданских брака. Лицом они были очень похожи, в молодости действительно были двойняшки. На фото бабушка молодая красивая, интеллигентное лицо.

Но учитывая жизнь, которую она прожила: почки, диабет развился, она была грузная в последние годы жизни – естественно, это всё отразилось на внешности. А Шурочка всю жизнь порхала как бабочка. Я не в осуждение, я ей восхищалась. Если баба Лена к нам в Коломну приезжала несколько раз за те годы, что мы жили в бабушкином и дедушкином доме, то тётя Шура приезжала всего один раз. И однажды они приехали вместе. Ровесницы, близняшки. Но выглядели они, если не как мама и дочь, то как тётя и племянница. Хотя не скажу, что бабушка так плохо выглядела, но на фоне Шурочки контраст был разительный. Шурочка с тонюсенькой талией, вся в шелках, она всегда носила шёлковые платья, яркие, пёстрые, туфли на каблуках. Бабушка не могла носить туфли на каблуках после работы в торфе. В городе обсуждали (моего отца и маму многие знали):

– Приезжала с вашей мамой, это кто?

– Это тётя, мамина сестра.

– Какая красавица!

Охи-ахи, удивлялись разительной разнице между ними. У неё был весёлый характер, она была прекрасная женщина. В неё влюблялись, она влюблялась, разлюбила – до свидания, официальный развод, новый муж. Так она жила. Откуда неё были наряды? В тот момент, в 1938 году, она была замужем за каким-то чином в НКВД. И мой папа у неё жил, потом она ему нашла квартиру, потому что его искали, приходили к ней. Её муж всё отрицал, естественно, сколько мог, отнекивался, что есть такие родственники. Они его прятали. Она сняла папе квартиру. Папу никто не нашёл. Младший брат был школьник, она пристроила его к знакомым, которые тоже работали в НКВД, т.е. всё скрыли, мальчик остался цел. Она способствовала тому, что Леночку, бабушку, не куда-то там угнали, а хотя бы в Московскую область. Она и её муж писали ходатайство, что человек заслуженный, школа нужна – и бабушку поставили завучем школы, потом она стала директором, будучи репрессированной. Это связи Шурочки.

Потом этот её муж тоже попал под колесо репрессий. Она выскочила за какого-то военного, как раз накануне войны. Этот военный был интендантом. По интендантской части служил на главных складах в Москве. Жили прекрасно. Младшему папиному брату очень сильно помогала. Папа, когда началась война, пошёл в 1941 году на фронт добровольцем. Бабушка переживала. Это она мне рассказывала: «Я с ума сходила!». Знаете, в какие войска его взяли? Сначала записали добровольцем. Опять-таки Шурочка посодействовала: его взяли в войска НКВД.

«Ко мне дети ходили слушать сказки»

Про 1960-е, ваше детство давайте поговорим.

У меня была куча друзей. Поначалу ко мне дети ходили слушать сказки. Это летом. Я выходила во двор и читала. У меня была отдельная этажерка, она была полна детских книг. В том числе там были дореволюционные книги – дедушкины книги, он их переплетал, он их хранил, они переходили как бы по наследству. У меня осталось несколько штук. На них дедушка своей рукой писал: Симушкина книга, Зинушкина книга. Лёшиных не было (Алексей Леонидович, младший сын). Иногда встречалась Андрюшкина книга (Богоявленский Андрей, мой двоюродный брат), Алёнушкина книга. Как только доходила до меня, он писал: Алёнушкина книга, Алёнушке от дедушки. Может, потому что я любила читать. Тётка не любила читать, собирала книги, доставала книги по блату, у неё был отдельный книжный шкаф на Октябрьской, и там стояли корешки… Дедушка мне дарил эти книги.

Я летом выходила во двор. Я говорила: «Приходите, читать буду». Сначала двое приходили, потом четверо, потом больше. Под вечер собиралась вообще толпа.

Какого возраста дети были?

Это началось, когда мне было пять лет и до школы, потом мы уехали в другую квартиру… Дети от пяти до 13 лет. В детский сад очень многие не ходили.

Клавдия Александровна Кузнецова, которая занималась развитием сети детских садов, сама своих детей в детский сад не отдавала. Она твёрдо считала, что детей из приличной семьи нельзя отдавать в детский сад. Почему и я не ходила в детский сад. Я потом в интернете нашла статью для партийных работников, где объяснялось, что дети партийных и руководящих работников – мы не были руководящими, она-то была – не должны перемешиваться с детьми пролетариев и крестьян, не должны подвергаться идеологической обработке, которая ведётся в детских садах. То же самое говорила Клавдия Александровна и потом повторяла моя мама, которая вела историю. В 1950-х был отдельный предмет – Конституция СССР, там такое было, там объяснялось так… Но ребёнка отдать в детский сад не надо. И вообще это дети не те, с которыми надо водить дружбу. В окрестных домах дети были такие же, домашние, но по другой причине: детский сад стоил денег. Пусть это были малые деньги, но в окрестных домах люди жили бедно. Когда родители в соседних домах узнавали, что Алёна читает, некоторые приходили, спрашивали разрешение:

– Можно придёт моя (или мой)? Алёна там сказки читает.

– Да мо-о-ожно, она всем читает.

Отца все уважали, все знали, что он Вадим Михайлович. Он отвечал:

– Можно, даже нужно. У нас такие хорошие книги. Вы скажите, может там ещё кто-то хочет.

То есть у нас была изба-читальня, но во дворе. Двор зарос густой травой. Я сидела или на скамеечке, или стульчик у меня был такой детский. Кстати, он развалился недавно, потому что грузная тётя на нём сидела перед компьютером. Стульчику этому было 65 лет точно.

Я сижу на лавочке или на стульчике перед лавочкой. И вот кружок на траве живописный – дети. Русские народные сказки читала. У меня были большие издания с крупным шрифтом, в твёрдом переплёте. Во-первых, читала Маршака. Удивительно: дети не любят стихи, а здесь слушали всего Маршака. И даже говорили: «Прочитай ещё раз, я запомнить хочу».

Маршака, Чуковского (это всё в стихах, хотя у Чуковского есть и проза) зачитывала до дыр. «Приключения Чиполлино» – такого формата книга, даже не А4, а огромного, с иллюстрациями. Тогда не сокращали, не обрезали тексты. Я тут увидела в книжном магазине «Чиполлино»… это даже не пересказ, такое убожество, только выкинуть… «Золотой ключик» читала. Причём это неоднократно читалось. Было много книг писателей стран соцлагеря: венгерских писателей, чешских писателей. Содержания книг помню, а вот авторов нет. Книг было очень много, до сотни книг больших, в твёрдых переплётах. Тоненьких вообще была гора. Дедушка: «Разве можно так с книгами!» Наберётся их штук десять, дедушка говорил: «Всё, забираю, сейчас я тебе их переплету».

Ещё я читала «Мурзилку» (детский журнал – ред.). Мне выписывали «Мурзилку». Где-то ближе к школе, 1957-1958 год, папа начал мне выписывать журнал «Костёр», это ленинградское издание. Мне очень нравилось. Но друзья больше хотели сказки: «Да нет, давай лучше сказки». Вот так вот читали. Это когда тепло, когда можно сидеть на улице.

Когда дождливая погода, книги нельзя выносить из дома. Книгу из дома вынести нельзя, а мы там не дочитали. А я читала много раз и знала чуть ли не наизусть. Другое дело, что не на что сесть. На карточках садились. И я рассказывала, рассказывала сказки. Очень любила я пересказывать сказки братьев Гримм. У меня сохранилось издание 1953 года Минского издательства: толстенная книга и тонкая-тонкая бумага. Я не знаю, сколько я это читала и перечитывала. Я всегда читала с выражением, и вот почему: ежедневно по радио с 10 до 11 с начала до середины 1950-х была детская передача – читали сказки: и русские народные, и разных стран, и литературные сказки. Читали сказки и дикторы, и театральные актёры, лучшие театральные актёры, заслуженные и народные артисты СССР. Я это слушала, содержание, конечно, запоминала, но я запоминала и их интонации. Потом я иногда пересказывала сказки, которые слушала по радио, повторяла с той же интонацией. Они та-а-ак на меня смотрели!

Что касается сказок братьев Гримм, там есть несколько сказок страшных. Одна про ведьму, которая жила в пряничном домике, она заманивала детишек и там их съедала. Некоторые мои друзья (были закадычные друзья – разнополые близнецы, мальчик и девочка) говорили:

– Только не надо «Пряничный домик»!

– Надо.

– Не надо, мы сейчас уйдём.

– Ну, уходите…

– Ладно, рассказывай…

Когда доходило до страшного места, они закрывали уши, потому что я не просто рассказывала, я рассказывала образно.

«Это мой вяз! Я на нём висела годами»

Ну, конечно, мы не всё время читали. Дети очень любили подвижные игры. Я была непоседой. Вы знаете, какое было моё любимое занятие? Залезть на дерево, зацепиться ногами, повиснуть головой вниз и раскачиваться!

Я вам прислала фотографию: вяз.

Вот почему у меня к этому трепетное отношение? Это мой вяз! Я на нём висела годами, с перерывами, вверх ногами, как настоящая обезьяна. С каждым годом я забиралась всё выше. Дерево росло, ветки становились удобными для сидения. Я там устроила себе дом, я там лежала, брала с собой подушку, потому что было жёстко, устраивалась, читала. Друзья знали, что я люблю лазать на деревья. Им тоже хотелось. Было время, когда я говорила: «Где хотите лазайте, только на мой вяз не залезайте, это мой вяз». Но потом разрешала, да.

Двор. Это был такой прямоугольник. Вот, предположим, наш дом. Здесь заборы с соседями. Здесь амбар, сарай, где инвентарь Комаровых. Здесь сараи, в которых карета стояла, ещё что-то, ещё что-то, и они полуразвалившиеся. И вот мы там играли. Сначала просто в прятки. Потом в войну, не в настоящую войну, а делились на две группы, не знаю, что это были за побоища, но это были побоища, мы делали луки и стрелы, мы стреляли друг в друга.

Не в индейцев?

В индейцев точно не играли. Но почему-то конкуренция между двумя группировками в игре. Доходило до синяков, но неумышленно: можно было упасть, за что-то зацепиться, удариться… Играли. Начиналось всё с игры в прятки. Но когда все друг друга нашли, это уже скучно, некуда прятаться. Пытались сначала лазать по крыше сарая, но там всё трухлявое,  потом на заборы – находили места, где полазать. Приходили дети лазать по сараю. Иногда лазали в чужой, хозяйский, сад. Я боялась, что будут рвать – нет, не рвали, но всё равно, ругали, конечно. Несколько раз, больше уж я говорила: «Нельзя, хозяева ругаются, мне попало». Придумала я, ничего мне не было, может, никто даже не заметил.

Из своего двора вы дальше не уходили? На реку, допустим?

Только со взрослыми. С папой ходили на Коломенку. Потом стали ходить на Москву-реку, на «дальние песочки» – это там, где сейчас Ледовый дворец. Там такой был песок! Когда построили Шавыринский дворец, конечно, всё уничтожили. Там был шикарный пляж! Потом, когда я подросла, стала ходить на Пьяную луку, это в школьные времена, с 1965 года. Потом стала ходить на Оку: в 1968 году перебрались на Окский, – и вот уже 50 с лишним лет я хожу в Бочманово.

Про зимние детские развлечения расскажите.

У нас во дворе собиралась орда. Папа, иногда дядя помогали делать горку из снега, и мы катались на санках, во всю длину двора. Откуда был снег? У меня сейчас глаза не смотрят на неухоженные тротуары. У меня это уже в крови: в 1950-е годы жители любого дома, не коммунального, частного, должны были убирать асфальт перед домом – до блеска, до асфальта. Бабушка всегда этим занималась, ей помогали папа и я, больше никто. Бывали снежные зимы. Были большие санки специальные, фанерный ящик – папа попросил, в мастерской школьной его изготовили. На уроках труда мальчики получили пятёрки за этот ящик, он притащил тот ящик. Чистили снег. Открывали ворота. Были ворота во двор, они открывались только зимой, вообще ими не пользовались. Набивался ящик, мне казался – огромный ящик. За вечер по несколько ящиков свозили во двор, просто в сторону. А в выходной день папа горку строил. Я, как могла, помогала. И приходили толпы детей, их мы тоже использовали. Для чего? Чтобы горка была хорошая, надо поливать водой. Чтобы поливать водой, нужно идти на бассейку. А на бассейку идти далеко, детям, конечно, через дорогу не надо. Папа говорил: «Саша, папе скажи, пусть за водой сходит, надо горку поливать». Саша бежал домой, говорил: «Пап, горку заливают у Алёнки». Папа  принесёт два ведра – уже хорошо. Другие соседи приносили, заливали. Вот это были развлечения.

Конечно, снежки. Какие битвы были! В один год, помню, даже снежную крепость построили, воевали. Потом родители сказали: хватит. Потому что снежки были плотные, сбивали ледяные снежки – кому-то попало в щёку, кому-то по голове… травмоопасно.

«Учителя как учителя были безупречны»

Это до 1958 года. Потом вы переехали.

Мы переехали на улицу Гагарина. Тогда она называлась ещё Сталинградской. В Гагарина переименовали после 1961 года. Впритык к проспекту Кирова, дом номер 21, следующий – номер 19. Вот нам дали комнату в нём. Плюс – толстенные стены, кирпичные. Минус – все внутренние перегородки фанерные и сухая штукатурка. Это ужасно. Дали комнату (квартира на две семьи). Жуткая теснотища, потому что, конечно, два книжных шкафа, гардероб такой – нас же четверо, – постель, где родители спят, диванчик, на котором спал Миша. А я уже спала посреди комнаты, мне разбирали раскладушку. Там был зачем-то круглый стол и обязательно письменный стол. Папа все письменные дела окончательно делал на работе, в школе, а мама работала за письменным столом. И мне уроки надо делать. Я уже часто уходила на кухню, там писала, соседка ворчала: «Что в своей комнате не занимаешься». А спала я на раскладушке в маленьком свободном пространстве комнаты. Это была коммуналка на две семьи.

Не было мысли остаться в доме?

Нет. Там вообще без удобств: туалет на улице, мыться в бане, газа нет. А в квартире уже были все удобства. Вода только холодная, но была колонка, можно было мыться. Кстати, к соседке каждую неделю приходило человек до десяти родственников, которые мылись в этой ванной. Они потом ванну за собой не мыли. Между моей мамой и ею возникали конфликты. Это были татары с некоторыми своими особенностями.

Что ещё поменялось в укладе жизни с переездом?

Я пошла в первый класс в школу номер 26. И первые полгода я там училась и жила у дедушки с бабушкой. Я сразу туда не переехала, на Гагарина. Школа 26 – это где сейчас МФЦ ну Уманской. Всё хорошо. Но потом мама решила, что надо жить дома, и перевела меня в 9-ю школу. В 1959 году в первый класс я пошла. Зачем было переводить в 9-ю школу? На 1 сентября 1960 года эту школу превратили в старшую школу: только 9, 10, 11 классы. Среднее звено и младшее из школы вывели. Но начальные классы вывели в школу номер 5. Она располагалась очень интересно. На повороте с проспекта Кирова на Октябрьскую было старинное красное здание. Стены полтора метра толщиной. Я позже разговаривал с мужчиной, который занимался взрывными работами, когда это сносили: «Там, – говорит, – наверное, надо было атомную бомбу бросать».

Разместили там все младшие классы… первый класс даже не стали набирать… 2, 3, 4 классы. Замечательное здание. Там было очень комфортно, уютно, я там проучилась 2-3 классы. Домой близко. После уроков я ходила к бабушке каждый день. Иногда даже домой вечером приходила, только ночевать. А в 4 классе опять пертурбация: эту школу закрывают, потому что здание понадобилось горкому комсомола. Здание чудесное. Куда девать детей? Детей перевели в филиал школы 22. В 1961 году мой папа из 10 школы, где был завучем, переводится директором в 22 школу, это напротив Горбольницы. Та школа, куда перевели всех этих учеников, филиал 22 школы, находился у «Сада дворца». Дети у нас были с рабочего посёлка, с улицы Гагарина, они ехали до остановки (трамвайной – ред.) «Сад дворца», переходили дорогу очень оживлённую (там поворот с Коломзавода) – это всё нехорошо для маленьких детей. А меня перевели обратно в 26-ю школу. Начиная с 4 класса и дальше, до конца, я училась в 26-й школе. Самые тёплые воспоминания. Лучшая школа в городе была. Прекрасные учителя. Учителя как учителя были безупречны, как люди – не все. Главное – знание давали. И 26-я школа была очень долго подшефная, экспериментальная, подопытная пединститута. Мало того, что некоторые учителя работали как учителя и как преподаватели в пединституте, всевозможные экспериментальные занятия с нами, приезжали московские учителя-преподаватели. Основной коллектив всегда был в тонусе, потому что в любой момент могли приехать из Москвы с проверкой, проконтролировать. Так что с этой школой мне повезло. И расположение хорошее.

Это наш двор. Это сарай, где карета, где я нашла продовольственные карточки и много всякого хлама 20-30-х годов. Это корабль. Это любимая игра моего двоюродного брата, он в переднем ряду. Меня сажали сзади. Я не имела права встать, если капитан не прикажет. А капитан мой брат. Почему он это любил – его дядя был моряком, брат его деда был капитаном ещё в Первую мировую войну, т.е. они были сдвинутые на морских делах. Сами выкладывали корабль, потом убирали. Сами сигналы подавали. Мне говорили: «Говори ту-ту». «Сам ты ту-ту, никаких ту-ту, уйду, не буду с вами кататься!» Им было интересно, мне – нет.

Вот кучка моих закадычных друзей. У нас в семье фотоаппарата не было, фотографировал папин ученик. Иногда папа просил прийти пофотографировать.

«Мне вообще запрещалось общение с мальчиками»

Давайте поговорим сейчас немного о вашей школьной жизни, о каких-то событиях, о важных людях для вас, в том числе об учителях и одноклассниках.

26-я школа до сих пор много для меня значит. Не знаю почему, ничего особенного у нас там не было. Но школа была замечательная. Во-первых, она была очень удобная. 26 школа ― это же теперешнее здание МФЦ. Правда, все внутренности вынули и переделали. В наше время это была такая типичная школа, очень хорошая, классическая. И учителя были, я бы сказала, с классической методикой преподавания.

Пришла я обратно ещё в начальную школу, в четвёртый класс. Что меня тогда поразило: ребят стало очень много. Дело в том, что за те три года, что я училась в другом месте, стали застраивать улицу Шилова. И туда приехало много людей с детьми, и очень много в нашем классе оказалось именно этих приехавших из разных мест, потому что там квартиры давали, в основном, детям бывших военных.

Класс был дружный на тот момент. Всё было прекрасно. Меня немножечко смущала моя первая учительница. Она действительно была первой учительницей, но это была такая старорежимная женщина, этакая матрона. А учительница, у которой я училась с середины первого класса, второй и третий, была молодая женщина, прогрессивная. Она такие приёмы использовала в работе, которые мне как учителю уже в дальнейшем предлагали использовать где-то уже в 80-е годы. Прекрасная женщина – Комалькова Валентина Ивановна, чудесная женщина, часто её вспоминаю.

В пятом классе уже началось обучение предметное. Классным руководителем назначили учителя математики. Учитель прекрасный, но больше ничего говорить не буду, все-таки немножко добавлю негатива. Класс, который был в начальной школе ещё дружным, распался на группки, стало проявляться наушничество. Всё, о ней больше ничего.

Учитель русского языка и литературы Лебедева Любовь Алексеевна. Про неё вообще в городе говорили: «Это корифей». Опять же, как учитель прекрасна. Как человек ― человек настроения. Но я ей очень благодарна за то, что она многому меня научила. Она научила меня говорить. Если я достаточно внятно сейчас выражаю свои мысли, то это заслуга Любови Алексеевны. Русскому языку учила дотошно, требовала доскональной проработки материала. Извините, я говорю казённым языком как учитель.

Но, опять же, методика, которую она использовала, была очень современной. Не знаю, как насчёт сегодняшнего дня, но до конца XX века это считалось прогрессивным методом преподавания. Т.е. учитель с большой буквы.

Учитель английского языка… я помню её имя, фамилию, но не буду называть. Дело в том, что я её знала ещё до 5 класса. Моей маме очень хотелось, чтобы я начала изучать английский язык, и она водила меня к ней заниматься (не она к нам приходила). Не буду рассказывать, как проходили эти занятия. Она научила читать меня, маленькую девочку, показав азы. В школе было то же самое. В общем, для меня это был урок отдыха, потому что читать я умела, всё остальное я добывала сама. А вот остальные ученики почему-то очень любили этот урок. Может быть, потому что английский был экзотикой в начале 60-х, и я была как-то в стороне от всех остальных одноклассников.

Интересный момент, почему мама хотела, чтобы вы изучали английский. Это как-то действительно для того времени нестандартно.

Она меня и в музыкальную школу отдала, и на английский.

Это фактически репетиторство дошкольное?

Да. Я сама хотела заниматься спортом. Мама не позволила, она не разрешала мне записаться ни в одну спортивную секцию.

Вы для себя это как-то объясняете?

Она говорила: «Там же будет мальчики ― нет!». Мне вообще запрещалось общение с мальчиками. Она, например, когда я пришла снова в 26-ю школу, пришла к учителю и сказала: «Чтобы Алёна сидела с девочками, никаких мальчиков чтобы не было вокруг». Когда мы перешли в пятый класс, вначале мы сели так же, как в начальной школе. Но потом классный руководитель все-таки такая прогрессивная в этом плане оказалась. 1 сентября мы приходим (а 1 сентября было учебным днём, не как сейчас), стоим классом, ждём. Она открывает дверь: «Входите. Кто куда хочет, тот туда и садится». В тот раз я случайно оказалось вблизи двери, вбежала в класс и заняла место, о котором всегда мечтала: то, что называется камчатка ― дальний угол у окна. В дальнейшем, включая 10 класс, никто даже не пытался занять это моё место, хотя претендентов было много.

«Эти его плюсики я никогда не забуду»

Об учителях. Любимый учитель, не только мой, всех наших ребят в классе и в школе, был учитель географии. Звали его Иван Антонович, фамилия вылетела. Чудесный человек, фронтовик, добрейший человек. У него тоже была своеобразная методика. Как он нас мотивировал? Вы же знаете, что такие вот предметы, вроде бы второстепенные, никто не учит, и на уроках ерундой занимаются. А на его уроках все были полны внимания. У него была такая система: в начале урока опрос по домашнему заданию, это всё традиционно, а потом он доставал свою тетрадь (эдакая бухгалтерская книга), у него там были списки всех учеников всех классов, в которых он преподавал, открывает наш класс… Классный журнал отдельно, это само собой. Мы там были все записаны и разграфлены по дням, по числам. После того, как официальный опрос был закончен, после того, как он объяснил новый материал, он начинал нас выдёргивать по одному. Вернее, мы сами выскакивали, как из шкатулки пружинки. Задаёт вопрос по теме: руки все тянут. Отлично ― поставит плюсик. Мы собирали плюсики. Иногда за урок некоторым удавалось заработать 5 плюсиков. 5 плюсиков это 5. Если ты слушал внимательно, тянул руку, но у тебя один минус ― 4. Если тебя Иван Антонович поймал: раз ― минус, два ― минус, он больше тебе не спрашивал и ставил сразу в журнал двойку. Но это было редко. Все знали географию. Он не просто вопрос задавал, он ещё гонял по карте, так сказать. Большое достижение этого учителя ― он научил нас ориентироваться на карте мира. И по политической карте мы путешествовали, и по физической карте мира, карте СССР. Всегда было интересно. И рассказывал он интересно. Одним словом, замечательный человек. Эти его плюсики я никогда не забуду.

Кстати, когда я работала в сельской школе, было посвободнее, я в некоторых классах эту же систему ввела с плюсиками. И вы знаете, какой потрясающий результат!

Это что-то вроде спортивного интереса?

Конечно. Когда ученик уже понимает, что он что-то может, зарабатывает эти плюсики («Ага, я знаю!»), и это интересно, уже начинается действительно обучение нормальное.

Физкультура. Никогда не любила, потому что мама не разрешала записаться в спортивную секцию. Но уроки не прогуливала. Учитель был прекрасный – Игорь Николаевич Мездриков, тоже фронтовик, добрейший души человек. Он был строг к тем, кто отлынивал. Но если что-то не получалось, «двойки» он не ставил. Он предлагал на перемене пересдать, или приди после уроков пересдай, или, если хочешь, у него вечером секция – придёшь позанимаешься. Самые тёплые воспоминания, замечательный человек.

Все эти учителя у вас были в средней школе вплоть до старшей? Они не менялись?

Нет. География была по 10 класс, физкультуру так Игорь Николаевич и вёл до конца, и русский, литература, в старших классах уже литература… Вернусь к литературе, такой момент, может быть, кому-то будет интересно. Каждый год в сентябре на одном из первых уроков Любовь Алексеевна давала во всех классах, где она работала, один и тот же диктант. И она потом хранила эти диктанты, анализировала и выдавала перед классом: «У тебя прогресс. А ты что, писать разучился?». Вот в таком плане. Причём помню пятый класс: у нас класс был сильный, хорошие дети, в основном, всякие, не в том плане, что они были плохие, но просто у кого-то домашняя подготовка, у кого-то действительно способностей больше, но в целом класс был очень хороший. И вот она дала нам этот первый диктант, приходит на следующий урок: «Вы молодцы, вы у меня написали лучше десятиклассников». И нам было приятно. Может быть, она нас так мотивировала, но приятно было это слышать всем, все были довольны. Там у кого-то была двойка, но бывает, ничего страшного, она по этому поводу ничего не сказала. Чтобы вот так что-то вспомнилось, не могу сказать.

«На школьные вечера приглашали курсантов»

По каким поводам устраивались классные вечера?

Это были чаепития. Позже стали называться «Огоньками» перед праздниками. В конце первой четверти, это было перед 7 ноября. Это не было какое-то политизированное мероприятие, но говорилось: к годовщине Великого Октября. Просто мы пили чай, танцевали под какую-то музыку, под пластинки. Где-то с 8 класса – танцы в спортивном зале для старшеклассников.

В это же время, может быть, это и раньше было, просто меня это коснулось, когда я в восьмой класс перешла, на эти общешкольные вечера (бывал осенний бал, зимний бал и перед 8 Марта) приглашали курсантов артиллерийского училища. Они как бы над нами шефствовали. Девочки буквально с ума сходили, бежали в парикмахерскую, красили ногти и прочее, и прочее.

Вы бежали?

Нет. Мне не разрешали. Но мне, честно говоря, и не хотелось.

Курсантов, наверное, всё-таки приглашали уже после восьмого класса?

Да. Их приглашали в школу, но на этот бал допускали, начиная с 8 класса. И опять-таки – никакой политики: музыка, танцы, иногда курсанты нам небольшой концерт давали, в основном, песни, когда я училась в десятом классе, уже у них что-то типа музыкального ансамбля было. Мило. Приятно вспомнить.

Много раз мы ездили в Москву в театр. Это заслуга учителя русского языка и литературы. Она какими-то способами доставала билеты, хорошие, на хорошие спектакли. Благодаря ей за школьные годы я раз пять побывала в Большом театре. Причём она умела достать. Она нам говорила: «Хотите поехать на оперу «Борис Годунов»? Два варианта: Кремлёвский дворец съездов или Большой театр». Кто-то: «Дворец съездов». Она говорит: «А вы подумайте». Тишина. Я поднимаю руку: «А можно в Большой театр?». «Конечно, мы поедем в Большой театр». Может быть, у неё уже были билеты, но я была счастлива. Тогда в Большой театр было попасть очень сложно. В Малый театр один раз она нас только возила, но он произвёл на меня такое колоссальное впечатление, что потом, ещё школьницей, я раз в месяц, а иногда и два ездила в Москву, ночевала у родственников, они мне покупали как раз билеты в Малый театр, и я ходила в Малый театр. Однажды мне безумно повезло, это был конец 1960-х, я попала на спектакль, где главную роль исполнял Игорь Ильинский. Это что-то потрясающее! Я до сих пор помню. И раньше, и сейчас особенно слушаешь театральных актёров – у них не голоса, а какой-то визг. Они форсируют звук, у них какие-то неестественные жесты, а он, хотя это был спектакль «Свадьба Кречинского», это же комедия, он настолько серьёзно это играл, тем не менее, вызывал в зале смех в нужных местах, сам иногда смеялся. Ему уже лет-то было много, очень много, но такой актёрской игры я больше не видела ни у кого.

«Арбат. Ночь. Это другой мир»

Хотя помимо Малого театра я часто ходила (опять-таки в школьные годы, где-то начиная с 1965-67 и далее, в начале 1970-х) в Вахтанговский театр. Родственники жили наши на Смоленской площади. Это громко звучит, но они жили, когда там прямо напротив Министерства иностранных дел стояли бараки двухэтажные. Они жили в коммуналке в одном из таких бараков. Жуткая теснота, но всегда меня привечали, я спокойно могла в субботу вечером после обеда, после школы приехать, сходить в театр, переночевать у них, иногда в воскресенье на какой-то спектакль ходила. А Вахтанговский театр в двух шагах от Смоленской площади. И самым большим удовольствием после представления, после спектакля для меня было идти обратно к ним пешком по Арбату. Арбат. Ночь. Это другой мир. Это не Коломна! Арбат тот старый, ещё до того, как Арбат стал пешеходным. Редкие машины, такие древние «Победы», ЗиМы. Арбат был престижный район всегда. Арбат, Вахтанговский театр ― это тоже со мной на всю жизнь. Я весь репертуар посмотрела абсолютно, на некоторые спектакли ходила по несколько раз, настолько часто, что меня даже уже признавали билетёрши, со мной здоровались: «Вы опять к нам?». А я девочка ещё была.

Возвращаюсь к учителю. Именно она привила любовь к театру. Я ей очень благодарна.

В музеи вы выходили, коломенские или московские?

В Коломне я была любительница ходить в краеведческий музей. Он располагался в церкви Михаила Архангела. Безумно любила! Вход чуть ли не пять копеек стоил. Я доезжала на трамвае до конечной остановки, шла в музей, гуляла там. Народу, как правило, никого не было, вообще никого, я иногда бывала там одна, особенно любила заходить в зал, где представлен русский быт XVIII века, XIX, начала XX, и просто там отдыхала. Все залы осматривала многократно. Это я любила.

Сама атмосфера нравилась, вещи?

Да. Я вообще человек любопытный, я там изучала каждый экспонат, читала все надписи, те, что висят на стене, я всю информацию прочитывала, смотрела.

В Москву… Я даже не помню, возили ли нас в Москву в музеи. С мамой я ездила много раз именно в музеи. Она возила своих учеников. Я за это ей очень благодарна. Я ещё была дошкольницей, когда она начала брать меня с собой, когда ездила в Третьяковскую галерею. Обязательно. Какой-то класс – не один и тот же, а по уровню, 8-9 класс… Изучалась на уроках истории тема русской культуры, и два раза в год она везла детей, и я ездила. Сначала мне страшно не нравилось там, я не понимала эту живопись. Дома у нас очень много было и ещё осталось альбомов по искусству. Я любила смотреть то, что посвящено эпохе Возрождения. Русское искусство я не понимала, особенно зал, где висит Андрей Рублёв: есть же красивые иконы, а это некрасивые – вот такое у меня детское впечатление. Не понимала совершенно.

Потом уже, может быть, раз на пятый я оценила. И уже идёт экскурсии, а я от них отстаю и останавливаюсь в тех залах, которые мне нравятся больше всего, смотрю, читаю все надписи, хотя я их уже, наверное, знала наизусть. Так я в Третьяковскую галерею ездила сама потом и своих учеников возила.

Пушкинский музей ― это потрясающее, конечно, впечатление! На меня он гораздо большее впечатление производил, чем Третьяковка. Хотя сейчас наоборот, сейчас Новая Третьяковка меня впечатляет, люблю современное искусство.

«Абакумов был, честно говоря, шпана»

Вспомнила, заговорила об искусстве – и чуть не забыла ещё об этом просто замечательном человеке. У нас учителем рисования был настоящий художник (Н.И. Бодрягина – ред.). Кстати, он разглядел нашего академика живописи Михаила Абакумова – тот был его учеником. Он его пригласил в свой кружок в Дом пионеров. Меня, кстати, мама тоже туда не пустила. Он меня хвалил, учитель, но не пустила меня мама в этот кружок: там одни мальчики. Я так жалею, это такое упущение. Он же не только учил рисовать, он учил искусству, учил понимать живопись, учил понимать вообще окружающий нас мир. Это был чудный человек! Я его вспоминаю – у меня слёзы наворачиваются. Как он умел увлечь! К нему мальчишки тянулись. У нас в классе много учеников было средних. Вы, наверное, в курсе, что это район не очень хороший. И Абакумов был, честно говоря, шпана, но он буквально на глазах преобразился.

Абакумов жил в доме, который окнами выходил на трамвайную остановку на ул. Пионерской: когда едешь из города – остановка «Пионерская», она всю жизнь там была, а его дом стоял впритык к этой остановке, окна выходили на эту площадку. И очень часто, когда мы учились во вторую смену, мы возвращались домой по Гражданской как раз, мимо его дома. Я не скажу, что он нас поджидал, моих одноклассников – наверное, кто пойдёт, с тем он и пошутит: открывал форточку и кидался чем ни попадя. Во взрослых нет, а вот именно в учеников 26-й школы. Он на два года меня старше. Он закончил 8 классов и в художественное училище поступил опять-таки с подачи учителя.

Кстати: Дом пионеров – вы не смогли никакие кружки там посещать? Мама не разрешала?

Не разрешала. Я туда просто ходила с папой в дошкольном возрасте. Когда уже в школу пошла: «Нет, я с папой не пойду!». Он просто меня водил. Он ходил туда к Радищеву, они были хорошо знакомы, не скажу, что дружили, они общались.

Дом пионеров был тогда на улице Пионерской, около парка?

Да. У них было много общего с Радищевым. Он придёт туда, к Андрею Павловичу в коморку – иди на любое занятие, пожалуйста, никто не возражал. Я пришла в любое место, села слушать, что-то там делаю со всеми, а папа с ним общался. Потом это прекратилось. Вообще обстановка там была замечательная, в Доме пионеров, так всё по-домашнему.

С этим местом связана трагедия одного моего родственника. Я упоминала фамилию Богоявленский. Это был муж моей тёти, а у него, Николая Петровича Богоявленского, была родная сестра Галина Петровна, по-моему, они даже близнецы. У Галины Петровны был сын. Жили они рядом с Домом пионеров, не знаю где, у них дома я никогда не была. Звали мальчика Юра Богоявленский. Однажды он пошёл в Дом пионеров, а там наверх вела такая крутая лестница, он катался на перилах, скатился на перилах, но не удержался, упал, ударился головой об каменный пол и погиб. С тех пор на этих перилах и вообще в общественных местах в нашем городе на перила стали набивать такие шишечки, именно после его гибели. После этого мама сказала: «Вообще не ходи, даже с папой, он же там тебя за руку не держит».

К Радищеву в его кружок вы не попали? Вы были младше?

Нет. Когда я приходила, он был свободен, они с папой о чём-то разговаривали, общались, два фронтовика, двое мужчин. Радищев был постарше папы немного.

