Катя ИСАЕВА: Искусство – это всегда стимул человеку сделать что-то, что делает его человеком.

Беседуем с новым резидентом Арткоммуналки – междисциплинарной художницей из Москвы Катей Исаевой – она воплощала свой проект в нашей арт-резиденции в июле 2023 года.

– Давайте начнём с проекта.

– Проект «На распутье» – он как-то очень органично родился в прошлом году, потому что было очень много внешних обстоятельств, которые влияли на то, как я себя чувствовала: и внешнеполитические обстоятельства, и какая-то постковидная травма, наверное, и у меня мама болела в тот момент очень сильно... Состояние было какое-то подвешенное, очень тяжёлое, мне нужно было каким-то образом через проект (как очень часто художники работают с травматическими моментами в жизни) преодолевать этот депрессивный период. И я стала всё время возвращаться к образу витязя, который стоит на распутье, перед которым начертано не очень-то благоприятное будущее.

– Куда ни пойди – всё плохо…

– Да-да-да! Кстати, на днях удивительная была история: мне вызвали электрика для консультации, потому что я использую неоновые нити, которые подключаются к сети, и я хотела у него уточнить вопросы безопасности. И он, глядя на мою работу, сразу сказал: «О, витязь на распутье!» – и рассказал мне матерный анекдот, суть которого в том, что, куда бы ни пошёл витязь – … в общем, исход нехороший. И витязь стоял и думал, пока бог к нему не обратился сверху: «А будешь стоять и думать – это с тобой произойдёт прямо вот в этом месте!» Ещё я стала пересматривать фильмы, мультфильмы, где главный герой в тяжёлой жизненной ситуации находится – вроде как перед таким камнем, который ему подсказывает, направляет… Но в разных сказках разные тексты. И так как у меня лингвистическое образование первое, я очень люблю работать с текстами, очень много в художественной практике своей с текстами работаю, я стала собирать некий архив, багаж этих текстов из литературных источников, из кино и мультфильмов.

– Последнего времени или вообще?

– Вообще. Начиная с самого начала: и чёрно-белые советские фильмы про Илью Муромца, советские мультфильмы, на которых я выросла, про Ивана-царевича и его братьев: они выбирают, куда поехать, братья обычно ленивые – уезжают по лёгкому пути, а Иван-царевич выбирает всегда самый сложный путь и за это получает вознаграждение за то, что преодолевает сложности. И в результате он становится главным героем истории и получает главные плюшки.

– Иногда, правда, сначала ему отрубают голову перед получением плюшек!..

– Да, но потом там всё как-то сращивается живой и мёртвой водой. И получается, что, если мы берём литературного героя, не жизненную ситуацию, если он бы выбрал изначально лёгкий путь, никакой истории бы не было. Как, например, Илья Муромец говорит: богатство мне не к радости, а женитьба мне не ко времени, а поеду я в ту сторону, где убитому быть, – и мы понимаем, что, выбери он сразу жениться, и вот тебе сразу счастливый конец, никаких событий бы не произошло. Это в сказке так не работает, как и в кино.

 

Что там, подо мхом…

– Потом я вернулась к самому первому образу – картина Васнецова «Витязь на распутье», стала читать, что там на камне написано. Потому что мы все помним образ: витязь на коне, копьё, вороны, череп лошади, череп человека, камень… А что на камне написано, мы особо не вчитываемся, мы плюс-минус понимаем, что там может быть: направо пойдёшь… налево пойдёшь… Я вчиталась в этот текст и нашла записи Васнецова. Он писал Стасову, что оставляет на этом камне неблагоприятный исход для витязя, а благоприятный прячет подо мхом и травой, и мы даже не видим его, мы видим только: «Как прямо ехати – живу не бывати на том пути ни проезжему, ни прохожему, ни пролётному». И я подумала: наверное, я займусь такой практикой – переведу историю в текстиль и довышиваю текст на этом камне. Тем более картина изначально написана на холсте, и практики многих коломенцев связаны с текстилем: в городе большая текстильная история, Шёлковая фабрика тоже связана с Арткоммуналкой, художницы, которые были резидентами в Арткоммуналке, мои любимые, как Маша Арендт, тоже работала с текстилем… И я решила, что тоже буду тут продолжать такую текстильную историю, где переплетутся эти тексты и какие-то знаки. Я сделала печать на холсте картины Васнецова. Но так как я добавляю скрытый художником текст, то я и картину отзеркалила, т.е. это такая зазеркальная версия: у меня всадник смотрит в другую сторону, я довышиваю полный корпус текста, который на камне. Причём то, что читается у Васнецова, у меня серыми нитками вышито, их на сером не видно, а слова, которые спрятаны, я вышиваю неоновыми нитками, чтобы мы их прочитали.

