Александр Александрович Дергачёв

«Впечатление из детства: ночью просыпаюсь, на абажуре висит простынь, папа сидит за столом и читает»

Рассказчик: Александр Александрович Дергачёв.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 21 июля 2023 года.

Я родился 9 июня 1949 года в городе Коломне.

Давайте начнём с самых ранних ваших воспоминаний, с рассказа о близких, о семье, о том времени, когда вы родились.

Первое воспоминание моё, когда нам было три-четыре года. Жили мы в бараке по адресу улица Льва Толстого, дом 1, это где сейчас мемориальный парк, где сейчас электроотдел городской, около Вечного огня. Где сейчас сквер Шавырина, там мы сажали картошку: всем семьям давали участки, нам давали участки, мы там сажали картошку. Сейчас там прекрасный скверик.

Первое воспоминание: стоят наши два барака. Там жили работники ДОЗ ― деревообрабатывающего завода, который образовался в 1930-е годы. Он за забором находился, нас разделяли сараи, в которых почти все держали живность. В те годы живность в городе ― это было нормально: куры, свиньи, кто кого приручил.

У нас был большой двор, очень большой двор. Посередине пустота ― здесь заливали каток зимой. К нам выходила за этой стеной котельная, горячая вода, у нас была возможность взять эту воду и залить у себя каток. В этом дворе жили все очень весело. Это барачная система. Бараки снесли в начале 1960-х, нас переселили на Полянскую, первую часть, а вторую часть переселили на Льва Толстого, дом 3. Это рядом два дома, даже наш общий дом. Часть людей переселили на Ленина, когда начали строить первые панельные дома.

Про барачную систему, не все же уже знают…

Барак был разделён на две части, вход был с двух сторон, посередине была перегородка, они были разделены на две отдельные части. Я жил в первой части, комната у нас была 6-я что ли. Там длинный коридор и, дверь в дверь, налево и направо были две двери.

Он двухэтажный был?

Бревенчатый одноэтажный. Когда его разбирали, еле разобрали ― такие брёвна, столько пролежали. Хороший был барак.

Его строили в какие годы?

Я не знаю, мы въехали в чью-то или он уже был… Я историей нашего барака не интересовался. Въехали мы в 1933 году, папе дали комнату, он работал мастером. Родился первый ребёнок, Коля. С нами ещё жила мама моей мамы, бабушка. В углу стояла печка. Я помню позже, когда уже сёстры были. У меня одна сестра родилась в 1935 году, вторая в 1941-м, а я родился в 1949 году, а брат в 1954 году. Вот мы вшестером (бабушка во время войны умерла, в 1942 году) жили в этой комнате, топили печку.

Четверо детей и папа с мамой?

Да. Бабушка уже умерла.

Комната была сколько метров?

Метров 16. В углу стояла здоровая печка, которая съедала пространство. Рядом стояла этажерка, на этажерке стоял приёмник интересный, который папа с войны привёз. На этажерке ещё стояли книги. Папа очень любил читать. Моё впечатление в детстве: я ночью просыпаюсь, у нас в центре комнаты абажур висел, на абажуре висит простынь, чтобы свет не распространялся, а падал прямо на стол, папа сидит за столом и читает. Из авторов Мате Залка, Джек Лондон, ещё что-то, такие толстые книги.

Это домашняя библиотека?

Скорее всего, он брал в фабричной библиотеке. Книги такие старые, они до меня не дошли: когда переезжали, с нами в квартиру новую они не попали. Куда они делись ― не знаю.

 

Кровати во дворе под акациями

Сценка запечатлелась в памяти.

Да. Комната, большое окно, у окна стоит мой диван, где я спал, тут кровать, где спала старшая сестра со второй сестрой, а брат младший спал с родителями. Перед мною стоял стол ещё, где мы все обедали.

Стол посередине комнаты?

Да. В углу умывальничек, помню, под ним стола ведро. Рядом с умывальничком ― вешалка за шторочкой.

Кухня и уборная?

Это всё вместе.

Кухня на сколько семей общая?

В бараках не было. Это сейчас кухня, на которую все слетаются, а там не было.

Это всё на коленке.

Была керосиночка: вдруг там что-то надо подогреть, чтобы печку не затапливать.

Уголок в комнате был для приготовления пищи?

Всё готовилось на столе. Потом, где умывальник, была под кастрюли типа тумбочка. За окном росла акация, вдоль всего барака. Когда его построили, посадили акацию, видимо. Она была от начала барака и метров 40-50, мне казалось, очень длинная. Под каждым окном была кровать. Потому что обед был в час, приходили многие работающие на фабрике, они покушают, потом выходили во двор и ложились под окно на эту кровать, там спали, отдыхали. Почти у всех были эти кровати железные, раскладные.

Они выставлялись на улицу?

Они не выставлялись, они там стояли, просто туда выносили матрасик старенький ― не на железе же спать. Помню, папа приходил, обедал, выходил во двор, обходил барак, приходил под окно, мама подушку давала, матрасик, он его расстилал, подушку клал и на этом матрасике… Мама смотрела, чтобы он не проспал работу, потому что после обеда в сон всегда тянет, я по себе знаю.

 

«Семья была боевая – десять ребят!»

Расскажите про маму и папу.

Папа родился в деревне Клементьево, это Луховицкий или Зарайский район, она где-то на границе, в семье крестьянина. У них было 13 детей: 10 ребят и три девочки. Дедушка ― папин отец ― работал на нашем Коломзаводе. Кем он там работал, не знаю: если как крестьян, то чёрная работа ― он же крестьянин, у него специальности не было, но это мои предположения. Он работал до какого-то года. Когда начали землёй наделять, он вернулся в деревню, они там стали распахивать землю около дома, у них и хозяйство было.

Дедушку я не застал, а на похороны бабушки меня взяли, это 1953 год, наверное, мне было года четыре. Мы доезжали до Луховиц на электричке, а до деревни Астапово, которая находится на шоссе, идущем в Зарайск, доезжали на поезде, на «качуре», как её называли, а там шли километров пять. Поскольку папа работал на фабрике, ему разрешили сделать гроб для матери. Он вёз этот гроб, эти доски, мама ему помогала. Сначала на электричке, потом на «качуре», в Астапово вышли, пошли в сторону Клементьева.

Доски везли из Коломны? А в деревне с этим были проблемы?

Из Коломны. Какие в деревне доски, там не было ничего в то время! Они несли, несли, устали очень, спрятали в стог. За ними шли сзади, понаблюдали, что там копаются ― эти доски украли. Из этой же деревни они были, когда принесли домой (это мне мама потом рассказывала), увидели, что очертания, боковинки ― это гроб. Пришли сами, знали, кто в деревне помер, сказали: «Извините нас, пожалуйста, возьмите». Такая история.

Из 10 братьев я видел только четверых, это с папой. Самый младший, дядя Лёша, жил с родителями, остался с ними. Папу направили в Рязань в высшую партшколу, ВПШ. Ему после этой школы дали направление в Коломну. Дядя Гриша 1920-го года, наверное, жил в Луховицах. Дядя Вася был перед папой. (У меня записано всё, не знал, что это пригодится, у меня все года рождений записаны.) Дядя Вася попал в плен, потому что его призвали сразу. Папу призвали в июле, а дядю Васю в июне, его сразу отправили на передовую, и он попал в плен. Когда из плена освободили (он в Австрии, по-моему, был), его нигде не брали на работу, тогда так было. Но он был такой хозяйственный, ходил всем печки клал, специальность у него была.

Здесь в Коломне?

Нет, он жил в деревне Плешки, север района, это уже Луховицы, он там женился, они дом купили или построили, и дядя Вася ходил по домам, строил.

Семья, конечно, была боевая ― десять ребят! Жаль, что я старших никого не знал. Дядя Володя, папин брат, жил в Щурове, но я его ни разу не видел, он к нам не приезжал. Остальные, не знаю, на фронте погибли или где-то живут. А сёстры все у него остались. Младшая сестра, тётя Настя, воевала, жила в Москве, после фронта она к нам раза два-три приезжала. То ли на фронте она здоровье подорвала… рано умерла, ей даже 50-ти не было. Тётя Поля и тётя Паня вышли замуж, одна в Жуковске жила, другая в Москве, на проспекте Мира. Я к ним ездил иногда.

Собирались время от времени?

Да. Они к нам приезжали в Коломну. Это папина родина. Дядя Лёша был мужик буйного характера. На фронте попал сразу в штрафбат: он с кем-то подрался, он был драчун, задира, в штрафбате провоевал. После фронта то ли его не брали в колхоз, то ли сам не пошёл ― он пас скот. Мой двоюродный брат, его сын, Саша ему помогал. Второй брат, который в Луховицах, дядя Гриша, какое-то учебное заведение окончил в торговле, работал в Луховицах начальник Райпотребсоюза. Как-то неудобно было просящим быть всё время ― туда-то привозили вещи такие, импортные. Но раза два моя двоюродная сестра, его дочка, приезжала, всё время что-то привозила, какую-то рубашку расписную, американскую, необыкновенную. Это уже 1960-е годы. Я к нему несколько раз ездил, у него тоже был сын. Мы все, дети папиных братьев, были 1949 года: и Саша в Клементьеве, и Толя в Луховицах ― все были 1949 года, ровесники, ездили, общались. Воспоминаний много.

 

«На огурцах построили дома себе и детям»

Какие-то истории запомнилось?

Знаете слово «бучило»? Это такая яма, куда после дождя стекается вода. Поскольку вокруг нет ни пруда, ни речки, там купались дети. Это бучило по длине и ширине как комната, зато там тёплая вода, под солнышком быстро нагревается. Она была по грудь. Но дно там было илистое или глина: когда первая группа ребята туда забиралась, вода становилась настолько мутная! Но тем не менее было весело! Это деревня Плешки. Я туда ездил не очень давно, интересно было, сохранилась ли эта деревня. Я её не узнал. Я хотел с сыном поехать на папину родину, в Клементьево, а ехать надо было мимо Плешков. Я туда поднялся на машине. Там всего одна семья жила, вернее, домов было несколько, там сидела одна женщина на крыльце, я подошёл, говорю: «Вы таких-то не знаете, Дергачёвых?» ― «Нет, не знаю». Там ещё одна женщина была напротив, я к ней подошёл. Тоже не знает. Они все там, как правило, дачники. Женщина москвичка, она приезжает раз в неделю посмотреть на дом. А эта женщина вышла замуж за иностранца, то ли таджик, то ли узбек, там они живут. Деревня совсем неузнаваемая.

Ещё что из деревенской жизни вспомните?

Я ездил на Красную Пойму, Луховицкий район. Дединово знаете? Там Пётр Первый строил корабль «Орёл». Перед Дединовым Красная Пойма ― такой уже сейчас посёлок, наверное. Совхоз был довольно приличный, где жила мамина сестра, она там вышла замуж, они жили на Красной Пойме, её муж работал трактористом. Мои воспоминания, что мы ещё спим, а слышим: трактор уже завели, в окошке смотрим ― на улице темно. Он выезжал затемно и приезжал затемно. Жили на отшибе, от основной деревни где-то в километре два домика стояли, хутор, они там жили. У неё было шестеро детей, она не работала, всё время с детьми. Ещё огород был у них такой здоровенный, они работали там.