Пару раз я туда ходила в связи с чем: Андрей Павлович к нам в школу приходил, агитировал в свой кружок. Нам организовал классный руководитель коллективный поход в Дом пионеров, чтобы поприсутствовать на его занятии. Кто-то стал потом к нему ходить, а мне не понравилось. Ничего не хочу сказать плохого, но мне не понравилось. Я сказал, что не буду туда ходить. Может быть, я хотела идти в ИЗО, а это шло вразрез с моими желаниями, я не пошла к нему. Но помню его прекрасно. Зрительно очень интеллигентный человек, таких вообще в Коломне в то время по пальцам пересчитать, он был как бы с другой планеты, прекрасный человек.

Хотела в спортивные секции ходить. Меня приглашали, буквально меня тренер остановил на улице, приглашал в секцию волейбола на стадион «Авангард». Я прибежала домой, маме говорю, а мне был устроен такой концерт – категорически нет. Ещё куда-то я хотела, на коньки. Мама сказала: «А ты знаешь, как они тренируются? Вот они эти круги наворачивают, ногу за ногу заводят, у тебя же ноги будут кривые». Это правда. Со мною в классе была девочка, которая пошла на коньки. У неё были нормальные ноги. Она успехов не добилась, но она заработала кривые ноги. Это совершенно серьёзно. Все пути были отрезаны в итоге.

В итоге в музыкальную школу я ходила, но я её прогуливала, мне было неинтересно.

Где в то время находилась музыкальная школа?

Там же, где сейчас музыкальное училище. Первый этаж был музыкальной школой, а музыкальное училище располагалось на втором этаже. Ещё никаких пристроек не было. Красивое такое здание, мне нравилось туда ходить: атмосферно. Но посещать занятия мне не нравилось.

«Это было просто райское место для всех»

Как развивался город в 1960-е? Что происходило в Старом городе, как он выглядел? Что происходило в Голутвине, в парке Мира…

Парк Мира. Когда мы переехали на улицу Гагарина, она была тогда Сталинградской, представляла собой вблизи проспекта Кирова редкую такую застройку, по нечётной стороне было два четырехэтажных дома: 21 дом, наш был 19, дальше тянулся пустырь почти до больницы, но там был дом, стоящий торцом к улице Гагарина. Если брать территорию от улицы Гагарина до улицы Октябрьской Революции, это был рабочий посёлок.

Мне безумно нравились эти дома! Они выглядели так уютно. Правда, те дома, которые внутри этого квартала, этого пространства, они такие простенькие были, но всё равно там у меня было очень много друзей, десятки. Естественно, всё свободное время я проводила во дворах. Рабочий посёлок был такой же, как сейчас. То, что вдоль дороги, это был пустырь совершеннейший. По правую сторону, если идти от проспекта Кирова, были бараки одноэтажные. В начале 60-х начали их сносить и строить эти жуткие панельные «хрущёвки». Сколько их там… даже не могу вам сказать. Их возводили буквально перед нашими окнами. Окно нашей комнаты (не говорю квартиры, потому что у нас была одна комната) выходило на улицу, а кухня во двор, под окном круглосуточно шёл монтаж (я не назову это строительством) этих панельных «хрущёвок». Некоторые коробки возводили буквально за неделю. Потом их так же очень быстро заполняли внутренностями, и мы между собой, я имею в виду не взрослых (с взрослыми на эту тему не разговаривали), ровесников, друзей, говорили: «Как же там внутри, как же можно дом слепить вот так?». Они даже нам, подросткам, казались совершенно хлипкими и неудобными для жилья. Это застраивалось до середины 1960-х панельными домами.

Потом, начиная с того места, где сейчас «Гарант» (это здание там было, там было какое-то учреждение, не помню какое), после него начали строить дома уже кирпичные, тоже «хрущёвки», и дальше эта застройка шла по чётной стороне улицы Гагарина до парка. Парк Мира на моей памяти всегда был такой. Не могу точно назвать, в каком году его заложили: то ли 47-й, то ли 48-й год. Когда мы приехали, выходишь на улицу или двор рабочего поселка – дорога унылая, она тогда не была ещё даже заасфальтирована, длиннющий пустырь до больницы. А немножко пройдёшь – и там зелень, парк был ухоженный, там были каштаны, нигде каштанов ещё не было. Кстати, каштановые аллеи, которые на Парковом проезде, потом засаживали, потому что в начале 60-х там просто засыпали глиной овраг. Овраг был с противоположной стороны улицы Октябрьской Революции и прямо до парка. Видно, дальше он тоже шёл, но его засыпали, когда парк Мира заложили.

Когда я училась в первом классе, ходила в первом классе в 9-ю школу, я попала зимой – это была последняя зима этого оврага – на самое весёлое, наверное, время моей тогдашней жизни. Возвращаясь из школы, мы в этом овраге катались с ледяных склонов. Это был овраг глубокий. Мы садились на портфель и съезжали. Но детей было очень много. Во-первых, жители окрестных домов, во-вторых, ученики 9 школы, даже взрослые ходили кататься в овраг. Мы там часами катались. Мне, кстати, потом всегда попадало: «Ты вся грязная, ты мокрая!». Ещё мама не видела, что у меня в портфеле творилось – снег-то туда попадал. Однажды она увидела, с тех пор я каталась уже не на портфеле, а на одежде, за это мне попадало ещё больше. Но катание в этом овраге ― это счастье, это веселье! Это была зима 1960 года.

В 1961 году я уже не ходила по улице Октябрьской Революции, но по Гагарина-то я ходила: он был засыпан, там ничего вообще не росло. После этого оврага, который стал называться Парковым проездом, стояли два прекрасных кирпичных дома: Парковый проезд, дом 3 и Парковый проезд, дом 5. Дом 5 был Г-образный, часть его была по Парковому проезду, другая часть шла вдоль улицы Гагарина, там были шикарнейшие квартиры. Дальше был стадион «Авангард», а вот напротив парк. Это было любимое место не только тех, кто жил на улице Гагарина: с Репни туда ходили, с Ленинского посёлка. Ленинский посёлок – это район, который, когда застроили его, стал улицей Ленина (и выше, вплоть до улицы Зелёной), здесь были частные дома в огромном количестве, и вот все ходили в парк. Это было просто райское место для всех. Чистота идеальная, и там росли каштаны, а потом уже каштаны, которые высадили там, переселили частично, использовали саженцы на Парковом проезде, там стала каштановая аллея. Это уже было ближе к концу 60-х.

В парк Мира ходили зачем? Просто прогуляться?

Да. Аттракционы там появились, наверное, когда я школу заканчивала, я так год-то не отслеживала, может быть, в 1968 году. В 1969-м, по-моему, «чёртово колесо» появилось и кое-какие аттракционы. В конце 60-х там и кафе построили. А до этого было просто. Фонтан, чаша ― это тоже конец 1960-х. Когда мы туда попали, это начало 1960-х, этого не было и, честно, было лучше. Там можно было сидеть на траве, играть. Хотя дорожки все были намечены, они не были заасфальтированы, они были засыпаны гравием, но частично. И даже некоторые были дорожки, как в цивилизованных странах: не прямые, а как люди ходили, намечали дорожки. Меня, кстати, это поразило, когда я в 1970-е годы ездила на море в Эстонию: Приморский парк города Пярну – там все дорожки извилистые, изгибами, как жители местные протоптали их, протопчут основательно, власти раз – и засыплют их гравием. Вот такие дорожки были в парке Мира, но это недолго, их заасфальтировали. Наверное, это хорошо.

А зимой там катались на лыжах?

Да. Зимой мы катались на лыжах. Причём это был единственный вид спорта, который был мне не просто доступен, а в котором у меня были некоторые успехи. Начиная с 1960-х, я каждую зиму с подружками – три закадычные подружки у меня были – ходила туда. На лыжи становились прямо у дома (они жили на рабочем поселке, я в доме 19 на улице Гагарина). Мы на лыжах шли по дороге, машин практически не было, её не чистили, там был снег, и была лыжня именно на проезжей части. Тротуаров не было. Мы доезжали до парка Мира и по внутреннему периметру каждый день давали по 4-5 кругов. А это о-го-го сколько! Каждый день после школы, в любую погоду, в мороз, в оттепель мы ходили туда на лыжах. Это развлечение, и я ощущала, как это здорово – движение на воздухе, движение зимой!

Взрослые после работы тоже туда ходили кататься. Мы накатаемся, уже все распаренные, нам жарко, варежки все мокрые, мы их не знаем, куда деть, бросаем, иногда забываем. Приходят взрослые в лыжных костюмах. Лыжные костюмы были трикотажные с начёсом, вниз туда что-то поддевали. Лыжные шапочки тоже трикотажные, может быть, видели в старых документальных фильмах (или не только документальных) на конькобежцах – вот в таких шапочках взрослые люди катались. Это было начало 60-х. К концу 60-х уже появились курточки, вообще стало как-то не так: люди приходили покрасоваться. И появились собаки. Когда появились собаки ближе к концу 60-х, мы перестали туда ходить.

Каких пород собаки?

В основном были овчарки. В 50-60-е годы люди держали дома овчарок. В маленьких квартирках. Вы знаете, какой от них запах? Чудовищный!

Это была мода?

Наверное. А может быть, других собак как-то не было. Овчарок держали. Некоторые держали каких-то комнатных собачек, но это было принято в семьях военных, это болонки были.

Тротуар выкладывали пленные немцы

Что в то время происходило с районом Голутвин?

Мы туда переехали в 1968 году.

А куда именно?

Это «хрущёвки». От трамвайной остановки, от углового дома, где теперь торговый центр «Пикник». Мы жили на Окском проспекте. Дом номер 1, на первом этаже был «Книжный мир». Дом номер 3 чем был знаменателен: в торце дома, противоположного Голутвину, было ателье «Пушинка». С ширпотребом было плохо в магазинах, и там были очереди на то, чтобы связать хоть что-то.

Именно связать? Не сшить?

Это было ателье трикотажа. Но такой был трикотаж, конечно, ширпотребный. В моду вошли олимпийки – такие василькового цвета, сюда молния вставлялась. Мои одноклассники все навязали себе там такие олимпийки. На физкультуру стали ходить в этих олимпийках. В 10 классе все удивлялись, увидя меня рядом: «А ты чего, тут живёшь?». Да, в конце школы я уже там жила. Потому что они-то все жили или на Шилова, или на Октябрьской. Следующий дом – номер 5 – был наш, в котором я жила. Там не было никаких заведений. Следующий дом построили годом позже, после того, как мы въехали. То есть строительство, застройка Окского проспекта вот этими пятиэтажками серыми началась с дома номер 1 с середины 1960-х. Потому что вот наш дом был построен в конце 1967 года, отделывали его впопыхах в начале 1968-го. Мы въехали в мае, хотя можно было въехать раньше, ордер получили раньше, но папа заболел, попал в больницу, и было не до того. Где-то месяца два мы не въезжали. Он так в эту квартиру и не въехал…

Следующий дом, ему дали номер 5А, построили в 1968 году, в конце, наверное, в октябре, потому что на торце дома, опять-таки противоположном Голутвину, из красного кирпича выложен комсомолец, вернее, голова комсомольца, – держащий то ли серп, то ли какое-то оружие, и цифры: 1968, то есть это к 50-летию ВЛКСМ было выложено панно.

Следующий дом – 7 – по Окскому проспекту был почему-то построен раньше. Что меня поразило, когда мы переехали на Окский проспект: в то время вдоль наших домов тротуар был выложен не асфальтом, а плитками, которые выкладывали ещё немцы пленные. И было такое наслаждение идти по этим плиткам! Это был тёсаный булыжник. Ровненько-ровненько! 20 лет прошло, в 1947 году это выкладывалось. По этой булыжной мостовой я ходила до пересечения с трамвайной линией. Потом там же озёрская ветка железнодорожная, дальше спускаешься по Окскому к Оке, там тоже была эта же самая плитка или булыжник. Просто гуляешь и чувствуешь: попала в другой мир. Дело не только в булыжнике. Знаете, какой был ухоженный Окский проспект! Начиная с дома после 5А, там ещё был дом номер 7 (сейчас ужасный, оштукатуренный), коммунальный такой дом, перед ним был ухоженный газон. Металлический штакетник был всегда покрашен, там что-то высаживалось, причём не жителями – это коммунальщики высаживали, в идеальном состоянии. Этот длиннющий дом упирался в арку, а за аркой был дом военной элиты, там жило несколько генералов отставных. Такая публика была сверхкультурная. Их двор вообще был отгорожен от всего остального района.

Дальше переходишь улицу Дзержинского, под высоковольткой (там же высоковольтная линия) – «Станкостроитель», в 1950-1960 годы это был кинотеатр, а до этого был рабочий клуб – это как раз здание эпохи конструктивизма. Пока его не изуродовали переделками, он производил прекрасное впечатление. За ним был сад Станкостроителей (не парк, не сквер). Может быть, он назывался парком, но все местные жители называли его садом: «Пойдём в сад». Потому что он действительно был как сад. Там огромное количество, больше всего там росло жасмина (неразборчиво). С конца мая и где-то до середины июня этот аромат жасмина долетал даже до Голутвина. Там было столько кустов жасмина! Аллейки, посередине фонтан был, старый фонтан, типа как в сквере Зайцева. Плюс это был такой культурный сквер или парк, или сад: там был клуб шахматистов, там была библиотека, там был какой-то зал для игр, бильярд стоял для детей (во всяком случае, когда я застала, бильярд такой детский был), какие-то настольные игры. Всё там было культурно. Вход туда был платный, билет стоил пять копеек в начале 1960-х.

В конце 1960-х это снесли, разрушили фонтан, поломали скамейки (скамейки там стояли с гнутыми спинками, очень удобно на них было). В конце 1960-х начал приходить в запустение парк. Когда его разрушили, там образовался пустырь, убрали ограждение, оно было перед теперешним ДК «Коломна». За этой оградой стояли частные гаражи каких-то VIP-персон. Как только убрали одну стенку-изгородь, образовался этот пустырь на месте клуба, всё начало рушиться.

Потом, в середине 1970-х, КЗТС – это был подведомственный ему сквер – задумал установить там аттракционы. Даже начали ставить, завезли, но на этом всё закончилось. Их так и не установили, этот металлолом стоял там лет десять. Потом, в 1980-е ― это вообще кошмар. Сейчас гордятся, что окультурили, сквер Окский его называют, да, там неплохо, туда местные мамочки, бабушки ходят с детишками… Это всё хорошо, но это один угол в сторону Голутвина. Посредине этого райского, можно сказать, уголка руины культурного центра. Там собирались какой-то культурный центр построить, бросили, не построили. Там вообще ужас творится, даже говорить не хочется. Рядом с детьми эти развалины. Дальше ничем он не огорожен со стороны ДК. Зато ДК «Коломна» теперь огородили, всё за решёткой. В общем, часть сквера Окский сейчас приятное, хорошее место.

Дом военной элиты

Вы говорили про военную элиту…

Дом по Окскому проспекту, который я упомянула, где жило несколько генералов. Они настолько радели за экологию своего двора и окрестностей! У них у всех были машины, «Волги», они держали их в тех гаражах, которые были за оградой, которой потом не стало, сквера.

Они работали в наших бюро тех самых?

Нет. Были несколько уже таких престарелых генералов, которые воевали во время Великой Отечественной войны, на пенсии. Были военные помоложе, которые въезжали позже, выходили в отставку. Эти работали, как правило, военпредами на предприятиях. На КБМ кто-то из них работал военпредом – знала нескольких таких, вернее, их детей, потому что их дети такого же возраста, рядом же жили. Кто-то работал на Коломзаводе.

Они были по статусу военными пенсионерами, но были заняты?

Да. Гаражи у них были через парк: ни бензиновых запахов, ни грязи, ни железок. В то же время близко, они ходили в свои гаражи через сквер. У кого-то это были персональные машины с шофёром, подъезжали к ним во двор.

Как вы получили квартиру с Гагарина на Окский проспект?

На Гагарина была одна комната в общей квартире. Сразу же мама с папой встали в очередь на расширение. Практически десять лет стояли в очереди на расширение. В начале 1968 года дали двухкомнатную квартиру: «хрущёвка», безумно тесная, но кухня, санузел совмещённый. Кстати, я вам сейчас скажу: гораздо лучше иметь совмещённый санузел, чем позже стали строить «хрущёвки» с отдельным санузлом ― такой пенальчик, в некоторых локти не расставишь. Не знаю, если хозяин или хозяйка плотного телосложения, как они там вообще помещаются. Ванна тоже пенальчик, как люди раздеваются, одеваются? Мои подружки в таких квартирах тоже жили.

В Коломне жил герой Советского Союза Быковец. Его дочка Аля Быковец училась со мной в одном классе. Сначала им дали квартиру на Шилова, потом на Ленина трёхкомнатную, потом ещё где-то. Но это были трёхкомнатные с раздельным санузлом. Помню, я к ней пришла, она душ принимала. И вот она выходит в одних трусиках: «Извини, там даже одеться невозможно». Ей мама подаёт халатик. Такая ванная комната, что только ступить, шагнуть в ванну, принять душ и сразу оттуда выйти.

При переезде как ваши ощущения изменились? Это вы рассматривали как улучшение?

Разумеется. Во-первых, отдельно. Во-вторых, всё-таки две комнаты. Я сразу оккупировала одну комнату, сказала, что это моя. Папа уже не въехал, он умер. Квартиру дали с учётом его, но он уже туда не попал. Мама с братом в большой комнате, но она не возражала. У меня была моя комната, это вообще была моя мечта, чтобы хоть как-то, хоть какое-то личное пространство.

«Мне нравилось тогдашнее запустение»

Куда вы ходили гулять, в Старый город?

В Старый город. Как раз туда ходили, туда ездили. Как он выглядел в 1960-е годы… Как и в 1950-е годы, центр города был ухоженным.

Центром вы называете то, что вокруг кремля?

Для меня центр города от проспекта Кирова по улице Октябрьской Революции, площадь Двух Революций. На посад уже не ходила. На посад ходила с бабушкой. Дедушка любил ходить по посаду, потому что там прошла его молодость, там жила его любовь.

Любила ходить в кремль. Ещё и потому, что мне нравилось тогдашнее запустение. Это было всё такое настоящее, аутентичное. Сейчас я не могу гулять по кремлю. Эти все подделки а-ля-рюс ― это не моё.

В кремле жили родственники. Там жил мамин племянник ― сын её старшей сестры, я её уже не застала, она умерла до моего рождения за четыре года. Они жили в кремле на улице Казакова. Ходила часто к ним и с мамой, и сама. Просто мне нравилась атмосфера, мне нравился дом, в котором они жили. Дом такой прекрасный, с резными наличниками…

Он сохранился?

Да. Такой красивый дом!

Это не тот, где сейчас музей?

Да. Их квартира состояла из двух комнат и кухни. У них в квартире была голландская печка дореволюционных времён, естественно. Дом-то вообще был старый-престарый. Переход из одной комнаты в другую был в виде арки – мне безумно нравилось. Меня вообще архитектура, внутреннее убранство с детства всегда занимали. Я просто приходила, иногда поговорю с дядей (двоюродного брата редко бывало можно застать, он больше приходил к нам), просто сидела, впитывала эту атмосферу. Как они оказались в этой квартире? Брат дяди в первые годы советской власти – сразу, как большевики взяли власть, – был редактором какой-то коломенской газеты, то ли «Коломенский большевик», то ли… Я не задавалась этим вопросом. Но ему выдали эту квартиру, ему было по штату положено. Потом жил там Борис Смоленский ― его брат, ― и там жила мамина сестра, когда вышла за него замуж.

Это какие годы?

Выдали, как главному редактору, сразу после революции. Где-то даже не в 1920 году, а даже 1919 год. Так они и жили. Когда он сам умер, я не знаю…

Дом принадлежал одной семье?

Нет. Передняя часть – она как бы на двоих. Была их сторона ближе к центру Коломны. Во второй половине передней не знаю, кто жил. Дальше был клубок комнат, квартир нагромождение, там жила уйма народу.

Это был вариант коммуналок?

Да. Передняя часть была на две семьи. Я знаю часть, где жили мои родственники, а другую не знаю, даже не представляю, кто там жил.

Как в таком случае распоряжались землёй при доме? Тоже совместно?

По-моему, там они ничего не выращивали. Может быть, куда-то вглубь, в сторону Москвы-реки, ведь улица Казакова идёт параллельно Москве-реке… Я туда не заходила: в ворота войдёшь через калитку – сразу их крыльцо.

 «В кремлёвской стене жили люди»

Монастырские стены совсем рядом, в каком состоянии они были в то время?

Обшарпанные, нормальные. Внутри были руины. Это свободная территория. Очень хорошо помню стену кремля, которая шла от Маринкиной башни. Сначала-то там вообще развалины и такой вот холм был прямо от Маринкиной башни, по-моему, он сейчас остался. Потом восстановили кусок стены. Дальше вглубь была стена кремля, в которой жили люди, и это был кошмар! Там, по идее, были кельи. Почему в кремлёвской стене, я не знаю. Стена была толстенная. Там жили люди, страшно! Там были такие, кто вообще непонятно, как попал, без прописки, скажем так. Много было бывших уголовников. Там творились кошмарные вещи, и вообще в кремле в тёмное время появляться было нельзя. Но это уже рассказывал двоюродный брат, бабушка рассказывала, если я засиделась у них дома летом. Летом так хорошо, я у них посижу, на Блюдечко схожу, пойду через понтонный мост на Пьяную луку. Летом там купалась. Кстати, иду туда купаться, плаваю час-два-три-пять часов ― есть не хочется, хотелось пить. Я в купальном костюме через мост иду к ним туда, на Казакова: «Дайте попить!». Если дома никого нет… У них на крылечко можно было войти особым способом, оно не запиралось. Там стояло ведро воды под фанеркой и кружка. Я попью воды – и обратно на пляж. Любимое место, конечно, было – Москва-река в той части города, кремль именно вот первозданный.

Вспомнила эту стену страшную. Страшные вещи рассказывали…

Хотя город был, в общем-то, закрытый, контролируемый.

Даже во всяких контролируемых городах бывали такие территории, о которых знали… Может быть, нужно было, чтобы такие территории существовали, они были под особым контролем, я так думаю. А может быть, некуда было деть оттуда людей, которым можно было жить в Коломне, но некуда было деваться. Кстати, вот бомжей-то я не видела в 1950-е годы, бомжи появились 1960-е. В городе Коломна бомжей не было, не видела никогда.

«Было очень много безногих в старой части города»

Кого я видела в 1950-е годы в огромном количестве ― это инвалиды Отечественной войны. Это было страшное зрелище. Неподалеку от нас жил такой человек, на улице Гражданской. Почему я так хорошо знаю: это был родственник учителя 9-й школы. Мама дружила со своими коллегами, тем более, жили поблизости. Я знала, что это родственник учителя 9-й школы. Он мало того, что калека: у него была одна нога, вторая выше колена отсутствовала, одна рука была до локтя, на другой не было кисти, кроме того, он был контуженный, говорить не мог. Ну, нервная система порушена. Летом его со двора выпускали гулять, он ходил по улице Гражданской, заходил на улицу Октябрьской Революции, как раз где наш дом был и соседние, что-то выкрикивал. Увидит детей – поднимал костыль, который он мог цеплять рукой без кисти, поднимал, размахивал… Мы его смертельно боялись. В 1960-е годы он был жив, потом он умер своей смертью, такие раны сказываются на продолжительности жизни. Но это вот калека, которого я знала.

Было очень много безногих в старой части города. Особенно на рынке, они там побирались. Были такие, которые с культями, на тележках, руки – культи, к ним были привязаны что-то вроде утюжков, они ими отталкивались. Десятки таких я видела. Потом, в 1962-1963 году, они все исчезли из города. Единственный калека, который остался, это родственник учителя 9-й школы.

Тогда это не обсуждалось?

Нет. Это все понимали. Ну, как понимали… Мы дети, кстати, даже этого не заметили. Может быть, потому что этот инвалид близкий к нам, которого мы знали, хотя и не знали, как его зовут, он оставался. Уже потом, когда разговор об этом поднялся, я вспомнила. Меня как громом поразило: ведь было их много, причём они были не старые, в 1960-е годы это были 40-45-летние мужчины-калеки…

«У всех были тонюсенькие талии»

Гуляли, помимо кремля, вдоль улицы Октябрьской Революции. Особенно такие массовые были гуляния на все праздники: 1 мая, 7 ноября. Это были просто шествия, гуляли толпы молодёжи. Не только молодёжи, взрослые люди ходили семьями, курсировали от Петропавловского кладбища до площади Двух Революций. Молодёжь ещё заворачивала вот сюда, до улицы Зайцева, доходила до сквера, возвращалась обратно. Одни и те же люди. Как только заканчивалась демонстрации, 1 мая и 7 ноября. В октябре раньше заканчивалась, потому что темнеет рано. В мае… не знаю, до которого часа, я-то уходила домой, совсем была подросток ещё, молоденькая. Это было очень интересно.

Интересно было ещё в том плане, что мы, девочки-подростки, наблюдали за девушками, как они выглядят. Было принято на праздники красиво одеваться. 1 мая, где-то с середины 1960-х годов все девушки поголовно выходили на первомайские гуляния в болоньях (плащах). Парни как-то меньше носили. Но это был шик! Первое время болонья были действительно из ткани болонья, плащи были итальянские. Это был такой дикий дефицит! Потом уже стали шить у нас, сначала где-то в Прибалтике, прилепляли лейблы типа Италия, потом вообще шили где-то на Мосшвее, не знаю что… Мы смотрели. На ногах шпильки высоченные. На голове жуткий начёс, наклеенные ресницы. В болонье обязательно рукава закатывали до локтя, вот эти вот отвороты, затягивали поясом талию. Все были такие стройные. Вообще не было не то что толстых, полных. У всех были тонюсенькие талии. Я, кстати, потом думала над этим: наверное, вообще изменился человек за прошедшие десятилетия, скелет изменился. Сейчас даже худая девушка – у неё талии-то нет. Как-то все по-другому выровнялось. Десятки девушек с тонкими талиями гуляли. Они все ловили курсантов. Выпускали курсантов из училища, толпы курсантов, девушки вокруг них вились. Наши местные парни в этом плане над девушками подшучивали. Появились первые кассетные магнитофоны переносные, не скажу, что много, я помню двух людей: одна девушка этот кассетник носила всегда на плече – и за ней толпа парней, и парень какой-то ходил, лицо не вспомню. Это то, что врезалось.

Случайным образом не оказывались во дворе нашего дома после вот этих шествий?

Я с подружками никогда не заходила. Это место пользовалось дурной славой. Вот именно квартиры эти и двор. Никогда не заходила. Я в первый раз попала во двор в шестнадцатом году, когда в первый раз пришла к вам.

А немножко про эту дурную славу? Из чего это складывалось, из каких историй или рассказов, или просто было такое ощущение?

Не знаю. Просто люди говорили, что туда ходить нельзя. Потом я скажу, мой братец-то двоюродный сюда захаживал, у него тут где-то жила приятельница. И он всякие ужасы рассказывал. Но он со смехом, он был такой балагур, весельчак, он 1937 или 1938 года рождения. Я помыслить не могла, что буду заглядывать. Зачем я буду заглядывать, если это чужой двор?

Было ощущение, что двор принадлежит тем, кто там живёт?

Конечно. Вообще не было такого, чтобы заходить в чужой двор.

Парк на Комсомольской к тому времени в каком состоянии был?

Он назывался сад. Я туда впервые пошла в восьмом классе, это был 1967 год, на танцы, конечно. А в детстве туда ходила в кинотеатр с мамой. Он назывался летний кинотеатр. Тот, который теперь кинотеатр «Юность», – это зимний. Зимой ходили в зимний, летом – в летний. В зимнем очень часто показывали трофейные фильмы. И очень часто показывали документальные географические, или мама меня так водила на них…

Такой научпоп?

Да. Что касается летнего кинотеатра в саду, всё, что шло, всё и показывали. Ещё летом там всегда был детский сеанс в 15:00.

А как же при свете дня? Киноустановка позволяла?

Там же не было окон. Ну, это, конечно, был щелястый сарай, но свет не проникал, всё было прекрасно видно. Это был сарай со входами, которые запирались во время сеанса. Кстати, в задней части, где задние ряды, ребята проделывали дырки, через эти дырки пролезали. Но если контролёрша замечала, поднимался крик, она кричала оператору: «Выключай, тут опять эти влезли!». Такое бывало.

Вечером это превращалось в танцплощадку?

Да, вечером кино, по-моему, уже там не крутили. Потому что когда был сезон танцев, там собиралась молодёжь на танцы.

Собиралась районная молодёжь или вообще с разных частей города?

Наверное, отовсюду. Я, когда пошла летом 1968 года (мы уже переехали в Голутвин), из моих соседей видела несколько человек, но, в основном, были все вот отсюда, с Репни, с улицы Гражданской, с улицы Шилова, из кремля. Я эти все лица-то видела, потому что я гуляла по городу, просто гуляла. Ходила только по понедельникам сюда. Все, весь город в сад на Комсомольской ходил по понедельникам. Там вообще было столпотворение: ну, если вся молодёжь города, и из окрестных сёл тоже приезжали!.. В остальные дни я и те, кто жили, начиная от Дворца культуры, ходили в Бобровский сад, там были танцы. По понедельникам был выходной, а в остальные дни мы ходили в Бобровский.

Как-то, помню, сломалась аппаратура в Бобровском, поехали компанией на Комсомольскую ― пустыня, стоят несколько человек местных.

Что это означало? Почему?

Не знаю. Это была середина недели. Может, на выходные сюда ходили, на Комсомольскую, в большом количестве. Но с нашего края все ходили в Бобровский.

«Уроки в школе я практически не учила»

Поговорим об окончании школы и поступлении в институт. Что это было за время?

1969 год. В чём отличие окончание школы тогда и сейчас? Мы сдавали экзамены по всем предметам, по-моему, было их восемь. Ничего страшного, это было нормально. Экзамены проходили через два дня на третий, и устный и письменный. Было сочинение, устный русский, математика, литература, геометрия, физика, химия, история. В общем, было восемь. Билетная система. Мы готовились, и никто от этого не умирал, и всё было нормально – кто учился, кто учил.

С удовольствием вспоминаю сдачу экзаменов и в восьмом классе, только в восьмом классе экзаменов было четыре: изложение письменно, литература, по-моему, тоже устная, математика, геометрия тоже была, мой любимый предмет в школе, не столько благодаря личности учительницы, но она так преподносила геометрию!.. Может быть, у меня любовь к архитектуре, ко всем таким вещам с детства – я буквально жадно ловила каждое слово, я к каждому уроку геометрии готовилась. Уроки в школе я практически не учила. Я учила геометрию всегда и выполняла письменные работы по русскому, алгебре, геометрии письменно. Больше я ничего письменно не делала. Придёшь, по физике буквально на коленке накатаешь.

Не считайте, что я хвастаюсь, это благодаря моей памяти: я всегда внимательно слушала учителя. Может быть, то, что я сидела на «камчатке»… Я никому не разрешала сидеть рядом с собой, кстати. Когда мама узнала, что я там сижу, она тогда спросила: «А кто рядом с тобой?» «Никто, я сижу одна, – говорю, – и буду до 10 класса сидеть». Я сидела, мне никто не мешал. Я очень внимательно слушала любое объяснение. Хотя, когда отвечаешь домашнее задание, некоторые учителя требуют выйти за рамки того, что было сказано, но логическое мышление, слава Богу, как-то работало; я пересказываю то, что говорил учитель, и добавляю свои выводы, какие-то рассуждения ― «отлично». Не надо было мне ничего учить. Это были годы отдыха. Но что я готовила, опять как домашнее задание, сочинение. Мы писали сочинения регулярно в классе (сейчас нет такого, чтобы классное сочинение), два раза в месяц. У нас сдвоенных уроков не было, но учитель договаривалась с кем-то, чтобы ей отдали предыдущий уроку час или последующий, сдваивали. И два часа мы писали классное сочинение. Иногда она даже не говорила, на какую тему мы будем писать. Мы пришли, она объявляет: «Темы такие-то», – сидим, пишем два часа.

Дома каждое воскресенье мы писали домашнее сочинение. С тех пор я ненавижу писанину вообще, писать ненавижу, потому что плохо писать не хотелось, а чтобы хорошо написать, это нужно сидеть писать не просто какие-то казённые фразы, нужно расписывать. У меня почему-то всегда уставало плечо, локоть. Иногда у меня до сих пор, когда я пишу, болит локоть. Отдохну, чаю попью, пишу. Иногда это занимало полдня, иногда на одном дыхании напишешь. У нас была норма – шесть листов, чётко полтетради. С другой стороны, это всё пошло на пользу, конечно, и письменная речь развита: если ты пишешь так, как и говоришь. Так что я готовила сочинение по литературе, письменные упражнение по русскому и математику.

Может быть, поэтому без проблем эти все экзамены сдавались. Но мне повезло в каком плане: перед экзаменами неделя даётся на подготовку. Общая подготовка, потом ещё дни между экзаменами. Я и в восьмом классе, и в десятом к экзаменам готовилась на Пьяной луке. Я в 7 утра выходила из дома, брала с собой учебник по тому предмету, по которому мне предстоит экзамен, ложилась на травку – я не на песочке лежала, я там наверху, где травка, – и готовилась всерьёз. Я всё прекрасно сдавала на «пять». Спустя годы, десятилетия спустя надо мной посмеялась сестра Теплякова, Лена, она Ломакина сейчас: «Я тебе признаюсь, как же мы с сестрой над тобой смеялись: в семь утра, полвосьмого ты идёшь на речку, ну с ума сошла!». А они жили около понтонного моста. Вот я так готовилась к экзаменам. Погода была хорошая, благоприятная, сухо, солнечно, я загораю, в перерывах я плаваю, готовлюсь к экзаменам.

Я не могу понять до сих пор, почему лишили детей возможности готовиться по билетам к экзаменам.

Для вас никаких сложностей, никаких тревог и волнений, связанных с окончанием школы, со сдачей экзамена, не было?

Нет.

Ананасы в шампанском на выпускном

Что было на выпускном? Это как-то запомнилось?

Это, конечно, запомнилась, хотя бы потому, что у нас было даже шампанское.

Где это проходило?

В школе 26-й, на втором этаже. Коридор широченный, там как на свадьбе столы расставлены. У нас было три десятых класса, знаете, какая это орда?! Больше 30 человек в каждом классе – сотня была. Плюс все учителя, плюс родители, которые помогали (лезли: «Ты уже выпила бокал, поставь!»).

Классы сидели не вперемешку, отдельно сидел 10 «А», 10 «Б», 10 «В». У нашего класса был шикарный стол, потому что продукты доставала мама одноклассницы нашей, которая была зам. заведующей гастрономом. У нас там было всё.

Который через площадь?

Да. Для нас это был гастроном. Там закрома были бездонные, и у нас было всё, это 1969 год. В магазинах, конечно, ничего такого не было уже. Икра красная, икра чёрная, рыба всякая, я такую только у родственников ела. Фрукты, были ананасы, и мы ели ананасы в шампанском.

За нами был стол 10 «Б» класса, где классный руководитель – учительница литературы, она очень завидовала нашему столу. Она всё подходила, то ли хотела, чтобы угостили, а её не приглашали к столу. У неё было простенько, пуритански, не было вообще алкоголя. У нас в открытую стояло шампанское, причём много, из того же гастронома. Прекрасное шампанское. Я выпила целую бутылку. Вообще по полбутылки на каждого ученика, но ведь предполагалось, что мы всю ночь будем. Были такие девочки, кто: «Нет!». В итоге я выпила целую бутылку. Но это не махом. И ананасы в шампанском…

Выпускной продолжался с вечера до утра?

До середины ночи. В час подъехал автобус, нас отвезли в Бочманово на пристань, и мы ещё на катере катались. Возвращались уже в 6 утра по домам. Мне завидовали, когда сошли в Бочманове: «Тебе тут рядом, а нам ещё домой». Я, конечно, по Окскому прошла.