– Что ж там спрятано-то?

– Вариант такой: направо пойдёшь – женат будешь, налево пойдёшь – богат будешь. Но я собирала и другие образы, которые связаны с этой историей: налево пойдёшь – коня потеряешь, направо пойдёшь – себя потеряешь. И стала собирать ещё записи разных философов, учёных, современности, эндокринологов даже, индийских гуру – на тему, что такое свобода воли и есть ли она вообще. И если ты витязь, который стоит перед камнем, можешь ли ты на самом деле выбрать благоприятный для себя вариант. Или неблагоприятный.

– Это вы начали собирать уже в связи с проектом?

– Да. Я задумалась о том, что развития сказки не получится, если ты пойдёшь по короткому пути, когда выбираешь. С другой стороны, есть ли вообще возможность выбора? Я читала какое-то количество текстов по философии детерминизма. Большое количество учёных в разных областях до последнего (хотя уже и новые какие-то разработки, новые философские течения появились) верят в то, что единожды во время Большого взрыва был прописан определённый сценарий всего-всего, что происходит в мире. У нас так работает математика, физика и какие-то биологические наши часы… Эйнштейн тоже верил в эту теорию детерминизма, в то, что манёвра у нас нет. Т.е. все решения, которые мы принимаем, даже малейшие какие-то ежедневные, изначально прописаны. Хотя неоэндокринолог Сапольски говорит о том, что выбор решения очень зависит от того, что вы поели на завтрак. Т.е. физиологические процессы очень влияют, например, на работу судей: после обеда судьи выносят более мягкие вердикты.

У меня получился такой подбор текстов, которые каким-то образом включить можно в выставку. И так как я очень люблю с детства виниловые пластинки, много их слушала и имела опыт записи виниловой пластинки со своими сказками, я решила, что в Коломне я тоже сделаю такую пластинку.

 

Внести Коломну внутрь Арткоммуналки

– Это вторая часть проекта?

– Проект – инсталляция, в которую будут входить текстильные объекты и звуковая составляющая. Т.к. я художник, который постоянно очень много рассказывает про свои работы, мне очень часто говорят: ты тут стой, никуда не уходи и рассказывай! Потому что у меня всегда дополнительно куча историй, жизненных анекдотов и ситуаций, которые добавляют какого-то перца. А тут я думаю: я же уеду, но у меня будет пластинки, на которой мои какие-то представители будут рассказывать эти дополнительные истории. Я, прослушав какое-то количество информации про свободу воли, не отношу себя к детерминистам. А есть компаративисты, они дают возможность сознательного выбора, манёвра, они приводят пример, что и в физике есть такие исключения: реакция происходит в присутствии свидетеля, а если свидетель уходит, то реакция не происходит. Т.е. компаративисты считают, что у витязя на распутье есть небольшой шанс. Например, передумать и уйти назад...

– Кстати, никогда такой шанс не упоминается!

– Да! Я просто думала об этом, это удивительно, что нет.

