Алла Васильевна Титова

«Это было золотое поколение, прошедшее войну, готовое прийти на помощь последним куском»

Рассказчица: Алла Васильевна Титова.
Собеседница: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 28 июня 2024 года.

Алла Васильевна, расскажите о себе.

Я рождённая 1 марта 1944 года. Шесть лет проработала на Коломзаводе после окончания десятилетки (21-я школа), а потом уже определилась и пошла работать в школу. Параллельно в это время оканчивала третий курс педагогического института, факультет истории. Пошла старшей пионерской вожатой в 11-ю школу. В 1970 году, в летний период, мне предложили поехать поработать во всероссийский лагерь «Артек», в котором я когда-то была пионеркой: в 1957 году была такая смена осенне-зимняя, с ноября по декабрь включительно. Для меня это было большой честью, я согласилась. Работала я в полевой дружине «Лесная» Приморского лагеря, тогда он так назывался, там несколько дружин было, летние смены. Очень серьёзная нагрузка, пожалуй, была в международную смену, когда приезжали зарубежные дети и нужно было занимать и самих руководителей – им так это нравилось, они всё хотели познать и пропустить через себя. Но потом случилась беда: началась эпидемия холеры в августе, у нас заболел очень тяжело один ребёнок, переливали ему кровь. Я в тот момент стала донором, отдавала свою кровь – несколько человек отобрали, чья кровь подходила для переливания. Ну, и отправили нас восвояси по своим родным городам, закрыли на карантин лагерь.

Приехала я в свою 11-ю школу, в которой проработала три года вожатой. Очень много получила здесь от коллектива педагогического, от директора Ивановой Евгении Ивановны. Наставничество было колоссальным! Не только могли поругать, но и сказать, и разжевать, и помочь, и проконтролировать – всё входило в это. И давали свободу самой! Что-то разработать, что-то внедрить, что-то сделать. Мне больше всего помогала моя жилка живчика: я любила танцевать, я любила двигаться, я занималась всеми видами спорта, какими можно было в детстве. Всё это пригодилось. И контакт, я бы сказала, был полный с ребятами любого возраста. У меня учились две сестрёнки, дочери нашего Героя Советского Союза, лётчика Захарова. Одна постарше, другая помладше. И вот до сих пор мы с ними встречаемся, они говорят: «Вы не меняетесь!» Я говорю: «Нет, я меняюсь, конечно, но вот эта жилка, этот огонёк всё равно во мне ещё зажигается, вспыхивает и озаряет».

Поэтому взаимоотношения… не ты старший – ты должна давить, а ты именно вожак, ты лидер, ты должна подсказать, если не получается в чём-то помочь, а также давать свободу, чтобы они себя искали, находили, чтобы на своих ошибках учились. И вот это мне помогло, и меня перевели в щуровскую 30-ю школу организатором внеклассной воспитательной работы. Там я проработала 8 лет и там нашла тоже и поддержку, и уважение. Были какие-то завистники, но таких было мало, я бы сказала.

Последний сюрприз, про который я хочу рассказать. 1 марта этого года, 2024-го, мне исполнилось 80 лет всего. Всего! Жизнь ещё впереди! И ко мне пришли в гости мои выпускники 1973 года выпуска, 50-летней давности, которые учились в 20-й школе. Это было так приятно! Мальчишки, прошедшие Афганистан. Все они были выпускниками артучилища коломенского. Я понимала, какие они прошли испытания там, но они сумели сохранить это тепло, эту надежду, это желание жить, хотя многие были очень тяжело ранены, прошли много испытаний. Вот это я стараюсь сберечь, дорожить и себе доказывать, что не зря все эти годы были отданы одним, другим, пришедшим на смену, третьим. Наверняка кто-то впитал в себя что-то очень хорошее, доброе, чуткое. Они смеются: «Господи, мы вспоминаем как радостные моменты! Да, вы могли и поругать, и наказать, и дать какое-то задание, чтобы исправиться. Но основное-то у нас другое». Я их, кстати, заставила всех танцевать. Они говорят: «Нам так это пригодилось на выпускном вечере!» Девочки же всегда были любителями офицеров! У нас хорошее было артучилище. И мальчишки ходили потом во Дворец спорта на танцевальные вечера, чтобы продолжить обучение. И они мне так с такой гордостью говорят: «Мы вальсировали!» А вальс самый тяжёлый был, я считаю, танец. Всех научила. А на выпускном вечере, когда их выпускали из школы, они договорились со своими одноклассницами, чтобы те не обижались, и полностью каждый совершил со мной тур вальса по небольшому нашему залу. Настолько это трогательно, настолько это приятно!

Потом меня пригласили поработать директором Дома пионеров. Но согласилась я потому, что мне необходимо уже было получить жильё, чтобы мама в лучших условиях жила. А пообещали квартиру. Дом пионеров достался мне очень тяжело. Это бывшее здание интерната № 1 на ул. Малышева, напротив музыкального училища. И там всё пришло в негодность! Пришлось менять всё. Но мы же не знали, в каком он состоянии. Канализацию исправили – водопровод выходит из строя, водопровод исправили – отопление выходит из строя. В общем, год этот был страшно тяжёлый. Я бегала по всем РЭУ, по всем строительным организациям. А потом пришла к Редькину Николаю Александровичу в горком партии, он работал там инструктором, и говорю: «Николай Александрович, я, наверное, откажусь от этой должности. У меня сил больше нет! Там прорвало, тут потекло, там по колено в воде, в этом подполе. Что, нутрий там разводить?! Ну, что делать?!» Мы даже один год занимались в бывшей столовой, она чуть отдалена была от основного здания. А в туалет я сливала вёдрами, а потом ещё сливала горячей водой, чтобы пробить лёд, потому что здание было заморожено основное. Потом ещё где-то года три проработала, наладили вроде работу, расширили количество кружков. В основном я старалась привлекать мальчишек, потому что мальчишек чаще берёт к себе улица. Сделали кружок аквариумных рыбок – причём они сами на стройках искали стекло, которое можно было использовать для создания аквариумов, потом уже рыбок в складчину покупали. Автомобилисты у нас были, юные автомобилисты мы их называли, шахматный кружок создали, кино: у меня был оператор (забыла, как его звали), киномеханики мы их называли, а параллельно знакомились с аппаратурой, учились фотографировать.

Это какие годы?

Я пришла туда в 1978 году, после 30-й школы, по 1982 год. А потом попала на год на больничную койку, заболев очень тяжёлой болезнью – туберкулёзом. Полгода пролежала в больнице, потом меня отправили в Зеленоград, в Крюково, в санаторий. Вылечилась. А в школу-то и не берут: по решению ВКК освободить от занимаемой должности – год ещё надо было ждать. И вот здесь у меня потекли слёзы: без куска хлеба, на руках мать-инвалид. Иду по Окскому любимому проспекту, и встречается мне Барабанов. Он был третьим секретарём, по-моему, в то время, может быть, уже первым, на Станкозаводе: «Что ревёшь?» А мы с ним знакомы ещё по 11-й школе – они шефами у нас были. Я говорю: да вот, так и так. «Пойдёшь старшей табельщицей в отдел кадров?» – «Пойду». Мне любая работа нужна была. Год там проработала, дополнительно пролечивалась, сдавала анализы, потом вернулась в школу. Пришла к завгороно. А мне говорят: «У нас для вас работы нет». Очередной плевок. Сжалась, а потом говорю: «Что, и в продлёнку?» – «А пойдёшь после директора?» Я говорю: «Какая разница? Я с детьми буду работать». Мне важен не директорский пост, потому что там, собственно, пришлось всем заниматься – и хозяйственными делами, и руководить, и мероприятия организовывать…

 

«Не на панель же мне идти!»

В 16-ю школу пришла. Там оказалась моя учительница по 21-й школе завучем (меня лично она не учила, у меня был немецкий язык, а она учитель английского языка была). Она сказала: «Я так рада! Срочно: будет семинар для директоров школ, что-нибудь придумай, проведи с продлёнкой». Я говорю: «Да я ещё не приступила к работе!» А пятый класс дали, они вроде и хотят, а вроде и не хотят в продлёнку ходить. Я потом поняла: у них уже первые симпатии, первая любовь. «Ну, приводите своих мальчиков». Стала играть с ними в моргунчики, стали меняться местами, кто быстрее займёт, ещё какие-то игры начала придумывать. Ну, и практически подготовили уникальное мероприятие, как сказали мои бывшие коллеги-директора. Я говорю: «Что ко мне-то припёрлись все?» – «Мало того, что ты нас сушками, баранками угощаешь, и воду на коромыслах заставила детей носить, и что-то ещё там придумала. Скучно ведь было бы, а здесь мы, смотри, что только не получили!» Потом один из моих директоров, я с ним работала в 30-й школе ещё (он уезжал одно время в Германию, в командировку, вернулся и стал директором 14-й школы), Меньшов Евгений Дмитриевич как-то меня вызывает и говорит: «Титова». Я говорю: «Чего? Ну, Титова я и Титова, всю жизнь Титова!» – «Пойдёшь ко мне?» – «Кем?» – «Учителем трудового обучения». А я курсы окончила, хотелось мне шить научиться – себя обшивала, вышивала, всё делала, старалась быть модной. Тогда ведь купить было вообще что-то невозможно, а мне всегда говорили:  «Опять что-то придумала!» Я говорила: «Да! Из старого перекроила, снова соединила, всё пошло».

Это уже середина 1980-х?

Да… Вру, это было позднее. Я потом уехала на небольшой промежуток работать в Зарайский район, в совхоз Чулки-Соколово, тоже была там завучем по воспитательной работе. Там муж у меня жил, свекровь жила. Но на какое-то время пришлось эту работу свернуть и вернуться снова в Коломну.

А я Меньшову и отвечаю: «Я в декрет ухожу». «В какой декрет?» – на меня смотрит. «В какой декрет женщины уходят?!» – «А, ладно, отработаешь потом!» Я отработала 6 или 7 месяцев, ушла в декрет. В декрете пробыла недолго, ребёнка в садик отдала, потому что и мама-инвалид на руках, и надо было жить. Он родился у меня в 1986 году. Годы тяжёлые, сложные были.

Перестройка как раз, всё вот это…

Да. Я пришла, помню, устраивать его: единственная ясельная группа была разновозрастная, от 7 месяцев брали до полутора лет. А он такой активный тоже был, Серёга, у меня. И мне таким тоном: «Не мать вы!» Я говорю: «А кто же?» – «С такого возраста отдаёте ребёнку в ясли!» Я говорю: «Не на панель же мне идти!» Смотрела на меня так странно. Я говорю: «Мне кусок хлеба надо заработать – кормить его, кормить мать лежачую, больную и себе хоть что-то оставлять». Вот такие даже были у нас! Не все хорошие бывают люди, кто-то нас пытается немножко свернуть.

