Автор: admin

Рассказчик: Аркадий Сергеевич Арзуманов.
Собеседник: Екатерина Ойнас.
Дата интервью: 19 октября 2023 года.
Дата публикации: 06 ноября 2024 года.

 Часть записанного разговора.

«Посильный физический труд ― это было самое главное в воспитании ребёнка!»

Три варианта конфет: первый ― «Раковые шейки», второй ― «Гусиные лапки» и третий ― «Москвичка» (она очень похожа на эту конфету: тоже карамель, только в шоколаде).

Сейчас она сохранилась?

Сохранилась! Я такие конфеты покупаю, только в одном месте ― в «Лакомке». Я хожу раз в две недели и говорю: мне горсть «Раковых шеек», горсть «Гусиных лапок» и горсть «Москвичек». Это я не выдумал слово «горсть», так было. Не говорили: «Мне 100 грамм взвесьте», ― нет, по горстям.

И в крафтовый кулёк.

Полиэтилена же не было тогда, только бумага. Из дома носили сшитые мешочки сатиновые, ситцевые, бязевые ― я не знаю, какой материал. У каждой женщины была в сумочке, у мужчин была своя тара. Сухую туда. А селёдка, какие-то мокрые продукты ― конечно, это не бумага, понятно, клеёнка. Сумки у всех были из клеёнки сделанные, сумки разных размеров. Ходили за мясом, за рыбой в них ― всё было хорошо, всё было как надо, устои какие-то образовались.

Вот место, сейчас называется «Дикси». В 1960-м или 1959-м, не помню, может быть, в 1961-м, что вряд ли, открыли этот гастроном. Внутри архитектура: виноградные лозы, всякая красивая лепнина. Хотели сделать как Универмаг номер один Елисеевский в Москве, чтобы люди, которые там были, говорили: «О, у нас тоже что-то есть!» Всё это срубили, ничего этого нет… Этот гастроном, я бегал из Городищ (пригород Коломны – ред.), всё время тут всё покупал, чего в других магазинах не было. Вообще было мало магазинов в Коломне, пять-шесть магазинов, и этого хватало, потому что люди питались по-другому: картошка, капуста, огурцы, помидоры, мясо. Мясо какое? Кости копчёные. Вы кушали гороховый суп из копчёных костей? Из рёбер копчёных.

Да!

В этом магазине было изобилие такое, какого сейчас даже нет в магазинах. Вы скажете: как это? Так! В 1957―1960 годах можно было прийти и купить 40 сортов конфет, может быть, даже 50. Не было проблем выпустить конфеты, была проблема придумать название! В газете «Пионерская правда», которую мне выписывали родители, было написано: «Дети! Московская фабрика «Рот Фронт» придумала новый сорт конфет: снаружи облиты шоколадом, имеются рёбрышки, внутри начинка, в неё добавлена кукурузная крупа. Кто придумает название, тому 5 килограмм конфет по адресу будет выслано». Не было проблемы придумать конфеты. «Мишка на севере», «Мишка на юге», «Василёк», «Любимый цветок»… Уже не знали, как назвать конфеты! К пионерам обращались, понимаете?! Этого вам никто не расскажет.

А я пацаном ходил в этот магазин, я знал все цены, любой вещи. Например, мясо: четыре витрины! Я могу показать, какая где располагалась ― я всё помню, я мальчишкой был, у меня память хорошая. Подходишь. Витрина. Сверху нарисовано, как рубить эту тушу: окорок, сычуг… Всё это было расписано, и не дай бог рубщик отрубит и положит не так ― берут рубщика другого. Потому что люди понимали, что этот кусок стоит рубль восемьдесят за килограмм, а это рубль двадцать. Каждая часть ― и говядина, и свинина, и баранина ― всё было разрублено, выложено, расположено.

Колбас 15 сортов было всегда: сухих колбас несколько, кровяных колбас, зельцев и варёных колбас. Вы даже не представляете! Вот, говорят: есть было нечего. Есть стало нечего потом, когда стали продавать всё, когда стали брать взятки, когда не стало сильной власти, тогда привели Россию к этому безобразию. А тогда было всё в порядке!

Вплоть до какого времени?

До 1962 года.

 

С икры снимали корочку

Расскажите эту легендарную историю о том, что, с ваших слов, продавали красную икру…

Через тот вход если зайти ― и прямо, там небольшое расстояние, всего три метра: там стоял прилавок два метра ― метр восемьдесят, и здесь открывается вход. На заднем плане вся стена была крабы, снатка называлась.

Роспись стен была или лепнина?

