Рассказчик Фердинандова Лидия Григорьевна
Ведущий Сорокин Игорь Владимирович
Дата интервью 13 сентября 2015
И. Сегодня 13 сентября 2015 года. Интервью с Лидией Григорьевной Фердинандовой. А интересно, фамилия откуда происходит?
Л. Г. От мужа. Это очень такая редкая фамилия. Настя искала в интернете: очень редкая фамилия. Она пришла из Воронежа: предки моего мужа, его прадед, были в Воронеже. Он был коллежский асессор. Они дворяне все: дворянская грамота, имение свое. Но после революции, естественно, все разлетелись по разным странам: двое или трое остались в России, остальные все поразъехались. Кстати, брат, двоюродный дед моего мужа, был очень известным художником в Венесуэле, Фердинандов Николай Алексеевич. А Борис Алексеевич, дед моего мужа, в Москве работал с Мейерхольдом, он был очень известный художник и постановщик, одиннадцать языков знал, совершенная интеллигенция до мозга костей. Мой муж был слесарем на Тепловозостроительном заводе. Его мама вышла замуж, после войны уехала из Москвы на Дальний Восток, и, после Дальнего Востока, — ее муж был военным, — приехали в Коломну, получили квартиру здесь. Он был начальником парашютно-десантной части.
И. Это Ваш тесть?
Л. Г. Это мой свекор, да. Ну, они потом разошлись. Получилось, что я вышла замуж к ним: он жил со своей женой, а мы со свекровью в двух комнатах — тоже мини-коммуналка.
И. А родились Вы в Коломне?
Л. Г. Да, родилась я в Коломне, я коренная коломчанка. Моя мама осталась вдовой с тремя детьми в войну, она нас поднимала, у нее был малолетний брат. В 48 году бабушка умерла. Ему было 11 лет. Малолетний брат, и отец прикован к постели, парализация ЦНС. И жили мы в 11-метровой комнатке, ну в «семейной коммуне», сестры с семьями и мы с мамой, и в 50-м году мама устала от этой жизни: ни одежды, ни обуви, ни денег, ничего не было. И она завербовалась на север.
И. А сколько ей было лет?
Л. Г. Маме в то время было… Сейчас скажу. Это был 50-й год, она с 18-го. Тридцать два года. И она уехала на север — значит, официально она взяла старшую мою сестру с 40-го, и неофициально сына, а меня оставила с тетушкой, с сестрой, и уехала на три года. Через три года приехала с кучей денег, всех одарила, сняла на обратную дорогу, взяла меня, и мы уехали на север, и еще там прожили три года. Потом вернулись, купили коморочку, — там жить негде было, — на Окском проспекте, в общем, летний мезонин такой. Скажем, вода зимой мерзла. И вот оттуда я вышла замуж.
И. А девичья фамилия ваша?
Л. Г. Моя девичья фамилия – Рытова. Это очень интересная история, это фамилия мужа моей мамы, который погиб, а я была рождена в 44 году от большой любви, от мужчины, который эвакуирован из Питера, якобы семья у него погибла. Мама у меня была очень интересная женщина, он стал за ней ухаживать. В общем, доухаживался. Тогда запрещены были кое-какие операции, ну вот благодаря этому я появилась на свет. Потом его семья вернулась, и, естественно, мама с ним рассталась. Вот она одна нас троих и поднимала, плюс брат, плюс отец, прикованный к постели. Тяжелая жизнь была очень, маме было очень трудно, Царство ей Небесное.
И. Она до какого года дожила?
Л. Г. Ей было бы семьдесят года, 31 мая. Она умерла 1 мая. У нее было очень тяжелое заболевание, вообще была крепкая и никогда ни на что не жаловалась. Начался рак глаза, прооперировали.
И. Это были 90-е?
Л. Г. Да, она в 90-м году умерла, на 72-м году жизни. Но мы были все определены, у нас у всех были семьи. В общем, как я попала в коммунальную квартиру. Я вышла замуж за своего мужа, свекровь была коренная москвичка, ей хотелось вернуться в Москву, и она решила с нами разменяться. Две комнаты в этой квартире, разменяли по комнате в Коломне, вот нам досталась комната на Кутузова, 12. Дом был двухэтажный, эти дома строили немцы пленные, кухня там, например, такая была… Значит, жила еще старушка, но ей наверно еще пятидесяти не было, Клавдия Петровна Борисова, с сыном. Он в КАУ учился. И двое участников войны, Валентин Семенович и Татьяна Ильинична. Валентин Семенович, Царство ему Небесное, умер, а Татьяна Ильинична, ей девяносто четыре года, она еще жива, мы с ней общаемся, встречаемся. Так что у нас связи не утрачены с ними.
И. То есть были очень теплые…
Л. Г. Замечательные люди были. Ну что касается Клавдии Петровны, она была немножко богобоязненная, боговерующая, мы были более современные, более молодые, поэтому, но, тем не менее, все праздники, семейные, 1 мая, как правило, всегда вместе все это отмечалось, вот на кухне, потому что у нас была комната 10,5 метров. У Клавдии Петровны с сыном комната – 13 метров. И 20 метров комната у участников войны. У нас была замечательная коммунальная квартира, ну просто лучше не бывает. Как родные люди жили, помогали во всем, особенно старшие. Я молоденькая была, родила сына, ничего не знала, вот мне все помогали общими усилиями. Всем здоровья, и Царство Небесное — кто ушел.
И. А сын у Вас один?
Л. Г. Сын у меня единственный, ему вот был вчера пятьдесят один год, он живет в Питере с новой семьей, двое мальчиков чужих воспитывает. Я до сих пор работаю, по 5 часов, ну можно сказать за копейки, за 11 тысяч. Для меня это, конечно, спасение, в данной ситуации, я им всем помогаю. Стараюсь, все для них. Муж у меня умер 14 лет назад, тоже тяжелая болезнь у него, и вот 14 лет я живу одна. Отдельную квартиру я получила, я работала в Белом доме, и отдельную квартиру я получила, до этого нам мама, на север уезжала, и построила нам всем кооперативные квартиры. То есть зарабатывала для нас, но, естественно, последние годы она жила с нами.
И. Давайте вернемся к праздникам. Вы сказали, что замечательно отмечали праздники.
Л. Г. Да
И. А сколько вообще праздников в то время, это как раз получается 50-60-е?
Л. Г. 60-е годы.
И. Сколько?
Л. Г. Первомай, День Победы, это непременно. Затем октябрьские и Новый год, вот эти официальные праздники. Дня Конституции тогда не было еще, и праздником как бы даже не отмечали. Ну конечно дни рождения друг другу, какие-то сувениры дают, кто пирожок испечет, кто чего, у нас очень дружно было. Например, если кто-то захотел семечек, покупали, жарили вместе и потом сидели вот на кухне и грызли эти семечки, и на пол. “Давайте на пол кидать”, — соседка Татьяна Ильинична говорит. “Давайте на пол, что мы будем в кулак, давайте на пол, а потом все собирать, убирать”. Очень хорошо, очень здорово, было дружно. Если какие-то неожиданные гости, мы молодые были, приходили к нам в гости друзья, конечно же, все происходило на кухне, в комнате не было места, так вот соседи, участники войны, всегда поделятся всем, что у них есть: “Лид, а может быть ты это возьмешь? А может быть это?”. У меня какие-то теплые остались воспоминания об этом времени, как будто это было вчера. Потом в ДК Ленина, я с сыном ходила гулять, там весьма приличный парк, танцевали на площадке, там я свою молодость провела, очень интересно. Нас на танцплощадках преследовали за то, что мы танцевали твист, рок-н-ролл. В красных повязках юноши ходили и забирали. Для того, чтобы не забрали, девчонки нас всегда в круг брали, и танцевали.
И. А может быть это у парней была форма ухаживания? Забрать?
Л. Г. Нет, нет, преследовалось же всё, в 60-е.
И. Ну а кто включал твист?
Л. Г. Ну я не знаю. Музыка же тогда появилась, Высоцкий «на ребрах» у нас, у нас был первый магнитофон, как же он назывался то?.. «Юность», в красной пластмассовой такой штуке, шикарный, и вот все записи.
И. Магнитофон катушечный?
Л. Г. Да, да, ну это уже считается мини-катушечный, большой катушечный, вот с такими катушками, потом “Регонда” приемнички переносные.
И. “Регонда”?
Л. Г. Да, это был шик, по тем временам был шик. Зарплаты были небольшие, но жили и детей растили, и праздники отмечали, и подарки дарили, всё было здорово. Конечно, сейчас вот все, я была недавно там, в том районе, с правнуком гуляли и Настенькой, я говорю: “Настенька, поедем, я тебе покажу, где мы жили, где появился твой папа на свет в коммунальной квартире’. Вошли во двор, она вся такая сморщилась, говорит: “Как вы тут вообще жили?”. Я говорю: “да что ты, шикарно жили”. За сараем была помойка, общая, за ограждением, и все это сваливалось туда, здесь во дворе столы стояли, мужчины играли в карты, в домино, женщины белье стирали, вешали. Обычная жизнь.
И. А двор вот был таким?