Пришла в 14-ю школу, проработала там 9 лет учителем трудового обучения. И парторгом была, секретарём парторганизации. Много всего навертели, каких только мероприятий не проводили. Дети довольны: и моделями они у меня были, и выставки цветов мы организовывали, и национальные кухни народов нашей страны мы устраивали, родителей привлекали, и всё это было очень удачно. Но мама у меня слегла, мало того, что шейка бедра была уже сломана, а ей годочков было много уже, 80, ещё и онкология. Я просила разрешения перейти в 15-ю школу. Меня туда тоже давно звали, это рядом с домом, в пяти минутах. Евгений Дмитриевич говорит: «Жалко тебя отпускать, но семейные обстоятельства такие, и парня надо растить». Мальчишка там учился мой. Выпуск я сделала, с шестого класса по девятый. До меня от этого класса сбежали два классных руководителя. Хорошие пацаны были, из неблагополучных семей: и матюшком, и всё, что можно, они пробовали, знали. Поэтому сложный был класс. Но вот сумела довести до девятого класса, не потеряв ни одного. И родителей ставила на место, говорила: «Не можете помогать, так хоть не мешайте! Дайте ребятам дорогу». Возила – тогда было проще, можно было заказывать экскурсии – возила их в музей МВД. Как же они слушали лекции про маньяка, который охотился за мальчиками, про кого-то ещё!.. Рты открыты были! Повезла в музей Есенина, а там нужно было надевать тапочки. И один идёт и говорит: «Тут завязка оторвана. Что с этим тапочком делать?» Я говорю: «Что делать? Надень на ногу, согнись и на ухо надень». На полном серьёзе всё это было принято! Я говорю: «Женька, да пошутила я!» – «А я думал, правда…» Я говорю: «Ну что ж ты, согнутый, что ли, будешь?!» И вот такой у них был восторг – дети, которые ничего не видели другого, кроме пьяных застолий, дебошей, драк… Выпустила этот класс.

Потом вдруг кому-то из вышестоящих органов пришла мысль отменить должность освобождённого классного руководителя. А я у них ещё и историю вела. Ну, отменили и отменили. Я потом стала и воспитателем группы продлённого дня, с разными учителями работала, но повезло мне: была у меня очень хорошая, толковая одна, Татьяна, с которой мы два выпуска выпустили, начиная с первого класса по девятый класс. А с пятого класса я уже была там и как классный и как воспитатель. То есть, если показывать всю биографию, то многих детей, может быть, сумела поставить на правильный путь, помогла найти правильную дорогу. Помнят, здороваются, и родители кланяются. Это очень приятно. По-моему, это дороже всех подарков. Я понимаю, что не напрасно жизнь прожита.

 

«Благодарность необыкновенная! Они расцветают!»

Работала до 67 лет, потом сказала: хватит, надо помогать сыну детей растить, решать проблемы семейные. Чтобы чем-то себя занять и получить хобби, 10 лет подряд преподаю безвозмездно танцы женщинам после 65, одиноким, у которых единственное общение – послушать музыку, пообщаться, получить удовлетворение, оторвать себя от дивана. Благодарность необыкновенная! Они расцветают! Говорят: «А нам почаще нельзя?» А потом чувствую: возраст уже даёт себя знать, говорю: «Хватит нам!» Раньше я занималась четыре раза в месяц. Начинала с ДК им. Куйбышева, занимались в фойе, по 60 человек у меня было! Мне несут в первый день микрофон. Я говорю: «Да я не привыкла с микрофоном работать! Я в школе проработала всю жизнь!» Всю жизнь проводили мероприятия на сцене, где угодно – без микрофона. Микрофон нас пугал. Потому что мы могли громко говорить – там фонить начинало или звук какой-то невнятный. Мы там работали года три, а потом началась пандемия, и как-то это на два года ушло. Потом я вернулась, уже поменьше был коллектив: кто-то после пандемии не смог вернуться, у кого-то изменились обстоятельства – было уже человек 30. Уже в классе занимались танцевальном, в котором когда-то я сама танцевала у Абдалова Николая Дмитриевича – это был потом народный коллектив, коллектив, который дал жизнь многим. У нас многие ребята прошли через ансамбли танца. Не только когда служили в армии, но и в «Берёзке», и в хоре Пятницкого, и даже у Моисеева. Тогда в парнях вообще потребность была. Девочки оканчивали училище и туда переходили.

Потом что-то не заладилось. А организатор мой в «Старомодном» работала, на Дзержинке (музей на ул. Дзержинского – ред.), оттуда пошло начать привлекать людей потанцевать вечером. «Потанцуем!» называлась программа. И вот в этом «Старомодном» класс чуть побольше вашей комнаты; мы сдвигали все машинки и посередине танцевали. У нас приходило поначалу человек до 30. Я задумалась, с чего же начать? И начала с любимого танца, который мы танцевали в парах в 21-й школе на всех вечерах, – падеграс (русский парный бальный танец – ред.). Он, с одной стороны, не сложный, но такой элегантный, такой изящный! И всем он стал нравиться. Парочку танцев, которые ставила в своё время в «Артеке», когда работала худруком, но немножко переделала.

Какие?

Лимбо (танец-игра, заключающийся в проходе под планкой – ред.) и липси (немецкий бальный танец импровизационного характера – ред.). Пригодились. А здесь-то с чего начать? Надо как-то развивать, потому что, чувствую, интерес рушится: кто-то отсеялся, кто-то остался. Но всегда была проблема мужчин. У меня только одна семейная пара все 10 лет со мной. Я им так благодарна! Я говорю: «Вы наши солисты!» Приходили мужчины, пробовали, несколько занятий выдерживали и уходили – тяжёлый труд это. Нам всегда говорили: «Вы танцуете – у вас в голове не всё в порядке». Я говорю: «Ну, уж нет! Вот здесь в первую очередь должно быть всё в порядке, чтобы ноги помнили». И мне всё время моя руководитель Наталья Евгеньевна говорит: «Алла Васильевна, я поражаюсь, как вы всё это помните» Я говорю: «Что-то забываю, но тут же что-то сработает, какой-то щелчок, включается огонёк – и всё идёт!»

У нас была целая программа от «Старомодного». Мы пять лет назад готовили программу (выступали в парке), посвящённую Дню Победы: от самых простых танцев до фокстрота, до вальса. А потом я и исполнила мечту свою – танго мы даже танцевали. Но это уже в третьем зале, это был зал в посёлке Кирова, куда ушла моя руководитель программы (я-то хореограф). А последний год я уже занималась в ДК им. Ленина: шикарный зал, станки, вся стена в зеркалах. Я бегаю от одной стены к другой, чтобы они меня видели, особенно когда нет зеркал. Разминка у станка, разминка на середине… Приходили, кто-то задерживался, кто-то уходил, но менее 15–17 человек не было. Закончили сезон в мае. Не знаю, как получится на следующий год, но думаю, что я опять буду возрождаться, как феникс. Усталость какая-то хроническая, какое-то недомогание бывает, перепады погоды, но проходит этот момент – и я снова как будто начинаю подниматься наверх.

 

«Её взяли как бы в дочки, но попала она в няньки»

Давайте вернёмся в ваше детство. Нас же формирует, в том числе, и детство. Такое тяжёлое послевоенное время… Расскажите про семью, откуда она родом?

Мама коломчанка. Получилось так, что она до конца так и не смогла узнать, кто её родители: то ли это были богатые люди, купеческого звания… Она носила фамилию Титова, но всю жизнь искала родных братьев и сестер. Их было пятеро. По каким причинам они оказались в детдоме, никто не знает. И вот она нашла брата, он помладше неё был, дядя Петя, пыталась породниться с его семьёй, но жена его была немножечко против. Хотя я с ребятами всё время связь держала – там было три ребёнка: двое братьев и сестрёнка Татьяна. Но ему изменили фамилию, он стал Титков. Может быть, специально это делали. Потом она нашла в 1970-е годы старшую сестру (она была от другого отца), она была глуховатая, плохо видела, но с ней тоже поддерживали отношения. Так мы до конца эту историю и не узнали.

Как звали маму?

Маму звали Титова Серафима Ивановна. Мама до определённого времени была в детском доме, а потом её взяли как бы в дочки в Сычёво, но попала она в няньки: там нужно было нянчить детей, чтобы их не раскулачили. Я потом ездила к ним несколько лет, ещё маленькой девочкой, в начальной школе когда училась, считала их дедушкой с бабушкой. Но меня близко не принимали, а я не понимала этого: почему к одним так, а к другим так. Потом мне мама это рассказала. Когда ей исполнилось 15 лет, она прибавила себе три года (она быстро очень возмужала), ушла на Коломзавод. Работала в тяжёлых цехах: меднолитейном, сталелитейном, а на пенсию, на инвалидность, её уже отправили из чугунолитейного. То есть цехи были тяжёлые. Всю войну она работала, и на торфяниках. Тогда же ни отпуск, ни декрет не давали. И где-то в семь месяцев, по фотографиям я смотрю, меня она вынуждена была отдать в круглосуточные ясли, были они в районе улицы Гагарина, за афганским рынком, ближе к парку Мира, с правой стороны. Смены были такие, что люди на 2-3 часа могли только прийти, чуть перекусить, привести себя в порядок – и снова на завод. А может быть, и не уходили иногда… И мне повезло, что там воспитательницей, а может быть, няней, я не знаю, оказалась моя крёстная. Мы жили в одном практически пространстве на Окском проспекте: дом 9, квартира у нас была 32, потом 33, этажом выше, а крёстные в 31-й, они все между собой были родственники.

Алла Васильевна, а как крёстные? Это же время-то было такое…

Вы знаете, всё равно как-то крестили. Для меня это был тайной, церковь работала, тайно крестили.

В какой церкви вас крестили?

У нас единственная у артучилища церковь была в Коломне (единственная, которая не закрывалась во времена советской власти, церковь Богоявления на ул. Гончарной – ред.).

У Николы-на-посаде? Или в Гончарной слободе?

Я не знаю, как она называется.

Голубая?

Да, голубенькая. И я помню, мы куличи с мамой ходили туда светить, я уже подросшая была. Единственная была церковь. Как-то крестили, я не знаю, официально или неофициально, но у меня были крёстная и крёстный. О них я хотела поподробнее рассказать.

Крестная носила фамилию Фёдорова. Муж её прошёл всю войну. Девочка у неё старшая родилась до войны, в 1938, может быть, году, а младшая года 1947, Гулька мы её звали: она всё гулькала, гулькала, гулькала – я-то уже побольше тогда была. Крёстный был Рогожкин, а его жена была сестрой моей крёстной. И ещё у них был брат (ещё были две сестры), тоже в этом же пространстве с нами жил, Ванечка Любичев. Он единственный стал инженером. Они все или в яслях работали, или в садике, или на заводе – все они прошли такую судьбу. А Ванечка и его жена были инженерами, и они так всегда ими гордились! Он был самый младший, родился где-то перед войной, они были более старшими. И всё это был единый коллектив. Я потом покажу вам фотографии, где мы все вместе в «Лесной сказке» – они нас всех приехали на родительский день навещать, и для них это тоже был большой праздник всегда.

 

«Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих»

Что за дом, в котором вы жили?

Это два больших четырёхэтажных дома, которые построил Коломзавод, шестиподъездные. В левой стороне было по четыре комнаты, а через лестницу – по три комнаты. Значит, три семьи и четыре. Но когда мы уже жили на третьем этаже, с нами жил военпред, у него было две комнаты. Это человек, который прислан был из Ленинграда, они контролировали выпуск дизелей, тогда ещё только налаживалось производство. Я помню его, Эдуард Петрович Ванушка, а его жена была Нина Петровна. И был у них сын, Эдуард тоже, который окончил, по-моему, мореходку потом в Ленинграде, дослужился до каких-то чинов. У них были две комнаты, маленькая и большая. Мы занимали с мамой маленькую, то ли восьми, то ли девяти метров, узкую-узкую, окно большое. Всё вплотную стояло.

Припомните обстановку?