Для пластинки этой я тоже собирала записи фрагментов из фильмов, из сказок, где герой встречается с камнем, читает надпись и делает выбор. И эти дорожки звуковые перемежаются с высказываниями совершенно разных специалистов на тему свободы воли. Плюс я добавила музыкальные фрагменты на тему размышления о судьбе. У Аллы Пугачёвой бесконечное количество песен, где она обращается непосредственно к судьбе или поёт, что этот мир придуман не нами (песня – просто гимн детерминистов: мы не за что не отвечаем, ты меня не вини!). У Высоцкого тоже есть какое-то количество песен о судьбе – включила и его песню в пластинку. Есть классическая музыка, например, Пятая симфония Бетховена, где есть эта тема: когда мы учились в школе и писали музыкальные диктанты, мы называли этот фрагмент «так судьба стучится в дверь» (эта фраза приписывается самому Бетховену – ред.). И каждая сторона пластинки у меня завершается треком, где поёт птица. Какие две птицы в нашей культуре ассоциируются больше всего с судьбой?

– Ворон, наверное?

– Да. А вторая?

– У меня только Сирин, Алконост и Гамаюн возникают в ассоциациях…

– А кукушка?!

– Точно! Мы же у неё спрашиваем, сколько жить осталось!

– Да, это тоже про момент, когда сложная ситуация, ты в чём-то не уверен, и тебе нужно у стороннего кого-то (даже не человеческого агента вроде кукушки) спросить, чтобы она за тебя посчитала. А на самом деле – зачем? Это же может быть негативный прогноз, на который ты настроишься, тем не менее, психика человека так устроена, что мы бесконечно к этому вопросу обращаемся. И на этой пластинке я не даю никакого заключения, потому что у меня самой нет ответа на этот вопрос. Есть какие-то догадки, которые, наверное, тоже меняются с возрастом, в зависимости от каких-то новых ситуаций, случаев. Но мне очень хочется, чтобы эту пластинку слушали, потому что она задаёт настроение тому, что будет вокруг происходить визуально. А вокруг будет происходить ещё такая история. Когда я приехала в Коломну лет пять назад, я обратила внимание на топографические знаки в городе, которых очень много. Даже в центре, где кремль относительно пешеходный, установлено огромное количество знаков для автомобилистов, в которых много предупреждений об опасных поворотах, о том, что впереди разводной мост, что возможно падение машины в реку…

– Дети про этот знак говорят: купание машин.

– Да! Как купание коня! У меня проходят красной нитью два героя, витязь и конь, и выбор, так что машина тоже получается как железный конь и тоже такое предупреждение. Дорожные знаки в нашей жизни – они тоже такие помощники, такие камни, которые нам говорят: направо пойдёшь – опасный поворот, налево пойдёшь – крутой поворот, впереди опасность. И мне с лингвистической точки зрения было интересно уйти в сторону от знаков-букв к знакам-символам. Это же тоже определённый язык, международный, понятный, и даже если ты пешеход, а не автомобилист, всё равно ты обращаешь внимания на эти знаки из-за их цветовой гаммы специфической, нагнетающей уровень тревожности. Ты думаешь, что здесь всё безопасно – и постоянно глазом ловишь эти знаки, когда их большое количество. Поэтому я вношу такие дорожные знаки в выставку. Причём они все сшиты в виде подушек, но в размер ГОСТ. И получается, что это такие мягкие предупреждающие знаки, но сохраняющие уровень опасности. С другой стороны, это игра по поводу перемещения уличного искусства в дом, в пространство Арткоммуналки. Я знаю, что многие художники, которые были в резиденции, работают со стрит-артом в Коломне. И я подумала, что я наоборот поиграю – и внесу Коломну внутрь Арткоммуналки.

 

Успех выставки – встреча со знакомым

– А вы знаки делаете один в один, ничего к ним не добавляете?

– Добавляю. Потому что, во-первых, это просто скучно – оставить знак таким, какой он есть, а во-вторых, если погулять по Коломне, можно обратить внимание, что кто-то когда-то на какие-то столбы что-то клеил, хотя потом это было отчищено. Есть такая история у стрит-артистов, которые играют, например, с «кирпичом»: дорисовывают, скажем, какого-то человечка, который этот кирпич несёт. Есть целая плеяда стрит-артистов, которые добавляют какие-то дополнительные значения…

– Обыгрывают уличные мелочи.

