«Хрущёвка проходная мне снится каждую ночь, милей её нет»
Рассказчик: Павел Юрьевич Уваров.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2023 года.
Я родился в Коломне 4 июля 1970 года.
Давайте начнём с ваших родителей, с самых ранних воспоминаний.
Мой отец родился, как и я, в Коломне. Дед его был родом из Воронежа и приехал в Коломну служить в армии. Здесь он познакомился с моей бабушкой, матерью моего отца, они поженились, у них родился мой отец, который здесь родился и вырос. Дед был при Коломзаводе КГБ-шником, он остался здесь после армии служить, во время начала войны его вместе с заводом и семьёй эвакуировали в Ленинабад. Там он в 1942 году отказался от брони, у него бронь была, и ушёл на фронт, сразу в Сталинград. Через две недели пришла похоронка ― его сразу убили. Времени было доехать до линии фронта ― и похоронка вернулась обратно.
После войны, не сразу, бабушка с сыном ― моим отцом ― вернулись в Коломну, купили часть дома в Митяеве, на Ямках, там он вырос, в армию ушёл. Продолжал жить в городе до самой смерти, умер он в 2020 году.
Назовите имя отца.
Его фамилия была Паршиков Юрий Иванович, 1934 года рождения. Мама родилась в Белгороде, потом её семья переехала в Курск, когда ей было 9 лет, во второй класс она пошла. Там она окончила школу, вот её школьные фотографии: это в седьмом классе, а это уже выпускница, она стоит в выпускном платье. После школы она хотела поступать в медицинский институт в Курске, не поступила и, как тогда было положено честным комсомольцам, пришла в горком комсомола и попросила комсомольскую путёвку на стройки коммунизма. Её направили на обувную фабрику, вот её фотография с фабрики. Там она работала честно два года, после этого уехала в Москву поступать и учиться на инженера-строителя, поступила в Московский инженерно-строительный институт. Его она кончила. В 1957 году она школу окончила, в 1959-м поступила в институт или в 1957-м, в 1961-м она его окончила. По распределению её отправили сюда, в Коломну. Здесь она познакомилась с моим отцом, и здесь они поженились. Всю жизнь она здесь проработала в ТПМ-7 (территориальная проектная мастерская № 7 Мосгражданпроекта – ред.), которая изначально называлась по-другому, построила тут полгорода. Она была инженером вертикальной планировки. Вся новая часть города, начиная от старой заставы, от улицы Пионерской в сторону Колычёва, и Щурово, и Радужный ― все новые районы города она знает, во всём она принимала участие. Это на она третьем курсе, на четвёртом (здесь и далее рассматривают фотографии – ред.), в общежитии на первом курсе, вот она на практике ставит знаменитую ракету на ВДНХ. Она была на строительной практике в институте ― эта ракета тогда строилась (ракета в таком положении ― очень редкий кадр). Это 1965 год. Ей дали комнату в общежитии, здесь они сидят. Здесь они поженились с отцом. Здесь родились дети: сначала Инна моя сестра, потом я маленький тут сижу с гармошкой. Отец был фрезеровщиком 8-го разряда, работал на всех заводах, которые есть в городе: Коломзавод, ЗТС, ВНИКТИ, КБМ, канатная фабрика. Это сидит бабушка Надя ― мама моей мамы из Курска, её фамилия была Уварова.
«Родина моя снится мне постоянно…»
Где вы родились? В каком роддоме?
Был один роддом, его сейчас нет, он выходил фасадом на улицу Гагарина. Там я родился, моя сестра там же родилась.
До этого был на Комсомольской роддом?
Самый старый роддом ― это трамвайная остановка «Сад дворца», где улица Калинина упирается в улицу Октябрьской Революции, вот там стоит самый старый роддом. И сейчас стоит это модерновое здание на перекрёстке трамвайных путей. Где был второй, не помню.
Вспомните ваши первые воспоминания, где вы жили в то время?
В этом общежитии, где фотографии показывал, там моя сестра родилась. Это улица Кирова, дом 12А, он стоит перпендикулярно улице Кирова, напротив трамвайного управления. Тогда это было общежитие, у них была комната с балконом, трёхкомнатная квартира. До моего рождения они получали двухкомнатную квартиру, сейчас это улица Макеева, дом 6. Всё мой детства ― это была улица Дзержинского, дом 104, квартира 30. Там воспоминания моего раннего детства, там я учился до второго класса в 8-й школе. Рядом детский сад «Ладушки», Кирова дом 24 или 26.
На Макеева дом 6 и Дзержинского дом 104 стоял во дворе деревянный магазин, который сгорел в моём детстве. На его месте была мусорка, остался только тарный склад, где принимали пустую посуду с деревянными ящиками, из которых мы каждую неделю разводили костры, и каждую неделю приезжала пожарная машина тушить! Я помню отчётливо своё детство с двухлетнего возраста. Меня надо привести в детский сад, в группу, я скажу, где стоял шкаф, какая погода была на улице, какой мальчишка рядом стоял, это был Саша Рябов, какой самосвальчик мы разглядывали, что было надето на мне и что было надето на нём. Я всё помню!
Вы ходили в ясельную группу?
Ясли были на улице Кирова ― перекрёсток улиц Ленина и Шилова, там на первом этаже были ясли, я туда ходил.
Кто вас водил?
По-разному. Чаще мама, потому что папа уходил на работу рано, к 8 утра, ему на Коломзавод надо было в трамвай протиснуться, а маме было проще. Было разделение: мама водила меня, а папа мою сестру, потому что были два разных детских сада, надо было разорваться. Забирала чаще мама. Папа тоже забирал. Он работал до четырёх, а она до пяти, или наоборот. Кто-то одного ребёнка забирал, а кто-то другого.
Вам нравилось в садик ходить?
В садик никому не нравится ходить. Красоты садика понимают, когда начинают ходить в школу. Я как детям своим говорил, когда они не хотели ходить в садик: будешь вспоминать садик как сладкий сон, когда пойдёшь в первый класс. Так и получилось: через два месяца он осознал всю тяжесть своей неправоты. Сразу стал понимать, что тихий час ― это хорошо, а не плохо, а в школе надо уроки делать, хоть пораньше идёшь домой. Моя сестра любила школу.
Как лето раннее проводили? Садик работал летом?
У нас садик был практически шестидневным. В субботу ходили в детский сад, но был короткий день, до двух-трёх часов дня. Родители часто работали по субботам в 1970-е годы. Даже когда я работать начал в 1980-е, «чёрные» субботы, рабочие, каждый месяц были. Когда садика не было, мама нас часто брала на работу в субботу, поэтому ТПМ-7 ― я вырос среди этих макетов, которые по стенам видят. Когда я болел, мама брала на работу. Отец всё время по заводам, туда детей не возьмёшь, а мама брала. Помню, между кульманов ходил, рейсшины двигал. Может, поэтому это отразилось на выборе моей профессии в дальнейшем. Воспоминания в детстве, картинки меня преследуют. Родина моя снится мне постоянно…
Потом нам дали трёхкомнатную квартиру на Калинина, 10, меня перевели во 2-ю школу. А моя сестра старшая пошла в 9-ю школу, для меня в 9-й школе места не нашлось.
«Я подумал, что судьба моя предрешена: буду пожизненным двоечником»
Вы сами ходили в школу?
Сам, с первого класса. Я помню, страшно зол был на родителей за то, что они меня законопатили в пионерский лагерь между детским садом и первым классом. Меня в семилетнем возрасте отправили в детский лагерь имени Павлика Морозова, от Текстильмаша он был. Он был Берхино, за Осетром, когда Осётр переехать, от него руины сейчас остались, одни фундаменты стоят и каменная столовая, остов от неё остался. Маленький был, четыре отряда всего.
Почему злоба? Что-то пошло не так?
Я хотел быть дома, а меня куда-то от родителей оторвали!
Это был первый опыт лагерной жизни?
Да. И он не удался. Я же был маленький, стеснялся попроситься в туалет, например, в тихий час, до утра мог терпеть. Хотя нам вожатые, помню, просто ведро ставили, чтобы туда дети ходили. Туалеты же были как клозеты, на улице, ничего же не было… А потом уже каждое лето одну-две смены я был в лагере.
Это тоже было мучительно?
Да. Я вообще домосед. Моя сестра и лагеря и школу любила, была передовая очень, всё время лезла во всё.
Если оставались дома, то чем занимались?
Ничем! Отдыхал. Пластинки слушали. Телевизор был чёрно-белый.
У вас был проигрыватель?
Да, «Кантата-203», был с самого детства.
Что из пластинок помните?
«Бременские музыканты» были, он же мюзикл, мультик такой, его показывали очень редко, а слушать его можно было. Где-то сохранились у меня пластинки…
Что читали?