Натуральным хозяйством жили?

Нет, муж работал в совхозе Красная Пойма трактористом, дядя Андрей. Он с утра до вечера, чтобы обеспечить свою большую семью, он с утра до вечера работал, пахал, боронил, культивировал. У них был огромный огород (мне он тогда казался огромным), где они сажали огурцы. Луховицкие огурцы ― это всё оттуда! Они начали с огурцов, на этих огурцах построили дом себе, потом построили дома всем детям. У них появилась 24-я «Волга», на Красной Пойме по тем временам, в 1960-е годы, 24-я «Волга» ― это!.. Они все выучились, Саша, старший, закончил Ленинградский политехнический, Володя закончил Московский политехнический. Саша работал главным инженером в совхозе, Володя работал инспектором по сельхозтехнике в Луховицком районе. Третий сын, Коля, начальником пожарной охраны работал (или инспектором?..), одновременно играл в футбол и хоккей за луховицкую команду, такой был уважаемый человек. Витя, четвёртый сын, работал на станции Луховицы в какой-то мастерской. Ваня работал то ли завмагом… на самой Красной Пойме. Ещё Серёжка был, хороший, доброй души человек, но как-то в жизни не повезло ему, он инспектором охотхозяйства работал. Большая семья, но все вышли в люди!

В 1960-е годы они сами продавали свои огурцы?

Конечно! У них у первых в деревне появился «Москвич». Они ездили на рынок в Москву. У меня в памяти осталось: там небольшая речушка протекала метров 40-50 от дома, и мы вечером, все дети, старшие ребята брали по два ведра, а нам давали алюминиевые бидончики трёхлитровые. И вот все носили воду на эти грядки, каждый вечер, поливали, чтобы огурцы росли. Он в выходные или среди недели ездили постоянно в Москву и продавали огурцы. На огурцах они построили дома. Москва съедала всё! Они на этот «Москвичок» нагрузят три-четыре мешка ― и в Москву. Когда огурцы шли, наверное, каждый день даже ездили. Это же сезонная вещь: потом пройдёт ― и всё.

Частенько вы туда ездили?

Каждое лето. Несмотря на то, что у тёти Ксюши было много детей, они всегда меня принимали. Она старалась маме помогать, видела, что четверо детей. А мама всё время болела, было серьёзное заболевание, ей в 1956 году дали группу, она не работала, получала по группе пенсию.

 

«10 лет без права переписки»

Мама получила образование?

У мамы образования практически не было. В деревне Екатериновке практически ничего не было. Мама родилась в крестьянской семье, была крепкая семья: два брата ― старший дядя Яша и младший дядя Ося ― и сестра тётя Ксюша, папа Павел, отчество я не узнал, и мама. У них было крепкое хозяйство, потому что все были работящие, и когда землёй наделили после революции, они обрабатывали землю, они хороший крепкий дом построили, он был самый лучший в деревне. Когда стали образовываться первые, ещё не колхозы, а первые общие хозяйства (государство выделяло средства или сами они, не знаю), дядю Яшу выбрали председателем этого кооператива. Они распахивали, собирали лужайку, отдавали государству. В 1931 или 1932 году пошла борьба с вредительством, везде искали вредителей, которые не дают развиваться нашему молодому государству. К ним в деревню приехал проверяющий. А у них была задача: из каждой поездки по вредителю. Когда он ехал в их деревню, увидел в поле брошенную борону. Оставляли не только борону, но и плуги, потому что тащить с дальнего участка, а потом тащить обратно ― это лошадь мучить, она и так за целый день намучается. Инспектор приехал в деревню, дяде Яше говорит: «Кто это бросил борону?» Дядя Яша то ли знал, то не знал, кто это бросил (всё время же люди перемещались, им говорят: закончите ― туда переходите), но сказал, что не знает. «Не знаешь ― ответишь ты!» Он приехал к себе с отчётом, доложил, приехали военные, забрали дяде Яшу и отца, деда моего, и увезли в район, в Жердевку. Больше их никто не видел, как раньше было ― 10 лет без права переписки… Это 1931-1932 годы, потому что в 1933-м мама уже была в Коломне. Их выгнали из дома. Они только ночь переночевали у соседей, взяли только самое необходимое. Им сказали: уезжайте, а то отправят в Сибирь. Они уехали почему-то в Коломну.

Про эту историю вы знаете в пересказе от кого?

От мамы.

С каким чувством она рассказывала?

Со слезами она рассказывала.

В семье это тяжело переживали?

Конечно. Бабушка и две дочери, тетя Ксюша и мама (мама у меня 1916-го года, тётя Ксюша была старше, 1912-го, не знаю точно, она была года на три-четыре старше) и дядя Ося (он был маленький, лет 10-12 ему было), они были вынуждены уехать. Приехали в Коломну, сняли эту комнату.

В бараке?

Нет, здесь.

На улице Октябрьской Революции?

Да. Не знали всех тонкостей, может, кто-то посоветовал. Бабушка ходила, мама ещё девчонка была.

Какие воспоминания связаны с этим переселением, этой комнатой?

Про комнату она ничего не говорила. Просто окна показал: «Саш, вон там мы жили, когда переехали в Коломну». Не знаю даже, сколько они жили, может, год, полгода, два. Потом, когда к Юрке Шилову приходил, говорил, что тут моя мама жила в 1930-е годы. Он тоже удивился.

Именно на втором этаже?

На первом не было жилых помещений.

Мама ничего не рассказывала?

Нет. Она была очень напугана, замкнута была. Может, бабушка сказала особо не распространяться, откуда она, они же чуть ли не емья врагов народа. Естественно, они ничего не говорили.

Про эту историю мама рассказывала, когда вы уже были взрослым человеком?

В 1960-е годы. Потом ездили в Екатериновку, меня даже мама с собой не взяла, не знаю, почему. Я хотел посмотреть на их дом. В этом доме потом сделали сельсовет, дом был самый хороший на селе. А в соседей деревне Петин (очень странное название) была её крёстная, она жила до 1970-х годов. В 1965 году я после первого курса техникума туда ездил с мамой. Она одна раз в год туда ездила, к крёстным, а я с ней съездил всего один раз. Рядом жил Николай, он был в родстве с нами, он помогал бабушке, крёстным. У бабушки был домик, чуть побольше этой комнаты, там печка стояла, она на этой печке жила, у неё, по-моему, кровати не было, она спала на этой печке. У неё были куры, она отдавала с собой почти полные чемоданы яиц: куры неслись, она сама особо не кушала, кушала, сколько могла. Мама спрашивала, давно ли яйца лежат. Бабушка говорили: «Нет-нет, два-три дня», ― куры хорошо неслись.

 

Шура Васильевич

Как познакомились мама с папой?

Не знаю.

Мама жила до замужества здесь?

В 1934 году родился уже первый сын у мамы. Есть свидетельство о браке, оно, правда, уже разорвалось, но оно у меня лежит.

Немного времени прошло между тем, как они приехали сюда, и замужеством?

Дело в том, что папу после Рязани отправили в Коломенский горкомхоз, городское коммунальное хозяйство, его распределили, он тут работал. Может, они здесь где-то встретились. Горкомхоз где-то здесь был, в центре, может, где административное здание. Мама красивая была.

У неё сложная судьба, но он не побоялся. У него понятное образование, работа стабильная…

Может, она ничего особо не рассказывала ему. Потом построили ДОЗ ― деревообрабатывающий завод, там стали комплектовать работников, его направили по партийной линии туда мастером. Он там мастером работал до 1962 года.

До пенсии?

Нет. До пенсии он не дожил. Пришёл Никита Сергеевич, пошло такое направление: уступите свои места, старые люди, молодым и с образованием. А у отца было всего семь классов, по тем временам это было много, он ещё был фронтовик… В Рязань его направили, поскольку он был из Клементьева, как молодого, он семь классов закончил, это было очень много по тем временам.

В Рязани не считалась образованием партшкола?

Его бы не взяли мастером, она хоть и партшкола, но что-то давали техническое. Я, честно говоря, не углублялся, чему там учили. У него был жизненный опыт: он родился в крестьянской семье, знал, как забить гвоздь, как вспахать поле. Он очень хорошо общался с людьми, был коммуникабельный человек, очень любил читать, много читал. Мои в детстве воспоминания, что он ночью сидит за столом, абажур, простынь висит, он сидит и читает. Так к нему уважительно относились, несмотря на то, что любил он выпить. Его звали почему-то не Александр Васильевич, а Шура Васильевич. Тогда многих Сашек называли Шурками. Меня вот называли. Двух соседей тоже почему-то Шурками называли. Папа ушёл на фронт в 1941 году, не видел, как в октябре родилась его дочка, вторая сестра моя. Они жили в бараке.

 

Военный патруль и самогон

Как прошли военные годы?

Военные годы тяжело прошли. У мамы были две девочки, а первый сын умер с 1936 году от воспаления лёгких. Мама лежала в детской больнице на Комсомольской. В 1936 году в возрасте двух лет он умер. Хоронили его около церкви Петропавловской, тогда ещё там хоронили, прямо у около первого бюста героев, которые потом сделали. Я с мамой ходил , она все праздники церковные, Рождество, Пасха… Папа на фабрике работал, сделал хороший крест. Во время войны все кресты поломали на дрова, дров не было… Мы ходили так в церковь. Я ещё помню, как в 1950-е годы служба была в церкви Петра и Павла. Потом там уже сделали спортивную школу, туда я тоже ходил. Я учился в 26-й, где сейчас МФЦ. До этого я учился в 5-й школе, где сейчас Дом торговли ― здесь стояла моя школа, которую потом снесли, очень крепкое было здание, его бомбили-бомбили… С 1 по 4 класс там, а с 5 по 8 в 26-ю переводили. В этой школе моя старшая сестра училась.

Про военные годы сохранились воспоминания?

Воспоминания сохранились. Одна история… Надо было кормить бабушку, сестёр. Многие гнали самогон. А потом ходили сюда, на станцию, когда шли эшелоны на фронт, остановились, и они меняли самогон на тушёнку ― дома надо было кормить детей, бабушку (не знаю, от чего бабушка умерла, может, от недоедания). И был такой случай. Мама пришла, бежит солдатик обменять самогон на тушёнку, сказал, что сейчас принесёт, взял самогон и ушёл. Холодно было. Она стоит. Идёт патруль: «Что тут стоите?» ― «Военный эшелон жду». Ну, рассказала. Прошли в вагон посмотреть. Они там сидят выпивают. «Кто?» ― «Вот этот взял». «Ты брал?» ― «Брал, а чего не брать?!» Не знаю, что там дальше было… В общем, маме дали тушёнку, спросили, где муж. Муж на фронте.

Патруль её не отругал?