– Да, и я тоже решила пойти в эту сторону. И потом, я здесь сидела каким-то вечером и думала, что у меня просто знаки я показывала уже кураторам знакомым, искусствоведам, и реакция была какая-то такая: ну да, вот знаки… без такого вау-эффекта, но сказали, что работы с юмором. Я очень часто использую иронию в своих работах, и я подумала: а что у меня знаки просто такие как есть? И решила добавить к ним текстильные наклейки с вышивками (в жизни они были бы из бумаги), которые перекликаются с сюжетами текстильных работ, которые будут на выставке (три гобелена), и тема их гуляет опять вокруг выбора.

– Вы какой реакции ждёте от зрителя? Вообще ждёте её?

– Не знаю… Для меня важно, чтобы человек пришёл на мою выставку в каком-то одном состоянии, а ушёл немножко в другом, чтобы она повлияла на него. Каким образом – я перед собой такую задачу не ставлю, я понимаю, что у нас у всех субъективное восприятие реальности, кто-то, может увидеть даже то, что я не вкладываю в эту работу, больше увидеть. Или меньше. Сложно иметь какие-то ожидания, дабы особо не разочаровываться. Но очень бы хотелось, чтобы произошла встреча со знакомым. Мне кажется, что успешные и хорошие выставки происходят, когда у зрителя происходит такой момент встречи, когда человек встретил что-то знакомое, и это в нём откликнулось. Какой будет этот внутренний эмоциональный отклик? Я надеюсь, у каждого свой какой-то!

– Положительный? Не взбудоражить, не поднять нервы, а…

– Да сложно сказать… У нас сейчас такое сложное время, в которое мы живём, и каждый приходит в своём каком-то состоянии на выставку. Но хотелось бы, чтобы человек задумался об этом  феномене свободы воли, сколько процентов (как у меня на пластинке гуру индийский рассказывает: сколько осознанных решений мы в течение дня принимаем, сколько делаем по накатанной, не обдумывая, насколько мы надеемся на судьбу).

 

На свидание к Бобреневскому лугу

– Вы говорите, что часто в работы привносите юмор и иронию. Склад характера такой?

– Мне кажется, да. И вообще, рассказывать какие-то истории, которые вызывают улыбку и положительные эмоции, – моя ежедневная практика. Я не специально это делаю, но со мной всегда происходят какие-то удивительные истории, и когда я прихожу к своим знакомым, они говорят: ну давай, рассказывай, что с тобой произошло. Причём со мной это происходит буквально каждый день: за хлебом пошла – по дороге что-то произошло! Я думаю, это просто потому, что я очень внимательный человек и реагирую на какие-то вещи, на которые другие люди могут не обращать внимания. Я вечно впутываюсь в какие-то истории! Обязательно происходят какие-то интересные диалоги или ситуации. Я думаю, что это очень благодарная практика – быть таким чутким пешеходом, жителем планеты, обращать внимание на какие-то вещи вокруг себя, пытаться нести внимательное проживание. Я понимаю, что это очень сложно, и мы всё равно берём в руки телефоны и отвлекаемся, и уходим в какую-то виртуальную реальность, потому что это тоже психологическая защита. Но быть внимательным человеком, обращать внимания на всякие природные замечательные вещи на самом деле здорово. В Коломне, например, потрясающие закаты каждый день! Я не все их видела, потому что не всегда в это время находилась на улице, но однажды на выходных я видела: это просто какой-то космос был нереальной красоты! Я потом подписалась на один коломенский канал, увидела, что выкладывают каждый день фотографии, и подумала: ничего себе я пропустила! У меня большая любовь случилась в Коломне, мне кажется, очень взаимная – с Бобреневским лугом. Потому что я прямо чувствую бабочек в животе каждый раз, когда я вхожу в него. Я скачала приложение «Определитель растений», потому что хочется узнать, что такое там цветёт и пахнет так хорошо! И отсканировала половину этого луга просто! В общем, это удивительная история! Я хожу к нему на свидание каждую пару дней. Как хорошая погода – иду к своему лугу на свидание. Там и ласточки, и стрижи, и запах, и небо, и сама дорога!.. И каждый раз я прохожу мимо своих прекрасных любимых указателей…

– А луг как-то войдёт в ваш проект?