Ну что мы там читали! «Мойдодыр» да «Чиполлино» мы читали. Читать я не любил. Я был троечником в школе. У меня первая оценка была «двойка», я даже помню, за что: я слово «трава» перенёс ― поставил чёрточку, перенёс букву «а» на следующую строчку, за это мне «двойку» влепили. В первом классе. Я подумал, что судьба моя предрешена, я буду пожизненным двоечником, но оказался неправ ― был троечником!
Сестра училась с «четвёрки» на «пятёрку», чуть-чуть до отличницы не дотягивала.
Как родители относились к вашей успеваемости?
Заставляли делать уроки, которые я делал из-под палки, мне было лениво и неинтересно. На самом деле, от преподавателя очень многое зависит, потому что когда я впоследствии поступил учиться в техникум в Москву…
В какой?
После школы я уехал покорять в Москву ― в институт, по маминым стопам, в инженерно-строительный я не поступил в первый год, я поступил во второй на вечернее отделение. Учиться я там не смог, полгода проучился и просто завалил сессию. Очень тяжело было учиться в вечернюю сессию в масштабах Москвы: рабочий день с 8 до 5, а учёба начинается в 6. Если у меня объект в подмосковных Ватутинках, я должен был успеть на Ярославское шоссе. Я физически не успевал доехать туда. Большие очень расстояния. Сидеть носом клевать, жить в общежитии, где никто не покормит, общежитие рабочее, а не студенческое, там поспать могут не дать. Было очень тяжело, я ушёл оттуда. Потом я поступил в техникум, без экзаменов меня взяли, у меня был красный диплом профессионально-технического училища, я там даром времени не терял, когда в институт не поступил. Тогда было положение такое: в институт брали без экзаменов тех, кто окончил школу с золотой медалью, либо тех, кто окончил ПТУ с красным дипломом. Я сделал ход конём, взял красный диплом.
Вы прошли всю программу, экстерном сдали?
Нет, какой экстерн?! Тогда было дневное отделение. Вот техникум я экстерном сдавал, мне надо было проучиться три года. Я с первого семестра второго курса перевёлся на второй семестр сразу четвёртого. Я всё посдавал, мне надоело сидеть фигнёй страдать. Учительница по сопромату была просто очень хорошей женщиной, она объяснила хорошо, смогла заинтересовать предметом. Но, правда, она заинтересовала только меня изо всей группы, все остальные почему-то обращались ко мне, чтобы я им щёлкал как орехи эпюры моментов, рассчитывал фермы, я мог это за положенное время сделать не одно задание, а 6-7 сразу всем окружающим. В школе то же самое: Лидия Ивановна, моя первая учительница в 8-й школе, она была почему-то лучший учитель города, она была с деревенским образованием, всё время была в зелёной юбке и белых валенках, зимой. Она очень грозная, суровая была. На весь класс стучала громко пальцем, когда шалил кто-нибудь. Я сидел на первой парте ― и весь грохот был на меня, я боялся дышать просто!
В школу вы пошли в 1977 году?
Да. В 1977 году. Вот 8 школа, сейчас она иначе выглядит, её застроили. Подписано: 8 школа, 1977 год, учитель Лидия Ивановна Мухина.
Воспоминания у вас жутковатые из вашей школьной жизни?
Школа дала мне меньше любви, чем родители, наверное. Поэтому это контрастировало. Хотя моя сестра любила школу, она обожала и ждала, когда 1 сентября наступит. Но она странный человек ― она, например, любила, когда ей зубы сверлили, мне это было непонятно. Сейчас ей непонятно, когда мои дети не хотят идти в школу.
Сколько у вас с сестрой разница?
Три года. Когда она пошла в четвёртый класс, я пошёл в первый класс.
«Как показали фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать»
Дворовая компания у вас была одна?
Разные. На Дзержинского, 104 они нас считали малышнёй. Она играла в хоккей, футбол, делала самострелы, рогатки, она была всегда в первых рядах. Все новости двора я узнавал от её. Сейчас в моде самострелы ― мы начинали делать самострелы, стрелять пульками, камнями. Потом рогатки пошли. Когда показали по телевизору фильм про Будулая, все начали кнутами хлестать ― из палки и верёвки, из чего попало делали, развлечься же нечем было. Когда были постарше, жили на Калинина, ходили на Вторчермет, мы пилили железки ножовкой по металлу, этот магний (до сих пор не могу понять, как мы магний отличали от немагния), опилки смешиваешь один к двум с марганцовкой, получалась страшная взрывуха. Бабахало! Если привязать в подъезде этот пакетик к звонку, зажечь, позвонить и уйти, то будет весело. Наверное. Потому что мы убегали. Что только не делали! Поджигали почтовые ящики, лазили на стройки, катались на крышах, залезали на башенные краны… Куда мы только не лазили! В отличие от сегодняшних детей, они только в интернете сидят, никуда больше не залезают. Никуда не заставишь, на велосипедах кататься не умеют, плавать только Ивана научил, сейчас бы Анфиса заплыла… на велосипеде он так и не хочет кататься…
До Коломенки, Москвы-реки купаться доходили?
Мы доходили. На велосипедах доезжали. Все водоёмы измеряли. Я плавать-то не умел, я учился плавать сам, когда мне было лет 18.
В Мезенке был дачный участок, там я сам научился плавать. Отец меня не научил. Училась сестра в пионерском лагере «Юный ленинец», который сейчас в руинах. Все лагеря сейчас в руинах, прямо жалко, весь правый берег Оки, все базы отдыха, там только «Чайка» действует и пионерлагерь «Сокол» или турбаза «Сокол» закрылась сейчас тоже на ремонт. Всё это погибло, было жалко. Турбаза «Белый лес», которую проектировала моя мама, вот её проект неосуществлённый, не весь, не так осуществлённый, как в проекте. Это макет. Название турбазе мама придумала: ехали, думали, как назвать, а вокруг белые берёзы, она предложила «Белый лес» ― красиво.
Что припомните в целом про Коломну, про город из своих ранних воспоминаний, чуть позже? Как менялся город?
Менялся, конечно, на моих глазах менялся. Строились девятиэтажки, в одной из которых нам дали потом трёхкомнатную квартиру. Было двое детей, две комнаты было тесновато. Хрущёвка проходная наискосок, которая мне снится каждую ночь и милей которой, мне кажется, нет. Оргалитовая дверь давала защиту от всего мира, от всех невзгод, защищала просто железно, на третьем этаже. Далее на Калинина, 10 на восьмом уже этаже, дом коломзаводской был. Те дома строил трест ― Мособлстрой-3, а там были коломзаводские рабочие, служащие (на Калинина, 10).
Там была своя атмосфера, компания?
Кто выходил во двор гулять. Моя одноклассница была: я жил в пятом подъезде, а она жила в третьем. Я об этом узнал буквально три года назад, что она со мной в одном доме жила! Она просто была домашней, никуда не выходила, сидела дома всё время, такая тихая, скромная девочка. Сейчас уже у неё муж моряк, курит, ругается скверно.
Вы почувствовали, что в многоэтажке другая жизнь пошла?
Я же родился в пятиэтажке, я в частном доме не жил. Бабушка, мать моего отца, Варвара Николаевна, она жила в частном доме, на Ямках. Мы к ней приходили. Я обожал топить печку, сидеть смотреть на огонь. На Ямках ― это поворот через тоннель в сторону Митяевского моста, здесь ПТУ-6, а здесь район называется улица Ямки (чуть проехали дальше ― там Митяево), потому что там раньше была Ямская слобода, жили ямщики. Там бабушка после эвакуации приехала, купила одну треть дома. Дом маленький, в три окошка ― вот одно окошко было их, с печкой. Печку я эту помню, с тех пор я обожаю печку топить. Этой зимой даже у себя построил своими руками печь, о чём мечтал всю жизнь, ― красивая получилась, изразцы 19 века нашёл, применил. Этой зимой буду топить, сейчас она сохнет. Она для красоты, там отопление есть, конечно.
Тогда вам тоже доверяли печь топить?
Подкидывать поленья. Была открыта дверца, и я мог подкидывать поленья, мог смотреть на огонь бесконечно. Специфика жизни в своём доме: свой двор, можно побегать… дворик был маленький, полторы сотки всего. Но всё равно это лучше, чем многоэтажный жилой дом ― девятиэтажка, 36 квартир, в каждой по три-четыре человека, все в одну дверь входят, у кого-то собаки, у нас пианино было, за что нас весь подъезд ненавидел, что мы бренчали…
Кто играл на пианино?