Нет! Коробочки стояли! Крабы! Сколько хочешь, никто не брал, они недорогие были, кстати. Сзади продавщицы стояло пять–шесть бочек селёдки, очень популярное было блюдо, все покупали селёдку. У кого денег не было ― хамсу или кильку. Селёдки были: 95 копеек за килограмм ― одна бочка 1,05 рубля ― другая, 1 рубль ― третья, 1,25 рубля ― четвёртая, 1,30 рубля ― пятая и 1,35 рубля ― самая дорогая селёдка, это шестая бочка. Эти бочки стояли, и она продавала из бочек. У каждого человека предпочтение: каспийская сельдь, дальневосточная… Мы покупали по 1,35 рубля, такая толстая спина, жирная ― одну, но хорошую.

На витрине стояли блюда эмалированные. Такой формы… здесь бортик большой, здесь бортик маленький, как бы наклон. Одно всё было заполнено икрой чёрной паюсной, другое ― чёрной зернистой, самой дорогой, третье ― красной икрой. Каждый вечер в конце дня, может, 2 дня она выстояла, сверху образовывается корка, высыхает. Я туда приходил рано утром. А кто на мальчика обращает внимание? Никто. Я стоял, ждал, пока коктейль начинают делать молочный (все ребята туда ходили за молочным коктейлем, 10 копеек стоил). Я наблюдал. Они выходят, им надо готовить это, они тонкую корочку снимают и в ведро эмалированное бросают, в чистое, хорошее, они потом всё это съедят за чаем или домой несут, может, какое-то время деньги заплатят, она недорогая была. Эту икру, руки мазали подсолнечным маслом ― и так по икре раз! раз! раз! И она прямо вся начинает играть как будто, она блестит! И они берут этот шприц и пишут маслом: «Слава КПСС». На другом блюде тоже сливочным маслом ― на красном фоне белом. Продавщица умела это делать! Там какие-то стояли насадки кудрявенькие, и очень красиво было написано. Два дня простоит икра ― они опять снимают корочку.

Были те люди, кто покупал это?

Она, конечно, стоила дороже, чем любой другой продукт. Но не так дорого, как сейчас: 100 000 рублей стоит чёрная икра, 50 000. Таких цен не было! Людям было доступно более-менее: не хочешь купить водку себе, купишь икру. Если ты не пьёшь, купи икру, и тебе достаточно будет килограмм или 800 грамм икры купить и полакомить своих детей. Ажиотажа ― икра! икра! ― не было. Ажиотаж был селёдка: хорошую привезут по рубль тридцать пять ― «Взвесь мне две штучки, одну для соседки, одну мне, в разных упаковках». Вот такие разговоры были. Здесь вот левее ― этот зал было мясо, ещё какие-то продукты. С левой стороны стояла коктейльная. Здесь можно было купить три–четыре сорта зельца. Вы кушаете зельц?

Нет.

У нас сейчас никто не делает…

А что это?

Разный, кровяной… Это мясо такое, не колбаса, ближе к… не могу сказать…

Колбасы все… Вино! Вино! Мукузани, Гурджаани, Ркацители, Псоу… любые вины были! Я всё про гастроном рассказываю. Здесь можно было купить всё! И в конце самом рыба: нототения, бельдюга ― мы таких рыб сейчас даже не знаем. Нототения была самая дорогая рыба ― 3,60, как бутылка водки. Но это была рыба! Это свежая рыба. Бельдюга подешевле, а остальные рыбы вообще были дешёвые, копейки стоили.

Выпечка была какая-то?

Выпечка тогда не была модна. В этом магазине я выпечку не видел.

Вы туда ходили за коктейлем?

Я ходил туда. Мы жили в Городищах, бабушка говорила: «Аркаша, масла нету». Я: «Ба, ну я же недавно ходил!» ― «Ну, нет у меня подсолнечного масла, мне готовить надо». Деньги даст ― и 10 копеек на коктейль. Я бегу бегом! Десятого магазина ещё не было, поворачиваешь через мост, бежишь сюда, пробегаешь и покупаешь это всё. Цены я все знал наизусть. Даёшь 10 копеек, есть за что. Только придёшь, переоденешься, пойдёшь играть в футбол: «Аркаша, я забыла, надо ещё сходить». Порой три раза в день туда бегаешь, туда 10 минут, обратно 10 минут. Пацан я очень добрый был, повозмущаюсь немножко по-детски, а сам всё равно бегу.

 

«Пойти в магазин за мясом ― не было такого»

Где вы жили, Аркадий Сергеевич? Может быть, чуть-чуть о вашей семье?