Л. Г. Да, да, пятачок, вот он как бы свой мирок, все друг про друга все знали. Когда мы 3 августа, — сын у меня появился 12 сентября 64 года, — а 3 августа у нас была годовщина женитьбы, ну я, естественно, пирожок испекла, соседей позвали, а Клавдия Петровна, такая наивная, Царство ей Небесное: “Ну как же так, вот, а у тебя еще никто не родился? Ишь, как молодую окрутил!”. Очень интересно жилось. Даже не знаю, что еще вспомнить?… Коломна, конечно, по-другому выглядела, ну сейчас я прохожу по этому парку с мальчиком, гуляю, там не парк, а заросли дикие, где клуб Ленина, так называемая танц-площадка, все в запустении, все заброшено. Вот так вот, там молодость вся прошла.
И. А в этом районе Вы бывали?
Л. Г. Да, конечно, мы по «Большаку» гуляли, называлась так Октябрьская революция, молодежь толпами гуляла, кто на Комсомольской на танц-площадку, кто шел в клуб Ленина, а кто в Бобры. Вот по «Большаку» толпами и гуляли.
И. То есть Бобренев монастырь назывался Бобры?
Л. Г. Бобреневский сад, который сейчас называется Сад Дворца. Вот входите, и там тоже был деревянный клуб и сад, там, на танц-площадке, играл оркестр духовой, танцевал кто-то, тоже такой небольшой парк перед входом в кинотеатр, назывался Бобреневский.
И. Почему?
Л. Г. Ну, наверно, к району Бобреневу относили, потому что ближе сюда. Бобренево ведь где-то здесь, через речку. Назывался Бобреневский.
И. Интересно.
Л. Г. Да, а это Коломенский, который на Комсомольской и Ленина, вот три танц-площадки в городе. Молодежь, конечно, тусовалась.
И. А они между собой как-то различались?
Л. Г. Да, различались. Вот на Комсомольской собирались очень много бандюганов всяких, хулиганов, устраивались вечные потасовки. Мы боялись туда ходить. А в Бобрах более взрослая публика собиралась, потому что играл духовой оркестр, танц-площадка была, и такие зрелые люди танцевали под этот оркестр. А в Ленина вся молодежь собиралась. Было здорово.
И. Там играли под репродукторы?
Л. Г. Да, да
И. А были такие, ну, как бы мастера танцев какие-нибудь особенные? Вы к ним относились, может быть, учились, откуда твист узнали?
Л. Г. Ну, друг от друга, более продвинутая молодежь вот нас таких сереньких обучала, мы были очень обучаемые, нам хотелось. Слушали всякие записи, читали книги, потом я читала Солженицына, которого уже в то время запретили. “Один день Ивана Денисовича” уже был запрещен, уже читали, как говорится, под одеялом.
И. То есть, самиздат выходил?
Л. Г. Да. Слушали Высоцкого. Потом, я помню, муж принес такой толстый самиздат, который на заводе отпечатали, в котором написано всё, что сейчас произошло и происходит, вот там всё написано было. Я читала, смеялась, и не может быть, как так может быть, что Советский Союз распался, что все мы разрознились, что война друг с другом будет, не верилось, потому что мозги то были заточены под то, что у нас лучше всех.
И. А что это было за произведение?
Л. Г. Вы знаете, я даже не знаю, как это называлось, но это как бы политические обозрения, политическая история, что пытается сделать Америка, что будет с Советским Союзом.
И. Это в каком году?
Л. Г. Ну как бы не обмануть Вас, это в … 65-м.
И. Да?
Л. Г. Да.
И. Интересно.
Л. Г. Но это когда мне муж принес и сказал: «Если кто-то у тебя это увидит, нас забреют, и никто никогда не увидит и не услышит». Я читала и говорила: «Какую-то ерунду пишут», а сейчас все это сбылось. И Высоцкого слушали.
И. А вот “Москва — Петушки” хождение имело в Коломне?
Л. Г. Да, читали, смеялись, радовались. Так же, как, в свое время, лет 15 назад, мне первый раз в руки попал Веллер Михаил, и я с восторгом в 60-е годы читала его произведения.
И. А про Ерофеева было что-нибудь в воздухе?
Л. Г. Кроме “Москва — Петушки” и то, что он пьяница, больше вот…
И. Вот то, что он с Коломной связан?
Л. Г. Нет, это я узнала, только когда попала сюда, в коммуналку. Знали, что он такой вот…
И. А где Вы работали?
Л. Г. Я работала в промтоварном магазине, в “Промторге”, работала продавцом в магазине “Дружба”, который находился в Голутвине, и до сей поры там находится. Он весь разделен. Я работала в отделе подарков, я закончила училище на продавца.
И. Вот магазины нас тоже интересуют, это такая отдельная тема.
Л. Г. Сначала я ученицей проходила практику в Голутвине, там был промтоварный магазин, там сейчас все перестроено. А там был такой деревянный, внизу железнодорожный магазин, а наверху был промтоварный магазин. Вот там одежда была, вот там я практику проходила, а потом меня определили в отдел подарков и сувениров, в магазин ‘Дружба’. Мне было семнадцать лет, я помогала маме.
И. И всю жизнь там проработали?
Л. Г. Нет, я не всю жизнь там проработала. Я проработала, пока у меня не родился ребенок. Потом, когда ребенок родился, я два года не работала, потом меня устроила тетушка на Коломзавод, я работала в инструментальном хозяйстве. Потом меня взяли в техническое училище, освобожденным председателем местного комитета, я отвечала за учеников и за взрослых. Вот так я начинала работать. Потом мы уехали в Германию, после Германии я устроилась на 3-го Интернационала в управление бытового обслуживания. Я туда устроилась, работала мастером контролера, и после этого меня взяли в Белый дом. Я работала в комитете по торговле, четырнадцать с половиной лет.
И. Интересно. А еще про Сирию вы говорили?
Л. Г. Да, это с мужем мы ездили. В Германии мы были, в Египте, и последняя наша поездка была в Сирию. Мы вернулись из Сирии в 83 году, это была наша последняя поездка. Считайте, тридцать два года назад.
И. Это связано с Коломзаводом?
Л. Г. Да, это связано с работой мужа. Я как член семьи ездила. Но в Египте я работала, потому что я не могу без этого. В Германии я с ребенком занималась, в школу пошел, я его возила.
И. То есть это не так, 2-3 месяца?
Л. Г. Нет, это три года, а в Германии я пробыла два с половиной, а муж три с половиной. Год он без нас был. Потом в Египте около трех лет были, и в Сирии три года, почти семь лет.
И. Получается десять?
Л. Г. Нет, семь. Два раза по три, и один два с половиной, муж три с половиной. Нет, у меня семь лет получилось.
И. Интересно.
Л. Г. Интересная жизнь, такая очень интересная. Я помню, события были, ну вот когда мы приехали в Египет. Если вам интересно, я вам расскажу. Из аэропорта нас встречала машина военная, военная охрана. Я ничего не знала, не интересовалась, а тогда же только война с Израилем закончилась, и кругом самоходки, и мы выезжали из аэропорта. Военные, самоходки. “Что такое? Что такое?”. “Ну это же аэропорт, надо ведь охранять’’. Он меня всегда успокаивал. Разгул был уже в те времена. Значит 75-й и 77-й я была в Египте, страшно было, несколько раз эвакуировали семьи, и в Сирии в 82-м году, разгул. Когда семью отправляли, я пошла к консулу и сказала, что я остаюсь, у меня сын-студент, я мужа не оставлю, я буду помогать другим мужчинам, которые одни остаются, буду готовить, буду стирать, надо будет, автомат возьму и буду защищать, в общем я там была героиней, муж меня всегда хвалил. Жизнь, конечно, очень интересная была. Когда в Египте мы попали на Гизу, пирамиды, на пирамиду Хеопса… Настил был деревянный, я не знаю, что сейчас там, там был такой настил деревянный, и я, когда поднималась, мне даже с сердцем было плохо, я думаю «Боже, века веков предки наши все изучали», и я: “Боже мой, сфинкс”. Это что-то. Впечатлений, конечно, масса.
И. А когда возвращались в Коломну, три возвращения. Как она менялась?
Л. Г. Коломна менялась. Мы обрастали массой друзей. У нас были масса друзей из Москвы и из Питера, и когда мы откуда-то возвращались, нас в аэропорту, в Шереметьево, встречали целой автоколонной. Все так радовались, и все, кто могли, с нами ехали в Коломну, и мы, в нашей трёшке, 6,5 метров, располагались все, и у нас дружеское было общение — с теми, с кем виделись. Коломна менялась, но так, как сейчас она изменилась, в состоянии, в котором она сейчас — раньше такого не было. Она всегда отличалась пылью, грязью. Сейчас, конечно, надо отдать должное Шувалову, приятно смотреть на все.
И. С одной стороны, вы рассказывали про парк?
Л. Г. Ну, вот что сделать, он уже старый, видимо не хватает средств, там же все старое, все повалено, мне уже 71 год.
И. Еще хочу вернуться к праздникам. Вот для меня неожиданность, что, оказывается, День Победы отмечался не сразу.
Л. Г. Нет, День Победы всегда отмечали, но вот как праздник, как свободный, как воскресенье-выходной, не было такого. Мы вообще работали: в субботу короткий день, а в воскресенье выходной был.