Все добирались пешком?

Да. Все смертельно устали, потому что помимо того, что было выпито шампанское, были ещё и танцы, в спортивном зале, спортивный зал у нас был на втором этаже: потанцуем – поедим, попьём.

На теплоходе как всё происходило, тоже танцы?

Кто-то затеял танцы, но классная сказала: «Вы сейчас потопите катер». А, может быть, не она, а учитель литературы…

С вами были учителя?

Классные руководители. И кто-то из родителей обязательно. Запоминающееся событие.

«Я с 5 класса занималась самообразованием»

Потом я поступила. Было лето, я загорала опять. Экзамены были на поступление с 15 июля и до конца июля. 2 августа было уже зачисление. Выпускной у нас был 24-25 июня. Три недели готовилась, но я загорала, купалась, так что лето не пропало.

Как принималось решение, куда поступать?

У меня были планы, но я даже не буду о них говорить, мне сказали: «Только сюда, только в пед, только на иняз».

Это была мамино решение?

Да. Она-то думала, что пойду на истфак. А я иду на иняз. Я не очень хорошо вспоминаю учителя английского языка, но любовь к английскому языку у меня была, потому что в моём представлении скучно изучать предмет и его не знать. Поэтому я с 5 класса занималась уже самообразованием, просила у папы деньги, он давал мне деньги, я ехала в Москву (я вообще была очень самостоятельная, с 10 лет сама ездила в Москву), по магазинам книжным, покупала литературу адаптированную на английском языке. Потом я же ездила к родственникам, иногда оставалась ночевать.

Как добирались до Москвы?

На электричке. Я доезжала до Электрозаводской. Меня Казанский вокзал пугал, эти переходы… С Электрозаводской к родственникам до Смоленской быстро, рядом. На метро до площади Революции, там я обязательно заходила в ГУМ, ЦУМ – атмосфера мне нравилась. Потом шла на Арбат, в книжный заходила. Потом, уже в 1970-е, когда Калининский проспект отстроили (сейчас это Новый Арбат), там большой книжный магазин. На Тверской, тогда улице Горького, книжный магазин. Я это всё обходила, делала покупки.

Но вы покупали не художественную литературу, а именно для учёбы?

Художественную литературу купить было очень сложно даже в Москве. Мне было лень стоять в московских очередях. Иногда войдёшь – хвост стоит. Что там? Стругацкие. А я тогда уже больше никуда не успею… ну и ладно, тем более я знала, у кого в Коломне взять почитать Стругацких.

Любовь к языку привела вас на лингвистический. В то время большинство шло на немецкий? Какие были направления, кафедры?

Институт, будем считать, что это было совместное решение: мама определила, что только коломенский вуз, а выбор факультета был за мной. Что касается нашего иняза. На тот момент, когда я поступала, иняз существовал всего пять лет. До того, как этот факультет отделился, было отделение или факультет историко-филологический, его деканом изначально, с 1950-х годов, был Шпеер Глеб Артемьевич. Знаю достоверно, почему у нас появился иняз. Потому что у него была дочь Таня, с которой я одновременно поступала в институт и с которой сильно сдружилась. У неё родители тоже были такие: пусть учится в Коломне. Учится не на филфаке или истфаке ― на инязе. А для этого был нужен нормальный факультет. И за пять лет до того был организован факультет иностранных языков.

Было отделение немецкое, английское и французское. Но по одной группе – с таким, таким и таким языком. Причём до того момента, как мы поступали с Татьяной, по одному языку изучали. В 1968 году всё-таки ввели два языка: были отделения англо-немецкое, немецко-французское, не было англо-французского. Знаете почему? Потому что нельзя было изучать человеку два языка капиталистических стран. ГДР ― социалистическое государство, поэтому всем нам в нагрузку шёл немецкий язык.

Вы этому не были рады?

Я ненавидела немецкий язык! Сейчас я этого не понимаю. Я бы сейчас заново его поучила. Но что-то помню опять-таки благодаря памяти. И преподаватель был очень хороший первые два года. Вторые два года у нас был другой преподаватель, у меня с ним не сложилось.

Образование выше московского

Чем хорошим отметилась жизнь в институте? Что примечательного, приятного происходило?

Честно? Ничем. Для меня это были годы отдыха. Как школе я ничего не делала, так и в институте я ничего не делала. Я активно работала на занятиях. Преподаватели были хорошие, сильные. Я буквально впитывала всё, что они говорят. Если давали письменные задания по английскому и по немецкому, я их выполняла. А так я не делала ничего, не зубрила. Английский, немецкий – ничего не зубрила, мне всего этого хватало. Читать на языке ― читала, но это мне нравилось.

Первое время очень нравились занятия по фонетике, наверное, потому что на первом курсе у нас вела фонетику знаменитая Татьяна Натановна Сезар. Она американка, её отец американский коммунист, когда-то они перебрались в Советский Союз. В 1950-е годы они перебрались в Коломну. Она с Шпеерами дружила, это была компания: Шпеер, его жена, она не меняла фамилию, она была Евреинова Наталья Николаевна, и Татьяна Натановна Сезар. Это была закадычная такая дружба.

Преподавательский состав был не коломенского происхождения, это были приезжие?

Конечно. В основном, те, кто в возрасте, после сорока, это все были москвичи. И из некоторых вузов, из Нижегородского, из Новгорода у нас преподавал английский Александр Николаевич Ведерников, его жена. К нам приехала потом из Чечни пара – это был кошмар в том плане, что их английский был уровня… они, наверное, могли говорить, но их невозможно было понять, у них было произношение хуже, чем в каких-нибудь диких племенах Африки. Нельзя было ничего разобрать из того, что они говорят. Это был шок. Хорошо, что супруг очень недолго у нас был, и я вам даже скажу, почему: мы с Татьяной решили, что надо что-то делать, потому что предмет был нужный, специализированный, а мы ничего не понимали. И Таня через папу надавила, его из нашей группы убрали. Потом его супруга у нас грамматику вела. Она, может, и знала грамматику, но преподавать её она не умела. Ну и тоже это скоро закончилась, к счастью. Преимущество совместной учёбы с некоторыми студентами очевидно.

Как вы сейчас оцениваете всё-таки, это было хорошее для вас образование или это было потраченное время?

Нет, потраченным временем это назвать нельзя. Немецкий преподаватель был очень хорош, он был из более молодого поколения, фамилия Егоров, имя вылетело. Очень хороший человек. Ему было в районе 30, мне кажется. Остальные были уже корифеи.

Хотя наши преподаватели сами язык знали, я имею в виду англичане, но с методикой преподавания английского языка они были знакомыми весьма косвенно. Может быть, если бы я сидела зубрила, как некоторые, по их записям… А мне же нужно было послушать, понять, как-то через себя пропустить. Мои знания – они все за счёт самообразования: огромное количество литературы, тогда уже появились записи, слушала записи. Поэтому у меня не было проблем. Меня даже мои одногруппницы спрашивали: «У тебя что, репетитор по английскому?» Я так обижалась: «Какой репетитор!». «А почему ты это знаешь? А почему это мы не знаем?» Потому что я хотела знать, я эти знания добывала. Потом эти же самые преподаватели (у многих из них училась потом моя дочь) сделали колоссальный шаг вперед. Это, я считаю, заслуга института, заслуга некоторых преподавателей, которые потом вышли на административную должность на факультете. Очень много методической работы было именно у учителей. Когда училась Наташа, я считаю, образование не то что на уровне московского, а по некоторым специальным предметам английского языка выше московского уровня. Эти же преподаватели к тому времени и защитились, были все они кандидатами филологических наук, кто-то докторами. Я попала в тот момент, когда они или уже не хотели учиться сами или они ещё не подошли к тому, что надо совершенствовать не только личные знания языка, но и как его преподносить студентам.

С другой стороны, может быть, они поступали правильно, просто после школы наши студенты избалованы, ждут, что им в клювике знания принесут, в ротик вложат, в ушки вложат и ещё челюсти им подвигают, чтобы они проглотили. На Западе-то всё по-другому.

На институтские вечера прорывались через подвал

Что с библиотеками было в то время? Они были подспорьем в учёбе, институтская библиотека или Лажечникова, вообще их посещали?

В Лажечникова я не была ни разу. Вообще в библиотеки не ходила. Что касается художественной литературы, любая коломенская библиотека могла бы, да и сейчас, может, позавидовать нашей семейной библиотеке. А за специальной литературой я ездила в Библиотеку иностранной литературы в Москве уже студенткой.

У нас в Коломне была в институте хорошая библиотека. Но вопрос в том, кто делает закупки специальной литературы. Недостаточно было того, чтобы действительно обучаться, заниматься самообразованием на уровне. Хочешь ― научишься. Преподаватель нужен, потому что он тебя контролирует, он тебя как-то ведёт, хотя бы цели какие-то ставит, задачи на отдельных этапах. Но самообразование! Я вспоминаю: те, кто со мной учились, многие пошли потом в школу работать, но они не хотели иметь знания, они ждали, что в них вложат. Это неправильно.

Институт – это больше учёба, семья, отдых?

Да. Были институтские вечера новогодние, причём они были такими массовыми, что сразу всех студентов невозможно собрать. Три вечера под Новый год. Обычно был вечер иняз и физкультурники, потому что на физкультурном отделении мальчики, а у нас, в основном, девочки. Филфак объединяли с… мы его называли «табуреточный факультет» – учителя труда и технологии. Истфак особняком всегда держался, там же такие идейные, там и мальчики, и девочки – им, наверное, хватало самих себя.

Вечера были грандиозные, рвались со всего города, прорывались через подвал, я вам клянусь! Всегда музыкальный ансамбль приглашался, был буфет, танцы долго-долго, какая-то художественная часть перед танцами в актовом зале. Для нас, не избалованных всякими шоу, это было интересно, с удовольствием все ходили.

Вы уже учились на Зёленой в кампусе?

Да. Переехали в 1968.

Вы пошли в новые стены?

Да. Там иняз на четвёртом этаже: половина иняз, половина филфак – этаж девичий. Если парни откуда-то снизу проникали, на них смотрели: это физкультурник. С истфака ещё можно познакомиться.

В вашей группе больше учились городские или приезжие?

У нас были приезжие. Из Коломны примерно половина, человек пять-шесть (это была подгруппа, у группы стандарт 24 человека или даже 25 нас было).

«В коломенских школах мест не было»

По окончании института как складывалась жизнь?

Кто куда. Я пошла в школу работать, в Пановскую школу. Мама помогла, потому что на работу в школу нельзя было устроиться. В городские школы брали по очень большому блату, даже на должность пионервожатой. Я могла устроиться пионервожатой, но это не моё ни в каком смысле. Из моих однокурсников в школу пошёл один-единственный человек, потому что это парень, его взяли на должность вожатого. Но потом, естественно, карьерный рост, он и английский немножко преподавал, завучем по воспитательной работе быстро стал, потом директором некоторых школ.

А так в коломенских школах мест не было. Это 1974 год. Может быть, они и были, но принимали на работу, как говорил завгороно Муругов: «Я принимаю только стажистов». А какой стаж может быть у студента? Он принимал жён военных, офицеров, вышедших в отставку, переехавших сюда, тех, кто вышел в отставку и приехал сюда преподавать в КАУ (в артучилище). Этих дам принимали, но они на работе не задерживались. Работать с классом ― это не для них.

Получается, система распределения была, и светила сельская школа?

Да. В Московской области распределение было куда-то в Серебряно-Прудский район, в дальний конец области, в Тьмутаракань, я даже не могу вспомнить название этого района. Вокруг, в окрестные места – ни в Егорьевск, ни в Зарайск, ни в Озёры – также было невозможно устроиться. Но туда как-то по блату устраивались некоторые.

Повлиять на распределение можно было только благодаря связям?

Да.

А если связей нет, то ты едешь туда, куда тебе назначили?

Я хотела, чтобы меня направили, такой у меня был характер. Но у меня Наташа уже родилась на тот момент, ей годика не исполнилось. Я пришла на распределение: «Вы куда бы хотели поехать?». «Куда угодно». Сидит секретарь, Любовь Андреевна, она была секретарём и на филфаке, и на инязе: «Алёна, куда ты поедешь? У тебя ребёнок маленький». И сразу женщина из Москвы, представитель Министерства образования: «А как вы поедете с маленьким ребёнком, сколько ребёнку?» На тот момент полгода было Наташе. «Это вы потребуете хорошее жильё? Нет-нет, мы вам свободное распределение». Свободное распределение – это устраивайся, как хочешь, то есть отпускали.

Я хотела работать в школе, работать-то надо, но что я буду делать. Тогда вообще думать о какой-то другой работе было нельзя. Секретарём куда-то я не хотела. Кто-то шёл работать в парикмахерскую из наших, кто-то в торговлю. Мне это было не нужно.

Разве можно было?

Вне системы. Я оказалась в сельской школе. Это потому что моя мама ходила обивала пороги. Заведующая районного отдела народного образования ― она с ней училась в институте в своё время, она не к постороннему человеку пришла. В итоге нашла мне место. Хорошо. Я туда пошла работать 1 сентября 1974 года.

Где вы жили?

Я тогда уже была замужем, мы жили с родителями мужа здесь, в городе. Каталась из города. Время, потраченное на переезды, это было убитое время. Я порой времени в школе проводил меньше, чем тратила на дорогу. Это сейчас этот посёлок – 12 километров – ерунда. А тогда у людей были, конечно, свои машины, но у меня-то ничего не было. И очень много было городских учителей, мы все ездили автобусом. Причём было страшно неудобно, в этой школе был порядок: первый урок начинался в 8:40. Чтобы успеть к первому уроку, самое позднее, нужно было успеть на автобус 7:50, автобус номер 48 до Лесного. Но он всегда был забит битком. Перед этим был автобус, который из Коломны шёл в 7:30, там было чуть-чуть посвободнее, до посёлка Заречный. Иногда я лучше поеду на 7:30, потому что там я хотя бы встану спокойно (о том, чтобы сесть в автобусе, речи не было).

Вы пользовались автостанцией Коломна?

Нет, тогда автостанция была напротив пожарки, на Третьего Интернационала.

Вам надо было добраться сюда?..

На трамвае. Трамваи в начале 1970-х всё ещё были многие двухвагонные, деревянные. Только где-то во второй половине 1970-х убрали их вообще.

Они были коломенского производства?

Я сама задавалась этим вопросом, но копаться не стала. Они были очень похожи на самые первые трамваи, которые выпускались в Коломне. Но были ли они теми же самыми? Неужели они столько лет выдержали? Они все были дребезжащие, обивка фанерная, не металлическая, зимой лютый холод, поручни – петелька такая, штанга из одного конца вагона в другой. Хорошо, если ты войдёшь в трамвай и тебе достанется свободная петелька – болтаешься вот так. Добраться на трамвае из Голутвина на автобус… А если автобус не пошёл, такое тоже бывало, то едешь на озёрском автобусе, который в 8:10. И к 8:40 очень редко можно было попасть. Приезжаешь – и уже звонок. А ведь автобус-то подходит не прямо к школе, ещё там через поле нужно бежать. Это пытка, это сколько нервов каждое утро, это был стресс: успею я вовремя или не успею?! В итоге я стала всё-таки ездить на автобусе, который 7:30, если он не пошёл, запасной вариант – Лесной 48 в 7:50. Это тяжкое испытание.

На работу по шпалам

Я, конечно, там здоровье всё потеряла. Потому что ожидание автобусов, трамваи вот эти мёрзлые… А сколько раз они ломались, особенно вот эти двойные фанерные! Доедешь до площади Советской ― трамвай сломался. И бежишь бегом. Мне не привыкать, я быстрым шагом и бегом, всё можно в тёплое время года, но зимой… Зимой Гражданскую не чистили ― бегали по рельсам, и не я одна, множество людей, просто бегом: кому на работу в старую часть города, кому на ту же автостанцию на Третьего Интернационала. По шпалам хотя бы не скользко.

Обратно тоже неудобно. Перед уроками приехать – время лишнее тратишь. Обратно: шестой урок заканчивался в 14:05. А перед этим автобус шёл в 14:00 на город, следующий в 15:20. Эти ворота… Найдёшь всегда, чем заняться. Но в школе был особый распорядок: одна перемена была 10 минут, две по 15 и две по 20. То есть все какие-то бумажные дела, в том числе проверка тетрадей, заполнение журнала, – всё можно было сделать на переменах. Просили городские учителя: сделайте перемены покороче, хотя бы перед шестым уроком ― нет. Звонок с шестого прозвенел, а видишь в окно дорогу: вот он твой автобус ушёл в город, а следующий больше часа ждать. А он тоже мог не пойти. Следующий был озёрский, в озёрском автопарке автобусы были плохие. Коломенские были хорошие.

Так я каталась 22 года. Очень нравилась школа. Преподавание. Мне нравились люди, они были не такие, как в городе. Дети и родители, учителя, которые жили на селе, – они совсем другие, они были ответственные. Когда я перешла в 1996 году в коломенскую школу, я была в шоке, какие тут учителя. Вы меня извините, они тут балду пинали. Они вообще ничего не делали! Учитель английского языка, моя коллега, запускает детей, достаёт пачку тетрадей, оставшуюся от предыдущего класса, начинает проверять. «Ты отвечаешь, ты отвечаешь… Так. Открыли учебник, страница такая-то, упражнение такое-то, текст переводите с английского на русский». Это у неё были такие уроки. Я была в шоке! Конечно, я стала главным её врагом. Ещё до того, как я туда перешла, меня знали многие ученики, они ко мне ходили на дом заниматься. Это 21 школа. Это были дети из хороших семей, КБМ-овские родители, у них у всех высшее образование (самое меньшее – Рязанский физтех, а так: МГУ, Физтех, самые крутые московские вузы они окончили и работали на КБМ). Своим детям они желали только добра. Помимо того, что они их нацеливали на изучение технических наук, они должны были знать английский. Ещё со студенческих лет ко мне эти родители шли. Сначала «Алёна, позанимайтесь с моим», потом уже «Алёна Вадимовна». У меня было конвейер, ещё на пятом курсе.

Репетитор для КБМ-овских

Как я попала в это колесо. Это было на пятом курсе. У меня Наташа родилась на пятом курсе. Я была очень ленивая. Нужно было перед тем, как совершить это важное дело, отчитаться по разным делам, курсовую написать, одну, другую, третью. Мне декан сказал: «Тебе потом будет некогда». Все были на практике всё первое полугодие пятого курса: первая школьная четверть – английская практика, вторая четверть, до Нового года, – немецкая практика. Декан сказал: «Давай-ка успевай, сразу проходишь английскую и немецкую практику в одной школе, мы организуем, волноваться не надо, но все курсовые пиши». Практику прохожу. За неделю до родов я вспоминаю, что я не написала курсовую по методике. А я человек ответственный. Ладно, завтра сяду… послезавтра… У меня Наташа родилась 12 ноября. Где-то прямо перед октябрьским праздником, числа 5 ноября, я поехала в институт какую-то работу отвозить, документы по практике (я практику закончила, отчиталась) и встречаю преподавательницу, которой должна была сдать курсовую по методике. Она мне: «Всё гуляешь?» – «Ага». «Скоро?» – «Скоро». «Ты мне курсовую написала?» – «Можно потом?» «Нет. Ты её пишешь?» – «Да-да-да!» Я не могу подвести человека. Пришла, села, вот такая задумчивая. Я обдумывала. И в 9 вечера я села писать курсовую, это было собственно моё сочинение, ну, я какой-то литературой пользовалась… И вот с 9 вечера и до 4 утра я писала курсовую. Я её написала, легла немножко поспала, в 10 утра поехала в институт. Хорошо, я её встречаю. Я исписала целую тетрадь в клетку, не в линейку, это объём больше получается. Как оказалось, я создала шедевр. Преподаватель Сонина потом с этой курсовой моей выступала на учёном совете: «Вот человек вот-вот родит, вы смотрите, что она мне принесла. Вы знаете, сколько тут ценнейшего материала, это же сколько она работы провела!». И где-то моя курсовая там хранится.

Это был результат того, что вы накапливали эти знания в течение длительного времени?

Я занималась самообразованием. Что самое интересное, оказалось, что (вспомнила её имя ― Варвара Борисовна Сонина) она дружила с соседкой моей мамы, жила в подъезде, где моя мама. И той понадобился репетитор сыну. Она попросила Варвару Борисовну. А та: «Я с мальцами не занимаюсь». «Посоветуй кого-нибудь». «Из преподавателей никто не возьмётся. Хочешь, студентку посоветую?». Та: «Да как студентка, что она понимает, он у меня такой – к нему ещё подход надо найти…» «Я думаю, она найдёт подход». Она просто так сказала. И называет мои имя и фамилию. Та: «Алёна? Так она со мной в одном подъезде живёт». «Вот обратись к ней и скажи, что это я порекомендовала».

Это было где-то сразу после Нового года, Наташа у меня уже родилась. Звонок. А я у мамы, в основном, днём была с ребенком, потом я шла туда, где мы жили с мужем. Уже вечером я открываю, стоит соседка: «Алёна, а я от Варвары Борисовны». А у меня мысль: что-то не так? я, вроде, отдала ещё в ноябре курсовую. Она: «Я знаю про твою курсовую». В общем, она наговорила кучу комплиментов. Она сказала, что своего Глебку она может доверить только мне. И я нашла с Глебом язык. Так началась моя карьера именно как репетитора.

Мама была очень довольна. КБМ-овские дамы друг с другом общаются, им нужен английский, они узнали, что у Глебки результат появился в школе (потому что вплоть до того, что два балла за четверть, полный ноль был). Она очень практично понимает, что денег-то у меня нет, а заработок нужен, я брала копейки. Она такую рекламу создала, она так меня нахваливала: «Пожалуйста, очень деликатно, у неё маленький ребёнок, соглашайтесь на все условия». И у меня пошли эти родители, дети, все КБМ-овские, все культурные.

Не взрослые? Взрослым тоже был нужен язык?

Взрослые ученики пошли уже позже. В 1990-е годы были ученики уже и 30-40-летние. А тогда школьники. Они создали мне имя в нашем районе, в Голутвине. Иду по улице, со мной здороваются незнакомые люди, а я там ещё не работала. Уже потом, когда узнали, что я перешла работать 21-ю школу, а у меня там уже в классах оказались ученики, которые мои ученики…

«Когда начался английский, я просто воспарила»

В общем, я стала врагом своей коллеги. Вплоть до того, что она на меня жаловалась, у меня хороших учеников переманивала. Но дети хорошие, когда узнали, что пришла я, которую знали не только мои ученики, они стали проситься в мою группу.

Получилась та же система, что в Пановской школе: ко мне идёт народу больше. Предположим, класс 30 человек, так у меня 20 или 25, а у коллеги 5-10. В Пановской школе классы делились на французский и на английский. Так вот у француженки бывало до трёх человек в группе, а у меня 25.

В Пановской школе были немецкий и французский языки. Но в 1980 году Министерство просвещения решило, что пора уже и английский учить. И стали потихоньку вводить в те школы, на селе, во всяком случае, где по другому языку работал учитель, имеющий диплом учителя английского языка. Моя школа чуть ли не первая стала с английским языком. Но и до этого ещё где-то за рекой, в Коробчеевской школе и в Песках, был английский наряду с немецким. А так с этого края только у меня английский.

Вы, поступая в Пановскую школу, вынуждены были лет 6-7 преподавать только немецкий?

Да.

Он был нелюбимым тогда языком?

Это был кошмар. Ещё и потому, что контент учебника был сильно идеологизированным.

Вы тогда это остро ощущали?

Мне это не претило. Я сама была идеологически подкована. Это было скучно, они были скучны по содержанию, эти тексты, задания, упражнения. Учебники по английскому, даже тоже идеологически построенные, они были страноведческого характера, исторические, культурные, там было интересно. Этот немецкий был мне поперёк горла.

Когда начался английский, я просто воспарила. Я работала с огромным удовольствием, дети рвались на английский. Сначала, когда был немецкий, я была рада, что многие на французский хотят: хорошо, у меня будет поменьше, у меня тогда были группы поменьше. Тогда преподавателей французского у нас было две или три ― это родители просили французский. Но когда пошёл английский, 1 сентября толпы родителей пятиклашек – на английский. А английский только у меня был.

Ой, неправду вам сказала: первый класс английский у меня появился в 1979 году! Это был мой класс, мне его дали как классному руководителю. И я тогда заикнулась директору: «Я там классный руководитель, можно я там и английский буду вести?». Потому что уже разговоры пошли, с 1980 года стали вводить. Но это был только один класс, а потом с каждым годом уже прибавлялся английский. Сначала он был только мой, потом взяли ещё одного учителя английского, не я одна хотя бы.

Ярмарка дефицитных товаров в честь 800-летия Коломны

Что к 1980-м происходило в городе? Как вы наблюдали его изменения, что примечательного появлялось, исчезало?

С ужасом, с болью в сердце, со слезами вспоминаю, как рушили улицу Октябрьской Революции, улицу моего детства. Её уничтожили уже к 1977 году, потому что 1977 год ― это 800-летие Коломны. К 800-летию Коломны (думаю: а я правильно просклоняла числительные? кстати, заслуга учителя русского языка, что она нас всех научила склонять числительные) была уже площадь перед «белым домом», было административное здание, площадь, и на ней стояло то, что называют «пряником» (памятный знак «800 лет Коломне», который находится сейчас в Колычёве – ред.), не покрашенный белой краской, а под керамику, очень красивый. Но ещё зимой там была такая разруха, пустошь.

В 1976 году ещё дома стояла. Фотография дома нашего, перед которым стоит моя мама, это ещё 1976 год. Быстренько сломали. Но ломать начали от проспекта Кирова. Сначала переулок, здание бывшей гимназии, которая потом стала горкомом комсомола. Потом там дома шли, целый квартал от переулка до переулка, переулок Толстикова и Большая Рязанская, которая стала улицей Козлова потом, – вот это снесли. Потом добрались до нашего квартала – от улицы Козлова до Пионерской. Дальше сносить не стали. После Пионерской снесли, только когда «Макдональдс» построили. А до этого там хороший дом такой коммунальный стоял, в первые годы советской власти там было какое-то учреждение.

Это угол Октябрьской и Пионерской, где сейчас «Глобус»?

Дом, о котором я говорю, был дальше. Коммунальный дом, но хороший. Там были коммуналки: коридор, комнаты и общая кухня на сколько-то квартир. Он дореволюционный ещё, но хороший, капитальный. Дом, в котором мы жили, и несколько соседних – низ каменный, верх деревянный, а этот был целиком каменный.

Расчищали весь этот квартал под площадь перед главным административным зданием?

Но сначала снесли сторону нечётную, чтобы построить административное здание. Потом уже вот дома, потому что куда-то людей надо было девать. Там тоже были люди, но там было гораздо меньше домов.

Что в 1977 году очистили полностью и поставили там «пряник» ― это точно: 800 лет Коломне, эту дату не забудешь.

Как отмечалась эта дата?

Помню грандиозную ярмарку! Навезли товаров с Москвы и со всей области ― дефицит. Она проходила в сквере Зайцева, здесь, в Старом городе, и внутри сквера, и бесчисленные палатки и ларьки стояли к решётке сквера напротив кинотеатра «Юность», напротив магазина Ханзеля.

В ту сторону дороги, повёрнутые в сторону сквера, внутри сквера?

Да. Дефицит был роскошный! Люди, наверное, оставили там все деньги, которые у них были. Чего только не было! Это к 800-летию города нас порадовали. А какие там были торжества… Я купила французские туфли, шикарный итальянский плащ. Купила портфель из крокодиловой кожи настоящей (потом муж его потерял, поехал в Москву и потерял).

Это какой-то чёрный рынок был?

Это всё было в закромах родины. И нас, коломенцев, порадовали. Какая была посуда! Дефицитом была эмалированная посуда: миски, плошки, кастрюли, чайники, особенно ценились белые эмалированные чайники, за ними ездили в Ленинград. Эту всю посуду купили. Она отечественного производства, но её не было в продаже. Бывала эмалированная, но она бывала тёмная, ужасная. А тут чайники такого современного дизайна, красота необыкновенная.

Город гудел. Торжественное заседание проходило в ДК им. Ленина. Там ещё была книжная ярмарка. Там я оторвалась, там был страшенный дефицит! А тоже не просто пришла и купила. После окончания института Татьяна Шпеер в школу не смогла устроиться, её родители устроить не смогли, и она работала в ДК Ленина. Она мне сама не могла назвать эту должность, кем она работала: то ли секретарём директора ДК, тогда директором там была такая женщина… не буду ничего говорить… но она тоже дружила со Шпеерами. И вот Татьяну взяли именно по блату. Она мне билет устроила входной на эту ярмарку. Она там могла подойти сказать: «Дай мне вот там снизу, или вот там, моя подруга сейчас подойдёт…» Вот так можно было купить.

Книги выставляли книжные торговые базы. Но опять же не только коломенский книготорг, но и московский.

За детективы мужики дрались

У нас есть несколько фотографий, где мы видим книжную ярмарку здесь у Ленина, на площади Двух Революций.

Это не ярмарка. Я помню эти фотографии. Это была выездная торговля. Интересная была система: дефицитные книги они не продавали, они лежали у них под прилавком. То, что лежало на прилавке, никто не брал. Выезжая вот так, они организовывали торговлю с нагрузкой: дефицитная книга, а к ней стопочка всякого хлама. На фотографии это не видно, но я-то знаю, я-то ходила туда постоянно.

То есть это тоже базы книжные?

Это от магазина, который рядышком, судя по лицу продавщицы, по-моему. А ещё – это было поинтереснее – выездную торговлю организовывал книжный магазин напротив, на той стороне, книжный магазин подписных изданий.

Это по Октябрьской Революции?

Да. Он прямо напротив этого здания. Что там сейчас, я не знаю: я иду, я не смотрю по сторонам, меня это бьёт просто, не могу видеть… Вот тот же книжный магазин – он тоже книжный, но во что его превратили!.. Я не могу видеть то, что под вами! Пусть это был простенький продовольственный магазин, но там был порядок. Кто-то говорит: «Ой, там была алкашня». Ничего подобного! Там следили, если алкоголики собирались, то они во дворе собирались, это было известно, они тут не тусовались. Если появлялся в зале кто-то пьяный, его быстренько выводили, поэтому тут был порядок. Еда была простая, но в то же время выбрасывали дефицит. И оформлено было хорошо, чисто. А что тут сейчас? Я не могу смотреть на гастроном…

Про этот книжный развал. Это в выходные?

Нет, это как раз по будним дням, как правило, в конце месяца. Вся торговля отчитывалась о товарообороте в последний день месяца. И когда я, уже повзрослев, это поняла, я старалась даже с работы отпроситься в последний день (а у меня всегда хорошие отношения с начальством были в Пановской школе, я была хорошим учителем, мне всегда шли навстречу): «А можно я, предположим, приеду в конце дня?» – «Договорись с учителями, чтобы тебя заменили».

Я знала, в каких магазинах всегда будет какой-то дефицит. Я к 9 часам, к открытию приезжала в город из Голутвина, и можно было ухватить. В первую очередь я бежала в обувной магазин. Он был у нас там, где сейчас «Ткани», на Красногвардейской. Там обуви всегда было очень много в подсобке, но на витринах там стояла что-то ужасное. Но в последний день месяца они выбрасывали дефицит. Туда влетаешь и к своему размеру хватаешь одно, другое, третье, садишься мерить. Естественно, я с собой брала деньги в эти дни. В принципе, у меня всегда была хорошая обувь, всегда импортная, и пока она была только кожаная, я носила только кожаную обувь. И в Москву я так же ездила – к открытию.

Если мне не нужна была обувь, я бежала к Ханзелю, это был уже «Янтарь», в отдел верхней одежды. Трикотаж. Выбрасывали импорт, которого в Коломне десятилетиями не видели.

Так вот я покупала, так вот одевалась. Потом, затарившись, домой уже некогда ехать, я с сумкой или сумками еду на работу.

И с книгами было так же. Но они упрямые настолько: они никогда дефицитную книгу не выложат просто, только с нагрузкой.

В 1977 году утром здесь была ярмарка. Да, вот этот магазин устроил ярмарку. Была хорошая торговля, конечно, дефицит они выложили. Но одновременно с этим в этот же день с утра была книжная ярмарка в парке Мира. Мама туда ходила.

Что в то время из книг было дефицитом?

И классика, и уже тогда издавали Пастернака. Подписные издания. Конечно, детективы зарубежные. Зарубежные детективы ― у прилавка была драка. Мама рассказывала: «Я хотела тебе там какой-то купить, да я думала, меня убьют». Мужики дрались. Не потому, что они любители, а потому что спекулировали. Я знаю, кто конкретно дрался. Они вот это всё доставали, потом продавали. Было место, где торговля шла из-под полы. Если книга стоила 5 рублей (зарубежная, в переплёте) – в лучшем случае за тридцатку продавали, а то и за 50 рублей. И люди покупали.

А что это за место такое было?

Не скажу, даже сейчас. Потом, когда голутвинский рынок построили, там уже шла такая торговля книгами спекулятивная.

Типа «блохи»? С какого времени?

Да. С 1980-х. В 1990-е пышным цветом всё расцвело.

Юлиан развлекал очереди за хлебом

Поделитесь ещё каким-нибудь воспоминанием из 1980-х, 1990-х? Тогда уже время было тяжёлое…

Какое время вы называете тяжёлым?

С перестройки, наверное, брожение происходило.

А что происходило? Честно говоря, не знаю. Как я жила с 1980-х. У меня была куча учеников. Я работаю в Павловской школе, домой добираюсь к четырём часам. В магазине купить поесть уже готовить некогда, и приходят ученики нон-стопом.

Они приходили к вам?

Да, и до самого вечера. Наташа уходила к бабушке, потому что у нас одна комната. Муж шёл к родителям. Вечером приходили, все собирались.

Получается, вы учеников брали в будни, не в выходные?

Но некоторые упрашивали по выходным. По одному в выходной у меня бывали.

Сколько у вас максимальное количество учеников было одновременно?

Можно я не скажу? Никак жизнь не была устроена. Это была нечеловеческая нагрузка. Скажу вам так: да, зарабатывала какие-то деньги, я брала мало. Вузовский преподаватель брал за час 10 рублей, некоторые 20. Я брала 2 рубля, но тем не менее зарабатывала. Это было подспорье. Ездила в Москву за продуктами. У учителей ведь был порядок, а, может быть, сейчас так: один день в неделю методический. Иногда нас занимали тоже в этот день: какая-то учёба методическая, где-то что-то, но не каждую неделю. Когда выпадал этот свободный методический день, я прямо с первой электричкой ехала в Москву. Разные магазины, и пром- и продтоварные, закупалась каждую неделю.

Тут после четырёх в магазин придёшь, что купишь? Колоссальные очереди. Я даже за хлебом в очередях диких стояла. В 1980-е годы я ходила в магазин близлежащий к моему дому, там под вечер всегда привозили свежий хлеб. Если я не занята, если у меня этот вечер свободный, я в 5 часов иду за хлебом. Редко, если его привезли. Если нет – стоишь ждёшь. Не я одна. Собирается 10-50 человек, ждём, когда привезут хлеб. Магазин работал до 7 часов. В 7 часов нас выгоняют ― народ ропщет. Какие были деловые тётки ― к заведующей: «Звони, едет машина или нет». «Едет, едет. Ладно, оставайтесь. Но чтобы никто не вошёл». Они запирали дверь, толпа ждала хлеб, иногда до 8, иногда до полдевятого толпа стояла, чтобы купить свежий хлеб.