Инна. Я не стал учиться, в музыкальную школу походил и перестал. Я просто очень стеснительным был. Я и сейчас, в принципе, такой социофобный интроверт, я не люблю быть в центре внимания, выступать, если мены засунуть на трибуну, я там ничего не промямлю, хотя будет что сказать. Я не любил это. А она очень любила быть в центре внимания, в хоровой студии занималась: она на сцене поёт, на неё все смотрят. Она честно отучилась семь лет в музыкальной школе, возможно, это дало ей какой-то толчок в будущем, в актёрском образовании. Она получила актёрское образование. Она тоже училась в МИСИ, бросила на четвёртом курсе, пошла в театральный институт.
Как к этому семья отнеслась?
Отрицательно, конечно! Она была на четвёртом курсе, а я заканчивал школу. Я тоже учиться не хотел, меня из школы выпихнули ― наконец-то это кончилось, каторга, я просто ждал, как срок тянул, когда это школа кончится! А тут опять надо идти в институт ― меня пихают, а я не хочу, не могу! Я вообще не знаю, чего хочу. Мне посидеть бы дома, я бы лучше на завод пошёл работать, чем туда. Но родители пихали, и правильно делали, мама меня выпихивала в Москву. Вся жизнь такая была: в Москве всё образование, у нас образование можно было получить на уровне педагогического. Был ещё политехнический институт, но это было не моё. Я строить любил. Я рос когда, под окнами на Калинина, 10 строился 12-этажный дом, он на глазах у меня рос всё детство, мне нравилось смотреть, наблюдать, как это строилось. Строить я люблю, и сейчас это делаю.
Потом моя сестра одумалась. Театральный она окончила, два года преподавала в ГИТИСе. У неё на курсе училась дочка Пугачёвой Орбакайте, сын Семёна Фарады, Деревянко актёр ― это всё это бывшие студенты. К тем порам я уже окончил академию, в должности архитектора бегал зарабатывал, она увидела, что в нулевых годах строители стали зарабатывать, она вспомнила, что у неё есть незаконченный институт МИСИ, пришла туда, окончила заочно за полтора года, получила диплом, у неё два диплома. Проработала в Минатоме где-то, и грянул кризис банковский, строительный бизнес стал опять не в фаворе. Сейчас она работает в театре. Но инженером она проработала во МХАТе много лет, инженером по отделу реконструкции. Сейчас работает в театре имени Пушкина начальником отдела снабжения. Она и строитель, и, получается, театрал. Но не актёрской деятельностью занимается. Тем не менее, она снималась в некоторых фильмах, в «Следе» сериале, но она театральный актёр, театральные актёры от киношных немного отличаются.
«В школьном пиджаке уехал покорять Москву»
После института ваша работа была связана с Москвой или с Коломной?
Я как закончил школу ― в школьном пиджаке уехал покорять Москву. Прямо после выпускного бала, не выспавшись, на котором все танцевали, плясали, а я просто спал на стульях, не знаю, зачем. Надо было домой идти спать! Наутро я не выспавшись уехал в Москву. В школьном пиджаке, фиолетовый четвертак с Лениным в кармане. Пошёл в институт, общежитие. По общежитиям я таскался года два ― в ПТУ-шном, учебном, и в рабочем. Потом трёхкмонатную квартиру на Калинина, 10 мама разменяла на однокомнатную квартиру в Коломне и комнату в коммуналке в Москве, в Лефортове. Я перестал жить в общежитии, стал жить в этой комнате. Там я поступил в техникум (понял всё-таки, что надо учиться, а не дурака валять), который я окончил экстерном. После него я сращу пошёл поступать в МАРХИ, хотя я не рисовал. Я в детстве умел рисовать, любил, но для меня в художественной школе места не нашлось. А в МАРХИ я взял карандаш в руки и стал учиться рисовать по академическому рисунку.
Поступили на общих основаниях, по конкурсу?
Я поступил на подготовительное отделение, на дневное ― год там учат и платят стипендию как студентам. Выпускные экзамены на подготовительном отделении засчитываются в качестве вступительных. Я их всё равно завалил ― не нарисовал, не помню, что, что-то не начертил. Я тогда поступил в Академию живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова. В ней я проучился шесть лет, её окончил. Это наши студенческие пьянки, вот я со студентами на третьем курсе (здесь и дальше ― на фото – ред.).
Как вы там себя ощущали?
Я был в стадии превращения из обезьяны в человека. Вот наши скульпторы, мы у них в мастерской всё время зависали.
Расскажите об атмосфере.
Хорошая атмосфера. Она и сейчас, наверное, хорошая. С 2020 года я оттуда ушёл, после пандемии. Я уже не преподаю, потому что умер наш ректор Илья Сергеевич, умерла декан, завкафедрой, другие люди пришли, грянула пандемия. Обмерная практика, которую я вёл в Коломне, стала невыездной, а я уже совсем переселился жить в Коломну. И если честно, дело неблагодарное ― преподавание.
Вы остались преподавать после окончания?
Они меня после диплома попросили остаться преподавать.
Что вы преподавали?
Профилирующий предмет ― архитектурное проектирование. Это я с работами на пятом курсе. Вот мой диплом: церковь Троицы в Новых Черёмушках ― её там построили, кстати. Вот Глазунов, я защищаюсь, он на меня смотрит. Он всех ругал всё время, он был такой человек: всё плохо было ему. Система оценки была просмотровая по профилирующим предметам ― архитектурное проектирование, рисунок и живопись. Остальные предметы выставляют путём зачёта (зачёт или оценки). А это просмотр: вывешиваются работы, приходит комиссия и смотрит. Сначала преподавательский просмотр, потом ректорский. Приезжает Глазунов ― и всех разносит: кому поставили «пять» ― тому «три», кому «четыре» ― тому «кол», кому «два» ― тому «пять» могут поставить… Непредсказуемо. Он всех ругал, все тряслись. Обещал приехать к 10 часам утра ― придёт в 10 вечерам, все ходят голодные, ждут, когда приедет. С людьми не считался особо. У нас единственное заведение оставалось, которое работало вручную. В МАРХИ давно чертили на компьютере, а нас заставляли чертить вручную. И я заставлял. Люди должны уметь, потому что на компьютере любой дурак может начертить: три месяца курс ― и он любую программу освоит, если есть голова на плечах. А вот вручную поди научись! Нас заставляли.
Мою основную картину с диплома оставили в метфонде. В каком-то году устроили конкурс среди всех вузов ― архитектурных факультетов, меня даже не спрашивали ― мою работу взяли из метфонда и на этот конкурс отправили. Методический фонд есть в любом учебном заведении, оттуда отбирают. Например, я возил сына в Питер, в Академию художеств зашёл, там музей, там висят студенческие работы Маковского, всех наших мэтров живописи, которые теперь в Третьяковке висят, их студенческие работы. Это и 19 век, и 18-й ― она же в 1747 году была основана, её Екатерина основала. И вот оказывается, я выиграл, моя работа заняла первое место, мне позвонили, сказали: заберите приз. Она была лучшей среди всех вузов, имеющих архитектурный факультет. Там были МАРХИ, Строгановка, Суриковский институт и наш.
Во время защиты вы такую отличную оценку не смогли получить, при Глазунове?
Мне «пять» поставили. Но он всех ругал: «Почему зелёные фасады?! Что за непонятная архитектура?! Это что за ерунда такая?! Всем “пять”, всем “пять” однозначно!» Приходит человек, чертит фасад, отмоет бледненько, чтобы воздушно всё было, он придёт: «Что же у вас всё бледненько? Может, болеете? нет? Хорошо себя чувствуете?» На следующий семестр человек отмоет, ярко, как конфету сделает. Он придёт: «Хорошо. А почему такой красный свет? Вы не губной помадой случайно красили?» То есть невозможно угодить на него. Непонятно. Все старались, лезли как могли. Но он всё время такой вопрос задаст!..