Наоборот защитил. Папа пришёл с фронта в конце 1945 года. Его оставили после Победы, он попал в госпиталь в 1945 году, у него было сильное ранение: взорвался снаряд, он получил сильную контузию. В госпитале он пробыл до самой Победы. Когда стали отправлять людей домой, ему сказали: «Ты отдохнул, давай ещё послужи». Его направили в город… у меня есть папин военный билет, там название города, где он прослужил в комендатуре до ноября или октября. Его не увольняли ― армия, он был в Германии.

Момент, когда папа вернулся, вы помните?

Как я могу помнить, если это был 1945 год!

Сохранилось ли это воспоминание в семье?

Не знаю… У меня есть фотография: мы сидим на крыльце барака, у меня на груди медаль «За отвагу», папа мне дал, это год 1952-й, мне года два-три было, я у него на коленях сижу, рядом мама сидит, сёстры стоят.

 

Плен у моджахедов и японские шпионы

Какая была атмосфера в семье на момент, когда вы были маленьким? Спокойная была обстановка или напряжения были?

Напряжений не помню. Даже когда папа позволял себе выпивать, мама спокойно воспринимала, понимала, что работа у него с людьми, непростая. Всё хозяйство было на маме. Нас было сначала трое, потом четверо, в 1954 году у меня родился брат Коля. Он военным стал по жизни, у него орден Красной Звезды, орден Мужества, он служил во внутренней разведке. Ему орден дали, когда они были в Таджикистане: их захватили моджахеды, увезли к себе в Афган, а он ночью развязался сам, развязал своего командира, они ночью выбрались и побежали в сторону границы. Командира сильно избили, а он его как мог тащил, он здоровый, здоровее меня. Он дотащил его до своих, за это ему дали орден. Орден ещё один ему дали, когда он был на патрулировании дороги из Владимира (он во Владимире жил). Им по рации передали: «В вашу сторону едет машина с японскими резидентами. Захватить!» Это 1970-е или 1980-е, не знаю. Он со своим начальником, подполковником, друг его был, Аркадий, были на этом дежурстве, стали перехватывать. У тех иномарка, в то время у нас иномарок не было, они были на «Волге». Они стали их преследовать до дороги, до трассы хорошей оставалось не очень далеко. Один из них выпрыгнул из машины и побежал по полю. Аркадий говорит: «Догоняй!» ― Колька за ним. Аркадий на своей 24-й «Волге» перерезал им дорогу, машина с этими (двое, трое их там было) в него врезалась. Аркадий долго потом лежал в госпитале, но выкарабкался и вернулся в строй. Ему дали потом Героя Советского Союза.

 

Немцы в танках на переплавку

Давайте вернёмся в 1950-60-е. Что вы помните о городе, где гуляли ребёнком?

Когда жили в бараках ― у меня очень много фотографий бараков наших, где мы жили, наших ребят. В бараке напротив нас жили крёстные моего младшего брата, бабушка с дедушкой. Они как-то с мамой дружили. Я к ним ходил на Пасху христосоваться. Это в 1950-е, я ещё не учился, лет шесть было. Они меня брагой угощали (все ставили брагу в то время во всех комнатах). У них было два сына, Коля и Федя. Коля окончил Ленинградский политехнический институт, а Пеня окончил московский какой-то институт, то ли Бауманку… Они оба работали на КБМ у нас, на «почтовом ящике». Они оба занимались фотографией, фотографировали нас всех, ребят, всё интересное фотографировали, проявляли и дарили. У меня несколько фотографий, где стоит наша дворовая ребятня, человек 20–25, отдельно был довоенный и послевоенный возраст. Помню, наши довоенные, любили ходить на свалку. Свалка у нас около станции Коломна, там стояли две такие вышки. В этих вышках поднимали тросами огромный столб, такие металлические чушки, метров на 20–30 поднимали, а вниз ставили железо. Там я один раз видел танкетку, это такая фигня, которая возила к кому-то была приписана ― к связистам, разведчикам, ― это как маленький танк. До этого, в 1940-е годы, туда привозили всё, что с фронта возили, там станция рядышком. Они этой штукой разбивали, чтобы потом отправить в печь на переплавку. Говорят, что даже там иногда взрывалось, потому что снаряды не вытащили оттуда. Ребята говорили, что там даже и немцев видели, в танках этих. Не знаю, насколько это правда. Ракетницы были, это я видел, ребята приносили со свалки. Это вторчермет.

Вы видели, что притаскивали?

Танкетку. Пол Коломны приходили смотреть, что там есть. Один раз мы видели там ящик с револьверами. Они лежали в ящике без барабанов и были газосваркой разрезаны ― они не восстанавливались. Это я один раз видел. Ракетницы ребята приносили, но я ни разу не видел ракетницы, где они их брали, не знаю.

Сами вы туда тоже бегали?

Да. Мне лет 7–8 уже было, мне интересно было, тем более, они наговорят, что там можно найти: «Там можно ракетницу найти! Там и пистолет можно найти! А ребята видели в танках немцев мёртвых!»

Сами приспосабливали в игровое оружие?

Нет. Ракетницы были у старших ребята, которые года рождения 1930-х, было годов 15–18.

У вас мальчишеская компания была?

Смешанная, у нас и девчонки были хорошие такие, компанейские. Одного товарища звали Игорь Мыриков, он нам всё время сказки рассказывал, анекдоты. Мы его любили. Его взрослые ребята не уважали, он как-то… как девочка был, мягкий парень, таких особо не любят, любят, чтобы жёсткие были. А мы вокруг него сядем, он начинает что-то рассказывать нам. «Игорёк, ещё чего-нибудь расскажи нам!» Такой был от природы воспитатель, хороший был парень.

В сторону кремля бегали?

Я не бегал. Кремль от нас далеко был.

В соседние дворы?

Там частный сектор, по Красногвардейской и Льва Толстого. Куда там забежишь?

 

Щурята в ямах и мазут на голову

По Льва Толстого ходили купаться, к чугунному мосту, это наше излюбленное было место. Ходили на Москву-реку, как мы называли «за линьку». Переходили линию Москва―Рязань, мы называли это «за линьку». Когда Москва-река разливалась, она доходила почти до Чермета. Когда вода схлынет, там было очень много ям, в этих ямах оставалась вода, вместе с рыбками. Рыбки ― это, как правило, щурята. И вот мы там по пояс, воду намутим, намутим ― они раз! ― всплывают. Мы майку завяжем и как сачком ― опа! Они были маленькие, конечно, их есть нельзя, нам было просто интересно. Одно было глубокое, мы там ещё и купались, чтобы до речки не ходить.

По речке, помню, ходили «двухэтажки» (пассажирские двухэтажные корабли – ред.), баржи возили, песок, гравий. По Москве-реке. На каждой барже висели баллоны от машин, они до самой земли, чтобы швартоваться, чтобы не ударяться сильно, они как амортизаторы работали. Мы за эти баллоны цеплялись, подтягивались, взбирались на эту баржу и ныряли. Там нырять было интересно! Все цеплялись ― так интересно было! Которые повзрослее, они цеплялись за двухэтажки, но они ходили раза два в день. Если за двухэтажку зацепиться, то можно было нырнуть с самого верха. Но там гоняли здорово, и не только гоняли, но ещё и мазутом обливали. Служащие держали всегда ведро мазута наготове и как только увидят, что кто-то зацепился ― его на голову! Потом женщины на берегу оттирали. Если кто-то на мотоцикле приезжал, просили бензин и бензином оттирали.

Жестоко!

Жестоко. Но если парень утонет… Как-то надо как-то отваживать, другого ничего не придумали.

 

Откуда Коломенка вытекает

Был ещё интересный случай. У меня есть друг Серёжа Кузнецов. Мы однажды решили узнать, откуда Коломенка вытекает. Взяли по куску хлеба. Сюда вот вышли, к мосту, и пошли вверх по течению. Шли-шли, шли-шли… А там один берег крутой, другой пологий. С крутого берега, он глинистый, ребята раскатали, по нему съезжали на заднице в воду прямо. Нам стало интересно, мы остановились, тоже сняли маечки, покатались. Пошли дальше. Шли-шли… Смотрим, мужики рыбу ловят. У них корзинка ― не соврать, как этот стол, прямоугольная. Один заводит, другой по кустам шебуршит, если рыба там есть, то она в эту корзинку залетает. Нам интересно, мы стояли, смотрели. Потом пошли дальше. Дольше мы с ним до Андреевки. Чувствую, что времени уже прилично. Андреевка ― это дорога рязанская, около автоколонны она разветвляется и идёт на Богдановку. Если на Богдановку ехать, там километров 7–8, может, 10. По речке мы вышли к ней, но уже снизу. «Ну что? Дальше не пойдём? Уже и устали и есть хочется…» Пошли, спросили, где автобусная остановка. Нам сказали. Пришли на автобусную остановку, у нас с ним было копеек 50, а дорога стоит 15 копеек. Взяли билеты, доехали до Коломны. Здесь был ресторан на втором этаже, а на первом этаже была столовая. Мы зашли в эту столовую, подходим, а там женщины уже собирают, котлы вычищают. А у нас осталось 20 копеек. Мы: «Тёть, можете дать на 20 копеек что-нибудь поесть?» Хлеб в то время был бесплатным, на столе стояли тарелки с хлебом. Она наложила нам по тарелке картошки с подливой. Мы сели, как эту картошку навернули! Идём по Красногвардейской, обнялись с ним, идём поём. В то время фильм вышел: «Город на Каме, где ― не знаем сами! Не дойти ногами, не достать руками» («…город на Каме, матушке-реке» ― песня из фильма 1938 г. М. Донского «Детство Горького», снятого по первой части трилогии писателя ― ред.). Идём поём. Я так вспоминаю.

Целое путешествие! Сколько вам было лет?

Лет 8 или 9. Подходим к бараку, а там наши мамы уже стоят, его и моя: «Что же вы такие-сякие, куда вы пропали?!» Уже беспокоились.

Вам досталось?

Не помню. Мама меня любила. Она меня как-то выделяла из всех детей, хотя она всех детей любила. Она со мной в больнице лежала на Комсомольской. Ей говорили, что я уже был не жилец (это мне потом папа рассказывал). Она говорит, что поднесла меня к окошку ― весь чёрный, мне кололи уколы…

Что случилось?

Не знаю, что у меня было. Воспаление лёгких, что-то… Мне кололи пенициллин или что-то ещё. Они взяли меня домой, сказали, что если уж суждено умереть, то пусть он дома умрёт. Мама под расписку взяла меня домой. Вот. Выжил. Такая история.

Как чудо, наверное, в семье воспринималось?

Да, мама у меня была верующая женщина.

Даже в советское время религия была в семье?

Не скажу, что в семье, потому что папа был коммунист не то что ярый, но в бога он не верил. Мама верила, она меня в церковь с собой брала всегда, мы с ней на кладбище ходили. Я помню, год 1954–1955, служба была уже не каждый раз в нашей Петропавловской церкви, по праздникам была. В какой-то праздник мы с ней ходили, я помню, что в середине церкви был проём, провал такой большой, его обходили. Отчего он образовался, я не знаю, но батюшку службу там проводил.