Вам, наверное, это дико слышать, а мы вот так жили. Смешной эпизод с ожиданием хлеба. В соседнем со мной доме жил певец Юлиан. Он мальчиком тогда был, он ровесник моей Наташи. В 1980-е он в начальной школе учился. Его мама всегда отправляла за хлебом одного. Даже если уже дверь заперли, его впускали. Он был такой красивенький мальчик. Если мы ждём долго, он нам устраивал концерт, он пел, скрашивал наше тягостное ожидание. Так мы жили.

Не каждый день этот хлеб, конечно, покупался, не каждый день стояла. Иногда муж по дороге купит. Но хотелось свежий хороший хлеб.

Распад СССР как вы переживали?

Я была рада. Больше ничего не скажу.

Но, наверное, вы были как бы не в большинстве? Окружение что думало про это?

Что касается моих коллег по школе, там 50 на 50. Так я старалась с людьми на эту тему не говорить, как сейчас стараюсь на эту тему не разговаривать, так и тогда.

Моё отношение я высказала. И скажу ещё одно: я ненавидела коммунистов. Лютой ненавистью. Хотя у меня и папа, и мама были партийными. Но к рядовым коммунистам это, конечно, не относилось. Всё. Больше ничего не скажу.

Рассказчик: Игорь Андреевич Радищев.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 20 марта 2023 года.

Дорогой Игорь, спасибо, что ты пришёл сегодня к нам, чтоб рассказать немного о своей жизни. Я должна предупредить тех, кто будет смотреть это видео, что мы с тобой на ты, это обоюдно, чтобы никого это не смущало. Прошу тебя представиться.

Зовут меня Радищев Игорь Андреевич. Творческий псевдоним у меня Лука Безумный.

Где, когда ты родился? Расскажи о каких-то обстоятельствах, которые помнишь ты или рассказывала твоя семья, связанных с моментом твоего рождения.

Когда я пытаюсь вспомнить максимально самое раннее своё прошлое, есть эффект ложной памяти, но я не уверен: этот эффект срабатывает или я действительно помню. Но я чётко представляю, как я плавал в чём-то, прежде чем выйти на белый свет. Это впечатление всю жизнь с собой несу, мне кажется, я действительно это помню.

Родился я в семье учителей. Хочется сказать слово «бедной». Я так воспитан, для нас всегда бедность считалась не порок. Немножко другие были люди, другое воспитание совсем. И мама и папа были учителя, педагоги. Папа ― известный человек, краевед, работал всю свою жизнь в Доме пионеров коломенском, у него была одна печать в трудовой книжке. Он с 1911 года. Он одногодка таким людям как Аркадий Райкин, Черненко…

Я родился 4 июня 1957 года. Папе уже было где-то под 50, когда он произвёл меня на свет. Папа воевал. У него военная история очень сложная: он был контужен, он был и партизаном, он был и в концлагере в Резекне в Латвии, из которого сбежал. Это целая долгая история, достойная отдельной книги. В книге о моём отце это указано.

Через папины руки прошли очень много людей, которые потом стали и учёными, и актёрами, обрели всевозможные специальности и профессии. Папа преподавал в Доме пионеров и вёл несколько кружков: он и музыке людей обучал, и вокалу, и был краеведческий литературный кружок. Гороно выделял деньги, и папа каждый год организовывал экспедиции по литературным местам СССР. Он приучал меня к «диким» походам.

Фонтанирующий монстр

Впервые я пошёл работать, когда мне шёл седьмой год ― это 1966 год. Папа как-то умудрился договориться с Гороно, чтобы меня оформили как садовника при Доме пионеров. Мой родной дом в двух кварталах от него: перекрёсток улицы Труда, которая сегодня называется Яна Грунта, и улицы Лёвшина. Там легко определить – висит мемориальная доска моему папе. Жили мы на втором этаже, над противоположным углом. Я должен был вставать рано-рано утром – а был я слабеньким ребёнком, – пройти два квартала, там был такой сарайчик (я успел его сфотографировать, его уже нет, он в последние время интересно выглядел: вросший в землю наполовину). Я подходил, вспоминал, как я должен был открыть дверь, которая вросла потом в землю за последние полвека, достать ключ, открыть амбарный звонок, залезть туда. Самое тяжёлое было вытащить толстенный резиновый шланг. До сих пор удивляюсь, как у меня хватало силёнок, чтобы вытащить, куда-то подсоединить, протащить аж до фасада здания (это улица Пионерская, дом 2) и включить. Я еле удерживал в руках этого фонтанирующего монстра, удава. Не сколько я им, а он мною управлял, брызгал водой, сильный напор. Я поливал клумбы с цветами перед Домом пионеров. Я падал, спотыкался, в землю, залитую водой… Это была настоящая борьба, как у Лаокоона и его сыновей ― я постоянно вспоминал эту скульптуру Микеланджело. Я с огромным трудом затаскивал этого удава обратно в его логово. Потом шёл с трясущимся коленками до колонки у бывшего колбасного завода (к сожалению, её тоже уже нет), с себя смывал грязь и пот, чтобы не пугать людей по дороге домой. И шёл домой. Спустя месяц я с огромной гордостью из папиных рук получил красный советский червонец! Папа приучал к физическому труду, не бояться его. Хоть Гороно какие-то деньги выделял, но всё равно папа организовывал прополки полей, чтобы люди чувствовали прелесть заработанных самостоятельно денег, своих. Я ему за это благодарен. У меня на всю жизнь осталось огромное уважение к людям физического труда.

Расскажи про маму.

Мама была моложе папы на 17 лет. Они познакомились, когда мама ходила в хор к папе в Дом пионеров. Папа стал за мамой ухаживать. Потом я появился. Появился я в здании (не помню, что там изначально располагалось, но на протяжении периода советской власти, я помню, было глазное отделение, но родители мне сказали, что там был роддом, где я родился) напротив Боткинской больницы, сейчас там Кортекс-центр какой-то, одноэтажный дом. Это Комсомольская улица. Кстати, там снимались фильмы «Бриллианты для диктатуры пролетариата» и «Честный, умный, неженатый», этот дом исполняет роль школы, в которой учился главный персонаж Льва Георгиевича Прыгунова – вот эта сцена, когда уборщица не пускает его туда.

«Свободу Алжиру!» потребовал с горшка

Расскажи про детство, как оно проходило, истории яркие?

Очень сложно – и детство, и тем более юность. Я был с самого раннего детства заморочен. Был юным натуралистом. У нас был такой журнал «Юный натуралист», я был подписчиком, переписывался с редактором этого журнала. Я помню, мне пришло письмо от самого Александра Згуриди, это замечательный режиссёр. Он снял один художественный фильм – «Следопыт», –  но у него было много документальных фильмов. Я был юным натуралистом. И хорошо я учился до четвёртого класса, был паинькой, правильный, оценочки… Потом я настолько увлёкся природой, и папа мне подарил книгу «Лесная газета» Виталия Бианки, которую многие люди моего возраста помнят. Я запал на поиски следов животных в лесах. Что я творил? Я прогуливал в наглую! Но я не курил «бычки», как было принято, в кустах недалеко от школы, как было принято. Я брал «Лесную газету» под мышку, садился в электричку и приезжал в ближайшие леса. Я мог доехать до Конева Бора, до Хорошова. Любил зимой ходить в лес. Я помню, как проваливался с головой в снега, не знаю, как оттуда вылезал. Это было довольно рискованно!

Тебе было лет 10-11?

Да. Я изучал следы. Мне очень нравилось! У нас лосей было больше. Я помню времена, когда лосей можно было увидеть из автобуса по дороге в Москву, и даже с электрички. Они заходили в деревни. Сейчас тоже вроде немало, приходится видеть. Я много очень знал. Мог определить по шишечке на снегу, кто её шелудил ― белочка или птичка. Неимоверно радовался звериным какашкам, которые видел на снегу, я их брал, определял, чьи они, кабаньи… О следах Бианки писал в книге, там были рисунки, я открывал книгу, сравнивал, в одной руке какашки, в другой книга… Получал жуткое удовольствие!

Так проходило детство. Но были не очень понятные мне моменты. Всю жизнь живу с возмущением, которое я испытавал. Так получилось, что я совсем рано научился читать. Не могу точно сказать, когда: может, 4 года было… Я помню яркие моменты, родители любили напоминать, когда я в первый раз прочитал заглавие статьи в газете. Это было довольно забавно. Я сидел на горшке, под ногами у меня была газета. В то время были проблемы с Алжиром, любили писать в газетах: Алжир, Алжир, Алжир… Было по модам: то ЮАР, то Алжир… Впервые я прочитал надпись «Свободу Алжиру». И я её прокричал. Родители просто впали в какое-то счастливое безумие, прибежали счастливые. Я это повторял, даже соседей они звали – это было большое событие в моей семье. Потом я стал читать как взрослый. Что интересно, у меня не было переходного периода, когда надо растягивая гласные, талдычить что-то типа «Мама мыла раму». Когда я пришёл в школу в первый класс, я пришёл будучи читающим по-взрослому, даже с выражением, даже, я бы сказал, художественно, а не просто протокольным голосом. Никогда не забуду, как меня наказывали в школе за то, что я читал не по слогам. Было задание читать «мама мыла рамы», всё это расписывать в тетради и читать. Я не мог, я считал ниже своего детского достоинства что ли слова коверкать, я читал нормально. За это меня наказывали! Самым жестоким наказанием было, когда меня отводили к маме, которая преподавала через стенку, рядом, в одном из классов. Меня туда приводили и стыдили, как было положено раньше. По Макаренко что ли, они объясняли, по Сухомлинскому, не помню, но надо было обязательно человека стыдить.

У тебя возникало чувство стыда?

У меня больше чувство негодования и непонимания возникало. Я был слабым ребёнком, и когда я долго стоял в углу, мне могло стать плохо. Слабым, дохленьким был, потому что, когда я родился, мы жили в однокомнатной квартире: я, мама, папа, братишка, и там были какие-то ширмочки, там было темно, очень много книг, пыли и всё остальное. Мама со мной намыкалась очень много. У меня даже в Коломне был (к сожалению, скончался) молочный брат Игорёк: он ― сын женщины, чьё молоко меня, в общем-то, спасало. Потому что у меня были и кризисные моменты, что я уже совсем отходил, был, как говорят, синенький – не хватало молока. Но всё-таки выжил из такой ситуации.

Свежие новости с базара

Расскажи про разные твои дворовые приключения и про компанию свою. С кем ты дружил во дворе? Кто были эти ребята ― это твои одноклассники или это просто по двору?

В юном возрасте свойственно людям пример брать, кумирство какое-то. Всё это было, естественно, и эти люди были, с которых хотелось брать пример во всём, даже какую бы глупость они ни сморозили. Так мы, дети, почему-то устроены. Меня это тоже не миновало, такая участь.

В моём дворе жили… не знаю, как сказать… не было такой компании сплочённой, как одна команда. Каждый был сам по себе. Просто, поскольку мы жили в одном доме, иногда вместе играли в футбол или в другие какие-то игры. Но когда я стал подрастать, я стал превращаться в уличного пацана. У меня жизнь раздвоилась на две ипостаси. Одна жизнь,  – я был сынком своих родителей, интеллигентов, учителей, я послушный сынок, который с удовольствием слушал их рассказы о жизни, с удовольствием я слушал, когда папа мне читал что-то, я очень это любил. В дальнейшем это и послужило моему увлечению художественным чтением, потому что я даже помню, как я маленький лежал на диванчике, папа мне читает, его голос, и я не только наслаждался содержанием этого произведения, которое папа читал (могли бы сказки, легенды разных народов), я помню, что я думал при этом! А думал я, что как хорошо стать взрослым, хотя бы ради того, чтобы научиться так читать, как мой папа. Что потом и случилось. Я очень люблю читать, мне это даётся легко, мне даётся легко голос за кадром, и мне это просто нравится.

В каких ситуациях это чтение вслух было? Это вечером или в выходные дни?

Это действо было просто нормально, если родитель берёт книгу и начинает читать, никто не обращает внимание на часы, когда это происходит. Нет, это абсолютно произвольно. Но это всегда было желаемо. По крайней мере, с моей стороны – это точно. Такая у меня была одна ипостась – такого ребёночка, у которого дома живут разные зверушки, помешанного на природе, на животных и слушающего сказки.

Другая ипостась ― это уличный пацан, какой-то бродяга, который уходит на улицу, стоит родителям только уйти на работу. Они учителя, они уходят на работу. Я, волей-неволей, оказываюсь предоставленным самому себе, и мы с моим другом, с Сашкой из моего дома, мы просто ходили и шлялись. Коломна, правда, была другой, она была насыщена персонажами. Всегда были какие-то звуки на каждой улице. Не было такого как сейчас: по Посаду пройти средь бела дня, в хороший день, порой идёшь (тебя тянет, естественно, в родные места, корни-то, это нормальное явление), но я не перестаю удивляться, как можно в светлый день идти – и тишина, никого не встретишь. Такого не было никогда. Всегда были какие-то звуки. Где-то свадьба, играет гармошка, шумят дети. Где-то муж гоняет жену, какие-то вопли там. А тут вдруг «бабац» – какие-то удары там, барабаны эти, тарелки – хоронят: это жуткая процедура, но тоже было тогда частое явление, потому что людей так хоронили, не по-тихому, как сейчас, а на улице, надо было вынести из дома, пронести квартал, два и только потом поставить в грузовик этот гроб. И это тоже было относительно нормальным для нас явлением, не очень приятным, конечно, для созерцания.

И много-много разных запоминающихся персонажей. Я помню, когда не было телевизоров, нам всё заменял базар, единственный в Коломне базар. Я говорю, не рынок именно ― слово «рынок» мы не знали, оно не использовалось. У нас был базар, и находился он рядом с моим домом, где сейчас находится на улице Яна Грунта авторынок. На этом базаре для нас было всё: и театр, и кино, и информацию основную мы черпали там, и свежие новости. Мы там проводили время, оно летело быстро: мы могли там проторчать буквально полдня, чем-то занимаясь. Мы находили для себя всегда какие-то занятия! Было очень интересно наблюдать, например, в одном углу там тусовались голубятники. Голубятники, как известно, это определённый контингент. Мы там часто были свидетелями каких-то разборок, вплоть до поножовщины даже. Такой своего рода детектив мы там наблюдали, вестерн, боевик.

Кроме голубей там продавали всевозможных животных: и поросят, и козлят. Причём мои соседи купили, я помню, козлёнка за 3 рубля. Представляете?! Они его держали во дворе в тёплый сезон, и свинок покупали. Там был отдельный павильон аквариумистов, где были рыбки. Там хомячков тоже, кстати, продавали разных. Отдельная такая тусовка была птичья: там птицы, то есть куры, утки.

Они были разные с голубятниками?

Да. Голубятники всегда обособленно держались, и сейчас тоже. Это люди, которые только между собой друг друга хорошо понимают. И они ловят тоже какой-то кайф от этого, они такой специфический народ.

Первопоходцы во хмелю

Что ещё продавали на рынке?

На рынке были такие ряды типичные деревянные, с навесами, двойные ― с одной стороны, с другой. Люди там продавали солёности всевозможные. Солёности, где можно было даже подкормиться, потому что мы там идём, мы уже примелькались, наши физиономии, и какие тётушки-сердобольные: одна огурчики нам даст, другая кусок капустки квашеной, редисочки. Зимой там продавали ёршиков, выловленных из Москвы-реки. Я помню, маленькие ёршики, это удивительная рыбка, она даёт удивительный аромат, уха очень вкусная из них. Мама иногда покупала. Мочёные яблоки запомнились.

Летом, наверное, зелень, овощи? Потому что в Коломне были огороды, сады.

Да, во многих дворах. За последние полвека с ужасом замечаешь, как изменилась природа, как изменилась земля. Там, где была трава, там сейчас асфальт или голая земля. А ведь раньше, я помню, когда ежегодно в городе проводились такие конкурсы по озеленению, на самый зелёный двор в городе.

Сейчас тоже есть такое, «Красота своими руками» называется.

Я помню прекрасно, когда наш двор занял второе место по городу. Первое место занял двор где-то в Парковом проезде, а наш ― второе. Сейчас туда приди ― там ничего не осталось от растений. Зелени было столько много! Во-первых, там было несколько яблонь, причём замечательных сортов: пепин шафранный, душистые такие, шикарные, штрифель. Во дворе прямо непосредственно. Кроме того, там были заросли хмеля настоящего!

Хмель специально подсаживали, культивировали или он сам по себе?

Не знаю, кто его сажал. Он был распространён вообще во дворах. Дикий виноград увивал целые беседки. Мы играли в каких-то первопроходцев, и в хмель прыгали просто, там такая гигантская перина была, а под ним мы сооружали какие-то шалашики, и было очень клёво.

Платье с кринолином

У вас же ещё беседка была во дворе.

Немножко страшные воспоминания. Беседка была очень живописная. Она вся была увита хмелем и плющом. В беседке стояла скамейка – широкая такая, из реечек, где любые посидеть старушки. Мы все друг друга знали. Дом двухэтажный. Я никогда не забуду двух старушек ― родных сестёр, у них была фамилия Слефогт, очень сложная, но мы, русские люди коренные, их называли просто Слепок, нам почему-то легче было. Имена не помню, к сожалению. Может, кто-нибудь, дай Бог, помнит. Вообще, наш этот дом потом стали называть то ли бабкин, то ли старушечий – потому что много было именно старушек. И мне эти две сестры запомнились тем, что они были абсолютно неискренние, они были замкнутые, никто не слышал от них громкого голоса даже. Они всегда шептались между собой. Кем они были, никому не было известно, что у них было за прошлое, как они здесь оказались?.. Но одна из них раз в году доставала из своего сундука настоящее платье с кринолином. Представьте себе: не из музея, не бутафорское, не из театрального реквизита, а самое настоящее, с крионолином. Она в нём когда шла по коридору, то платье задевало обе стены этого нашего коридора. И она спускалась вниз и сидела в этой беседке в один и тот же день раз в году. И людям оставалось только… Я не думаю, что она кому-то открывала душу, я думаю, что люди больше придумали, но была такая легенда среди нас, среди её соседей ходила, что якобы это платье ей навевает воспоминания о какой-то несчастной сильной любви, и она его надевает и выходит, садится в эту беседочку и предаётся своим воспоминаниям. Они были такие худенькие, седые, типичные такие старушки.

Был такой случай, я уже стал отпетым хулиганом, ну, по крайней мере, в отсутствие родителей. Я не знал, что мне натворить, и где-то мы с другом надыбали большую трёхлитровую жестяную банку с краской, по-моему, спёрли из школы, из прихожей школы, мне так сдаётся (или тогда ещё, по-моему, там был пединститут). И что я сделал? Я взял и тщательно измазал эту скамейку, то есть я прямо из банки вылил таким слоем эту половую краску. Она была типичного такого цвета, ярко-коричневого. Зачем это сделал? Я сам не знал, просто захотелось похулиганить.

И тут оказалось, что это именно тот день, когда эта старушка в этом платье должна выйти и посидеть в этой беседочке. И я с ужасом вижу, как она выходит из подъезда в кринолиновом платье и направляется в эту беседку. И весь побелевший, я побежал домой, то есть на второй этаж в угловую квартиру, мы тогда уже жили не в однокомнатной, а в двухкомнатной (соседи, профессор Ефремцев, переехали – уже построили пединститут, построили дома для учителя на улице Карла Либкнехта, и мы договорились, переехали в двухкомнатную). Я вбежал, стою, не знаю, что мне делать. Вдруг слышу, как стали собираться все старушки моего дома и возмущённо что-то выкрикивать: «Где он? А я его видела, он домой побежал». Я с ужасом слышу, как они всё ближе, ближе, ближе. «Он дома, пошли, сейчас ему зададим». Я помню, как прыгнул на подоконник, открыл окно, а напротив окна рос такой американский клён. Когда они уже совсем близко, я слышу их голоса, уже вот войдут в дверь, я решил прыгнуть и руками и ухватиться как Тарзан за ветку. Я за неё ухватился и вместе с ней полетел вниз. Но получилось так, что ни одной царапины у меня не было. Мало того, я упал ногами на стёкла – там старые рамы со стёклами лежали – они наоборот послужили таким амортизатором. Мне не было ничего. Я встал и куда-то убежал от этих бабушек.

Потом что было? Досталось?

Финал был, наверное, типичным. Я получил от родителей то, что положено было. Папа меня никогда пальцем не тронул, за всю жизнь. Но были моменты, когда я думал, что лучше бы побил. Папа умел сказать так, что пробирало просто до костей, мороз по коже. Папа был мастером слова, пафосным человеком. Это было для меня очень страшно.

Папа осуществлял процедуру наказания?

Папа больше. Мама в себе держала возмущение.

Нога под грузовиком

Вернёмся на рынок. Много интересных персонажей ты встречал. О каких—то ты расскажешь?

Но по дороге на рынок от нашего дома было знаменитейшее место Саха ― так в народе назывался Дом приезжих или Дом крестьянина. На перекрёстке Левшина и Яна Грунта, по диагонали от моего дома. Новое здание красно-кирпичное сейчас вместо него. Типичный Дом приезжих из чего состоял: на первом этаже там было что-то вроде трактира, проходная пивнуха, заходи любой. Пиво ― самое плохое в городе, естественно, и как-то портвейн в разлив. Следующее помещение ― столовая, самая низкопробная, сошедшая со страниц журнала «Крокодил», с жуткой пищей. На втором этаже была самая ужасная в Коломне гостиница. Там были номера, как все люди говорили, с нестиранными простынями, с крысами, тараканами и клопами. Там можно было очень хорошо подзарядиться «фольклором», что мы и делали.

Как вы могли туда попадать?

Туда любой мог зайти, не было никаких ограничений. Мы заходили и смотрели, слушали, впитывали в себя. Не забыть одного мужика, который спорил на то, что он ногу подставит под грузовик и ему ничего не будет. Машин тогда было мало. Дело в том, что у него был деревянный протез, но ходил он неплохо, протез за штанами не видно. Он был беспробудный алкаш, заключал пари – выискивал приезжего человека, подходил и говорил: «Поспорим, я ногу подставлю, грузовик проедет по ноге, и мне ничего не будет». Тот, естественно, как любой здравомыслящий человек: «Врёшь ты по пьяни, болтаешь непонятно что». «Я серьёзно говорю. Давай спорить!» ― «Ну давай!» Он заводил человека, и они спорили на бутылку водки или ещё на что-то. Что он делал: ехал грузовик, он прыгал как-то очень ловко, на задницу падал, одну ногу подгибал, а вторая попадала под колесо грузовика. Грузовик проезжал – он спокойно вставал, отряхивал штаны: «Ну, чего?! Давай, угощай, проиграл!». Так он пил, на такие деньги, и напивался довольно часто.

Кто были эти приезжие?

Командировочные. Город был заводской, работали заводы, фабрики, много разных предприятий. Было много командировочных на Коломзавод, механический, Вторчермет – много же было предприятий, на каждой улице было ПНК или СМУ. Чтобы тебе, например, взять опилок для животного, не стоило никакого труда: заходишь в первый попавшийся «шараш-монтаж», у дяди Пети-плотника спросишь мешок два, хоть десять – бери ради бога, никто слова не скажет.

Это 1950-е, 1960-е?

1960-е.

Тётка Температура и мужик с пикой

Это место называется Саха? Почему?

Не знаю. Никто не знает. Народ так окрестил. Место было знаковое довольно в Старой Коломне. Когда Саху проходишь, идти по улице Труда вверх, то с левой стороны, где авторынок, там был большой базар. У входа в базар были очень интересные персонажи. Они всегда стояли на своих местах или сидели. Там была такая тётка Температура. Никто не знает, почему её так назвали. Это была огромная женщина, килограмм 200, наверное, она сидела на ящиках, продавал исключительно дрожжи (видать, у неё была где-то лазейка, на хлебозаводе или где…). Она была ужасная: волосатые бородавки, усы… Не хочу описывать подробности, страшная, большая, огромная.

Ещё стоял в шинели времён гражданской войны очень странный на вид человек, у него была эта шинель и старая, поношенная, грязная папаха. Он был очень неухоженный, он продавал – на ящике газетка – лампочки. Говорили, что он выковыривал их на Вторчермете. А раньше многие ходили туда, и у нас периодически были обязательные мероприятия там побывать. Там был свободный вход, и там можно было найти что угодно. Мы там и танки видели, и торпеды настоящие, могли посмотреть, из чего они состоят. Бог знает чего находили! Вот он, видать, там наковыривал эти лампочки, и что интересно: все они были перегоревшие. Лампочки для китайских фонариков. Раньше не было диодных как сейчас, а были исключительно китайские, кстати, они хорошего качества. Вообще китайский товар был замечательный: у нас в продаже были китайские фонарики, термосы очень надёжные, крепкие, разного размера, и полотенца. У меня ощущение, что я всю жизнь вытирался одним полотенцем – с попугайчиками махровым полотенцем, насколько долго они служили, удивительно!

Этот мужичок продавал лампочки. Если человек возмущённый, не дай бог, приходил предъявить претензии, он не церемонился. Я один раз наблюдал, как один мужчина подошёл, стал ему выговаривать, а тот вынимает из-за пазухи огромную ржавую пику, ножик. А глаза у него были белого цвета, как у мёртвой рыбы… И он стал говорить ему угрозы. Все разбежались, кто был вокруг, никого не осталось.

Была одна интересная бабка. Кинотеатр «Юность», тоже на улице Яна Грунта, на улице Труда. Бабка была попрошайкой. Когда она наскребала на билет в кино, она ходила на последние ряды. Её знала вся Старая Коломна, в лицо её знали все, типичная бабулька, нос картошкой. Когда она говорила что-то, чувствовалось, что у неё нет никаких ограничений, она просто не знает, что это такое – говорила всё подряд и как угодно. Что касается мата, матерных слов у неё было больше, чем обычных. Её увлечением было сесть на последние ряды, щёлкать семечки и, если кино содержало моменты, когда молодые люди… не то, что целовались, а он её обнял – начинался громкий поток мата с оскорблением в адрес этой парочки, как будто они занимались ужасным развратом. Она, плюя семечки, кричала, а люди смеялись не над происходящим на экране, а над реакцией бабки, которая отжигает на последних рядах.

Костюм от Ханзеля

Про Ханзеля расскажи, что помнишь.

Александр Львович Ханзель был коломенский немец, очень уважаемый и порядочный человек. Он был директором магазина «Янтарь», он так позже стал называться, а был «магазин Ханзеля».

Это народное название?

«У Ханзеля». Сейчас мало кто помнит, а я помню поколение старых людей, которые только так и называли – «У Ханзеля». Даже когда уже магазин «Янтарём» назывался. Ханзель имел дом в Песках, приезжал в Коломну на работу. Моего отца знали все, потому что единственное культурное заведение в Коломне, через него практически весь город прошёл. Александр Львович всегда останавливался, они беседовали с моим папой.

Я помню, как папа мне рассказал маленький момент из общения с Александром Львовичем. Где-то рядом с магазином Ханзеля на нашей родной улице они беседуют. «И он, – говорил папа, – так посмотрел на мой латаный пиджачишко… у него заплатки уже были на локтях…» Папа получал довольно скромно как педагог. Ханзель пригласил моего отца на склад при магазине. И как отец мой ни смущался, он просто заставил: «Андрей, давай тебе выберем пиджачок. Это не дело. Я тебе оформлю долгосрочный кредит». Рассрочка беспроцентная. Такие были люди (так называется моя рубрика во Вконтакте)!

Пиджак предназначался для папы?

Да. Не только пиджак – костюм подобрал. Был такой приятный момент.

Человек в бронзе

С Зайцевым папа был знаком, с известным лётчиком. Ему же уже при жизни поставили памятник. Василий Александрович грешил иногда: потихонечку завернуть к себе бронзовому (на его месте, я думаю, многим из нас было бы приятно посмотреть на себя в бронзе!).

У нас с папой была прогулочная трасса от дома. Когда я был совсем маленьким, в одной руке у меня всегда был резиновый пингвин надувной, мой любимый, другой ручкой я держался за папу.

Мы с папой доходили до памятника Василию Александровичу, потом до фонтана, папа мне что-то интересное рассказывал, и мы разворачивались и шли домой. Была такая лёгкая прогулочка. Однажды, когда мы стояли прямо у памятника Василию Александровичу, со стороны улица Левшина (прямо напротив) идёт высокий человек в бежевом плаще, с седыми, зачёсанными назад волосами. Папа пафосно мне говорит: «Вот, сынок, смотри! Это лётчик, Герой Советского Союза!». Василий Александрович подошёл, что-то сказал. А я стоял, маленький, и смотрел, то на памятник, то на него. И у меня в голове что-то не может сработать, я не пойму, что происходит: человек в памятнике, значит, его уже не должно быть, а тут папа говорит, что вот он… Такая непоняточка забавная.

Известно было, зачем Зайцев приезжал в Коломну?

Он здесь жил. Его родной дом на улице Арбатская. Сейчас жива-здорова Людмила Васильевна. Она с моей мамой была хорошо знакома. Она проработала хирургом в восьмом кабинете горбольницы нашей всю свою достойную честную жизнь.

Зайцев, говорят, дружил с Василием Сталиным.

Не знаю. Я этим не занимался.

Сквер был полон шампиньонов

Какие ещё были истории, связанные со сквером Зайцева? Сразу появилось это название, как появился памятник?

Не знаю, потому что сколько себя помню, сквер Зайцева был.

То есть ты уже помнишь, когда там памятник стоял, фонтан. Сцена была, что-то подобное тому, что сейчас стоит сцена в сквере Зайцева?

Нет, ничего там подобного не было никогда. Просто были кусты сирени. Мы там собирали грибы – шампиньоны, помногу причём. Сквер был полон шампиньонов после летних дождей. Мы шли с корзинами и собирали грибы. Полные корзины шампиньонов! Наши мамы очень этому радовались, а иногда и мамы присоединялись.

Сейчас трудно в это поверить. Но природа изменилась – почва была другой. Поскольку я очень увлекался разными животными, козявками, я помню, что мне нравилось выйти во двор и для интереса ограничить пространство, взять метр на метр для себя пятачок земли, и собирать оттуда и изучать, что он содержит. На этом маленьком кусочке я мог собрать целый гербарий из разных трав и целую кучу набрать, целую баночку разных козявок. Настолько была богата наша флора и фауна.

У нас жили, например, чуть ли не в каждой луже тритоны. Сейчас их вообще не увидишь. Тритоны ― такая пресноводная ящерка, как саламандра. Они разные – такие гребенчатые, пёстрые и простые, такие голенькие. Можно было увидеть в лужах у нас больших жуков-плавунцов, причём здоровых, больших. Потому что они летят, им кажется, что это какой-то водоём, они могут просто упасть, и можно было в луже их находить.

Птиц было много. У нас были целые стаи щеглов, чижей, чижики, овсянки, малиновки. Намного больше, конечно, чем сейчас! Много лягушек. Я ходил лягушек ловил на Коломенку. Их очень много было! Я их изучал, их икринки, любил брать в руки, рассматривать, смотреть, когда иногда прогуливал уроки. Вдоль Коломенки ходил и разных земноводных собирал. А на этом месте сейчас уже ни травы, ничего ― просто голая земля или асфальт.

Про футбол и про кино

Сквер, который сейчас называется сквером Гагарина, ближе к кремлёвской стене, тоже появился тогда?

Там не было сквера. Там просто не было ничего, и мы там играли в футбол, у нас там было основное наше поле. Брат стоял в воротах, я был нападающий, и у меня был одиннадцатый номер. Почему? Потому что кумиром многих молодых людей в те годы был Джордж Бест из Северной Ирландии, футболист. Он чем прославился? Тем, что это первый футболист, который стал носить причёску а-ля «Битлз»: такой чуб, такие волосы… И когда он бежал, дамы просто млели: по полю бежал, эти волосы развевались… На новой майке, которую мне мама купила, я какой-то гуашью… сперва вырезал трафарет из ватмана, наложил «11». Эти цифры кистью намазал. Потом после футбола у меня всё это осталось на теле – тёмно-синие (или даже чернилами, не помню, но что-то ужасное там изобразил). Я пытался это число 11 нарисовать, даже когда-то краска уже стиралась, я по новой всё это рисовал, уже другой краской, более заметной. 11-й номер, Джордж Бест.

Когда сквер появился, где же вы играли в футбол, куда перенеслось ваше поле?

На место стройки. Это место на Житной площади, где сейчас находится карусель. Там была сначала стройка – долгострой пединститута. По какой причине это получился долгострой, я не знаю, кто может дать ответ на это. Но много-много лет там были эти катакомбы, там был уже нулевой цикл готов – мы бегали по подвалам, и часть первого этажа была выложена. Мы это всё добивали упорно. Потом уже всё это сравняли с землёй.

Но перед этой стройкой, если смотреть со стороны улицы Лёвшина, всё равно был промежуток, и нам хватало там поиграть в футбол. Там неплохое тоже было поле, мы там играли.

В кинотеатры ходили, это же были «Восток» и «Юность»?

Да. Сперва «Юность», «Восток» уже позже был построен. В кинотеатр как мы ходили? Придумали такой способ: люди выходят после сеанса не из парадного входа, а сбоку там открывались створки, и там такие тяжёлые драпри – такие занавески висели на входе. Когда люди заходили, мы в этот момент – мы же маленькие, худенькие были – против течения людей просачивались, чтобы нас не увидели уборщицы, смотрители. Мы умудрялись скрыться, потому что там всегда было темно, между дверьми и за этими занавесками. Когда люди выходили, смотрители закрывали двери. А мы-то уже внутри! Потом свет включали (мы спрятанные были, укрывшиеся), люди заходили, запускали людей, выключали свет, мы спокойно вылезали, куда-то садились и смотрели бесплатно кино.

Что-то помнишь из того, что смотрели?

Помню. Нельзя забыть, какой ажиотаж был, когда показывали фильм «Фантомас». У меня брат, он был посильнее меня, постарше на четыре года, он занимал очередь за билетами, представляете, с ночи, где-то с полуночи! Чтобы, когда кассы открывались утром, приобрести билеты на семью, маме, папе. Прекрасно помню! Огромное событие было, когда вообще любой зарубежный фильм у нас показывали. Когда уже пошли фильмы про Анжелику в исполнении Мишель Мерсье, это был просто бум!

Но в кинотеатре «Юность» очень скудный был репертуар. Уже заезженными были такие фильмы как «Мальчиш-Кибальчиш», и мы уже не хотели, но делать было нечего – и ходили, смотрели которой уже раз. Там какой-то «Ижорский батальон», что-то придумывали, как-то по-своему перековеркивали какие-то слова, уже пытались всё это срежиссировать по-своему. Чудили, короче.

Репертуар «Юности» и «Востока» отличались?

Да. У «Юности» был более заезженный, второплановый какой-то был такой кинотеатрик. В «Востоке» всё-таки в первую очередь показывались фильмы зарубежные. Потом пошли фильмы с Софи Лорен, Марчелло Мастроянни.

Выпивающий медведь в витрине

Расскажи, есть какие-то твои воспоминания, касающиеся именно вот этого дома, где мы сейчас находимся в Арткоммуналке?

Есть. Витрина прежде всего. Витрина всегда бросалась в глаза.

Витрина магазина?

Да, это самая интересная в Коломне была витрина, магазина «Огонёк». Там были три поросёнка в витрине. Но это было совсем давно, это я смутно помню. А потом уже там сидел плюшевый мишка, который как будто по-настоящему выпивал, какая-то жидкость, имитирующая вино, в лапах был сосок.

Это не бочонок, не мёд?