Я возил студентов на выездные практики, наш вуз единственным был, который возил на выездные практики ― в 1990-х годах, когда страна почти в руинах, образование никому не нужно… МАРХИ, Строгановка половину зданий своих посдавали в аренду, студенты скидывались натурщику, чтобы он сидел и не уходил, чтобы можно было рисовать… А у нас были натурщики, мы ездили на выездные практики, нам выдавали даже спецодежду, нам кирзовые сапоги выдавали, нам выдавали краски, ватман, бумагу, этюдники. Но с нас требовали! Он возил нас бесплатно в Питер на месяц, оплачивали нам гостиницу, кормили нас два раза в неделю, выдавали суточные, и ещё он нас возил за свой счёт в Псков, чтобы мы посмотрели Псков, Псково-Печерский монастырь. Всех студентов! Потом я в 2000 году окончил академию, меня попросили остаться преподавать, и меня тут же направили на эту практику, я уже повёз студентов на следующий год в Питер и из него в Псков. Возили весь курс, наверное, человек 80 ― первый курс факультета архитектуры с тремя кафедрами ― реставрация, архитектура и охрана культурного наследия. Факультет живописи с тремя мастерскими ― портретная, пейзажная и историческая живопись. Факультет скульптуры и факультет искусствоведения. Вот всех возили на каждом курсе. У нас было на архитектуре человек 30, на живописи человек 40, скульпторов 10, искусствоведов 10. Всей толпой возил. Но он требовал! Он собирал всех в академии художеств и начинал экзамены устраивать: кто где был, кто что видел. Вызывает любого: «Что можешь рассказать про Павловск?» ― «Строил архитектор такой-то, стоит памятник…» ― «А кто скульптор?» Не знает. Вызовет искусствоведа: «С чего начинал Петербург?» ― «Приехал архитектор Доменико Трезини, Пётр призвал…» ― «А откуда приехал?» Кто же его знает! Парень знал: из Лугано. Искусствоведов он не любил, он от них пострадал, Илья Сергеевич, поэтому на экзамене любил гонять страшно, в основном девчонки там были. Он считал, что девочки идут в Академию художеств ради удачного брака, нечего им тут делать. На живописи вообще девочек не было, за пять лет одна только была. В основном на реставрации девочки были, на архитектуре девочек было побольше почему-то. Когда я начал возить студентов, у меня один курс были вообще одни девочки, 20 девчонок и ни одного парня. Архитектор, я считаю, профессия мужская, потому что надо разговаривать с прорабами, найти подход к рабочим, чтобы они тебя уважали, тебя слушали. Девочки архитекторами реже и работают, они больше уходят в дизайн, выходят замуж, разбредаются кто куда. Следишь, как их жизнь складывается: меньше половины работают в архитектуре.
«Это был чистый альтруизм»
Расскажите, как студентов в Коломну возили.
В художественном вузе любом три семестра. Первые два ― теория, там есть практический курс: рисунок, живопись и архитектурное проектирование, третий семестр ― практика: либо это пленэр, живописцы всё время рисуют, либо у нас была выездная ознакомительная практика, мы должны были ездить, смотреть памятники архитектуры. В первые годы основания нашей академии Илья Сергеевич возил в Италию людей! Тогда и студентов было мало: на первом курсе два человека, на втором один, на третьем четыре, на каждом факультете. Он основал её в 1987 году, про неё никто ничего не знал. Я о ней узнал случайно от своей однокурсницы, с которой мы вместе учились в МАРХИ. Мы с ней встретились на улице. «Где учишься?» ― «А вот тут». ― «А как про неё узнала?» ― «Шла по улице, табличку увидела, заглянула». Тогда же интернета не было, никто ничего не знал. Когда я поступал в 1994 году, нас поступало 12 человек на архитектуру, а брали 10. Кто нарисовал на «кол» по десятибалльной системе, того отмели. Я нарисовал на «два» ― меня взяли! То есть учился рисовать я фактически в академии. Подготовки практически не было, поэтому я и в МАРХИ не поступил.
Вы довольны образованием в академии?
Да. Это серьёзный пласт моей жизни. Я там шесть лет учился и потом ещё 20 лет преподавал. 26 лет ― это серьёзный жизненный пласт. Я после академии работал: я преподавал два дня в неделю, не считал нужным уходить,чисто из альтруистических побуждений. Меня попросили остаться, я мог бы отказаться, потому что меня не одного просили, с каждого года выпускников просили. Они работали год и уходили, потому что зарплата была минимальной. Стипендия в 2000 году, когда я уходил из академии, была у нас 700 рублей, а зарплату мне стали платить 1040 рублей! Это едва хватало на проездной ― до места работы доехать. То есть это был чистый альтруизм. Платить стали только в 2012 году: уже вместо 12 тысяч заплатили 20 тысяч. Ставка голая 2 000. Все, кто преподаёт, у них сейчас зарплаты там тысяч 40. Не так уж много.
За счёт этого текучесть была?
Старые преподаватели работали, пенсионеры потому что, всё равно дома делать нечего. Для меня это было напряжно. Нулевые годы, Рублёвка цвела, всюду деньги рекой были, можно зарабатывать, а я два дня в неделю ходил вместо того, чтобы работать. Я вёл одновременно четыре объекта, три из них в Вологодской области были. Один аж в Хабаровском крае был. В Подмосковье, в Москве ни одного не было. Надо было прямым подрядом, не просто приходить и следить, чтобы делали, я набирал рабочих, завозил материал, смотрел, довезут ли. На фоне этого руки чесались зарабатывать деньги. Но я заработал. Я за год работы купил квартиру в Москве. Не преподавал бы ― купил бы две, кто знает. Поэтому надо понимать, что с моей стороны это было хорошее такое пожертвование. Шесть лет прошли: шесть лет я учился, шесть лет я учил ― могу уходить с чистой совестью; но я остался и преподавал вплоть до 2020 года. С 2016 года я остался только на обмерную практику, которую проводил в Коломне, чем, считаю, сделал для города большое дело: мы померили эти обмеры, часть я привёз, могу показать.
Расскажите с точки зрения концепции практики.
Студенты-архитекторы должны уметь мерить. Обмеры везде нужны, даже если новое здание строится: надо вставить окна ― бери рулетку и иди обмеряй, потому что как они там построили, бог его знает, могут с проектом не совпадать, т. е. нельзя, глядя в проект, заказать окна, они не подойдут, надо обмерить. Про памятники архитектуры, которые с какого-то века косые, кривые, перекошенные стоят, вообще речи нет, они строили без уровней, в лучшем случае ― ватерпас, и ещё 300 лет это простояло, всё покосилось, провалилось, бывает здание в руинированном состоянии… Там в альбомах есть церковь, которую восстановили в Вологодской области: после пожара простояла 20 лет, была в руинированном состоянии, мы её воссоздали, за четыре года подняли из руин буквально. Мы эти обмеры обмерили ― это надо уметь сделать быстро, профессионально, точно, потому что на основании этих обмеров потом составляется дефектная ведомость: то, что утрачено, выявляется и то, что должно быть, делается проект реставрации, разница между вторым и первым ― дефектная ведомость составляется, смета работ.
На практике вы занимались только обмерами?
Да. Я должен был студентов научить мерить. Сначала практика была три месяца, потом три недели, потом две ― мало средств выделялось. Я за две недели должен был людей научить обмерять. Причём это единственная работа в коллективе, с которой студенты сталкивались. Любое задание дают ― каждый делает своё: на первом курсе какой-то парковой павильон, на втором делают жилой дом-коттедж, на третьем театр, общественное задние, на четвёртом храм. Каждый делает своё ― фасады, планы, всё придумывают. В коллективе они работали именно на обмерной практике, когда один мерит, другой кричит размер, вместе сидят вычерчивают кроки… Им в перспективе надо уметь работать в коллективе: когда три человека, а один заболел, они не могут сказать: извините, мы не сделали, потому что он заболел. Такого не бывает ― надо брать и делать вместо него. Это им в голову надо было вбить: все в одной лодке, если кто-то весло бросил, двое гребут вместо него, иначе всех вынесет в океан.
Удавалось эту мысль донести?
Нет. Им это удавалось с трудом большим. Они плакали, на просмотрах им выставляли «двойки». Был просмотр на обмерной практике. Даже если есть обмеры, то я настаивал, чтобы поставить «тройку» или «двойку», потому что я их не видел некоторых вообще: один день побудет и уедет. Причём обидно: мы им всё оплачиваем ― гостиницу, суточные, а ему это не надо! Я понимаю Илью Сергеевича Глазунова, который возил нас в Псков ― он по списку проверял, кого нет, и шутил: всех в газовую камеру, кого нет. Он 1,5 тысячи долларов отдал ― тогда же доллары были, в 90-е, ― чтобы людей вывезти, чтобы они посмотрели памятники архитектуры! А они не приходят! Спит, ему лень! Здесь то же самое: мы их размещаем, с ними возимся, я вместо своих дел за три копейки хожу, им что-то вещаю, а они просто не идут. Дети же, они ленивые, это первый курс, 18-19 лет. Кто постарше, те понимают. Остальные, такие девочки, сидят сейчас в телефонах, им это ничего не надо.
На практику возили первый курс?