– Хочу насобирать там ромашек. Я думала, это аптекарская ромашка, но оказалось, что у неё такое сложное название… Потому что ромашка – это тоже растение, которое используется для гадания о судьбе.

 

«Я жадная до того, что вижу»

– Ваша внимательность к жизни вам жить помогает или?..

– Усложняет жизнь. Но я всё равно за это благодарна. Очень многие мои родственники говорят, что слишком много я вижу того, что не нужно видеть. Это при том, что у меня зрение очень плохое. Когда я просыпаюсь, я не вижу ничего. А когда я надеваю контактные линзы, я вижу столько всего! Я такая жадная до того, что вижу! Но это же и мешает, потому что ты видишь не только хорошее, ты видишь и всё плохое, так что иногда хочется снять линзы и видеть всё, как кто-то говорил, в приятной нечёткости. Это получается и благословение и проклятие, когда ты внимательный и эмпатичный, очень остро реагируешь на всё, что происходит, не только на хорошее. Но одно без другого не работает.

– Нет света без тьмы…

– Сегодня узнала про книжку Лажечникова «Беленькие, чёрненькие и серенькие». Что чёрненькие слишком плохие, беленькие – слишком хорошие, серенькие – это нормальные люди.

– Серенькие. Основная масса.

– В чём-то мы все серенькие, но есть персональные бонусы. Например, повышенная внимательность. Стоит понять это и как-то идти за ней. Мне кажется, именно это меня в своё время привело на художественную стезю, потому что изначально я была переводчиком-лингвистом. Но в какой-то момент мне мои текстовые истории захотелось переводить в визуальный ряд.

 

Как прервать день сурка

– Вот как раз расскажите поподробнее, как так случилось.

– До 30 лет я работала переводчиком в офисе. И сейчас продолжаю: у меня есть дневная работа, на которую я хожу. Я не такой художник, у которого только мастерская и он всё время занимается творчеством. Поэтому я безумно благодарна, что у меня есть этот месяц в Коломне, когда меня никто не трогает, и я сделала много работ за эти четыре недели.

В какой-то один момент всё надоело. Мне показалось, что это какой-то день сурка бесконечный с этой работой, что кроме неё есть какие-то базовые жизненные вещи, но больше ничего экстраординарного не происходит. Поэтому мне понадобилась какая-то встряска, и я на работе договорилась, что я беру творческий отпуск. Меня отпустили на удалёнку, и я уехала в Лондон, учиться в Университете искусств. Я поступила туда, когда мне было 29 лет.

– Почему именно туда?

– Во-первых, я знала английский язык. Во-вторых, я хотела учиться и пожить за границей, в городе, где мне будет максимально интересно. А в Лондон я до этого ездила как турист, и мне очень понравилось. Я зашла в этот университет, это бывший институт печати на Элефант-энд-касл. Там были собраны все печатные станки, наверное, с 17 века. Я ходила на мастер-классы, и мне сказали, что студенты у них там бесплатно печатают с утра до вечера и занимаются плоской печатью в стиле ксилографии, литографии и всего что угодно. И мне очень захотелось тоже. Там принимали по творческому конкурсу. Я проучилась там два года. Это было первое самое счастливое время в моей жизни, когда я шла с осознанием того, что я художник, я делаю свою работу, и её кто-то будет обсуждать, вносить замечания, критиковать. В Лондоне нас очень жёстко песочили. У меня нет опыта обучения в российском художественном вузе, но у меня есть огромное количество друзей, которые их окончили. И они рассказывали совершенно другие истории по поводу того, как там обучение происходит, с какими комплексами они потом выходили в плане современного искусства, как сложно было интегрироваться в современное искусство, как не хватает знаний в области искусства 20 века, концептуального... Я говорю о художниках моего поколения, про обучение в нулевых, десятых; сейчас всё меняется и, наверное, на какие-то современные рельсы поставлено. А у нас там было наоборот: изучали 20, 21 век углублённо, это были постоянные обсуждения, написания эссе.