Нет, как будто сок, наверное, он рекламировал. Что-то красного цвета. Это в него вливалось, потом как-то это заполнялось…

Тебя в магазин отправляли как ребёнка за продуктами?

Меня, в основном, отправляли за хлебом в Морозово, бывший магазин «Урожайный». Там, где были часы, а сейчас там какая-то ресторация, это перекрёсток Яна Грунта и Октябрьской Революции. Конечно же, полбатона, как и все дети, я до дома доносил. Остальное сжёвывал.

Знал кого-то из этого дома, из этой квартиры?

Да, здесь жил одноклассник моего друга детства, с которым мы в одном доме жили, Сашки. Звали его Серёжа, сын Семёна Пасмана. Я Семёна внешность очень хорошо помню. А это был его сын Сергей. Но Сергей взял фамилию мамы – Харитонов, папа ― Пасман. Он потом уехал в другой город. Мы, дети, заходили звать гулять. Я помню: прихожая, велосипеды висели. Всё очень похоже.

Через чёрный ход, со двора заходили в эту квартиру или через парадную?

Отсюда, с улицы был вход, с площади.

Помнишь вот эту парадную?

Да, с фасада здания.

У «Водников» было всё на свете

Расскажи о магазинах. Какие тут ещё были старые в Коломне магазины, помимо «Трёх поросят»?

У Пятницких ворот очень хорошо помню, как продавали керосин. Эти ребята, которые там работают… ты прекрасно знаешь, там до сих пор ощущается запах керосина. Кирпич благоухает.

Расскажешь об обстановке. Это керосиновая лавка была?

Внутрь никто не заходил. Там было окошко, и люди подходили. У людей были сады. У нас тоже был сад на Озёрской ветке, сады Мира, как раньше называли, и всё лето мы там жили с братишкой и готовили еду на керосинках – медленно очень, слюнями исходили, пока там что-то приготовится. Иногда за керосином ходили, как и все люди. Были такие жестяные бутылочки на несколько литров. Мы подходили и со стороны Пятницких ворот, прямо с улицы, давали денежки, эту бутылку нам наполняли и протягивали, так что внутрь не заходили по этим делам. Такой был магазин. Был у нас очень милый магазинчик на улице Посадской, где кузня была Виктора Камаева, царство ему небесное. Магазин в народе звали «Макарка». Во ВКонтакте я эту тему как-то затронул, там люди помогли: моя одноклассница помогла, нашла источники, которые объясняют, рассказывают про Макарку – был такой, в честь которго… Всё это можно найти, если зайти ко мне, например, на страницу.

На улице Зайцева был ещё магазинчик…

Шикарнейший магазин! Его в народе просто называли «Водники». Это замечательный магазин! Я не знал человека, который бы о нём плохо отозвался. Потому что в небольшом помещении там было всё, кажется, всё можно было купить. Мы его очень любили! И хлеб, и утки, птицу, консервы, бакалею ― всё на свете.

Здесь через площадь тоже был магазин, с той стороны через площадь.

Магазины были интересные на Октябрьской Революции, от Грановитой башни до Маринкиной. Там был штучный магазин, хлебный был магазинчик, они располагались в частных строениях, домах. Я застал эти магазинчики. Здесь до сих пор магазин в здании, которое сохранилось очень хорошо, в районе остановки, которое видно отовсюду. Рядом, слева, была замечательная столовая от автоколонны. Она сравнительно недавно прекратила своё существование.

Здесь гастроном просуществовал много десятилетий, мне кажется, с довоенных времён был. Здесь ведь изначально торговая слобода была и торговые ряды, периметр вокруг колокольни и церкви – всё здесь были торговые ряды.

Грибы собирали на крыше собора

Расскажи о территории кремля во время детства, подросткового.

Детство прошло на развалинах кремля. Вид был очень неприглядный у всех церквей и колоколен. Даже Успенский собор, пятиглавка, как мы его называли, всегда была распахнута. Мы туда ходили, пацаны. Вид был ужасный. Я помню, как добивался остаток от шикарнейшего алтаря этого собора, алтарь был огромный, я помню фрески… Когда я принёс домой кусочек от этого алтаря, писанный золотом маленький, мазочек на нём, папа мне устроил такую взбучку – не в физическом смысле, а в моральном (это один из тех моментов, когда я подумал, что лучше бы побил). Он очень серьёзно мне вставил за это дело. Отбил любую охоту прикасаться к чему-то подобному.

На глазах происходило доразрушение известных мест. Что представляла шатровая колокольня? Тоже всё было нараспашку: заходи любой, поднимайся по винтовой лестнице до этой площадки. Там не всех досок хватало, бывало, что кто-то срывался, бывали и смертельные случаи. Я хорошо помню, когда известный коломенский художник Михаил Абакумов ― молодой рыжий паренёк, худощавый ― его можно было увидеть где угодно. Когда я был маленький, мы с папой поднимались на площадку, где сейчас колокола, на шатровую колокольню – а Миша стоит, очередной свой пейзаж пишет. Он тоже ходил в Дом пионеров, к папиному коллеге ― Николаю Николаевичу Бодрягину, это наш известный художник, который выпустил много замечательных художников, в том числе, Абакумова. Есть прекрасная книга о нём. Никаныч его все звали. Мы с ним хорошо дружили, останавливались, вспоминали те времена. Был удивительный человек.

Расскажи историю с Брусенским монастырём.

Кстати, есть фотографии с леском, который был на территории бывшего Брусенского монастыря. Там есть Крестовоздвиженский храм, сейчас он полностью отреставрирован, там башенки с куполами стоят на крыше. А для меня он остался в памяти: просто наверху перекрытия, там всё запущено, и небольшой лесок – колок, как говорят в народе, состоял из берёзы, бузины, клёна. Там просто как в лесу мы залезали, пробирались по балкам… И даже собирали там грибы! Дохленькие, хиленькие, но худо-бедно подберёзовики, свинушки. И собирали какие-то птичьи яйца – галичьи, голубиные…

Нансен и Хейердал как члены семьи

На территории Брусенского монастыря на протяжении всей истории монастыря существовал посёлок из 30 домов деревянных. Изначально были кельи для монахинь, в 1930-е годы монашки были репрессированы, здания потом перестраивались. Я помню прекрасно посёлок из 30 частных домов ― просто деревня в центре города, где были и друзья, и знакомые, и свои интересные персонажи. Маленькая деревня, очень мило было. Там жила семья Горяиновых: бабка, дед и их внучок. У деда красивое имя было – Фома Куприянович, бабушка Татьяна Ивановна, внук Сашка ― одноклассник моего родного брата. Мой папа иногда Сашку брал в экспедиции литературные, чтобы парень не болтался, он иногда привлекал наших друзей, знакомых, кого-то из одноклассников. Я порой отпрашивался у родителей, чтобы переночевать на сеновале у Горяновых. У них был сарай, и там шикарный сеновал с душистым сеном – для меня это был трудно объяснимый кайф. Мне давала мама одеяльце, подушечку, я вечером шёл довольный, представлял себя Робинзоном на острове, ловил кайф в этом сене, в этих травах ароматных травных, засыпал, и мне снились сны о путешествиях.

Ты один на сеновал шёл?

Один. Я же приучен к «дикому» туризму. Любимыми книгами моими были те, которые связаны с людьми, которые сделали себя сами, селфмейдмэн. Моими учителями были Джек Лондон, Тур Хейердал, Сетон-Томпсон, Фритьоф Нансен – такие люди были для меня как члены семьи. Они привили мне страсть именно к диким похода.

Отец организовывал путешествия, экспедиции по литературным местам. Эти экспедиции не предполагали «дикие» вылазки. Но какие-то зачатки у меня появились благодаря отцу, конечно, прежде всего. Он привил мне «щемящее чувство дороги», как раньше пели. Это наркотик – идти по неизвестному городу, месту, не зная, что тебя ждёт за поворотом! Это и есть наркотик, который тебя притягивает, от которого ты не можешь избавиться. Во мне это поселилось ещё тогда, когда я поливал клумбы, когда папа меня взял в первую большую экспедицию в 1966 году. Там у меня уже стали происходить свои завихрения в голове. Едва я оперился, стал самостоятельно куда-то вылезать.

Люди и аисты

Расскажи об экспедициях, которые папа организовывал. Какие-то особые истории помнятся? Куда вы отправлялись?

Экспедиции связаны с посещением большого количества городов. Папа вёл переписку с известными поэтами и писателями. Он с ними дружил. Папа придумал литературную карту СССР, карты литературных мест, где жили какие писатели, где их музеи существуют. Переписка шла, многих он знал. Если мы приезжали в Ясную Поляну, в толстовские места, папу там встречали очень хорошо, он обнимался с директорами, как со многими другими в других местах.

Папа дружил с известным литературоведом Ираклием Луарсабовичем Андрониковым, тот даже приезжал в Коломну, очень хорошо отзывался о моём отце, писал о нём.

Что рассказать? Большой кавказский поход. Он и украинский, и кавказский был, охватывал города Кавказа и Украины. У папы юность прошла на Украине, в городе Сватово. Наверное, мы все большие города объехали на Украине, включая западную Украину, я помню такие места, как Геремчик, Косов, Криворовня, Новожелатинное, Надворное, Нежин, Полтава, Тернополь. Мы были в музеях, в Каменеве были в музее Гайдара. Если мы были в Шепетовке, там дом-музей Островского. Мы были близ Диканьки, мы  знаем, что такое вечера на хуторе близ Диканьки – мы ночевали там. Не забыть эти запахи!.. Отец привил с детства любовь к Гоголю, например. Тем более после таких экспедиций ты просто болел украинскими видами, запахами. Никогда не забыть этот вечер: солнце красное, там на горизонте ходят люди, складывают сено, а между ними ходят аисты. Аистов было очень много, на каждой водонапорной башне, на столбах, на трубах домов, где угодно. Среди людей они ходят, такая идиллия. Это незабываемо!

Где вы останавливались во время этих путешествий?

Когда в город приезжали, Каменск-Шахтинск, допустим… Во-первых, сперва шла переписка, папа вёл переписку, и там были оповещены от местного Гороно. Школы ведь отдыхают летом, они пустуют, там сторожа нам предоставляли какой-нибудь спортзал. Мы ночевали на матах, ходили в местную баню. Довольно интересно.

Меня природа очень привлекала. Меня тянуло куда-то убежать. Мы с Сашкой один раз убежали между Анапой и Новороссийском (не знаю, что сейчас в этом месте, наверняка чья-то земля, может, туда уже не попадёшь) и стали лазить по кабаньим тропам, пошли в сторону берега, чтобы уже обратно в группу нашу вернуться. Там две горы сходились, маленький водопадик, галечный пляж, никого народу, в ручье ручейные жирные крабы сидели, много богомолов. Мы пошли и вышли на край: лесок кончается, море. Я посмотрел вниз, а там известняк плитками выходит. И произошёл обман зрения: когда жара, воздух ходит ходуном, происходит иллюзия, и мне показалось, что можно слезть нормально. Я полез. Стал слезать по плиткам, когда метр я спустился, посмотрел – и понял, что там нет склона пологого. Если лететь, то костей не соберёшь. Но уже поздно, я уже полез, уже стою, за эти плитки держусь, и они так под моим весом цок-цок-цок… И такая была критическая ситуация, когда меня Саша спас практически. А ведь там очень трудно найти какую-то ветку, там эти туи, можжевельник – они когда высыхают, они наоборот как каменеют. Но каким чудом он где-то нашёл какую-то корягу, мне протянул, меня вытянул. Был такой момент.

Черепахи там бегали, сейчас такого уже не увидишь. Я привёз оттуда большую кавказскую черепаху. Не азиатские, которых продавали в зоомагазинах, такие светленькие, а у неё расцветка другая, более яркая, лимонная и чёрная.

Снаряды в качестве гнёта на соленьях

Черепаха дома жила?

Мне главное – притащить домой, а что будет потом, я особо не задумывался. Потом кончалось обычно тем, что я дарил в живой уголок какого-нибудь детского сада. А дома каждой твари по паре, кто только не жил! Белочка жила, всевозможные земноводные: лягушки, тритоны, рыбки, само собой, ежи, хомячки. Хомячиха Настя была, такая плодовитая: не успеешь раздать хомяков, смотришь – раз, она опять понесла. И не сразу догадался, что она успевает вступить в инцест со своими сыновьями, не успели они опереться… так они устроены… надо было скорее их опять раздавать, очередной приплод. Очень была плодовитой! И в результате пришлось избавиться от неё тоже, в какой-то детский садик определили.

Как это всё помещалось в вашей не очень большой квартирке?

Вот так вот!

У вас была кухня?

Нет, кухня общая! То есть настоящая классическая коммуналка. Не было холодильника, был такой чулан, именно чулан, как звались такие холодные помещения. Что они себя представляли: маленькое окошко, там всегда темно, сыро и прохладно. Второй этаж. На первом этаже там свой был чулан. Там стояли бочки, где соседи и грибы квасили, и капусту, и огурцы, и помидоры. Конечно, мы воровали. Мы пацаны, для нас это было нормальным явлением. А! в качестве гнёта люди использовали снаряды, которыми кишела наша земля, их было очень много, можно было найти в лесах, естественно, которые без содержимого. И они служили в качестве гнёта. Особенно в каждом доме можно было найти много зажигалок ― были такие бомбочки, которые сбрасывали на крыши, термические, которые крыши потом прожигали. В фильмах это отражено, как люди скидывают эти зажигалки, дежурят на крышах, когда бомбёжка была: Москва, большие города, эти прожектора вылавливают самолёты. Для нас эти кадры знакомы. Такие зажигалочки, такие стабилизаторы, довольно симпатичная бомбочка с дырочками по бокам, из которых шёл огонь…

Этот чулан был под замком?

Не был под замком, заходили. Он общий был для всего этажа. Мы, конечно, там руки запускали, яблоки мочёные, не без этого.

Кухня где располагалась?

Кухня рядом прямо располагалась, такая не маленькая, но всё равно для всего этого этажа, конечно, маловата. Старая плита такая стояла, одна на всех.

Была какая-то очередь к плите?

Я не помню, что очередь. Люди же не постоянно что-то такое готовят. А может быть, две было, может, я просто забыл.

Дымовуха в туалете

Дружная была коммуналка или были конфликты, разборки?

Всё было по-другому. Я люблю использовать слово «по-другому». Скандал скандалу рознь. Не было зла в людях какого-то, тем более беспричинного. Были скандальные старушки, которых хлебом не корми, для них это была жизнь – поскандалить, найти хоть что-то, чтобы возмутиться. Но сейчас это вспоминается как-то с улыбкой, не было такого в этом чего-то ужасного, такого, что у тебя просто перевернёт твою жизнь, страх за себя, за своё здоровье. Нет абсолютно! Всё это смотрелось довольно театрально.

Мы чудили, конечно, по-своему, и довольно жестоко. Мы такой старушке однажды… Туалет, извиняюсь, был тоже общий на втором этаже. И было окошко в этот туалет, общее окно с лестничной клетки, а там карниз, с которого зимой мы прыгали в снег, чуть ли не вниз головой (зимы были снежные, было такой увлечение) со второго этажа. Когда одна такая старушка, которая любила пошуметь, пошла в туалет по-серьёзному, извините за пикантные подробности, мы сделали дымовуху. А дымовуха делалась элементарно. Был такой материал гуттаперча, потом стал пластик, пластмасса, разные виды полимеров. Гуттаперча горела практически как сухой порох. Продавали в магазинах, а ещё продавали расчёски коричневого цвета, они были в каждой семье, семейная расчёска называлась. Они прекрасно горели. Чтобы сделать дымовуху, надо было её просто-напросто обернуть в газету, газету поджечь и затоптать ногой. Шёл зелёный дым, но такой густой и ядовитый! Сделали мы эту дымовуху, открыли окно на лестничной клетке и со стороны улицы кинули Клавдии Николаевне туда куда-то под ноги. Слышали её вопли нечеловеческие на весь дом! Конечно, это было ужасно жестоко с нашей стороны…

Было такое, что, например, в манную кашу касторового масла добавили на кухне на нашей общей тоже одной старушке, она потом не вылезала из вышеупомянутого туалета в течения дня. За что мы так с ней?..

То есть туалет тоже был общий там же на этаже!

Да.

Душ под водосточной трубой

Расскажи прекрасную историю, как вы во время дождя принимали душ на улице.

Это просто было радостное событие, дожди были очень сильные, такие грибные, как их называли: когда солнце светило, гроза, гром и сильный-сильный дождь. Мы знали, что потом обязательно будут шампиньоны, и буквально через день ломились с корзинами в наш сквер Зайцева или в Гагаринский.

Наши мамы очень радовалась, когда начинался такой дождь. Они быстро нам говорили раздеваться, выдавали мочалки лыковые, по куску хозяйственного мыла, и мы бежали с воплями, с криками на улицу. Потому что одна труба у нас на уровне карниза была обломлена, водосточная труба, и оттуда таким шикарным фонтаном вода хлестала! Вода была такая нежная, бархатистая, мягкая, и волосы у нас после такого мытья – мы их не чувствовали просто, они были настолько нежные, шёлковые! Природа была совсем другой. Мы не боялись, а только радовались. Радовались дождю! Быть мокрым под дождём…

У меня это, кстати, это сохранилось. Потому что когда я потом стал совершать дальние велопоходы, когда я велотуризмом занимался, для меня был неприятен процесс промокания самого, когда ты начинаешь промокать, едешь под дождём. А потом наступала радость, когда ты весь промок, и у тебя всё это резко менялось, и наступала какая-то радость. Я начинал петь песни, ехал где-то у чёрта на куличках ехал, поющий песни. Меня можно увидеть на дороге: мужик поёт песню, абсолютно мокрый, с какими-то сталактитами, сталагмитами ― эти размытые грязевые потоки…

У тебя был велосипед в детстве?

Да. Я предоставлю фотографии. У меня висит как раз в моей студии надо мной фотография: хата, родная деревня Большое Уварово. Мне там неполных, может быть, три годика, я стою, на крыльце прабабушка, ближе мама. Мазаная хата, соломенная крыша. Там, конечно, давно нет уже этого всего… Я стою, и мой первый трёхколёсный велосипедик. Потом появился «Мишка» – велосипедик двухколёсный со сплошной резиной, не надувные были эти камеры. Следующий появился «Школьник». Вся эта эволюция была соблюдена, как положено: «Школьник», потом «Орлёнок», тоже подростковый, а потом уже Львовского завода, который был у всех, с гнутым рулём, как раньше называли полугоночный, четырёхкоростной ― это уже ох ты!

В «Янтаре» продавались эти велосипеды. Там чего только не продавалось! Как-то всё вмещалось… Промтовары, пластинки, мотоциклы, велосипеды, оружейный был отдел. Раньше можно было без охотничьего билета купить жевела и капсюли для патронов. Мы, дурачки, что делали? Нам лишь бы похулиганить! Мы клали на камень капсюль, били молотком, раздавался громкий хлопок. Даже в милицию один раз забрали за это.

«Дракон проглотил солнце»

Ты упомянул Вторчермет. Там был свободный проход?

Да. Там горы настоящие из всего, что угодно. Мы находили там следы войны. Раньше можно было чаще обнаружить…

Вы что-то мастерили, использовали в своих играх?

Находили сопротивления, радиодетали. Раньше было развито «сделай сам», и в магазинах продавали наборы. В Коломне было много кружков, где люди сами что-то собирали. Радиокружки, авиамодельные, очень интересные. В Доме пионеров я же как сын полка был, там болтался, меня звали разные педагоги. Меня позовёт Николай Николаевич Ботрягин к себе, они там должны скульптуру изучать, лепку, он мне даёт кусок глины. Я сижу со всеми, что-то такое леплю. Меня позовёт ботаничка, замечательная женщина была, – что-то про растения я узнаю. Меня позовёт Виктор Иванович Фомин, авиамодельный кружок который вёл. Они выходят во двор, делают из ватмана ракетки, вставляют патрон, бикфордов шнур, направляющие ракеты мы запускаем. Он мне дарил этот патрон, а я начудил, помню. У нас был кочегар (в доме углём же топили) в подвальном помещении китаец Федя, это по-русски, у него сложное имя. Настоящий китаец, одноглазый худенький старичок, безобидный, очень милый. Мы с Сашкой догадались зажечь патрон, который ракету запускает, а у него шипение такое – как крыша с дома съезжает, там только децибел. И мы бросили туда. Бедный старичок чуть с ума не сошёл, думал, конец света, дракон проглотил солнце. Было его очень жалко потом.

Демонстрации с портвейном

Как в семье отмечались праздники? В коммуналке была традиция, застолье?

Было такое. Новый год ― самый сильный праздник. Были у нас соседи Губаревы, хозяйка наряжалась, они даже разыгрывали с мужем сценки: «Ночь перед Рождеством» – она надела трико, нарядилась в чёрта. Было интересно! Они как-то делали, чтобы было очень интересно. Кто во что горазд. Разовый такой импровизационный театр. А так ходили и уважительно друг друга поздравляли, чем могли угощали.

Чем угощали?

Что было. Не каждый мог себе позволить всё, что хотел, даже на Новый год.

Где ёлку ставили на Новый год?

В большой комнате. Ёлку обязательно настоящую. Папа из Москвы привозил ананасы, это было чудом. Меня он баловал, несколько раз мы ездили на новогоднюю ёлку в Лужники. Было очень интересно.

1 Мая, 9 Мая?

Соответственно, да. Я не помню конкретного случая, помню, что поздравляли.

В демонстрациях участвовали?

Да. Я помню сердцебиение особенное в груди, необычное, которое было у тебя, потому что это дата, праздник, всё равно это был подъём! Ты ничего не мог с собой сделать, у тебя было праздничное настроение! Для этого не надо было особо стараться – люди чувствовали: сама дата какое-то делала волнение в груди, было торжественное состояние. Иногда мы проходили с общей демонстрацией граждан. Те, кто от завода шли, это уже я потом просёк систему, когда с людьми расплачивались у «Электротоваров», у конечной точки: кто нёс транспарант побольше, «Миру мир», тому трояк давали, кто поменьше, голубка, голову Ленина, звёздочку – тому рубль. С пролетарием расплачивались натурой – портвейном. Ящик или несколько ящиков маскировали на грузовике за фанерным серпом и молотом, ещё каким-то изделием интересным. Здесь уже люди подходили, хлебали, не отходя от кассы, а потом шли «догоняться». «Догоняться» шли, естественно, сюда, в «Огонёк». Здесь можно было в разлив пропустить. Либо в вечную забегаловку, которая ещё до сих пор живёт.

Чуть пониже за «Спортмастером»?

Да.

Потом все расходились по домам и дворам?

Зависит от того, кто как зависим от зелёного змея. Кто не хотел расходиться, кто домой не приходил, где-то на берегу реки просыпался. Зависело от степени их интереса.

Танцы на крыше и битвы с курсантами

Когда ты постарше был, ходили на танцы? Куда ходили?

Мы ходили в Коломенский сад, он сейчас пустует, на Комсомольской. Перед этим мы с Сашкой залезали на крышу нашего дома, и когда начинались танцы, звуки «органа» так нас возбуждали, что мы плясали, топая по железной крыше своего дома. На танцы мы ещё не ходили, были молоды. Совсем вскоре мы оперились, стали перелезать через забор и посещать эти танцы.

Там же был открытый кинотеатр?

В стоимость билетов входило мероприятие. Там был перерыв, и в этот перерыв люди садились на скамейки, там был натянут белый экран, и смотрели журнал «Фитиль», мультфильмы, короткометражки, «Хочу всё знать» киножурнал.

Какие-то истории из посещения танцев?

Были знаменитые драки, побоища. Один раз даже по «Голосу Америки» упомянули в двух словах, что в городе Коломна в городском саду происходят традиционные битвы между гражданским населением и курсантами Коломенского артучилища. Я застал эти драки, видел несколько раз. Один раз по мне прошлась толпа. Люди были подвержены массовому озверению. Были битвы, это жестоко довольно происходило.

У нас традиционно враждовали улицы. Улица Пионерская ― их звали пионерские, пионерская шпана. Калинина ― калининские. Делились на верхнее и нижнее Калинина. Калининская шпана отличалась дерзостью и склонностью к предметам, не очень одобряемым Уголовным кодексом, которые они иногда применяли во время таких битв. Были репинские ― Репинка, это всегда был очень мрачный район. Не скажу, что они особым геройством отличались, они были тёмные и мрачные. Компания этой шпаны тоже была мрачная. ЦЛПБшный район в районе дворца культуры имени Ленина, сейчас называется «Коломна». Были монастырские ― из Брусенского монастыря, из того посёлка, который разрушили, когда я служил в армии, к 800-летию Коломны, к 1978 году.

Ваша как называлась компания?

Я не принадлежал, мой район не принадлежал ни к пионерским, ни к калининским. Я был просто созерцателем, наблюдателем таких драк исторических. Перед тем как организовать большое побоище с курсантами, даже сходились враждующие между собой улицы. Они соединялись в одну компанию. Помню, когда уже сад заполнялся людьми в форме, шпана нескольких улиц организовывала клин. В начало этого клина ставили наиболее крепких парней, задиристых. Клин двигался, и всё, что попадалось на их пути, всё сметалось. Но доставалось и от курсантов тоже: потом можно было увидеть людей, у которых звезда с пряжки ремня отпечатывалась на голове – такие были удары сильные и мощные, покалеченные были люди. Но довольно быстро это заканчивалось, потому что приезжали машины с «карабинерами» – с автоматчиками. Люди не ждали, пока их будут гнать прикладами, как правило, все сразу разбегались.

Был случай, когда со стороны улицы Яна Грунта я перелез через забор на танцы в белой рубашке и штанах. А там была большая аллея посередине, тёмная, липовая, скамейки. С той стороны бежала толпа, и я попал под раздачу, она меня просто затоптала. Я когда очухался – весь в крови, всё стало красным из белого. Мне ничего не оставалось, как развернуться, перелезть через забор и поковылять домой. Вот так один раз протанцевал.

А так танцы как везде. Кадрили девчонок. Винца можно было выпить прямо на территории – там была палатка, а винцо было вкусное, портвешок молдавский, болгарский хороший был. Душевно.

Паутина времени и заштукатуривание

Когда пришло время выбирать себе вуз, как это происходило? Куда ты пошёл дальше учился? Куда пошёл работать после школы?

Я неграмотный человек. Я без высшего образования.

Школу полную закончил?

Это, наверное, не надо. Крах начался, когда мама умерла, когда мне было 16 лет. В 1973 году всё пошло прахом. Я сразу резко осиротел, в мгновение ока. Этот период жизни я могу рассказать, но не хочу. Там нет секретов, но это мрачно, очень тяжело, когда ты знаешь, что ты пошёл бы учиться, если бы тебе не надо было сидеть и чесать макушку, что ты завтра будешь жрать и во что будешь одеваться. На это ушло довольно много времени, пока земля не стала крепнуть под ногами. Это не пожелаешь и врагу, никому не желаю. Нет желания рассказывать об этом.

С того момента, когда земля появилась под ногами, что с тобой происходило? Как менялся город? Вся же твоя жизнь прошла в Коломне. Что происходило в 1970-е, 1980-е?

Очень заметны были изменения в городе в 1980-е, в середине. Я по-своему объясняю, может быть, не всем приятно. Я для себя использую такой термин: «мода на веру», «мода на религию». Когда ниши эти освободились, волна пошла на религию. В моей компании тесной были люди, которые в мгновение ока сделались священнослужителями. Я не знаю, каким образом, я не вёл следственных мероприятий, но очень быстро! У меня были откровенные разговоры с ними. Для меня это как перелистнутая страница. Для себя я выводы сделал. Если я буду говорить подробно, на меня ополчится определённая часть населения, набожная. Мне бы не хотелось, я стараюсь не затрагивать. Видел, кое-то слышал от тех людей что-то такое, что думал: не дай Бог, твоя паства это услышит. Двуличие. Нам оказалось не по пути. Из моей компании несколько человек ушли по пути религиозному, и наши пути разошлись.

Я не считаю себя атеистом, но у меня свои взгляды на эту тему. Я серьёзно к этому отношусь, стараюсь никогда не смеяться, не иронизировать, не кощунствовать.

Как менялся город?

У меня есть ролик. Я брал интервью у прохожих на территории Брусенского монастыря в хороший солнечный день. Такая семья замечательная попалась! Они бывают по всей земле, в разных странах. Милейшая семья: он, она, лет под сорок ребятам, детишки есть. Парень очень здорово рассказывал, поднял вопрос реставрации, как это проходит за границей, в Италии, и как у нас. Именно проблема глобального заштукатуривания. Вспоминается Тарковский, который не любил чистых заштукатуренных стен. Потому что ничто так не отражает эпохи, времени, как паутина, родной кирпич, фрагменты деревянных основ, рам.

Я много об этом думаю. Для меня всеобщее оштукатуривание, которое началось резко в 1980-е, аврально, огульно… Если бы более профессионально к этому отнестись с точки зрения реставрации, реконструкции, Коломна была бы немного другой, всё было бы более грамотно. Не было бы пасхальных яичек, которые из церкви сделали: всё красиво, всё блестит, всё прекрасно, замечательно, мило, но напоминает пасхальный тортик, как и прихожане в платочках, правильно соблюдающие ритуальчики со свечечками. Как Коломна изменилась ― на себя что-то надела.

Ты уже тогда воспринимал это как неправильный процесс?

Смешанные чувства. Человек очень странно устроен. Ты бегал по развалинам, понимал, что это развалины, не целые строения, так не должно быть, должно быть целое. Но когда всё это уходит в прошлое, ты начинаешь по этому почему-то скучать. Почему? Может, и стоило оставлять фрагменты, из этих фрагментов делать мини стенд, мини музей, говорить о них, что здесь такой слой проходит, посмотрите.

У меня есть стихотворение на эту тему. Я стараюсь быть как можно деликатнее. Там есть строчки про то, как Коломна всё дальше уходит от меня, словно холодеет, глядя на своих земляков. Она прекрасна для туристов, она к ним обращена. Но свысока уже смотрит на своих земляков, которые помнят её другой, как бы немного стесняясь. Она такая стеклобетонная, чистая, оштукатуренная, с куполами. Как обязательно у нас принято писать строчки поэтическим обществом: купола Коломны, а потом сформировать со словом «огромно». Это не моё. Я по-своему живу, но стараюсь никого не обидеть, даже тех, кто очень любит обижаться.

«Нет той Коломны, которая жила, шумела…»

Коломна в туристическую начала превращаться всё-таки намного позже, в конце нулевых. До этого был закрытый довольно город, восстановление кремля шло…

Сколько помню разговоры, что город закрыт, неплохо бы открыть, не то чтобы в Золотое кольцо ввести, но хотя бы просто сделать доступным для туристов… Этого хотели долго, искренне. Это же приятно, когда люди ходят, у тебя что-то спрашивают. Мне нравится отвечать. Люди порой удивляются какой-то активности: вроде мужик шёл, его спросили, он стал отвечать… Да потому что, объясняя, человек сам вспоминает что-то приятное, бывает, в процессе объяснения ты и сам вспомнишь моменты, которые тебе самому полезно вспомнить. В других городах когда я бываю, всегда очень благодарен людям, которые живо отвечают на что-то тебе, с каким-то энтузиазмом. Приятно.

Нет ощущения, что старая Коломна жила и сейчас живёт своей жизнью, а другие части города ― Голутвин, Щурово, Колычёво ― это совершенно другие острова жизни, и всё это редко вместе пересекается.

У меня нет такого чувства. Та Коломна, про которую я рассказывал: похороны, муж жену гоняет, шум… Коломна в движении, где чувствовалась жизнь, что она живёт – сам себе даже говоришь: живёт Коломна. Сейчас я это не говорю, когда иду по пустынной улице. Она есть. По выходным бывают туристы. Сказать, что часть Коломны живёт так, а часть так, не могу. Нет той Коломны, которая жила, шумела, со своими персонажами, с людьми, которые ценили общение, для которых главное было – общаться друг с другом. Люди стремились к общению сами, их не надо было силой заставлять.

Сейчас поколение перемёрло. Сегодня встретил своего ровесника у медового магазина на Октябрьской Революции, Серёню. Видишь пацана со своей улицы ― как будто живого динозавра увидел, такое ощущение. Думаешь: Боже мой, мы с тобой ещё живы, ты смотри, что творится… Большая редкость уже кого-то встретить из своей компании, с улицы. Чувствуешь себя одиноким, конечно же.

Но я читал литературу, которая приучила меня к уважению к одиночеству. Я с большим уважением отношусь к нему, оно учит жизни. Я благодарен этой литературе и моим родителям, которые научили меня не просто смело встречать невзгоды, а мудро относиться к тому, что неизбежно. Спокойно относиться к неизбежности, осознавать её. Я, как любой другой человек, представляю уход, завершение жизнедеятельности, и у меня не возникает каких-то пафосных ощущений, когда я представлю, что будет, как это будет. Как Чехов описывает какую-нибудь даму, когда у неё умирает муж, а она думает: а какого цвета я при этом чепчик надену.

Я тут думаю: да никак! значит, так… Единственное – ускорить темп, чтобы побольше в этой жизни постараться натворить полезного. Хоть чего-то. Не более того.

Они приходили в полночь…

Какой самый счастливый был период в твоей жизни?

Да всё детство можно назвать счастливым, иначе как?! Счастливым был период, о котором я говорил – когда шумела Коломна, Бобреневский пляж был от самой Пьяной Луки до моста, когда там весь город собирался, играл в карты, в волейбол. Когда ходили браконьеры в полночь по домам, рыбу вываливали на пол, люди покупали. Дядьки, пропахшие махоркой, страшные дядьки в резиновых плащах, в чешуе, и запах… Этот запах никогда не забуду! Они приходили в полночь! Это можно так книгу назвать! Несколько дядек браконьеров, лохматые, бородатые, и от них жутко пахло, помню этот запах махорки вперемешку с запахом рыбы, только что вытащенной из реки, чешуи и портвейна. Они приходили в полночь. Мы с соседями уже ждали в коридоре. Они кидали на пол кусок брезента, вываливали рыбу из мешка: как лапти лещи, щуки здоровые! Соседка Галька, она работала в торге, вытаскивала весы такие классические, на которые клали рыбу, кто какую берёт. Окуни горбатые… У нас река-то богатая! И вот такая торговля среди ночи, традиционное явление, сейшн рыбный.

Это в какое время?

Лето, конец лета, весна могла быть, и, грешным делом, в икромёт… Мужики деньги принимали «на лапу», что называется.

Почему в полночь?

Это же нелегальный вид добычи денег, дело подсудное. Мужики были речные, смелые, ничего не боялись! Но приходили в полночь. Они жили у реки прямо, в основном. Их многие знали. Они ставили сети, вытаскивали с лодок, продавали рыбу. Помню, был мужик, он внешне был очень похож на австралийского аборигена, его звали Кадруз, потому что он напоминал Кадруза из фильма «Граф Монте-Кристо» с Жаном Маре. Интересные персонажи!..

Про полёт Гагарина в космос ты помнишь?

Я помню, когда был один телевизор, люди не вмещались. Люди, которые жили в нашей бывшей квартире однокомнатной (мы уже в двухкомнатной жили), как они дверь открыли нараспашку, включили телевизор. Кто мог встать через головы смотреть видео, где Гагарин идёт по ковровой дорожке и обнимается с Хрущёвым. Я это запомнил, потому что очень сильная была атмосфера этого торжества. Видел, как Гагарин шнурок поправлял.