В Городищах я жил. До этого жили на улице Ленина. Мы там дом построили, вынуждены были: ребёнок погиб, от тесноты ошпарился кипятком, мой брат младший, и отец решил строиться – и с 1959 года мы жили в Городищах. А с 1959 года жили на улице Ленина, напротив профилактория. Но этих домов не было никаких, это было пол: ни музыкальной школы, ни профилактория – ни одного дома. Только стояла 25-я школа и водокачка, они и сейчас стоят. Чистое поле, мы с ребятами соберём картошку, напечём картошку, жжём костры…

Я могу рассказать про улицу Ленина, которую никто не помнит. Вы, наверное, знаете, что даже те дома, которые сталинские там построены, ЦЛПБ, улица Суворова, дома строили такие хорошие, немцы строили дома, – всё равно были дворы, и стояли там сараи. На самом деле это были не сараи, а скотный двор, все держали скотину. Очень многие держали коров! Но их надо пасти – нанимали пастуха. Выгоняли утром корову бабушки, она шла в стадо, и по улице Ленина каждый день… Машин ж было мало, машин не было вообще: в 1957 году на Текстильмаше 5 грузовых машин, на ЗТС 10 грузовых машин, на Коломзаводе – 15, ну, и кое у кого после войны – привезли с собой иностранные машинки, они больше стояли, некогда было ездить. То есть по улице Ленина утром гоняли на Репинку коров пасти, вечером, в 3–4 часа, гоняли обратно, их уже эти бабки доили у себя в сараях.

Жили при этом бабки в квартирах?

Да, уже строили дома, жили в квартирах. Эти двухэтажные дома, вы же знаете, немцы построили – 100 домов в посёлке ЦЛПБ. Недавно только стали ломать сараи, лет 10 назад, они до сих пор стояли… Все держали скотину. Т. е. пойти в магазин и стоять в очереди за мясом ― не было такого: тёлка, бычок – выращивали, потом на мясокомбинат, мясо брали, кушали. Начали появляться холодильники. Когда холодильников не было, в сарае делали ледники: это в подвал завозили весной лёд, снег рыхлый крупчатый, покрывали сеном, соломой, чтобы медленно таяло всё лето, туда закапывали продукты. Курицу зарубят, поросёнка, барашка – часть продадут, часть себе, в ледниках хранили.

То, что люди держали скотину, уже даже будучи городскими людьми, с чем это было связано?

Это в 1960-х годах закончилось. Я рассказываю вам про послевоенное время. Я помню 1955 год. Я помню, как Сталин умер, мне было 4 года. Я помню, что я стоял на улице, тётя Паша Стрерихина выбежала из дома своего, моя бабушка была, и она начала кричать: «Умер, умер! Как теперь будем жить?!» Все повторяли только одно: «Как мы теперь жить будем?» Потому что, видимо, рядом с ним никого не было, лидера, чтобы на кого-то положиться, думали, что он и больше никто, он и есть советская власть. Как мы теперь будем жить? Все говорили об этом, и все плакали. Это был март месяц.

Кто-то ездил на похороны среди ваших близких?

Нет, я бы знал. Эта реальность была.

 

Навозная река

Эта улица Ленина. Я вам не сказал: она же не была асфальтированная. Её начали копать – как корыто делают, потом засыпают туда щебёнку, песок, а потом делают асфальт. Уже начали готовить это корыто. И вот коровы ходят, начинается дождь. Мужики, сверху которые идут (выше Фрунзе улицы, верхние – это же посёлок был Ленинский большой, громадный) на Коломзавод работать, утром – у каждого был рюкзак, там видны резиновые сапоги. Подходили к улице Ленина, она представляла из себя навозную реку ― такой слой дерьма. Такое стадо прошло туда и потом обратно – представляете, что это такое?! Тут везде были брёвнышки, лавочки, это было нормально, ящики. Они садились, снимали ботинки, надевали резиновые сапоги, переходили эту улочку, а эта улица Малышева, которая раньше называлась Тендерная, у неё на углу стояли колонка и тоже ящики. И вот они переходили, в колонке мыли сапоги, клади их снова в рюкзак, переодевались и шли снова на работу на Коломзавод. Это продолжалось всего года два, пока не запретили стадо гонять, пока они начали асфальтировать улицу, года два-три была навозная река. Этого никто не помнит, я кому ни рассказываю, все смотрят удивлённо, но это было!

Как Парк Мира был посажен, вы помните?