И. Я в 65-м родился. Оказывается, в 65-м впервые двадцать лет Победы отмечали, а до этого слишком малый срок, никто не считал, что это прямо какой-то праздник.
Л. Г. Я думаю, не только праздник. И военных не очень-то почитали, потому что все почти на равных были, у всех потери были в семьях. Не было такого, как сейчас: почитают, пенсии хорошие платят. Их так мало осталось.
И. А когда все-таки день выходной дали?
Л. Г. Сейчас бы вспомнить… Наверное, году в 70-м, а так работали все эти дни: пятница и суббота короткий день.
И. Шестидневка, получается?
Л. Г. Шестидневка. Суббота короткий день. В общем, оставалось воскресенье, когда надо было постирать, убрать, приготовить, и так далее.
И. Получается, в 60-е был дан старт на некую такую более свободную праздную жизнь. То есть, Гагарин в космосе, «мы непобедимы».
Л. Г. Да, восторг. Я стихи писала на эту тему, глупые и патриотические, когда Гагарин полетел. Гордость брала за свою страну. А потом, в 27 лет, минуя комсомол, вступила в партию.
И. Такое было возможно?
Л. Г. Да. Минуя комсомол, меня приняли в партию. Потом все это накрылось.
И. А почему Вы в комсомол не вступали?
Л. Г. Я даже не могу сказать, почему. Не знаю. В школе, наверно, не настаивали, я из 10-го класса ушла в вечернюю школу. Маме очень трудно было, я ушла в школу рабочей молодежи и техническое училище, стипендию получала, помогала маме. Я и училась со стипендией, и в школу вечернюю ходила. Закончила школу, помогала маме.
И. Мне казалось, нельзя: все должны были быть сначала октябрятами, потом пионерами.
Л. Г. Значит, Журавлев был такой. Григорий Григорьевич, по-моему, его звали. Секретарь Горкома партии, он даже не задал такой вопрос. И комиссия была из старичков, и приняли без оговорок.
И. А как происходили демонстрации? Вот два вопроса: про полет в космос, вот как это 12 апреля в Коломне все произошло? И второй вопрос, про эстетику праздника: чем она была особенной, вот коломенской?
Л. Г. Вот демонстрации, прямо за школьной скамьей, я это помню, у нас всегда это был праздник, огромный праздник. Нас не надо было сгонять, мы шли по желанию, лично для меня это был праздник, такое настроение, в то время это был патриотизм настоящий.
И. Ну а маршруты откуда? От Коломзавода?
Л. Г. От Коломзавода. Формировалась в основном вот здесь вот, где Бобры, вот все собирались колонной и шли вот сюда, к центру. Здесь был Красный дом, так называемый Белый дом, все шли сюда, возвращались с транспарантами.
И. И по Октябрьской революции шли к Коломенке, к Кремлю проходили, где Вы все стояли?
Л. Г. Ну, вот здесь, слева.
И. Лицом к Ленину…
Л. Г. Иногда вот здесь, ну за Ленином неловко было, мы стояли лицом к Ленину, по той стороне.
И. То есть нужно было свернуть с Октябрьской революции, пройти между трибунами и Лениным, и идти уже к Кремлю, и там уже оставались?
Л. Г. Да, да, там уже оставались, но очень много народу было, ужасно, на демонстрации. Но мужчины собирались, как известно, чтобы потом погулять душевно, отметить, ну а мы, для нас праздник.
И. Песни, наверно, пели?
Л. Г. Песни пели, танцевали, все было очень здорово. Я, в общем, вспоминаю как самые лучшие годы, сейчас уже этого нет.
И. А была какая-то соревновательность между предприятиями?
Л. Г. Да, у кого лучше оформление, кто больше людей соберет. Всегда очень хорошие Коломзавод и КБМ, всегда на машинах, со спортсменами, очень интересно было, транспаранты всевозможные.
И. Фотографии у Вас не остались? С демонстрации?
Л. Г. Наверное, нет, но у меня есть очень известная фотография, где Брежнев на параде Победы, будучи еще полковником.
И. В Москве или в Коломне?
Л. Г. В Москве. Вот у меня есть эта фотография, черно-белая, от свекрови мне досталась. Потому что ее муж служил на Дальнем Востоке, и у них был начальник аварийной части, генерал, его сын сейчас в правительстве, ну, в общем, неважно, ну вот, они дружили с Брежневым, и там есть фотография.
И. А отличие Первомая от ноябрьских какое-то, кроме погодных условий?
Л. Г. Ну, погодные условия, но народ точно также собирался, точно также, потому что по-другому нельзя было, тогда это было обязательно.
И. Ну то есть Вы сказали, что на Первомае выращивали листочки…
Л. Г. Да-да веточки, чтобы листочки они давали, к ним там цветочки привязывали.
И. А собирали гвоздики?
Л. Г. Да-да, на ноябрьских тоже: цветы бумажные, транспаранты, флажочки красные, обязательно серп и молот, и маленькие и большие несли, и портреты членов правительства.
И. С какого возраста Вы помните демонстрации?
Л. Г. Ну, наверно, лет с шести, с 50-го года.
И. А в войну, как Вы думаете, были демонстрации?
Л. Г. Нет, какие демонстрации, что Вы. Какие демонстрации, когда война. Может быть, были в Москве, на Красной площади, но здесь, в городах, эвакуированы заводы были, какие демонстрации. Коломзавод был же эвакуирован.
И. А куда?
Л. Г. В Киров. Почему я это знаю? Потому что у меня тогда дедушка был эвакуирован. Мама с тремя детьми, с бабушкой и сыном, оставались вот здесь все в Коломне. Здесь госпиталь был военный, привозили раненых.
И. Ну это была прифронтовая зона?
Л. Г. Да, да.
И. То есть немец сюда не зашел…
Л. Г. Не дошел, его где-то под Каширой, что ли, остановили, но он где-то рядом был. Сюда он не дошел, но бомбить – бомбил. Мама рассказывала, вот я помню. Ну конечно, послевоенная жизнь тяжелая была. Я даже помню, когда отменили карточки, это был 48-й, когда очереди были за мукой, я маленькая девочка, мне химическим карандашом ставили цифру, номер в очереди, и я как полноценный человек ходила, в очередях стояла.
И. А где, в каком магазине?
Л. Г. Это было всегда… мы ходили, мы жили, где завод Станкостроителей, стадион, вот там коттеджи такие. Вот у нас, у дедушки, было пол-коттеджа там с садом, и стадион прямо рядом, а магазин был на Окском, “Окский” он назывался, который идет к КБМ, ну, в Голутвин. Ну, вот там магазин, в красном доме.
И. А в этот район в магазины не заходили никогда?
Л. Г. Здесь?
И. Да
Л. Г. Ходили, как же. Здесь “Огонек’’ магазин раньше был, “Три поросенка”. И магазин был “Янтарь”, назывался “Ханзель”.
И. “Ханзель”…
Л. Г. Да, в честь хозяина открыли. Ну, вот так вот говорили: «пойдем в “Ханзель”», промтоварный магазин. А вот здесь был, где красно-белый дом, там был внизу магазин тканей, большой магазин, как я помню.
И. А “Огонек’’ и “Три поросенка” это разве не одно и то же?
Л. Г. Одно и то же. Кто называл “Огонек’’, это уже позже, а сначала он был “Три поросенка”. И помню у Коломзавода магазин “Первый номер”. Как сейчас, с детства своего помню. Когда мы с тетушкой ходили, когда надо было что-то купить, — это достаточно далеко, — мы от ЗТС ходили. И вот я входила в колбасный отдел, висели окорока, запах копчености с ног сшибал. Каких только колбас не было! Продуктов было очень много, достаточно качественные продукты. Если мы покупали в сельхоз-магазинах молоко, то сливки в три пальца были, не было этих заменителей и добавок, все натуральное было. Рынок был огромный на Малышева, где Афганский. Там всё продавали, абсолютно всё: комбикорма, ребра, из частных хозяйств мясо. Развалы целые были, молочная продукция, творог, чего только не было. Все продавалось, даже и коврики с лебедями, машинки вышивательные, челноки. Мне было интересно.
И. А увлечения у вас были детские? Собирали что-то, вышивали?
Л. Г. Фантики собирали. Ну а что вышивать-то, где мама возьмет денег на нитки? Фантики, камушки, «секретики». А когда я уже подросла, я пошла, — я стояла, можно сказать, изначально, — в секцию академической гребли, я занималась коньками, лыжами, всё абсолютно. А потом мы увлеклись, «эллинг» у нас построили, завезли лодки, прямо рядом с КБМ на набережной был у нас, вот занимались академической греблей.
И. Это на Оке?
Л. Г. Да, на Оке. Вот такое увлечение было. А вот потом в семнадцать с половиной лет я познакомилась со своим будущим мужем, и через полтора года я вышла за него замуж. Вот и все мои увлечения. Ребенок, семья, заботы.