Многолюдно было в храме?

Много людей было, конечно. Рядом была ещё Богоявленская церковь, она в советское время никогда не закрывалась.

Там был свой приход, наверное.

Да. Рядом с Петропавловской церковью очень много народу жило, это рабочий посёлок.

Посёлок Левшина который, 1929 года, красно-кирпичный?

Рабочий посёлок считался, который напротив, дома двухэтажные, эти дома считались рабочим посёлком. Это первые дома, которые строились по Октябрьской Революции, когда завод начал набирать рабочих, стали строить эти дома и заселять рабочими.

 

Война на кладбище

В рабочий посёлок вы ходили маленьким?

Мы с ними встречались на Петропавловском кладбище. Потому что часть моего детства прошла на кладбище. Там был сторож дядя Федя, без ноги. А наше любимое занятие было бегать по ограде кирпичной ― вот по этой ограде с кокошниками, мы через них перепрыгивали. Он ходил и это дело не разрешал. У него было ружьё, в нас он ни разу не стрелял, но ребята взрослые говорили, что он стрелял, в кого-то солью попал. Так что ребята его особо не сердили. Потом его убрали в году 1953–1954, когда нам было лет 7–8 лет, мы лазили на это кладбище играть в войну, потому что там была очень высокая трава, если встанешь между могилами, то и не видно тебя, она была выше детского роста. Туда ходили влюблённые парочки ― там природа хорошая. Я там, помню, очень много было надгробий: купец первой гильдии, купец второй гильдии… стояла такая плита, на ней стоял гранитный саркофаг, сбоку были надписи, таких было много. Очень много было литых крестов, из чугуна, наверное. Всё потом подобрали, всё убрали. Ребята с рабочего посёлка раскапывали могилы, думая, что там что-то необыкновенное есть. Я пару раз видел норы, куда они лазили, не боялись (могло засыпать только так).

Это взрослыми осуждалось, если становилось известным?

Это гонялось, конечно. Там особо взрослые не ходили, там родственников, наверное, никого особо не осталось, кого хоронили (хоронили в 19 веке). Оно использовалось до 1936 года. В 1936-м мы Колю похоронили там, и то не знаю, как разрешили. Но там уже не хоронили никого. Потом открыли наше Протопоповское кладбище (с. Протопопово на берегу Оки, затем посёлок им. Кирова, сейчас в черте города – ред.). Хотя это кладбище, говорят, открыли в 1942-м, когда стали  поступть с фронта раненые, тут умирали ― кладбище и открыли. На этом кладбище мои родители похоронены, на Протопоповском: папа в 1963 году умер, а мама в 1973 году, через десять лет. У них разница в возрасте десять лет ― и вот так вот умерли. 56 лет прожили.

Вы к тому времени, к моменту смерти папы, успели переехать из барака?

Да, мы переехали из барака в 1959 году, 5 декабря. Это был праздник, День конституции.

Как случилось? Вам дали комнату?

Квартиру двухкомнатную. Нас было шесть человек: четверо детей, папа с мамой. Папа работал старшим мастером на мебельной фабрике, фронтовик, на это тоже смотрели.

 

«Самый чудной дом в Коломне»

Куда вы переехали?

Полянская, 19а. Это сейчас самый чудной дом в Коломне, потому что полдома ― четыре этажа, а полдома ― два этаже, паровозик такой. По улице Левшина едете, заворачиваете к станции Коломна, прямо от поворота, пересекаем трамвайные пути, идём к станции, перед многоэтажкой справа, и наш дом: два ― четыре. Наш дом был построен в 1959 году. Это первый дом, который мебельная фабрика построила. Почему он такой чудной стал, дело в ом, что он был признан аварийным, потому что лопнул, посередине была сильная трещина, и в 1972 или 1973 году решили его снести, а на его месте построить большой четырёхэтажный дом. Поскольку выселять людей было некуда, они решили сначала построить одну половину ― четыре этажа, потом снести этот и построить вторую половину. Вот построили первую половину в четыре этажа, нас всех с двухэтажного выселили в эти четыре этажа. А потом подумали-подумали: что мы его сносить будем? Опять его заселили, и там до сих пор люди живут. Я хотел отказаться переезжать, потому что там площадь, куда нас переселили, была меньше. Вроде так не положено. Директор у нас был хороший мужик, Шундев Вениамин Андреевич: «Саш, не положено, я понимаю, но это ваш выбор, хотите переезжайте, хотите нет, можете остаться». Потом решили всё-таки переехать.

Как у вас новоселье прошло, как устроились на новом месте?

Хорошо. Четвёртый этаж, правда, я никогда не думал, что буду старым! Великолепно! Окна откроешь ночью, воздух свежей. А сейчас на четвёртый этаж мне тяжело забираться. Уже скоро 50 лет, в 2024 году будет, как мы в этом доме живём. Кстати, этот дом тоже лопнул пополам. У нас был такой прораб (не хочу о нём говорить, бог ему судья), он поставил стену, которая должна была быть общей между следующим построенным домом и нашим, на старый дом. Я в то время учился ещё на втором курсе на строительном факультете, поэтому я ещё не знал, что дом даёт осадку. Но онто уже мужик с опытом, столько лет работал в отделе строительства на ЗТС (завод тяжёлых станков – ред.), он же должен знать, что дом даёт осадку! Дом дал осадку, у нас прошла трещина с первого этажа по наш четвёртый, по самому слабому ― по окну. Та стена осталась на старом здании, а эта часть осела. У меня рука заходила в трещину! Потом её замазали, вроде всё обошлось. Стена капитальная, он её сделал в кирпич, это тоже делать нельзя. Как межкомнатная, она нормальная, а как уличная не может быть. Я ставил руку, когда ветер в нашу сторону, я чувствовал ветер в руку. Пришлось делать вторую стену. Я купил бруски на 50, пенопласт, гипсокартон, сделал вторую стену ― дуть не стало. А то дети то и дело болели. Оказывается, что просто температура низкая в комнате.

Что о соседях вспомните в этом доме?

У меня интересный сосед был, дядя Ваня. Вся зелень у нас о дворе ― благодаря ему. Он уже был на пенсии, я помню, и он всё время ходил с лопатой и подсаживал деревья. От него была черёмуха, она достигла четвёртого этажа. Ураган у нас был, она рухнула прямо на дом. Она достала до первого этажа, благо на первом этаже были приличные решётки, только поэтому стёкла не выбили, а ветки достали до второго этажа. До четвёртого этажа ― это метров 10 в ней было. Зато когда она цвела, аромат шёл по всему двору.

У вас территория перед домом?

Нет, сзади. А перед домом палисадничек. Люди трудолюбивые там рассадили всё, что можно. Нетрудолюбивые засадили крапивой.

Был общий двор, все ухаживали за ним по очереди?

Нет, только желающие.

Грядки уже не разводили?

Грядки у нас есть. Кто в двухэтажном доме живёт, они там посадили. Я тут шёл ― сердце радуется: и лучок у них, и кабачки растут. Молодцы! Там три женщины, молодцы, они трудятся, всё перекопали, цветочки, лучок, огурчики даже, по-моему. Если руки приложить…

Ваш дом стоял в окружении частного сектора? Весь угол до станции Коломна был весь в домиках?

Да. И со двора примыкало. Здесь, сзади нас, мебельная фабрика была. Вся территория мебельной фабрики, где сейчас дом, девятиэтажку, построили. Хорошо, хоть там сараи построили, а то в доме ни кладовочек, ничего нету, а сараи сделали ― мы ими пользуемся до сих пор. Их эта девятиэтажка хотела снести, но мы отстояли: ходили в администрацию, наши дома в план занесены, поэтому их трогать нельзя. Сарай нужен, как без сарая, тем более во дворе! Всегда есть что из дома выбросить, но не на помойку, а в сарай, до помойки рука не поднимается!

 

Тяжёлое пальто с Урала

Кстати, там сейчас пальто висит, в сарае. Я привёз, куда его, в дом его не поднимешь, оно тяжёлое. Наш родственник во время войны работал на Урале в лагерях, в то время называлось ОГПУ. То ли ему выдали это пальто. Он был шеф-поваром, у него инвалидность была. У него правая рука ― первая кость была над второй, перелом. Поэтому его на фронт не взяли. Он работал в лагерях. То ли ему выдали, то ли он выменял, поскольку был шеф-поваром. Он ходил в этом пальто, когда я ещё с женой познакомился. После Урала они почему-то переехали в деревню с женой, тётей Мотей, а это Иван Викторович Заморёнов. Пальто у него висело. Я как-то к нему приехал, а он ко мне хорошо относился: «Саш, давай я тебе пальто подарю!» Я: «Дядь Вань, жалко, пальто-то какое!» Когда он мне его дарил, я ещё в нём в институт ходил. На него всё время косились гардеробщицы ― оно очень тяжёлое! Они старались повесить его поближе, чтобы никуда не носить. Я в нём года два или три ходил, в институт ходил, пока не бросил, даже на работу в нём ездил, это были 1970-е годы. Потом стал зарабатывать, что-то поприличней себе купил, а пальто повесил ― выбросить рука не поднялась, всё-таки дяди Ванин подарок… И потом ― пальто 30-х годов! Так оно и осталось, сначала в в сарае висело, потом в гараж перенёс.

Вы в школу в то время уже в 26-ю ходили?

Да.

Окончили вы сколько классов?

Восемь, в то время восьмилетка была. Пошёл в техникум машиностроительный, потому что там стипендия была. Мы жили ― уже папы не было― на мамину пенсию, пенсия была 43 рубля. Там потом добавили за папу пенсию 37 рублей, и в итоге на 80 рублей мы жили втроём: брат младший, я и мама. А надо было ещё платить за квартиру. Обе сестры к тому времени вышли замуж, от них помощи не было, у них своя молодая семья, дети пошли.

Это было тяжёлое время?

Да. Я помню, как мне было очень нехорошо, когда мне подарили ботики в школе… Там родительские комитеты же были везде…

Это от школы?

От родительского комитета. Ботинки 7 рублей стояли. Вы представляете, что такое на 80 рублей жить втроём?! Я помню, я ходил на наш рынок коломенский, там палаточка была около ворот на Левшина, там продавали копчёные кости, я за ними ходил. Мама их варила, тушила, готовила из них. Так вот крутились. Поэтому когда я пошёл в техникум, 20 рублей стипендию я отдавал маме.

На какое отделение пошли?

Инструментальное производство. У нас девчоночное было отделение: у нас в группе было восемь ребят и 16 девчонок. Но группа была боевая! С этой группой мы ездили на Малую землю, с этой группой мы заняли первое место по художественной самодеятельности в техникуме.