Очень интересна была мультидисциплинарность обучения. В течение первого года нам дали возможность попробовать всё: один месяц мы работали как фотографы, второй месяц  –как художники по дереву, третий – мы писали исследования, четвёртый – делали что-то печатное, т.е. мы щупали абсолютно всё. И нам говорили: а ещё лучше – смешивайте, не бойтесь. Ещё всё время говорили: пробуй, если ты сделал какую-то маленькую и не очень убедительную работу, сделай её в сто раз больше, и это будет классно! И потом, когда ты сходишь на выставки именитых современных художников, ты видишь, что это действительно работает: маленькая собачка из воздушных шариков, увеличенная в сто раз, то, что Кунс делает, за миллионы продаётся, это уже классическое, если можно так сказать, современное искусство.

Плюс было очень интересное общение, потому что учились ребята из разных стран, можно было посмотреть, как работают китайцы (а на современной художественной сцене китайцы делают потрясающие технологичные работы, как они работают с бумагой, как они используют свои народные штуки, усиливая их эффект намного в современном искусстве! я видела, как это у молодых ребят, китайских студентов уже есть!), как работают ребята из Африки, Латинской Америки – это всё совершенно разные истории. Было удивительно там отучиться.

Когда я вернулась в Россию (очень быстро, потому что, я сама оплачивала обучение, это было очень дорого), решила продолжать работать на дневной работе и встраиваться в художественную жизнь Москвы. И я пошла на биеннале, кажется, в Охотном ряду, увидела рекламу школы ИПСИ (Институт проблем современного искусства) и пошла туда. Попала в мастерскую Кабакова на Чистых Прудах. Сама атмосфера этого пространства и то, что там происходило исторически, было удивительным! У нас были совершенно замечательные преподаватели! Это институт, который основал Иосиф Маркович Бакштейн, он ещё тогда не очень болел и активно принимал во всём участие: и в летнюю школу мы выезжали, и даже играли с ним в бадминтон. Я однажды я с ним играла, а на следующий день он пропал. И все говорили: «Исаева убила Бакштейна!» Я: «Как так?!» А он в Москву уехал, никому не сказал!..

И, собственно, после этого начались выставки, коллаборации с моими сокурсниками, потому что если ты приходишь в любую школу современного искусства, твой курс – это твои одноклассники на всю жизнь, несмотря на то, что вы не 10 лет вместе отучились, а какое-то время, в моём случае два года.

– Общие интересы...

– Да. У меня замечательные появились друзья, и я так за это благодарна! Потому что во взрослом состоянии очень сложно заводить новых друзей: ты уже более критичный и осторожный, видишь сразу все недостатки. Но тем не менее это удивительно: мои очень близкие друзья – это друзья, которых я приобрела в школе ИПСИ. И художники все замечательные. Мы сделали просто какое-то количество неимоверных проектов, узнавая о которых все очень сильно удивляются. Мы были молодые, ничего не боялись и вносили смелые предложения. Например, в Музей Востока пришли: хотим выставку сделать «Восток. Деконструкция» на территории музея, внедриться в коллекцию, поработать с ней, как-то поменять взгляд на это всё. Нам ответили: «Ой, нет, что вы! У нас такое серьёзное заведение, у нас всё закрыто плотно стеклом и ничего там двигать внутри нельзя». Я так подрасстроилась, а на следующий день мне перезванивают: «Вы знаете, нам достался павильон на ВДНХ – «Здравоохранение», № 13, под склады или ещё что-то. Не хотите сделать там?» Я думаю: боже мой, тринадцатый павильон! Вот этот дворец! Огромный! И мы взялись: три моих сокурсницы и куратор, тоже наша ровесница. Приехали туда, обнялись крепко. Я говорю: «Ну что? Страшно?» «Страшно, но давайте попробуем сделать что-то!» Наша куратор позвала ещё пару девочек, и вот мы такой дружной компанией из шести девчонок молодых сделали выставку. И Аня получила за неё приз «Инновация» – это была выставка в рамках Международной московской биеннале.