Помню прекрасно крик на базаре. Одна женщина другой кричала: «Юра умер!». Потом я понял, что это кричат о Гагарине, что пришла весть, что он погиб под Киржачом. Базар был для нас и телевизором, и радио, и всем на свете.

На велосипеде по Европе

Да, самое счастливое время. Период ― это детство, с рождения до другой Коломны, скажем так. А самое счастливое событие, когда я организовал одиночный велопробег Берлин ― Люксембург ― Париж. Я его готовил два года, под эгидой нескольких русско-французских ассоциаций. Он у меня состоялся. Тогда я действительно мыслями летал в поднебесье, не верил своим глазам, когда это всё осуществилось, когда я въезжал в Париж. На Сан-Дени такой спуск, и когда вдали я увидел Эйфелеву башню, вспомнил, чего мне это стоило, этих лет подготовки… у меня слёзы побежали по щекам.

В каком году?

В 1994 году. По документам моё мероприятие называлось «Миротворческая акция, одиночный велопробег Берлин ― Люксембург ― Париж, посвящённый 50-летию освобождения Франции от фашизма». Этим занимался комитет ветеранов войны, который возглавлял в те годы Алексей Маресьев, наш знаменитый лётчик, который все мои бумаги подписывал в течение двух лет подготовки. Я ему изрядно надоел за это врем своей суетой. Но маховик заработал очень серьёзный.

Началось всё с того, что я просто принёс свой проект в Ассоциацию друзей Франции на Воздвиженке, просто на улице познакомился с президентом ассоциации. Я как яичко к Пасхе прикатился, потому что в то время эта ассоциация как раз готовила список мероприятий с русской стороны, которые на территории Франции будут проводиться в связи с этими событиями. Меня там завизировали, отослали официально на Гоголевский бульвар, в комитет ветеранов войны, где референт начал заниматься вплотную, начал переписку вести с русско-французской организацией на территории Франции. И 28 июля 1994 года со своим сложенным в чехле экипажем с Чкаловского аэродрома на военно-транспортном самолёте был десантирован в Шпеленберг ― это в 60 километрах был русский военный городок под Берлином, откуда я начал путешествие по Европе.

Сколько заняло путешествие?

Около месяца. Конечная точка ― Париж. Потом я сам себе был предоставлен, мне хватало, чтобы сесть в аэропорт Шарля де Голля и прилететь домой. Но натура не позволила моя. И я уже сам придумал маршрут, другой дорогой на велосипеде решил ехать, пока его истреплю. Более южная дорога через горы, Салон-де-Прованс, где Нострадамус захоронен, через Нанси, Страсбур… Попал в настоящий ураган, истрепал велосипед, оставил его, стал тянуть руку, там закон автостопа действует, там не дадут человеку долго стоять с протянутой рукой. На нескольких машинах я доехал до территории Германии, там уже белые скоростные электрички. Приехал в Берлин, где я адаптировался пять дней перед моим велопоходом, привёл в себя в порядок. Там уже нетрудно: до Варшавы, из Варшавы до Бреста, из Бреста до Москвы, из Москвы до Коломны.

Как в голову пришла идея тура?

Мне, как любому сумасшедшему велотуристу-одиночке, просто захотелось приехать на велосипеде в Париж. Я с одним человеком познакомился, он мне посоветовал, что нужна тема, от чего отталкиваться. Я нашёл такую тему, с кухней немного ознакомился (что для этого надо ― письма поддержки, то да сё…), несколько банков помогли. Основной спонсор был очень серьёзный ― Комитет защиты мира в Москве. Было ходатайство российского телевидения перед главнокомандующем ВВС России о моём перелёте по льготному тарифу с Чкаловского аэродрома в Германию.

Это ты бы определил как счастливое событие своей жизни?

Когда мечта осуществляется! Но одновременно это одна из самых больших потерь – когда мечта сбывается, ведь ты же её теряешь, её больше нет. У меня были сильные ломки. Это очень тяжёлый период был, когда я приехал. Железный занавес наполовину только был открыт, а тут чувак, который никогда не был за границей, вдруг колесит по всей Европе! Сам себе практически хозяин, вольная птица.

Впечатления, которые получил во время путешествия, на тебя сильно повлияли?

Я же не задумывался, что будет потом. Для меня пиком было само событие, конечная точка. Потом я понял, что надо думать, что потом. Как жила наша страна в те годы? Рассказывать жутко: нечего есть было, не то что…. Я весь такой приехал, бог знает что увидел, по каким странам колесил! А тут бац, разбитое корыто, надо как-то жить, мысленно себя приземлять. Это закончилось. Это называется ломки. Это психологически тяжёлый период был, пока всё не устоялось.

Север: возвращение к себе

Потом потребовались следующие проекты, планы. Я стал довольствоваться тем, что возможно, на что способен. Много колесил на велосипедах. Лет десять отдал мототуризму. Полюбил северные края. Сперва облюбовал остров на Селигере, приезжал ежегодно, чтобы пожить недельку в палатке. Но потом там стал появляться народ, я стал немного разочаровываться в мои любимых местах и перебрался в более северные края, особенно когда посмотрел кино Лунгина «Остров». Тут началось! Не успел глянуть первые кадры фильма, я уже понял, что там я обязательно буду, где снимался фильм. Хотя я не задумывался, где это находится. Будь это на Камчатке, я бы и туда полетел! А потом оказалось, что это место довольно досягаемое, туда добраться нетрудно: прямая ветка мурманского направления, остановка Кемь, 23 часа на поезде. Рабочеостровск, часовенька живописная. Практически весь фильм так снимался. Для меня это было очень приятное событие! Я несколько лет туда ездил, обрёл хороших друзей среди поморов, облюбовал соседний архипелаг из 16 необитаемых островов, куда тоже стал ездить, там волшебные места. Недалеко Соловецкий архипелаг, там тоже приятно бывать, пешие прогулки делать. Потом, к сожалению, ту часовеньку сожгли, она сгорела. Но всё равно там бываю по возможности, с удовольствием.

Я придерживаюсь гипотезы, что там была Гиперборея. Потом что, оказавшись там в первый раз, на той земле, я испытал удивительное ощущение: я не чувствовал себя чужаком. Наоборот было ощущение, что ты не приехал посмотреть, а вернулся куда-то к себе, к истокам. Мне было приятно среди людей, которых я встречал на перекрёстках, в походах, которые тоже были на архипелаге, в тех местах, которые то же самое ощутили.  То же самое! Значит, что-то есть в этом.

Поэтому меня туда тянет каждый год. Не нужны никакие юга, мне дай туда только съездить, побыть на этих островах. Планирую поехать, я бы сейчас этим летом поехал. Надеюсь, позволит здоровье. А так что – взял да поехал. Особых денег туда не надо никаких.

Рассказчицы: Анна Петровна Горбачёва, Лидия Михайловна Пышкина.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 апреля 2023 года.

Вы двоюродные сёстры, как мы выяснили. Разница у вас в возрасте 12 лет. Анна Петровна, давайте начнём с вас. Расскажите, когда, где вы родились? Какие моменты связаны с моментом вашего рождения? Из семьи, может, вам что-то рассказывали.

Горбачёва: Родилась я в селе Парфентьеве в 1929 году, в декабре. Родители мои: Пётр Васильевич был продавец, работал в селе Чанки, а мама Ольга Фёдоровна была домохозяйкой. Сначала жили в середине, у церкви, у деда с бабкой. Бабушки не было в живых, а дед был жив. Работал он в колхозе.

Как звали деда?

Горбачёва: Василий Егорович. Бабушки уже не было. А он работал шорником в колхозе. Потом дед выделил землю. Жили мы в центре, около церкви. Этот дом они купили. Откуда они приехали, не могу сказать. Были ещё две тёти и дядя.

Братья и сёстры ваших родителей?

Горбачёва: Да. Отцу выделили землю ближе к Амереву, во втором порядке, и отец выстроил дом. В этот дом мы переехали и там жили. У меня был брат – Борисов Пётр Васильевич.

В каком году дом построил? Вы уже родились?

Горбачёва: Не знаю. Я уже родилась. В этом доме я уже жила. Отец работал в Чанках, через село, продавцом в магазине. Мама была домохозяйка. У меня был старший брат Александр 1926 года. Я была 1929-го. И с 1931-го была сестрёнка. Мы все втроём – мама была с нами – жили в этом доме.

Магазин что продавал?

Горбачёва: Продуктовый. Выстроен в середине села магазин, он и сейчас там есть, отец работал там продавцом.

Папа – как Гулливер!

Как складывалась ваша жизнь, какие впечатления самые ранние?

Горбачёва: Впечатление, что папа был огромного роста! Мне казалось. Он действительно был очень высоким. Когда он ходил через село (рядом было Амерево, а потом Чанки), когда он кончал работать и подходил к Амереву… У нас была собака Бобик, он по нюху знал, что идёт хозяин, он с брёхом отправлялся его встречать! Как раз там, где кончалась наша деревня перед Амеревом, овраги были с леса, потому что много было воды, и когда с бугров таяли снега, вода по этим оврагам стекала в озёра железной дороги. В это время, когда он отца встречал, он был очень рад. Отец возвращался. Мне казался, когда была я маленькой, что отец огромного роста, как Гулливер. Почему? Когда он входил к месту, где стояла русская печка и висели занавески, он сгибался, занавескочу поднимал, и у меня было впечатление, что мой отец великан, большого роста.

Про маму какие воспоминания?

Горбачёва: Мама была домработницей всё время. А когда началась война, отца уже не было, мама уже пошла работать. В это время мы все уже учились.

Школа была в Парфентьеве?

Горбачёва: Да. Выстроили там трёхэтажную кирпичную школу. А рядом была школа духовенства, деревянная. Старшие классы учились в кирпичной школе, а мы, начальная школа, до четвёртого класса учились в деревянной школе.

Так много детей было в селе?

Горбачёва: К нам приходили Чанки, потому что там и в Амереве было только четыре класса. Семилетка была только в Парфентьеве. Приходили, когда они три класса кончали, ещё Выселки и Пестриково. Амерево и Пестриково и хоронили умерших у нас на кладбище. У нас стояла церковь, там церкви не было. Правда, с самого начала колокольню рушили. С левой стороны кирпич подрубили, подставили деревянные леса, сколько могли, не полностью, и их подожгли. Когда горели леса, с этой стороны была сторожка церковная, а потом там был магазин, мы пользовались, жители. Колокольня была немного меньше, чем в городе, в Коломне.

Иоанна Богослова, которая у нас из окна видна?

Горбачёва: Она немного меньше была. Она наклонилась на ту сторону, на которую сгорали дерева. Потом, когда уже почти выгорели все, рухнула. Причём как паперть, вход в церковь, так она наклонилась, потом вывернулась, так она упала. Сутки стояла пыль кирпичная. А потом мы с горки катались зимой – там получилась горка хорошая, на санках катались.

Вы это своими глазами видели?

Горбачёва: Да.

Это середина 1930-х?

Горбачёва: Я уже в школе начальной училась, в начальных классах. Остался купол у церкви. Там крест подпилили, привязали верёвки, нас обязали, жителей (мы дежурили от пожаров, по два человека дежурили) всё время дёргать, и в результате, не могу сказать, какой период, но этот крест упал.

Это дети делали?

Горбачёва: Взрослые.

Как это у людей считалось? Что они делают? С какой мыслью это происходило? Или никто не обсуждал, не задумывался?

Горбачёва: Церковь ― это неправильно. Не знаю, не могу сказать.

Пока наблюдали детским взглядом, происходило как норма?

Горбачёва: Да. Потом всё это восстановилось.

Бабушка-повитуха на все случаи жизни

Давайте с Лидией Михайловной поговорим. Когда и где вы родились, про какие-то ваши первые воспоминания?

Пышкина: Я родилась в Чанках в 1941 году, 30 ноября. Родилась я… маму не смогли переправить в Коломну, так что я родилась с бабушкой-повитухой, замечательной женщиной Натальей Егоровной. Она была у нас и костоправ, и лечебник на все случаи жизни.

Горбачёва: Без образования.

Пышкина: В год и девять месяцев я и ещё три мальчика заболели корью и дифтерией, кто чем. Мой братик Володя – дифтеритом, он его задушил. Со мной произошло такое. Папа мой ― Михаил Михайлович Пышкин, он был уже на фронте, он воевал. В 1942 году он погиб в Ингушетии. Года три назад нашли его останки. Это поисковый отряд из Горького. Ребята приезжали ко мне.

Горбачёва: Там была написана фамилия.

Пышкина: Его привезли, я его похоронила здесь уже к маме. Так что у меня уже здесь вся семья.

Так как я ослепла, в 1950 году…

Анна Петровна хочет добавить.

Горбачёва: Была корь, не было медицинских работников, не было лекарств.

Пышкина: Так ведь была война…

Горбачёва: Очень многие дети, и постарше и помладше… была очень высокая температура. Детский сад расформировали. Она лежала дома, температура у неё высокая. Потом её мать просит совхоз (совхоз организовался, колхоза ещё не было). В совхозе запрягли лошадь, дали извозчика. Она закрутила детей своих, старшего брата и её, и в больницу в городскую повезла в Коломну. Она была детская, на Комсомольской. Привезли сюда. Врач когда вышел, увидел её, взял её из саней и, не говоря ни слова, по коридору отправился в операционную. Когда он вошёл в больницу, положил её, приподнял ей веки и говорит: «Она у вас, мама, будет слепая». Высокая температура очень, до 40 доходила – и всё, глаз нет. Очень многие ослепли, но все умерли. Выжила только она одна.

В результате этой эпидемии?

Горбачёва: Лекарства от кори не было.

Спецшкола в барском доме

Пышкина: Так как я не видела, в 1950 году через наше районо коломенское меня отправили в спецшколу в посёлок Болшево, сейчас это Королёв. Великолепный барский дом водочника Петрова! Загородный, с огромной территорией, садом, сосны огромные!

Описываете как сказочный дворец!

Пышкина: Это был действительно сказочный дворец. Необыкновенный паркет. И 140 сорванцов. Всяких, хулиганистых, в том числе, и я не из тихих.

Это пансион был?

Пышкина: Спецшкола.

Вы там ночевали?

Пышкина: Конечно. Интернат.

Кто в семье оставался?

Пышкина: Мама, бабушка. Мама привезёт – плакать хочется, жалко. В селе своём я была не одинока, со мной дружили все ребята, меня никто не обижал. Я хорошо плавала, хорошо лазила везде.

Скучали по дому?

Пышкина: Маму-то жалко. Я улыбаюсь, пока мама не уйдёт за ворота. Потом я похнычу потихоньку в кровати. Не я одна… Потом всё же появляются новые друзья, товарищи, воспитатели.

Горбачёва: Дети со всего Союза?

Пышкина: Нет, с Московской области. Доучились мы там до четвёртого класса, и этот красивый дом сгорел от грозы. Покрасили всю школу масляной краской, оставили открытыми окна – один удар молнии… Хорошо, что сирот спасли, там ещё сироты жили. Нас переправили в Малаховку. Малаховка ― это вообще место интернатов, детдомов, санаториев. Мы учились два года там.

Это какой класс?

Пышкина: Это четвёртый–пятый. В шестой мы вернулись к себе, в новую школу, которую нам слепили солдаты – кое-как кое-что. В Королёв. Закончила я десятилетку. Приехала в Коломну.

«Пальцы были в крови просто!»

Как вы проводили лето?

Пышкина: На каникулы домой.

На весенние и осенние тоже?

Пышкина: Нет. На осенние и весенние у мамы просто даже средств не хватало. Так что домой на зимние и летние. И пришла я на коломенское учебно-производственное предприятие слепых.

Которое до сих пор существует.

Пышкина: Да. Но не узнать. Было очень громкое предприятие, славилось по России. Ну а теперь я даже не знаю, что они делают.

Тогда какая была работа?

Пышкина: Работа была тяжёлая. Мы собирали рубильники к станкам. Приходилось винтики закручивать пальцами. Пальцы были в крови просто!

Без инструментов?

Пышкина: Да.

Рубильники к станкам ― это что?

Пышкина: Продавали их заводам. Видно, как-то их подключали, и через эти рубильники включали станок. Бог его знает как. Работа всегда ручная. Ещё хуже были трансформаторы для сельских подстанций. Тяжёлые, пятикилограммовые. Их мы делали штук до 30. Пока набьёшь стержень пластиной, руки-то очень даже исколешь.

Руки не защищали?

Пышкина: Никогда. Единственное, когда мы стали собирать блоки питания к телевизорам «Юность» (по-моему, сейчас их тоже уже нигде нет), вот здесь мы жили, конечно! Мы были в белых халатах, всё было приспособлено. Здесь у нас было королевское житьё!

Телевизоры в 1960-е?

Пышкина: В 1960-е рубильники. Трансформаторы тоже 1960-е, где-то 1963-й, наверное. Телевизоры – это, наверное, 1984-й. Здесь мы уже по-королевски жили.

Что значит по-королевски? Производственная налаженная база, более человеческая среда?

Пышкина: Да. Мы были в белых халатах. Очень много цветов, деревьев. Красивая территория.

Замечательная коммуналка

Где вы жили в это время?

Пышкина: Сначала мы приехали из Чанок на ул. Черняховского и на ул. Суворова. Это март 1962-го. Нам дали комнату. Интересно: из своей-то избы вдруг ты попадаешь в городское жильё, с печкой, три затопа в коридоре, потому что три семьи, три стола на кухни. Коммуналка на Суворова. Замечательная коммуналка!

Дома были деревянные?

Пышкина: Нет. Их пленные немцы строили из чего попало, как говорили.

У домов широкие входы?

Пышкина: Да. Это от Коломзавода, мама там работала.

Мама как оказалась на Коломзаводе?

Пышкина: Все Чанки работали на Коломзаводе, и Парфентьево, даже Луховицы.

Как они добирались каждый день?

Пышкина: Пешком.

Горбачёва: А во время разлива через мост пропускали. А то на поезде ездили.

Пышкина: Мама уже ездила, здесь ходила электричка. Из Чанок много ходили на работу туда.

Кем работала мама?

Пушкина: Она рабочая в цеху. Она числилась рабочей по разделки шихты. Что это такое, на знаю. Очевидно, более крупная и более мелкая стружка. Но работа считалась вредной, мама на пенсию пошла раньше. После комнатки на Черняховке нам дали комнатку тоже в коммуналке, но уже с двумя соседями, на Зелёной. Это уже был наш дом.

Что значит «наш дом»?

Пушкина: От нашего предприятия. Коммуналка на две семьи. Потом как семье погибшего дали нам квартиру на Макеева, д. 1. Раньше это было Дзержинского, д. 100. Где аптека.

Про первую коммуналку есть воспоминания? Вам было около 20 лет? На Суворова.

Пышкина: Замечательная коммуналка! Замечательная! У нас работала с мамой женщина, и они жили в 18 метрах, их было человек шесть. Это была семья. Ещё была семья: трое – муж, жена и парнишка. Был у них мой любимец Толик. Ещё был махонький Вовка из той комнаты, он дрова из своей печки перекладывал в нашу, за что конфет получал.

Вы нянчили детей, присматривали?

Пышкина: Ну да. Семья у тёти Нади была очень интересная! Они так ловко ссорились!

Расскажите.

Пышкина: Неудобно… Они так ссорились, так плакали, казалось, что никогда в жизни они… Кстати, недавно рассказывала то же самое Лариса Луппиан, жена Боярского. Оказывается, Боярские ругались так же! Они так ссорились, что казалось: ну всё, эти люди в жизни друг с другом разговаривать не будут. Но женщина выходит на кухню готовить, а при этом (поёт – ред.): «А у нас во дворе…». Совершенно весёлый человек, поёт песни! И потом кричит: «Все кушать!». И всё забыто. Нам так это нравилось!

Лёгкие были люди, видимо.

Пышкина: Да. Это было так здорово! Мы хорошо жили.

Холодильник в ванне

Как праздники проходили в коммуналке?

Пышкина: В коммуналке мы не праздновали. Мы на праздники шли к Горбачёвым или к её брату в Митяево.

Горбачёва: Сначала на демонстрацию. Обязательно!

Пышкина: Да, туда даже я ходила.

Как праздники проходили, что готовили, что пели в 1960-е?

Горбачёва: Демонстрация обязательно! Все цеха обязательно готовили цветы бумажные, украшения, портреты, названия цехов. Каждый раз заново делалось: что нравилось, оставалось, что-то делалось добавочно. В шеренгу несколько человек шли. Собирались на стадионе «Авангард», выстраивались в колонны, оттуда выходили и шли сюда. С этой стороны обратно возвращались, а мы с этой стороны шли в Коломну. Как всегда «Здравствуйте!» – «Здравствуйте!», пели песни, поворачивали за стелой вот здесь. И возвращались по этой улице, по скверу Ленина, по Красногвардейской, обратно, чтобы не мешать.

Пышкина: Музыка. Все же наряжались! Демонстрация мод. А холодильников-то не было, и все свои продукты вывешивали в сетках за форточку.

Горбачёва: Холодильники были в ваннах. Большая ванна общая. Колонка, отапливаемая дровами. Закрывали ванну, наливали холодной воды – и все кастрюли ставили. Периодически (неважно, кто) кто подошёл, трогал – тёплые, тогда спускали воду и наливали опять новой. Потом кастрюльку забирали, на кухне разговаривали.

Пышина: Все так жили.

Горбачёва: В 1960-х заводы образовали очередь, писали по всем цехам: стали на завод привозить холодильники.

Где вы в это время работали?

Горбачёва: В лаборатории, я там всю жизнь проработала. ЦЗЛ лаборатория, при всех цехах лаборатория – это контроль металла. На Коломзаводе, я на завод перешла. Работала сначала в земельной лаборатории, где готовилась земля для отливки: отливали в землю детали, потом отливали металл. Но с Москвы появилась женщина, и на заводе дали указание: организовать контроль – и металла, и всего. Контрольная лаборатория, для контроля качества готовых изделий. Стали организовывать новую лабораторию. В эту новую лабораторию я из земельной перешла, она называлась спектральная. Мы приобрели приборы. Нам с Ворошиловграда вернулись эвакуированные рабочие и стали организовывать (появилась у нас такая Вера Акимовна Жукаева) при ЦЗЛ в главной конторе завода лабораторию. Получили с министерства стилоскопы – проверять марки металла, разбраковывать. Раньше старые опытные мастера как определяли? Приходил в цех металл – сваливали все прутки, всё остальное, отрежут кусок и мастеру несут. Мастер несёт к точилу и по определённым искрам определяет марку стали, почти точно угадывали. И всё равно были случаи, когда сделают деталь, поставят, а она не годится, разваливались. Детали ломались. Аварийная была ситуация. Эту лабораторию мы начали организовывать.

Воспитателем не стала: на глазах дети утонули

В каком году?

Горбачёва: Это было в 1945 году. Я пошла в 1941-м в школу в Парфентьеве. Сначала организовали детский сад «Муравейник», мы из Парфентьева пешком на неделю ходили с сестрёнкой, а мама работала смену. Это было на территории Коломзавода, он заводской был. Сейчас даже нет здания этого «Муравейника», его снесли. После этого меня заведующая решила отправить на курсы воспитателей, не хватало воспитателей.

Сколько вам лет было?

Горбачёва: Я семилетку окончила. Это уже лето было. В Песках организовали для детей дачу, из заводского садика на три месяца вывозили детей отдыхать. Одноэтажные здания. Сначала воспитателем. Однажды я работала там техничкой, воспитатели там были. Однажды пошли купаться. Детей по три-четыре человека на берегу раздевали, в воду, они там побарахтаются, потом каждого окунут. А я стою на глубине, чтобы они не заходили. А рядом детский сад не нашего завода, и оттуда пришла воспитательница одна, она впустила человек 10 детей купаться, остальные сидели на берегу, ещё не раздевались. Пока она прозевала, очень много детей, пять-шесть, утонули на глубине. Это на меня так подействовала, что я ушла на завод. Я на курсы не пошла, я пошла в ЦЗЛ. Мы организовали на заводе 52 точки по контролю металла. Я уже говорила, как мастера определяли, какая марка стали. И вот пришли стилоскопы, я сижу за прибором. Он придёт, сточит это место, подгар, и несёт мне. Я ставлю, мастер ждёт: скажу я то же самое или нет – проверяли. Потом они убедились, что прибор точный, мы определяем, и мы разбраковывали склады, металлы. А то приходят, а детали разваливаются, свёрла, допустим, ещё какие, потому что они делали из углеродистой стали, а она должна быть легированная! Вот такой контроль, 52 точки, на заводе мы организовали.

Учились вы этому при заводе на курсах?

Горбачёва: Да. Была начальник лаборатории, инженер, она сама литейщик, но она заканчивала курсы где-то под Москвой по спектральному анализу. Только внедрялся этот метод. Она окончила и обучала нас. Мы точки организовывали, сажали приёмщиков ОТК, строгий контроль, полностью.

Получается, ваша работа началась с 15 лет?

Горбачёва: Да. Так и проработала там.

Где жили в это время?

Горбачёва: В 1950 году я выхожу замуж.

В столовую – строем и с песней

Вам был 21 год. Как случилась встреча с вашем мужем?

Горбачёва: Мой Виктор Васильевич, они приезжие, не нашего села жители. У него отец был священник, а он работал сварщиком и учился. В это время организовали на заводе школу рабочей молодёжи, открыли десятилетку. Мой брат и Виктор учились вечерами, заканчивали десятилетку. Это было при техникуме ВШРМ. Организовывали эти точки. Мы рядом жили. Наш дом стоял, а рядом жили дедушка и бабушка, и когда они приехали в село, отец, его семья, две сестры и он, Виктор. У него отец был священник, работал старостой в церкви. Брат мой старший, 1926 года, он сразу с ним познакомился. Мы друг друга знали уже в школе. Они закончили, пошли на завод, в ремесленное – новое ремесленное (училище – ред.) организовали на заводе, они пошли в форме: кокарды, брюки, ремень, пряжка. Ходили в столовую строем, пели песню, со всех цехов с удовольствием ходили! Потом ремесленное выстроили сбоку.

Потом где вы жили?

Горбачёва: Мы жили в Парфентьеве, с мамой, папы уже не было. Мы встречались – на разлив (реки – ред.) ходили, в клуб, в кино, по железной дороге ходили или так пешком ходили. В Парфентьеве кино показывали, приезжали. Большой огромный дом, в котором жители умерли, одноэтажный, но большой. Там клуб, всегда показывали кино, привозили, разные вечера устраивали, вечерние танцы для молодёжи – под радиолу или баянисты приходили, свои же жители. «Кто сегодня играет?» – «Володя». – «О, замечательно! Он в оркестре играл». Идём на танцы! Не пройдёшь в город: выйдешь, весь завод светится, огни горят, а в деревне вода налита. Мы можем только петь и танцевать! В 1950-м я вышла замуж. Мы с Виктором дружили, встречались, потом поженились. Получили квартиру, проезд Панфиловцев, д. 4. Четыре соседа…

Пышкина: Комнатку.

Горбачёва: Да, комнатку, 16 метров. Там мы жили до 1970-го. Это была коммуналка. Были балконы. Летом собирали вещи, матрасы и на балконе спали. Дружно жили!  Очень дружно. И пели, и всё что угодно делали. В 1970-м стояли на очереди. В 1970-м выстроили дом на ул. Ленина, мы туда в пятиэтажку въехали, уже в трёхкомнатную квартиру.

«Да какая война – это же комсомольцы идут!»

Горбачёва: Потом дали указание строить. Мы же все комсомольцы, мы же молодёжь (вступали – сюда в город приходили, сдавали: кем работает товарищ Сталин, перечисляли все его должности)! Потом в «Сказку» (пионерлагерь «Лесная сказка» – ред.) ходили, место выбирали, на пароходе нас отвозили, с оркестром нас отвозили в город. Старый мост там был, переходили деревянный, потом по берегу шли до Берхино. В это время уже ночь была, 9 часов вечера, подходили к Берхино, оркестр с нами был. На этой стороне деревня была и там сторож. Вдруг он увидел, что народ идёт. Он начал в деревяшку стучать. Народ вышел: «Что случилось, дядя Ваня?» Он; «Девки, война! Опять война!» А ему говорят: «Да какая война – это же комсомольцы идут!» Мы потом пришли, место выбрали, где будем строить.

Это на Оке?

Горбачёва: Да. Рассвет. Ракеты ребята пускали. Мы прямо по берегу шли. «Лесная сказка» в лесу, мы её выбрали. Потом работали. Сначала маленькие деревянные домики, потом выстроили здания. Следующей очередью строили трамвай (первую трамвайную линию в Коломне – ред.). Пришло задание на завод. От Дворца культуры мы ровняли землю, клали рельсы. Первые трамваи пошли ― это мы строили. Поворачивали они обратно в Голутвине. Потом они прошли до домов студентов, там повернули. Потом пошли вкруговую. А потом уже выстроили Колычёво (микрорайон Коломны – ред.). Колычёво тоже строили мы!

Что вы чувствовали? Какое тогда было настроение? Вы с энтузиазмом относились?

Горбачёва: В каждых делах мы обязаны были быть! Мы считали, что обязаны были. Ни одно мероприятие не проходило без нас. Мы же комсомольцы! А раз комсомольцы – значит, должны

Пышкина: Никогда никакой обузы.

Горбачёва: Никакой. Абсолютно.

Чувствовали, что вы приносите пользу, вы нужны, вы делаете, что можете?

Горбачёва: Да. У нас уже было двое детей, два сына, маленькие были, в садик ходили. У нас на посёлке детский сад выстроен был. Потом пошли в школу. Учились в техникуме. Потом выстроили школу. Первый выпускник школы новой выстроенной. Всё на глазах, всё это строилось здесь.

Пышкина: Хорошая жизнь.

Горбачёва: Да. И всё успевали.

Аншлаги в деревнях

Как проводили свободное время?

Горбачёва: В одно прекрасное время некоторые наши родственники посвободнее ездили на юг и нас сагитировали. Мы решили поехать на юг отдыхать, с двумя детьми! В Пески ездили отдыхать.

А на юг как ездили?

Горбачёва: На юг дикарём.

Пышкина: Всегда ездили дикарём.

Без путёвок, просто садились в поезд?..

Горбачёва: Да, с чемоданами, собирали вещи…

Пышкина: Вы знаете, там встречали хозяева.

Горбачёва: Говорили: «Вы отдыхать? Пойдёмте с нами».

Пышкина: Такие хорошие! И мы к ним ездили. Михаил Александрович.

Горбачёва: На говорили бабули: «Вот три комнаты, вам кровать, вот ещё кровати ребятам». Всё: мы чемоданы оставили, пошли смотреть.

В каком месте это было?

Горбачёва: Адлер был первый.

Пышкина: Феодосия. К Михаилу Александровичу ездили.

Горбачёва: Это уже второй год мы приезжали.

То есть вы сдруживались с хозяевами и на следующий год к ним ездили. На месяц?

Горбачёва: Приблизительно. Ездили, купались в море.

Лидия Михайловна, а как ваше время проходило в 1960-1970-е? С кем вы работали, что это за люди, дружили ли вы?

Пышкина: Да, был дружный хороший коллектив. Я и сейчас дружу. Есть две женщинки старенькие, как и я. Одна была наш был цеховой технолог, а другая была инженер-технолог по предприятию. Вот сегодня приду, им позвоню, скажу, где была, как меня пытали!

Было ли у вас свободное время? Как его проводили?

Пышкина: Естественно было. У нас был большой хор, большой духовой оркестр.

Из числа сотрудников самодеятельность?

Пышкина: Да. Был струнный ещё оркестр.

Вы только у себя выступали?

Пышкина: Мы ездили всему городу, по всем деревням. Нас очень любили в деревнях, народу всегда было полно.

Какой репертуар у вас был?

Пышкина: Пели «Огней так много золотых на улицах Саратова», «Ленин всегда живой, Ленин всегда с тобой»…

Был художественный руководитель?

Пышкина: Конечно. У нас была женщина с великолепным русским голосом. Она пела чисто русские песни: «Перевоз Дуня держала» – такие песни. Я, в основном, была чтецом. Я читала Виктора Ардова. А вы знаете, как в сельских клубах: мест не хватает, они, особенно дети, на сцене сидят. И вот стоишь, думаешь: сейчас наступишь на кого-нибудь…

Аншлаг был на ваших выступлениях?

Пышкина: Всегда!

Как вы учили тексты?

Пышкина: Я переписывала по своей системе – я же в школе-то училась. Если бы я знала, то принесла бы, показала… Я переписывала, заучивала. У меня хорошая была память. И ещё я пела.

Горбачёва: Ещё она ходила на все спектакли. Ходила в кино. Как мы в кино ходили: я сажусь рядом и рассказываю, кто в чём одет, какой кадр, что происходит на простановке.

Пышкина: И мама со мной ходила. И они мне мешали! Потому что я слушаю, а она мне ду-ду-ду в ухо… В общем, мы занимались самодеятельностью, занимались спортом. У нас были лыжи, коньки, бег, прыжки, шахматы и шашки.

В Союз инвалидов не было

Это было на производстве или ходили куда-то?

Пышкина: В Парк Мира ездили. Я занималась лыжами. У нас были областные, зональные, российские соревнования. Ведь в советское время было поставлено так, что в Союзе инвалидов нет. Это было табу. Потом уже, сейчас наши ребята, паралимпийцы, как по миру выступают! А раньше нас не пускали. Но внутренние соревнования у нас были.

Вы ездили на общесоюзные, российские соревнования?

Пышкина: Нет, не тянула. Я только на областных. Мы были в Звенигороде, в Яхроме, на Планерской. Хорошие места.

Какую музыку слушали? Был проигрыватель?

Пышкина: Конечно! Тамара Миансарова – «Рыжий-рыжий». Потом Магомаев! Кобзон. Потом уже Майя Кристалинская, Ирочка Бржевская. Это было замечательно! Потом уже Толкунова, Лещенко. Музыкау нас была всегда.

Когда телевизор появился в семье?

Пышкина: В 1967 году. Нас вот они сагитировали. Дядя Витя нам говорит: «Чего вы живёте?!» И купили мы белорусский телевизор «Зорька-2».

Уже без линзы?

Пышкина: Да, уже настоящий. Он у нас долго работал. Мы уже жили на ул. Дзержинского.

Момент получения квартиры помните, впечатления, чувства? Вы радовались?

Пышкина: Да. В отдельную квартиру! Когда с Зелёной мы переехали из коммуналки, я вошла в квартиру на Дзержинского (Макеева, 1 теперь) и говорю: господи, какая же она большая и грязная, как же мы её отмоем!.. Делали неаккуратно, стёкла были замазаны краской, белилами. Но рады были тому, что ключи получили. Потом приносили к плитам газовое оборудование, подключали воду, слесаря ходили всегда пьяненькие, наглые, всегда что-то с вас получить хотят… Обустраивались не сразу.

Вы переехали с мамой?

Пышкина: Да.

Живёте сейчас там же?

Пышкина: Теперь живу на улице Зелёной. Недалеко от своего родного предприятия.

На предприятии до какого возраста вы проработали?

Пышкина: Я проработала 36 лет – значит, где-то до 65. Предприятие разваливалось, у нас ушли хорошие профили, там уже молодёжи было делать нечего. Поэтому мы, старшее поколение, говорили: «Что мы тут? Мы уже всё заработали, наверное, нам лучше уступить».

«Женщина просто принесла мне деньги на книжку»

Какое самое сильное впечатление в вашей жизни?

Пышкина: У меня, во-первых, когда нашли останки папы. Я очень долго не могла успокоиться… Во-вторых, когда вышла моя первая книжка стихов.

Расскажите про стихи. Как вы начали писать?