Он был посажен до моего рождения, в 1948 году, после войны. Говорят, что пострадал директор Пятов, или как-то фамилия… я не помню, директор. На него написали – время такое было нехорошее. Он же вокруг парка ограду сделал чугунную, дорогую. Чугун ― это стратегический материал. Стратегический! За это расстреливали. Поняли его, потому что он (так рассказывали мужики с Коломзавода) сказал одну фразу: когда потребуется, у нас заготовлено 150 тысяч тонн этого материала, не надо ниоткуда брать, сразу на переплавку и сразу оружие. Он нашёлся, что сказать! Ему предъявляли, почему он потратил чугун, кто разрешил? А это тысячи тонн, одна весит тонн пять, а их сколько там…

Нас гоняли, школьников, первый–второй класс, на борьбу с непарным шелкопрядом. Мы привязывали баночку из-под тушёнки, консервов, наливали туда немножко керосина. Деревья ещё были низкие, и этот непарный шелкопряд почему-то на нижних ветках.

На каких деревьях?

На любых. Они вредители. Нас гоняли, мы снимали непарный шелкопряд, в баночку запихивали. Школы – 2, 25, 24 – все классы выходили. Раньше так было! Потом разводили костёр преподаватели, мы эти банки выбрасывали, и они трещали, когда сгорали, лопались эти куколки и трещали, нам было интересно. Два раза я был на непарном шелкопряде. Это были 1957–1958 годы, май или сентябрь, эти месяцы, я не помню, какие месяцы, наверное, сентябрь.

Нас гоняли на посадку деревьев. Машина, загруженная деревьями, идёт, вторая машина с лопатами, и мы идём, класс пятый, шестой, восьмой. Нам даются лопаты, и нам бросаются эти хлыстики деревьев, мы выкапываем ямку – две лопаты, следующую ямку – две лопаты. Дети сажали деревья. Все эти насаждения, многие, может быть, сейчас уже погибли, это же было 69 лет назад, может быть, их уже нет деревьев, но мы сажали, вместо урока.

Вы же совсем маленькими были.

Это не важно! Дети раньше работали! Брали с собой детей на поля, все же сажали картошку для себя, никто не покупал её. Выделяли каждому поле – по 2–3 сотки, смотря, какая семья. И мы копали, дети совершали посильный физический труд ― это было самое главное в воспитании ребёнка! И это было правильно: тех бездельников, которых мы сейчас имеем, которые воспитаны на гаджетах, это же не люди, это даже не знаю, как назвать… Человек славен в труде. Тот человек, который трудится, – тот человек. Который не трудится, я не знаю, как назвать его.

У вас, у ребёнка, какие были обязанности по дому?

Совсем когда маленький, никаких обязанностей. Потом мне придумали обязанности. Когда мы стали строиться, это был 1957 год, 300 гвоздей даёт кривых отец (покупать гвозди ― деньги надо тратить, на всём экономили), и вот на рельсе я их прямил, все пальцы в крови. Работа! И попробуй пожалуйся – скажут: «Как же так? Мы все работаем, и ты привыкай, сегодня у тебя пальцы в крови, а на десятый день у тебя не будет». Уголь привезли, у нас не было газа: полное ведёрко не можешь, половину иди насыпь, возле котла чтобы была горка, чтобы можно было 10 дней топить. Моя такая была работа.

Мы жили уже в Городищах, воды нет: просто дом построен, никаких коммуникаций не было. А каждый день, чтобы жить, нужно флягу молочную, 40 литров, воды привезти. Кто возил? Я вожу. На тележке, полкилометра бассейка, бежишь туда, снимаешь с тележечки, ставишь под бассеечку, наливаешь 5 минут, потом закрываешь герметично, ставишь на тележку и домой. Это когда не стирают. А когда стирают, пять фляг должно быть – это 2,5 часа моего времени. Бабушка сказала: «Я завтра стираю». И я вожу, вожу, выливаю куда-то… Бассейка около Засолки. Засолка – это где сейчас построили новые дома, новый посёлок, по Малинскому шоссе едешь – и слева посёлок, несколько домов больших. Это на территории заготконторы Коломенской АПС простроено, райпотребсоюза. Там раньше солили капусту. Нас гоняли на засол капусты, мы чистили кочаны, мы бросали их в специальную машину, которая шинкует, и оттуда всё это дело в эту бочку диаметром 3 метра и глубиной 5 метров, в которой уже стоят две женщины в чистых резиновых сапогах, и туда это шинкуется, допустим, две шинковочные машины капусты и одна шинковочная машина моркови. Мы это всё моём, а они стоят, топчут её.

Сколько вам было лет?

Я уже учился, это был третий–четвёртый класс.