– Аня – это ваш куратор?

– Да. Аня Журба, наш куратор, с которой я работаю с того момента по сегодняшний день. И в прошлом году я делала проект персональной выставки в Питере «Горилла в ярости», она тоже была моим куратором. И вообще мне очень важно её мнение по многим вопросам. Она такой мой камертон и метроном и всё на свете.

 

Искусственное опыление: библиотека, школа птиц и оранжерея

– Давайте опять к выбору вернёмся. Как произошёл выбор творческого метода?

– Я себя называю междисциплинарным художником, потому что мне интересно абсолютно всё. Я начинаю читать книжки – научпоп или художественную литературу – и возникает какой-то вопрос в голове или образ, который у тебя остаётся, и ты думаешь, как к нему подойти, что дополнительно почитать. Я часто говорю, что моя мастерская – это библиотека им. Ленина, потому что я набираю там книг каких-нибудь, очень пыльных обычно, и сижу то чихаю, то плачу… Собираю какое-то количество информации из разных источников, а потом начинаю делать работы. Это могут быть очень-очень разные работы, потому что я часто использую реди-мейды, обращение к тому, что уже есть, только немножко перевёрнутое. Очень много проектов на тему природы, животных, растений исчезающих видов.

У меня есть работа, которую я часто показываю, – «Утренний хор». Она родилась, когда я поехала во Вьетнам, побывала в парке Тао Дан. Смотрю, едет много людей на мотоциклах, они везут клетки, накрытые чем-то, снимают эти клетки, а там птицы. Клетки подвешивают на жёрдочки, а сами садятся пить чай и играть в шашки. Я спросила, что это такое. Оказалось – школа птиц. Птицы учатся друг у друга разным мелодиям в течение дня, пока люди играют. Следующий шаг: нас пригласили с моими друзьями-однокурсниками делать проект в Фондовой оранжерее. В оранжерее нам показали пространство, где предложили сделать что-нибудь. Это был удивительный тропический сад, в котором нет птиц. Вообще. И запрещено вносить что-либо из фауны на территорию оранжереи, иначе возникает ситуация SOS, карантин. У них только искусственное опыление. Мы и выставку свою назвали «Искусственное опыление», потому что искусством опыляли. Никаких жучков, никаких птиц в таком тропическом саду быть не может. И тогда я предложила сделать инсталляцию с клетками. Пустыми. Но со звуком. А каким? И тогда я обратилась к коллекции Корнеллского университета, к их оцифрованной библиотеке голосов вымерших в 20 веке птиц. Т.е. из наших пустых клеток пели вымершие птицы. Ещё при подготовке проекта мы изучали, как работает оранжерея, почему существуют два таких пузыря научных – отдельно фауна, отдельно флора, почему их нельзя смешать, как в природе. Потому что в природе всё очень мудро продумано – это симбиоз, это сотрудничество (например, интересная история про птиц, которые переносят целые леса в себе, внутри, и в случае пожара эти леса прорастают на новом месте). Т.е. в природе это работает, а в науке это какие-то не сообщающиеся между собой сосуды. Мой художественный метод – попробовать внедриться своей идеей на территорию этого закрытого научного сообщества и сказать: а вдруг можно как-то по-другому? Но делать это надо очень аккуратно, потому что мы понимаем, что в Фондовой оранжерее работают специалисты, у них каждодневная сложная работа, не высокооплачиваемая. И мы сильно их раздражать не хотели, поэтому аккуратно и минимально внедрялись в пространство оранжереи. Это были почти невидимые клетки, спрятанные в зелени, звук, который время от времени включался. Кстати, тоже очень интересная история: сколько птиц нас окружает! Я вот ласточек до Коломны так близко никогда не видела…

– Возвращаясь к выбору… Или это вообще от вас не зависит, сплошной детерминизм?

– Да сложно сказать… Я вот сейчас думаю: а был ли выбор?..

– Не было? Что на вашем камне вообще было написано?