Гардеробчик, я его видела сегодня у вас, сразу сказала: «Мамкин!» Вплотную стояла кровать. Дальше у батареи стул вот такого типа, только квадратный, спинка похожая на это. Стол вплотную к окну. Дальше этажерка, которую я тоже видела в вашем музее, и кожаный диванчик. На нём всегда было вышитая ришелье салфеточка кипельная. На полочках этажерки тоже кипельные – стирались к празднику, крахмалились, синились – это процесс такой тонкий-тонкий! И они по полгода, а то и по году не впитывали влагу, не меняли цвета. Я на этом диванчике спала. И когда мама стала попадать в больницу, у неё пошли подряд несколько операций и задели центральную нервную систему, она вынуждена была кого-то просить, чтобы присмотреть за мной, побыть. Я только говорила: «Я приду к вам, я с вами буду, но можно я на своём диванчике, на чистой белой простыне буду спать?» Потому что все ютились, у всех было тесно. Вот у крёстного было трое детей: Виктор, по-моему, года с 1936-го, Любашка года с 1938-го или с 1937-го и младший Толик с 1946-го, и их двое.

И все в одной комнате?

Ну, пусть она у них была большая, но всё равно впятером. У крёстной четверо, один на одном: две дочки, муж и она. У дяди Вани была комнатка побольше, но у них тоже было двое детишек, Славик и Леночка. А поменялись мы почему – они попросили нас на третий этаж переехать. Они перевезли в маленькую комнату, которую мы занимали в квартире, где три комнаты, родителей, бабушку и дедушку. Это настолько приятные, седые люди! Для них все мы были родными, они не делили нас на своих и чужих. Какие-то скамеечки он делал нам, подножки, мы на них сидели, сказки они нам рассказывали… Это было так обворожительно! И какой-нибудь кусочек нам сунут в рот, чтобы мы не скучали. Вот в такой обстановке я росла. Соседка, тётя Катя, работала бухгалтером в профкоме Коломзавода. Ей нужно было бежать, и я впереди неё – в садик, потому что через железную дорогу переходили, Коломзавод-то у нас дорогой разделён, через мостик какой-то перекидной перебегали. И обратно она меня тоже забирала. Я считаю, что у меня счастливое было детство.

К мамке ходила в больницу – я уже понимала, что пустой нельзя идти. А купить-то не на что было! Ну, находила как-то, экономила, или меня когда угощали, я могла эту пачечку печенья не съесть. Я маме её отправляла, а она мне её спускала уже половинку (у меня сейчас слёзы потекут!), плакала навзрыд, целовала, поцелуи эти посылала. Но я была после этого счастлива, я распрямлялась, что мамка приняла от меня подарочек!

А подросла когда? У нас же было три семьи. Была большая плита. Мы её никогда не топили. На ней стояло три керосинки. Тетя Катя жарит блины, Нина Петровна жарит, и я на керосинке соревнования с ними проводила. И первыми блинами я старалась угостить. А у меня всегда они такие поджаренные! Я не понимала: ну как вы картошкой чуть-чуть помазали – там ни масла, ничего! Они какие-то у них не такие душистые. А я налью в эту сковородку побольше! А они: «Дочк! Но ведь сейчас всё масло испортишь!» Не испорчу! Краешки такие хрустящие, необыкновенные!.. И носила этажом ниже крёстную и крёстного угостить. А потом задумала готовить голубцы. Ну, глупая ещё была, лет девять мне было. До конца, конечно, я не смогла на этой керосинке выварить кочан целиком, хотя узнала, как плодоножку оттуда подрезать, что сделать. Добавила начинку, потом обжарила. Сыровата была капуста. Но вы бы видели лица крёстного и крёстной! «Дочка, какой же ты нам подарок-то сделала!» Дочкой они меня звали. Чувство гордости было. Чувство доброты, чувство взаимопонимания, чувство, что я не одна, – оно сохранилось, наверное. Я считаю, это было золотое поколение, прошедшее войну, испытавшее трудности и в тылу, которое не делило детей на чужих и своих, готовое прийти на помощь последним куском. «Дочк! – стучат по батарее. – Картошку в мундире сварили, мелкую, но сварили, приходи!» Поела. Крёстный: «Дочк!» Сам придёт! Любил, говорят, он меня, особенно маленькую, прям пестался, мамка сказала: никому не доверяла, кроме крёстного. Ну и чего? «Щец иди похлебаем горяченьких. Без мяса, но вкусные!» А с тётей Катей сижу, маленький стульчик, я на спинку ножки вот так поставлю, чай пьём. Сахар колотый лежит. И не видел, когда она за щёку кусочек положит: пьёт и пьёт, в блюдечко нальёт – пьёт и пьёт. А я кусочек съем – он у меня тут же растворяется! «Тёть Кать, ну ты с чем пьёшь чай-то?» – «С таком. Пробуй». У меня так никак не идёт, не получается. Потом уж только где-то подсмотрела, умудрилась: «А-а-а, теперь я поняла, какой это “так”!» Ну, как вот этим людям не быть благодарными?! Нина Петровна какого-то супа нальёт, они были более обеспеченные. Я помню, я так не любила фасоль и гречку, а она меня ей угощала, у них было, а у нас не было их в рационе. И только позднее я поняла, какое это лакомство! Жевала, давилась, но ела, не могла обидеть.

 

«Пойду на двух коньках кататься!»

Купались в корыте, наливали мне воду, мама мне в неё марганцовочки добавляла, она цвет речной волны принимала.

Это в комнате?

В коридорчике. В комнате-то негде было поставить. В ванной у нас просто полоскали бельё, колонка стояла дровяная, но мы ей никогда не пользовались. А мамка как ушла на инвалидность (я уже в четвёртом классе училась, мамке инвалидность дали пожизненно, вторую группу), чтобы выжить, подрабатывали, сидели с чужими детьми. Моя мамка попадала в больницу – приходилось мне за тарелку супа: либо в пересменок на 2-3 часа, либо вечером, либо в какие-то выходные. То есть у меня стаж неофициальный огромный. Стирала у военпредов в бельё, я с ней ходила помогать полоскать.

Это были люди из этого же дома?

Напротив ещё был дом, у стадиона, там жили именно военпреды, основная масса, и руководство завода. Вот она у них подрабатывала: стирала, крахмалила, синила и вешала на улицу. А как его снимать-то зимой? Ну, снимали, всё делали. И ещё у нас радостные были события. Мои окна выходили на каток ЗТС, «Труд» он тогда назывался. А денег-то не было, даже 10 копеек, чтобы билет купить. «Снегурки» подарили, потом уже коньки были «гаги» на ботинках, тоже от кого-то достались. Вот помню с тётей Катей диалог (мамка в больнице): «Пойду на двух коньках кататься! На “снегурках”. Пойду на двух!» – «Или на одном, или не пойдёшь вообще». – «А-а-а, я должна!» – «Ну, решай, выбирай». У неё дочка Галка: «Иди на одном, придумаем что-нибудь». Спрятала, помчались, билет купили. А там у неё мальчик, там роман, Боря Щербаков. Ногу мою без конька везут, меня за руки везут. Накатали, набалдели – а теперь домой, марш! Бегом. А уж когда коньки на ботинках были, там мальчишки отвлекали охранника, а мы через забор перепрыгивали в сугроб. Полежим – никого нет. И на каток! Это такой был праздник! Это такой кайф! Обратно идёшь на этих коньках на третий этаж, за перила держишься. Снимешь: фух, какое счастье! Вот такое детство. Играли все. Взрослые и дети. Деления не было. 38-й год, 44-й, чуть позже. И как-то единое всё было. Защищали, присматривали. Хулиганили тоже вместе.

Расскажите!

У нас рядом был парк, который принадлежал Станкозаводу. Там была танцплощадка летняя. А девчонки же фикстулятся – идут, бёдрышками играют! Если рядом кавалер, что мы делали? Больших наших ещё на танцы не пускали, но они себя уже большими считали, а мы помладше. Рвали репей, в него вставляли травинку. И мы старались девочкам в юбочку кинуть, ближе сюда.

К спинке?

Да. Они идут, а это все колышется, а то и на юбочку, и так это красиво, а они хихикают… Стукалочки делали на окнах.

А это что?

А это привязывали иголочку, веревочку, а к ней верхушку какую-нибудь лёгонькую вроде шишечки, чтобы не разбить. И тем, кто кричал, кто заставлял нас перестать орать, шуметь, «вы здоровые, а всё как маленькие, бегаете!», втайне стукалочку делали. Садились в засаду и дёргали за верёвочку. Выходил человек – ничего не видит, ниточка-то тоненькая. Вот когда только уж на ниточку наткнётся, порвёт… Проходит какое-то время – снова. Так что хулиганили иногда. Но самое, по-моему, радостное у нас – сразу за этими двумя домами было поле, сажали картошку, чтобы выжить. А там земля-то никудышная, вот такая. Помогали, выкапывали. А потом нам давали сколько-то этой картошки. Ботву эту сжигали – на углах печёную картошку ели. Ой, какое счастье было!

Там же на поле?

Да. Кто-то пытался курочек завести, чтобы выжить, семьи прокормить. Кто-то даже поросят держал. Но я бы сказала, никогда не было вражды: пахнет и прочее. А в подвалах держали то, что лишнее, уже в комнату не помещалось. В нижней части строили маленькие подвальчики, хотя нельзя это было. Жили очень трудно, но весело, я бы сказала. На праздники были застолья: кто чего может, всё несли, на общей кухне садились.

Прямо все соседи?

Да.

Расскажите немножко про эти праздники.

Любили очень май, любили очень День Победы, обязательно День Победы! В День Победы даже умудрялись мужчины сколачивать какие-то столы на улице, выходили по два подъезда, потому что некоторые родственники в других подъездах жили. Вот все вместе собирались, человек по 30, в пределах допустимых выпьют немножко, пообщаются, поплачут, поделятся впечатлениями, песни обязательно пели. И самое главное, что эти люди умели веселиться. Если кто-то вышел с гармошкой, с баяном – и частушки, и песни! Мамка певунья была, плясунья! Вот в кого я, наверное, и пошла. Ну, её: «Симочка, ты чего? Ну-ка давай, не куксись, выходи!» Всё пошло, всё нормально. А нам это в радость, для нас это целое представление было, потому что тогда попасть в кино – это проблема была. Я помню, мамка пообещала взять меня на фильм «Кубанские казаки». Это что-то необыкновенное! Я не знаю, с чем это можно было сравнить! «Только бери побольше платков». – «Зачем?» – «Плакать будешь от смеха. Платки намокнут». Я три или четыре платка взяла, жду, и в последний момент мне только говорят: детей не пускают. Подошли к кинотеатру, к контролёрам. Здесь я действительно рыдала навзрыд, здесь мне платки пригодились. Но позднее я много раз этот фильм смотрела.

 

«Мы ходили выступать в кузнечный цех во время обеденного перерыва»

А танцевать я начала так. Жила в этом доме, и где-то на каком-то празднике меня кто-то увидел и пригласил танцевать, была такая Елизавета Васильевна Зайцева. Ну, танцевать, так танцевать. А тогда учились шесть дней в школе. Я уже в четвёртом классе училась, ещё в 18-й школе, в Голутвине, начальная школа; потом уже перешла в 21-ю, поближе к своему дому, построили её за год до того, как я окончила четвёртый класс. Пришла, там четыре парня постарше меня, какие-то у них из папье-маше лошади, они в них влезли: «Вот ты будешь на белом коне». – «Не буду я с парнями!» – «Чего ты?» – «Больше делать что ли нечего?!» Ушла. А интересно! В дверь заглядываю, в щёлочку одну, в другую. «Ну, – говорят, – заходи». Поставили меня в центр, надели мне эту лошадь на бретельках. Тут сапоги какие-то висят!.. Но самое-то интересное: мы же ходили выступать на Станкозавод, в кузнечный цех, во время обеденного перерыва. Это было по воскресеньям. Четверг тогда был выходной на заводах, а воскресенье – в школах. И вот мы ходили. Они с бутылкой молока, с кефиром, чумазые, с куском хлеба, и такие удивлённые глаза: пришли дети! Вот с этими лошадьми. А потом я танцевала лезгинку. Ух, выдавала! Коронный номер мой был!