От школы?

Вся работа общественная была от школы.

Это после уроков?

Или после, или вместо уроков, или в выходные дни. Учитель решает. Ты не был предназначен самому себе, нельзя было сказать: а я не пойду! Тогда таких людей не было! Ты подчинён, ты находишься в классе, совсем другие отношения были, ни один мальчик не мог возмутиться, пожаловаться. Если он жалуется папе, то он тут же получает подзатыльник, ему говорят: ты не умеешь жить, иди и попроси прощения. «Я не виноват!» Ты допустил конфликт – ты виноват, и тебе же достаётся. Это было жестоко, но это было правильно, вырастали правильные ребята.

Какие у вас были отношения с друзьями?

Я с ними не учился, они в других школах учились, по месту жительства. Есть те, с которыми вместе учились, а есть те, с которыми не учились. Мы ходили в выходные дни на рыбалку, по грибы. Такие взаимоотношения.

 

«Что было дома из богатства? Самовар и машинка»

Я вам не сказал: мама и бабушкой стирали, когда нужно было привозить пять фляг воды. Потом надо было полоскать – корзину мы с бабушкой несли на Коломенку, это где-то километр. Несколько раз отдыхали с ней. Донесли – там стояли плоты, на которых бабы сидели, у каждой своё место. И вот полоскали бельё, выжимали. Это целое дело, когда постельное бельё надо было стирать раз в две недели! Зимой несколько комплектов, конечно, никто стирать не будет без воды, и на реку не пойдёшь, как-то обходились, накапливали, а потом уже… Стиральных машин не было, стирали в ванной, когда воду провели, или в какой-то ёмкости. Это была проблема! Всё было направлено на то, чтобы обеспечить быт: приготовить еду, постирать, погладить. Женщины занимались этим делом, и ни у кого не было протеста: «Вот, я должна!..» Ты замуж вышла, у тебя есть ребёнок, тебе даже никто не будет говорить, что ты должна ― ты сама это делаешь! Если ты это делаешь без удовольствия, зачем ты тогда замуж вышла? Девочку к этому готовили.

Мама же при этом работала?

Работали все, очень мало было семей, которые позволяли женщине не работать. Если только она больная, инвалид. У моих друзей у всех дома никого днём нет – и мамы, и папы, и бабушки даже ходили на работу, потому что нужно было зарабатывать деньги, кормить семью.

Поэтому даже на старших больше женщин в семье был быт?

Бабушки всё это делали. Она ушла на пенсию, и это не значит, что она отдыхает: она стирает бельё, она гладит, она готовит – придут же после работы, надо кормить! А пацаны обеспечивают: сходи в палатку около мясокомбината, купи самое дешёвое мясо, диафрагма называлось, 47 копеек килограмм, обрезь, ещё что-то, ножки, суставы – чтобы холодец делать. Что скажут, то ты несёшь в этих клеёнчатых сумках, чтобы не промокло.

У сумок, кстати, какие были ручки?

Тоже из клеёнки.

Они же изнашивались.

Изнашивались – выбрасывали. У каждого дома машинка. Таких домов не было, чтобы машинки швейной не было. Это пошло с войны: в войну каждая женщина шила кальсоны, исподнее для фронта. И ты не могла отказываться! Тебе привозили материал, определённое количество, и два часа в день моя бабушка строчила. Ей давали карточку – иначе ты помрёшь. Работали на фронт все.

Машинками обеспечивали тоже?

Что было дома из богатства? Самовар и машинка. Если машинки нет, ты бедный человек. В магазинах же ничего нет. А как ребёнка обшить? Как себя обшить? Это была первая необходимость! Машинка ― это даже не самовар. Был завод в Подольске, ещё заводы, которые массовым способом их выпускали, и люди, когда семья образовывались, покупали швейные машинки. Женщины и даже мужчины учились на них шить, благо это несложно.

Все мы были обшиты, дети все были. Не было ничего покупного! Жили мы на улице Ленина, вечером, зима или лето, стук в окно. «Кто там?» – «Ситец». – «Ой, заходите, заходите!» Ходили люди с чемоданами. Она зашла – ей сразу чай. Эта русскость: чай и две сушки. Кормить её никто не собирается, но она должна зайти и что-то положить в рот, это человек. Открывала чемодан и там: ситец чёрный с белыми горошками – штука… Знаете, что такое штука? Намотано… Она говорит: «Мне 5 метров», – она отмеряет. «Светленькую 3 метра». Каждая знала… По-моему, 60 сантиметров шириной эти ситцы всего-навсего. Думали, сколько надо, разговор, час она у тебя посидит дома – всё купишь, что надо. Соседка: «Ой, я тоже хочу!» Соседка тоже заходит, тоже покупает, или к ней идёт. Это тоже часть быта.