И. Все-таки про 12 апреля 61 года…
Л. Г. А, про 12 апреля 61 года… Я в это время в вечерней школе училась, и для меня это было потрясение. Я, помню, даже плакала от восторга, написала какие-то стихи, — дневник я этот сожгла, — писала какие-то стихи, никому не показывала, только маме. Она говорила коряво, но от души, и для нас Юрий Гагарин был кумиром. Мы все были влюблены в него, эта была гордость всей страны. Мы по-настоящему гордились своей страной. Я не знаю, сейчас есть ли это с этой молодежью. Нет, молодежь сейчас хорошая, но она другая, в других условиях живет, в других обстоятельствах, более обеспеченные, мы-то все нищие были.
И. А Гагарин не заезжал в Коломну?
Л. Г. Нет, нет. Я Фиделя Кастро лично видела: когда мы жили в Германии, он приезжал в 72 году с визитом. Мы жили в городе Халле, он по Халле проезжал. Мы жили среди немцов, и вот вдоль дороги пикеты стояли, и я его прямо видела, вживую.
И. А кто из известных людей с Коломной связан, кого вы лично знали? У вас такая все-таки интересная биография.
Л. Г. Да обычная биография. Я даже не знаю, кого назвать из известных. Пожалуй, я никого не могу назвать, чтобы кто-то такой выдающийся. Ну, спортсменов могу. Вот, моя молодость… Конькобежец Муратов, Валера Муратов. Вот наш выходец, знаменитость, Брихцы наши ребята, однокашник мой, бывший. Он умер, правда, уже. Они были, по-моему, чемпионами Европы, в четверке.
И. Вообще спорт в Коломне очень мощно развивался.
Л. Г. Развивался. Вот сейчас стадион отстроенный, огромный, это же заслуга была Шавырина, он же начал первый развивать. Вызвал специалистов, конькобежцев. Лысенко, вот такой был Валентин, мастер спорта, он его вызвал, и у нас вот молодежь тренировали, развивался спорт, мне было лет пятнадцать.
И. Просто на Коломенке?
Л. Г. Да, на Коломенке был стадион, заливался на зиму, потом уже искусственная дорожка стала.
И. Вот давайте вернемся в “Огонек”. Почему “Три поросенка”?
Л. Г. Я не знаю, это еще исстари идет. Давнишние, давние дома. Это старые, купеческие дома. Исстари называли ‘Три поросенка”, почему — не знаю. А потом уже стали “Огонек” называть официально. Он принадлежал Торгу.
И. Когда вы ходили в магазины, у вас было особое знание, гордость: вы же тоже уже закончили, получили специальность продавца?
Л. Г. Да, я была по промышленным товарам продавец.
И. А как-то изнутри это видно: что за продавец, как он…
Л. Г. Конечно.
И. Это, видимо, тайна какая-то.
Л. Г. Конечно. Вы знаете, я была такая правильная, нормальная девочка, воспитанная. Если человек померил вещь, и ему плохо, то я скажу ему об этом, что ему не идет. А сменщица у меня Галя была, она мне говорила: “Ты что, глупая что ли, ты должна продать, впарить”. А я этого делать не могла. Помню, паломничество было, это мне было лет 19, я уже работала в Голутвине, в сувенирах, за подарками мужчины приходили накануне 8 марта. Тогда не было выходным днем, мужчины приходили 8 марта и сносили все подарки, брали все подряд. И после праздников жены шли со слезами на глазах, “вот мой дурак купил, возьмите назад”.
И. А в продуктовых магазинах чувствовалось, где правильные, где неправильные, где обсчитывают?
Л. Г. Обсчеты – это, мне кажется, повсеместно было. Продовольственные продавцы приворовывали всегда. А так, сказать, до каких пор… До 80-х можно было спокойно купить и мясо, колбасы, а с середины 70-х начались перебои, и все это шло по блату с черного крыльца. Для того, чтобы семье купить колбасу, — а за мясом, как вы помните, мы в Москву ездили, — так и назывались — “колбасные” — электрички, — у нас свой Мясокомбинат был, а мы ездили в Москву за колбасой, за мясом. Тащили все сумками, на себе, москвичи на нас смотрели, готовы были разорвать на части. А так — всегда спокойно. Вот мы жили в коммуналке, вот на углу был продовольственный магазин, я ходила, могла спокойно выбрать колбасу, мясо, фарш даже.
И. Это 60-е?
Л. Г. Да, спокойно. Все, конечно, предпочитали на рынок ходить: там парное мясо. Но у меня был маленький ребенок, мне далеко было до рынка ходить, и я пользовалась магазином.
И. А вот здесь вот, в Старом городе… Такое же название было — “Старый город”?
Л. Г. Да, да.
И. Здесь был рынок свой? Или все ездили туда?
Л. Г. Нет, все ездили туда, на Малышева. Был один рынок. Потом уже появился, где Авторынок сейчас. Потом появился там рынок, но он был не такой популярный. В основном на Малышева, был огромный-огромный рынок.
И. Неужели не было никаких базарчиков?
Л. Г. Нет, нет.
И. Вот как сейчас, у перехода?
Л. Г. Нет, только на рынке. Нищих было много, помню, в 50-е. Но потом их милиция заводила. Нищие были, безногие, кто-то еще с военных времен, а вот если стихийные рыночки, то нет, такого не было.
И. А вот Кремль, он же был таким жилым, обустроенным?
Л. Г. Да, да, здесь был монастырь. Жили в основном из Мордовии, татары жили в этих монастырских кельях, жили люди.
И. А как они сюда попали? Почему Мордва, Татарстан?
Л. Г. Ну Коломзавод, рабочая сила
И. То есть им здесь выдавали кельи?
Л. Г. Да, да, выдавали жилье, потому что жилья не хватало.
И. То есть это своего рода тоже были коммуналки?
Л. Г. Да.
И. Интересно. А преобразовали его уже в какие, в 70-е?
Л. Г. Да, где-то начали в 70-е, и больше всего с 90-х. Вот у нас работала начальником кондитерского цеха женщина, вот она здесь жила. Наверное в начале 80-х их расселили. Вот так жили, много-много лет. Печки были, ведь там стены были такие же, как бы ни больше, все жили, по-разному жили, кто как.
И. А вот скажите, Вы работали в отделе сувениров. При вас появилось понятие “Золотое кольцо России”?
Л. Г. Мне кажется, “Золотое кольцо России” появилось в году 75-м…
И. 75-м?
Л. Г. Да, где-то так. Потому что у меня семья-друзья, — он умер, конечно, уже, Царство ему Небесное, — а приятельница, Галя, ей вот 77 лет. Они уже тогда путешествовали, с середины 80-х они начали путешествовать. А почему Коломна не вошла: частично был закрытый город. Сами понимаете: производство было, он частично был закрыт. Да потом средства, бюджет-то какой, средства же нужны.
И. Как я понимаю, “Золотое кольцо” — это искусственное создание, которое создавала Москва?
Л. Г. Естественно.
И. То есть вокруг себя?
Л. Г. Да. Слава Богу, мы уже входим, и город уже не закрытый, сколько туристов к нам ездит.
И. А до какого года он был закрытый?
Л. Г. Да мне кажется года до 85-го, вот так наверно.
И. То есть сюда иностранцу попасть было невозможно?
Л. Г. Невозможно.
И. А какие были меры? Ну сел в электричку и поехал?
Л. Г. Да нет. Для того, чтобы сесть в электричку, надо билет купить, я так думаю, да. Иностранца-то видно. Ну, не знаю я подробности, ну вот как мне было известно, что это был полузакрытый город. Именно из-за КБМ, «Почтовый ящик» называли.
И. Ну он работал на космос, или все-таки…
Л. Г. На вооружение.
И. На вооружение… Ну, наверно все это вместе, да, все вместе, очень серьезное предприятие, конечно. Подводные лодки?
Л. Г. Нет, зачем? В основном стратегическое вооружение.
И. Ракетное?
Л. Г. Да. Насколько мне известно, сейчас там дорогу делают, лес вырубают, поля там. Так, чтобы напрямую возить, как эти ракеты называются , огромные…?
И. «Тополь»?
Л. Г. «Тополь». Сейчас это уже не секрет: сейчас что закрыто, то закрыто, что доступно, то доступно.
И. Вернемся в “Огонек”. Какие были отделы, что продавали, вместе ли был винный отдел с продуктовым?
Л. Г. Нет, был винный отдел всегда отдельно, отдельно в “Огоньке”, и отдельно хлебный отдел, и мясо-молочная продукция, и кондитер, много отделов было.
И. У каждого свой вход был?
Л. Г. Нет, нет, общий. Было два входа, входишь — и вот. Отдельно, как правило, было. Заходишь — и винно-водочный отдел. Ну, можно было обойти весь магазин, и там центральный вход был. Все было. Вот я говорю, когда времена настали уже, 90-е, вот толпы людей были, за колбаской.
И. А вот здесь, получается, на месте “Спортмастера”, старый дом был? Ведь сейчас все перекрыто, можно же было во двор войти.
Л. Г. Да, на месте “Спортмастера’’ всегда ресторан был “Коломна”, внизу столовые были, весьма доступные. Вот я, в свое время…
И. В этом доме?
Л. Г. Да, вот где сейчас “Спортмастер”, вот наверху был ресторан “Коломна”, известный ресторан.
И. Бывали?
Л. Г. Конечно.
И. Какие там особенные, может быть, фирменные, блюда были? Коломенские?