Между первым и вторым курсом. Мы спешили вывезти, пока деньги есть. Люди поступили, деньги есть ― быстрее вывезти, потому что в любой момент это могло прекратиться. Финансирование ― это было исключительно усердие Ильи Сергеевича, он просто шёл к президенту, к Путину или Медведеву, и выбивал, объяснял, что это нужно, что это будущее нашей страны, нужно деньги давать на это. Ему давали. Что не давали, он давал из личных, он был не бедный человек, за свой счёт оплачивал. Книги часто покупал в библиотеку. И того же требовал от других, от нас, преподавателей: вы должны быть такими людьми, это понятно, что времена такие, времена сякие, 1990-е годы, есть нечего, продукты по талонам, ходить не в чем, бумаги нет элементарно. Он закупал гипсы из Америки, холсты привозил за свой счёт. Того же требовал от всех остальных.
Академия в моей жизни ― это серьёзный пласт. Её выпускники у нас работают. Моя супруга ―тоже выпускница академии. И тут в Коломне моя бывшая выпускница работает, прекрасно себя чувствует архитектором. Устраиваются в жизни, когда хотят. Но не всем удаётся, конечно. У всех жизнь по-разному складывается. Но общая направленность такая.
«Здесь не порезвились коммунисты»
Расскажите об объёмах этих обмеров.
Приезжает 20 человек, мы их размещали. Сначала город шёл навстречу, бесплатно селил в общежитии Текстильмаша на Яна Грунта, дом 3. Потом они перестали это делать. Года три они нас селили, потом мы стали сами платить, арендовать хостелы: 10 человек здесь, 10 там. Я между ними бегал. Я их выставлял на объекты по два человека на каждый объект. Если объект крупный, например, Шанинская богадельня в Запрудах, которую того гляди снесут, она памятником не была, поэтому её хотели снесли, но благодаря тому, что собственник сел в тюрьму, её не снесли. Туда я ставил четыре человека. А так в среднем по два человека на объект. За восемь приблизительно лет обмерной практики мы где-то 80 объектов обмерили, мы не повторились ни разу, и есть ещё улицы, на которые мы ни разу не заходили, потому что город наш уникален. Я сам был удивлён: когда окончил академию, начал заниматься изыскательской работой, я пришёл в музей архитектуры Щусева, в фототеку, и стал искать объекты Коломны. Там у них сейчас, наверное, всё оцифровано, а тогда было в бумажном виде ― на карточках. Стоят стеллажи с ящиками, их выдвигаешь, на каждом стеллаже написано название города. Я ищу в стеллаже, Коломну не нахожу, меня это удивляет. Я спрашиваю: «А где Коломна?» Мне говорят: «Вот Коломна». Я поворачиваюсь ― стоит целый стеллаж «Коломна», в нём уже ящики по улицам. Понимаете, насколько у нас в городе много гражданской архитектуры? Это результат того, что здесь не порезвились коммунисты, как резвились в других городах! В других городах не считались, просто всё сносили.
Снимки откуда?
Это делали архитекторы. Люди интеллигентные, которые понимали, зачем это надо, все титаны реставрации, начиная с Барановского, Давида… много кого было …мой учитель Медович, его церковь очень любит, потому что он много сделал для церкви, восстановил фактически Троице-Сергиеву лавру. Отпевали его на Бауманке в соборе, он был кафедральный, до Храма Христа Спасителя, отпевал его лично патриарх. Он был моим учителем по реставрации, он меня учил реставрации. У нас в городе был Орловский, архитектор, он просто ходил и всё фотографировал. Я тоже свою лепту внёс ― я пошёл мерить эти памятники, насколько возможно. Много обмеров они тоже делали. Это всё хранится в архивах. Некоторые объекты нельзя было померить. Например, Тихвинская церковь в Вологодской области: мне на обмеры дали один день. Дали машину с шофёром, бывший военный оказался, хороший парень, мы с ним вдвоём по пояс в мартовских сугробах за один день обмерили всю церковь. Он сначала подошёл, кротко так спросил: «Может, помочь чем?» Я говорю: «Давай, бери палку, беги туда». В конце дня он стоял уже в изнеможении, я загонял его. Я за неделю вычертил, составил дефектную ведомость. Заказчик сказал: «Да, буду восстанавливать церковь». Частное лицо. Восстановил, на этом не остановился, в соседнем селе восстановил алтарь, я там тоже строил купол, из кирпича заставил его выложить на известковом растворе. Есть приёмы реставрации: если надо восстановить купол, они ставят опалубку и просто в бетоне его отливают. Я заставил выложить в кирпиче на известковом растворе! Нашёл систему перевязки ― в Лавре, в библиотеке, нашёл специальные книги 19 века, в которых есть система перевязки сводов. Научил рабочих, которые ничего не умеют, а работали белорусы: один ― учитель физкультуры, другой ― токарь с завода… Они ни разу этого не делали, и обучить их, заставить выложить ― это тоже дорогого стоит. Дом причта построили из архангельского леса, в общем, жизнь там идёт, всё хорошо.
С коломенскими объектами удавалось так?
Здесь был Орловский, он никого сюда не пускал. Сейчас он умер уже. Как сейчас идёт реставрация, я не знаю, как-то идёт. Финансирования мало на это, государственная реставрация почти не идёт, восстанавливается многое благодаря частным музеям нашим новым ― музею пастилы, музею «Калачная», Арткоммуналка. Радует, что люди понимают, почему это нужно, что это культурное наследие есть, несмотря на то, что вроде обычные столы, стулья, рамы, которые на помойку выкидывают,― тем не менее, это культурный пласт нашей страны, нашего города, который я бесконечно люблю. Когда я пожил в Москве, вернулся в родной город, потому что начал строить дом для себя (где его строить, как не здесь!), и сам сейчас живу в Старом городе, наслаждаюсь пейзажами его.
«Зачем лезть в Старый город!»
Профессионально как-то связаны?
Частная практика, если заказывают, если это кому-то надо. Сейчас кризис глубокий, строят мало, сильная конкуренция: в интернете эти проекты есть, их просто можно взять, не платя архитектору, отдать рабочим. Люди же многие не понимают, что можно красиво, а можно подешевле, как попало, и будет стоять коробка. Да и пусть себе строят, ради бога, пусть строят в Подлипках, но зачем лезть в Старый город! Перекрёсток улицы Пушкина и Посадской ― снёс историческое здание, половину дома отпилил. Предыдущий собственник сделал крышу мансардную, изуродовал, вторую половину спасало то, что жили просто алкаши, а когда их убрали, человек ничего умнее не придумал ― отпилил полдома, вывез на мусор, стоит пустой участок. Зачем он это сделал? Что он вместо этого хочет построить? Был хороший крепкий сруб, можно было просто привести в порядок. Но у людей понимания нет совершенно никакого.
А вот эти обмеры где хранятся?
В академии, в фонде. Периодически его выкидывают, через пять-десять лет обновляют постоянно.
Вам не жалко этих трудов?
Жалко. Поэтому все эти обмеры я множил. Нам большое содействие оказывала Ольга Милославская, она делала нам протекцию в администрации, убеждала администрацию, что нужно студентов разместить, что большое дело делаем. Мы заплатить не могли, делали обмеры. Мы за это ей давали возможность эти работы откопировать. В копировальном центре множили, оригиналы я сдавал в академию, а копии отдавал Милославской, часть оставлял себе. У неё с каждого года. Они остались Администрации это не нужно, они про это забыли, им вообще непонятно, зачем это нужно, перестали нас селить. Они нам оказывали содействие ― в лучшем случае давали лестницу. Потом и это перестали делать, лестницу нам давала Милославская, я свою купил. Мы с ней вдвоём продолжали это делать на автопилоте. В общем, у неё обмеры сохранились, что мы обмерили. Почти то же самое есть у меня. Оцифровать ― там очень мелко всё, очень тонкие линии студенты делали, очень много размеров ― на экране монитора это невозможно увидеть, это надо воочию увидеть. Некоторые здания сгорели, их нет, а мы их померили, у меня есть обмеры, если кто-то захочет восстановить ― пожалуйста. Низ каменный, верх деревянный, например, он был не памятник, но были хорошие двери. Две двери я, кстати, со студентами спас, они у меня хранятся, двери в гостиную (это улица Пионерская, дом 1, он нежилой сейчас, и тогда-то там один человек жил, бомжи отирались, они всё и сожгли).
Польза от этого есть, я считаю. Например, благодаря обмеру Барановского, был такой архитектор-реставратор, он сделал обмеры в 1920-е годы, когда была революция, эти церкви жгли, на дрова пилили, с бесовщиной боролись. Он просто один ездил и обмерял, он Русский Север весь обмерил, благодаря чему есть возможность восстанавливать. Церковь до сих пор помнит. Сгорела церковь в Кондопоге в 2010 году, мирового значения памятник подожгли какие-то сатанисты. В музее в Коломенском, в Москве, под открытым небом стоит башня Кирилло-Белозерского монастыря деревянная. Мало кто знает, что он лично за свой счёт её оттуда вывез один, лично сам грузил на подводы и здесь собирал, он это музеефицировал. Благодаря ему восстановлена Казанская церковь на Красной площади, в которой был общественный туалет, потом её взорвали. Иверская часовня… он просто всё обмерил, хотя хотели снести. Сухаревой башни нет, а обмеры есть, он обмерил, если понадобится воссоздать, её можно воссоздать.
