Валерия Тёмкина: Прошлое с человеческим лицом

В июле–августе 2022 г. литрезиденция Арткоммуналки была продолжена проектом петербургского драматурга Валерии Тёмкиной. Созданный ею диптих «Лишние (вещи)» основан на материалах, которые резидент получила в результате сотрудничества с жителями Коломны и в работе с музейными предметами. Сегодня Валерия размышляет об итогах проекта, о времени и о памяти.

– Мой проект был связан с памятью и предметами, то есть с памятью, которая имеет для нас материальное воплощение. Проект состоял из трёх частей. Первая – это пьеса «Лишние (вещи)», которую я написала. Вторая – читка пьесы с коломенскими актрисами, её делала петербургский режиссёр Соня Дымшиц, которую я пригласила в Коломну. И третья часть – выставка.

Пьеса написана по материалам музея: сама история придумана, но при этом я опираюсь на музейные предметы. Например, «Тетрадь для стихов» Натальи М. (выяснилось, что это сестра коломенского краеведа Сардановского), которую я нашла в музее, стала основой для первой части пьесы. Это книга 50-х годов XX века, в ней Наталье оставляли пожелания подруги.

– Это юношеская такая тетрадка?

– Да, ей в это время было примерно лет 12, последняя запись, это 46 год. И вот от этой книги и от коробки с пуговицами, которая тоже есть в нашем музее (я уже могу говорить «наш музей»!) и пошла вся эта история – про бабушку Наталью. В первой части она представлена в трёх возрастах: девочка, которая завела эту тетрадку; женщина, которая теряет ребёнка в результате несчастного случая, что накладывает отпечаток на всю её дальнейшую жизнь, и старуха.

Во второй части пьесы, уже целиком фантастической, мы видим ведьму, которая собирает ненужных стариков – бомжей, алкоголиков – и питается их памятью. Потому что всё, что осталось у этих людей, – это воспоминания. И внучка этой бабушки Наташи, которая попала к ведьме, её ищет. Всё происходит в Коломне, хотя там нет указания места. Вот такая получилась история.

 

Память вещей

– Валерия, расскажите про выставку.

– Коломенские жители приносили мне всякие вещи, связанные с памятью: «…эти фигурки бабушка спасла из нашего дома, этот дорожный набор мне на 16-летие подарили родители, почти 70 лет назад». Что-то я фотографировала на Polaroid, чтобы не забирать у людей вещи. Кто-то приносил фотографии. Кроме того, на выставке мы представили три свадебных платья разных «возрастов»: одно 1963 года и два платья 80-х годов – дочерей хозяйки первого платья, и даже свадебные туфли. Мы набрали артефактов и сделали однодневную выставку в рамках презентации моего проекта. Ещё я кое-что добавила, связанное с моей памятью о Коломне: керамического льва, открытки, фотографии.

Я много гуляла по Коломне и фотографировала всякие разные места, надписи, картинки, уличное искусство – так у меня с Коломной образовались «отношения». В рамках проекта получилось затронуть несколько пластов памяти: настоящую, реальную и память вещей – когда мы не знаем их истории и выдумываем. Ведь это очень интересный вопрос: вещь без истории несёт в себе память или нет? Мы смотрим и видим: вещь старая, но мы ничего не знаем о ней, о том, в каком она эмоциональном ключе существовала.

– Эти вещи в вашу пьесу вошли?

– Да, в саму пьесу я вставила фотографии страниц из «Тетради для стихов» и фотографии предметов из музея. По сути, у всего текста есть материальная основа: пуговицы, духи «Красная Москва», туфли, конфетные коробки, бусины, брошки – всё, что меня вдохновило.

 

Ведьма родилась не просто так

– На какой почве все эти замыслы выросли?

– У меня первое образование историческое, я окончила в Санкт-Петербурге РГПУ им. Герцена, факультет социальных наук, бакалавриат. Интерес как драматурга, писателя, к тому, у чего есть документальная основа, у меня очень велик. Придуманные истории без какой-либо базы даются мне намного сложнее, чем работа с документальным материалом.