 

«Воробушки» на концерте Ободзинского

После первого курса мы ездили в Ленинград, нам дали такую путёвку. Потом списались с директором винсовхоза «Малая земля», она нас пригласила на уборку винограда, и мы в 1967 году ездили на уборку винограда, только 10 девчонок и двое ребят. Мы как раз с Геной Чистяковым, это председатель фотоклуба «Лад», ездили на уборку винограда. Была такая незабываемая поездка! Сшили себе форму с эмблемой КМТ ― Коломенский машиностроительный техникум, синяя рубашка, чёрные брюки, у девчонок чёрные юбки. У меня фотография: мы стоим на станции Голутвин, ждём поезд Новороссийск ― Москва. Нас сфотографировали, всю нашу команду. Туда приехали, нас разместили прямо на территории виноградников, там рабочие домики, один домик этот нам дали, нам дали раскладушки, мы между девчонками и нами занавесочку повесили, их десять и нас двое. Нам 15 дней дали убирать виноград, а 15 дней просто жить. Мы с Генкой заработали по 7,5 рублей, а девчонки по 15 рублей каждая. Я помню, мы попали на концерт Ободзинского, там он давал концерт в это время. Дождь пошёл, от Малой земли до Новороссийска километров 10–15, мы пока приехали, дождь был, мы запоздали на концерт. Все промокшие забегаем. Он так смотрит на нас и говорит: «О!» Как-то он нас назвал типа «воробушки» ― видит, что все ребятки молодые, да ещё все в униформе. Хороший концерт был, никогда его не забуду! Я вообще люблю Ободзинского, очень лирический певец.

Сколько вы учились в техникуме?

В техникуме 3,5 года.

Вы хорошо учились?

Да. У меня только полгода стипендии не было ― я завалил какой-то экзамен. Я ещё работал.

Вы думали, чем заниматься в будущем?

Честно говоря, не представлял себе. Во время каникул ещё на мебельной фабрике работал, устраивался на месяц. Они выпускали столы обеденные, раскладные полированные столы. Их надо было собрать, посмотреть, потом разобрать. Когда я их разбирал, я их переворачивал, ножки вынимал, укладывал внутрь, а женщины упаковывали. Вот за эту работу мне платили.

Вас ещё помнили по отцу?

Да! Так там половина бараковских работало! Папу все хорошо знали, меня хорошо знали. Сейчас в нашем доме мало остались народу, поумирали уже. Сейчас напротив нас Лида живёт, за которой мы сейчас ухаживаем с женой, она одна, ей уже 80 было, надо в аптеку идти, магазин, а она уже не ходит, не спускается ― ей подняться трудно. У неё сын живёт в Москве, с Москвы не накатаешься…

Как вы встретились с супругой?

Это было интересно! Я сейчас жизнь вспоминаю ― у меня сильный ангел-хранитель, он меня столько раз вытаскивал из таких передряг!..

 

«Про Ванино нам говорили: здесь половина полицаев живёт»

Я служил в армии с товарищем, он живёт в Песках, он у меня в отделении был комсоргом, мы с ним подружились. Мы учились в школе младших авиаспециалистов, порт Ванино. Про него есть тюремная песня: «Я помню тот Ванинский порт И вид пароходов угрюмый, Как шли мы по трапу на борт В холодные мрачные трюмы». Очень известная песня! Мы отучились в этой школе шесть месяцев, и нас по всему Дальнему Востоку распределяли. У нас был выбор, а я очень плохо переношу холод. Можно было ехать на Чукотку, на Камчатку, на Курилы, на Сахалин. Я говорю: «Вовк, поехали в Находку». Она на широте Украины находится, там не может быть такой… сильно холодный климат. Он говорит: «Ну, поехали». Мы с ним получили направление в посёлок Унаши.

А про Ванино, кстати, нам говорили: «Ребята, будете в увольнении, ни с кем не заговаривайте, здесь половина полицаев живёт, которых сослали, которых не расстреляли, тех сослали на Дальний Восток и где-то расселили. Они относятся очень плохо к военным». Ну, нас бог миловал, мы там один раз сфотографировались, и больше нас туда не пускали.

Приехали мы в эти Унаши, в полк ПВО истребительный. В полку я был командиром отделения, я был ответственный за спорт. Со спортом я ездил во Владивосток на соревнования по плаванию. Потом мне дали самолёт-спарку ― это учебно-тренировочный самолёт, куда садятся лётчики после отпуска, там сзади инструктор, впереди лётчик. На него надо было учиться. Нас отправляли с Вовкой в Комсомольск-на-Амуре, потому что эти самолёты там выпускались. Мы с ним целый месяц там прожили, смотрели документацию на этом заводе. Жили при полку, там 41-й истребительный полк стоял, там наши ребята тоже служили, мы встретились с ними. В зимнее время, под Новый год туда попали, там морозы под 40, а мы в юфтевых сапогах! Как вспомню!.. Хорошо, что на Север распределение не взяли.

В Спасск-Дальний возил ребят с плохим зрением, им там очки выписывали. Так я Дальний Восток посмотрел хорошо. В Унашах виноград рос, там речушка была Сучан, мы на неё купаться ходили.

Мы хотели вспомнить про супругу.

Мы с Вовкой дружили, потом после армии он ко мне приезжал несколько раз, мы с ним на танцы ходили. Он говорит: «Когда ко мне приедешь?» Я говорю: «Вовк, что в твоей деревне делать-то?» пески и есть деревня! А у него 31 июля день рождения. Я к нему приехал на день рождения, там были девочки, с кем он переписывался в армии. В армию ему прислали фотографию, на ней стоят три девчонки, это с кем он учился в школе: «Угадай, где моя?» Я не угадал. «Вот моя, Надя Лексакова». У неё папа был директор песковской школы. И вот они пришли на день рождения, там мы и познакомились. Потом я её проводил. Она уже работала, у неё мамы не было, она рано пошла работать, после 10 класса, мама умерла рано. Так мы познакомились. Видать, приглянулся чем-то! Стал к ней приезжать в Пески, потом она меня познакомилась со своими родственниками в Звенигороде, с папой. Папа жил уже от неё отдельно, на берегу Москвы-реки, с женщиной одной.

Мне в Звенигороде устроили допрос с пристрастием: «Ты так или серьёзно?» Я говорю: «Серьёзно, я её люблю!»

Какой это был год?

Это был 1970 год. Поскольку мы жили ― брат ещё был, мама не работала, пенсию получала слабенькую, я пришёл сам ― гол сокол. Мама говорит: «Саш, ты погода со свадьбой, год отработай, накопи на свадьбу». На год мы свадьбу отложили, но встречались очень часто. Через год, в июле месяце… в этом году будет у нас 51 год, как мы живём. В прошлом году отметили золотую свадьбу.

 

«Все прибегали смотреть, как москвичи живут»

Где вы жили?

В этой квартире. Мама через год умерла, она всю жизнь болела. Я себя помню всё время бегающим в нашу больницу, ЦРБ, к ней приду, на окошко встану, она посмотрит на меня… Это когда я ещё в школе учился. Через год мама умирает, брат пошёл в армию, он окончил школу прапорщиков в Ташкенте. Его направили сначала в Суздаль, потом во Владимир, там была школа диверсантов. Школа с забором, там дом построили, квартиру дали: в дырку пролез ― и на службе.

Ваши братья, сёстры сами выбирали себе профессию, место учёбы или кто-то на кого-то влиял?

Влияния особого не было. Сестра Валя отработала какое-то время на Текстильмаше, кем, не знаю, она там недолго работала, потом она ушла в воинскую часть, в «парашютку» ― наш барак с ней забором был разделён (по Красногвардейской улице, если она дальше продолжается). Там складирование парашютов, туда приходят парашюты с фабрики, а оттуда расходятся по частям, типа распределителя. Там был свой взвод обслуживания, они как вольнонаёмные ― смотрели за порядком, чтобы укладывали парашюты, чтобы потом их удобно было брать, как кладовщицы. Она там отработала.

Вы где работали?

Где я только не работал! Мою трудовую кто брал: что это такое?! Она у меня из двух трудовых состоит. Но я везде работал честно, мне ниоткуда не выгоняли. Начинал я работать с Коломзавода.

После армии вы вернулись?..

Да. Там открыли цех М-10, я там проработал. Через год поступил в институт, в наш Политех на строительный факультет. Я почему-то хотел строить гидроэлектростанции и речные сооружения. Такая романтика была в голове. Работая на Коломзаводе, я перешёл на третий курс, подумал: что же я учусь на строителя, а работаю на машиностроительном заводе? Пошёл на фабрику в мебельную стройгруппу, там я получил специальность каменщика.

Здесь переплетается с моей жизнью. Ещё кода я работал на фабрике, мои друзья учились в Московском станко-инструментальном институте. Из этого института они ездили в стройотряд в Казахстан. Друг мой, Валера Федяшин, хороший парень, говорит: «Саш, ты уже в стройке работаешь, уже что-то умеешь?» Я говорю: «Кладке я научился». ― «Поехали в стройотряд!» А у меня как раз учебный отпуск подходил. С третьего курса было 40 суток отпуска (первый и второй курсы ― 30 суток). Я сдаю последние экзамены пораньше, подхожу к преподавателю ― у нас в этом плане хорошее отношение было ― и в 1973 году я в первый раз поехал.

Вы уже женаты были?

Да!

Жена отпускала?

Отпускала ― деньги-то нужны! Я же в отпуск ездил. И потом, это далеко не прогулка, там работали ребята здорово. Два года подряд ездил в Казахстан со станко-инструментальным институтом. Многие ребята были одни и те же, Валера ездил, который там непосредственно учился, рекомендовал нас туда.

Как добирались туда?

Самолётом до Ташкента. Многие тогда студенты самолётами летали, потому что оплачивала контора, которая приглашает на работу. Вот мы два года ездили в Казахстан. Я подумал, работая на мебельной фабрике, что надо на какую-то большую стройку переходить. К тому времени я со своим прорабом на фабрике поссорился, потому что он мне обещал место мастера (мне надо было мастера, чтобы учиться было проще), а он взял своего знакомого. Мне потом сказали, что он боялся, что я его подсижу: у него не было высшего образования, а я институт окончу, с директором в хороших отношениях. И он меня начал притеснять. Я не стал ссориться, ушёл. А тут ребята, с кем я ездил, говорят: «Поехали в Сибирь, в какой-нибудь леспромхоз, строить». Это я опережаю события… Компания, где Юра Шилов был, ещё ребята знакомые, они ездили в Пермь в леспромхоз на строительство брусовых домов. Говорят: «Саш, мы тебе даём двух ребят, найди ещё двоих, езжайте впятером ― это оптимальная бригада для строительства брусовых домов». Мы с моим другом, с кем я родился в разницей в месяц, с кем жил в бараке, Женя Цунаев, хороший был парень, он от ковида умер год назад… Мы подобрали бригаду пять человек и поехали в 1979 году. Списались с леспромхозом, директор нас пригласил строить животноводческий комплекс. Я с фабрикой рассчитался и поехал. Мы там проработали четыре месяца, с мая по август. Построили им котельную, свинарник, конюшню ― три здания построили.

Вы по чертежам строили, которые вам предоставляли?

Конечно!

Вы единственный из пяти профессиональный строитель?

Юра Шилов сначала был корреспондентом, а потом стал главным редактором «Коломенской правды». Я потом с ним попал на Ямал. У них была своя компания, а у нас своя. Из строителей там один только строитель был. Женька такой технарь, мы его на пилу сразу поставили, там много запиловки, брус надо пилить, выпиливать. Так что каждый своё место нашёл. Все люди с высшим образованием, кроме меня!