Пышкина: Я начала писать в начальной школе – я по огромному парку усадьбы-то шастала. Потом всё время писала, удачно, неудачно. В конце концов пришла к Александру Фёдоровичу (Кирсанову – коломенскому поэту, члену Союза писателей СССР – ред.). Было у нас замечательное объединение «Зарница». Там была Маша Майер (Карпухина), мы с ней до сих пор дружим, Наташа Евстигнеева, может, вы ещё читаете её, она ещё есть, Валентина Бондаренко, царство ей небесное…

Вы публиковались в литературном альманахе?

Пышкина: Да, у Мельникова («Коломенский альманах» – ежегодное литературно-публицистическое издание, редколлегию которого возглавляет В.С. Мельников – ред.). Ещё я публиковалась: газеты «Ленинское знамя», «Московский комсомолец», в своём журнале для слепых, он назывался «Наша жизнь» – там я много публиковалась. Был у нас сборник общий «Второе зрение». Потом у меня вышли свои сборники.

Что произвело на вас самое большое впечатление?

Пышкина: Наверное, мой первый сборник. Мне лет было уже много, это была перестройка. Нехорошая пора. Я и не рассчитывала… Но я выступила со стихами в доме отдыха «Северское», и женщина просто принесла мне деньги на книжку.

Подготовили её к публикации здесь, в Коломне?

Пышкина: Да. Галина Николаевна Матвеева. Была презентация, собрались все мои доброжелатели, почитатели. Происходило это в библиотеке Лажечникова.

Литературное объединение «Зарница» там же было?

Пышкина: Нет, мы собирались во дворце имени Куйбышева. Когда началась перестройка, нас оттуда выгнали.

Сколько ваших персональных сборников напечатано на сегодня?

Пышкина: Напечатано три. Ещё один уже не могу издать, не берусь даже. Я сейчас просто иду в Интернет, мне проще, да сейчас и читают-то бумажные издания мало кто.

У вас есть страница в литературных альманаха в Интернете?

Пышкина: Я просто их пускаю, через Машу Майер, потому что у меня интернета нет.

 

«Мы расселяли монастыри»

Анна Петровна, расскажите теперь вы о своём впечатлении в жизни сильном, о каком-то важном большом событии в вашей жизни.

Горбачёва: Даже и не знаю, и не вспомнить… Везде и всюду! Считали так: когда приходили, говорили «надо», значит, надо. Где только не работала, общественной работой занималась! Была депутатом 11 лет.

Вас просили или сами хотели?

Горбачёва: Рекомендовали. Причём с двумя маленькими детьми, и работа.

В каком возрасте вы были депутатом?

Горбачёва: Молодой.

Были возможности как у депутата влиять на какие-то процессы?

Горбачёва: Дежурства, участки, строительство города шло, дома, улицы, заводы строили, вселяли. Мы выясняли, уточняли… В Голутвинском монастыре же жили в кельях – расселяли мы его. Были коммуналки, жили приезжие, татары, разные народы.

Удобства были плачевные у них?

Пышкина: Да никаких!

Куда вы их расселяли?

Горбачёва: Завод сдавал дом. Без этих жителей дом не принимался в исполкоме: 3–4 таких семьи обязательно должны были быть в любом доме. Этим мы занимались. При институте дежурили на всех участках. Техникум там, Голутвинский и Бобренев монастыри – мы заседали до 11 часов ночи, чтобы расселить, и приняли решение, постановление в исполком: в списки на вселение в новые здания без жителей монастырей не принимать. И расселили монастыри.

Вы были знакомы с Пасманами?

Пышкина: Илья Семёнович Пасман был юристом, у него было плохое зрение, он состоял на учёте у нас, вернее даже у пенсионеров. Он был такой живой и весёлый дяденька! Его не угнетало. Зрение-то он стал терять взрослым, но он всегда был весёлый, добродушный. Как юрист он помогал предприятию нашему, пока у нас не появился уже официальный юрист.

Он оказывал юридические услуги?

Пышкина: Да. Помощь оказывал, если обращался кто по личным вопросам. Хороший был дяденька.

Ещё были истории, впечатления, с ним связанные?

Пышкина: Хороший человек – это уже впечатление.

С его сыном не знакомы?

Пышкина: Нет. Он приходит в наш подъезд, мне кажется, Семён Ильич, кажется, его зовут.

Вроде, в Москве живёт семья Пасманов.

Пышкина: Возможно…

Горбачёва: С нашего завода очень многие жили здесь. Сейчас уже не припомню фамилии. Вселяли, пока не выстроили новые дома и посёлки, тогда расселяли.

Утюг по открытке

В старой части города вы гуляли в 1960–1970-е?

Горбачёва: В основном мы ходили в наш Дворец культуры имени Куйбышева. И театр достраивали, деревянный который был. Ещё сад дворца: там оркестр, комсомольские мероприятия проводили. Завод строили. Партком был у фабрики кухни, и строили кругом…

Впечатление о старой Коломне было какое? Как о заброшенной территории?

Пышкина: Да. Дома были такие…

Горбачёва: Когда гастроном отстраивался, мы сюда с работы, с проходной – уже трамвай пустили, – моментально садимся, сюда приезжаем. Здесь очередь. Директор такой был – действительно директор: высокого роста, в белом халате! Стояла очередь, мясо покупали.

Пышкина: Да уж, очереди забыть нельзя!

Гастроном имел поставки из Москвы?

Пышкина: Нет, с нашего мясокомбината.

Горбачёва: А там были «Спорттовары», там стиральные машины – тоже были очереди (та сторона улицы, где Сбербанк).

Пышкина: Стиральные машины и холодильник и всё прочее, вплоть до утюга, – по открытке. Если на профкоме дадут открытку, значит, ты достоин утюга. Знаете, что-то было хорошее тогда. А что-то… Вот я сейчас думаю как старый человек: я сама рабочий, мы работали в три смены, выпускали телевизоры, делали, конечно, и на соцстраны – на Польшу, Венгрию, но и себе. Но неужели у нас в стране не хватало утюгов? Вот обязательно по открытке! И на профкоме ещё руки поднимут: достоин ты этого или недостоин. Вот это в советском было плохо, не надо было людей, которые, как и мы, и бегали, и строили, унижать.

Это сейчас вы так воспринимаете?

Пышкина: И тогда тоже.

Могли вы тогда выразить своё возмущение, выражали?

Пышкина: Могла! И выражала. Особенно, когда приходили из горкома, ещё откуда-то.

Как они воспринимали критику?

Пышкина: Кто как. Кто спокойно слушал и успокаивал, как дурачков. А нам терять-то нечего. Мы-то кого боялись?

Что ещё создавало вам трудности, проблемы в то время?

Пышкина: Кто их знает… какие там трудности…

Вы оптимисты в основном.

Пышкина: Да.

Со всеми трудностями сами и справлялись.

Пышкина: Да!

Горбачёва: И сплошные общественники. Сейчас вспоминаю: неужели это я?! Маленькие дети – и всё делали, всё успевали.

Общественников никогда не забывали

Как профессии для детей выбирали?

Горбачёва: Они сами. Единственное, я их в спорт подталкивала. Они большого роста, крепкие были, я им: идите в спорт, в спорт идите! Они греблей занимались, на Оке. Младший хуже, а старший получше. У них лодки были не такие, условия. Но занимались. Алёша мастер спорта, но нажил больные ноги.

В санатории ездили, давали вам путёвки?

Горбачёва: Дикарём мы много отдыхали. В санатории потом уже ездили.

«Лесная сказка» – это был детский лагерь?

Горбачёва: Пионерский лагерь. Выбрали место в лесу. Сначала были фанерные домики, потом выстроили эти.

Потом ваши дети там и отдыхали?

Горбачёва: Да. А потом даже и моя мама, их бабушка… в парткоме работала знакомая, знала её характер, она уже в возрасте, она снабженец, она заведующей была, себе в помощницы маму взяла. Они питание завозили, стройку организовывали. Она уже была возрасте, бабушка, лагерем занималась, так что даже моя свадьба без моей мамы была: она приедет, напишет указание, что выполнить, куда сходить, и уезжает. Мы работали, брат и я. И всё устраивалось, всё было хорошо. Считали, что так оно и должно быть.

В Москву ездили, как часто?

Пышкина: Вообще-то часто ездили. Автобусы заказывали.

Горбачёва: Покупали билеты, выделяли. Я  вообще очень часто ездила: я была в завкоме, в комиссии, и все 8 Марта, все праздники ― это всё мы делали, и очереди выстаивали, чтобы приготовить подарки.

Пышкина: А главное, какая красота: и в театр съездишь, и сумки наберёшь.

И культурную программу успевали и затариться! А что брали?

Пышкина: Да всё, здесь ничего не было.

Горбачёва: Посуду. Стояли в очереди, покупали посуду, несколько раз занимали, стояли, покупали сервизы.

Как успевали за день провернуть всё?

Горбачёва: До вечера. И несколько раз съездишь ещё. Нас несколько человек сразу вставали, пять-шесть (подарки на праздник надо было) в очередь. Потом директор приходил, во дворце. Директор – первый стол, профком – второй, профсоюз – третий. Подарки ставили. Грамоты. Директор поздравлял с 8 Марта, вручал. Мы подносили подарки, дарили всем цехам. Цеха выделяли, кто достоин, всех поздравляли. Общественные работы.

Для себя что-то покупали?

Пышкина: Конечно. Посуду, мясо, колбасу, утюги. Вплоть до прокладок для крана. Ничего же не было. Что останется, то и доставалось.

Москва, получается, спасала своей близостью?

Пышкина: Конечно.

Горбачёва: Нас, общественников, профкомы, профсоюз, никогда не забывали. И дирекция. Нам выделяли специальный автобус, отправляли в Ленинград. Мы все, общественники, приезжали в Ленинград (все активисты, все, кто занимался общественной работой), выходим: «Здравствуй, Питер!». В 3 часа ночи! Потом нас поселили в Петергофе, ходили по всем музеям, в театры ходили. Потом уезжали. Даже заграницу нас возили. Страны, которые сейчас от нас отделились, Польша и другие, они нас встречали, мы к ним ездили. В Чехии и Словакии.

Пышкина: Она тогда Чехословакией была. Дело в том, что мы с Младо-Болеславом были побратимы, поэтому они в Коломну ездили, мы к ним.

Горбачёва: В награду за общественную работу.

Какое было самое трудное для вас время?

Пышкина: Перестройка.

Чем?

Пышкина: Талоны, карточки… И вообще позор, хуже войны…

Тяжело переживалось?

Пышкина: Да мы такие были, что нам ничего не тяжело. Дубовые!

Рассказчица: Нина Яковлевна Баркова.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 25 февраля 2023 года.

С Колымы – да в Коломну!

 Когда, где вы родились? Расскажите про вашу семью: маму, папу, бабушек, дедушек.

Родилась я в Ленинграде в 1933 году. Я родилась 1 ноября, а 7 ноября, в праздник, папа с мамой рассказывали, что они шли из больницы, как раз была демонстрация, флаги, музыка. Меня несли (недалеко от дома был роддом). Жили они в квартире, в коммуналке, три комнаты в ней было, три хозяина. Мама жила у своей сестры Анны Петровны, у тёти Нюры. У неё была дочка Рая, а мужа у неё не было (я сейчас не помню, муж где-то отсутствовал, у него своя семья была, наверное, в другом месте). Анна Петровна работала на фабрике. Мама на «Скороходе» работала, где сандалии шили, а тётя Нюра работала на каком-то серьёзном заводе. Двоюродная сестра Рая ходила в школу, её лет 14-15 было. Мы очень дружно жили.

Ещё у нас был кот Борька, разумный такой. Когда звонили к нам, приходили, три звонка давали. Кот выходил на эти звонки первым к дверям. Он знал! Потом, он в туалет ходил в унитаз, никаких проблем, он ходил туда, куда надо было ходить!

С какого времени вы жили в этой коммуналке с семьёй сестры?

1933 год. Первая приехала тётя Нюра, потом к ней приехала мама. Ещё в Павловске под Ленинградом жила третья сестра мамина ― Матрёна Петровна. В то время у неё была дочь Рая, и у неё уже была внучка Нина.

Родители ― геологи. Папа приехал с Украины в 1930-х годах, ему было 18-19 лет, поступил в геолого-разведочный техникум.

Вся жизнь в движении

Это вы уже про своего папу?

Да. Они оба геологи, поэтому вся моя жизнь в движении. Папа учился в этом геолого-разведочном техникуме. Техникум был очень профессиональный: у них была буровая вышка прямо на территории техникума, учились как следует. Потом он стал институтом, кстати. Общежития папе сразу не дали, он жил, как мне рассказывал, в кубовой, где грели воду. Потом ему дали общежитие. Это 1930-е годы. С 1931-1932 года он поступил учиться.

Мама на «Скороходе» работала. Окончила, подучилась ещё (она в Сибири раньше жила), она поступила в этот же техникум, но позже, в 1936 году. Сейчас смотрела её диплом. Она поступила, и они там познакомились. В 1940-м году она его закончила – диплом 40-м годом кончается.

Они ездили, когда вместе стали жить, потому что расписались они только в 1946 году, когда родился мой брат, его не записывали как положено. Жили как муж и жена.

Они жили вместе, были не расписаны, но это не было проблемой? Родители не давили?

Родителей таких не было. У них мама умерла в 1930-х годах, а папа ещё раньше: он в 1919 году был расстрелян Колчаком – они же в Сибири жили, в Москоленке, это Омская область. Там памятник стоит. Фамилия у него, кстати, была Мамонтов, но не тот Мамонтов, просто однофамилец!

Так что родителей у них уже не было. У меня есть фотография дедушки с бабушкой. Когда-то мы с мамой ездили. У мамы было пятеро в семье детей, у родителей: два брата ― Савелий и Пётр ― и три сестры ― Матрёна, Нюра и Любовь.

Девичья фамилия Мамонтова у мамы?

Она осталась на всю жизнь. Она ещё в 1932 году вступила в партию коммунистическую, и в партии была до самой смерти, 60 лет, ей бриллиантовый знак подарили за то, что в коммунистической партии была 60 лет. Крещений, всего этого не было, вера там какая-то была, но во всяком случае, не крестили.

А папина семья?

Папа у меня еврей, родился на Украине. Семья тоже большая была. Тоже отец умер, мама умерла, они остались сиротами. Сестра взяла на себя… Он уехал оттуда и поступил в техникум.

Экспедиции на Колыму: месяцами не мылись…

Мама и папа говорили, почему именно эту профессию они выбрали?

Нет. Мама, может быть, потому что папа учился. Почему папа ― не знаю, он не говорил. Она ему нравилась, работа. Они уже в техникуме когда учились, когда были на практике, объездили всю Россию. Они были на Украине. Меня оставляли с тётей Нюрой, она тоже работала – я ходила в детский сад. Уезжали и там зарабатывали неплохие деньги. Могли уехать на месяц. Например, изыскания делали, где Воркута – изыскания под железную дорогу, работы проводили. Они много ездили именно на геологические работы. Папа ― буровик. Гидрогеолог в дипломе. Мама ― геолог-разведчик. Она в конторе обрабатывала результаты бурения и всё такое.

Они по разным командировкам ездили?

Вместе. Мама рассказывала, как они на лошадях переезжали, месяцами не мылись. А у мамы волосы длинные были – она их как-то расчёсывала…

Тяжёлая работа?

Не тяжёлая, она им как-то нравилась. Папа очень хорошо в этом разбирался. В 1940-м году поехали, решили меня уже взять, мне было 6 лет. Купили мне пианино, чтобы меня учить музыке. Решили, что на следующий год я пойду в школу, а на годик съездим на Колыму. Заключили договор, поехали на Колыму.

Пианино в Ленинграде осталось?

Да. Они собирались же вернуться, заключили договор на один год. Это была просто командировка. Дальстрой, Хабаровский край. Мы ехали туда целый месяц, по железной дороге, потом по морю. Эту поездку я помню. Когда стали собирать вещи с собой, у меня игрушки были, хотелось взять то и другое. Мне сказали: «Нет, места мало». Взяла только одну куклу. Когда ехали на пароходе, я стояла у парапета, куклу держала, мне понравилось стоять под брызгами, и кукла упала. Игрушек у меня вообще не было на Колыме, это было очень скучно. Ничего этого не было…

Подарки от геологов: живой заяц, ночная птица…

В ленинградском детстве что запомнилось?

У нас друзья все геологи, папины и мамины. Они приходили, иногда привозили что-то. Один раз привезли живого зайца. Он бегал у нас. Он здоровый был! Так топал!.. Потом привезли какую-то птицу – она у нас по ночам летала. Зайца зарезали (мама не стала есть), он жил дня три… Птица ночная была, по ночам летала, мама боялась… Птицу потом отдали куда-то.

Геологи приходили в гости, я их помню. У нас были пластинки, патефон электрический. И было много пластинок! Был Зощенко, певицы, другие, сейчас не помню… Это было очень интересно, я любила слушать. Они долго звучали. Он электрический ― включишь, не надо ничего заводить.

Патефон включали в любое время, не по праздникам?

Конечно. Все слушали. Праздники… Есть фотография ёлки, на ёлку водили.

Кто снимал?

В студии. Много фотографий из фотоателье: папа, с мамой, мы втроём, меня.

Жили вы вместе с семьёй тёти и больше в коммунальной квартире?..

Ещё две семьи были. Одну соседку Соней звали. Потому что мама рассказала, что Соня пошла в туалет, а туда пошёл Борька, она говорит: «Борька, подожди». А Борька сел около двери и ждал. Борька ― это кот. Он же ходил в туалет. Я помню, что одна соседка Соня была, больше не помню.

Ещё помню один эпизод. Одной девочке дома монетку дали, мы из детского сада «Очага» пошли покупать конфеты, леденцы. Она знала, где их купить. Мы оттуда ушли без разрешения. Потом из-за этого нас очень ругали. Не помню, как мы оттуда вышли, помню, шли с ней, а куда – не помню. Дома там пятиэтажные были.

Как район назывался?

Георгиевский переулок, где мы жили до войны. Район сейчас уже не помню.

Вы там после бывали?

Как-то бывали, но лет 30… я здесь, в Коломне, уже 60 лет. Забывается.

Судьба такая: во время блокады Ленинграда оказались на Колыме

Приехали на Колыму. Посёлок Аркагала, угольный район. Там жили год-полтора. Помню, когда началась война, мама плакала. Я пришла – она сидит, плачет. Оказывается, началась война, она мне сказала. Мне не было тогда ясно, что это значит. Но мама-то понимала. Там осталась её сестра, даже две сестры. Что случилось с родными ― это катастрофа… Тётя Нюра умерла. Потом попала бомба между этажами ― Рая осталась одна, потом пропала без вести. Тётя Нюра на заводе «Электросила» работала, есть фотография, как она стоит там со своими работницами.

Тётя Мотя жила в Павловске. Его заняли немцы. Тётю Мотю с дочкой и внучкой угнали в Германию. Они попали на ферму, там они работали, вернулись оттуда: и тётя Мотя, и её дочь, и девочка эта, Нина. Они выжили, работали, повезло им. Судьба такая: мы уехали, а могли и не уехать…

Потом мы из Аркагалы (геологов всё время переводили с места на место) поехали в другой посёлок, потом ещё в другой посёлок. Там трасса центральная, всё грузится в «студебеккер», под тентом, скраб наш, – и вот так едем в другой посёлок.

Папу спас бывший заключённый

Мне надо было уже в школу, и меня мама не хотела семилетней отвозить. Школа далеко, одна школа на огромный район, интернат. Мама решила сэкономить. Наняли для меня и ещё двух детей то ли учительницу, то ли знающего просто человека. Она нас готовила: учила математике, письму. Меня сразу в третий класс подготовила. Другие двое ребятишек в первый или второй класс пошли, не помню. Я два класса прошла с ней.

На домашней обучении фактически?

Да. Она приходила всю зиму.

Получается, вы за один год подготовили к третьему классу?

Но зато один год потеряла. В 9 лет пошла в третий класс.

Как обучение было организовано?

Приходила женщина, она жила в рабочем посёлке.

Она была из числа геологов?

Не знаю, вряд ли: геологи же все работали. Было много освобождённых, которые сидели по 58 статье – очень много приличных, умных, образованных людей. Был случай с моим папой. На буровой вышке, это огромная труба, которая бурит землю очень глубоко. Там что-то упало ему на лицо, раздробило часть лба, нос, переносицу. Он сразу упал, лилась кровь, а они разбежались, испугались. Потом пришёл бригадир, его на телегу и отвезли в больницу для заключённых. В этой больнице оказался очень хороший врач-хирург, именно то, что ему надо было. Он сделал операцию, лицо сохранил, на переносице только был шовчик, зрение сохранил. Зрение у папы и так было неважное, в очках всю жизнь ходил. Это из бывших заключённых врач операцию сделал уникальную. Папа сказал, что если бы несколько миллиметров – и уже бы ничего не помогло.

Мы изучали винтовку, маршировку…

Как устроен был ваш быт?

В каждом доме был дневальный – на несколько квартир в коммуналке. Он привозил воду. Бараки-дома, разные, одноэтажные и двухэтажные были. Привозил воду, топил общую печку, готовили на кухне. Комнаты разные были. В одной квартире когда мы жили, у нас котят развели, кошки у нас всю жизнь жили.

Дети были предоставлены сами себе. Был такой случай. Соседи наши по дому выпустил мальчика погулять. В земле была вкопана бочка – с крыши вода стекала в эту бочку, она была почти на уровне земли. Он туда упал, утонул, мальчик двухлетний. Мать недосмотрела…

Садиков, групп каких-то не было?

Нет.

Выучить детей школьного возраста тоже было проблемой?

Потом, когда я пошла в третий класс, я уже жила в интернате. Было одноэтажное здание, есть его фотография. В части комнат мы жили, а часть – были классы. Там я в третьем классе, в четвёртом училась. Но не хватало мест для жилья: много очень ребят приезжали, а жить негде было. Построили здание интерната для жилья. Маму, как члена партии, уговорили оборудовать это здание чем полагается – мебелью, постельными принадлежностями и заведовать. Она стала заведующей интернатом, перевели их в посёлок, где был интернат. Поэтому в пятом классе я уже жила дома с родителями.

Кончилась война. Четвёртый класс был заключительным для начального образования. У меня есть свидетельство об окончании четырёхклассного образования. Был один педагог у нас – Удальцов Алексей Иванович. А уже в пятом классе были разные преподаватели. Свидетельство от какого-то числа мая. А 9 мая мама вошла в класс и объявила: «Кончилась война». Это запомнилось. Был митинг.

После пятого класса поехали уже в другой посёлок, опять пришлось ехать в интернат. В шестой класс я поехала в интернат. Из этого мы уехали, всё время переезды.

В том интернате мама пыталась договориться, чтобы меня поучили музыке. Договорилась с женщиной. Несколько раз позанималась, а потом я застеснялась: придёшь – то пианино занято, то ещё что-то… А я очень стеснительная была, зажатая – ну и всё… В 4-5 классе, кстати, у нас было военное дело, мы изучали винтовку, маршировали, винтовку к ноге, на плечо, деревянные винтовки были, занимались как положено, все команды выполняли. И мальчики и девочки.

Это 1945-1946 год?

Да. 4-5 класс. У меня в свидетельстве написано: «военное дело» и отметка.

После не было военного дела?

Нет. В шестом классе – это другой посёлок, а рядом в этом посёлке был роддом. Мама (у меня на фотографии не видно) в положении была, ― родился брат. Позвонили мне в интернат, папа сообщил: «У тебя родился братик. Павлик». 1946 год.

Костюм берёзки и клоун Карандаш

Оттуда мы уехали в Ленинград. Шестой класс – это 1946-1947 год, у родителей отпуск на целый год, потому что все эти года отпусков не давали. Там я должна была поступить в седьмой класс. Но мне там дали контрольную, я её не совсем правильно решила: понятно, различия есть с Ленинградом… Там закончила опять шестой класс, о чём я нисколько не жалею, и мы опять вернулись на Колыму, только в другой посёлок. Это посёлок Нексикан, там я три года подряд училась в одной школе, с 7 по 9 класс, там меня в комсомол приняли в 1949 году. У нас была замечательная школа, были праздники, ёлки, бал новогодний, шили наряды. Мама сшила мне костюм берёзки на Новый год ― фотография есть: белое платье с полосками тёмными. Разные наряды были, кто как. Очень хорошо отмечали.

Подруга моя занималась танцами, танцы народов они изучали, у них было несколько пар, мальчики, девочки ― тоже есть фотография. Она занималась в танцевальном кружке, они иногда выступали.

Это была благополучная жизнь? Весёлая?

Да. Не то, что весёлая… В посёлок приезжали артисты, был спектакль театра заключённых один раз, Вадим Козин приезжал – он в Магадане жил какое-то время, он в заключении был, потом в Магадане жил долго. Это 1950-51 год. Ещё приезжал в соседний посёлок комик Карандаш – артист Мусин. Мы туда ездили. Он так комично выступал, я в жизни так никогда не смеялась, как там! Мне было 17-18 лет. Удивительно, здорово выступал! Он был одет в пиджак, у него то шляпа упадёт, то тросточка упадёт, он то поднимает – это падает. Можно это делать – и не будет смешно. Но он как делал!.. Мы поехали туда с папой и мамой.

Как братика украли

Родители дружно жили?

Да. Всегда нормально. Однажды, брату было года два, я его на санки посадила, пошла погулять с ним. (Кстати, дневальный смотрел и за детьми.) В магазин зашла… Там были места, где золото когда-то добывали, а потом забросили – некоторые ребята и взрослые ходили туда мыть золото, брат моей подруги ходил. И был магазин, где за золото… Там песчинки! Я папу однажды уговорила: был лоток специальный, намыли несколько золотинок, я своими руками попробовала, как это делается, больше не ходили (это далеко, на реке).

Как это делается, расскажите.

Лоток, площадка из дощечек собран, они в трещинах, там щёлка и бортики небольшие. Туда загружают лопатой грунт, который предполагается промывать. Надо стоять в воде, промывать – лопаткой такой специальной сгребать – крупную гальку, мусор. Потом ещё промывают водой. Золото тяжёлое, оно оставалось в щёлке. Оно смывалось постепенно, это надо было терпение: если ты сразу выплеснешь, то ничего не останется, надо тихонечко, чтобы оно туда ушло, а мусор весь смыть.

Так вот, за золото можно было купить дефицитные будильники, часы, интересные вещи. Я зашла в этот магазин (а полмагазина ― это продукты), я не собиралась ничего покупать, просто зашла посмотреть. Павлика оставила на улице на санках. Через некоторое время заходит женщина и говорит: «Чей там ребёнок? Какой-то мужчина взял его и повёз». Я на неё смотрю и не верю. Думала, что она шутит. Я вышла – никого нет, не знаю, куда идти. Магазин на окраине, лесок небольшой, и спросить некого, никого нет. Я побежала к лесу по тропинке, повернула – вижу, идёт мужик, несёт его на руках. Я догнала. Он шёл не очень быстро, он мог убежать, но он уже понял… За это ему грозил расстрел, за такие вещи. Я догнала, говорю: «Отдайте братика!». Он отдал сразу. Я его взяла на руки и обратно пошла. Всю меня трясёт… мама ругать будет. Когда я вернулась, уже вызвали милицию, НКВД. Они прочесали этот лесок, но уже никого не нашли. Это был незнакомый мужчина. Не знаю, для каких целей… Могли и съесть – это же всё-таки лагеря… Может, кто-то бежал из лагерей, прятался.

Похожие случаи могли быть?

Я не знаю досконально. Мне было лет 16-17 (1950-й год). Такая неопытная, ничего не видела.

Кубики из дров и песни про эшелоны

Я помню, ещё до школы в посёлке жили, родители на целый день уходили, меня закрывали. Никаких игрушек, книжек. Целый день сидеть! Я это очень хорошо помню. Там кубики были, стояла коробка, видимо, от старых жителей, кубики, нарезанные из дров, из них что-то строила. Это неинтересно!

Испытание тяжёлое для ребёнка. Так целыми днями могло быть?

Да. Это не очень долго было – прямо перед самой школой, оттуда мы переехали в другой посёлок, там меня стали готовить уже к школе.

Вам нравилось учиться?

Ничего. Некоторые вещи запомнились. Например, обидно просто было. Я же в Ленинграде жила, и вот учительница диктует изложение писать. Прочитала рассказ, надо написать сочинение на эту тему. Я написала. Там было ленинградское слово такое, я неправильно написала – название места под Ленинградом, с ошибкой. Она: «Вот ведь, жила в Ленинграде, а название написала неправильно!». Я в семь лет оттуда уехала! Что я могла знать в Ленинграде, под Ленинградом, какие места?

Сколько человек в классе было? Учительница была осведомлена, кто откуда приехал, получается?

Видимо, так. В четвёртом-пятом классе было. Нормальный класс был.

Что ещё запомнилось из школьных занятий?

Когда я второй раз была в интернате, был хор. Приглашали всех в хор, я тоже пошла. Он постепенно стал распадаться, но я всё равно до последнего оставалась. Пели мы песни какие? Из оперы «Евгений Онегин», песня девушек, которые должны были петь, чтобы не есть (не есть ягоды, которые они собирали – ред.): «Девушки, красавицы, душеньки-подруженьки…». Потом ещё песни довоенные:

Эшелон за эшелоном,
Эшелон за эшелоном,
Путь-дорога широка…
За Царицын, за Царицын
Дни и ночи будем биться,
Пики с пиками скрестя…

Я запомнила! Пели мы эти песни – не сравнить с тем, что сейчас. Это был 1946 год. Это был детский хор в школе, в закрытом пространстве. Мы тут жили, тут и учились, это интернат, никуда мы не ходили, ничего не видели.

Телеграммы печатали на газетах

Как праздники отмечали?

На большие праздники домой ездили. Каникулы у нас были. На Новый год дома. Не помню, какие ещё праздники…

7 ноября, 1 мая ещё не было?

Я не помню этих праздников. Вряд ли в интернате…

Внутренних праздников не было? Дни рождений?

Нет. Всё-таки была война. Питались мы ничего так. Часто была рыба, горбуша вымоченная. Хлеба в достатке. Мы не голодали, всё нормально.

По настроению вы чувствовали, что идёт война?

Когда ещё война шла, была проблема с Ленинградом, мама переживала. Были сначала телеграммы. Телеграммы на Колыму приходили напечатанные на газете, у меня даже есть такая. В каком виде она попадала к нам: полоска газеты, на неё наклеивали телеграмму. Бумаги не было – ни специальной, ни какой. Но в школе были тетради.

Вы получали новости оттуда через телеграммы? Или были ещё письма?

Про письма не помню. В основном были телеграммы. Помню, пришла телеграмма, что мама заболела, это Рая прислала, ей 15-16 лет было. В Ленинграде квартира была уже погибшей, ей пришлось где-то жить… Моя двоюродная сестра вообще пропала без вести… Мать просто умерла с голоду, как многие там… Это Анна Петровна, тётя Нюра.

Альбом от тренера по плаванию

Вы из Ленинграда снова на Колыму попали? Это 1950-е были?

До войны в Ленинграде жили в одной комнате – папа с мамой, тётя Нюра с Раей. В Ленинграде это всегда так. Моя подруга одесская – они жили ещё хуже, уже и после войны, мы уже в институте учились. У них комната была большая, но они жили: папа с мамой, мамина мама ― бабушка, папа с мамой, Люся и её сестра Галя, у них двое детей было. Потом Галя вышла замуж за Эдика, родила Лену – и они всё равно были в этой одной комнате. Когда-то эта квартира этой бабушке принадлежала вся. Так что ещё страшнее!.. Потом бабушка умерла, папа Люсин у них ушёл, Эдик тоже сбежал. Осталась Валентин Алексеевна ― мама Люсина, Люся, Галя, Леночка. Леночка ― моя крестница. Так жили. Ужас! Потом этой маме дали квартиру далеко от Ленинграда, но это уже было потом, она уже болела…

Как складывалась дальше ваша жизнь?

1951 год. В 9 классе осталась одна четверть. Мы ещё на Колыме. Но мы уезжаем в Ленинград. Мы в Ленинграде – всё, я попрощалась с Колымой. Я закончила четвертую четверть в Ленинграде. Папе дали путёвку в санаторий имени Орджоникидзе в Сочи, санаторий с бассейном – это тогда единственный случай, это санаторий НКВД, где папа работал. Мы поехали все, тётю Мотю ещё взяли: брат, мама с папой и я. Снимали квартиру в домах, где обслуживающий персонал санатория. Папа меня сразу устроил в бассейн ― я до того воды не видела, не плавала. Он договорился с тренером, он начал меня учить с доской плавать. Я была очень сутулая, сгибалась. Этот тренер меня сфотографировал в каждом упражнении, которое надо было, описал упражнение, сделал альбом и мне предоставил (папа заплатил, конечно). Там и год написан. Фотографии небольшие, альбом сохранился.

Для чего тренер это сделал?

Чтобы я не сутулилась, могла самостоятельно заниматься дома этими упражнениями. Какое-то время позанималась, но… уже, наверное, было поздно. Ещё я там химией занималась, потому что она у меня была на осень (сдача экзамена – ред.). В школе у нас не было химика, мы учили по учебнику что-то. Приходил директор школы, с нами занимался по учебнику, а в химии же надо и показать и рассказать… В общем, химии у нас не было. Мы поехали в санаторий, мама договорилась с женщиной, которая стала заниматься со мной, чтобы химию мне на осень. Я и занималась, и на море ходила.

Один раз чуть не утонула. Море волнуется, а я решила искупаться, поплавать попробовать. Попробовала. Обратно стала плыть, море меня волной назад. Я собираюсь встать – а дна не чувствую! Так меня мотало-мотало. Они сидят, не видят, потому что далеко. Парень подошёл, руку протянул, когда я была близко, вытянул меня оттуда, а то я бы у берега утонула! Уже из сил выбилась…

…А бутерброды резали и мазали топором!

Мама каждый раз пыталась помогать вам в плане образования: химия, музыка?..

Конечно. Она же и пианино купила!

Что случилось с квартирой, в которой жили до войны?

Ту квартиру не сохранили, дома не было. Родители встали в очередь, но она бесконечная была. Сначала мы жили у тёти Моти в Павловске, в первый приезд в Ленинград. Потом родители в Ленинграде прописались в квартире: в ЖЭКе подсказали, что женщина уезжает насовсем в другой город к мужу с ребёнком, в комнате она вас пропишет. Она прописала нас и уехала, сама выписалась. Папа ей заплатил, конечно. Комната была 11 метров, она, наверное, в квартире была для слуг, потому что была очень небольшая, 11 метров, одно окно в стену, другое во двор (а во дворе ткацкая фабрика, которая беспрерывно тарахтела). Но это был 4 этаж.

Кухня огромная. Даже ванная была, но воды горячей не было. Это в общем пользовании, она у самого входа в дом была. Но соседи были нормальными, жили так ничего. Потом родители купили телевизор с линзой. Когда мы приехали из Сочи, в санатории были месяц (мы-то не в санатории, питались в кафе…), сдала химию, поступила в 10 класс, закончила 10 классов. Пыталась поступить в университет ленинградский, хотела на биофак – не прошла, по физике задачу не решила, в общем, ладно…

Почему на биофак?

Я сама решала: был справочник для поступающих, я помню, листала, искала – не знала, куда поступить. Потом я нашла, что в инженерно-экономическом институте много факультетов: химфак, физфак, что-то ещё… Я окончила курсы для подготовки в институт и поступила на химфак в этот институт. Пять лет училась, закончила.