Когда я читала про Арткоммуналку, смотрела, какие проекты здесь уже были, я подумала: это музей, целиком посвящённый определенному времени, он весь полон каких-то вещей, которые приносили туда жители. И как раз через эти вещи можно поговорить про память.

Изначально я думала, что пьеса будет целиком построена на разговорах с теми, кто будет эти вещи приносить. Но всё-таки в процессе работы я от чистой документальности – просто записывать истории и сделать из этого пьесу – отошла. Потому что намного проще воспринимать текст, когда есть игровая основа – это ещё и интересная история, которую можно смотреть. Когда ты месяц сидишь в Коломне как «музейны й артефакт», выходишь из комнаты – а на тебя бюст Ленина смотрит… и не то ещё в голову придёт! И ведьма родилась не просто так, конечно.

– А как?

– Бывало в резиденции несколько жутковато…

– Звуки? Шаги? Говорят, здесь такое бывает…

– Ну нет! Мне хватало товарных поездов, колоколов, пьяных жителей Коломны: здесь же самый центр, и двор к тому же своеобразный. Шаги меня не беспокоили, нет, у меня психика крепкая! В первую очередь, проект родился из-за того, что я вообще всегда ищу подлинные истории, а тут решила связать вещи и память. У меня есть пьеса, которую я писала в самом начале своего драматургического пути для лаборатории Московского областного театра кукол. Изначально она называлась «Торговка воспоминаниями», потом «Бар «Воспоминание»»: про мир, в котором люди могут покупать и продавать память.

 

Ухватиться за то, что нас заземлит

– В последнее время очень у многих тема памяти возникает. Вы как это себе объясняете?

– Мне кажется, во-первых, время такое. С одной стороны, очень сложное в политическом, общественном плане – и поэтому хочется за что-то ухватиться, что бы нас как-то заземлило, держало и как-то помогало двигаться дальше, на что-то опираться. С другой стороны, мы хотим найти ответ: где мы и что сделано не так.

Кроме того, выросло поколение молодых людей, 20-30-летних, которые интересуются семейной историей, которые хотят узнать что-то о своих предках. Например, мои очень много переезжали и очень много выбрасывали. Они считали, что старые вещи надо выкинуть, а не сохранить. А многие считают наоборот… Чем хороша Коломна – люди в этих маленьких домах годами хранят какие-то вещи, они остаются в сундуках.

– Как-то странно: мне кажется, наоборот, то поколение очень бережливое...

– Маленькие квартиры в Петербурге, в спальных районах, не предполагают обилия старых вещей, как показал мой опыт. Я просто стараюсь перенести свой опыт на опыт своих ровесников. Мне кажется, они стремятся заполнить те пустоты, которые у них есть. Даже продавцы магазинов старых книг и коллекционеры у нас в Питере отмечают, что очень много молодых людей приходит покупать старые книги, открытки, украшения, монеты. Интерес к этому очень, мне кажется, велик.

– Но ведь чужие украшения и книги – это чужая история. Может, для молодых людей это просто мода?

– Я думаю, что это и любопытство, и стремление что-то узнать новое для себя. Ещё, наверное, играет роль то, что сейчас очень много ширпотреба, который к тому же очень быстро приходит в негодность. А тогда, наверное, уникальности было больше, даже у советских серийных вещей – может, с большей душой они были сделаны, чем сейчас… И да, интерес к винтажу, к старым вещам как часть модной тенденции. Наши бабушки и дедушки выбрасывали радиолы, а сейчас есть компании, которые ремонтируют их и продают, вполне успешно. Они становятся частью интерьера.

 

Наш мир оказался хрупким

– Мода – это всё-таки внешнее. А оно может перерасти во что-то духовное, душевное, философское наконец?

– Может, конечно. Кто с какой глубиной к этому подходит. Можно купить проигрыватель и начать увлекаться виниловыми пластинками, просто на модной волне, а потом появляется интерес к музыке. Человек начинает делиться чем-то с другими, писать об этом… Я сама, когда вернулась из Коломны, начала ходить в комиссионки, покупать старые книжки, обращать внимание на старые украшения, смотреть, что вообще люди продают.