Откуда женщина возникла с чемоданом?

Я не знаю, наверное, эти заводы, которые выпускали, фабрики ткацкие, их много было, которые выпускали, давали на реализацию. Я не могу вам сейчас сказать.

Такая система сбыта была

А где продавать? У нас только был один магазин Ханзель вот здесь. Бабушка моя жила в Луховицах, она была девка 16–17 лет, очень грамотная, очень грамотная. В деревне праздник, надо же обшиваться – давайте Полинку пошлём. Пишут записки. «Марфа Петровна, 15 метров такого ситца, такого, такого…» Бабушка ездила из Луховиц. Добраться было тяжело, трамваев же не было, ничего не было, всё надо на телегах или пешком. Это сложно! Кто-то едет, берёт её с собой. Она приходит в этот магазин, подходит к продавцу и говорит: «Мне надо штуки, несколько штук куплю». Продавец не имеет права штуками, это может делать только директор магазина – Ханзель. Ханзель сидит, в нарукавниках, что-то пишет. Продавец говорит: «Алексей Семёнович, пришла оптовый покупатель». Он выходит: «Сударыня, здравствуйте, что хотите?» Она говорит: «Я из Аксёнова, мне поручили купить, вот записки». – «Давайте отбирать». Он сам ей выдаёт штуки. Она покупает много, килограмм 20, она такая лошадь была, сюда 10 килограмм, туда 10 килограмм – и идёт.

Это вы про бабушку?

Про бабушку рассказываю. Он снимает косынку, хорошую, дорогую, и повязывает ей! Всё, что она купила, – он берёт большой платок, кладёт и платок в качестве тары ей даёт, за то, что она берёт у него оптом, 20–15 кусков она взяла разные. Вот как торговали люди! Алексей Семёнович Ханзель так торговал, лично сам.

Почему нельзя было, чтобы продавщица отпустила ей оптовой?

Одно дело людям некогда было ходить в магазин. А тут как хорошо – придут, продадут, это здорово. Наверное, немножко подороже продавал, это нормально. Был НЭП когда-то, видимо, отголоски НЭПа.

После Городищ где вы жили?

Я женился, сразу двое детей через год, институт окончил. Я же вечерний оканчивал. Политехнический, отделение ДВС ― двигатель внутреннего сгорания. Яи  работал на Коломзаводе на испытаниях изделий. Двое детей – надо жильё. То у родителей поживём, то у тёщи поживём. Жена раньше меня окончила музыкальное училище и работала уже во дворце культуры химкомбината, ездила два раза в неделю. Она очень хорошо работала, грамотный специалист, такая жена у меня была талантливая женщина. Её там заметили. Она сказала: «Нам бы квартиру». Когда она окончила, ей выдали документ (распределение же раньше было) и написали: «Нуждается в жилплощади». Это попало директору химкомбината Докторову. Он сказал: «Дать. Двое детей – дать двухкомнатную». И нам дали двухкомнатную квартиру, мы переехали в Воскресенск.

Это какие годы?

Это 1972–1973 годы. Мы там долго жили, 20 лет. Потом я построил дом себе, потому что сын женился – ребёнок, дочь замуж вышла – ребёнок. Трёхкомнатная квартира… Если бы мы это не сделали, они бы не сохранили семьи, и я вынужден был уйти из семьи, к тёще, здесь строить дом. Жена приезжала помогала. Потом трёхкомнатную разменяли на две однокомнатные, и каждой семье досталось по однокомнатной квартире, семьи сохранились. Я вынужден был… я спал вместе с собакой в одной комнате, работал очень много, фактически дом построил сам.

Про 1960-е вспомните какие-то истории, связанные со Старым городом, со станцией Коломна? Где сейчас Мемориальный парк, помните ли вы, когда он был кладбищем?