А где там? Прямо внутри цеха?

Прямо вот пятачок освобождали! И в механических также находили между станками пятачок, и люди где у станка облокотились, где как. Но это столько было восторга! Так нас всегда принимали! Нас потом чествовали: загоняли в оркестровую яму в кинотеатре (он тогда и клуб, и кинотеатр был), разрезали ситный, по куску каждому давали в руку и по конфетке. Это была такая изумительная сладость! «Кавказские» конфетки без обёртки. И мы смаковали эту конфетку, ели эту мякушку и смотрели на простынь, которую опускали – тогда экранов не было, простынь опускали, а так на сцене выступали, когда концерт.

Что вы смотрели на простыни?

Фильмы. Я помню, это был фильм «Молодая гвардия». Мы все обрыдались. Этот фильм я на всю жизнь запомнила! И фильм «Дети капитана Гранта». Для меня эти два фильма остались на всю жизнь. Поэтому, когда мой сын пошёл в первый класс, я купила книжку ему в подарок – «Дети капитана Гранта». Он до сих пор вспоминает: «Ну, мамка, ты дала! Ты действительно заставила меня преодолеть нежелание читать!» Я говорю: «Страницу я, страницу ты». Она же такая хорошая, в переплёте красивом. Для меня это такой, я считала, подарок необыкновенный. Я и до сих пор так считаю. И вот он говорит: «Ты не вздумай маленькому такое купить». Я что-то другое, но купила, тоже книги.

 

«Все высокопоставленные летели в воду»

Алла Васильевна, вы сказали: ситный хлеб. А что, был тогда?

Да, он как чёрный, буханка, но он такой вкусный был! Он не белый и не чёрный, он серовато-светлый. А мы его ситным звали.

Он в магазинах продавался?

Да. И он такой мягкий, он такой ароматный! Это что-то было необыкновенное! Вот так мы проводили своё детство и юность. Я считаю, мы счастливыми были. А потом, в 10-м классе, у нас было семь пацанов и 26 девчонок. У нас один был класс в выпуске.

Это какой год был?

Это был 1961 год. Мы садились на санки, и нас пацаны под горку Окского проспекта, где переезд железнодорожный, вниз, к речке. А мы их в горку тащили, чтобы снова спуститься вниз! На байдарках плавали. Со мной училась Ольга Афанасьева, у неё папа был главным инженером Станкозавода. Были обеспеченные дети. А в садик со мной ходил Васька Шахрай, у него отец был директором этого завода. Я у них первый раз посмотрела телевизор, а тогда он комбайн был: вот такой экранчик, тут же приёмник. Там повторно я смотрела «Дети капитана Гранта». А на байдарках мы с ночёвкой ходили. Две байдарки у нас были, шесть человек. Но тогда не было страха, тогда можно было.

Какой маршрут?

Мы по Оке вверх поднимались, по Осетру немножко вверх, до первого порога, и там в лесочке останавливались, а уже обратно спускались по течению, довольные и счастливые. И проработала я, будучи шесть лет на заводе, каждый год в «Лесной сказке» – это шикарнейший лагерь был.

Расскажите, потому что многие вспоминают «Лесную сказку», как там всё устроено было.

Лагерь, который за смену принимал 900 с лишним человек. Было 19 отрядов. Я сама там ещё была пионеркой. Он был основан в 1947 году. Палаточные домики были фанерные, и когда начинался дождь, мы забирались в тот угол, откуда не капало, но потом всё равно продолжали работу. А потом его сделали стационаром, построили шикарные корпуса: четыре палаты, кладовая для всех вещей и комната для вожатого. И таких корпусов было двенадцать, ещё один деревянный корпус, где были три отряда помладше, и ещё один большой для двух самых маленьких. Территория огромная. Водили купать нас на речку. Это было что-то, особенно когда праздник Нептуна был! Все высокопоставленные летели в воду – и вожатые, и начальники! От плавруков и физруков убегать было бесполезно! А для нас это такое было действо необыкновенное! Потом выходил Нептун, выходили русалки, потом нас уже запускали по очереди в бассейн. Позднее там даже бассейн построили, когда мы уже ездили туда как бывшие работники этого лагеря. Были всегда кружки. Я никогда не забуду: я там научилась выпиливать, выжигать, привозили каждый раз сувениры домой, плести корзинки. Боря Щербаков, царство ему небесное, какой же рукодельник был! Чего он только не умел!

Это были коломзаводские мастера?

И коломзаводские, и те, кто в школах уже работал, они летом подрабатывали воспитателями. А коломзаводские были физруки, плавруки, повара, сантехники, прачки. Мамка, когда работала, прачкой туда ездила, ещё когда инвалидности не было, и я три года с ней, путёвку давали, до седьмого класса доездила. В походы какие мы ходили! В трёхдневный – в московский лагерь в Сосновку, через имение проходили барское графа (Келлера – ред.) Ой, это что-то невообразимое! Там спортивные встречи!.. И там мы объедались московского хлеба, он тоже был необыкновенный. Нам приносили москвичи, потому что у них своя пекарня была в Сосновке.

Потом уже, когда я пришла на завод, Нина Алексеевна Прокахина, моя прекрасная подруга (намного старше меня, и в семью меня ввела, я там была младшей дочкой, помогали тоже), была изумительный человек, разносторонний. Мало того, что она танцевала, она окончила техникум, работала технологом на заводе. Много лет подряд она работала в лагере массовиком, а потом стала работать старшей вожатой в таком огромном коллективе. Что она вытворяла! Какие она мероприятия проводила, какие фестивали, какие праздники, посвящённые дружбе народов СССР! Каждый отряд что только не делал! Костюмированное всё это было: кто грузины, кто армяне, кто русские, кто татары… Месяц подготовка шла. Тут же и спартакиады большие проводили. Настолько это счастливое было! И поэтому, когда мы уже пошли, мы многому научились, что-то своё привносили. Но мы продолжили эту традицию. Те, которые прошли через нас… один мой пионер стал завгороно, многие ребята пусть просто строителями, станочниками, но они стали людьми хорошими. Пять лет ко мне ездили последние: «Мы хоть отдохнём. Ты нас особо не напрягай, кроме спорта». Я говорю: «Буду напрягать и спортом, и всем остальным». Довольные и счастливые. Поход один закончу, отчитаюсь, через два дня снова веду. В Непецино я их водила в своё время. Там работал Мажухин Виктор Иванович, царство ему небесное тоже, одно время директором Дома пионеров. Талантливый был дядька. И вот встреча трёх лагерей. В Непецине московские дети, мы и кто-то из ближних ещё. Опять спортивные соревнования… Варю, кашеварю. «Ребята, последние два стаканчика выпейте, жалко выливать!» – «Мы объелись, мы не можем». Взрослые мальчишки уже, 16-17 лет даже, кто-то ездил, если такая возможность была. «Мальчики, миленькие, мне посуду мыть!» – «Ладно уж, давай, уговорила». Допьют по очереди, по кругу, опять идут на соревнования. «Мальчишки, помыть посуду!» – без звука. Вот такие у нас были детство и юность. Я счастливый человек.

 

«Графики были, когда мы ходили в ванную!»

Алла Васильевна, а что вспомните про старый город? 60-е, 50-е?

Сюда мы ходили на демонстрацию обязательно со школами, потом присоединялись к своим родителям на Май и на Октябрьскую. А потом приходили вечерами сюда гулять, это у нас было место выгула. Высматривали и нас смотрели – на танцплощадки-то нас не пускали. Это общение у нас было, сходка такая по кругу: ходили до Комсомольской, потом возвращались. Для нас город был далеко, я жила на Окском, не всегда мы попадали, но если попадали, то для нас такие открытия были.

А какие ощущения от этой части города?

Допустим, спускались к Москве-реке, а там же другое, пытались переходить с разрешения, без разрешения, тайком, но где-то всё время были какие-то дела. Что-то новое всё время нас поражало. Вот архитектура – она же другая. У нас в той части города, на Окском проспекте, было два дома, стадион, дом для военпредов, ещё два дома напротив клуба и клуб. Всё! Это потом всё стало обрастать. И поля, поля в основном. Двухэтажные дома потом стали строить пленные. ЦЛПБ так называемый у нас посёлок был – шлакоблочные домики. Пойти-то особенно некуда было. Но зато нас водили на все стадионы, мы во всех праздниках принимали участие. Я помню, на Май пошили платья, какая-то у нас была композиция – и полил ливень проливной. Пока мы добежали до Окского проспекта, у меня платье (по косой или как там его кроили, кто знает) с одной стороны все ноги оголило, а другой чуть не до пяток вытянулось!

Сюда я ходила заниматься гимнастикой в старом соборе на Соборной площади. Был у меня тренер шикарный, обратно он нас водил до трамвая. Трамвай тогда только начинал ходить от площади Советской, потом уже линии-то стали протягивать.

То есть до этой части города добирались на трамваях сначала?

Не всегда. Его в 1949-м только построили, и то он ходил от Голутвина до старого «Детского мира», потом продлили сюда. Но это так редко было! А уж постепенно стали эти линии опутывать… В Колычёво мы приехали – мы пешком оттуда ходили два года, пока мост построили. Я с коляской, с Серёжкой. И в школу в 14-ю пешком ходили, и туда, и обратно. Сесть на трамвай было невозможно, чтобы до Зелёной доехать. А оттуда всё равно пешком.

Невозможно, потому что много людей?

Огромное количество. И не было тогда ещё. Вначале одну линию провели вдоль Астахова, потом уже начали по кольцу – это всё долго строилось. Но все были счастливы, потому что жили в собственной квартире. Я просыпалась лет пять, чтобы очередь занимать в туалет и в ванную. Четыре-пять семей в одной квартире живут, в одной комнате по две семьи: дети женились и вместе с родителями жили. Кому в смену в одну, кому в другую, кому туда, кому сюда. Попробуй свой график нарушь! Графики были, когда мы ходили в ванную! И на кухне за каждой семьёй была конфорка, мы не имели права занять.

Не в своё время?

Да. Даже если она свободная, и хозяйки нет дома, я не имела права. Если вот я постучусь, она разрешит. А здесь я въехала и говорю: «Господи! Я королева!»

Когда вы въехали?

Я въехала 5 мая 1980 года. Мне было 36 лет. Я была директором Дома пионера.

Вам предоставили как служебную сначала?

Да, это уже через три года, потому что я ставила вопрос: я ухожу. Сказали: «Жди, жди, квартира вот-вот…»

До 80-х жили в коммуналках?

В коммуналках.

 

«Народ стал черстветь»

Как менялось настроение людей ближе к 80-м от 50-х? Были какие-то разные ощущения?

Были, конечно. Кто-то более хорошо устроился, кто-то менее. Кому-то здоровье позволяло, кому-то нет. Потом стали уходить участники войны, а новое поколение начало карабкаться, пренебрегая всем. Были и такие люди, понимаете?

И они оставались соседями вашими при этом?

Менялись, менялись, менялись, менялись. И были уже холоднее. Уже совсем другое было. Пытались: «Вот, ты завуч или директор, приведи мать в порядок!» Я говорю: «Что значит “приведи мать в порядок”? Во-первых, родителей не выбирают. А во-вторых, она больной человек, вы что её доводите?» А они начинали говорить про меня гадости какие-то очередные. Какая мать выдержит? «Она не такая!» – и пошла перебранка, чуть не до кулаков. Судились. Приходили из школ, защищали: «Вы чего тут устраиваете? Человек пришёл на ночь глядя отдохнуть, мать образить. А вы тут дебош устраиваете». Комнату чтобы занять – любым способом готовы были.

Это уже ближе к 80-м? А чем вы объясняете? Почему раньше было…

Жестокость какая-то, зависть стала появляться.