Это дело нужное. Хотя времена прошли, когда всё сносили. В Успенском соборе был овощной склад, то же самое было в собор Брусенского монастыря, в Коломне была одна действующая церковь ― Рождества Богородицы у станции Коломна. Всё остальное было в запустении, но слава богу, не взрывали. Разбирали колокольни: Николы-на-Посаде церковь, там колокольни нет, её разобрали просто на кирпич. Или церковь не трогали, а выпиливали связи металлические, когда металла не хватало на войну, подрезали эти связи, а то, что колокольня могла рухнуть, это никого не касалось. В Ярославле много взрывали, даже не на кирпич, а просто на щебень, зачем ― мне не понятно. Просто стоит колокольня ― давай взорвём, комсомольцы-атеисты это делали. Храм Христа Спасителя несколько раз пытались взорвать, никак не могли. Чудов монастырь снесли. Тогда тенденция была при Сталине: они понимали, что это памятник, и вот есть 17-й век ― давай от 17 века один-два памятника оставим, а остальные снесём. Будет, на что посмотреть, как выглядел наш 17 век, с вас достаточно, а остальное снесём. Сейчас никто не будет по Старому городу рубить ― как Калининский проспект в Москве прорубили, всё посносили. Хорошо, что церковь не задели, в которой Суворов венчался, только это остановило.
Поэтому я дело сделал, насколько мог, нужное. Обмеры сделать было невозможно особенно ― людям же платить надо. А силами студентов я это сделал. Что сделано, то сделано, пригодится ― хорошо. Нет ― буду жить с чистой совестью, что всё, что смог, я сделал со своей стороны для своего любимого города.
Надо это сохранить. Найти способ это опубличить, чтобы это было в общем доступе ― это цифра.
У меня всё хранится. Тут надо осторожно к этому подходить, потому что во многом это собственность академии. То, что я себе оставлял, они на это закрывали глаза и не знали особо.
Если они это хранят ограниченное время… склад же тоже не бесконечный…
Да, метфонд лопнет просто, ещё тогда говорили, что надо что-то отсеивать. Причём отдавать авторам не приветствуется, это особенность академии. Один студент пришёл забрать работу свою ― вызывали милицию, как будто пришёл воровать. Студент сделал, как он привык: всё равно же валяется в коридорах ― дай заберу. Его поймали.
«Туристам эти тротуары не нужны!»
Какими ещё воспоминаниями вы можете поделиться?
Хотелось бы про город сказать, пользуясь случаем. Очень обидно было, когда делалось… Я понимаю, что администрация приводила город в порядок, хотела сделать лучше для поддержания туристической отрасли в городе: мостили тротуары, сделали улицы, пять лет назад. Но делалось всё таким варварским способом! Часть проектов делалось в ПК «Проект», у них ни одного вертикальщика в штате не было: они подняли уровень тротуаров и дорог выше, чем уровень зданий окружающих. Так быть не должно! Здание при этом начинает погибать. То, к чему мы приводим туристов, чем мы гордимся в нашем городе, начинает исчезать благодаря тротуарам, по которым ведут туристов. На самом деле туристам эти тротуары не нужны, потому что этих тротуаров мощёных они в Москве насмотрелись. Они сюда едут посмотреть провинциальную жизнь провинциального города. Траву косить перед собой косой дедовской начинаешь когда ― просто визжат: «Дайте попробовать! Дайте покосить» Если они увидят козу, они кидаются сразу. Если бы они шли по обычной улице с обочинами, травкой засеенными, с лопухами растущими, это бы их привлекало больше, чем тротуары с красивыми фонарями, лавочки на каждом шагу, когда должны были завалинки. Я сам такой же! Мы ездили, провинциальные города смотрели: Мышкин, Гороховец великолепный… Дух провинции, по которому душа истосковалась у человека, живущего в каменных джунглях, зажатого индустрией. Люди хотят именно это увидеть. Сделали тротуары, может быть, и стало красивее, взгляд к ним уже привык. Зелень повырубали, или она стала погибать… Самое обидное, что стали погибать памятники, потому что дорога высокая, дождевая вода, которая должна из дворов вытекать на эти улицы по всем законам, наоборот с дорог втекает в эти дворы, в бутовые фундаменты, которые подмокают, здания начинают трещать, рушатся. До администрации города почему-то это никак не доходило. Они это сделали лишь бы, видимо, освоить деньги, выделенные из федерального, регионального бюджета, сделать эти тротуары. На самом деле это уничтожает город, его архитектурно-историческую среду, потому что, извините, при царе Горохе этих мощёных силикатными камнями тротуаров не было! Была булыга в лучшем случае или дощатые помосты на случай слякоти или распутицы. В остальное время жили куры вместе с людьми. Наш кремль коломенский уникален тем, что он единственный из российских и европейских кремлей сохранил свою изначальную функцию ― жилую: у нас в кремле до сих пор живут. Нигде не живут ― ни в Москве, ни в Зарайске, ни в Нижнем Новгороде! А у нас живут, простые люди, как жили тогда, в обычных домах. Даже верблюд живёт в монастыре, ослы там кричат, козы, курят ходят. Я сплю ― меня будят петухи, собаки лают, хорьки всю ночь спать не дают, лиса бегает, ёжики. Где ещё такое можно видеть?! В Московском кремле даже президент не живёт, все уже посбегали, хотя вплоть до 1930-х годов там жили люди, были многоэтажные жилые дома. Поэтому это надо сохранять, этим надо гордиться просто и знать, как правильно это использовать.
Радует, что музеи открываются с уклоном на историзм, а не музей ЛЕГО! В Калуге будет приемлем музей космонавтки, а у нас ― лавки: калачная, пастила… в историзм уклон имеющие музеи. Плохо, что они частные, почему государство этим не занимается, не понимаю, почему оно не видит культурное наследие собственной страны и не поддерживает. В лучшем случае администрация занимается тем, что просто не мешает тому, кто хочет это сделать. Хотя иногда бывает. Вот когда мы были студентами, восстановили усадьбу в Захарове, в которой родился Пушкин, жил там. Это уже после нас, но мы были там студентами, копали, участвовали в раскопках. Я был ещё на Валааме, будучи студентом, там восстанавливали церковь.
«Кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру…»
Это они сидят во дворе у себя. Это она школьница, выпускной. Из-за того, что сами шили это платье, на её маму возбудили уголовное дело, потому что нашли лоскуты в сарае ― значит, кто-то пошёл и стуканул участковому милиционеру, что они шьют и продают. Надо было доказывать, что шили не на продажу, а просто соседке, потому что она выпускница.
После школы она поработала на обувной фабрике, потом поступила в МИСИ. Это на обувной фабрике. Это она студентка третьего курса, 1958 или 1959 год. Потом она приехал в Коломну, ей даже комнату в общежитии, на Кирова, 12А, кажется. Здесь она вышла замуж за моего отца, вот они на свадьбе. Это ракета, которую она, делала, будучи студенткой, на практике. Это они тоже студенты в общежитии, на Электрозаводской было общежитие. Это появились дети, мы ― сначала сестра, потом я. Это вот отец, это мама с нами тоже.
Это в вашей квартире?
Это сейчас Макеева, дом 6, там я уже родился в двухкомнатной квартире. Сестра Инна родилась в этой общаге. Потом им дали квартиру, в 1969 году, в 1970-м я родился, в этой квартире мы жили двумя детьми. Это мы с бабушкой Надей ― маминой мамой. Это я в детском саду. Отец, сестра и я.
Что это за дворик?
Это была лавочка, за спиной ул. Октябрьской Революции, Дома торговли тогда не было, а это забор старого кладбища, где сейчас Мемориальный парк. Там была стела, её снесли, с лавкой.
Это ограда?
Кирпичная ограда, на углу часовня стоит, справа пойдёшь ― будет пушка, гаубица. Это вид на Соборной площади.
Это какой год?
Это я ходил, будучи пионером, в кружок, снимал (нас гоняли в город). Это я в первый сад пошёл. Это уже 1982 год.
Ещё не приводили в порядок?
Нет. Это 1982 год, Олимпиада только прошла, ещё такая тихая уютная провинция, монастырь ещё монастырю не отдали, там были жилые квартиры. У нас же 101-й километр, сюда высылали неблагонадёжных личностей из Москвы, их селили в эти монастыри, потому что там не было туалета, ванны ― с них и так хватит. У меня одна одноклассница была, она родилась в этом монастыре, потом им дали квартиру, она со мной в одну школу ходила. Это я в первом классе, это уже в третьем классе во 2-й школе. Это первый класс с учительницей в 8-й школе.