Л. Г. Котлета «по-киевски» там была, помню, вот это для нас чудо было. А так, чтобы чисто коломенские, да нет, все как обычно, ну вот котлета «по-киевски». А так уже певцы пели, оркестр.
И. Да, никто что-то не вспоминает про этот ресторан “Коломна”.
Л. Г. Ну, может, вспомнит сейчас кто-нибудь еще. Был нормальный, большой ресторан: весь второй этаж был ресторан, а внизу столовые.
И. А вот сама площадь? Была организована? На старых фотографиях арка еще какая-то есть.
Л. Г. Нет, арка не здесь, здесь арки никакой не было, нет. Это вы путаете, это у Пятницких ворот арки, а вот здесь я не помню никакой арки.
И. Вот белые колонны.
Л. Г. Не помню никакой арки здесь, ну нет.
И. То есть в 60-е уже…
Л. Г. Нет, никакой арки.
И. А дальше так и шел сквер?
Л. Г. Да, шел сквер. Слева от скверика было Управление общественного питания, справа вот бывшее здание Пединститута. Сначала был Пединститут, потом, когда его перевели в новое здание, была школа.
И. Ну и сейчас там школа?
Л. Г. Да.
И. А вот про Пединститут? Были ли у вас знакомые из Пединститута?
Л. Г. Ну конечно, большинство моих одноклассников, которые закончили дневную школу, они поступали в основном в Пединститут и Машиностроительный институт. У нас был, вечерний.
И. Пединститут ценился?
Л. Г. Ну, больше не было, где учиться. Там был факультет физкультуры, иностранные языки. Вот у меня сын заканчивал иняз. Очень сложно туда было поступить. Исторический факультет, литературный. Дурфак. Это какое-то там инженерное образование.
И. Дурфак называли?
Л. Г. Дурфак.
И. А почему?
Л. Г. Ну, наверное, считали, что туда самые тупые шли, потому что конкурса не было.
И. Получается, он гуманитарный был? Да?
Л. Г. Да. И Машиностроительный, на базе Коломзавода был, и выпускал специалистов для Коломзавода, для машиностроения. И техникумы. Вот техникум торговли, на базе Ногинского был, вот здесь расположен. Гастроном в той стороне. Техникум торговли, техникум машиностроительный, он и до сих пор как колледж сейчас называется, ну вот и все, больше негде было учиться.
И. А в Москву легко было ездить? Много народу училось в Москве?
Л. Г. Конечно, очень много. И сложно было с жильем. Общежитие не давали: за сто километров живут. Коломенцам редко давали. У меня двоюродный брат учился во Втором Медицинском, он всегда снимал комнату. Тетушке было тяжело, надо было учиться. Общежитие вообще невозможно было получить. А я вышла замуж рано и мне не до учебы было. Я самообразовывалась.
И. Ну да. Интересно, как миновал Вас комсомол…
Л. Г. Да, в партию вступила.
И. Да, в партию вступили, самиздат читали, твист танцевали, все как-то переплеталась одно в другое. А движения помните?
Л. Г. Да, продвинутые мы были. Конечно, помню. Когда вышел фильм про молодежь 60-х, как же он назывался-то? Тодаровского, сына Тодаровского, фильм. Как же он назывался-то? Ладно, сейчас вспомню. И вот, когда внучка со мной этот фильм смотрела, спрашивала: “Ба, неужели так было?”. “Да, я тебе сейчас некоторые выражение приведу”. И в фильме эти выражения шли: там девчонок называли, если толстушка, значит «батон», «чувиха». Вот эти юбочки на креналине, вот эта была наша молодость: «причесоны», «бабеты», «начесы».
И. Вот интересно. Расскажите про моду, длину юбок, фасоны, про ткани.
Л. Г. Ну, длина юбок… Так скажем, в мою молодость никаких «мини» не было, никаких «макси» не было. Юбочки были, чтобы закрывались коленочки. Ну, появились и брюки, и бриджики, все это появилось. Ну конечно, очень странно одевались, но старались. Я вот, например, сшила себе из красного вельвета сарафан, белую мужскую рубашку маленького размера купила, и тогда очень были модные туфли, назывались они «хоттабычи», красные кожаные. Сейчас это называется балетки. У них были мысики задраны, назывались «хоттабычи», вот я в таких ходила, худенькая была.
И. А это какие года были?
Л. Г. 62-63-й. Юбочки крахмалили, платьица колокольчиком, как в фильме.
И. Сами шили?
Л. Г. Ну зачем, у портних. Я сама шить не умела, у портнихи на заказ.
И. Но не в магазине?
Л. Г. Нет, в магазине не очень доступно было покупать вещи. Все расхватывалось, очереди были, шили у портних.
И. А выкройки как? Делились? Или из “Работницы” вырезали? Где брали?
Л. Г. Нет, выкройки были. Портниха имела свои выкройки. Они же в размеры шли, например, 44-46-й — одна выкройка, 48-50-й — другая выкройка. Вот такие лекала были.
И. И они следили за модой и быстро делали?
Л. Г. Да. Журнал “Работница” тогда появился, и там много было всяких вещичек современных. А где-то что-то в кино увидишь. К портнихе придешь, расскажешь. Вот у меня была очень удачная портниха.
И. Как ее звали?
Л. Г. Марья Ивановна. Как сейчас помню, была Завенкова Марья Ивановна. Она работала в ателье, и ещё шила дома. Все, как могли, выживали свои трудом, в основном шили. Это потом, уже в 70-х годах, начали появляться импортные товары, доступные, в очереди можно было отстоять, и купить. Английские туфли, великолепные тогда были, 45 рублей стоили. Это при зарплате в 55. 45 рублей туфли. Но покупали: кровь из носа, но купим.
И. Это 70-е уже?
Л. Г. Да.
И. Ну, наверно, из зарубежных поездок привезли что-то, были самой модной?
Л. Г. Из зарубежных даже говорить нечего. Конечно, всех одаривала. Мы везли чемоданы подарков, ну последние два месяца перед отъездом работали на подарки, чтобы всех одарить, никого не обидеть. Естественно, из того, что привозилось, своего уже ничего не оставалось, поскольку я человек не жадный. Нормально.
И. Из законодательниц мод, может быть, были?
Л. Г. Нет, я скромная была. Как и сейчас: очень стеснительная, очень скромная, очень закомплексованная. Сейчас вот дожила до старости, и никак не могу себе внушить, что я уже старуха, и не надо комплексовать, а я все равно.
И. Ну, «старуха» к вам не относится.
Л. Г. Ну, старуха, конечно. Прабабушка.
И. Прабабушка – звание. А старуха — нет, не для вас.
Л. Г. Спасибо. Я стараюсь не быть старухой, потому что это очень обидно, ну никуда не денешься. Четырнадцать лет вдова. Конечно, жизнь у меня резко поменялась, когда у меня умер муж, совсем все по-другому пошло: понимала, что надо бороться, выживать. Ну, я старалась. Он очень переживал, когда умирал, потому что я такая «растощиха». Добрая, всем все раздаю: «тебя оберут, раздерут, вообще под забором где-нибудь умрешь». Ну, не умерла, живу вот. И слава Богу.
И. Ну понятны переживания: он еще видел, что в стране начинается.
Л. Г. Страшно переживательный был.
И. Ведь девяностые — это о-го-го.
Л. Г. Да, но жизнь промчалась незаметно. Говорю же, шестнадцать лет было. Здесь цыганка, на Яна Грунта, промтоварный рынок был, там цыган столько было… Ну, шестнадцать лет, считайте, это 60-й год. Подруге мама дала деньги, купить плащ, и мы пошли. И как-то так получилось, мы потерялась, и я слышу: она кричит. Я поворачиваюсь, а ее толпа цыган окружила. В общем, выманили у нее эти деньги. А я за друзей и в огонь и в воду, влетела в эту толпу, набросилась на цыганку, она у них самая ярая была, вытрясла у нее деньги. Правда, на рубль она меня обманула. Вот Валю привела в чувство, потому что она была в прострации, а цыганка повернулась ко мне и сказала: “А ты в 40 лет умрешь”. Я засмеялась: «это ж я умру? это я старухой буду!». Ну, вот я лежала на смертном одре в Сирии, я ее лицо видела. Я не в теле была: тело отдельно, а я наверху, и наблюдала, как меня оперировали, и я увидела ее лицо. Я когда рассказала все это, когда пришла в себя, они мне не могли поверить, потому что я рассказывала правду. У всех мурашки были: тело мое лежит, а я сверху наблюдаю.
И. А что за чудо произошло?
Л. Г. Вернулась я. Меня ангел остановил. Я сначала летела над садами, апельсиновыми, вот роскошнейшими, как в Греции, апельсиновые аллеи. Потом влетела в трубу, и мне сделалось страшно. А я вообще бесстрашная, а тут стало страшно: “Боже, когда труба эта кончится, когда?”. И вдруг — как рассвет: серебряные крылья раскрылись. Я видела ангела, он меня остановил. Вот сейчас книга вышла, в издательстве… церковная литература, называется “Мои посмертные записки”. Автор, по-моему, Рождественская. Я когда начала читать эту книгу… Все, что со мной происходило, там все и написано. А дальше она прошла все круги, только к Богу не попала, Он ее вернул назад. А я вот только в первый круг попала, и ангел меня достал.