Из-за чего она возникала?

А вот почему ей легко всё достается, как они считали, почему ей дают, а мне нет?! Народ стал черстветь как-то. Менялась обстановка везде, и в мире менялась в это время. Мы всё время находились с детьми, нас это, может быть, и устраивало, и сдерживало, и давало какую-то подпитку положительную, потому что детям нельзя было лгать. А эти уже начинали какие-то козни строить. Мне кажется, поэтому у нас и путч произошёл в 1991-м, мы очень переживали за это.

Может быть, расскажете, как это всё переживалось?

Я работала в 14-й школе. И вдруг такое событие. У нас учитель физкультуры Городничев, он жил когда-то со мной в параллельном доме, напротив, по Окскому проспекту, тоже большая семья была, приятная, очень благополучная, дети разновозрастные: «Я поеду защищать Белый дом». – «Ты что, ты с ума сошёл?» – «Нет, поеду!» Ездил. И таких у нас нашлось много ребят, пацанов 18–22 лет. Ездили, защищали. Приехали разочарованные, конечно. Потому что, когда ввели танки, стало уже страшно наверняка. И мы все переживали. Этот период очень тяжело вспоминать. Не знали, чем всё это закончится. И вообще 90-е годы очень сложные! Эти очереди, эти 300 грамм, которые по талончику дают… Сын говорит: «Мам, я теперь понимаю, почему ты мне говорила: “А я сыта, пока варила!”» Пачку пельменей на троих: Серёньке вперёд, потом мужу, а потом себе одну пельмешку оставлю и водички. «Мам!» – «Нет, сынок, я уже накушалась». А как я могла ему сказать по-другому? А также маме. Она у меня дожила до 1997 года, лежачая, с онкологией, со сломанной шейкой бедра. Мне предложили: «Оставьте её в больнице. Через две недели – в морг». Я говорю: «Вызывайте неотложку, едем домой». Она у меня ещё прожила около года дома, ухоженная. Я не знаю… кто-то сломался, кто-то очерствел. Но мы-то остались, наверное, основная масса, всё-таки такими же добрыми и щедрыми, готовыми прийти на помощь. Сейчас же такая обстановка: кто-то отсиживается, а кто-то готов последним поделиться, отправить мальчишкам. Психология человека: что заложено в детстве, что он воспринял, то и в нём и остаётся.

Почему же это дальше не воспроизводится? Вы же тоже вкладываете в людей…

Я всегда говорю: не от своих, может быть, от чужих – всё равно добро вернётся. А бумеранг, он вернётся к тем, кто послал это зло. Это неизбежно. Не сразу. Да, какие-то жертвы будут, какие-то трагедии. Но бумеранг обязательно вернётся! Вот в это надо обязательно верить! Это жизнь. Она всегда сложная. Но самое главное – уметь радоваться вот этим маленьким радостям, ценить людей. Я благодарна тем, кто рядом со мной. Когда-то мы не видимся. Я много раз прихожу, то одним помогаю, то другим, а последний раз подружке одной, одинокая она, говорю: «Танюшка, я больше тебе не помощник. Снег почистить у меня уже нет возможности и физической, и моральной. И ребят не могу своих оставить». Вот вчера прекрасная была нога, а сегодня натёрла, намылила, надела бандаж и пошла с гордо поднятой головой. Попробуйте, скажите, что я хитрю! Нет! Надо ещё оптимистом быть. Я могла много раз, наверное, сломаться. Но люди подставляли плечо, даже незаметно для меня, спинку мою поддерживали.

 

«Я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион»

Алла Васильевна, может быть, расскажете об истории своей любви?

История любви у меня была, я бы сказала, несчастная. Я однолюбка. Со мной танцевал Олег Брандин, красивый, постарше меня. Я в паре с ним танцевала, а увлекался он, конечно, более старшими. Но потом как-то он меня разглядел. У нас такая была композиция «Свадьба»: я была в роли невесты, он в роли жениха, на лошади нас вывозили на стадион. (Даже такие мы постановки делали!) Вот он увидел во мне что-то, в преобразившейся, 20-летней. Мы встречались, я ездила к нему в институт, он меня приглашал – в энергетическом институте работал два года, учился. А я немела, я не могла говорить, у меня всё замирало! Для меня он был таким кумиром! Я боялась глупость какую-то сморозить! А оказывается, нужно её было морозить! Не могла, гордость не позволяла. Два или три раза мы пытались встречаться, сходиться, так и расходились. Он сказал: «Я не могу один поддерживать». Я до сих пор его люблю!..

А замуж я вышла… Среди тех, кто был в санатории, куда я попала на лечение, отец моего сына, пожалуй, оказался лучшим. Там тюремщики, с такой болезнью… Мне врачи вообще говорили: «Где ты её подцепила?!» Я говорила: «Если бы я знала…» Ослабленные нервы, стрессовые ситуации, недоедание – всё это сказалось. Всю жизнь спортом занималась, танцами, физически была подготовленная, но – где-то вот сломалась.

…У него развалились ботинки. Мы идём в столовую, и он как-то подвязал их и ногой шлёп-шлёп вперёд, шлёп-шлёп. Говорю: «Пойдём, я куплю». Он гордый тоже был: «Не могу я принять!» Я говорю: «Что, босиком-то лучше бегать?» Ну, уговорила. А он прекрасно танцевал вальс, этим и купил. Партнёр необыкновенный для вальса! Поехали в Химки, купили обувь. Потом он меня познакомил со свекровью, это была моя вторая мамка, я ей очень благодарна. Так случилось – не сложилось у нас. Но сына я родила, сын носит его фамилию. Терпела, сколько могла, не получилось. Его нет в живых, царство ему небесное, но я благодарна ему, что у меня есть сын, и свекрови благодарна.

Жизнь не всегда бывает гладкая, не всегда принцы находят нас. Но тогда ведь всё это бывает в радужном свете, на фоне того, что мы испытываем. Я вообще никогда не была в санаториях. Это такая же болезнь, только в разных корпусах мы лежали. В больнице в одном корпусе лежали в Щурове, а там все в разных.

То есть вы в Коломне в больнице лежали?

Я в больнице в Коломне лежала полгода, даже меня раньше выписали, потому что у меня процесс очень хорошо шёл. Я пила все буквально таблетки – я поставила себе цель вернуться в школу во что бы то ни стало, хотя понимала, что процесс не быстрый. А туда приехала: «Это моя». – «Нет, она моя». Я пулей до своего корпуса, три дня не выходила в столовую, потому что там вечерами… очень дальнее расстояние. Вот когда Славка приехал, я ещё по больнице я его знала, видели, во всяком случае, друг друга. Я благодарна тому, что он меня познакомил со своей мамой. Мария Кирилловна удивительная была женщина: не имевшая образования, чуткая, добрая. Я помню, с Серёжкой приехала маленьким, в декрете ещё, по-моему, была или в отпуск уже первый пошла, она мне говорит: «Дочк, я ведь не смогу тебе ничем помочь…» Я говорю: «Мам, мне не нужна помощь. Спасибо, что ты нас кормишь, что он на свежем воздухе». Я могла хлев почистить. Она говорит: «Ни одна сноха мне этого не делала». Я говорю: «А я буду делать».

Она жила в частном доме?

Она в совхозе жила, в Чулки-Соколово, чтобы как-то выжить. Четвертушка там была, не дом, четвертушка совхозная. И маленький огородик, где огурчики, петрушечка. Но готовила изумительно! А как мы шинковали капусту! Это было что-то!

Квасили?

Квасили. Там же погреб в доме. В квартирах такое не получится. И вот оттуда возили. Картошку я возила (я на этом вырастила сына) и капусту. Выжили. Крепкий, красивый парень, умный. Замначальника цеха на Коломзаводе.

А какое образование получал?

После девятого класса я его вынуждена была уговорить пойти в сельхозтехникум: во-первых, там стипендия, во-вторых, мне не нужно было тратиться на одежду. До девятого класса он как-то у меня обходился в одном костюмчике, к школьной форме подходящем. Продержались. Я понимала: парень растёт, а дети были разные, обеспеченных очень много было, и уже начинали…

Это 90-е уже?

Да. В 92-м он пошёл, наверное, в 93-м, в школу, окончил девятый класс, учился хорошо. С собой в Чулки всё время брали, он там пахал с нами на этих полях, картошку сажали, окучивали, жука собирали – всё делал. Приучен к труду. Пошло у него всё. А потом окончил техникум.

На каком направлении он?

Он фермер был. Но он был самый младший – он пошёл в школу пораньше, в шесть с половиной. Была хорошая учительница, и мне подружка говорит: «Отдай». И я не пожалела. Он был самый маленький, ребята были на год старше, минимум на семь месяцев.

На последнем курсе он получил даже какую-то премию областную как лучший ученик. И в награду их послали на сбор винограда в Краснодарский край. Он второй раз поехал на море. Первый раз я его отправила, когда мама у меня уже лежала в агонии. Из школы группы собиралась, я уговорила: «Возьмите, ради бога, я не справлюсь, – чтобы он это не видел». В шестом классе он был самый мелкий, там брали седьмой, восьмой класс. Вот Лилия Петровна приезжает, учитель английского языка она у него была, и говорит: «Ты знаешь, мы поражались. Говорили “Ребята стираем: футболочки, трусики, шортики…” Как же он идеально всё это делал!» Сушить-то надо где-то, чтобы потом не гладить. И приехал потом, помню, такой расстроенный. Я говорю: «Ты что такой расстроенный?» – «Мам, однажды прибило к берегу от танкера смолу или что-то такое… Полотенце я теперь не могу отстирать. Я пытался!..» Я говорю: «Сынок, ножным сделаем, новое купим!» Он понимал, что всё это денег стоит.

А окончил когда колледж, пришёл и сказал: «Мам, а теперь я иду на станок на Коломзавод и параллельно поступаю в Политех». Работал и учился шесть лет, освоил три станка, потом был мастером участка, мастером цеха, прошёл все курсы молодых специалистов, дошёл до замначальника М2, одного из крупнейших цехов механических, под его началом теперь три или четыре. Работает на совесть. Я горжусь. У меня славный ребёнок. Так что я счастлива. Вот видите, жизнь всё равно представляет нам столько подарков! Она компенсирует. Обязательно!

 

«Натанцуюсь – и вроде груз снимаю»

Алла Васильевна, а у вас есть высшее образование?

Пединститут. Я вообще пошла на завод, чтобы кусок хлеба зарабатывать. Я принесла когда первые 20 рублей заработанные, плакали мы обе с мамкой. Я рассыльной пришла устраиваться, чтобы кусок хлеба есть досыта. Бегала с чертежами, со всякими поручениями между цехами, из одной части завода на другую. Я работала в отделе металлурга и ОГКНО (отдел главного конструктора по нестандартизированному оборудованию – ред.). В одну сторону прибегу, в другую сторону – за день столько набегаюсь!.. Но приходила во дворец, натанцуюсь – и вроде груз снимала. А потом мама попросила Слонова, замдиректора завода (она у них стирала, убирала в своё время): «Переведите девчонку, чтобы хоть могла параллельно заочно или вечерами учиться». После беготни такой нереально было, ноги гудели. Перевели меня в лабораторию динамическую, я была слесарь-электромонтажник. Мы изготавливали датчики, потом их ставили на тепловоз и участвовали в испытаниях. Я через три года поступила в пединститут заочно, работала, училась, летом работала в лагерях – для меня это тоже было подспорье и оздоровление своего рода, всё-таки питание, воздух много значит.

А на каком факультете учились?

На истфаке. Поступила я в 1964-м, окончила в 1969-м, тоже работала.