Ваша жизнь там проходила за работой?

Мы начинали в 8 и кончали в 9 вечера. На развлечения, тем более девчонок, у нас времени не было. У них там один клуб был и один магазин. Мы отоваривались у них на складе: директор подписывал выдачу консервов, мы приходили на склад, нам выдавали как москвичам приехавшим. Одна женщина, бывшая ссыльная, но очень хорошая женщина, мы её наняли готовить, прибираться. И в дождь работали, сапоги грязные… Все прибегали смотреть, как москвичи живут. То, что нам дали, называлось гостиницей, но это была просто одна комната большая и маленькая кухонька. Мы когда приехали, там был кошмар! Мы там всё убрали. Там жили молдаване, тоже строители, они тоже строили. Местные говорили, что они приходят в резиновых сапогах ― бах на одеяло сверху и лежат. И когда приехали аккуратные, вежливые ― Володя из Радужного, инженер, вообще эстет, все были люди воспитанные, себе такого не позволяли, кушали аккуратно, всё было очень аккуратно. Они никогда кровать не заправляли, а мы встанем, кровать заправим, всё разгладим ― и на работу. Поэтому к нам приходили смотреть, кто такие.

Поработали хорошо. Мы заработали за неполный месяц по 1200. По тем временам это были бешеные деньги! Машину купить было нельзя, «Жигули» уже стоили 3–5 тысяч. Но мы зато купили цветной телевизор!

В семью?

Да, мы когда уже приехали. Я жене купил кольцо золотое с янтарём большим ― память осталась от первой поездки. Потом на следующий год поехали, на следующий… четыре года подряд я ездил.

Было хорошее подспорье для семьи?

Родителей-то не было ни у неё, ни у меня. Что на работе зарабатывал, я работал наладчиком станков в то время на Коломзаводе…

Вернулись?

Да. Я на этом заводе отработал 15 лет. Мне дали столько акций, когда его акционировали, я удивился. Я уже не работал, мне прислали письмо: приходите во дворец Куйбышева, там раздавали акции.

 

«Повесили на доску почёта ― стал получать в два раза меньше

Как я опять попал на Коломзавод? Я когда приехал из Казахстана, я устроился в ПМК-533 (передвижная механизированная колонна, работала по Коломенскому району – ред.), у нас была передовая бригада, наш бригадир висел на центральной площади у «белого дома» (там фотографии висели такие большие, помните?). Я там тоже потом, в 1981 году, висел: меня бригадиром поставили (я вышел из передовой бригады), мне собрали всех тех, кого хотели по 33-й выгонять: «Саш, ты же коммунист, организуй народ!» Раньше тех, кого хотели выгонять по 33-й, на исполком, на комиссию отправляли. Когда привезли на комиссию наших с ПМК, им говорят: «Ребята, мы с Коломзавода отправляем к вам на стройку перевоспитывать, а этих-то куда? Их уже не возьмут».

Что за 33-я статья?

33-я статья ― это статья за прогулы, за нарушение трудовой дисциплины. За это полагалось увольнение, и потом с такой статьёй никуда не брали на работу. Куда хочешь, туда и иди. Родители вам скажут, что такое 33-я статья!

Таких было много?

Достаточно, если им комиссию устраивали каждый месяц в «белом доме» (народное название администрации города – ред.). Их туда привозили со всех предприятий: «Почему прогуливаете? Почему не работаете? Почему пьянствуете в рабочее время? Вы работали станочником, мы вас переводим на стройку разнорабочим. Если не будете работать…» В Москве за 101-й километр выселяли, а у нас не знаю, куда, у нас 101-й километр ― за Рязань. Такие были условия.

Я отработал пять лет на стройке в ПМК. Потом, когда бригадку собрали, повесили меня на городскую доску почёта. У меня до сих портрет в гараже стоит. Я стал получать в два раза меньше, хотя работал бригадиром, там бригадирские доплачивали. Но поскольку бригада была такая, что один упал с четвёртого этажа на груду кирпича, еле остался живым… Я думаю: с ними в тюрьму меня посадят.

Несчастный случай?

Пьяный упал, можно сказать, что несчастный случай. Мы строили в Сергиевском тепличный комбинат, мы там строили кирпичное здание котельной, и вот он с лесов этого здания… Там щебёнка падала вниз, там внизу целые кучи кирпича. Он не удержался и на эту груду кирпича упал. Отлежался, поехал домой, на работу вышел на следующий день.

Вы после этого призадумались?

Не после этого, я и так хотел: зарплату здесь домой ношу, жена спрашивает, почему стал так мало получать. А вот потому, что на доску повесили, бригадиром стал! Там у меня были два-три парня хороших, не знаю, как их потом судьба сложилась…

Мы опять списались с леспромхозом под Томском.

Как вы находили эти контакты?

У меня ребята преподавали в Воскресенском строительном техникуме. Им по ходу профессии надо было ездить в министерство лесного хозяйства, а там такие талмуды лежали, в них все леспромхозы, все адреса хозяйств были записаны. Они их выписывали.

То есть это были не заявки, а вы их обзванивали?

Да, потому что надо было, чтобы они прислали письмо, что было гарантией, что они оплатят нам дорогу ― самолёт до Томска прилично стоил.

Не находилось у них своих работников?

Там нет народу, там или лесорубы или пьяницы. Пьяницы работать не могут, а у лесорубов своя работа.

Они справки и про вас наводили, характеристики?

Нет. Дать пендель оттуда всегда можно.

Но деньги-то на вас уже потрачены…

Никаких денег: мы ехали за свой счёт, они уже там оплачивали в конце, когда мы отработаем. Если мы запьём или что-то, они могут не оплатить: нарушили договор. Там договор был, всё нормально.

Директор нас хорошо встретил, разместил рядом с девчонками, как назло. Девчонки после техникума приехали из Томска, бухгалтеры были все, они нас немножко отвлекали. Но у вас все серьёзные мужики были. Вся беда моя была в том, что каждый раз бригада была увеличена. В первый раз мы поехали впятером, потом под Пермь ― вдесятером, а уже в Сибирь мы поехали 15 человек. Тут уже трудно ребятами управлять, людей особо не знал.

Там были московские и коломенские?

Все коломенские, ребята с Радужного… Плохо управлять, когда много народу. Были ребята выпивающие, с ними тоже очень трудно: надо работать, а когда выпивают, возникает конфликт, его надо улаживать. Меня ребята уважали что ли: когда я подходил, всё это дело умолкало. Тем не менее, со мной поехали 15 человек, но пять человек через месяц уехали. Остальные со мной работали ещё месяц, через месяц ещё пять человек уехали. Мы доделывали работу уже впятером.

Они уезжали спланированно?

Первые спланированно, они работали на производстве, брали отпуск. Один из них был мой друг, который со мной всё время ездил, Женя Цунаев, он работал начальником отдела на ЗТС. Это отдел, который распределял, делал нормативы на производство, определял расход материалов в процессе производства: они же делали большие станки, у них большой расход материала. Он ездил всё время в главк на утверждение планов расхода и был такой уважаемый человек. Настолько уважаемый, что смог мне, когда я поехал с сыном в Питер (он поехал поступать в мореходку, а я его сопровождал), он гостиницу нам сделал свою ведомственную, я там ждал, пока сын Сашка сдавал экзамены. Экзамены завалил, решил обратно не ехать, устроиться на подготовительные курсы, на следующий год опять поступать, а пока будет работать на верфи, ему уже 17 лет. Жил он там целый год, передумал в мореходку поступать, из Питера его взяли в армию, я ездил провожать его из Ленинграда. Взяли из Ленинграда, а прислали под Москву, в десантный полк, который охраняет Москву, рядом с Кубинкой. «Пап, я хотел куда-то подальше, а меня опять под Москву!» Потом его зафигачили в Таджикистан, когда там волнения начались. Я сразу туда, приезжаем мы в полк, мне говорит его командир, старший лейтенант: «Сан Саныч, понимаете, мало того, что он сам захотел, так ещё ребят подговорил с собой самых лучших, на которых я надеялся! А этих раздолбаев тут оставили». Они в Таджикистан улетели, там ему в оцеплении выбили зуб, до сих пор не вставил. Оттуда его направили в Сибирь. Когда выводили из Молдавии генерала Лебедя, они готовили им казармы: тоже десантники же, сами для себя должны готовить. Оттуда он и демобилизовался в милицию нашу. Пришёл в милицию, его направили в Москву, в юридический. Два курса окончил, после третьего курса его направили, 3–4 курс доучивался, а здесь уже работал в розыске. В 1990-е годы зарплату в милиции не платят, а тут ещё женился, как на грех, ― он отсюда перевёлся опять в Москву, жена москвичка.

 

«Копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату!»

Про сам город можете что-то рассказать? Как город менялся? Вы его видели, или всё в работе?..

Я на танцы-то ходил, до женитьбы! Я не очень любил ходить, дамы отказывались танцевать со мной, наверное, страшный был. Ребята ходили, мои друзья, я с ними заодно. Я очень любил музыку слушать, у нас играл оркестр из артучилища, такой хороший оркестр. После оркестр сменили ВИА ― вокально-инструментальные ансамбли, у нас здесь уже начали играть. Я любил слушать, встану в уголок и слушаю музыку.

Дома был проигрыватель?

Проигрыватель я купил, когда уже женатым был. Купил «Урал», такой на ножках, он у меня до сих пор в гараже.

Он катушечный?

Приёмник с пластинками.

Дальше вы покупали пластинки?

Да. У меня столько пластинок!

Как вы их доставали?

Я покупал. У меня не было знакомства, к сожалению. У меня есть первые пластинки «Песняров». Когда показывали первые пластинки недавно по телевизору ― вот у меня такая: они на жёлтом фоне сидят, там ещё не все, которые потом уже присоединились. Это у меня уже четвёртый диск, расширенный состав «Песняров». Я все пластинки уже не помню. У меня ещё жена привезла из Песков старые пластинки, пластмассовые, под патефон, жалко, что у меня патефона не было. У Мишки Абакумова (народный художник России – ред.) был патефон…

Расскажите, как с художниками начали дружить.

Фотографию вам покажу… В 1989 году ко мне приходит мой друг Гена Чистяков, наш председатель фотоклуба. Говорит: «Не хочешь подработать? Моему знакомому, Абакумову Михаилу, дали дом на улице Островского. Это старый заброшенный дом, бывшее предприятие по изготовлению извести, ― вот фотография: мы стоим у его мастерской. ―  Надо из этого здания сделать ему мастерскую». Со двора на Островского мы стоим. Мы пришли, встретились с Мишей, привёл он нас к этому зданию, говорит: «Саш, первым делом надо сделать крышу, чтобы дом не разрушался». А у него по той стороне трещина пошла. Я собрал ребят из своих знакомых. Этот дом был двухэтажный, этот второй этаж ― как бы чердачный этаж. Он говорит: «Мне перекрытие между ними не нужно, его надо снести, чтобы мастерская была объёмная». Снести ― не строить, запросто, и мы это межэтажное перекрытие снесли. Он был уже тогда уважаемый. У нас был не Союз художников, а проектно-художественная мастерская, он была как бы государственная. Столько мусора было, вывозили, это ужас, когда снесли!