Это моя мама в ТПМ-7 со своими сотрудницами. Вот она руководитель бригады в ТПМ-7. Это вся наша семья, это я во втором классе, Инна в пятом.
Это вы в студию ходили?
Да. Чаще всего мы ходили на улицу Ленина, там фотостудия «Юпитер», рядом был магазин. Раз в год, раз в два года ходили ― наряжались и ходили фотографировались. Эти фотографии ― это наш отец звал своего знакомого фотографа, он у нас дома снимал, очень хорошие по композиции снимки. Кто там снимал, я не знаю, но мужик был молодец. Он очень хорошо сажал в кадр, подбирал моменты. Фотография же была плёночная. Это сейчас на цифру нащёлкать 15 раз, а потом лучший кадр выбрал. А тогда же надо было поймать, чтобы все смотрели в кадр, чтобы ребёнок не заплакал: я страшно боялся, когда видел камеру, начинал реветь ― надо было момент подловить. Тут меня поймали, а к маме я пересел ― уже начинаю хныкать. Тут я отвлёкся на солдатика, поднял глаз, он меня успел поймать, молодец был дядька, хорошо своё дело делал.
Это я уже школу закончил. Инна учится в МИСИ, причёска ― «взрыв на макаронной фабрике»! А я только окончил школу, это где-то 1988-1989 год. Это мы с отцом сходили, где-то 1988 год, он меня взял на фотостудию «Юпитер». А буквально через год, в 1990-м, она перестала существовать.
Это мама проектирует, это она в 1970-х в ТПМ-7, кульманы стоят. Это мы в пионерском лагере с моей сестрой, какие-то подписи она там делает. Описывает только себя: Паршикова Инесса, слева от вас, 12 лет, рост метр 55, цвет глаз серый, тёмный. Всё! Кто стоит рядом, её не интересовало, что это брат, младший, любимый, в каком отряде ― себя любимую описала и всё.
Это я в пятом классе, пионер, 1980-1981 год, прошла Олимпиада, умер Высоцкий.
Это наш вид из окна на площадь, где автобусы разворачивались, тут ещё нет никакой застройки, домиков 1990-х годов, вид на эту башню.
«Я два года жил в монастыре на Валааме»
Это уже в Москве. Это интересный снимок: когда я уже оканчивал академию, 1999 год, мы в Можайске на обретении мощей преподобного Ферапонта, там был он погребён под спудом, и в конце 1990-х эти мощи церковь решила обрести. Мы туда поехали, наша преподавательница повезла двоих лучших студентов ― меня и моего приятеля Олега Климова. Местное духовенство, владыка, местный журналист, глава района с мордой вот такой, наша преподавательница… А вот эта маленькая личность ― самая ключевая фигура во всей затее, это главный археолог Московского кремля, благодаря ей мы нашли эти мощи. Местный мэр пригнал экскаватор, узнав, что там идут раскопки, обретают мощи, и начал ковшом искать мощи. Она единственная закричала: «Стойте!» ― она увидела длинную чёрную полосочку. Я вообще не понял, что это, она по своему опыту узнала, что это остатки древнего гробовища, хоронили в колоду в гробах, мы нашли эти мощи, они сейчас находятся в можайском монастыре. Это было археологическое обретение мощей. Через неделю было официальное обретение мощей, приехал патриарх, накрыли там поляну и сделали сцены необходимые. Местное духовенство, монахи приехали, это игумен отец Борис этого можайского монастыря. Это исторический кадр. Он даже написал икону, мы там даже присутствовали на этой иконе ― «Обретение мощей преподобного Ферапонта». Это святой 16 века, глубоко чтимый, Можайский женский монастырь, там фрески Дионисия сохранились. Наши преподаватели помогали сделать так, чтобы вода не стояла в соборе, открывали фундамент, вода ушла (фрески Дионисия, а вода по колено стояла ― конечно, надо что-то делать!).
Это в академии, я заканчиваю диплом. Это на пятом курсе я черчу работы. Всё вручную, они тоже в конкурсах принимали участие, я завоёвывал первые места. Это мы на первом курсе с гитарами. Это на четвёртом курсе, уже взгляд осознанный появился: сразу понятно, что интеллект у человека нарастает по сравнению с этой фотографией, где я обалдуй, взгляд пустой, неосмысленный совершенно!
Это мы на третьем курсе. Это восстановленный благодаря нашей обмерной практике археологической дом: этот дом сгорел, мы его восстанавливали. Потом наша преподавательница, она была реставраторам, она восстановила эту усадьбу, какая она была при Пушкине.
Илья Сергеевич на моём дипломе. Я защищаю диплом. Это, будучи на третьем на курсе, я поехал на Валаам. Я два года жил в монастыре на Валааме, мы там восстанавливали скит Александра Свирского, церковь восстановили. До сих пор там стоит корпус, который по моему студенческому проекту восстановлен ― трапезная братского корпуса (братский корпус не смогли восстановить, а трапезную восстановили). А церковь сгорела потом, она пережила финнов, пережила коммунистов, а в монастыре она сгорела, какие-то алкаши сожгли.
Это я уже со своими студентами, уже я преподаватель. Это я в Коломне в 1998 году, наслаждаюсь видами, ещё будучи студентом. Это я тогда же вместе с отцом стою, на Ямках он жил. Это уже после академии, мы связь поддерживали, всё время ездили и смотрели памятники архитектуры по областям. Начинаются каникулы новогодние, с 1 по 10 января мы так просто не сидим, мы собираемся и едем в Ярославль, Ферапонтово… мороз ― не мороз… был мороз 47 ― мы ехали и смотрели памятники архитектуры.
Это мы в Звенигороде. Архитектор должен видеть вокруг себя среду и постоянно в ней крутиться. Он должен постоянно ей питаться, иначе просто ты перестанешь поддерживать свой профессиональный уровень.
Это тоже Валаам. Остров Валаам, вокруг него архипелаг, некоторые скиты расположены на этих островах, куда даже паломников не пускали, это был закрытый скит, мы там находились только в целях реставрации церкви. Надо было воссоздать его. Был замкнутый круг людей, дьякон один, он каждое лето проводил ― там и принял постриг, там остался. Это игумен, дети какие-то вместе с нами приехали, я там стою в рабочей спецовке, восстанавливаю. Это всё восстановительные работы.
Это после академии, молодые, но ещё не женатые: за окном уже ночь, мы сидим чертим, нас за уши не оттащишь! Это я уже будучи преподавателем на ректорском совете, где-то тут Глазунов, где-то наш декан, мы сидим в академии нашей, в хорошем интерьере, обсуждаем, как будем жить дальше, как учебный план составлять. Это мы по памятникам архитектуры в Тверской области, надгробие 16 века. Это я уже с сыном нахожусь в нашей академии, среди скульптур в фойе академии ходим. Это ему два года, смотрит на скульптуры. Это всё наши студенты делали. Это Аполлон. Это дипломные проекты наших скульпторов. Это диплом архитектурный двумя курсами младше меня учился парень, у нас в академии висит в метфонде. Я с Ваней на фоне его проектов, это мы с Ваней в Коломне ходим, целая же эпопея, когда родились дети, это следующий целый пласт жизни пошёл. Это я в церкви Симеона Столпника за Яузой, мы там проект реставрации колокольни делали, это я ещё студентом тогда был. Это бабушка Валентина Михайловна, приходила к вам сюда, Иван, Анфиса, Анфисе три года, Ивану семь лет. Это мы с Иваном ездили на ёлку, сын работал в театре МХАТ, мы на ёлку ездили туда. Это актёры с детьми, это Трухин, по-моему, который в «Улицах разбитых фонарей» играет. Это мы с Иваном, ему два годика. Такая жизнь.
«Для меня это вся жизнь»
Про вашу семью сейчас что-то добавите, про Ваню и Анфису?
Это отдельная песня. Ивану 13 лет наступило. Для меня это просто ужас! Он ходит, с меня требует: «Ты должен меня обеспечивать. Ты почему не проводишь интернет?» Интернет мобильный гикнулся, нужен безлимит, ему нужен постоянно. Я говорю: «Тебе же нужно, мне не нужно особенно, давай дом помогай строить!» Пытаюсь его к труду приучить. Он говорит: «Мне это неинтересно». Я говорю: «А мне неинтересно интернет проводить». ― «Ты мой родитель, ты обязан обеспечить всем необходимым. Интернет, телефон ― это необходимое». Какое это необходимое?! Унитаз ― это необходимое! А интернет этот… Такие споры постоянно у нас с ним ― переходный возраст. Суворов, говрят, за 10 дней Альпы перешёл, когда он перейдёт, не знаю. Анфиса подрастает, ей 9 лет, то же самое будет. У Ивана возраст этот закончится, а у Анфисы начнётся.