Ещё этот интерес, я думаю, происходит от того, что с февраля мы поняли, насколько хрупко, например, то, что мы сохраняем в электронном виде, – в любой момент может пропасть. Поэтому я начала много фотографировать на Polaroid – это такое стремление память зафиксировать на каком-то твёрдом носителе, который можно дальше унести с собой. Очень хрупким наш мир оказался. Он распадается, и мы стремимся его немножко укрепить, заполнить какими-то вещами.

– Лично для вас это обращение к памяти, к истории что значит и с чего началось?

– Так образование!..

– Ну а почему вы не на геолога, скажем, пошли!?

– Геолога из меня не получилось бы. Я «чистый» гуманитарий, всегда любила историю и литературу. Я, например, обожала дневники начала Серебряного века. Вообще трудно сформулировать ответ на вопрос, почему я люблю старьё, историю и документы. Потому что это интересно. Потому что про людей. Память человеческая слаба, и дневники нас часто обманывают с точки зрения исторической науки, но с точки зрения человека и тех эмоций, которые вызывают у нас дневники, старые вещи, вещи с историей… Почему мы до сих пор покупаем бумажные книги и будем их покупать, несмотря на то, что им уже давно пророчат мучительную смерть? Потому что нам нравится разговаривать непосредственно с автором – как будто это прямой разговор с человеком. Вот такое прошлое мне и нравится – у которого есть человеческое лицо.

 

Из руки «вырастает микрофон»

– Была в Коломне какая-то история с вещами, которая вас особенно зацепила?

– История Нины Яковлевны Вильнер, фотографа из Ленинграда. Её родители, геологи, в 40-м году уехали на Колыму и её забрали с собой. Они выжили в войну, а часть семьи умерла в блокаду. Отец ей подарил фотоаппарат, и она пошла на фотографические курсы, фотографировала почти всю жизнь: показывала мне, например, фотографии Фиделя Кастро, когда тот был в Ленинграде, – очень впечатляюще. Фотографии Рождественского, Окуджавы... Нина Яковлевна рассказала, как поехала в поход в Карпаты, познакомилась там со своим будущим мужем. Оказалось, он из Коломны. Они в Ленинграде поженились и уехали сюда. И до сих пор она живёт в том доме мужа (он умер достаточно давно), у неё две дочери. И это только часть её биографии, потому что мы час разговаривали, и это было так, по верхам. Это её как раз свадебное платье и её дочерей были у нас на выставке. Её было очень здорово слушать, я ей очень благодарна за участие. По её рассказу можно отдельную пьесу написать.

– А вещь, которая вас поразила, была?

– Было очень много удивительных вещей 60-70 годов. Например, советский молокоотсос. Или «завивалка» для волос. Ещё я очень люблю советскую посуду. Появилось несколько любимых музейных вещей: коробка из-под конфет с Белкой и Стрелкой, которая на кухне в Арткоммуналке стоит, мужские запонки. Меня поразило, какие они модные были в то время – с камнями, с инкрустациями. Та самая «Тетрадь для стихов». Она меня здорово зацепила! Это, наверное, самое важное моё открытие.

Да, и пуговицы ещё. Советские пуговицы от детских вещей, от женских платьев, мужского пальто, школьной, военной формы. И у всех есть обычно история: кто пришивал, как пришивал, в каком состоянии это делал, почему. К сожалению, мы вступаем в период, когда у нас опять будет история про войну и про то, кто как кого провожал и какие пуговицы пришивал. История сделала очередной поворот, и она нас опять ничего не учит, это я как историк могу сказать…

Вот ещё момент, почему я люблю прошлое и почему я люблю с людьми разговаривать: у меня второе образование – магистратура журфака, и у меня время от времени из руки «вырастает микрофон». И я пытаюсь из человека достать, когда я в хорошем настроении и состоянии, его историю и что-то про человека понять через его рассказ.