В институте было много интересного! После первого курса нас отправили на стройку. Ефимовский район Ленинградской области, он был очень заболочен, там дорогу гатить надо было. Вот студентов туда, не всех, кто хотел – я поехала. Там ребята пилили деревья, не очень толстые, а мы их укладывали на дорогу, на болото, чтобы они в воде лежали: дорога между двумя посёлками должна была проходить в болоте. Были руководители, которые говорили, что делать.

Приехали, забыли ножи! С собой прихватили еду, купили. Жили в сарае. Ребята взяли топор (накупили маргарин вместо масла…) и хлеб резали топором, мазали тоже топором! У меня фотография есть, где парень стоит и мажет топором бутерброд. Жили там весело! Вечером ребята чудачили: то балет покажут, парень юбку наденет и вытанцовывает… Но мы работали!

Тяжёлая физическая работа была?

Да. В болоте. Когда приехала домой, мама уехала домой на Украину, в Жмеринку, отдыхать, на Южный Буг. И я туда поехала к ним. Дороги тогда были… трудно было ехать, билетов было мало, редко поезда ходили. Ну, в общем, я туда доехала, с ними вместе провела остаток лета.

На третьем курсе нам предложили ехать в Казахстан – помогать убирать зерно. Собрали его много очень, горы. Я своими глазами видела и стояла на этой горе зерна. Убрать надо было быстро, потому что оно всё испортится. Студентов организовали, и наш институт, и другие – снарядили целый эшелон ехать на целину. Я тоже записалась с подругой. Ехали в теплушках – это были товарные вагоны, ехали недели две. Нас кормили, останавливали. В туалет ― девочки направо… ведро для ночи стояло. И мальчики и девочки были в одном вагоне, только пополам занавеска висела. Кошмар, но ничего, доехали!

В Павлодаре нас выгрузили. Потом на грузовике нас везли по степи. Нас привезли – мы друг друга уже не узнали: пыль. Мы от пыли были чёрные все! А знаете как ехали? Грузовик, доски поперёк, сидели на этих досках, не облокотиться. И на открытой машине час-два ехали по степи. Опылились мы хорошо! Поселили нас в школу. Наш институт только в одном вагоне, по-моему был. Есть фотография, даже с нашим деканам Крюквин (?), я фотографировала.

Начало фотожизни

Я забыла сказать: в 7-8 классе мне папа купил фотоаппарат «Комсомолец»: небольшая квадратная плёнка… Я научилась с ним обращаться, фотографировала, потом купила ФЭД вместо него, надо было проявлять – я всё освоила. Был фотоклуб в Ленинграде, был руководитель, мы ходили на природу в разную погоду, даже в дождь, он нам рассказывал, как что фотографировать.

Как вы проявляли в условиях коммуналки?

Можно было и в комнате, погасив свет.

Вы всем занимались сами? Не относили на проявку?

Нет. А куда относить?

Мы ходили на вечер молодых поэтов, там был Окуджава, Роберт Рождественский, Ким, ещё кто-то, я их тоже фотографировала. Нас провели бесплатно, мы были в оркестровой яме, фотографировали. Сохранились эти фотографии.

Значит, в Казахстане мы веяли зерно. Веялок было мало. Потом ещё копнили сено: трактор шёл, собирал, а солому надо было вовремя скинуть – грузовик едет, у него заполняется кузов, надо нажать кнопку и сбросить. Нажимаешь, а она не открывается. Девчонки наши прыгали в солому и собой открывали такую дверцу сзади машины. Это опасно: стоишь на мостике, всё трясётся… У нас на косточках были синяки – мы же всё время наклонялись, чтобы вилами подправить, чтобы сено из желобка, которое собирает трактор, падало аккуратно. Если много сразу столбом, то тогда неправильно, его надо было разбрасывать аккуратно.

Мы два месяца были там. Ребята жили в палатках. Ночью, уже под конец, на палатках была изморозь, там же континентальный климат. Мы в Иртыше купались. В ванну ходили, в магазинчик. Кормили нас в столовой. Потом нам немного заплатили, но за питание вычли.

Вы смогли бы купить что-то на это в то время?

Не помню. Карманные, конечно, деньги. Обратно ехали поездом нормальным, но уплотнённым: там в два раза больше народу в каждый вагон было загружено, так что третьи полки были заняты, где-то сидели вдвоём. Но мы за неделю доехали.

Фестиваль молодёжи и студентов

В 1957 году я училась на четвёртом курсе. Каникулы. Фестиваль молодёжи и студентов мира. Приехали в Москву. Впервые занавес рухнул, они приехали со всех концов. А я приехала на каникулы в город Калинин, сейчас Тверь, там была недалеко партия мамы с папой – они в полевой партии работали уже, не далеко, а здесь, то под Ухтой, то недалеко от Москвы. Я приехала к ним в гости на лето. Мамины сотрудницы говорят: «Нин, в Москве такой праздник, а ты тут сидишь. Поезжай!». Я говорю: «У там меня никого нет, где остановиться, я в Москве вообще не бывала». Моментально позвонили! Один биолог со своей дочкой получили в Черёмушках квартиру двухкомнатную, договорились с ними. Они меня очень любезно приняли. Я девять дней жила у них! Ходила по разным местам Москвы. Очень интересно!

Была на ВДНХ, там были очень интересные концерты, выступали разные народности. Музей был открыт, картины, скульптуры смотрела, там было поразительно интересно – скульптуры из металла. Я кое-что фотографировала. Это был музей специальный для фестиваля, туда привезли со всех краёв.

Была ещё на стадионе, где выступали наши: поздравления, фигуры выписывали – это был общий праздник, начало фестиваля. Потом я уехала, на закрытии не была.

Какое впечатление было?

Очень грандиозное! Когда я только приехала и вышла с вокзала, как раз мимо вокзала проезжала кавалькада цирковых. Эти артисты ехали и по дороге выписывали на машинах фигуры довольно опасные. Так что видно было, что едут циркачи.

На стадион билетов не было, но я всё-таки прошла. Я купила билет на другой объект на стадионе: там же борцы, игры какие-то проводились… Мне так посоветовали. А потом, поскольку я оказалась на стадионе, я прошла с какой-то делегацией. Место нашла, сидела. Это был второй день фестиваля, повторяли программу первого дня.

Я ходила по городу и по ВДНХ в основном – там всё время разные артисты показывали своё искусство. Мы даже с ними знакомились, мне автографы давали (на открытке какая-то фамилия – мне её не прочитать, но просто память о том, что я была на фестивале).

Как бы вы описали атмосферу в городе, как люди друг с другом общались?

Очень хорошо! Их всех приветствовали, встречали и провожали очень хорошо. Очень дружеская атмосфера была. По телевизору всё время показывали (я телевизор у наших хозяев смотрела, передачи, посвящённые фестивалю). Было здорово!

Вы раньше уехали?

Мне было неудобно, что я так долго живу у людей. Хватит. Девять плёнок сняла: девять дней – девять плёнок. В Ленинграде потом проявляла.

Уволилась из-за курящей начальницы

Что ещё интересного? Закончила институт, направление получила в Воронеж. У нас был выбор. А мне мама вдруг сообщает: «Мы уезжаем в Якутию, где школы нет. А брат в третьем классе учился ― мы тебе его оставим». А мы уже комнату ту поменяли, была другая комната, недалеко от того места: та была на Большом проспекте, а теперь была на Зверинской. Там комната 20 метров, третий этаж. А мне же ехать надо. Как быть? Я пишу в Воронеж, что не могу приехать. Они мне пишут: «Инженеры, которые не хотят у нас работать, нам не нужны». Ну что ж? И слава богу. Я им не нужна, и они мне.

Какой выбор был?

Оставаться в Ленинграде, но искать себе работу. Я нашла быстро. Мы на шинном заводе практику проходили, у нас же химфак, у нас была практика в Прибалтике, в Сталиногорске… Сначала мне сказали, что экономистов пока не надо, а вот на выжимке камер склад, и я там полгода работала. Непыльная работа. Прибор приставишь к готовой камере, вытащишь воздух ― и на склад. Потом меня пригласили в финансовый отдел экономистом на этом же шинном заводе, по специальности. Я год отработала, потом уволилась, заболела, у меня операция на щитовидке была.

Потом я шла, объявление увидела на заборе: слюдяной фабрике нужен экономист производственного отдела. Пришла. Меня взяли.

Конечно, на шинном я, может, ещё бы поработала, но у нас начальница, она сидела напротив меня, очень много курила, беспрерывно, одну заканчивала, от неё зажигала новую… Комнатка у нас метров шесть, финансовый отдел. Тут же машинистка документы в банк печатает. Начальница уходила время от времени, а мы там всё время сидели.

Вы не курили?

Нет. Когда я училась в институте, ходила в бассейн, плавала, гимнастикой спортивной занималась, второй разряд был, и нас проверяли: у меня щитовидка была увеличена уже, я была под наблюдением. А после этого пребывания в финансовом отделе мне вообще предстояла операция, потому что она настолько увеличилась, что узлы надо было оперировать. Я начальнице говорю: «Вы не курите тут, тяжело дышать». Она игнорировала. Мне кто-то говорит: «Напиши в газету «Шинник»», – была такая на заводе. Я написала, что начальник не уважает свой персонал, курит при нас. Она приносит мне эту статью и говорит: «Ну что? Я или ты». Я подала заявление об уходе по собственному желанию.

Вы об этом пожалели?

Нет, конечно. Очень было тяжело – она много курила, счастье, когда уходила из помещения.

Сколько вам было лет тогда?

26-27 лет. В Ленинграде у меня была подруга, с которой мы ездили в Казахстан. Мы много времени посвящали искусству, ходили в театры, на спектакли, концерты.  (неразборчиво 1 час 20:05) слушала несколько раз, я даже у неё взяла автограф, на одном концерте её сфотографировала, а на другом отдала фотографию. Ей понравилась, она говорит: «Ещё бы напечатать». Она написал мне адрес своей рукой. Я потом напечатала и послала ей.

Светский фотограф))

Я просто для себя.

Романтическая встреча в Закарпатье

Как вы попали в Коломну?

Сначала я поехала в Венгрию. Была путёвка со встречей Нового года. Я купила путёвку, она была молодёжная, недорогая, на 11 дней. Подруга не успела оформить свои документы: надо было документы о здоровье, от «треугольника», где работаешь (фабрика «Красный треугольник» в Ленинграде, изготовлявшая резиновые изделия, в т.ч. шины – ред.), областного комитета партии, что благонадёжная. Так что пока она собирали, не успела. А я поехала. Будапешт, другие города – красота, я с удовольствием посмотрела Венгрию! На следующий год я купила путёвку в Закарпатье: разные города, Львов и другие. На первый же день, как мы приехали. Там такая система: идёт группа (приезжают, физкульт-привет, это же туризм, мне и значок туриста дали за путешествие), встречает нас та партия, которая накануне пришла. Вечером мы знакомимся. Танцы. На танцах мы с Виталием познакомились, с мужем будущем. На следующий день был поход на гору Говерла ― высшая точка Карпат, 900 метров. Мы уже шли вместе. Я там потеряла ремешок от фотоаппарата (у него тоже был фотоаппарат), так он побежал на гору за этим ремешком, принёс.

Он откуда был?

Из Коломны. У нас путёвки одинаковые. Правда, они старенькие – две путёвки на путешествие в Закарпатье. Там прямо граница. Там с ним познакомились, дошли до Львова. А в Ужгороде он где-то на горе набрал белых грибов, он вообще любитель по лесу походить, вот принёс. Мы питались в ресторане, он отдал эти грибы и говорит: «Можно нам их поджарить?». Нам сказали: пожалуйста – и, можно сказать, за бесплатно нажарили этих грибов. Такие вкусные были! Там был не только Виталий, ещё две женщины.

Через три-четыре дня он, когда физкульт-привет (утром все выходят, строятся, группа, которая пришла, напротив выстраивается – мы здороваемся) был, с цветами пришёл.

Жили в доме, не в палатках жили. Мы и они в разных местах жили. Не помню, где, но нормально. Мы шли в разных городах, в автобусы загружались и ехали, потом вечером сюда возвращались. Он меня уже цветами встречал в следующем приезде. Наши группы шли друг за другом: мы приходили – они нас уже встречали этим физкульт-приветом.

Чистенькая Коломна

Как у вас с Виталием дальше развивалось? Вы разъехались по разным городам…

А потом он меня пригласил в Коломну приехать. Я приехала, познакомилась с его отцом, мачехой, дом у них. Папа мне немного показал город, и сам он водил меня по городу, и сама я ходила. У меня есть пачка фотографий, которые я снимала в 1963 году именно в приезд мой. Это совсем другая Коломна, чистенькая какая-то.

Какое впечатление произвела?

Коломна мне понравилась.

Что отметили для себя, что запомнилось? Ощущалось, что это небольшой город?

Конечно. По фотографиям видно, что это приятный такой город. Ничего страшного жить в доме, потому что до этого я жила в разных домах.

Вы ехали уже в статусе невесты?

Нет. Это только знакомство было. Потом он приехал к нам в Ленинград. Тогда уже как жених приехал. Мы уже договорились, решался вопрос, где жить. Мама была дома, мама уже не ездила в экспедиции. Мама даже строила кооператив за городом, в Ленинграде, считая, что я выйду замуж, буду жить. Но он был не совсем в Ленинграде, в дальних районах. И очень дорогой. Но он уже строился… Тут мы стали решать, где жить, все за и против. Его за Коломну: у него отец старый, 70 лет, но он ещё два месяца в году работал, тогда пенсию не платили работающим. Чтобы подработать, они ездили на юг «отдыхать» летом с женой.

Я решила, что надо жить самостоятельно. Мама есть мама, у неё свои интересы, и в кооператив мне не хочется ездить далеко, а комната у нас одна в коммуналке…

Виталий тогда инженером-технологом работал на Коломзаводе.

У него была хорошая по тем временам работа?

Она не сильно оплачивалась – 100 рублей. В общем, я решила в Коломну поехать. Никогда не пожалела. Хоть мне и говорили, что ты Ленинград-то променяла…

Мама приняла это решение? Они потом приезжали сюда?

Конечно. Тем более Павлик оставался неженатый. В тот раз, когда они уехали, а брата мне оставили, мы с ним прекрасно год провели. Я на родительские собрания ходила. Он выпиливал, мне рамочку выпилил для фотографии моей. Я старалась его занять. Он лобзиком поработал))

Помните первый приезд в Коломну, что показывали, куда ходили?

На Блюдечко мы ходили, там была пивная, очень красивый вид на реку, просто замечательный, мне там очень понравилось.

Вы же шли через кремль, что кремль собой представлял? Это были больше руины?

Особых руин не было. Домики какие-то стояли, да, потом их снесли.

К Блюдечку подходили они?

Да, и там были какие-то строения, и около стены, где Маринкина башня. Это место красивое, стена красивая.

Вас повели сразу в историческую часть?

Да.

В Голутвине что тогда было? В этой части нечего было делать?

Фотография у меня есть: наверное, дальше, за Голутвином. Места очень хорошие. Река мне очень понравилась, Москва-река.

На Оку не возили?

Нет. Я день-два побывала у них да и уехала.

Вы ехали через Москву и на электричке сюда приезжали?

Да.

Коломзавод: хорошее отношение к трудящимся

И вот вы вернулись. Где свадьба была?

Нет. Мы расписались в Ленинграде. Я на слюдяной фабрике работала, оттуда несколько товарищей были на свадьбе, девушка, парень, которые со мной там работали. Мои родные были, так что немного отметили, в квартире было. Одна знакомая с фабрики мне посоветовала зайти в фотографию, где очень хорошо фотографию делают – вот у меня оттуда есть фотография. Я купила костюм: жакетка, сарафан, шарфик такой специально для этого. Потом, думала, пригодится, но не пригодился.

После праздника поехали в Коломну?

Да.

Все вопросы здесь решали, с трудоустройством?..

Я экономист, сразу на Коломзавод обратилась. Места экономиста не было, сначала меня послали в М-2, потом М-6.

Это в структуре Коломзавода?

Да. Они хотели третьего экономиста взять. Я побывала у них какое-то время, но решили третьего брать, это расходы лишние на цех. Они раздумали. Привели меня в М-6, там кто-то собирался уходить, но потом тоже раздумал. У меня есть бумага от Тряшина (?): посылается в инструментальный цех Баркова Нина Яковлевна экономистом. Там женщина собиралась уходить, экономист. С этой бумагой я пришла в цех. Начальник написал: «Согласен». Это середина 1960-х была. Полгода проболталась в других цехах, стала в инструментальном. Там 20 лет проработала.

Какое впечатление произвёл Коломзавод по сравнению с ленинградскими фабриками?

Завод очень понравился. Огромный! Хорошее отношение к трудящимся: поликлиника, хорошая столовая. Поликлиника сыграла огромную роль для здоровья наших всех трудящихся. Женщине, например, стало плохо – тут же моментально пришёл врач, забрали ( у неё оказался приступ диабета, она даже не знала о том, что у неё диабет, а ей стало плохо).

А как же диспансеризация?

Не было, по-моему, не помню. Сейчас проверяют в поликлинике. Тогда на Коломзаводе зубной был, невропатолог, отдельный терапевт для цеха, все врачи были рядом. Если идти в рабочий день – у меня времени нет (по дороге надо купить продукты, да и далеко от дома, идти в поликлинику времени нет), а тут я в обед могу пойти проконсультироваться.

Где вы жили тогда?

Дом и сейчас стоит на улице Островского. Часть дома Юле принадлежит, полдома.

Когда вы приехали, он полностью принадлежал семье мужа?

Нет. Половина. Половину дядя занимал, Михаил Васильевич, а половину отец Виталия, Иван Васильевич, т.е. он принадлежал двум родным братьям. Вход один был, у каждого кухня была, туалет был на улице, на лестнице, холодный.

Вам как молодым выделили комнату?

Да. Комната 17 метров была. Мы все там были – дети, мы. Папа через год умер. Мачеха, баба Лиза, жила там же, на половине, где жил Иван Васильевич, Виталий.

На вашей половине?

Да. Там была отделена комната, как бы две комнаты было, побольше и поменьше, там жила баба Лиз, шкафом от входа была закрыта.

Стояла печка сначала, когда я приехала. Потом Виталий сделал АОГВ.

Помидоры по килограмму весом

Вам комфортно было в этой семье жить?

Нормально. Я привычная ко всему. Я на это была готова, когда посмотрела всё это.

Взаимоотношения в семье?..

Были нормальные. Есть фотографии, где Иван Васильевич держит первую дочку, Юлю, на руках, Елизавета Никитична там. Т.е. приняли меня нормально.

Вы жили в этом доме, ходили на работу. А то, что было в Ленинграде – посещение музеев, концертов, – вы оставили для себя?

Мне Виталий обещал, что будет возить в Москву. Сначала мы ходили на лыжах прямо из дома, у нас тут край города, так что мы на лыжах катались. В Москву ездили, гуляли, в театр ездили.

Это было раз в неделю, в месяц?

Не так часто. Через год родилась Юля – тут уже не особенно… Иногда только.

В городе посещали культурные заведения?

Когда можно было. У Виталия много родни в Москве: двоюродные братья, сёстры, все такие образованные. С ними до сих пор связь, кто остался, держим. Юля помогает в Москве двоюродной сестре Виталия, отца. Она осталась одна из всех. Были две сестры его мамы, Юлии, Шишковы, Барковы.

Здесь начали общаться с местными, с молодёжью, у Виталия были друзья?

Сначала общались с его братом. На Кремлёвской улице тётка Виталия жила, Предтеченская Ираида Васильевна, она сестра отца.

Вы ходили к ней в дом?

Она жила тоже в частном доме, у неё дочь была одна. А муж биолог что ли – у него огород замечательный был. Он однажды дал семена помидоров, я посадила их во дворе, поскольку сад заросший был, тени много. Во дворе я посадила эти семена – выросли на килограмм помидоры! Есть фотографии.

На Кремлёвской у них были земля, огород?

Да. Небольшой, но был.

Кроме помидор что выращивали?

Сейчас не помню. Готовила специально семена, потом сажала у себя.

Он был профессионально связан с ботаникой?

Да, когда-то. Это муж тётки Виталия.

Присутствовал при подписании договора о ненападении

Есть интересные у Виталия родственники. Вот Владимир Николаевич Барков – очень много про него: он был революционер, здесь в Коломне он работал, его упоминает Козлов в книге про Коломну «Жизнь в борьбе», толстая книга. Там про революционные действия и Владимир Николаевич упоминается. Потом он стал в Москве работать при Кремле. Ездил в Германию, был начальник протокольного отдела, была такая должность. Подписывали с Германией договор о ненападении, он тогда присутствовал. Не повезло: его арестовали потом.

В семье про него рассказывали открыто?

Я не знаю. Есть биография его – сам Владимир Николаевич написал, потом Кузовкин (известный коломенский краевед – ред.) – есть серия газет, где он пишет о Владимире Николаевиче, используя его воспоминания. Очень интересные воспоминания!

Расскажите про жизнь и работу на заводе. Какие-то эпизоды запомнились?

Работали нормально. Был кабинет, где сидели бухгалтер, статистик, которая для экономиста готовила писчую работу (посчитать или что), она служащая была, я, экономист, нормировщица, она собирала наряды по цеху, и старшая табельщица (табельщица внизу на табели, а она старшая). Коллектив был очень неплохой. Помогали друг другу. Статистик жила недалеко от Коломны, она умерла, потом другая женщина работала, с этой мы очень дружили, жалко, что она ушла (она сначала на пенсию ушла, потом уже её не стало).

Нарядчица – тоже служащая, собирала наряды. Был начальник нашего отдела, он был технологом, в другом месте. Служащая, которая собирала наряды, у него в подчинении была, Алла Павловна. Муж её работал в цехе, фрезеровщик. Она 20 лет отработала.

Нашему цеху дали несколько квартир, семь сразу. Строили дом на ул. Октябрьской Революции, около «Меридиана», напротив паровоза. Там часть построили, один подъезд, – там квартиры строили сами, часы нарабатывали. А в следующих двух подъездах квартиры дали. Впереди дома ещё не было, только четыре подъезда. Нам дали квартиры со служащей Аллой в одном подъезде, мы дружили всю жизнь, сейчас дружим с её дочкой и внучкой.

Какую квартиру дали?

Мне дали трёхкомнатную квартиру. Юля уехала в это время уже, вышла замуж. Сначала она училась в Ленинграде в медицинском техникуме. Здесь она познакомилась с выпускником КАУ (училище артиллерийское). Он закончил с отличием, и когда Юля приехала в отпуск, в каникулы, они поженились. Потом он уехал по распределению в Германию, а потом она закончила училище и тоже туда поехала.

То, что старшая дочь поехала в Ленинград, связано с тем, что было где остановиться, родственники?

Да, там бабушка. К этому времени уже Аня замуж вышла, у них ребёнок был.

К тому времени, когда вам дали квартиру?

Да. Внучата и там, и там были, они почти одновременно родились. Только Юля из Германии уехала в Сибирь. Аня снимала квартиру три года. Когда давали квартиру, мне дали трёхкомнатную квартиру. Алле дали двухкомнатную, она с матерью мужа жила. Мы на одной площадке получили квартиры и радовались, что были рядом. В других подъездах тоже дали работникам из нашего цеха. Потом уже другие порядки стали.

Из техников ушёл в рабочие ради семьи

Припомните, что в городе происходило, события, в которых вы участвовали? В какие магазины ходили, куда ходили развлекаться?

В Коломне я любила на концерт когда сходить. Когда мы познакомились с Виталием, он сказал, что нашему заводу 100 лет исполнилось. Сейчас ему будет отмечать 160 лет, в этом году.

Как отмечалось столетие?

У него значок был «100 лет Коломенскому заводу». Завод для его семьи, для нашей семьи, много значил: отец много лет конструктором отработал. Виталий сначала технологом, потом простым рабочим, потому что мы как-то очень скромно жили, и он решил, что надо в 1,5 раза больше получать. Остался смену работать, так удобнее было, и отводить детей и всё…

Так он и работал?

Да. Потом он раньше получил пенсию, работал и пенсию получал. Всё для семьи.

Виталий был краеведом. Любил очень и знал Коломну. Виталий Иванович Барков. Есть статья в книжке, что такой краевед был в Коломне.

Он публиковался или делал записи «в стол»?

Он не публиковался. Но был клуб краеведов. Он вообще участвовал в жизни Коломны. Например, был конкурс в Коломне про комсомол, он участвовал и, получил второе место, ему за это дали путёвку на турбазу «Чайка». Я купила путёвку, она 10 рублей стоила, и мы поехали на эту турбазу и провели там десять дней очень хороших.

Где это находится?

На Оке. Туристическая база Коломзавода «Чайка». Я попросила маму приехать на это время, дети ходили в детский сад. Я их определила на круглосуточное пребывание. Так они до сих пор вспоминают, особенно младшая Аня: не нравилось им, только на выходных же их брали домой, хотя мама вечером ходила, навещала. Мы здорово отдохнули! Мы на лодках ходили по Осетру, ходили на лодках вверх по течению, костры зажигали на берегу, ночевали. Здорово было!

Это был единичный случай?

Турбаза работала постоянно. Там вокруг такие места, бывшая усадьба Сенницы – там такие аллеи красивые, муж грибы собирал рядом. А мы жили в палатке – очень здорово!

Когда жили в Коломне, ходили на Оку?

Ходили. Не так часто.

Где купались? В Москве-реке?

Это дети. Я не купалась.

Тыквы и ёлка: земля от Коломзавода

Про сад. У Виталия был сад – «Сады номер 4» при Коломзаводе, они за новым кладбищем, туда далеко надо было тащиться. Если не обрабатываешь участок, то его могли отобрать. Виталий посадил там деревья. Его сестра двоюродная в Москве агрономом была, учёным по этой части. Она рекомендовала, какие растения сажать. Он сажал, всё это росло. Пять соток было, он и сейчас у нас, он уже был, когда я приехала – в 1958 году где-то давали эти участки. Там целый район участков, очень много – садовое товарищество. Потом дали отдельно ещё по две сотки под картошку, а я там посадила тыквы. Так у меня две тыквы выросли – тяжёлые огромные две тыквы выросли! Там не было крыши, ничего не стояло, так Виталий из каких-то досок бросовых, с завода выписал старые шпалы, построил домик. Потом внук, Анин сын, построил дом хороший.

Вы ходили тогда каждые выходные обрабатывать участок?

Приходилось ещё и туда ходить. Я завела тетрадь, записывала, что я сажаю, что собираю. Там было прилично: и ягоды, и огурцы. Там у меня ещё и ёлка растёт, метра 2,5: как-то была в Ленинграде, брат привёз мне небольшую ёлочку из своего сада, я её привезла в Коломну, весной посадила.

Наряжаете её на Новый год?

Нет. Но она выросла очень красивой.

Были знакомые в этой части города? Ходили гулять на площадь Двух Революций, на демонстрации, наверняка же организовались от Коломзавода?

Конечно. Коломзавод ― замечательный завод. Когда я работала там, тысяч 20 там работали, а сейчас… уменьшился здорово. Вроде как возрождается, говорят. Там музей хороший. Постоянно учения были – повышение квалификации. Меня всё время направляли, у меня несколько свидетельств, что я прошла курсы. Надо было отдельно ходить, это при заводе было.

У вас там был некий клуб, где был курс по русской литературе. Один из жильцов нашей коммуналки, Пасман, ездил туда читать лекции по выходным. Вы что-нибудь помните об этом?

Нет. Это я не посещала. Политинформации были, я и сама вела, мне надо было подучиться самой. В цехе я вела политинформацию, как экономист, надо было.

В городе на концерты ходила – в ДК «Коломна», он тогда назывался им. Ленина (принадлежал заводу тяжёлого станкостроения – ред.), в Тепловозостроителей (ДК им. Куйбышева, принадлежал Коломзаводу – ред.), в музыкальное училище. На концерты обязательно ходила, это интересно. И сейчас хожу. В музыкальном училище всегда были замечательные концерты, они бесплатные. И сейчас бывают, например, недавно был замечательный концерт баяниста, он из Новосибирска приехал, выписывал такие красивые мелодии – просто здорово!

 

«Креста на вас нет!»

Какое было впечатление от той части города, который сейчас называется Коломенский посад?

Улица Посадская – это наш район. Девчонки учились в 7-й школе, напротив Пятницких ворот. На Посадской был магазин макулатуры (книжный магазин, где книги покупали по талонам, полученным за сданную макулатуру – ред.)…

Богоявленский храм, рядом.

Да. Мы в него не ходил, мы некрещённые были.

Но он был действующим.

Знаете, однажды я ходила к какому-то чиновнику в «белый дом» (народное прозвание здания администрации города – ред.) по какому-то вопросу, и он сказал мне: «Креста на вас нет!». Я пошла и крестилась.

После той встречи?

Да. Хотя я была уже пенсионеркой. Никогда не связана была с церковью, никто мне не рассказывал. Мама была некрещённая, папа тоже, об этом речи не было. После этого я очень рада, что это произошло. Это было в 1990-е, я была уже пенсионеркой. 1992 год. По-разному к этому приходят…

Что-то ещё хотите рассказать? Особенные эпизоды, связанные с посадской жизнью?

Муж Виталий дружил с Маевским, был такой краевед, Кузовкина хорошо знал, о нём даже писал, других краеведов. Они общались, думали о коломенских всяких делах.

Где они встречались? При библиотеке?

Наверное, да. Были заседания. Маевский в Москве раскопал о нашем доме на Островского купчую и Виталию передал. У нас есть копия этой купчей, что в 1860-м, кажется, году этот дом приобрела купчиха Баркова.

Т.е. семья была купеческой?

Наверное, мещанская.

Чем занимались, неизвестно?

Виталий говорил, что когда-то в старину барки гоняли по Москве-реке.

Отсюда фамилия, возможно, связанная с торговлей по реке.

Да. Перегоном леса занимались. В какой-то год река стала рано, и лес пошёл на строительство этого дома.

При этом доме выращивали сад?

Да. Там Виталий даже соорудил теплицу. Однажды был такой огромный урожай огурцов!

Яблоневый сад был?

Да. Ему рекомендовала сестра Людмила. Сестра хорошая, Юле в Москве после смерти завещала квартиру, она туда потом переехала с семьёй, в Москву (она работала в Москве в больнице, ухаживала за ней, помогала). На связи с Виталием всегда были.

Стихийный митинг на Дворцовой: человек в космосе!

Когда Гагарин полетел в космос, запомнилось событие?

В этот день я отпросилась, чтобы приехать попозже на часик-два. Я работал на слюдяной фабрике в производственном отделе экономистом. Мне разрешили. И вот еду я в автобусе. Все переговариваются: человек в космос полетел! Я вышла не у фабрике, а у начала Невского проспекта, пошла на Дворцовую площадь. А там народ прибывает! Все говорят «Ура!». Даже писали на памятнике: «Ура, Гагарин!». Митинг произошёл стихийный. Я сама не услышала это объявление, но таким образом узнала. Потом там потусовалась и поехала на работу.

Знаете, фотоаппарат в руках ― это и хорошо, и плохо. Приехал Фидель Кастро. Едет по Ленинграду. Машины, люди приветствуют. Я, конечно, фотографировала. Фотографии: Фидель Кастро едет. Плохо, что иногда не видишь из-за фотоаппарата события: и это хочется, и это хочется, а всё в общем – … отвлекает.

До конца не ощущаешь полноту момента.

Да. И я пошла и фотоаппарат свой продала за копейки, хотя и жалко было: у меня был «Киев» в последние годы. Потому что я устала. Фотографий так много!..

Когда вы его продали?

Лет пять назад. Всю жизнь я с ним! У меня школьных фотографий много, я же ещё когда училась в школе начала снимать. Сначала квадратным… Все мои события зафиксированы!

Когда появилась цветная печать, вы перешли на цветную плёнку?

Цветную мало сняла. У меня очень красивый вид Ленинграда цветной. А потом что-то не стала фотографировать. Большая часть фотографий чёрно-белая. Я снимал Ленинград рано утром, когда восходит солнце, когда оно из-за ростральной колонны выходит. Конечно, не тот эффект, если не цветная, но всё равно фотографии мне дороги.

В Ленинграде когда училась, ездила за город, на лыжах каталась, посещала пригороды – красота там, конечно, на Исаакиевский собор ходили на экскурсию, на самый верх забирались, сейчас не пускают на самый верх, а мы там были, у меня есть фотографии.

Сейчас посмотрим фотографии. (с 2 часа 17:30 минут)

Ездила в Венгрию. Две путёвки. Та самая, соединившая двух людей. Всего на сутки в одной группе. Такие развалистые.

Фамилии карандашом подписаны.

Когда в Венгрию съездила, часть фотографий отнесла в газету «Смена».

Вы сделали серию работ, как здесь написано, они отмечены были жюри.

Газета «Смена», 1962 год. Одна из фотографий. Матрёшку подарили. Девочки работают на железной дороге. Специально напечатали.

Это я стою. Тоже венгерские фотографии. Меня сфотографировали моим фотоаппаратом.

Вильнер ― моя фамилия отцовская.

Еврейская?

Да.

Целина. Путёвка комсомольская, район меня отправил в 1956 году. Вот мы едем. Вот в такой вагон нас сажают. Это я, моя подруга одесская. Это наша девчонка.

Вот я на этом самом копнителе стою. А это перевозили. В Иртыше после работы. Это зерно, на котором мы, вёдрами бросали его и провеивали.

Это наш декан института в костюме Конквин.

Это Фидель Кастро.

Вы предлагали эту фотографию средствам массовой информации?

Нет. Но мне всегда было интересно зафиксировать.

Я рассказывала про Московский фестиваль. Вот автобус. Как их встречали. Вот они едут. Вот гости. Это на ВДНХ. Это на стадионе праздник. Вот такой дяденька. Фестиваль, 1957 год. Интересные ребятки.

Здесь с автографами. Тогда издавали открытки с частушками. Открытки того времени. Это ничего не значащие. Адрес. Вот ещё чего-то написал. Италия. Привет участникам фестиваля.

Это в школе. Писали друг другу. 1949 год. Аппликация. Девчонки букетик приклеили. Волк какой-то. Песня Галины из кинофильма. Кто-то рисовал просто. Писали друг другу. Песни списывали по радио. Колыма, Нексикан. Это мои бабушка и дедушка. Это мамин отец, расстрелянный Колчаком.

Это нас водил наш руководитель фотокружка во дворце Кирова в Ленинграде.

Ходили уже взрослые молодые ребята?

Да. Рождественские. Окуджава. В начале в оркестровой яме, потом вылезали.

Это я, это мои родители. 1939 год. Это уже прислали на Колыму тётя Нюра.

Подпись: Каштановой шалунье.

Это так меня называли. Папа с бородой. Это наша школа. Сначала мы спали в одних классах, в других учились. Потом только школа, построили отдельно. Это первая фотография на Колыме. Я была предоставлена сама себе. В радиорубке меня сфотографировали.

Форма была интернатовская?

Нет. Это просто платье. Это праздник Нового года.

Это когда топором мазали хлеб в Ленинградской области маргарин. Это дорогу мы уже сделали. Это просто отдыхаем.

Такой Коломну я встретила. Это у Пятницких ворот. Мне очень понравился город.

Это всё в старой части города?

Да. 1963 год.
Рядом с Семёновской башней жил двоюродный брат.
Это Щурово. Это наверное, с моста фотографирую.

Это не Старо-Голутвинский? Или у Брусенского монастыря?

Не знаю.
Это автостанция.

Это Ново-Голутвинский.

Это всё сфотографировала, когда знакомилась с Коломной.
Помидоры. Аня и Юля.
Это улица Островского около нашего дома. Коляску дедушка из Прибалтики выписал.