Мемориального парка не было, было кладбище, там похоронен мой дед, бабушкин муж. Мы ходили, оно было в ужасном состоянии, за ним никто не смотрел. Уже было открыто новое кладбище, всех хоронили на новом кладбище, после войны никто на этом кладбище не хоронил, всё это зарастало, всё это безобразие было. Ходило, может быть, человек 50–100 ухаживали, удручающе было… А тут 800-летие Коломны, к 1977 году решили сделать Мемориальный парк. Конечно, при такой ситуации обязательно писали, возмущались, какое-то количество людей, но нужно было просто пережить… Я не знаю, как к этому относиться, но я думаю, что сделали правильно – это уже стало центром города, раньше-то это была окраина…

 

Патриотизм послевоенный ничем не описать

Про демонстрации. Демонстрации 1960–1970-х годов. На них никто людей не звал, никто не обязывал. Люди считали это праздником и сами туда стремились. На работе, конечно, говорили, обязывали, понятно. Но в те годы, в конце 1950-х, мне кажется, даже не обязали, люди сами ходили, потому что были патриоты, после войны любили родину, любили семью. Этот патриотизм послевоенный – ничем описать его нельзя было. Человек ночью, мне кажется, мог бы в одних трусах, мужик, взять нож длинный и идти защищать родину и не думать о том, что будет завтра. Патриотизм был на высочайшем уровне! Я это чувствовал. Когда учился в школе, там преподаватели, мужики (столярное дело, слесарное дело) – они фронтовики все. Тогда не было не фронтовиков! С не фронтовиком никто вообще не разговаривал! Кто он такой вообще, что он сделал для родины?! Ну, если годами не вышел, тогда не виноват, а если по какой-то причине – это просто считались второстепенные люди.

Вот выходили на демонстрацию. В Коломне особая демонстрация была. Я жил в Воскресенске, был на демонстрации, в других городах: просто проходят люди мимо трибуны, что-то скажут и уходят домой. В Коломне все демонстранты видели всю демонстрацию сами, и начало, и конец. Они проходили мимо трибун, разворачивались и шли обратно. Они шли и всех видели! Здоровались, радовались, ликовали: «Петя, я тебя 5 лет не видел! Как твои дела?» – «Всё хорошо!» – «Давай как-нибудь встретимся!» Это всё надо было видеть, это всё красиво, это всё искреннее! Искренность в глазах. Сожаление о том, что не общаются по каким-то причинам…

Вы с кем ходили?

С родителями. Все ходили с родителями дети, детей одевали в самые лучшие одежды. Май всегда тёплый был. На 7 ноября иногда был мороз, одевали, тогда, конечно, некомфортно детям было. А на майские демонстрации, как правило, всегда было тепло.

Вы с семьёй из дома выходили и что вы в качестве атрибутов брали?

Выдавали всё. Стояли девушки, у них 50–100 флажков, шарики. Если тебе надо, если ты хочешь сам, ты подходишь – тебе дают шарик, и ты с шариком идёшь.

Бесплатно?

Понимаете, в те годы не было людей, ни одного человека, который был бы не членом профсоюза. Поступаешь на работу – сразу в профсоюз. Профсоюзные организации были такие мощные и такие богатые! А демонстрация на профсоюзе лежала, организаторами были профсоюзные организации. Это была мощная организация! Профсоюз не давал уволить человека: без подписи профсоюза, без решений профорганизации, никто не имел права уволить человека. Наказать могли, а уволить – нет. Директор вызывал, приглашал на совещание: «Он сделал это, это, это… он недостоин, надо увольнять, много раз прощали». А представитель профсоюзной организации говорит: «Хорошо, мы рассмотрим». В противовес директору! «На профсоюзном заседании рассмотрим и сообщим». Собираются: «Возьмём поруки, я его знаю. Поддаёт? А кто сейчас не поддаёт? Давайте шанс ему дадим». И они пишут документ, что против профсоюзная организация, берёт на поруки.

Это 1980-е? Как будто бы вы уже участвовали в таких совещаниях, или это в пересказе?

Я такое категоричное не застал. Хотя я поступил на работу в 1966 году, застал: был такой Князев, его хотели выгнать, я не присутствовал сам, а в пересказах услышал, – они его отстояли. Но это были 1960-е годы, послевоенные, когда боролись за каждого человека. Мощная организация была, наверное, до 1980-х годов мощная. Сейчас люди выходят из профсоюзов, не хотят лишние деньги платить, взносы, обмельчали люди… Я до сих пор член профсоюза.

 

Каждый день пропадало по одной вилке…

Про наш 205-й дом воспоминания есть? Были здесь ваши знакомые?

Нет. Самая главная улица города, самая культурная улица города (тогда не было слова «стометровка», оно чуть попозже появилось, но будем говорить Стометровка) ― эта улица.

Октябрьской Революции?

Нет, Зайцева. Тысячи людей в день по этой улице ходили, выходили из трамвая и шли по этой улице в «Восток» или в «Юность» (кинотеатры – ред.). Это были главные очаги культуры. Кино ― это было главное. Что ему можно противопоставить? Ничего. Два зала, через каждые два часа в каждом зале разные фильмы. Ещё в «Юности», три зала. Это очень культурно. И просто так встречались люди. Пельменная была здесь, тир здесь стоял – на месте, где стоит спортмагазин, был тир хороший, я ходил, стрелял – 2 копейки один выстрел.