Здание уже не использовалось к тому моменту?

Нет. Там было в середине большое помещение, посередине стояли два больших чана, в эти чаны загружали известь, её заливали водой,и  она там гасилась, потом её по мешкам, по ёмкостям ― и развозили по стройкам, кто давал заявки. Чаны метра два были в диаметре, глубиной на метр минимум, были прямо в землю утоплены (пола там не было). Это был 1987 год, когда ему дали это здание. Наташа, дочка Мишина, мы с ней общаемся.

Это усадьба бывшая, 19 век?

Я не знаю. Судя по кладке, это старое здание, из кирпича. Мише его администрация продала за ненадобностью, он был уже заслуженный. Начали мы эту мастерскую делать: осенью 1987 года сделали крышу, в 1988 году начали делать изнутри пол, стены, окна, в 1989 году стали делать пристройку под отопление (не отапливалось здание).

Кстати, когда я копал фундамент под пристрой, нашёл… гранату! Правда, ручка у неё была отдельно, сама фигня отдельно, между ними был тросик. Миша сказал, что сходит в военкомат, хоть и старая, а взорвётся ещё. Но никто не пришёл, и мы закопали её, не помню даже, где, чтобы никто не откопал. Это был уже 1989 год.

Вы два года занимались зданием?

Три года. Потом внутри антресоль сделал ему: у него большое окно, чтобы он мог писать с антресоли Богоявленскую церковь, она тут находится.

 

«Засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20»

Я в то время работал на Коломзаводе, это всё делал в свободное от работы время. Работал на машинной сборке, лудильное отделение ― это профессия первой категории: это высшая категория, когда на пенсию уходят с 50 лет. Я там отработал к тому времени семь лет. Это наступил 1990 год. Тут как всё закрутилось!.. Я с 1 апреля подаю на расчёт, потому что у нас зарплата упала, но она у всех упала. Начинается инфляция. А почему подаю на расчёт ― мне Миша сказал: «Ну, сколько ты будешь в этом дерьме копаться?» Если бы вы видели меня в то время ― у меня был такой суконный фартук, суконные рукавицы, потому что мы работали с расплавленным свинцом и расплавленным оловом, с серной кислотой. У нас были такие ванны ― кто к нам в отделение заходил, два шага сделает и сразу нос зажимает и бегом из цеха на улицу! Мы уже привыкли. Из восьми человек, кто работал в нашей бригаде, четверых схоронили в довольно молодом возрасте: выйдет на пенсию ― и на кладбище, выйдет на пенсию ― и на кладбище…

Вы это объясняете чем?

Вредностью. Свинец расплавленный! У нас была ванна, мы в неё окунали детали, которые нам приносили. Сначала их травили в кислоте, потом приносили в ванную, потом обдували их сильным напором воздуха и отправляли в производство.

Вот Миша и говорит: «Хватит в этой грязи кувыркаться, приходи к нам в союз снабженцем. У тебя образование среднее специальное». А зарплата, которую он мне обещал, не отличалась от той, какая была на завод. Я советовался с женой, как мне. Она: «Саш, конечно! Одного схоронили, другого… Что ждать-то? Я тебя не хочу терять». И я перешёл в отделение Союза художников Коломны (или ещё это была ещё художественно-производственная мастерская, не помню).

Здание была на Посадской, где сейчас музей пастилы?

Нет, это Дом пионеров, до сих пор он там.

На Посадской тоже был, перед храмом Николы-на—Посадях, где сейчас музей пастилы.

Угловое здание? Не было там Союза художников. У нас художники разбросаны по всему городу. В Доме воеводы художники наши были, мастерские, отец с сыном там были (Иван и Алексей Букакины – ред.), кто-то ещё был из художников, я там ни разу так и не был. Но их оттуда убрал Аркаша (здание было передано администрацией города краеведческому музею, который на тот момент возглавлял Аркадий Арзуманов – ред.).

В этой квартире были художники? Музей же основан в 2011 году, коммуникаций не было к тому времени. В этих холодных помещениях были художники. Это же муниципальное хозяйство.

Я не слышал, спросить я могу. Из старых Паша Зеленецкий, Сергея Тимофеевича уже не спросишь (Циркин, заслуженный художник России, умер в 2018 г. – ред.), Геннадия Павловича Сорогина тоже (заслуженный художник России, умер в 2002 г. – ред.), Червякова можно спросить. Червякову я сделал мастерскую в Москворецком переулке, тоже моя работа. Меня там чуть бревном не убило! Мы с ним выжимали балки второго этажа, домкратили. Чуть перекосишь ― они выпрыгивают, дай бог, если не на себя, а в сторону! С Толей (Червяковым – ред.) мы керамику начинали делать. Но попали на 1990-е годы. Тут был магазинчик на углу комиссионный (сначала там был военторг), мы туда керамику сдавали, но не покупали керамику. А мне надо было семью кормить. Толя очень талантливый человек.

Что именно сдавали?

Сервизы кофейные, чайные. Он ещё вазочки делал.

Про мастерскую. Я, значит, перешёл в Союз снабженцем работать. Моя работа заключалась в чём: я должен был раз в неделю присутствовать на совете и раз в месяц съездить в Подольск на художественный комбинат, привезти им материалы ― багет, рамки, подрамники, холсты, краски. Вот вся моя работа. Мы относились к областному Союзу художников, поэтому именно в Подольск я ездил. Поскольку началась зверская инфляция, засыпаешь ― хлеб 10 рублей, просыпаешься ― уже 20 рублей. Я это помню, это ужас был! Миша как мог меня поддерживал: «Саша, давай ты у меня в мастерской поставишь станочек». Станок № 1, на нём делали распиловку и строжку (ЗТС начал выпускать его под номером один). Миша его купил. Мы его установили во второй части: здание разделено капиталкой на две части, в той части я делал туалет, ещё что-то, типа кладовочки, там же поставили станок. Я там пилил, строгал. Кому надо было сделать что-то ― подрамники, рамки, ― они мне заказывали, я там у Миши делал. Для поддержки штанов было. Миша мне сам заказывал, я ему помогал в процессе. Очень много работ он писал при мне, иногда говорил: «Сань, подойди, тебе нравится?»

Вам действительно нравилось?

Я не тонкий знаток живописи, но мне нравилось. У него если вдалеке стоит что-то, то видно, что это вдалеке. Всё в пропорциях, всё соответствовало… Потом сядем, чай попьём, у него самовар стоял. У меня есть фотография, где мы сидим за столом. У меня есть фильм, один его товарищ снимал, как мы песни поём у него в мастерской.

Про Валеру Королёва (писатель, 1945—1995 гг. – ред.). Мы познакомились с ним у Миши, потом сошлись с ним близко. Я ему рассказывал про свои поездки в Пермь, в Казахстан, на Урал, в Томск. Он говорит: «Сань, у тебя столько информации, начни писать!» Он мне три книги, которые выпустил, подарил. У него четыре книжки вышло, четвёртую мне Оля подарила, его жена.

Вы как относились к его рекомендации?

Я попробовал. С этим надо, наверное, родиться.

 

Стройка в вечной мерзлоте

Я помню, мы уезжали на Ямал, поехали в Быково, оттуда мы улетали. Комары задолбали, и билетов нет! Как же нам лететь-то? Чтобы лететь до Салехарда, до Ямала нет прямого рейса. Долетаешь до Салехарда, а там на катере в посёлок Новый порт надо было добираться. Юрий Шилов, молодец, энергичный мужик, со своим удостоверением «пресса» в окошко: «Нам надо срочно лететь в Салехард!». Там девушка сидит: «Да нет билетов…» Потом машет нам: есть два билета. Юрка полетел и ещё один друг, деловой, бригадир. Мы полетели только на следующий день, ночевали в аэропорту. Мы люди привычные — на лавочке, так на лавочке. Прилетели туда, они нас там встречают: «Ребята, не ходит ничего в Новый порт». Там теплоходики такие маленькие… Не знаем, как добираться. Мы были там в середине июня, а до 15 июля ничего туда не пойдёт. А у нас отпуск на месяц! Сказали сходить к вертолётчикам, они оттуда рыбу возят (Новый порт рыбхоз же), может, вас захватят туда. Они сетями возили: там сеть с рыбой под брюхо загружают, везут сюда, здесь выгружают, опять под брюхо цепляют и везут туда. Мы подходим: «Не можете нас захватить? Мы вам заплатим». Они говорят: «Вы откуда?» — «Мы из-под Москвы, из Коломны». — «А мы из Егорьевска!»

Вот они нас взяли, и до Нового порта долетели мы, как земляков, никакие деньги не брали. Там нам рады были. Мы прилетели, а там директора сняли, который с нами договаривался. На его место назначили главного инженера, он молодой парень, где-то нашего возраста. Говорит: «Мужики, надо им сделать пристрой к котельной». А там вечная мерзлота, мы никогда в ней не строили. Там так: делают маленькую лодочку, потом ставят иглу (игла ― двухметровая труба, на конце трубы как у чайника носик, там маленькие отверстия), к трубе подключается пар. Этот пар идёт через трубу, вставляешь в дырочку, этот пар размывает дырочку, и ты половником эту жижу оттуда вынимаешь и выбрасываешь. Дырочку надо сделать такого диаметра, чтобы туда бревно вошло, такой подтоварник (круглый лес, который применяется для строительства и т. п. без дополнительной обработки – ред.) диаметром 16–18 см. Он являлся основой для будущего фундамента, на него сажался фундамент. Мы за это дело взялись. Поскольку мы время утеряли, времени было мало. Мы делали опалубочку, метали бетон, поставили все 16–20 столбов по периметру, их на 50–60 сантиметров над землёй по шнурочку выровняли, пилой срезали, поставили с двух сторон опалубочку и заливали бетоном. Эти столбы на бетон опираются, дальше не идут, потому что там вечная мерзлота, некуда им проваливаться. Поскольку время было утеряно, мы сделали только до перемычки, под проём под окно ставили, забетонировали, время наше подошло. Надо домой. Главный инженер сказал, что нормально, доделают. Нормально там заплатили, дорогу оплатили. Мы полетели обратно. А тогда приехал замминистра рыбного хозяйства с проверкой на вертолёте. К нему подошли: «Заберёшь ребят, москвичей?» — «Заберу, конечно, земляки!» Он забрал на вертолёте до Салехарда, а там уже взяли билеты.