 

Проект про эмиграцию

– Вы сами при этом человек открытый?

– Я – да, я вообще очень многое спокойно рассказываю, почти на любые вопросы отвечаю, даже на самые сложные… В августе был такой фестиваль Театра.doc «Охота за реальностью», и мужчина там создал интерактив такой про деньги: спрашивал, сколько кто зарабатывает. И я была единственным человеком, который сказал примерную сумму, которую я зарабатываю, потому что меня это абсолютно не беспокоит.

– Но всё-таки рассказ о вещах – это глубоко личное. Вы на такое готовы?

– Да, но у меня, к сожалению, мало семейных артефактов, о которых можно что-то рассказать. Возможно, я та самая ведьма из своей пьесы, которая питается чужими воспоминаниями.

 – По вашим наблюдениям, часто ли люди готовы сейчас делиться сокровенным?

– Время моей резиденции было не очень удачным для этого наблюдения: лето, многие уехали отдыхать. Сложно сказать, насколько бы было больше людей осенью… Может, пожилым людям чуть легче что-то принести и рассказать, молодёжь старается как-то меньше разговаривать о значимом для них.

К тому же тут такая интересная штука получается: мы берём мир до 24 февраля или после? Это разные истории. Ещё одна история – мир до начала ковида, когда у людей произошла определённая переоценка ценностей. А сейчас российский мир после 21 сентября… Мне кажется, люди вообще не захотят ничего никому говорить, это будет очередной драматический момент.

– То есть в какой из этих периодов люди были более открыты? До ковида?

– Не знаю. Может быть. Сложно судить. С одной стороны, люди сейчас должны закрыться, потому что тяжело, драматично, много печали, смерти, с другой стороны, наоборот: когда ты попадаешь в ситуацию исторического слома, хочется сохранять воспоминания.

Мне кажется, что многие начнут иначе вести дневники. Мы начали фиксировать реальность, поняли, может быть, насколько важно со своими пожилыми родителями, родственниками общаться, пока они здесь, рядом с тобой. Вот чужим людям рассказывать свои истории – это нужен всё-таки определённый тип личности, плюс умение вытащить из людей что-то на самом деле сокровенное, важное. Это тоже талант. Я не жалуюсь: у меня он есть, я вызываю у людей некий отклик. В основном у тех, кто старше.

– Они более склонны к откровенности.

– Бабушки меня любят, это правда. Ещё к разговору о памяти и вещах: на фестивале Театра.doc было много проектов про Украину, а я сделала проект про эмиграцию, про вещи тех, кто уехал: что берут с собой сейчас те, кто уезжает, почему именно это. Очень интересные были ответы: взяли собаку – это самое главное, все её игрушки, коврик. Кто-то взял ростки растений, которые здесь выращивал, чтобы в Берлине это всё разводить. Кто-то взял компьютер. Люди постарше брали бумажные письма. Многие брали фотографии, что-то родительское, какое-то украшение. Каждый цепляется за свою «горку вещей», что-то, что должно нас привязывать к тому месту, которое мы покинули. Будет, надеюсь, спектакль. Так что я продолжаю разрабатывать тему памяти.

 

Любовь, книги и искусство

– Наш традиционный вопрос: что для вас искусство?

– Я всегда говорю, что меня интересовали три вещи в жизни: любовь, книги и искусство. Больше ничего меня так глубоко не трогало. Искусство – это мой способ фиксации реальности, разговоров с другими людьми. Возможность высказать что-то, не прибегая к простым методам. И я думаю, что не только для меня, но и для многих это способ осмысления реальности.

– Должно ли искусство быть социальным?

– Искусство никому ничего не должно. Оно может быть любым. Когда мы считаем, что искусство что-то кому-то должно, куда это нас приводит? К цензуре, к рекомендациям, к ограничениям. Искусство может быть, том числе, и социальным. Но не обязательно. Может быть просто красивым, интересным, уникальным.

Фото: Александр Уваров