И. Рано, решил?
Л. Г. Ну да, наверно. Мне сорока лет не было.
И. А ребенку сколько было?
Л. Г. Ну, считайте, я в двадцать лет родила. Ну, значит, под двадцать было сыну. Ну он здесь жил, с бабушкой.
И. Решили, наверно, что еще нужно внуков и правнуков.
Л. Г. Наверно. Я была там представителем женсовета, очень активная работа была. Надо было детишек организовывать, женщин, чтобы досуг у них был, чтобы не скучали. Мужья на работе, а женщинам что делать? Ну вот, всякие кружки, вязание, рисование.
И. А эта операция плановая была, или внезапная?
Л. Г. Нет, внезапная. Мы были должны лететь назавтра в отпуск, последние покупки совершить, и я потеряла сознание. Друзья попрощались со мной. Я помню, что я на одной ножке купила сыну жилетик, он студент уже был. И я такая повернулась на одной ножке вокруг своей оси, и все. Дверь раскрылась, и я улетела.
И. Ну цыгане – мистики.
Л. Г. Да, да. Хочешь верь, хочешь не верь. Но это так было. Я даже лицо ее видела, когда она мне злобно сделала это лицо. Вот много интересного. Сказать, что жизнь прошла, и нечего вспомнить… Да есть, чего вспомнить. Да всякое было: и с мужем ссорились, но все равно жизнь была хорошая. Когда он умер, со мной случился инсульт. На втором месяце, через два месяца меня догнал инсульт. В общем, три дня критических были. Думали, не выживу, вся правая сторона парализована была. Сколько дается сил, чтобы выжить. До сих пор работаю.
И. А творчески как-то живете? Настя же талантливая…
Л. Г. Да, Настя талантливая, она в породу Фердинандовых пошла. Я же говорю, какая там ветвь была — знаменитейшая, известнейшая. Там прапрадед, дед моего мужа, есть такая киноэнциклопедия, и он там есть, он работал художником-декоратором, он знал десять языков в совершенстве. Он изучил китайский, какаю-то пьесу ставил, переводил с китайского, но он умер рано, ему было шестьдесят пять. От рака умер, вроде. Жена у него балерина была.
И. Вы с ними не общались?
Л. Г. Нет, там дело такое: у моей свекрови, сын этого известного, Борис Алексеевич, отец моего мужа, погиб на фронте, в 25-м. У него три сына были: Кирилл, Эраст и Иван. Никто не вернулся с войны, жена куда-то пропала, пошла за хлебом, и он женился второй раз на балерине, а свекровь второй раз вышла замуж за отчима мужа. И как бы распались эти связи. И нас разыскали в 70-м году, какая-то газета, какой-то художник, по-моему, позвонили из Москвы, из редакции, спрашивали про Николая Алексеевича Фердинандова, про двоюродного брата. Но, к сожалению, вот только у Насти фотография есть, когда он уехал в Венесуэлу, больше ничего нет. Там сгорел музей в Венесуэле, и они хотели восстановить его, и вот собирали информацию. Он был очень почитаем.
И. А в каком году он уехал, и в связи с чем?
Л. Г. После революции, в связи с этим. У них же было свое дворянское гнездо, дом огромный, под Воронежем имение. Случилась революция.
И. А сама фамилия Фердинандов, я слышал, что что-то европейское.
Л. Г. Говорят, что это идет от какой-то французской актрисы. Якобы предок моего мужа привез из Франции какую-то актрису. И вот оттуда она пошла, Фердинанда она была. А так, вроде испанские короли, немецкие самоходки. Не знаю. Ну, как мне свекровь рассказывала, якобы оттуда идет, вот французские корни. Ну, вы понимаете, в то время страшно было: сталинский период, это же страшное время было.
И. А это чувствовалось?
Л. Г. Конечно. В 50-м году меня мама привезла на север, мне было сколько? Шесть лет. Целый поселок был зэков, уже на воле живущих. Все учителя — бывшие зэки. Вот был барак деревянный, двухэтажный, мороз до 54-х градусов, туалет был на улице, кухня была огромная. Проще говоря, коммуналка. 22 комнаты было, коридор, и огромная кухня, плита огромная. Ну, вот прибавить метров пять, вот столько хозяев командовали на одной кухне. А за ширмочкой жил бывший полковник, Николай Иванович, горький пьяница, вот он был послан в лагерь, он после войны пришел. То ли он в плену был, или же после плена. Всех в лагеря отправляли. То ли что-то он не то сказал, ну вот и был лишен семьи, и жил за этой ширмочкой. Топил печку, следил за порядком в коридоре, нас детишек, баловал. И помню, когда умер Сталин, у клуба всех собрали, гудки гудели.
И. То есть вы были там?
Л. Г. Да, в поселке Устемочки, Магаданской области. У клуба собрали, и, как сейчас помню, впереди мужчина стоял в шляпе, ему сказали, чтобы снял шапку. Он сказал: “Нет, наконец-то подох”. Я девочкой была, лет 10 мне было. “Наконец-то подох”. Хотя когда ездили поездом, десять суток ехали, до Угляра что ли, уже не помню, долго ехали, и вот, где Байкал, там утес, и выдолблена из камня скульптура Сталина. Это, говорят, заключенные выдалбливали. Кто-то кричал, что Сталин ни при чем. Вот такой страшный день был. Я вот, девочкой, на сопки бегала. Сопки – глыбы плоские. И мы на этих глыбах катались. Кругом ледяные реки, драги. Потом этот поселок перекопали, в 80-м году – он, оказывается, на золотой жиле стоял, там же в основном золото.
И. А драги — это…
Л. Г. Промывочные машины.
И. Промывочные машины… или корабли?
Л. Г. Вот стояли огромные здания, промывочные, никаких кораблей, все на земле. За нашим домом было. Мы ходили еще на «деклара», искали песок. В обработанном, в промытых «штыках» искали золотой песок. Вот нам все казалось, что мы найдем золотой песок. Интересно. У меня вообще интересно прошло детство, юность, зрелость. Мне довелось все-таки за границей побывать. Когда мы в Германию приехали, я была потрясена. Мы вошли в огромный магазин, «Консумент» назывался. Например, первый этаж хозяйственный, и там был отдел: «радуга» такая, вот стоит в таком пакете «радуга», я говорю Мише, а он мне: “Тише, это туалетная бумага”. У нас полотенец не было, какая там бумага, газета. Я, когда маме писала, она мне отвечала, у меня даже эти письма сохранились, “Лидочка, не может такого быть, мы победители, у нас ничего нет, а там все есть”. Это ГДР был.
И. А интересно, вот письма, фотографии у Вас сохранились?
Л. Г. Да.
И. А можете с нами поделиться? Как раз нам про время нужно.
Л. Г. Да, конечно.
И. А мама Вам писала? То есть, про коломенскую жизнь.
Л. Г. Да, а раньше другого ничего не было, только почта.
И. А вы не хотите подготовить это к публикации? Это ведь очень интересно, во времени.
Л. Г. Надо подумать. Это надо все поднять. У меня все в чемоданчике: открытки, письма, фотографии. У меня даже есть фронтовые письма, и мамины и свекрови, им мужья писали.
И. А фотооархив большой?
Л. Г. Нет, только черно-белый. Тогда же только черно-белые фотографии были, и, в основном, любительские. Мы фотографировались, у нас был “ФЭТ” фотоаппарат, с друзьями. У нас приятель был, Крейнин Валентин.
И. Крейнин?
Л. Г. Да, Валентин Тимофеевич, а она была Валентина Тимофеевна, и они женились в один и тот же год и месяц, как и мы. Дети у нас вместе ходили в школу, при воинской части, и там мы познакомились.
И. Это вы в Германии?
Л. Г. Да. А он был резидент внешней разведки. Это было доступно. Это было недоступно сначала. Только когда мы очень-очень подружились, и когда они поехали в Киев жить, Миша поехал их проведать в Киеве, он прошел там адовы круги, для того, чтобы их разыскать, даже адреса не давали. Ну а потом получилось, что повезло. Вот такая интересная семья была.
И. Так, и дети ходили вместе в школу?
Л. Г. Да, вместе, мальчишки. Потом у них маленький родился, второй мальчик, я им помогала во всем.
И. Вы сказали про фотоаппарат. Было много снимков в Германии? Вы там купили?
Л. Г. Да, он нас везде возил, у него был Volkswagen. Машина — это же в то время вообще было, недоступная вещь. И он нас по всей Германии почти провез, по всей ГДР, и вот в то время у него были безобразнейшие зубы, и ему вот немцы делали в институте, вот как сейчас вот делают: подсаживают, вытаскивают. Это было в 70-х годах, 71-й год, ему делали голливудскую улыбку. Очень хорошая семья была, нормальные, они сначала скрывались, назвались сначала Крейнинами, а потом, когда уже скорешились, были вместе.
И. А Путин попозже там был? На внешней разведке?
Л. Г. Ну Путин, наверное, был в 90-е годы.
И. А не в 80-е?
Л. Г. Перед 90-ми, наверное. Ну а мы были в 70-х, с года 70-го по 73-й жили.
И. А вот если изменения периодов жизни по политической ситуации разложить. Как бы вы эту кривую построили? Когда были самые счастливые, и когда были застои?