Мои альбомы. Тогда же не было цифровых фотоаппаратов, мы снимали на плёнку. Церковь в псковском стиле ― я на четвёртом курсе делал, всё вручную, тоже первое место на каком-то конкурсе заняла. Интерьер внутри с иконостасом…
Это часовня, которую я делал вне программы. Мне академической программы было мало. Нам давали задание на три месяца, я эту церковь делал за месяц, а остальные два месяца я не знал, что мне делать, проектировал часовни, потом пытался продать, никто их не покупал.
Дипломный проект ― вот такая красота. Мои студенты смотрели и спрашивали: «Как вы это делали?». Это всё вручную сделано, не на компьютере. Иконостас, к нему делал ещё дом причта, размещал функции: приходская школа, трапезная, книжный магазин, свечной ящик, даже пихал сюда подземные гаражи, будку сторожа. Прихожане приедут ― они же должны машины поставить куда-то. Картину рисовал зимой.
Оригинальные рисунки сохранились?
Да. Это у меня есть. С этим я, кстати, судился, потому что председатель приходского совета эту работу взял у меня, 400 долларов несчастному студенту не заплатил, опубликовал в газете, издал рекламный буклет и собрал большие деньги. Мне стало обидно, я подал на них в суд по авторскому праву. Все юристы и адвокаты удивляются, спрашивают, судились или нет. Я отвечаю, что судился. Спрашивают, с чем связано, ― отвечаю: с авторским правом. «Без адвоката?» ― «Да». ― «Это же очень тяжело!» Я говорю: «Мне это не стоило труда: авторская подпись есть на работе». Я на уши всех поставил: управу района Калужского Москвы, газету эту несчастную, присудили 1000 рублей газете, которая опубликовал эту картинку. Я просто не пошёл брать исполнительный лист, потому что считал, что газета не виновата: он принёс мою картинку и попросил напечатать…
Эту церковь построили в Хабаровском крае, я делал эскизный проект, они её сделали. Немного в другом виде, но она стоит в Хабаровском крае, был заказчик такой, лесопромышленник, он добывал лес, он просил сделать проект. Вот её освещали. Из лиственницы она построена, лемех сделан, деревянная крыша. Хотели золотые крыши сделать, я сказал, что не надо, давайте деревянные, как положено. Вот её основу кладут. На болотине её поставили ― там сплошь одни болота.
Это то, что я строил в Вологодской области: алтарь пристроил к церкви 19 века снесённой. Когда строили, нашли скелеты людей. Часто находишь скелеты людей, расстрелянных, в черепе дырки, ставили к стенке и расстреливали. Всё на извести, кирпич, белый камень, опалубку ставили, на неё выкладывали свод. Так это в конечном счёте получалась церковь с таким иконостасом. Всё это никому не доверишь. Ворота кладут, арки… Подряды сам брал ― не было так, чтобы продать проект и кто-то другой делает. Вот она с руин поднимается, церковь, постепенно. Была в таком состоянии. И то это мы уже крышу делали. Дырка была, такие были руины. Она в этом виде простояла 20-30 лет. Была школа, школа сгорела. Мы её воссоздали и восстановили. Для меня это вся жизнь. Может, лучшие годы моей жизни ― нулевые годы, когда было финансирование, были добрые люди: ведь это же восстанавливало церковь просто частное лицо, просто давал деньги. Зачем, непонятно. Было обидно видеть, когда местные, которые живут в деревне, не понимали, зачем это. Раньше были коммунисты, строили клубы. Сейчас пришли попы, строят церкви. Зачем это им надо?.. Пришёл КамАЗ с цементом, их зовёшь разгрузить, они просят деньги. Я говорю: вы живёте в квартире, я, чужой посторонний человек, звоню вам в дверь, и говорю: я вам плитку кафельную купил, от вас требуется помочь разгрузить ей. А вы мне скажете: а сколько ты мне заплатишь за то, что я затащу плитку в свою квартиру и бесплатно получу? То есть они не понимали, что для них бесплатно кто-то строит, свою лепту, хотя бы в виде разгрузки, они не могли внести. Когда такой же КамАЗ приходил в клуб и председатель колхоза просил их разгрузить, они разгружали. Им не заплатили деньги, но они всё лето будут бесплатно танцевать. Я говорю: вам строят церковь, вы будете ходить бесплатно всю жизнь! Нет, они не понимают… Это мы ставим крест на эту церковь. Со школы всех детей с уроков сняли привели ― знаковое событие.
А это я был штатным архитектором в Первой градской больнице, там церковь Царевича Димитрия, там был тогда настоятель Аркадий Шатов, сейчас он отец Пантелеимон, епископ Наро-Фоминский. В его церкви был миссионерский отряд, они ездили по деревням крестить людей. Меня просили сделать походную палатку, храм походный. Я её соорудил. Синженерил сам, придумал, изготовили: боковые стенки поднимаются, больше людей влезает, здесь алтарь с крестом. Собирался он за два часа. Если четверых людей толковых дать, то собирался он за час, разбирался за полчаса. Он мог в навес превратиться ― в случае непогоды закрыться. До сих пор он там и есть, до сих пор куда-то с ним ездят. Служба там идёт. Походная палатка так ставилась. Это с местными мужиками мы ставим. Сколько прихожан вмещалось. Цель была ― приехать, всю деревню окрестить, один раз в реке даже крестили ― макали, как в иордань. Раз было человек по 400. Столько людей туда влезало. С детьми работали. Приезжал недели на две-три священник, миссионерский отряд, с которым мне приходилось ездить. Оплатил всё спонсор, он же купил автобус, сделали багажник ― храм лежал наверху в сложенном виде. Садились в этот ПАЗик и ехали. Ехали километра за 2-3 тысячи, в северные районы, Архангельскую область, где церкви не было вообще никогда. По пути останавливались, застревали, нас КамАЗом вытаскивали. Я построил палатку, и мне приходилось с ней ездить, потому что её никто собрать не мог кроме меня.
Тут стоит одноэтажный дом частный на два хозяина. Я взял только совсем малую долю. У меня папок много.
Это формат А1?
Это да. Ноль. Они чертят их на планшетах, потом срезают, уши убираются.
Где они висели у вас?
На просмотр вешаем. Ставим оценки, потом снимаем. 2014 год. Писал, кто выполнил, для чего. Козлова Марина, Вахрушева Анна, преподаватель Уваров, ул. Савельича, дом 24. Это он же, но с дворовой части. Такой же буквой Г стоит.
Это Луковкиных усадьба. Тоже в жутком состоянии, оттуда сверху съехал художник, мастерская была. Это я носил оригиналы, сфотографировал, оригиналы в академии остался. Так они отмеряют методом триангуляции, потому треугольник ― жёсткая фигура, три размера дадут вам точку. Прямоугольник запросто может превратится в ромб, а треугольник никогда. Этим методам моя задача была их обучить, что им в жизни пригодилось, в работе. Деревянное здание на Октябрьской Революции, 56 стоит, красивое с наличниками. Так это приблизительно выглядело. Заставляли адрес писать, кто что, курс. Кроки все подписываются, передаются в архив. Если что-то в чертеже непонятно, они потом ищут размер в кроке, ищут того, кто чертил, могут разыскать и спросить, что ты наваял 15 лет назад, объясни нам. Вот они наличники мерят: если что-то сгорит, то можно взять и восстановить, было бы желание. Пока у всех желание только рушить.
Переулок Москворецкий, 4. Это 18 век, дом, где стенка сейчас отходит?
Да. Который в аварийном состоянии. Пока он не рухнул, я одним из первых загнал туда людей и померил: вдруг кто будет ломать.
Это объект культурного наследия.
Да. Надо восстанавливать, а не ждать, пока сам рухнет. Они ждут, пока рухнет, ничего не делают. Они входили вовнутрь, там окна позаколочены, в темноте мерили, фонарями светили. Это он же. Ул. Савельича, дом 40. Он же, другой фасад. Ул. Левшина, 16.
Как вы определяли, какое здание надо померить?
Профессиональным чутьём. Я вижу: памятник, отличаю 17, 18 век…
Вы шли от самых ранних образцов, которые сейчас под угрозой исчезновения?
В первую очередь мерили то, что в руинированном состоянии, что могут уничтожить, например. По-разному… Люди там живут, возьмёт, окно растешет, ему плевать, что это 18 век, ему света мало ― и всё.
Спасибо за ваш рассказ.