– Непонятно… Может, мы сами высекаем эту надпись? Или как эффект бабочки. Мы говорим: если бы я вернулся в прошлое, я бы сделал по-другому… И в этот момент, возвращаясь к теории детерминизма, я думаю: если ты малейшее делаешь изменение, от него пойдёт миллион, миллиард, триллион веточек во все стороны, и как это поменяет жизни всех остальных? Здесь же возникает удивительная история, про которую я часто думаю: возможность существования мультивселенной, когда тебя много-много-много, и в каждой жизни ты делаешь другой выбор – и тогда всё меняется, ты проживаешь совсем другую жизнь. Поэтому иногда я говорю себе: так, ну, тут не получилось… зато, наверное, в мультивселенной!..

 

«Хотелось бы делать работы, которые заставят сомневаться»

– Давайте к обязательным вопросам. Что для вас искусство?

– Для меня искусство – бесконечный источник вдохновения. Вообще любое искусство, кто бы его ни делал, начиная с палеолита и высеченных бегущих зубров и бизонов где-нибудь в пещере. Мне кажется, это всегда стимул человеку сделать что-то, что делает его человеком. Потому что животные не способны на искусство, искусство – это то, что человек придумал для себя как оправдание всему остальному, что он делает.

– Должно ли искусство быть социальным?

– Есть же разные случаи. Иногда художник всю жизнь что-то делает и не думает, что это искусство, и только после его смерти обнаруживают, например, фотоархив с потрясающими работами – и тогда это становится искусством. Это не было социальным при его жизни, он делал это для себя. Тут долженствование не обязательно. Есть очень много ходов, как искусство становится искусством в жизни художника, и художник не обязательно должен быть суперобщительным, социальным, все же люди разные и по-разному творят. Я вот социальный, наверное, художник. А искусство сложная вещь… Что вообще делает искусство социальным? Доступным для общества?.. Понятным?..

– А если посмотреть в таком разрезе: откликающимся на современные проблемы?

– Актуальное тогда… Я понимаю, что я человек своего времени и живу сейчас. Мы не выбираем время, в которое мы рождаемся. И мне кажется, что надо просто с достоинством прожить свою жизнь. Я очень люблю эту фразу Довлатова: «Человек привык себя спрашивать: кто я? Там ученый, американец, шофер, еврей, иммигрант... А надо бы всё время себя спрашивать: не говно ли я? И мне хотелось бы делать работы, которые заставят сомневаться, подведут человека к внутреннему диалогу с самим собой. Я сильно сомневающийся человек по многим вопросам, я задаю каждый день бесконечное количество вопросов к себе, к миру, вообще ко всему, что происходит. И мне кажется, что, когда ты сомневаешься, ты развиваешься, потому что ты пытаешься найти ответы, из разных источников. Поэтому мне кажется, что если зритель придёт на мою выставку и него возникнет желание покопаться в этой теме дополнительно, то это замечательно!

– Считаете ли вы, что на человеке-творце лежит бОльшая ответственность, чем на не-творце, потребителе, скажем так? За то «слово», которое он произносит (неважно, какими художественными методами «произносит»).

– Мне бы очень хотелось думать, что каждый человек – творец. Просто творец в нём спит. И на каждом человеке есть определённая доля ответственности, и он должен это понимать. Но если ты публичный человек, ты выходишь из своей квартиры в другое место и там что-то такое показываешь и рассказываешь – да, конечно, это повышает ответственность и за высказывание, и за многое вообще. Особенно сегодня. Сейчас такое странное время, когда мир просто сошёл с ума, мне кажется, после этого ковида, причём глобально. Когда непонятно с горизонтом событий, который бесконечно удаляется. Горизонт, по сути, так и должен работать: ты идёшь – он удаляется. Но раньше он был какой-то более чёткий, а сейчас в любой момент может произойти всё что угодно. И когда ты постоянно находишься в дестабилизированном состоянии, очень сложно размышлять на темы ответственности. Хотелось бы, чтобы и у потребителей искусства и жизни было больше ответственности – мы бы жили в более справедливом, добром мире.

Фото: Александр Уваров