Л. Г. Самые счастливые годы — это когда мы были в неведении, что все неравны. Ведь испокон веков… Но мы были счастливые, потому что ничего этого не знали. А когда в 90-х годах, даже в конце 80-х, начало всё наверх всплывать, подниматься, вот тут с продовольствием… В общем, «прибрежневские» времена. Они настали очень тяжелыми, эти времена. А уж когда начались в 2000-х, конец 90-х, когда мама умерла, то я говорила: “Ой, мама, Царство тебе Небесное, если бы ты сейчас встала, то ты бы не выдержала, ты бы умерла”. Потому что люди, родившиеся в 17-19 году, так же, как моя сестра, брат в 40-м, я в 44-м, мы вот такое поколение, которое знает, как тяжело, как трудно. И чтобы в наше время, столько лет прошло… Как моя мама говорила. Она была наипорядочная, она работала на турбазе “Чайка”, уже будучи пенсионеркой, выдавала матрасы, постели, вот и все такое прочее. Она была настолько порядочным человеком, что она ходила, чтобы, когда комиссия приезжала, она ходила, от разбитых стаканов донышки собирали, вот если двести стаканов разбито, значит надо двести донышек собрать. Над ней комиссия смеялась, трудно было, и с постельным бельем трудно было, она порой скажет: “я вот никогда через себя не переступала, ничего не крала, но вот если, например, рваный пододеяльник поменять на новый, чтобы вот этот был на списание, но чтобы так красть, никогда”. «Ну уж если я на это решаюсь, а в масштабах страны что происходит!». У меня мама была минималисткой, говорила: “а что в масштабах страны происходит”. Очень интересный человек была, а когда в Москву ездили за этим пресловутым мясом, колбасами, все это тухло, она полезет в холодильник, в морозилку, и говорит: “Господи, когда мы уже заживем: пошел на рынок, отрубил себе кусок мяса, пришел и сварил, и до следующего раза, а то эти замороженные гиппопотамы, один вид ужасный, смотреть на это все. Это сейчас: есть деньги — иди и покупай. Это как в 48-50 году, все в магазинах было, а денег не было.
И. А многие говорят, что брежневское время счастливое было.
Л. Г. Не знаю, ничего счастливого я вспомнить не могу, абсолютно. Всегда трудно было -с продукцией. Я от Белого дома ездила на повышение квалификации в Свердловск, в университет, на месяц, месяц или полтора, нам дали талон, и все по талонам было. Мы приходили в универсам, — а я человек коммуникабельный, — я прямо вышла на заведующую секции мясной, и объяснила ситуацию, что мы вот прилетели из Московской области, эта из Уфы, эта из Билибея… Она сказала: “Девушки, вы в следующий раз прямо ко мне приходите, я все, что вам нужно, дам, не мучайтесь с этими талонами”. Так, как и в Москве, магазины с самообслуживанием: были окошки, и люди друг у друга выхватывали всё. Добрым словом Брежнева я не могу вспомнить.
И. Ну да, какое-то время подмен было. И холодильники вроде не пустовали…
Л. Г. Ну да, это все добывалось. Я сама ходила в гастроном, через черный вход. С заведующей созвонюсь: “Зинаида Ивановна, дружочек, помогите, кушать совсем нечего”. ”Ну, в обед приезжайте”. Ну, я приходила, стыдно было конечно, семью надо было кормить, ну вот жили, выкручивались. У всех так было: в магазинах ничего не было, а в холодильниках все битком. Все добывалось, доставалось.
И. Подмена какая-то.
Л. Г. Да. Мясокомбинат был, с мясокомбината воровство шло, с колбасного цеха. Все, кто где работал, тот оттуда и пёр. Молокозавод: сметану трёхлитровыми банками, и творог. Вот выкручивался народ.
И. А при Хрущеве?
Л. Г. При Хрущеве коммунизма ждали, свято верили, что коммунизм будет. Но когда он свято башмак снял, — “Я вам покажу кузькину мать!’’, — это было стыдно, это было так за него стыдно, ужасно. Вот ждали коммунизма, верили, что коммунизм будет, что у всех квартиры будут…
И. А что, это по телевизору показали?
Л. Г. Ну а как же? Это же программа была, а как же?
И. Ну, он же был несдержанным, это же не заготовлено было…
Л. Г. Не заготовлено. Это же он под эмоциями такими, он же глава державы был, он такой: “Я вам покажу кузькину мать’’. Этим башмаком потрепанным…
И. Ну, значит, у идеологов… Они рассматривали как некое такое достоинство?
Л. Г. Достоинство.
И. Не стали скрывать?
Л. Г. Взрыв эмоций.
И. А по какому поводу это произошло?
Л. Г. Ну по какому-то политическому вопросу. Там всегда же: Советский союз всегда зажимали со всех сторон, вот ему там что-то не понравилось, какой-то политический вопрос рассматривался на ассамблее ООН.
И. Эту картинку все запомнили.
Л. Г. Да, да, а по какому это поводу, это уже неинтересно, всё из дебатов. Ну а про теперешнее время я даже говорить не хочу…
И. Ну а какое время самое-самое?
Л. Г. Детство – самое-самое. Когда голодные были, но было здорово, интересно, весело. Интересно. Пасху ждали, яйца катали, давали нам — на те, старые, деньги, на мороженое. Вот это было самое-самое … Детство.
И. А как же Пасху ждали?
Л. Г. Да, храм у нас был один действующий, все остальные почти закрыты были храмы, но верующих много было, Пасху соблюдали все.
И. Богоявление в Гончарах?
Л. Г. Да.
И. И вы в детстве ходили?
Л. Г. Да, ходила. Ну, я с бабушкой ходила, с неродной. Она меня водила за руку. А уже когда школьниками были, нас преследовали, милиция. Вокруг крестный ход, нам очень хотелось посмотреть, очень же интересно было, милиция охраняла. И вот почему у меня сын оказался некрещеным: я же была членом партии. Сын родился, и я не могла его крестить, так он у меня оказался некрещеным.
И. Ну еще не поздно?
Л. Г. Борюсь, он мне обещает. Он живет с верой в Бога, в душе. Он хороший, нормальный человек, но вот превозмочь эту ступень он не может. Я ему постоянно говорю: “Дьявол в тебе сидит, не дает тебе, чтобы ты окрестился”. Хотя себя вспоминаю: меня чужая бабушка крестила в 6 лет, и я услышала, как тетка давала деньги на крестины, там 100 рублей, я уже не помню. А бабушка пришла и сказала, — вот, где свечки, — и сказала: “Сиротку привела к Вам, вы уж бесплатно ее окрестите”. И во мне все возмутилось, я была ребенком маленьким, 6 лет, я этот крестик постоянно выбрасывала, раза три выбрасывала. Как она мне ухо вывернула: “Я тебе брошу”. Так меня окрестили в 6 лет. Батюшка сказал: “Теперь тебя ангел-хранитель будет хранить, все у тебя будет хорошо в твоей жизни”.
И. Какая бабушка была. Можно сказать, бизнес сделала.
Л. Г. Да, она водку пошла-купила, любительница была. Это родная бабка моя, моего брата и сестры. Купила бутылку водки, привела меня к Путевой улице, к себе домой, и вот я смотрела, как она эту водку глушит. И рассказывала мне, вот что теперь я с Боженькой буду жить, что все будет хорошо. Я, конечно, к тете пришла и все рассказала, я говорю: “Понимаешь, Лида, она не заплатила, сказала, что я сиротка”. Она сказала: “Да и бог с ней”. А мне было обидно: какая же я сиротка, у меня мама есть, брат, сестра, почему я сиротка? Вот так вот, вспомнить больше нечего. Ну, разные нюансы, жизненные. Интересно, конечно, было: сборы друзей наших, за границей с которыми знакомились, из разных городов. Приезжали к нам, почему-то все нашу семью любили. Мама говорила: “Вот, ни к кому никто не едет, все к вам, все к вам’’. Мам, радуйся.
И. А до сих пор собираетесь каким-то кругом?
Л. Г. Ну, сейчас вот все наши близкие друзья, коломенские… Один друг умер, жена осталась одна, Галя. У другого друга, Володя Апестин, у него умерла жена, он остался один, три года назад, Царство ей Небесное. Вот когда Миша умер, всё, вот такие связи прекратились. Ну, естественно, я дружу. Из Москвы, в Сирии мы познакомились, это было в 80-м году, в одной квартире жили. Наталья Николаевна, и вот с той поры мы дружим, семьями дружим, вот у меня муж умер, все равно, общаемся. То она ко мне приезжает, то я к ней, то у детей на даче собираемся, на 42-м километре.
И. На 42-м километре? Ох, вот это мне очень интересно. 42-й километр.
Л. Г. Роскошнейший дом, шикарная дача. Ну, жилой дом, они его превратили, сайдингом отделали…
И. Это рядом?
Л. Г. Сейчас скажу…
И. Между Раменским и…
Л. Г. Да, называется это место…
И. Кратово.
Л. Г. Кратово.
И. А это где? Там, где пруд? Или ближе сюда, к Коломне?
Л. Г. Ну это само Кратово, и пруд у них там есть, и лесок. Само Кратово.