И здесь же ресторан «Коломна» был?

Ресторан «Коломна». В него ходили днём, в обед. Это был не ресторан, а просто люди с работы ходили покушать, комплексные какие-то обеды. Столовая. Рассказывали один случай такой, что в этом ресторане каждый день пропадали вилки, по одной вилке пропадало. Это такой смешной случай. Вначале не замечали, первые 10 дней, добавляли. Потом стали следить, подозрение пало на одного человека. Его потом обыскали ― никакой вилки нет. Второй раз его обыскали. А потом он сказал: «Вам надо хорошо убираться, мыть полы, мыть столы». Оказывается, каждый раз он вилку внутрь втыкал, и там 20–30 вилок было приколото к столу. Этим он показал, что негодные люди, надо скатерти снимать, столы, ножки мыть. Это не байка, это так было!

Здесь не было производств…

Текстильмаш здесь. Ходили, ходили люди. А почему заводы? Здесь много было всяких других мест, где люди работали. По-моему, этого человека звали Хоттабыч, прозвище было. Я работал на Текстильмаше, там был такой Саша Чудаков, он много разных вещей рассказывал, о происшествиях интересных, вот он напоминал Хоттабыча. У всех свои прозвища были, он был Хоттабыч. Он был очень такой весёлый, придумывал всякую фигню, на заводе всякую фигню придумывал…

На Текмаше вы кем работали?

Я работал слесарем. В 1965 году я начал работать учеником слесаря. Потом я учился в институте, днём работал, а вечером учился. Поскольку я учился, знаний было много, я очень быстро набирал, на Коломзаводе уже был слесарем пятого разряда, хорошо владел руками.

Чем особенна была работа на Текстильмаше?

Я работал в 16-м цехе учеником. Там выпускали узловязальные машины. Идёт основа с нитками, 500 ниток, она идёт, и ткут. Получается из этой основы продольные нитки делают поперечные, и получается ткань. Она кончается, 50–100 метров. Как связать каждую с каждой? Узловязальные машины. Они заправляются, становится машина, в ней 1000 деталей мелких, её включаешь, она электрическая, идёт и «ту-ту-ту» – связывает все ниточки, за 15 минут основу всю связывает. Сложнейшая техника! Меня взяли в бригаду, я самые элементарные какие-то крючки, закорючки делал, конечно, не доверяли ничего серьёзного, но какие-то я навыки получал. Линейкой по рукам получал, если что-то не так делал. Мастер Пшеничный меня линейкой по рукам бил. И попробуй скажи отцу (я уже взрослый был), что меня здесь бьют. Он скажет: «Правильно, наверное, надо было ещё и в другую руку разбить тебе, раз ты не умеешь работать».

Вы к этому нормально относились?

Нормально относился, как и все. А что, жаловаться? Он был старорежимный человек. Это был 1966 год, он работал до революции, ему было уже, наверное, лет 70, человек старый был. Этот мастер был настоящий, единственный, который мог наладить машинку. Это нужно очень большой опыт иметь! Он ходил и воспитывал слесарей так, как воспитывали до революции. Тогда побои в норме были.

До Великой Отечественной там был патефонный завод? Получается, что он осваивал каждый раз новое производство...

Он не патефонный был, патефоны – это было так, продукция. Текстильмаш был эвакуирован в начале войны. Директор эвакуационного завода, Смирнов Сергей Степанович, этот завод вывез в другое место, я сейчас не помню, какое. Потом уже патефонный стал. А основная продукция были огнемёты, они выпускались в войну.

А до войны?

Я не могу на такие вопросы отвечать, надо готовиться. Я до войны-то не жил.

Говорят, на Текстильмаше было много немцев, в 1950-е годы они оставались здесь…

По поводу немцев – это особый разговор и не для телефона. Я вам скажу, что они очень много сделали для России. Не фашисты, а немцы, и вся культура у нас немецкая должна была быть в то время. Это были культурные люди, образованные, они учили наших детей – музыке, учителями в школе когда-то, кто русскоязычный был немец. Они были выдержаны, это была элита, это были культурные люди, они были инженерами, они были конструкторами.

Вы в какой школе учились?

Я учился в 1-й школе.

Прямо с первого по десятый?

Нет, там десятилетки не было. Десятый класс я в 9 школе я учился.