Что-то припоминаете о годах институтских?

У меня была очень своеобразная группа. Мы начали в старом пединституте, теперь это 7-я школа. У нас учились люди, которые намного были старше (я была, пожалуй, самая молодая), с 44-го года. А там люди уже в званиях, с регалиями, кому-то нужно было к пенсии подрабатывать. Сидим, ждём на первую лекцию учителя. И вдруг входит дородный такой крепыш, богатырь, с огромным портфелем. Мы все, естественно, вскочили. «Сидите, я ваш сокурсник». Сколько же было хохота!

Сбегали иногда с лекций, первый год, но бежали сюда, в кинотеатр. У нас был очень хороший староста. Со мной училась молоденькая тоже девочка, чуть постарше меня. Он: «Пойдёмте, я вас клубничкой угощу». А видел, что мы такие скромненькие, а там уже разных фасонов, мастей были люди. Но мы себя в обиду не давали. Вот он нас клубничкой угощал и на сеанс приглашал, двух.

В «Юность»?

Нет, в «Восток», где два зала-то было.

Я помню, получала 20 рублей, когда в «Артек» приехала, получала уже 90 рублей – для меня это была такая бешеная зарплата! А те, кто не имел высшего образования, 70 рублей получали.

То есть ваше желание пойти учиться было связано с тем, что…

Оно было связано с тем, что я себя испытала три года. Я доказала себе, что это моя стезя – школа. Мне сказали: «Сразу поступишь!» Потому что я в школе активисткой была, массовиком-затейником всю жизнь была. Но я должна была убедиться, что это призвание.

Но истфак – все-таки это серьёзно достаточно.

Да. Я увлекалась историей в школе, мне нравился этот предмет, я больше гуманитарий. Прекрасный у нас была учитель русского языка и литературы Никольская Нина Васильевна (плохо видела, у неё огромные линзы были). Какие же мы мероприятия ставили! Тогда же не было куда пойти. Приглашали родителей, на выборах выступали, концерты давали. Я там и танцевала, и читала, и пела. Что только мы не делали! Мы всё умели! Это так было хорошо, так кайфово…

И уже после третьего курса я перешла, вернее, меня перетащил к себе Сигал Павел Исаевич, он у меня был воспитателем на отряде. Я от завода была командирована вожатой. А у него в декрет уходила вожатая, девочка-армянка. И он говорит: «Я тебя перетаскиваю в школу». Меня без звука приняли. Я не пожалела об этом.

Получается, вам не дали окончить обучение?

Я работала и параллельно заканчивала, я же заочница была.

Четыре года тогда было на заочном?

Пять. Я в 64-м поступила, в 69-м я диплом получила.

А как у вас день был устроен?..

Тяжело. В воскресенье только можно было отдохнуть. Консультации зимние были, сессия была дней 10–12. И если успешно сдавала, то получала стипендию, если нет, то бесплатно. И летние так же: и учились, и экзамены сдавали. Заочно очень тяжело учиться, это нужно преодолеть себя. Вечерние сложные, потому что после работы: сын от станка ходил – в 10 приходил никакой домой. Хорошо, еда и всё ему было готово, а мне рассчитывать не на кого было, только на себя. Мама всегда у меня была в состоянии больном. Но выстояли, выдержали.

Вы довольны своим образованием именно в таком виде?

Очень.

Кому больше благодарны из преподавателей?

Я, во-первых, благодарна своим школьным преподавателям – тогда изумительные были люди. Классная руководитель у меня была в седьмом классе, с демонстраций она меня таскала к себе – накормить. Пекла пироги изумительные, в Голутвине жила. У неё было три парня, я всегда говорила: «Варвара Тимофеевна, вам своих бы накормить мужиков!» А муж у неё работал учителем трудового обучения во второй школе. «На всех хватит». Вот такие были люди! Потом у меня была учитель химии. Я сейчас дружу (её нет уже в живых, Никольская Феодосия Васильевна) с её дочкой. Она иногда мне начинает что-то там (она математик), я говорю: «Знаешь что? Цыц! Ты моложе меня. Я начинала дружить с мамкой, а к тебе моя дружба по наследству перешла». «Всё-всё, я затихаю!» – она мне…

Понимаете, какие-то взаимоотношения были очень человеческие. Я приходила к ним на плюшки. Жили тоже не шикарно. А потом уже, когда у меня Серёжка родился, она была парализована, Феодосия Васильевна-то: «Алк, приди! Танька зашивается, где прибраться, где чего, где оладушков напечь кабачковых». Она сидела, качала одной ножкой Серёжку в коляске, а я где коврики почищу, где полы подмою. То есть вот эта взаимопомощь у нас никогда не уходила. Мы считали это обычным. Не вот: мне должны за это заплатить… Нет, это безвозмездное было! И это желание у меня не пропадает до сих пор, потому что ко мне люди с открытым забралом всю жизнь шли: кто кормил, кто поил, кто какую-то одежонку предлагал. Я благодарна была не знаю как! А сейчас-то предлагаем – нет, с этикеткой, новую только! Я говорю: так это хорошая вещь… Всё, я перестала. Вот вы меня перед этим спросили, откуда народ такой стал. Люди почему-то считали, что им блага должны как манна с неба свалиться. Такого не бывает. Всё надо заработать. И быть благодарным. Непременно благодарным! Не с закрытым забралом. На людей смотреть открытым взглядом.

 

«Вожу груз под номером 200»

Ученики менялись за время вашей жизни? В них вы ощущали изменение времени?

Вот мальчишки когда пришли, афганцы, в первый год я боялась к ним подойти. Не звонили, ничего. Они настолько ожесточённые были после афганской этой битвы!.. Я потом говорю: «Ребята, мы виноваты, что мы вас…» – «Нет, вы не виноваты!» Но они понимали это. «Вы нас готовили к нормальной жизни. Вы нам рассказывали про войну и готовы были помочь, сделать, вытянуть». Хулиганистые были ребята. А вот в последний раз они мне сказали: «Может быть, благодаря вашим урокам, вашему желанию общаться с нами…» Они меня шли провожать после смены, потому что трамваи, автобусы уже не ходили, а трамваи в Щурово не ездили вообще, до «Черняховской» (остановка трамвая «Улица Черняховского» – ред.). Я говорю: «Ребята, а как же вы?» – «А мы дойдём, нас много». Через щуровский мост, особенно вечерами в субботу, провожали обязательно: помимо танцев были у нас литературные композиции, куда-то ходили, что-то устраивали и на улице, и в школе… И вот всей ватагой шли.

Ко мне приходили на 8 Марта – так они меня поздравляли и с днём рождения, и с 8 Марта. Усаживались на диване человек по семь, друг на дружке, три стульчика вплотную. А один год, я помню, они уже взрослыми себя почувствовали. Захотелось им, наверное, что-то покрепче. Заказывали к блинам (Масленица всё время попадала) – кому селёдку, кому сметану, кому чего. Потом говорю: «Ребят, давайте я ещё картошечки сварю». И они втихаря… Я говорю: «Так, достали из-под полы, из-под стола, поставили на стол. И я с вами пригублю». Всё – весь этот туман ушёл, но я знала, что они больше не будут. Они взрослыми себя хотели почувствовать. Это был уже восьмой, девятый, десятый класс. Конечно, они взрослые. И вот они до сих пор: «Шарапова больше всех она любила!» – Сашка Смагин такой. Я говорю: «Сань, не обманывай себя. Он был самый сложный. Я должна была его любить. Я и Димку Копытина больше всех вас любила!» Вот ушёл он. Я его долго пытала, за что он получил орден Красной Звезды (тоже в Афганской войне). Он мне говорил: «Вожу груз под номером 200». Пробило его не раз, получил сквозное ранение. Просто так орден не дают. Но не удержался мальчик, стал пить, ушёл из жизни. Психику сломал… Вот кто-то выстрелил, а кто-то нет. Но у него это ещё и наследственное не было. Я его из этой среды в своё время тянула, секретарём комсомольской организации сделала, чтобы отвлечь…

А в Хатынь-то, помню, мы их привезли – это уже были не наши дети, они тут же изменились. Вот они балагурили, болтали какую-то ересь иногда – совершенно другие! Вот настолько они прониклись сразу всем этим… Памятник этот до сих пор у меня в глазах. И дети совершенно другие. Я говорю: «Да это не наши дети!»

Конечно, они меняются. Они взрослеют. У них хорошие семьи. Я очень рада за них. Они достойными стали людьми. Они участвуют во всех мероприятиях. Смотрю и говорю: «Мой Вовка Ланин. О, Игорёк! Так приятно…»

 

«Здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд»

Можно сказать, что были благополучные районы в городе и неблагополучные?

Да, были такие. В Щурове коммуналка такая была: там барачного типа дома, оттуда мой Коля Шарапов, там один на одном жили, работали или на Коломзаводе в тяжелейших цехах металлургических или в кузнице, или на цемзаводе – тяжёлое производство. А получали мизер и жили кое-как. У нас в Колычёво одно время запихнули всех, кого можно, – бараки сносили, туда давали жильё. Там такой неординарный был микрорайон вначале! Это сейчас более-менее, а тогда была такая смесь гремучая! У меня был первый класс, когда я была освобождённым классным руководителем, у одного что-то вырвалось. Я говорю: «Цыц! Хочешь, тебя же покрою сейчас в обратную сторону?!» – «А ты?..» Я говорю: «Не “ты”, а “вы”. Умею. Я всё умею» – всё! То есть их же методы пошли в ход.

Это работало?

Срабатывало великолепно. Понимали они меня. Я помню, они как-то немножко над моим мальчонкой начали, он ещё был маленький… Я сказала старшему заводиле, Вадиму: «Вадим, вот иду со сковородкой, купила. Если ещё раз руку поднимешь на моего ребёнка, об башку разобью эту сковороду!» Всё! Они его опекали. Они к нему не лезли, но и кто если попытался бы: «Достаточно, – говорили, – это наш подопечный». Серёжка ходил в клуб «Суворов» с детства, тоже мальчишка стойкий стал. Друзья у него пожизненные остались – вот как росли в одном подъезде, кто-то ненужный отошёл, а вот эти пожизненные мальчишки. Один сирота, Димка, я его так и зову – сынок… Мы тоже, наверное, не можем делить на своих и чужих, они все наши, не важно, кто их рожал.

Какие самые светлые периоды в вашей жизни?

Они как-то вперемешку. И светлые годы перекрывают негатив, и поэтому возрождаешься всё время, и силы какие-то берутся. Казалось бы, стухла, когда эту болезнь получила, я думала, я не выживу. Я никуда три дня не выходила. Мне медсестра говорит: «Да это не онкология!» А она участница Великой Отечественной войны. Низкий ей поклон, нет её уже живых. «Да, ты долго будешь лечиться, но ты сможешь!» Я только после этого пошла. Для меня это финал жизни был. Стала пить препараты, меня стало разносить – я за два месяца вернула себя к норме! Я занималась, несмотря на смешки, на всё что угодно – где-нибудь вставала, как у станка, и продолжала заниматься. Я ввела себя в норму. То есть, когда человек хочет, мне кажется, он всё может преодолеть. Если он ставит себе цель, он её обязательно достигнет.

Видимо, и какая-то поддержка у вас была, и вы и сами хотели.

Я хотела. И люди добрые меня поддерживали. Они не столько меня науськивали или как-то толкали, а как бы меня вели и старались в конечном итоге на прямую вывести. Я считаю, я счастливый очень человек. Дай Бог, чтобы у людей было столько друзей разновозрастных! Я сейчас своим ребятам говорю: «Да вы нас догоняете уже по возрасту!» Им уже самим 68, этим мальчикам, которых я мальчиками до сих пор считаю. Но они пронесли через жизнь всё, не сломались, это тоже ценно. Значит, что-то я им дала, какой-то стержень укрепила. Я не хвалюсь, я просто рада тому, что жизнь моя прожита не зря.