Случай был с нашим бригадиром. Он хотел купить жене что-нибудь из меха. В столовой с одним мужиком познакомился, тот предложил прийти в дом, купить что-то. Олег говорит: «Я пойду, посмотрю». Мы ему: «Что за люди? Мало ли…» А он крепкий парень, пошёл туда. Пришёл через какое-то время без мехов. Олег говорит: «Не знаю, как я оттуда вырвался! Захожу в дом. Сидят четыре мужика, такие вот морды, все в наколках. У них на стене висят воротники, шапки. Сидит этот мужик…» А он его видел одетым, а тут он раздетый, весь в «не забуду мать родную»! Олег с собой бутылку водки взял — за знакомство, как положено. «Водку принёс — молодец, хорошо!» — «Ну, что у вас есть?» — «На стене видишь». — «А сколько стоит шапка?» — «Стольник». — «А воротник?» — «Стольник». На что ни показал — всё стольник. Сто рублей ― в то время не такие большие деньги (это 1986–1987 год), как сейчас тысяча. Они или воровали, или… Что они охотники — это точно нет! Они что-то делали незаконное. Потом мы их встретили в Салехарде, они несли два баула, лёгкие, видно, что внутри мех.

Почему он не стал покупать?

Он говорит: «Сейчас деньги вытащишь — дадут по башке. Сказал, что в другой раз приду. Но я больше не пойду, мне жизнь дорога. И после спиртного что у них с головой будет…»

 

Золото из туалета

Давайте в Коломну вернёмся, к художникам.

Почему я с ними был в хороших отношениях был. Я помог Сорогину Геннадию Павловичу, это наш заслуженный художник, очень известный, он работал в областном Союзе художников. У него сын с дочерью тоже художники, Сорогины, Таня и… (Алексей – ред.).

Чем помогали?

У него была будочка — вход на его территорию: у него свой дом, где молокозавод. Я ему что-то там делал. В мастерскую меня завёл» «Как мастерская?» Я ему: «Хорошо, Геннадий Павлович». — «Вот тебе, Сань, за твои труды картинку в подарок». До сих пор у меня картинка его, не многие могут похвастаться, что у них картина Геннадия Павловича. Мне многие дарили картины, у меня коллекция приличная.

Где вы её храните, у себя дома?

На стене и в углу. На антресоли ещё есть.

Червякову помогали?..

Мастерскую ему сделали целиком. У Червякова я нашёл золотые часы: тоже делали пристрой под газовое оборудование. Лестницы обшивали, чтобы была закрытой. У него там, оказывается, раньше жил батюшка, у него внизу была аптечка, и там мы нашли столько пузырьков аптечных! Причём пузырьки старинные, ещё царские, литые, на них всякие надписи, орлы.

Я помню эту историю, она как-то разнеслась по посаду, про эти бутылочки. У меня даже один образец есть!

А часы нашёл, когда копали пристрой под газовое оборудование, оно проходило через туалет (туалет тоже старинный стоял у них во дворе). Я взял эту работу на себя, там со мной двое ребят работали — это амбре им почему-то не понравилось. Работал, работал, говорю: «Золото нашёл!» — и поднимаю кусок, извините, дерьма. Они сначала: ха-ха-ха. А потом так лопатой ― смотрю: золотой пятак, поднимаю, а это часы. Мой племянник там работал, ещё кто-то, я им: «Золото нашёл!» Они: «Да достал ты со своим золотом!» А потом они подошли я им показал. Часы все прогнили, мы стекло сняли, стали изнутри всё выбрасывать. Мне потом только сказали: «Что же вы сделали! У них же внутри стояли настоящие рубины!» На обороте написано: «Филадельфия, 1878 год». На оси внутри раньше ставили настоящие рубины. Если бы рубины нашли, любому часовщику могли бы продать. Ну, если мозгов нет, то куда деваться!.. Они у меня до сих пор лежат, могу показать.

Вы же их и нашли, вам же они и достались?

Да. Толя на них и не претендовал, честный мужик, это осталась память о его мастерской.

 

«Телеграмма 1896 года: и в то время были авралы!»

Ещё кому делали мастерские?

Ещё Паше Зеленецкому на Лажечникова. Там было здание — постоялый двор или что-то такое, там меняли коней, на переправе. Там здание почты, а во дворе лошадей привязывали, наверное, конюхи в этом помещении пережидали. Мы пошли это здание посмотреть. Паша говорит: «Надо крышу сделать, а внутри я сам». Я ребят собрал, мы эту крышу старую сняли, она была трухлявая, а новую крышу хорошую сделали. Когда крышу сняли, нашли скелет… кошки, прямо около самой стенки, как в музее показывают — весь чистый. Рядом пачка бумаг лежала: телеграммы. Я взял: телеграмма 1896 года, адресована на наш коломенский завод, в ней были слова: просим ускорить отгрузку парового двигателя куда-то (а откуда телеграмма — это уже истлело). Я их выбросил, теперь думаю: что ж такое, без башки-то! Ведь она интересная сама по себе! 1896 год!

Это переписка, наверное, с заводом Струве.

Конечно! «Просим ускорить» — значит, и в то время были авралы!

Получается, вы и со старыми зданиями работали.

Да. В 1990-е годы дали многим, кто хотел: Жене Ходину (коломенский художник, 1958—2014 гг. – ред.) дали на улице… если идти через Пятницкие ворота, дойти до монастыря, прямо в начале стоят частные дома, по этой улице если идти, то по левой стороне, ему дали один из этих домиков. Женя Ходин был талантливый художник, спиртное сгубило, жизнь укоротило.

Как вам сообщество художественное? Оно же отличалось от заводского.

Оно очень отличалось! Каждый из художников чувствует себя талантом или мнит талантом, поэтому между ними были не очень хорошие отношения. Сообщества не было.

Каждый сам по себе?

Конечно. Я ещё застал то время, когда их работы отбирали, чтобы возить в Москву, в художественный салон. Это был совет, на совете отбирали работы. Каждый имел право отправить три работы в салон. Это деньги, ребята на это жили. Всегда приносили не по три работы, а по несколько, чтобы отобрали самые хорошие. Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович, Миша входили в совет (Циркин, Сорогин, Абакумов – ред.), ещё кто-то.

Сами коломенские отбирали?

Да. Там уже просто принимали. Я несколько раз возил, на метро «Октябрьская» был художественный салон, мы с его директором ездили и сдавали.

Как происходил отбор?

Они сидели и говорили: это можно отправить, или давай ту, более художественно выдержанно. Это в присутствии автора. Один художник, входящий в наш Союз, жил в Воскресенске, у него был свой автобус, ПАЗик, он один раз привёз порядка 20 работ. У него была специфика, он делал натюрморты, сирень. Он хорошо писал, но 20 работ не могут взять. Конфликты были… «Почему у всех по три, а у тебя 20 взять?!» Я потом, когда работал в Виноградове, его выставку встретил в здании администрации Воскресенска. Смотрю, там в газете он стоит рядом с американским президентом, не помню, с каким именно. В Виноградове я работал с 1993 по 2000 годы.

 

«Физически-то я работал, а душой отдыхал»

В Коломне были выставочные залы, где выставлялись художники?

Нет. Первый выставочный зал ― Дом Озерова. Миша много приложил своих сил, чтобы этот зал отдали.

Михаил Абакумов хотел, чтобы в городе появился свой зал?

Конечно. Художников уже много было, и художники хорошие. Три заслуженных: Миша, Циркин Сергей Тимофеевич, Геннадий Павлович.

С какого года начали организовывать выставки?

Не знаю. Это надо у Галины Владимировны (Дроздова, нынешний директор Культурного центра «Дом Озерова» – ред.) спросить.

Вы ходили на выставки?

Конечно! После выставки был фуршет всегда.

Это там же происходило?

Да, девчонки накрывали, работницы зала.

Чаще стали художники встречаться?

Они и так встречались, потому что на совет должны были все приходить.

Они проходили в Доме пионеров?

Да. В зале. В этом Доме пионеров я спектакль показывал. Так судьба переплелась, что учитель рисования у меня и Миши Абакумова был один и тот же. Миша тоже в 22-й школе учился, и Никаныч — Николай Иванович Бодрягин — вёл там рисование. Миша учился на класс старше. Он окончил в 1963 году, а я в 1964 году, мы оба пошли в техникум. Мы так шли, но не пересекались. Он в 1964 году ушёл и поступил в Московское художественное училище 1905 года.

Вы к Бодрягину тоже ходили в студию?

Нет. У меня «тройка» была одна в аттестате ― по рисованию. И одна «пятёрка» была в альбоме — за новогоднюю ёлку, которую мне нарисовал мой друг Женька Цунаев.

Про Дом пионеров хотели рассказать.

Николай Иванович вёл ещё кукольный кружок. Он говорит: «Кто хочет в кукольном спектакле поучаствовать?» Я такой активный был: «Давайте я». Ещё девчонки были у нас. Мы ставили спектакль про Петрушку. Ребятки пришли с детского сада. Мы репетицию делали сначала, конечно, Николай Иванович ствил пластинку, там шёл текст, мы под этот текст разыгрывали действие. Николай Иванович привёл ребят из детского сада, полный зал был — они нам так аплодировали! Я учился в 8 классе.

Вернулись уже в другом качестве много лет спустя.

Попал в наш Союз, так у меня душа там отдыхала. Физически-то я работал: то одному помогу, то другому, — а душой отдыхал. Коллектив был хороший. Мы ездили в Манеж на выставки.

Вы помогали с монтажом, транспортом?

Если требовалось. Запомнилась мне Мишина выставка в Академии художеств. У Миши юбилей был, была очень солидная выставка. Сама Академия художеств смотрится — как будто заходишь во дворец. Нас туда на автобусе, автобус город выделил, возили. От городской администрации кто-то ездил, но не Валерий Иванович Шувалов.

Я стою в администрации, Валерий Иванович спускается, смотрит на меня, подходит: «Здравствуйте». Я ответил, а сам думаю: он меня помнит что ли? Даже как-то неудобно было. Когда ко мне подходил Денис Лебедев (на описываемый момент — глава города – ред.) ― это сын моего друга Юры Лебедева, наши дети бегали ещё в детстве, в Конев Бор ездили, как раньше на прогулки ездили. С Юрой Лебедевым мы крепко дружили. Нас было четверо друзей: Юра Лебедев, Боря Юрчак, Серёжа Быстров и я. Юрчак умер, Юрка уехал на Украину и там помер, он с женой развёлся. У Дениса тоже судьба какая…

Вы были у Шиловых здесь, в коммуналке?

Да, в комнатке их был, заходил.

Можете что-то вспомнить?

Ничего не помню. Гурий Алексеевич с родителями, мама у него хорошая, добрая. Комнатёнка и есть комнатёнка. Может, у них были две комнатёнки?.. Гурий Алексеевич был дизайнером, художником. Он работал в мастерской: если вы стоите перед входом в женский монастырь, с правой стороны угловая башенка — в этой башенке они творили, можно сказать. Башня небольшая, где там особо… Гурий Алексеевич там работал, макеты какие-то делал.

Он в качестве дизайнера на ЗТС работал…

А мастерская была здесь.

Вы ходили в его мастерскую?

Гурия? Не ходил. Мы туда подходили, но я подниматься не стал, с кем-то мы шли, он сказал, что тут Гурий работал. Его Червяков тоже знал.

Спасибо, много интересного нам поведали!