И. Сосновый?
Л. Г. Сосновый.
И. А никто…
Л. Г. В общем, этот участок, — они москвичи, у него отец был какой-то там энергетический, — и вот он в каком-то 42-м году получил этот участок, и вот у них до сих пор сохранился старенький домик, родительский, родители умерли. И вот Валера, старший сын, построил этот большой дом, на большом участке. Вот так у них оказался этот участок.
И. Ясно.
Л. Г. Там много известных людей живет. И у них там рядом стадион-база, тренировки «Спартака», по-моему. Раньше мы встречались раза два в месяц, летом, и сейчас они отделили дачу, там они живут, там же жилой дом, там и отопление, и всё.
И. Это получается где? Когда едешь в Москву, это на левой стороне?
Л. Г. Когда едешь в Москву, это на правой. Я могу много юморного рассказать. Но наверно это неинтересно.
И. Юморное – это интересно. Каких-нибудь, кстати, пару анекдотов того времени.
Л. Г. Да, есть анекдоты того времени, хулиганские.
И. Да, пожалуйста.
Л. Г. Значит, собрались англичанин, француз, еврей и русский. Идет симпозиум: чьими предками были Адам и Ева. Одно яблоко. Англичанин говорит: “Вы знаете, иметь одно яблоко и с такой галантностью отдать его женщине может только англичанин”. Еврей говорит: “Господа, вы не правы, может быть, конечно, коллега из Англии прав, но Ева была только француженкой: суметь отдаться только за одно яблоко может только француженка”. Ну, русский сидит, почесывается, все на него, “Господа, Вы знаете, я должен Вас огорчить. И Адам, и Ева были только русские, ходить с голыми попами и кричать, что мы живем в раю, могут только русские’’. Ну, это был анекдот 70-х годов.
И. А веселые истории какие-нибудь?
Л. Г. Ой, их столько было, даже сейчас сложно вспомнить, за этой бедой и горем. Я вообще по жизни была весельчак, хохотушка, всех поднимала всегда на ноги. Как муж умер, карт у меня поубавилось, инсульт с инфарктом. Но, тем не менее, жизнь прекрасна во всем ее повседневном великолепии.
И. Может быть, какие-нибудь забавы, розыгрыши?
Л. Г. Да, мы приезжали к друзьям в Воскресенск, — и он, и она уже умерли, — и мы веселой компанией, — там был пруд, и мы любили купаться, — мальчики в одном месте, а девочки в другом, купальников не было, и голыми ходили. Ну, вот, при свете луны, мальчики угадывали, кто же входит в воду, потому что мы с Галькой были худенькими, а Тамарка -полненькая. “А это, по-моему, Лидуня идет”. “Да нет, это моя Галочка идет”. Весело. Новый год отмечали, в Санино, вот у них дом был. В лес, палатку брали, деревяшки, мясо. Холод собачий, холодно — а мы Новый год отмечаем.
И. Кстати, Новый год… До войны-то елок не было?
Л. Г. Да, я не помню.
И. А когда вообще елки вернулись?
Л. Г. Ну, по крайней мере, вот когда мы жили в коммуналке, мы сыну ставили елочку, это был 65-66-й год.
И. Нет, это раньше.
Л. Г. Раньше, 50-57-й года. Ну, у нас такое детство было, что никаких елок не было, в школе потом.
И. А были какие-то карнавалы?
Л. Г. А как же. Я вот помню, у меня в школе… Мне мама сшила костюм Джульетты, из марли платье, такое прямо — сто слоёв, из проволоки делала шапочку её знаменитую, блестюшками обклеивала. И вот я такая Джульетта бегала, Ромео не было. Кто-то Ночь был, кто что-то.
И. Костюм «Ночь»?
Л. Г. Да, да, такой полумесяц черный. Разные у всех костюмы были, а я была какая-то строгая. Вот однажды даже учительница в 8-м классе даже к маме ходила. Мальчик был один, Саша Шибаев, ныне покойный, вот он вслед за мной пошел академической греблей заниматься. И вот она говорит: “Ваша Лида такая строгая, мальчик такой хороший, хочет с ней дружить, а она его отшивает и отшивает, он учиться стал хуже”. А мама говорит: “А что Вы хотите от нее”. А он такой сю-сю был, мне не нравилось. Мне никто не нравился, я вся занималась спортом. Я только в семнадцать лет узнала, из какого места ребенок появляется.
И. А как же вот это все произошло? Как вы встретились?
Л. Г. Встретились. Приехала моя тетушка из Рязани. Она молодая была, он был в отсидке, в очередной. Хороший был мужик, но в 14-15 лет попал в банду, на стрёме стоял, и попал в тюрьму. Ну так и пошло: в тюрьму, в тюрьму, и так бесконечно пошло. Жена была у него красавица, Рая. Ну, вот она приезжала частенько, дедушка еще жив был, приезжала проведать, приезжала за помощью, ей было очень трудно. Ну и вот, помню, вечером, перед Первым мая, 30 апреля 61-го года, она сказала: «Я видела афишу, у вас в ДК будет вечер предпраздничный, пойдем с тобой на танцы». Я ей говорю, что я не хожу никуда, мне даже надеть было нечего. Она меня во что-то нарядила, локоны накрасила, вот там я и встретила своего мужчину, точнее, он меня увидел. Я стояла в сторонке, Рая там была нарасхват, она была красавицей. Вот и всё: первый и единственный на всю жизнь.
И. То есть, твистовали вы уже вместе?
Л. Г. Да, он работал в машинной сборке по шесть часов, на Коломзаводе. Очень сложный участок, грохот, шум. Где испытываются дизеля. Но когда он работал с семи вечера до часа ночи, естественно, за мной девчонки заходили, и я шла на танцы. Ему кто-то передал, что я хожу на танцы, и он больше в эту смену не работал. Как уж он там договаривался, я не знаю.
И. Но твистовал с вами?
Л. Г. Да, да, первая любовь, и на всю жизнь. Я-то не понимала еще ничего в любви. А он-то уже армию прошел, он был старше меня на шесть лет. Он с 38-го в январе, а я с 44-го в ноябре. Вот и все, он взрослый, из армии. Интересно рассказывал, лапшу на уши вешал.
И. А где он служил?
Л. Г. Он на флоте служил, на Камчатке. В погранвойсках. Три года службы. Вот он рассказывал очень много, как они там японцев с островов снимали, людоедов, попадали в шторм, сбрасывали, никак сообщить нельзя было, и вот они ходили так снимать, поедали друг друга. Ну, не знаю, может, привирал, но рассказывал.
И. Здорово вы нас обогатили.
Л. Г. Раньше было больше анекдотов, а сейчас почти нет.
И. Да.
Л. Г. Раньше были на политические темы, на тему семьи и брака, и так далее. Так же, как частушки.
И. А вот есть коломенские? Какие-то особенности?
Л. Г. Да. Вот, например, табуретка, у нас называется тубаретка. КиломЕтр, а у нас килОметр. Сейчас народ грамотней стал. Я вот обращала внимание, что нигде такого нет, только в Коломне. И еще есть такие интересные, коломенские, выражения. Мне хотелось как-то записывать их.
И. Ну да, очень интересная тема.
Л. Г. У меня сейчас вот жива статуэтка. Я еще работала в сувенирном, нам тогда привезли фарфор, немецкий, ГДР-ская. Вот статуэточка такая, она называется Боброва, там с шарфом, гимнастка или балерина была, она стоила два пятьдесят. Зарплата у меня изначально была тридцать рублей. Ей точно 60 лет. Всё гжельское, давнишнее у меня было. У меня подруга собирает, я ей все отдала. Еще вот с Дальнего Востока, когда свекровь жила на Дальнем Востоке, есть такая статуэтка, где мальчик-япончик, ну непонятная какая-то, там он руку тянет, там зайчик около него.
И. Ну дома вещи и более раннего времени были…
Л. Г. Ну мы как-то не понимали этого. Вот, я вспоминаю детство, у мамы был муж, погибший. Вот отец родной, Рытов, моей сестры и брата, он играл скрипку во дворце, ну, по самодеятельности. Владел скрипкой хорошо, играл в оркестре. И я вот помню, разбирали в детстве, под крыльцо залезли, и там была эта скрипка, и ее выбросили. Конечно, она никому не нужна была, ее просто выбросили. Ну почему, это же память, ну вот почему так… Помню, когда бабушка моя выходила замуж за деда, а он в свое время с бандой Антонова сражался, у Дзержинского служил. И потом его скрючило, полная парализация всей нервной системы, и потом всех на расстрел вели, и его тоже, и он настолько веровал в большевизм, что он у мамы моей, у дочери, вырвал сережки, прямо разорвал мочки, крест сорвал, растоптал и выбросил. А бабушке, как бы в приданое, подарили иконостас старинный, в таком окладе. Вот он его взял, иконостас, и топором разрубил. И бабушка сказала: «Чтобы у тебя руки и ноги отсохли». Это не легенда, это правда. И вскоре он, — после войны, — его скрутило. Маме, конечно, досталось.
И. То есть, это её отец?
Л. Г. Да, ее отец, мой дедушка, которого я звала папой. Он меня очень любил. Он мне говорил: “Верь, что больше хороших людей”.