Какие события в стране как-то повлияли на вас, на вашу жизнь, на ваше состояние? Начиная даже с полёта Гагарина в космос, может быть, вспомните?

Да это что-то необыкновенное было. Во-первых, сам День Победы в нас заложил такую стойкость, такое уважение к стране! Мы долгие годы ведь собирали материал, и в 30-й школе до меня начали, и я подключилась, и после меня. Участников войны мы собирали, этих старичков, дедушек. Как же они плакали! Они же были забытые все. И вот хотелось, чтобы это всё было поднято на должный уровень. Сейчас оно действительно всё поднято, а тогда-то ведь это всё только энтузиазм наш. Из мордовского села приезжал дедуля, о котором все забыли, он там ковырялся как мог, и здесь, окружённый заботой, он плакал навзрыд. Люди, которые прошли войну, не вспоминали эти периоды. У моей подружки, Никольской Татьяны, дочери Феодосии Васильевны, учительницы моей, муж тоже воевал, но он про войну никогда не вспоминал: «Вам это не нужно знать. Мы победили», – он говорил. Люди сделали всё, чтобы нам более светлое будущее создать.

Полёт Гагарина – это что-то было. Это ликование было!

Вы сам этот день помните?

Помню. 1961 год, я уже десятиклассница была. Хотя было очень мало информации. У нас же «тарелка» висела, мы по ней всё узнавали. Телевизоры только начали появляться. Я бегала к своим Прокахиным посмотреть фигурное катание. Не всякие программы ещё давались. Но это такой был кайф! Первый раз, когда я попала в Большой театр, это незабываемо!

Расскажите, что за постановка была.

В классе у меня учился Витька Подобедов, тоже уже умер, к сожалению. Мама у него работала в торговле. Посуду – чайнички, лафитнички – всё это продавала, рядом со школой был магазин. Обеспеченная такая семья. Отец, по-моему, шофёром был, но хорошо зарабатывал. И вот они организовали нам эту поездку для класса. А у меня мамка, как всегда, в больницу попала. Мне в школе какой-то паёк выделяли, меня в столовой кормили макарончиками, котлеткой, вначале булочку выделяли. Ну, как я могу быть неблагодарна людям, которые меня всё время поддерживали, не давали с голоду умереть?! И вот тут: «Ты с нами едешь в Большой театр». Не все поехали, не весь класс, половина где-то. А ездили-то на электричке. Приехали в Большой театр. Утащили нас в буфет Витька и Ольга, которые были обеспечены, накормили всем. А я же полуголодная всё равно была. Спектакль идёт, меня начинает ворочать. И туда мне хочется, и сил никаких!.. Досидела. «Ребят, мне плохо!» – «Сейчас до электрички доедем, уткнёшься в кого-нибудь и будешь спать». Всё это ушло, но впечатление от того, что я была в Большом театре, неизгладимо.

Второй раз я попал уже с Ниной, случайно мы взяли билеты, последний ряд партера, смотрели спектакль «Цветик-семицветик». Вот дважды я была. Первый был балет «Шурале» – красочный, необыкновенный! Я там была вся! Это событие, которое я пронесла через всю жизнь. Потом мы очень часто ездили от танцевального коллектива. Меня тоже там опекали, я была самая маленькая, озорная, глаз да глаз за мной нужен был. Ансамбль Вирского, украинский, шикарный был коллектив. Ансамбль Моисеева, потом у нас Лёнечка Штырков там ещё и танцевал, он нам доставал билеты, мы раза три на него попадали, в концертный зал Чайковского. Это чудо какое-то! Я с удовольствием сейчас смотрю по телевизору все эти программы, повторы. Конечно, такого эффекта нет, но я всё это помню! Какие-то танцы мы воспроизводили. У нас мальчишки танцевали «Понтозоо» – знаменитый танец этого коллектива. Коллектив Годенко сибирский – это же чудо какое-то было, что-то неописуемое! То есть в то сложное время мы ездили на спектакли, на концерты! Это 1961 год. Я на заводе работала с моей мизерной зарплатой!

И никогда не забуду: 17 лет, меня выгнали за дверь. В щёлочку подглядываю – они её заклеили. Обидно! Хожу по этому коридору. «Мы тебе сказали: как можно будет, войдёшь». Они мне решили сделать день рождения! У меня же не было никогда дней рождения до 18. Они мне купили книгу о Петре Первом, подписали (она у меня хранилась до последнего: кто-то у меня из ребят брал и не вернул, ну, бог им судья), часы наручные и стол накрыли. У меня слёзы лились ручьём! А потом мы ещё пошли на концерт коллектива с Кавказа, на первом ряду сидели. Вот таким у меня был день моего совершеннолетия. Ну как такое забыть! Взрослые люди, они уже многими семьями у нас занимались, муж с женой, работали, дети даже у них были. То есть коллектив-то взрослый, я была самая махонькая воспитанница, но задорная, видно. И вот люди, казалось бы, мне ничем не обязанные, но сделали всё по уму. Ну, как забыть вот эту человеческую благодарность, внимание, желание сделать счастливым другого! Поэтому в ответ всё время хочется кому-то делать.

 

«За окошко в сетке вешали продукты, но их снимать умудрялись крюками»

Алла Васильевна, а вспомните про парк Мира?

Помню, когда ещё загородку мама отливала в чугунке. И ставили эту загородку, а я бегала туда смотреть, как они это делали. И взбунтовались, когда её недавно хотели снять, говорим: да это же историческая реликвия! Помню, как эти кустики сажали там, где теперь танцплощадка Я помню, как этот парк основывался. Для нас он всегда был местом особенным. Мы же там программу, посвящённую 75-летию Победы, откатывали, показывали танцы. Знаете, сколько народу желающих пришло? На тротуарчике на каком-то мы танцевали. Нам дали старые платья того периода, шляпки какие-то, белые носочки мы надели. Это было так кайфово!

Это какой год?

Пять лет назад.

Такая реконструкция?

Да, мы сделали с первым моим коллективом. Пусть у нас было шесть пар, кто-то путался, но к нам присоединились и военные, которые в отставке, и просто прохожие. Это было что-то изумительное! Ну, как такое забудешь?

Вы использовали парк Мира в качестве места встреч?

Мы на аттракционы туда часто ходили. Последний раз я там выступала на Масленицу, кадриль мы танцевали. Это когда уже во дворце я была, потому что пертурбация шла в Старомодном, и моя руководитель не могла нас принимать. Ну, воссоединение произошло снова в посёлке Кирова.

А в 70–80-е ходили в парк?

Конечно. Это было главное место, где можно было погулять, посидеть. Фонтан завораживающий был! Тогда же не было всяких кафе, где шаурму готовят; мороженое единственным лакомством было, и мы счастливы были. Гуляли до определённого времени по возрасту. Но в парке всё время народ был, круглые сутки, особенно те, кто ближе жил.

Какое мороженое вспомните?

Ой, первое мороженое – вафелька такая небольшая, и в нее ложечкой клали, это было в 50-е годы около клуба им. Ленина. А потом мы любили в стаканчиках и любили эскимо очень. А в Москву когда я ездила за продуктами и чтобы себя чем-нибудь принарядить, «Лакомку»: в электричке за целый день съешь его – и всё равно кайфово!

В Москву всё-таки приходилось ездить за продуктами?

Ездили. Москва всё-таки снабжалось. В Москве к празднику какую-нибудь обновочку себе покупали, платьишко не очень дорогое. У нас это сложно было, в нашем городе: не было такого выбора, а если был, то слишком дорого, а зарплаты у нас не очень большие, никогда не были они большими.

То есть в Москве можно было купить то же самое, но дешевле?

Да. У Ниночки Прокахиной там родственники жили. Мы ездили на Сокол, причём с ночёвкой: приезжали, шли по магазинам, что-то искали на проспекте Вернадского, потом на Соколе у них ночевали. У них большая квартира была, а это её сестры двоюродной муж, он работал когда-то директором Коломзавода, а потом в министерство его забрали. А на второй день уже возвращались домой на электричке. Это целое приключение было! Мы такие радостные, и мы так берегли эти вещи! Очень берегли.

На события какие-то ездили в Москву? На фестивали?

Нет, на фестивали у нас не было возможности, мы смотрели по телевизору. Я помню 1980 год, Олимпиада. Я в Колычёве, там рогулька антенна, связь плохая. Но как же не посмотреть закрытие-то? Плакали!.. А я как раз перед этим проехала по лагерям, смотрела работу, какую там проводят, чем занимают детей, прилетела, села у этого телевизора. Да что вы, мы ни одного не пропускаем! Это невозможно! Если нет возможности вживую увидеть, обязательно смотрим по телевизору. Меня и сейчас от телевизора не оторвать, я за всеми новостями смотрю. Мне Серёжка: «Мам, целый день у телевизора!» – «Нет, с перерывами!» Ну, а как быть не в курсе событий?

Кстати, у нас же здесь, на площади Двух Революций, гастроном был. Вы его помните?

Здесь был «Три поросёнка».

А про него что скажете?

Шикарный магазин. Мы ходили, облизывались. Цены для нас всё-таки были… Только к праздникам можно было что-то купить. Холодильников не было, за окошко в сетке вешали продукты, чтобы не испортились. Но у нас их снимать умудрялись крюками.

Какой этаж?

Третий. Даже с третьего снимать умудрялись – с четвёртого этажа подцепят… Да, умельцы у нас всегда были! Вот когда была обида-то! Вот это была трагедия! К празднику вроде купили, хоть попробовать. Встаёшь – а сеточки-то и нет.

Это был из ряда вон случай? Или такое часто было?

Одно время очень часто – когда выпускали из тюрем. Это послевоенные 50-е годы. Мы боялись выходить даже одно время, они по подвалам могли шастать. Амнистии так называемые. Нас предупреждали и родители, и все взрослые, кто в этих домах с нами жил, оберегали во всяком случае. Но потом как-то это устаканивалось. А так вообще-то страшновато было. Всякие периоды были. Но больше всё-таки хорошего.

У вас были собственные огородики в черте города?

У подружки была дача в Малом Уварове. Я вначале с её мамой ездила. Я начинаю дружить с более взрослыми, а потом перехожу на дружбу с их детьми. А с Танюшкой-то мы работали в 15-й школе. Но как-то у нас отношения (она помоложе меня была) не очень были, до теплоты не доходило. А потом случилась беда: маму парализовало. Первая, к кому она обратилась, это ко мне. «Тань, я не могу тебе отказать». Я и жила, и ночевала там, сколько мама жила, до кончины. Всё делали. И сейчас поддерживаем отношения. До последнего ездили туда – и косили, и убирали, а потом пешком на автобус. Вот только первый год ноги стали беспокоить, к сожалению: у меня одна оперированная коленка, а вторая – два раза травма была, в связке надорвана (зимой, как-то нескладно, это же не восстанавливается). Собственного огорода у меня никогда не было. Когда я к свекрови ещё ездила, там не собственные, там всё тоже времянки.

 

«В то время со мной дружили только мальчишки»

А есть у вас какие-то истории, связанные с занятиями фотографией?

Муж в своё время увлекался фотографией, он неглупый был у меня парень, читал много. Мы печатали эти фотографии.

То есть в семье был фотоаппарат?

Он занимался, подрабатывал – на основной работе мизерная была зарплата. На свадьбах, на каких-то мероприятиях в своих пенатах зарайских. И Серёжа много в начальной школе делал фотографий, раздавал, у меня их сохранилось очень много. И я с ним подчас проявляла, что-то помогала.

А как это было устроено?

В ванной, лампа эта красная – и шур-шур-шур. Ребёнок спит. Так что я через это тоже проходила.

Может быть, тогда сейчас посмотрим фотографии?

Посмотрим. Год 1963-й, строительство инженерного корпуса – это нас от лаборатории командировали на стройку на самом заводе.

Это мы во дворце культуры им. Куйбышева после проведения новогодних ёлок – мы их тоже обслуживали. По три-четыре ёлки, а вечером ещё и танцевальные вечера для цеховиков. Все 13 дней, московские специалисты и мы вместе с ними.

Это мы перед отправкой в «Лесную сказку», у дворца. Нас здесь много – все бывшие работники «Лесной сказки», все коломзаводцы, основная масса оттуда бралась, костяк. Это вот Старателев Вячеслав, который был радистом в ДК им. Куйбышева, но тоже в своё время в «Лесной сказке» работал.

Это я с мамочкой любимой, мне здесь год и два месяца. Дорожу этими фотками. Правда, красивые причёски были у женщин в то время? И лица одухотворённые, да? Скромно одетые, бедненько даже, но с форсом.

А это я на даче в Песках – от садика отправляли. Коломзавод снимал в аренду, и мы там всё лето жили. Родители приезжали к нам раз в месяц, по-моему. 1949 год, матроски тогда были модные, это был костюм для девочек и для мальчиков. Покупали. Это считалось престижно, очень. Тренд был!

1946 год. Это уже представление. Костюмы из чего-то шили, из марли. Это в садике круглосуточном. По-моему, с трёх или с четырёх лет в садик брали, в ясли. Ясли № 2.

Это тоже в Песках, персонал и мы на даче. Воздух там шикарный был. Это уже садик, детский сад № 2, старшая группа.

Мальчиков немало.

Тогда были мальчишки, рождались. В то время со мной дружили только мальчишки. Вернее, я с ними дружила. Мы сбежали как-то с экскурсии – нам так попало! Ждать нам не хотелось очень долго. А там спокойная такая улица была. И мы сбежали. И первыми прибежали. Ух, нам досталось! Васька, Петька, Серёжка. Во-первых, нам воспитательница подсыпала всем по очереди. Её, правда, потом разжаловали, к сожалению. Мы жалели. Родители не смогли терпеть: один пострадал очень сильно – разбила лицо. Она в ярость такую вошла, я понимаю: сбежали четверо малолетних дурачков…

А вот мои любимые крёстный, крёстная, Ванечка – вся семья, которая меня помогла вырастить, и я с мамочкой в центр. Это на родительский день они приехали к нам в «Лесную сказку». Для них это тоже был праздник – прокатиться на пароходе, тогда нас возил пароход «1 мая»: лопастями шлюп-шлюп-шлюп-шлюп… Это потом уже катера стали, в 60-е.

Отправлялись от Старого города?

Нет, мы ездили от Бачманова.

А что брали для пикника? Может, припомните?

Молочко (а мы в это время на травиночки надевали земляничку – подарок родителям), хлебушка. Жили впроголодь тогда ещё, тяжёлое было время. Кто-то огурчики, кто-то картошечку сварит – вот такое всё было. Не было ничего. Даже не выпивали при детях.

А это лимонадные бутылочки?

Да.

Так что вот семья моя – не по крови. Шикарная семья. У меня по крови только одна мама.

А это я в нянечках сижу, гуляю с мальчиком. Родители на смене или кому-то нужно было в пересменках. Мамка подрядилась, но попала в больницу. А вот в зимнее время то же самое, с другим уже мальчиком, на ЗТС уже, на стадионе – моё любимое место для гуляния.

Это моя первая фотография в «Лесной сказке». Вот такой был лагерь в 1954-м. С каменными вазонами. Потом-то их убрали, когда большие корпуса построили. Фанерные домики как-то украшали. Это я в гимнастическом кружке в 1956 году. Володя Прудков, кузнец по специальности, был любимым физруком. Я на всех пирамидах в «Лесной сказке»: он меня ещё куда-то кверху вставил, пацаны меня поднимали на двух больших – их поднимали, а они меня поднимали. На всех спартакиадах.

Это наш Володя, вожатый с завода тоже, 56-й год. Любили! Отцов-то не было у многих…

А это мы в «Артеке» в 1957-м. Это мы ездили в выходные. У нас же был лагерь зимний, мы там и учились, но пять дней в неделю, с понедельника по пятницу, а в субботу-воскресенье нам устраивали экскурсии в Ялту, в Алуштинский дворец, Симферополь, Воронцовский дворец. Все в форме ходили. Мы приезжали, нам говорили: «Детки, вы детдомовские?» – «Нет, мы из “Артека”!». Форма была тёмненькая, и вот такие пальто нам давали. Тогда не очень было ещё, я когда уже работала, форма, конечно, более изысканная была. Когда я мыла в душе ребят разных национальностей (приехали, помню, немцы), мы с ними договорились: «Катюшу» мы поём, если они поют громко – значит, вода холодная, если они поют плохо, то эта вода, значит, горячая очень. С кем-то ещё договаривались как-то ещё по-другому, в общем, язык находили! А одна всё у нас тянула шорты вниз. Шорты же должны быть шортами, а она их всё вниз. Я ей объясняла, что они должны быть выше колен. В общем, уговорили.

Это мы на фоне Аюдаг-горы. Я довольная, счастливая. Это мы у развёрнутого монумента, сами его сооружали. Я была барабанщиком. Вот такие воспоминания шикарные. Это же чудо какое-то: я попала в Крым! Просыпалась утром и из окна видела море. Девчонка. Седьмой класс.

Это мы на катере в Константиново возили ребят в поход и готовили сами еду.

Ой, какой у вас роскошный катер!

Катер был от завода. Заводской был тогда катер.

Это у нас новогодний бал. Две мои подружки. Валюшка Котлерова, Зина Гольдина и Красная Шапочка Аллочка. Из чего-то делали костюмы, считали, что это нужно. Какие же мы устраивали праздники! Какие же мы были счастливые! Один год, помню, из марли сделала себе костюм, а прошёл ливень, и я пока его донесла – там кисель!.. Мы же крахмалили всё это.

А где причёску такую делали?

Сама. Это «бабетта», модная в то время была. Я в парикмахерскую не ходила.

Это 1961 год. Парк Горького – там мы выступали. Мы ездили везде! На все областные мероприятия нас приглашали. Коллектив был сильный, мы получили звание народного. У нас талантливый был руководитель – Николай Дмитриевич Абдалов. То, что мне в клубе дали, – это было восхищение просто по-детски. А здесь… я даже хотела одно время поступать в культпросветучилище, танцором быть. Но победила вторая профессия – учитель. А желание танцевать осталось, сохранилось. Вот мой партнёр Женя Фадеев, директором школы тоже потом был. У нас коллектив был очень сильный. Принимали нас на всех мероприятиях.

 

«До сих пор ощущаю за своей спиной маму»

Воспоминания нахлынули о детстве, юности, о людях, которые со мною рядом жили в тот период. Такую нежность ощутила я. Они дарили тепло и радость, внимание и заботу, став родными для меня. Так много испытавшие по жизни сумели сохранить душевность, чуткость, взаимоуважение и уважение к другим. Какое это было удивительное поколение! Спасибо, дорогие, за уроки жизненные! Вы научили ответственности не бояться, решения правильные принимать и сложные моменты преодолевать, быть чуткими и приходить на помощь. Витала, впитала всё это я в себя и до сих пор всё это сокровенное во мне живёт.

Это вы сейчас написали?

Накануне, когда пригласили вы меня… Я пишу что-то каждый день. У меня появился новый дар – я четыре года что-то каждый день записываю. Иногда более складно, иногда более серьёзно, политизировано в какой-то степени.

Это можно назвать дневниками?

Я даже не знаю, как это назвать. Мне как-то предлагали и печатать, я говорю: «Нет, это моё сокровенное. Если дети сочтут нужным, пусть они делают с этим то, что считают важным. А если нет, я не имею права им навязывать своё». Вот какой-то дар меня осенил – пишу. Ко всем важным событиям получаются очень патриотичные, я бы сказала, вещи. Вот этим я могу гордиться. Но это действительно происходит внутреннее перезаряжение какое-то, восприятие такое, что невозможно, чтобы не вылетело на бумагу. Вот такая я.

Что больше вспоминается в сегодняшние дни из прошлой жизни?

До сих пор ощущаю за своей спиной маму. Я стала её чаще чувствовать, стоит она как будто за мной. Я первое время оглядывалась… Не хватает нам всегда материнской любви, в каком бы возрасте мы ни были. Поэтому я считаю, что самый дорогой человек в жизни всё-таки была и остаётся мама. Это я стараюсь внушить и знакомым, и близким, и детям: позвоните, от вас не убудет, скажите доброе слово, поссорились – найдите способ помириться, конфетку хоть просто принесите, не просит она никогда подарок.

Может, опишите её как человека? Какой у неё был характер?

Болезнь её сломала, она была в последние годы взрывным человеком. Но открытым, добрым, готовым прийти на помощь, пожертвовать собой готова была. Жизнь много раз её ломала, но она выстояла. У неё умирали дети. Муж первый погиб на финской войне. Мой отец практически с нами не знался, он пришёл первый раз, когда мне было 18 лет. Но я его спустила с лестницы – мама уже болела, а у него жена умерла: «Пожалей меня!» Может быть, это было жестоко, но я не могла иначе. Я потом жалела: может, мама была бы счастлива, а может, и нет, не знаю. Этот поступок меня до сих пор угнетает. Но когда мне его помощь нужна была, он даже алименты отказался платить. Как я могла к нему относиться? Когда 14 лет мне было, мама подавала на алименты, когда она уже стала инвалидом по болезни. Он отказался.

А у вас были и есть братья и сёстры?

До меня. Там тяжёлый менингит был, тогда неизлечимый. У неё трое, по-моему, на руках детей умирало. Я считаю, у неё сложная очень жизнь была. Но она карабкалась всё время вверх. Вот этот настрой, наверное, и мне передался. Меня спрашивают: в кого ты такая? Я говорю: в маму и сама в себя. Я сама себя ещё воспитывала. Я пыталась заставить себя многократно переступить. Переступала, чтобы начать всё с нуля. Это трудно, но мне кажется, это даёт новые силы, возрождает полностью, освобождает. Хотя где-то это всё равно сохраняется, но уже не так больно становится, боль как-то отпускает.

Обо всех ли важных для вас людях мы поговорили?

Я думаю, да. Я ко всем всегда относилась по-человечески. И буду впредь так делать. Потому что каждый заслуживает, обязательно, доброты, человечности, чтобы его понимали и принимали таким, какой он есть. У нас же очень много детей было больных, с которыми я работала, которых изгоями считали.

В каком смысле больных? То, что называется «с ограниченными возможностями»?

Это не умственно отсталые, но дети с какими-то ограничениями. Такие классы были одно время, я в таких классах работала воспитателем. Но я всем говорила: те, кто обидит моих детей, будут иметь дело лично со мной! Они такие же, как и вы! Лучше даже во многих чертах! И такое было.

Те, кто помнят меня, я признательна. Те, кто забыли, – ради бога, это их жизнь. Но большинство всё-таки, я считаю, пошли по хорошему, правильному пути и сами теперь дарят добро. СМС-ки беспрестанно шлют ребята, каждый день меня поддерживают. Я говорю: «Вы меня то яствами кормите, то какими-то необыкновенными сюрпризами продлеваете мне молодость!» «А как же!» – они мне говорят. Так что я счастлива.

Спасибо, Алла Васильевна, за такой оптимистичный, такой жизнеутверждающий наш разговор!